Ближе нельзя

      Первой мыслью после услышанного было ярое желание вызвать оружие духа и начать рушить всё вокруг, всё, что попадётся под руку, пока он не доберётся до Кю Бока, чтобы искромсать его, размазать, развеять с ветром… Но не успели слова вызова сорваться с его губ, как его словно ледяной водой окатило: разве нужна его помощь Мэй? Разве не он сам лично, будучи в трезвом уме, отказался от дочери? Уже много лет она не ждёт ни его, ни его благословения, ни благосклонности, ни, тем более, спасения. Он своими руками и ногами растоптал все чувства дочери к себе, скорее всего, из всего осталась лишь ненависть. А Мэй теперь защищают другие. Лорд, Кадис Этрама Ди Райзел, Агвейн, даже человек по имени Франкенштейн. Все они ринутся на защиту Мэй, у них она найдёт утешение, к их совету она прислушается, за ними она последует…       Санву Сок привычно заперся в кабинете, огородившись от всех. Так он мог побыть наедине с собой, со своими мыслями, но главная цель этого заключения — одиночество. Тоскливое, тягучее, ненавистное одиночество, на которое он сам себя обрёк в качестве наказания за вину перед дочерью. Там он вспоминал своё неподобающее поведение по отношению к дочери, и, несмотря на сердце, готовое вот-вот разорваться на куски, возвращался к моментам, где он поднимал руку на единственное, что должно было быть смыслом его жизни. И перед ним всегда стоял призрак прошлого — испуганная, с глазами, полными слёз, дрожащая, словно листочек на ветру. Призрак всегда молчал, с крохотных пухлых губ не сорвалось ни слова, но взгляд… Во взгляде всегда был вопрос «за что?». В такие моменты Сок сползал с кресла на пол, становился на колени перед призраком и пытался объяснить. Но только призрак был неумолим, его не трогали ни мольбы, ни объяснения, ни слёзы. Слёз и у призрака было полно. Со временем Соку начало казаться, что если он прикоснётся к призраку, обнимет его, то все его мольбы о прощении будут услышаны. Но как бы отчаянно Санву не желал, ни одна попытка не принесла результата. И от этого он ощущал к себе щемящее чувство жалости. Оно так сладко разливалось по венам, стыдливо прячась за упрёками. Казалось, что призрак понимал это, он видел Сока насквозь, поэтому не давал прощения, поэтому и приходил каждый день с момента встречи Сока с прошлым…

***

      Несколько месяцев Сок пребывал в неведении о состоянии дочери, дворецкий доложил лишь, что Мэй безвылазно находится в особняке Кадиса Этрамы Ди Райзела, и за физическое состояние её Сок не переживал. Он волновался за её душевное равновесие, но не мог сейчас находиться рядом с ней, он был не в праве держать её за руку и говорить ласковые, успокаивающие слова. Предполагая, что его выгонят, Сок даже не помышлял пойти к Кадису Этраме Ди Райзелу. Он не хотел доставить дочери ещё больше страданий. Убеждая себя, что даже это своеобразная помощь, Сок запирался в кабинете или бесцельно бродил по дому, не находя себе места. Служащие старались не попадаться ему на глаза, опасаясь его взрывного характера. Хоть в последнее время Сок был непривычно спокоен, не наказывал за ошибки, теперь он не замечал ни разбитой вазы, ни направленных на него глаз, его больше не раздражали услышанные разговоры о Мэй, служащие всё равно избегали встречи с ним. Не прятался дворецкий и новая служащая — юная девчушка, вечная хохотушка, и любительница сплетен. Её интересовало абсолютно всё, и за счёт общительности и лёгкого к себе расположения девушка, казалось, знала обо всём, что происходило на острове. Сок часто слышал её весёлое щебетание, и когда ему стало невыносимо не знать что-либо о дочери, он позвал к себе эту служащую. Совсем не испуганная предупреждениями коллег о страшном характере главы дома, она стояла посреди кабинета, пощипывая ткань передника, с возрастающим интересом ожидая, какой приказ ей отдаст глава. Сок, как обычно, расположился в кресле и некоторое время смотрел в стену. Девушка-служащая обладала непоседливым характером, ей было сложно долго стоять на одном месте, и она позволила себе рассмотреть кабинет. В помещении было очень душно, хотелось распахнуть окна, но, взглянув на хмурого задумчивого главу, девушка осталась на месте. Стол был завален кипами бумаг, чернила в чернильнице высохли, даже перо застыло в нём. Одна из оконных штор висела на одной петле, а полки с книгами покрылись толстым слоем пыли. Когда это занятие ей наскучило, Сок, наконец, заговорил. — Расскажи мне, что ты знаешь о моей дочери? — Рассказать о младшей госпоже? — в замешательстве переспросила девушка, удивлённая, как тоскливо звучал голос главы. Но поняв, что от неё требуется, девушка оживилась, потом взмахнула ладошками и с сожалением торопливо поведала то, что знала: — Молодая госпожа совсем никуда не выходит из своей комнаты. И к ней никого не пускают. К ней каждый день приходят гости, но их не пускают. Говорят, с ней общается только дворецкий, господин Франкенштейн. А ещё молодой госпоже приносят так много подарков. Представляете, глава Агвейн подарил свой портрет в полный рост! — Для чего? — изумлённый Сок откинулся в кресле. Он знал об увлечении Урокая Мэй, но такой подарок считал излишним. — А вы не знаете? — увлечённая девушка перешла на неформальный разговор, но Сок не сделал ей замечание. — Господин Агвейн ревнует господина дворецкого к младшей госпоже, и если младшая госпожа повесит его у себя в комнате, то будет видеть его чаще… — Кого повесит? — пряча усмешку за ладонью, уточнил Сок. — Урокая или Франкенштейна? — Нет, не портрет Франкенштейна, — девушка покачала головой и даже замахала руками. — Ей портрет подарил глава Агвейн, и хочет, чтобы младшая госпожа повесила его у себя, а потом влюбилась. Как-то так... А глава Кертье подарил целый корабль! С пиратским флагом. Ой, как сильно ругался глава Ландегре, ой, как ругался…       С этих пор девчушка-служащая, узнав новости о Мэй, тут же рассказывала их главе. Не всегда Сок доверял всему сказанному, полагая, что кое-что было преувеличено, но постепенно уже не мог без данных бесед, ведь девчушка была единственным источником информации о дочери, так как гости давно позабыли дорогу к его дому, но винил в этом Сок лишь себя. Даже упрямым Кертье и Ландегре он так же упорно отказывал в посещении, и в конце концов одиночество стало его единственным гостем и спутником. «Молодая госпожа начала гулять! Под присмотром господина дворецкого, и к ней пока никого не пускают». «Молодая госпожа подружилась с сыном главы Кертье. Они ходили на рыбалку, а ещё молодая госпожа избила младшего господина Крациса». «Молодая госпожа заговорила». «Молодая госпожа придумала какую-то игру и разрушила дом главы Традио жёлудем!» «Господин дворецкий показывал молодой госпоже приёмы самообороны на главе Агвейне, и, говорят, теперь он не сможет иметь детей».       Теперь Сок жил в ожидании новостей о дочери. Ничего другое его больше не интересовало. Внешне спокойный, он переживал бурю эмоций, и самое главное чувство была гордость за неё. Хоть ему было даже жаль глав, которые испытали на себе её шалости, как Агвейн, провалившийся в яму с утиными яйцами и дурно пахнувший ещё с месяц, так и Геджутель, сходивший от всего этого с ума и жалующийся на девочку Лорду. Но, по всей видимости, Лорд, как и Сок, находил шалости Мэй очень забавными, потому что девушку так и не наказали, чтобы она не сотворила. Даже когда она позвала Урокая на свидание и тот застрял на болотах на несколько лет.       Он радовался, когда узнал, что Франкенштейн и главы вплотную взялись обучать его девочку, и огорчался, узнав, что во время уроков она пропускала удары, получая синяки и раны. Как бы он хотел быть рядом, подсказать ей кое-какие приёмы, ведь она станет обладательницей их оружия духа, Шикурая, и ему так хотелось дать несколько советов… Но это желание было несбыточно, и Сок продолжал получать информацию от служащей. От неё он узнал, сколько раз Агвейн делал девочке предложение руки и сердца и как она охотилась за волосами Рагара Кертье. И пока остальные гадали, отчего у Мэй такая любовь к длинной шевелюре, Сок готов был вырвать свою собственную. Он понимал, что это его вина, именно он нанёс дочери травму, оставляя её в кромешной темноте, где её одиночество и страх разделяла тряпичная кукла с конским волосом. Эта кукла теперь неизменно лежала на подушке в его комнате.       Сок не мог находиться в обществе дочери, не зная, как отмолить у неё прощение, и не мог выслушивать её проклятия и слова ненависти к себе, поэтому и довольствовался лишь пересказами о её жизни. Он не мог поддержать её в моменты радости, грусти, не мог сказать, что характером она пошла в свою бабушку, та так же любила подшутить над людьми. Не мог обнимать дочь перед сном, не мог встречать её утром нежным поцелуем в макушку. Но он считал себя обязанным пронести это наказание, как бы сложно ему ни пришлось, ведь его дочь перенесла ещё больше горестей. Но этого было недостаточно, последнее решение, при мысли о котором Сок оказывался на краю отчаяния, предстояло принять, и, как бы он ни откладывал, его нужно было принять. В день, когда Сок укрепился в мнении, что у Мэй и Раджака серьёзные отношения, он попросил аудиенции у Лорда.       Стоя перед дверью, за которой правитель ждал его, Сок собрался с мыслями, выдохнул и произнёс шёпотом: — Пора мне отказаться от тебя, дочь.