Ближе нельзя

      Санву Сок был чертовски зол. Его работники, обязанные служить верой и правдой, утаили столь важную информацию, как побеги Мэй. Почему она утаила от него, что сбегает гулять, было понятно: она ещё ребёнок, не понимающий, что находится в смертельной опасности, дети склонны полагать, что родители слишком сильно их опекают. И ей неслыханно повезло, что в последнее время Мадук, его злейший враг и соперник за сердце Эирлис, затих. И когда он пойдёт в наступление, Сок не знал, возможно, у того уже есть информация о Мэй, как и информация, что Эирлис стала женой благородного. Эти размышления ещё больше взбеленили главу. Он резко обернулся. Дворецкий, стоявший перед ним, заметно вздрогнул, но тут же взял себя в руки, выпрямившись и с почтением опустив взгляд в пол. Сок немного успокоился. Все служащие, включая дворецкого, были сурово наказаны его собственной рукой, и то, что дворецкий сразу после наказания стоял по стойке смирно, даже взглядом не выдавая всю боль от свежих ран, порадовало Сока как хозяина. — С этого самого момента все следят за моей дочерью и докладывают о каждом её шаге, — отдал приказ Санву. — Где она бывает, с кем общается. За непослушание последует наказание, и вечный сон будет предпочтительней, понятно всё? — Да, господин, — с поклоном ответил дворецкий. — Будет исполнено. — Иди.       Сок направился в столовую на завтрак с дочерью. Квак Кю Бок дал ему на раздумье месяц, но по факту выбора у Санву не было, и они оба это понимали. Это вызывало бессильную ярость, Сок ненавидел, когда им кто-нибудь помыкал, единственный, кто мог отдавать ему приказы, — это правитель Лукедонии, но никак не другой глава. Хоть рви на себе волосы, хоть скрежещи зубами — по истечении месяца он будет вынужден дать положительный ответ. А виновата в этом его дочь — непокорная, строптивая Мэй. Её непонимание ситуации истощало Сока морально, как он ни пытался ей объяснить всю серьёзность положения, она словно не хотела понимать, упрямая, как стадо ослов. И за это девушке пришлось поплатиться: после завершения завтрака глава читал ей нотации, а после следовало физическое наказание.

***

      Она уже настолько привыкла к боли, что эо казалось чем-то обыденным, частью её будней. Так как с отцом она теперь виделась каждый день, девушка не могла посетить Кадиса Этраму Ди Райзела и много времени занималась размышлениями, пытаясь понять внезапный интерес отца к своей персоне. До этого их встречи были редкими, заканчивались они одинаково — побоями, но сейчас уже около месяца они случались почти ежедневно. И взгляд отца был странным. Он то смотрел на неё с жалостью, то вдруг начинал гневаться, но не говорил, что он от неё хочет. Лишь выговаривал, что обязана делать незамужняя девушка, пока живёт под крышей родителя. И всегда одно и тоже — это беспрекословное послушание, манеры, терпеливость. Мэй лишь кривилась, вспоминая. Слова главы для Мэй были словно вода сквозь пальцы — бесполезно сказанными, насколько бы эмоциональными они не были, ведь с раннего детства примером для девушки был Франкенштейн, и именно его воспитание стало решающим в становлении её характера. Пусть она была ещё недостаточно решительна, боялась дать отпор отцу, не решалась встретиться лицом к лицу с лордом — лишь пряталась на дереве у замка, высматривая его, но с каждым годом она становилась всё более независимой от чужого мнения, даже слова отца были для неё пустыми, она даже не слушала его, погружённая в собственные мысли. И с каждым годом становилась всё более уверенной в себе и даже в собственной безнаказанности — чтобы она ни натворила в замке Кадиса, ей всё спускалось с рук. Франкенштейн баловал девочку и делал это намеренно с первых дней их знакомства, для бездетного учёного Мэй стала его любимицей. Но не только в этом была причина — Франкенштейну не нравилась атмосфера среди чопорных лукедонцев. Менять чужие нравы и устои он не собирался, но не хотел, чтобы Мэй выросла такой же скучной, как остальные каджу, как и не хотел, чтобы они имели на неё влияние. И лепил из девочки личность, в чём-то похожую на него, и единственное, в чём он не мог преуспеть, так это привить Мэй неприязнь к беспорядку и умение готовить. Но это были мелочи, на которые можно было не обращать внимания. В будущем он просто научит всему её мужа.       Прошёл месяц, Мэй в очередной раз сидела за столом напротив отца, ожидая окончания завтрака. На этот раз она была решительно настроена сбежать ночью к Кадис-ниму. Это воодушевляло, девушка торопливо ела, ожидая на десерт нравоучения и побои. Но это не пугало, а скорее просто надоело до чёртиков. В этот раз она убежит и… Мэй даже подавилась едой, поймав себя на мысли, что она может пожаловаться Франкенштейну. Выпив залпом стакан воды, она отложила приборы, задумавшись, насколько сильно он придёт в ярость от её откровений. За него Мэй не боялась, Франкенштейн был очень силён, об этом она знала, издалека наблюдая за его боями с главами кланов. К тому же он был под защитой самого могущественного, кто только мог существовать в мире, Кадис-нима. Но вдруг она закусила губу, нервно расчёсывая пальцы, вдруг Франкенштейн обозлится на неё за столь долгое молчание? Что он сделает в таком случае? Откажется с ней разговаривать? Перечеркнёт их дружбу? Ударит? Но она тут же покачала головой — нет, если кому и верить, то Франкенштейну. Она интуитивно чувствует, что этот человек заслуживает доверия. Он стал не просто другом, он заменил ей любящего отца и даже в каком-то смысле маму. Все вещи, которые должны дочерям объяснять матери, Мэй узнавала от Франкенштейна. Когда её пугали изменения в подрастающем теле, она бежала к нему, даже не к няням или гувернанткам — те лишь отмахивались от девочки. Он был внимателен, и девочка не чувствовала себя неловко, обсуждая с ним столь интимные вещи. Но даже его забота и чуткость не могли дать Мэй понимания, каково это, когда тебя обнимает настолько родной человек, как мама. Как она смотрит на тебя с бесконечной любовью, с какой заботой укрывает тебя на ночь одеялом. Как её тёплые, мягкие руки вытирают мокрые от слёз щёки. И никогда не узнает — её мама, имени которой Мэй не знала, умерла при родах. Из-за пьяных рассказов главы о том, насколько падшей и глупой была женщина, выносившая Мэй, что невольно зарождало страшную мысль: не убил ли её глава?       Её мысли были прерваны грубым голосом главы: — Ты ходишь на ту территорию? Несмотря на запрет? — Санву Сок жестом подозвал служанку, приказав ей долить вина в опустевший бокал. — Может ты решила, что уже достаточно большая, чтобы избежать наказания?! Ты моя дочь, и я буду наказывать тебя в любом возрасте, когда захочу и как захочу, — он некоторое время рассматривал кусочек мяса, наколотый на вилку, прежде чем спросить: - Он тебе разрешает приходить?       Мэй кивнула, поняв, что он имеет в виду Кадиса Этрама Ди Райзела. — Я не слышу ответ, — положив мясо в рот, Сок отложил приборы и долгим взглядом смотрел на дочь. — Да, отец. Он не против. — Он слишком добр, — с уроком покачал головой Сок. — Чтобы больше не смела ходить к Нему и докучать своей глупостью. Ты ведь понимаешь, что ты глупая? Поэтому никто с тобой не хочет общаться, — Мэй пришлось прикусить язык, чтобы не высказать свои мысли вслух: «чтобы дочь была не глупой, образованной, её нужно обучать». — Я забочусь о тебе, ты это обязана понимать, но кроме глупостей из твоего рта ничего не вылетает, и с тобой неприятно вести разговор. Я терплю, потому что ты моя дочь, но Он… Ты будешь сидеть в своей комнате и не выйдешь, пока я не позволю, — отпив вина, глава подождал, пока слуги поменяют посуду, и, взяв ложку, продолжил: — Я принял важное решение: ты выйдешь замуж за сына главы клана Квак Кю Бок, Канг Дэ. Ты ведь знаешь Канг Дэ? — Да, отец, — вздрогнув от упоминания этого имени, ответила Мэй.       Те несколько раз, что Санву Мэй и Квак Канг Дэ виделись, он толкал её в грязь, лужи, пребольно щипал и дёргал за волосы. Даже повзрослев, он продолжал ставить ей подножки, сжимал запястья так, что трещали кости, оскорблял, прижимал к стене или деревьям, предлагая лечь на землю и по-быстрому его ублажить. Мэй, слишком забитая морально и физически, почти не сопротивлялась и не находила в себе силы дать отпор, чем Канг Дэ пользовался. — Он славный мальчик, — съев суп, вновь заговорил Сок. — Он спасёт мою фамилию от позора. Ты мой позор, ты это понимаешь, Мэй? Ты должна это понимать. Я дал тебе столько возможностей, обеспечил тебе хорошее будущее, чтобы ты выросла образованной, но ты даже не умеешь вести себя за столом, не говоря о других вещах. И я с благодарностью и удивлением принимаю предложение Квак Кю Бока, как такой славный мальчик, как Канг Дэ, вообще обратил на тебя внимание. Ты даже одеться не можешь подобающим образом. Что на тебе за лохмотья? Ты что, прислуга в моём доме? Ты позоришь меня своим нищим видом перед главами и перед лордом. С этого дня я не желаю тебя видеть без украшений и платья подбери себе из хороших тканей. Я устал тебе объяснять очевидные вещи, твой мозг не способен вообще воспринимать информацию? Какие выводы для себя ты сделала сегодня, Мэй? Отвечай. — Я должна умереть, чтобы не доставлять вам неприятностей своим жалким существованием, отец, — выпалила Мэй и с удивлением поняла, что это была она.       Девушка замерла, жалея о своей несдержанности. Если глава кинет в неё чем-то тяжёлым, она даже не попытается увернуться, решив, что будет лучше для всех, если она умрёт. Едва сдерживая слёзы, в этот момент она ничего так страстно не желала, как увидеться поскорее с мамой. Эта женщина отдала свою жизнь, чтобы Мэй родилась, не это ли настоящая, искренняя любовь?! Они увидятся в вечном сне… Девушка закрыла глаза и перед ней возник образ Франкенштейна. Он улыбался. Искренне улыбался тот, на кого она хотела походить. Не на отца, не на каджу, не на лорда, которого она часто украдкой высматривала, даже не на Него, кого беззаветно и необъяснимо любила. Она хотела быть похожа на Франкенштейна. Ей нравилось в нём всё. От манер до того, как он держался с главами кланов и самим лордом. Она мечтала так же любить саму себя и иметь гордость, возможность постоять за себя, никому не позволять обижать… Мэй сжала кулаки и продолжила, так и не посмев поднять голову, чтобы посмотреть на отца: — Простите, что я успела родиться до того, как вы убили мою мать, — девушка почти гордилась тем, что открыто ответила отцу.       Но Санву Сок молчал. Он поражённо смотрел на сжавшуюся в ожидании удара на другом конце стола дочь и молчал. Не сдержав эмоций, стоявшая у стены одна из служащих ахнула, и это вывело из ступора главу. Он сжал кулаки, лицо побагровело, а глаза налились кровью. — Вон! — вскочив из-за стола, закричал Сок страшным, холодящим кровь голосом. — Пошла вон, дрянь! Все вон, пошли все вон!       На первом же крике Мэй выскочила из-за стола и кинулась к дверям. Слуги бросились врассыпную, подгоняемые летящей в них посудой. Как только за Мэй закрылась дверь с обратной стороны, об неё стукнулась миска. От звука удара Мэй вскрикнула, и от навалившего страха, что это отец выбежал вслед за ней и сейчас схватит, упала, споткнувшись и ободрав колени о жёсткий ворс ковра.

***

— Как она могла заявить мне, что я убил её мать? — Сок с негодованием шагал по кабинету, пиная пустые бутылки. Они бились о стены, о мебель, разлетались на осколки. — Я? С чего она решила, что её отец тиран и убийца? Кто ей это сказал? Кто надоумил… — Он замер, потирая большой и указательный пальцы правой руки друг о дружку. — Да, это кто-то надоумил её. Не Он, это точно. Так кто же? Квак Кю Бок? Хм, нет, не в его интересах. Сын его влюблён в Мэй, так что он не стал бы портить с девочкой отношения. Нет, кто-то другой. Никто из глав не знает, кто мать Мэй. Лорд? Нет! Нет, это должен быть… — Сок вновь зашагал по кабинету. Он, как считал, вычислил виновного. Это был человек, что служил у Ноблесс, у Кадиса Этрамы Ди Райзела. Всего лишь человек, но к нему нельзя было подобраться. — Это точно он, больше некому. Только что нужно ему от моей дочери? Он не позволит человечишке прикоснуться к благородной, но, возможно, интерес в другом. Что же ему нужно? Впрочем, — он вновь остановился, под подошвой ботинок заскрипели осколки, — это неважно. Нужно как можно скорее объявить о помолвке Канг Дэ и Мэй. Кю Бок прав, его сын — выгодная партия для Мэй. Она будет под защитой не только меня, но и клана Квак.       Сок выдохнул, успокаиваясь окончательно. Ультиматум Квака, так выводивший его из себя последний месяц, теперь казался вполне себе неплохим и даже логичным. Единственное, что вызывало недовольство и обиду, — это предположение Мэй о том, что он имеет отношение к смерти Эирлис. Но скоро Мэй будет не до этого. Особенно если она разродится наследником. Эта мысль ещё больше воодушевила Санву. Ей ведь не обязательно ждать замужества, чтобы забеременеть. Решив поговорить на этот счёт с Канг Дэ, Сок устало опустился в кресло, прикрыв глаза.

***

      Мэй шла, задумавшись, не разбирая дороги. Колени взрывало от боли, но это её не волновало. Все её мысли занимали рассуждения, почему отец не бросился вслед за ней, почему не избил за непослушание или даже… не убил?! Хоть её ещё не покидал страх, но где-то внутри зародилось новое странное чувство. Никогда она не смела возразить главе, тем более так дерзить в ответ. Мэй улыбнулась и тут же прикрыла рот рукой, поразившись, какой хищной вышла улыбка. «Это всё влияние Франкенштейна», — пробормотала она себе под нос. — Он так и не вышел из своего замка после того, как три года назад был у меня, — услышав голос Лорда, Мэй озиралась по сторонам, ища, куда спрятаться.       Ей не разрешали приближаться к Лорду, и Мэй никогда не показывалась ему на глаза, не зная, закон это или прихоть отца, для неё это было одно и то же, но иногда пробиралась в главное поместье, пряталась на дереве в листве и наблюдала оттуда за Лордом и каджу. Дерево росло вблизи от замка, было старым, но круглый год у него была густая зелёная листва. Оказалось, что оно её не сбрасывает никогда. И сейчас Мэй, оказавшись рядом с замком, искала пути отступления, но дерево было слишком далеко. Заметавшись, Мэй ничего лучше не придумала, как прислониться к стене, пытаясь слиться с ней. — И кто это у нас тут? — раздался громкий насмешливый голос, заставляя Мэй ещё сильнее вжаться в стену. — Я ведь тебя вижу, хулиганка.        Мэй распахнула глаза и нос к носу увидела правителя земель. — Здравствуй. Ты Санву Мэй, верно? — добрые, с хитрым прищуром глаза были так близко.       Ярко-красная, как помидор, Мэй что-то пискнула: ответить не смогла, а кивнуть не было возможности, иначе она ударила бы его лбом. — Как котёнок, — лорд рассмеялся и выпрямился. — Ты пришла опять, чтобы подглядывать? За кем ты наблюдаешь, котёнок? За мной? За кем-то другим? О, может, ты в кого-то влюблена? Ах, молодость. — Нет! — возмущённая таким предположением, воскликнула Мэй, ещё больше смутившись. — Вот и голосок прорезался. Урокай, — обратился правитель к главе клана Агвейн, что стоял в пяти шагах от них и с интересом рассматривал девушку. — Она не влюблена в тебя, как ты думал. Да и слишком молода она для тебя, не находишь? — М-мой Лорд! Я ничего такого не говорил, я не…       Лорд расхохотался, запрокинув голову, а Санву и Агвейн, раскрасневшись, отвернулись друг от друга. Пока она кусала губы, мечтая, чтобы свекольный цвет сошёл с лица, Урокай вновь её оглядел. Поразившись её худобе, он невольно загорелся желанием накормить девушку, а длинные растрёпанные иссиня-чёрные волосы притягивали взгляд. Вдоволь насмеявшись, лорд вновь обратился к Мэй. — Скажи мне, дитя, тебя ведь что-то мучает. Или кто-то обижает? — Он кивком указал на разбитые коленки девушки. — Я упала, — пробормотала Мэй. — Честно? — Она кивнула. — Тогда скажи, может, у тебя есть какое-то желание? Я должен тебя наградить. — На удивлённый взгляд синих глаз он пояснил: — Мне понравилось, как ты к нам свинок запустила с номерами. Первую, вторую, четвёртую поймали быстро, а за несуществующим номером три главы кланов долго бегали, вылавливая её. Твоя затея? Кто тебе помогал? * — Я одна, — призналась девушка, опуская голову. — Хорошо, я тебе верю. Роктису необязательно знать, что это ты виновница. Он тогда сильно пострадал, — и лорд снова расхохотался.       Мэй прикусила губу, чтобы не рассмеяться: в погоне за животными Кравей Роктис, споткнувшись, упал, и по нему, не свернув и не обежав, пробежали испуганные свинки, а следом потоптался и глава клана Кертье Рагар. — Не говори Роктису о Мэй, — обратился правитель к Урокаю. — Слушаюсь, мой лорд, — склонил голову в знак повиновения глава. — У тебя есть просьба, Мэй? Проси всё, что хочешь. Может, хочешь пойти на свидание с Урокаем? Свечи, музыка, я всё устрою. А если будет распускать руки — я ему их отрежу. — Мой лорд! — Нет, — Мэй с неприязнью посмотрела на возмущённого Урокая и опустила глаза, не смея посмотреть на лорда. — Я… Если можно. Я хочу ходить в гости к Нему.       Правитель Лукедонии понял, о чём она просит. — Познакомилась, значит, уже? И как Франкенштейн относится к твоим визитам? — с любопытством спросил лорд. — Он говорит, что скоро поседеет из-за меня.       Громкий смех лорда вспугнул стаю птиц с деревьев. — Я даю тебе разрешение. Можешь даже жить там, ведь я такой щедрый и добрый. А теперь беги, если тебя увидят каджу — будут ворчать и бегать ко мне жаловаться, что ты не бываешь у них в гостях. — Спасибо, — поблагодарила Мэй и побежала в сторону леса. — Она теперь меня ненавидеть будет. Что вы наделали, мой лорд? — донёсся до Мэй расстроенный голос Урокая. — Санву ещё несовершеннолетняя, она слишком мала для тебя. — Но это … — Мэй припустила быстрей, чтобы больше не слышать их разговор.       Остановившись только на краю леса недалеко от входа в замок Кадиса, Мэй фыркнула. — Дурацкий Урокай, глупости говорит всякие. Вот вырасту и побью его.       Разодранное платье и разбитые колени Франкенштейна не удивили. Показательно вздыхая, он обработал раны, но новое платье Мэй не спешил выдавать. Недолго поразмышляв, он предложил девушке вместо платья надеть брюки, этим озадачив девушку. Но доводы Франкенштейна были очень убедительны, к тому же она сама была не против таких перемен, хоть и не признавалась никому, отчасти даже себе. И с волнением, от которого её даже потряхивало, она облачилась в брюки, белоснежную рубашку и мягкий корсет. И, бесконечно смущённая, показалась перед Кадис-нимом и Франкенштейном. — Тебе очень хорошо, — заметил последний, тогда как Мэй не знала, куда деть руки. Её бёдра были на виду, но то, что так гораздо удобнее, чем в платье, она не отрицала. — Теперь тебе будет удобнее лазать по деревьям и убегать от вредных каджу. — Верно, — ещё одно понимание пронзило девушку: теперь сидеть на дереве перед замком, чтобы наблюдать за лордом, будет гораздо удобнее. — Ты похожа на свою бабушку, — сказал Райзел, и по коже Мэй пробежалась холодная волна. — Правда? — Да, — он кивнул, прошёл от окна к дивану и, сев, продолжил: — Будто она передо мной сейчас стоит.       На лихорадочный блеск в глазах девушки, желающей быть похожей на Амирину, Райзел отреагировал лишь изогнутой бровью. Но то, что творилось внутри него, никто не знал. Мэй внешне почти не отличалась от бывшей главы дома Санву, а характером была почти один в один, когда-то и Амирина была лишь ребёнком и, как Мэй, она пыталась узнавать грани дозволенного и, несмотря на своего строгого отца, с каждым годом становилась всё более неуправляемой, слишком самостоятельной. Однажды она даже отшлёпала юного Эргу в воспитательных целях. А в пооследствии вручила ему картину, на которой была изображена эта сцена. И лучшее время для подарка она выбрала — церемонию вступления его в законные правители Лукедонии. — Кадис-ним, пойдём за грибами? — Я принесу корзины, — с готовностью выскочил за дверь Франкенштейн и, поймав Мастера и Санву у выхода, вручил им две плетёные из длинных листьев лёгкие корзины. — Кадис-ним, ты правда не против, что я у тебя поживу? — Оставайся, сколько понадобится, — ответил Райзел, и девушка успокоилась.       Они бродили по лесу в поисках кустиков с морошкой, и Мэй зорко глядела за Кадис-нимом, потому что потеряться здесь мог любой, слишком большую местность тут занимали болотные воды. И можно было легко увязнуть, если не оставлять пометки — найти обратный путь можно было искать в течение нескольких лет. Кадис присел перед кустиком, девушка встала рядом, любуясь, как он быстро и изящно собирает ягоду. — Ты хочешь задать вопрос, — утвердительно спросил Райзел. — Да, — Мэй хотела посоветоваться с Франкенштейном, но, зная его взрывной характер, он помчался бы к главе клана на серьёзный разговор, который обязательно закончился бы скандалом и поединком. Поэтому она и вытащила Кадис-нима на прогулку. Если он её поддержит, отец не будет настаивать на этом браке. — Глава… То есть отец, он хочет, чтобы я и Канг Дэ, — она замолчала, пока не почувствовала, что голос больше не срывается, — чтобы мы обручились. — Ты против? — Не хочу, — на выдохе сказала Мэй и всхлипнула. Поняв, что Кадис-ним на её стороне, она почувствовала невероятное облегчение, словно вся тяжесть переживаний скатилась с неё каменными глыбами, и не смогла сдержать слёз. Райзел поднялся, положил руку ей на плечо и прижал к себе. Так они и стояли, пока Мэй, наревевшись и испачкав рубашку Ноблесс, не затихла, лишь иногда вздрагивая плечами. — Ты вольна делать всё, что вздумается, — сказал тогда Кадис, а Мэй, хитро улыбнувшись, подняла чуть стянутое от высохших слёз лицо и посетовала: — А ещё я не поприветствовала лорда и главу Агвейна, как положено, — на что Райзел незаметно для неё улыбнулся и повторил: — Ты вольна делать всё, что вздумается.       Довольно подняв плечи, Мэй хихикнула. У неё было официальное разрешение, а на всех недовольных она могла натравить Франкенштейна. Эта мысль её насмешила, и с хорошим настроением, размахивая пустой корзинкой, завидев малинник, поспешила к нему. Франкенштейну сегодня предстояло испечь пирог и сварить варенье из морошки.       По возвращении они застали в доме гостя — главу клана Агвейн, Урокая. Мэй, не поприветствовав главу как положено, пожелала ему доброго дня и убежала на кухню помогать Франкенштейну. Но упрямый Агвейн дождался и пирога, и варенья, и Мэй. — В последнее время все разговоры только о вас, — Франкенштейн, подававший ему розочку с морошковым вареньем, с удивлением ухмыльнулся. — Обо мне? Польщён. — Я имел в виду вас, Мэй, — хмуро зыркнув на него, обратился к Санву Урокай. — Я поняла. Не представляю, с чего вызван подобный интерес. — Ну как же, в первую очередь ваша помолвка с наследником Кю Бока, — в голосе главы скользило раздражение. — Парень выглядит очень счастливым, только о вас и говорит. — Передайте ему, чтобы не мёл чепухи, — ответила на это Мэй, раздражённо помешивая варенье в хрустальной розетке. — Простите, что он не должен мести? — переспросил Урокай, решив, что он не до конца расслышал девушку. — А, простите, это выражение такое, — Мэй, привыкшая общаться с Франкенштейном, от него понахваталась различных слов и выражений, которые среди благородных не употреблялись, — я хотела сказать: передайте Кваку, чтобы не говорил глупостей. Я не давала своего согласия и не собираюсь за него замуж.       Второй раз пропустив мимо ушей, что его пытаются использовать как вестника, Урокай повеселел, довольно улыбаясь, наконец попробовав пирог. И остался удовлетворённым. А Франкенштейн, наоборот, был неприятно удивлён. — Ты не прошла обряд совершеннолетия, какая помолвка? — в голосе его проскользнули стальные нотки.       Урокай не ответил, недовольный тем, что дворецкий встревает в разговор. Но ответила Мэй: — Если я не буду против, лорд нас благословит, — и она, и Франкенштейн были недовольны ситуацией. Они оба были в неведении, что Канг Дэ уже как месяц распускает слухи о скорой помолвке. С активной поддержкой отца он даже пару раз вскользь заговорил о беременности девушки, из-за чего по острову поползли неприличные слухи, выставляющие наследницу Санву в неприглядном свете. Но, так как Мэй никогда не участвовала в активной жизни благородных, не общалась с ними, то и не знала о поступке Канг Дэ. А Франкенштейн, пока Мастер гостил три недели у правителя Лукедонии, всецело занялся своими делами, не выходя из замка, в гости к нему никто не наведывался, и тоже не ведал о том, что за разговоры велись по всему острову. — Это все слухи, что ходят обо мне, глава? — Нет, — Урокай улыбнулся, во все глаза разглядывая девушку. Она почувствовала себя неуютно, почти как при встрече с Канг Дэ. — Вас совсем не видно, со слов Сока, вы домашняя девочка, но это не отменяет интереса к вашей персоне. Главы кланов хотели бы иметь удовольствие лицезреть вас у себя в гостях. Они ведь даже не знают как вы выглядите. — Выгляжу как отец, — буркнула Мэй, лишь бы что-то сказать. — Хм, да, — не сводя глаз с неё, согласился Урокай. — Вы женская версия своего отца, только утончённей и очаровательней. — Я передам главе ваши слова, — Мэй продолжала ковыряться ложкой в варенье. Ей не хотелось находиться рядом с главой Агвейном, не хотелось вести с ним разговор. Его пристальный, какой-то ласкающий взгляд раздражал, и девушка решила быть грубой и вести себя, словно не знает правил этикета, и этим отпугнуть главу. Она была даже не против, если он начнёт относиться к ней с брезгливостью. Но это не подействовало. Урокай буквально вцепился в неё взглядом, и чем довольней он выглядел, тем более мрачным становился Франкенштейн. — Я понимаю вашего отца, я бы тоже спрятал такое сокровище под замком, — Урокай обернулся к дворецкому попросить ещё чай, Мэй в это время скорчила главе гримасу. — Прошу принять мои извинения, если это прозвучало грубо… — Очень грубо, — вставил Франкенштейн, и Мэй не сдержала улыбки. — …но я видел вас в последний раз, когда вы были совсем крохой. И вдруг вы стоите передо мной, такая красивая, — Мэй с трудом удержалась от того, чтобы закатить глаза, а вот Франкенштейн не стал сдерживать себя, он даже сложил руки на груди и цокнул. Это оказало на Урокая отрезвляющее действие, он неловко пил чай, раздумывая над дальнейшей темой разговора. Если бы он был один на один с Кадис-нимом, проблем бы не возникло, но уже второй раз рядом с наследницей Санву он чувствовал себя последним глупцом на острове. — Мэй, если ты закончила, предлагаю оставить Мастера и его гостя одних, — в упор посмотрев на Мэй, предложил Франкенштейн. — Уже четыре часа, ты опаздываешь на занятия.       Мэй подняла на него полный благодарности взгляд, что Урокай поперхнулся чаем, едва не пролив его на себя. — Прошу прощения, я вынуждена вас покинуть, — отложив салфетку на стол, с радостью в голосе, которую она и не пыталась скрыть, Мэй поднялась. Растерявшийся Агвейн поднялся вслед за ней. — У меня начинаются занятия. Продолжайте без меня.       Кадис кивнул, Мэй выскочила из комнаты, пока Урокай собирался с мыслями. Франкенштейн вышел следом за ней — гость вполне мог прислуживать его Мастеру за столом, лишь бы сам не готовил чай, — земля была вкуснее, чем его чай. Особняк Санву.       Сок в напряжении ходил по гостиной. Он узнал о том, что Мэй сбежала из дома и не просто сбежала, а выпросила у лорда позволения жить в доме Кадис-нима. Если бы там не обитал человек, то он и не переживал бы, но человек… Он запудрил голову Мэй, поссорил её с отцом, кто знает, что он ещё ей наговорит? Или на что он её уговорит? Проходя мимо дубового резного стола, Сок в ярости стукнул по нему кулаком, разбивая на две части. Что предпринять в этой ситуации, он не знал. Обращение к лорду не возымеет смысла, тот на стороне Мэй. На едва различимый стук в дверь, он рявкнул: — Что там? — Простите, господин, — в открывшемся проёме показалась фигура дворецкого. — Есть новости о юной госпоже. — Что там? — вновь переспросил Сок, немного смягчаясь. — Юная госпожа была приглашена главой Урокаем на прогулку. Также она получила от него букет цветов и коробку. К сожалению, что в коробке, узнать не удалось. — Урокай, значит, — Сок поскрёб ногтями щетину. — Мэй согласилась на прогулку? — Да, господин. Насколько я могу быть уверен, юная госпожа пригласила главу на свидание на болота. — Куда-а-а? — выпучив глаза, переспросил удивлённый Санву. Десять лет спустя. — Господин, я с новостями. — Что там опять? Ты уже сегодня отчитывался, — недовольно сказал Сок и напрягся. — Что-то случилось с Мэй? — Нет, господин, — дворецкий снял пенсне, прежде чем продолжить. — Глава Агвейн вернулся с болот. Очень худой и недовольный. — Что-нибудь говорил о моей дочери? — постучав указательным пальцем по подлокотнику кресла, настороженно спросил глава. — Да, господин. Он принёс ей в подарок голубые маки, которые растут только на дальних водах болота, и сделал предложение руки и сердца. — Ответ? — Юная госпожа случайно пролила на него чан с топлёным маслом. — Пха, — Сок сжал переносицу, покачав головой, и расхохотался, запрокинув голову. Дворецкий вторил ему тихим тенором.