Ближе нельзя

— Эй, сиротка, — визгливый голос заставил Мэй остановиться, и вжать голову в плечи. — Стой.       Девочка обернулась. Взбивая пыль ногами, к ней спешил наследник клана Квак, Канг Дэ. Черноволосый, кареглазый парнишка, что при каждой встрече обижал её, дёргая за косы, бросаясь камнями и обидными словами. Становясь взрослее, он стал ограничиваться лишь обидными словами, перестав причинять физическую боль, чему Мэй была несказанно рада. Ведь ей было сложно, почти невозможно заставить себя дать отпор. По сравнению с главой Квак дрался не больно, но Мэй больше огорчала собственная неспособность отстоять себя, после каждой встречи ей становилось невыносимо жаль себя, и она ревела, спрятавшись от посторонних глаз. А в последнее время эти встречи вызывали в ней омерзение, желание помыться из-за изменившегося взгляда Канг Дэ. Он был масляный, оценивающий, азартный. Вот и сейчас он приблизился и, остановившись в двух шагах, сначала осмотрел с ног до головы, потом, мерзко ухмыляясь, непонятно сказал: — Долго пришлось ждать, хорошо, что отец солидарен со мной. — Я не понимаю, что ты говоришь? — Мэй хотелось поскорее отправиться в ванную и отскрести с себя его взгляд мочалкой. — Ещё бы ты поняла, у женщин способность думать напрочь отсутствует, — Мэй на это высказывание промолчала. — Но ничего, мне от тебя не это нужно, если ты понимаешь, о чём я.       Поджав губы, Мэй развернулась и почти бегом поспешила уйти. Канг Дэ, на удивление, не окликнул её. Что он имел в виду, она не могла понять, а спросить было не у кого: Франкенштейн не знал о ситуации с отпрыском главы Квака. В противном случае он не оставил бы это без внимания и поспешил бы вколачивать в парня все отпущенные оскорбления, все тычки и подножки. Но девушка не хотела конфликтов, поэтому молчала. К тому же драться Канг Дэ перестал, только смотрел противно, а это она могла пережить.

***

      Полумрак, создаваемый зашторенными окнами, окутывал кабинет, заплывший затхлым запахом. Бесконечное количество бутылочных осколков покрывало пол толстым слоем, в углу они возвышались горой. На столе вразброс лежали бумаги и опрокинутая чернильница с засохшими чернилами. Сок расположился в кресле, закинув ноги на невысокий пуфик, рядом возвышалась батарея из непочатых бутылок. Пил Сок медленно, вино успевало утратить свой аромат, но ему не важен был ни вкус, ни запах, его манило состояние, когда он мог мыслить здраво, не отвлекаясь на посторонние вещи, — таким образом на него и действовал алкоголь, как считал Санву, помогал быть более рассудительным, думать без ненужных эмоций. «Эирлис, зачем ты ушла?» — этот вопрос Сок повторял из дня в день.       На завтрак с дочерью он появлялся всегда в нетрезвом виде, почти не прикасался к еде, лишь мрачно наблюдал за дочерью. Годы шли, она взрослела и всё больше становилась похожей на свою мать: тот же разрез глаз, пухлые губы, те же длинные тонкие пальцы, худощавость и взгляд. Особенно взгляд. Непокорный, дерзкий, мечтательный. С годами прошло то время, когда она находилась в постоянной тревоге, боязливо и заискивающе смотрела на него, и Сок мог понять, почему дочь меняется. Она постоянно сидит дома, откуда в ней всё это берётся? Может, ей это передалось от матери вместе с внешностью? Бесспорно, Сок был рад, что дочь его больше не боится, хоть пока и не может до конца смотреть открыто и поговорить с ним: она лишь односложно отвечала на вопросы, но перемены её не вызывали у него радости и гордости, нет, его дочь не должна быть такой вызывающе дерзкой. Если она так будет смотреть на других каджу, это им не понравится. Нет, она вообще не должна выходить из дома. Сок сжал кулаки. Снова этот мечтательный взгляд. О чём она сейчас думает, может, хочет выйти из дома? Или о своём приближающемся совершеннолетии? Солнечное сплетение сдавило, Сок непроизвольно согнулся. Он до сих пор не понял, как решить эту проблему. Единственный выход, который он видел, — это недееспособность Мэй, таким образом он мог просить у лорда отсрочить обряд совершеннолетия. Но в их случае болезни, тем более долгие, — это нереально. Находясь на распутье, Сок даже вспомнил о человеке, который обосновался в замке Кадиса Этрамы Ди Райзела, о Франкенштейне, подумывая попросить у него что-то, что могло «помочь» Мэй долго болеть. Возможно, он понял бы его чувства и беспокойства отца. А сейчас надо было охладить мечтания и веяния дочери. Встав, не спеша подошёл к ней, Мэй отставила стакан с чаем. — Чем ты занимаешься целыми днями? — грубовато спросил он, и Мэй вздрогнула, но ответила ясно, не заикаясь, как в детстве: — Читаю, глава. Рисую и вышиваю. — Хорошо, — он встал за спиной дочери и некоторое время смотрел на её распущенные волосы. Иссиня-чёрные, как у него. Длинные, спускающиеся до пола, они блестели от должного ухода. Сок провёл рукой по своей голове — его волосы были жёсткие, словно конский волос. Эирлис очень нравилось зарываться в них пальцами, перебирать… Если она говорила правду… Сок нахмурился, сцепив за спиной пальцы. Может, он был слишком влюблён, чтобы заметить её неискренность? Что он за глава, если допустил на остров врага, в планах которого было узнать их секреты? Мэй повернула голову, и Сок, поджав губы, задрал подбородок кверху. Нет, перед ним сидит доказательство их любви, так похожий на них обоих. И её нужно защитить от гнева окружающих. Размахнувшись, Сок ударил дочь кулаком по голове, отбросив её к стене. Чуть повернувшись, он встретил не виноватый, боязливый взгляд, как ожидал, а дерзкий, даже чуть презрительный. Дочь провела рукой по разбитой голове, растерев пальцами по ладони кровь, и посмотрела на отца с вызовом, с усмешкой. Она словно не понимала, что всё это ради её безопасности. Перед глазами Сока возникла белёсая пелена, играя желваками, он быстрым шагом подошёл к дочери и вновь замахнулся.

***

      Мэй полулежала на полу, опираясь спиной о стену, и тяжело, с вырывающимися из груди хрипами кашляла, досадуя на сильные боли в груди от каждого вздоха. Лицо было в крови, а левая вывернутая рука безжизненно лежала. Мэй попыталась подтянуться, чтобы сесть, и, охнув, осталась в прежней позе. Рассмеявшись, она обнажила белые зубы, тут же окрасившиеся кровью. — Госпожа, — в дверях стояла служащая и плакала. Её Мэй не узнала, видимо, это была новенькая. — Что ревёшь? — Она ещё раз попытавшись сесть. — Госпожа, зачем вы доводите господина Сока? Он был бы с вами помягче, но ваш острый язык… — Ох, помолчи, — с третьей попытки у Мэй получилось сесть. — Он всегда таким был. Если я молчу — его это раздражало. Если я отвечаю — его это раздражает. — Госпожа, но всё же дерзить в ответ… — Слушай, ты вообще что здесь делаешь? Можешь мне помочь? — Служащая не ответила, только всхлипнула. — Вот и иди отсюда. Пожалеть я себя могу сама. Пошла вон.       Служащая развернулась и убежала. Мэй вынула из кармана платок, вытерла лицо от крови. — Опять к этому доктору идти, — говорила она сама с собой, придумывая, как отказаться от лекарств, которые ей всегда вручал старенький доктор. Именно к нему она чаще всего и бегала после сильных избиений отца. Обычно у доктора не было вопросов относительно её состояния, к нему часто прибегала молодёжь после драк, и последствия были печальные. — Снова накапает горькой отравы в стакан и заставит пить.

***

      Следующие десять лет Сок отказывался выходить, чтобы позавтракать с дочерью. В тот последний день в качестве наказания он запретил служащим кормить дочь и забыл отменить его. Никто не решился напомнить об этом главе, который уже слыл сумасшедшим. И все десять лет для Мэй в доме не нашлось и куска хлеба. Это её не расстраивало, она почти всё время проводила у Кадиса, где Франкенштейн кормил их вкуснейшими блюдами. Девушке порой казалось, что нет ничего, чего бы этот мужчина не умел. Испечь пирог, соорудить для неё бумажный нетонущий кораблик, сшить ленты, украшенные жемчужинами, на каждый её день рождения — всё это и многое другое он мог. Ничего из этого Сок не знал: Мэй не появлялась в замке Кадиса, когда там были гости, а служащие, уже давно понявшие, что она сбегает из дома, ни разу не обмолвились об этом перед главой. Кто-то из-за страха быть наказанным, кто-то из жалости к молодой госпоже.       Всё изменилось, когда к главе пришёл Квак Кю Бок. Сок встретил его в гостиной, друга, которого не видел более ста лет. Тот не изменился ни внешне, ни внутренне: та же величественная осанка, тот же хитрый пытливый взгляд. Сев в кресло, Кю Бок закинул ногу на ногу и с усмешкой оглядел друга с ног до головы: у него был весьма потрёпанный вид, щетина на щеках, которую раньше Сок не выносил. — Выглядишь отвратительно, — отметил он. — Когда спал в последний раз? — Не помню, — пожал плечами Сок, опускаясь на диван. Подождав, пока дворецкий расставит на столике чашки с чаем и уйдёт, апатично поинтересовался: - Зачем пришёл? — Какой ты неприветливый, — хохотнул Кю Бок и перешёл к делу. — Видел тут на днях твою дочь, Мэй, кажется? — Мэй, — настороженно подтвердил Санву и спросил: — Где ты её видел? — На улице, где ещё? Ты бы поспал, дружище. Чему ты удивляешься? Или ты запер дочь в подвале и в замешательстве от того, что она выбралась на свет божий? Хм, я и забыл, какой вкусный чай у тебя готовят, — Кю Бок с наслаждением вдохнул аромат напитка и сделал большой глоток. — Надо бывать у тебя почаще.       Сок находился в смятении, потирая шею, он дышал через раз, размышляя и негодуя на своих подчинённых, которые не соизволили ему сообщить о побегах дочери. Пока Квак наслаждался чаем, Сок побывал в нескольких состояниях: смятение, потом тревога, ярость, растерянность и, наконец, всепоглощающая усталость. Всего этого Кю Бок не видел, он действительно пил чай с упоением, прикрыв глаза и размышляя о своей встрече с Мэй Санву. Девушка тогда не заметила его, и Кю Бок не стал её окликать, он завороженно смотрел ей вслед, жадно разглядывая тоненькую фигурку с длинными блестящими косами. Она была чертовски похожа на свою мать, красивая, хрупкая, с маленькой аккуратной грудью, которая едва угадывалась через ткань простенького платья. «Какая дочь выросла у тебя, Сок, — Кю Бок облизнул вмиг пересохшие губы и ухмыльнулся. — Такая красота в дурацком платье. Она у тебя горничной работает, что ли?» Тогда ему и пришла в голову мысль, с которой он поспешил поделиться с Соком уже через два дня после этой встречи. — Дружище, как ты смотришь на то, чтобы поженить наших детей, — предложил он, ставя пустую чашку на стол. — Если помнишь, у меня есть сын, Канг Дэ. Он хороший мальчик. — Да, я помню, — его дочь повзрослела, к чему Сок был совсем не готов, вот уже первые предложения поступают. — Только она ещё не прошла обряд совершеннолетия. — Так и Канг Дэ тоже, — Кю Бок развёл руками, расслабленно откидываясь в кресле. — Но ты представь, сколько предложений посыпется сейчас твоей дочери, ты, как отец, не видишь, но она у тебя очень красивой девушкой выросла, — блестящий маслянистый взгляд Квака Сок не заметил, он был погружён в себя. — Если мы сейчас объявим о помолвке наших детей, тебе же проще: не будет неловких отказов.       Но Сок не был согласен с его доводами и Кю Бок это видел. Что его, впрочем, не расстроило, скорое доставило удовольствие, ведь он мог побольнее задеть друга, напомнив об их общем секрете. — Сок, дружище, — начал он, пристально следя за реакцией, — не забывай, что из всех только я знаю о том, что Мэй дочь оборотня.       Его ожидания не пропали даром: Сок настолько изменился в лице, что Кю Бок побоялся, как бы того удар не хватил. Долгим, затуманенным взглядом он таращился в даль, потом заговорил хриплым, безжизненным голосом, спросив: — Что ты хочешь, Кю Бок? — Что ты так завёлся? Спокойно, мы ведь друзья, — гость провёл рукой по волосам. — Я всего лишь хочу сказать, что это будет выгодно для девочки. — Что ты имеешь в виду? — Санву дёрнул головой, пытаясь понять мысль гостя. — В каком смысле выгодно? — Ты подумай, замужем за моим сыном Мэй будет в безопасности. К тому же я сам не дам её в обиду. Тайну о её рождении знаем только мы с тобой, и я, естественно, не обмолвлюсь ни единым словом, но, — Квак вздохнул и покачал головой, — если всё же кто-то узнает, что в жилах девчонки течёт кровь оборотня? Кто её защитит? Но, если она войдёт в мою семью, и я, и Канг Дэ, вот её защита и надежда на спокойную жизнь. А когда она родит мне… кхм, внука, она уже будет не дочерью врага, а матерью благородного, понимаешь, что я имею в виду?       Сок медленно кивнул. Он хорошо понимал и мысль Кю Бока, и то, что он говорил между строк: «Я не выдам твою тайну, если сделаешь по моему».       Квак Кю Бок вышел из дома Санву в хорошем настроении. Санву попросил немного времени на раздумье, и он милостиво дал один месяц. Раскинув руки в стороны, Квак подставил себя под тёплые лучи солнца, пробормотав: — Как мне нравится традиция приводить жену сына в свой дом, — и, напевая, неспешно пошёл в сторону дома Кадиса, надеясь ещё раз повстречать дочь Санву.