Ближе нельзя

      Мэй встала на цыпочки, пытаясь дотянуться до кружки, стоящей на столе, — он был слишком высок для неё. Как вариант, можно было подтащить стул, чтобы забраться на него, но кружка была так близко, с краю, она даже касалась её пальчиками. Тогда, медленно потянув за край скатерти, Мэй протянула руку, пытаясь поймать движущуюся кружку, но не успела — та полетела на пол и разлетелась на несколько осколков, намочив край платья и облив ботиночки. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошёл Сок. От его потяжелевшего, с налётом ярости взгляда Мэй вздрогнула и попятилась. Посмотрев на осколки и испуганную дочь, Санву в два шага приблизился к ней и, размахнувшись, ударил. Девочка не успела упасть на пол, как была подхвачена Соком за руку. Он тащил её за собой, не обращая внимания на тихие всхлипы, хлещущую из носа кровь. Доведя девочку, не успевающую перебирать ногами, до одной из комнат, втолкнул её в открытый проём и захлопнул дверь, оставляя дочь в кромешной темноте. Эта комната была пуста: ни мебели, ни ковра, отчего приходилось сидеть на холодном каменном полу. Единственное окно было наглухо заперто снаружи, свет не проникал даже из-под двери — настолько плотно она прилегала к высокому порогу. Эта комната использовалась для наказания Мэй. По мнению Сока, здесь, в темноте, у девочки не было возможности за что-то зацепиться взглядом, поэтому она могла сосредоточиться на своих мыслях, поразмышлять над своими проступками и подготовить речь с извинениями. Впрочем, извинения Сок никогда не требовал от дочери, они только больше вводили его в ярость.

***

      Санву не спеша поднялся по каменным ступеням, покрытым мокрым мхом, и остановился около беседки. За ним неслышно следовал дворецкий. Он терпеливо стоял позади, ожидая приказаний. Не обращая на него внимания, Сок долго стоял на одном месте, вглядываясь в окно виднеющегося среди густых лиственных деревьев домика. Того домика, в котором они с Эирлис провели счастливые дни. Их было не так много, а конец оказался печален. — Ты покинула меня, глупая женщина, — едва различимым, горьким шёпотом пробормотал Сок. — Господин? — перепугавшись, что не расслышал хозяина, поспешил уточнить дворецкий. — Снести здесь всё, — нахмурился Сок, раздражаясь из-за ускользнувших воспоминаний. — Деревья? — вновь уточнил дворецкий. — Сравнять всё с землёй, — чётко проговорил Сок и, развернувшись, быстрым шагом устремился прочь. — Будет исполнено, господин, — склонился дворецкий. Но глава дома был уже внизу.       В тот же день во всём саду избавились от персиковых деревьев, от цветов, снесли беседку и домик. Таким образом Санву избавлялся от болезненных воспоминаний и стремился стереть из памяти Мэй все упоминания о матери, которые он по неосторожности уже успел ей поведать. Сейчас Сок корил себя за это, его дочери не следовало ничего знать для её же безопасности. Разумеется, он не хотел сделать ей больно, это было для того, чтобы защитить, уберечь. Кроме него, никто больше не мог её защитить от Мадука: родственники Эирлис, те, что имели авторитет в клане, давно уже спали вечным сном. Никому из благородных Санву не мог доверить свою дочь. Их реакция на то, что Мэй — ребёнок от оборотня, могла быть самой непредсказуемой. Сок сжал виски костяшками пальцев, издал глухой стон и поднял глаза на стену. На висевший на ней портрет Эирлис, написанный его рукой. Да, портрет не передавал и сотой доли её красоты или истинного цвета её медово-янтарных волос, цветочного аромата её любимых духов и гладкости её атласной кожи. Облачённый в золотую раму, он был скрыт от посторонних глаз за деревянной ширмой, имитирующей стену. Лишь Сок, запираясь в кабинете, знал, как её отодвинуть, чтобы вновь встретить взгляд красивых синих глаз и раствориться в ласковой улыбке. В этот день, за последние два года, он впервые отодвинул ширму и долго сидел в кресле в окружении горы пустых бутылок и смотрел. Смотрел неотрывно. Потому что он больше не собирался ею любоваться. — Я должен защитить её, понимаешь, Эирлис? Кроме меня, никто её не спасёт. Ты меня понимаешь? Ты сделала бы то же самое, правда? Что бы ты делала в моём случае? — Сок потёр ладонями уставшее лицо. — Я ведь просил тебя, говорил, что нам не следовало заводить детей. Это было неправильно. Тебе было мало меня? Не хватало моей любви? Зачем тебе понадобился ребёнок, который отнял у тебя жизнь? — горько спрашивал он, не осознавая, что щёки стали мокрыми от слёз. — Я отдал тебе всего себя в распоряжение. Мог бы отдать за тебя свою жизнь. Все мои мысли лишь о тебе, все мои действия лишь для тебя, но тебе оказалось мало? Может, я был тебе нужен лишь для рождения ребёнка? Тогда почему я? Почему не кто-то из твоего клана? Мадук? Эта мразь Мадук, — Сок заскрипел зубами, из приоткрытого уголка рта полилась кровь, смешиваясь со слезами, окрашивая воротник белой рубашки алым цветом. — Он мог стать отцом твоей дочери, почему я?       Он угрюмо взирал на портрет, ожидая ответа, но красавица с полотна лишь игриво улыбалась, отчего щемило сердце, заставляя Сока ссутулиться. Не отводя взгляд, он откинулся на спинку кресла. Столько мыслей металось в его голове, столько вопросов он хотел задать, только ответить было уже некому. Всё, что он говорил, казалось нескладной речью подростка, увидевшего свою возлюбленную в объятиях другого. Слова не имели того смысла, который он хотел в них вложить. Поэтому он не получал ответ — что можно ответить на бессвязную речь, состоящую из слов, не имеющих никакого смысла? Это словно отвечать лепечущему младенцу. — Эирлис, — имя вырвалось со стоном. — Эирлис, ты должна меня понять, я защищаю нашу дочь. Я, глава великого клана Санву, буду врать своей дочери. Для её блага, — снова не то, снова слова были какими-то бессмысленными. Почему он не мог сформулировать внятное предложение? Смяв на груди рубашку, Сок тянул её, пока ткань не начала трещать. Но ни порванная одежда, ни сломанная мебель, ни алкоголь не могли хоть немного облегчить его состояние. Каждый раз, когда он пытался поговорить с Эирлис, на плечи давила тяжесть весом в гору, а солнечное сплетение наматывало на себя все его внутренние органы. Вновь подняв взгляд на портрет, Санву прикрыл глаза рукой. До сих пор его глодало чувство ревности к этой красавице, что когда-то клялась в том, что принадлежит только ему. У Санву не было на это причин, но каждый раз, когда Эирлис говорила Мадуке, хотелось отрезать себе уши, чтобы не слушать о том, кто мог быть его соперником. Нет, она имела право говорить об обороне, ведь он был её другом детства, но с негативными чувствами он не мог ничего поделать. Сок злобно рассмеялся. Молодой оборотень с мускулами и феромонами, со слов Эирлис, всегда добивающийся желаемого, он хотел забрать себе его женщину, а теперь хотел забрать и дочь. Санву выдохнул, отгоняя от себя все мысли, поднялся, провёл ладонью по портрету, задвинул ширму и придвинул на это место шкаф. Упав в кресло, протянул дрожащую руку за бутылкой.

***

      Прошёл ещё год, прежде чем Сок увидел дочь, внезапно изъявив желание отобедать вместе. Мэй вошла в столовую опустив взгляд, и Сок нахмурился. Они не виделись несколько лет, а она глаз не поднимает. Ему подобное не понравилось, но он смолчал. Совсем тоненькая, костлявая фигурка в тёмно-сером платье смотрелась неуклюже, тонкие длинные пальцы нервно перебирали подол платья. Сок перевёл взгляд на, вздрогнувшего от внимания, дворецкого. Он хотел спросить, кормят ли вообще Мэй, но не стал, сообразив, что это был бы глупый жест, с его дочерью, наследницей рода Санву, не могли обращаться плохо. А то, что она худощавая, так это она в мать пошла. У Эирлис была такая же конституция тела. Жестом он отпустил всех слуг и вновь взглянул на Мэй. — Дочь, доброе утро, — обратился он к ней, всё это время молча стоящей у двери. — Доброе утро, глава, — тонкий, немного писклявый голос подходил этой хрупкой девочке, хоть и резал слух. — Почему ты не приветствуешь меня, как положено? — строго спросил Сок, но она лишь вздрогнула плечами. Он вздохнул. — Садись за стол. Я отпустил служащих, поэтому придётся тебе ухаживать за собой. Мэй кивнула и прошла к столу. Сок неотрывно следил за ней. Её манеры были очень даже хороши. Аккуратная, она делала всё правильно и последовательно, отлично справляясь без служащих, положила себе на тарелку еды, хорошо управляясь со столовыми приборами. Даже если бы хотелось к чему-то придраться, не получилось бы. Отметив для себя потом похвалить её учителей этикета, опустив неприятный момент с приветствием, Сок и сам, очень голодный, положил в рот нежнейший кусочек оленины. Мясо буквально таяло во рту, поднимая настроение. Пища давно уже казалась ему пресной, а пустая столовая давила серыми стенами, поэтому для Сока обычным делом стало как можно быстрее расправиться с едой и уйти. Но не сегодня. Он посмотрел на дочь. Девочка отломила кусочек булочки, намазывая маслом. Неужели она так же отвратительно чувствует себя, завтракая и обедая в этой огромной столовой в одиночестве? — Отныне ты будешь приходить сюда на завтрак в восемь утра, — Мэй насторожилась, замерев. — Я завтракаю в восемь. — Как прикажете, глава, — девочка вскинула на него тёмно-голубые глаза, и сдержанно кивнула. — Это не приказ, Мэй, — сдвинул брови Сок. Уже давно между ними пролегла глубокая морщина. — Это просьба. — Хорошо, глава, — ответив уже более мягче, она вновь опустила взгляд. — Может быть у тебя другие планы на это время, моя дочь? — Её реакция не понравилась Соку, как и цвет глаз. Когда синий цвет светлел, значило, что она чем-то недовольна. — Скажи в чём дело, и я перенесу время. И называй меня отцом. — Всё в порядке, отец. У меня нет планов и занятий на это время. Просто это было неожиданно, — и тут же добавила, прежде чем Сок задал очевидный вопрос: — Я буду рада проводить с вами время за завтраком.       Сок довольно кивнул. Его дочь успела избавиться от картавости и целом в свой небольшой возраст казалась уже такой взрослой. Довольный своим воспитанием, он налил вина и залпом выпил, готовясь задать вопрос, ответ на который он боялся получить. Когда девочка закончила с мясом, Сок поставил бокал. — Мэй, что ты помнишь о своей матери?       Вопрос застал врасплох. Мэй растерялась и несколько минут мяла в руках льняную салфетку, прежде чем ответить. В раннем детстве отец рассказывал ей о маме, но что — она не могла вспомнить, прошло слишком много времени с тех пор. К тому же глава раздражался, если она пыталась завести разговор об этом, и вскоре упоминания о матери стали запретной темой. Как Мэй ни напрягала память, единственное, что припомнилось, то, что мама не умела готовить. Ответ удовлетворил отца, на этом обед был окончен. Девочка ушла растерянная, в то время как глава остался в хорошем расположении духа. Он улыбался, попросив не опаздывать к завтраку. И Мэй позволила заполнить её грудь распирающим чувством надежды, что с этого времени всё наладится и болезнь отца отступит. Она провела день, дыша через раз, боясь спугнуть это волнующее ожидание вновь увидеть улыбающегося отца, вновь услышать, что она является его самой драгоценной жемчужинкой. От этого всё валилось из рук: книги не читались, попытка вышивать закончилась исколотыми пальцами, в гости к Кадис-ниму девочка не решилась пойти, побоявшись заиграться и забыть про завтрак. Это было важное событие, и Мэй боялась, что болезнь отца не отступит, если она не придёт или опоздает. Поэтому она легла на кровать, вытянула руки вдоль тела и остаток времени лежала, смотря в потолок. Иногда её счастливый смех заполнял комнату.

***

— Папа, не надо, не запирай меня. Я буду вести себя хорошо. Не запирай. Папочка, я тебя слушаюсь, слушаюсь! Папа!       Но глава клана вёл Мэй за руку по коридору, не обращая внимания на мольбы и плач. Слуги, попадающиеся на пути, отводили глаза и спешили скрыться с его глаз. Подведя дочь к одной из дверей, Санву подтолкнул её в комнату, сам же оставшись за порогом. Взгляд его был полон гнева и отвращения. — Если бы ты могла видеть себя со стороны, то поняла бы, насколько ты жалкая, — твёрдый решительный голос внушал Мэй страх, она сжималась в комок. От него сильно пахло алкоголем, и она замолчала, зная, что после вина глава становился в разы раздражительней. — Вся в ту женщину, которая произвела тебя на свет. У меня не должно быть столь слабой, ни на что не способной дочери. Мне стыдно иметь такую дочь, которая молит о пощаде и пускает сопли. Санву никогда, испокон веков, никогда и никого не молили о пощаде. Это перед нами унижались и ползали на коленях.       Под тяжестью сурового взгляда Мэй обхватила себя за плечи худенькими руками и дрожала, словно осиновый листок на ветру. Длинные, такого же тёмного цвета, как у Сока, распущенные волосы укрывали её словно плащ. На запястье поступили красные пятна, а щёку взрывала яркая боль от пощёчины. Она не могла заставить себя посмотреть на отца. Не понимая, чем заслужила наказание, она даже не могла попросить прощения — язык не слушался, зубы стучали, как их ни стискивай, а мозг сверлил страх того, что её ожидает, если отец не сжалится. Вновь комната без единого лучика света. Вновь безмерная пустота, окутывающая пугающими объятиями, и оглушающая тишина. Возможно, ей не следовало задавать вопрос о матери, ведь, придя на завтрак, Мэй видела, что отец не в лучшем расположении духа. Пока она ела, глава бокал за бокалом пил вино, а его недобрый взгляд пронизал тело ледяными иглами. И от вопроса он вскочил, разразился бранью и, подлетев, с размаху ударил её по щеке. — Иди, — безжалостно указал вперёд Сок и Мэй, не смея ослушаться, сотрясаемая беззвучными рыданиями, медленными шаркающими ногами прошла к дальней стене комнаты с единственным маленьким окошком, плотно прикрытым с другой стороны.       Надежда, что глава смилостивится, пропала с хлопком закрытой двери. Девочка тут же погрузилась в темноту, прижалась спиной к стене, подтянув руками под себя одеревеневшие ноги, и просидела так, прислушиваясь к тишине, пока в окно не постучали. Это мальчишка, сын кухарки, открыл окно, впуская в комнату столп света, и бросил вниз тряпичную куклу. — Ты что тут делаешь, проказник?! — крик главы спугнул мальчишку, и тот убежал. Сок плотно закрыл окно, и Мэй снова осталась одна в кромешной тьме. — Отец, — она прижимала куклу к груди, запуская маленькие пальчики в её длинные волосы. — Не запирай, Мэй послушная, послушная…       Нервные поглаживания густой, шелковой шевелюры приносили девочке небольшое, но всё же успокоение, а игрушка не давала чувствовать себя самой одинокой девочкой в мире.

***

      Ранним утром девочка спешила к Райзелу, но, пробегая мимо дворца, попала в неприятную ситуацию: запнувшись о свою ногу, проехала по сухой пыльной дороге носом и щекой. Но, не обращая внимания на ноющую боль, тут же подскочила на ноги, озираясь по сторонам. А вспугнул её смех, донёсшийся из открытых окон жилища правителя Лукедонии. Несмотря на то что рассвет едва забрезжил, кто-то из глав уже не спал. Мэй вытерла выступившую на щеке кровь и заметалась, ища укрытие. Напротив главных ворот росло великолепное по красоте, фантастических размеров дерево, которое и приютило девочку, скрыв её в своей кроне. Мэй была надёжно укрыта, но в то же время имела хороший обзор. Через минуту из дворца вышли главы Агвейн и Геджутель, сопровождая лорда. Он вновь рассмеялся над словами Урокая, в то время как Геджутель укоризненно покачал головой. Мэй в испуге задержала дыхание, когда лорд кинул на дерево пытливый взгляд и добродушно улыбнулся. Решив, что её поймали, девочка похолодела: ей было запрещено выходить из дома и видеться с главами, и, если глава дома узнает, что она нарушила приказ, то её ждёт наказание. Она крепче прижалась к стволу дерева, царапая нежную кожу о твёрдую кору. Руки и ноги свело настолько сильно, что тело пронзала острая боль. Дыхание спёрло, но грудная клетка часто-часто дёргалась, словно от учащённого дыхания. Глаза неотрывно следили за правителем. Но он, не задержав внимание дольше трёх секунд, показавшихся Мэй вечностью, продолжил свой путь.       Только когда все трое скрылись из виду, напряжение спало, Мэй расслабилась и упала вниз спиной на потрескавшуюся землю. Она не чувствовала боли, только немыслимое облегчение и жажду дышать, и, глотая воздух ртом, сотрясаемая судорогами, размазывала по щекам слёзы. С трудом сев, для чего ей пришлось для начала перекатиться на бок, она втягивала воздух, проглатывая его, при этом резко выдыхая и кашляя. Руки и ноги ещё сводило, они дёргались, но это не помешало Мэй оглядеться. Ей казалось, что она была слишком громкой, но никто не вышел из дворца и главы с лордом не вернулись. Это успокаивало. Прижав кулачки к груди, нервно рассмеявшись, она понемногу восстановила дыхание, потом ладошками принялась массировать сведённые в судороге ноги.       Трое благородных ушли в сторону дома Кадиса, поэтому ей сейчас туда был закрыт ход, что расстраивало, но взамен проявился всё нарастающий интерес к правителю Лукедонии. Огромный, словно гора, с доброй улыбкой и длинными красивыми волосами, в этот момент он показался Мэй совершенством. Появилось странное желание прикоснуться к его волосам, отчего она испуганно охнула и, прижав ладони ко рту, опасливо огляделась: как бы никто не прочитал её нечестивые мысли. Но она была одна. С колотящимся сердечком девочка поднялась на ноги и обошла дерево. Оно имело очень густую листву. Уперев руки в бока, она сосредоточенно размышляла, пока не пришла к выводу, что лорд не видел её, просто он любовался деревом. Совершенно расслабившись, девочка рассмеялась, поклонилась дереву и побежала домой. Через сотню шагов она остановилась, чтобы ещё помахать ему ладошкой. Дерево в ответ прошелестело ярко-зелёной кроной, словно приветствуя их начинающуюся многолетнюю дружбу.