Противоестественно

Возвращение на базу приятным было не назвать. Не только потому, что Соуп не ощущал себя нихренашеньки отдохнувшим, только ещё больше заебавшимся и запутавшимся в себе; не потому, что матушка всё-таки позвонила за пару часов до возвращения и закатила грандиозный скандал в духе «ты не хочешь видеться с семьёй»; и даже — хотя уж это явно тянуло на Пиздец Вселенских Масштабов — не из-за его проёба с Оливером. На самом деле в случае с Оливером так было только лучше. Никто не знал о случившемся. Всё, что Соуп почувствовал и чего не смог почувствовать тогда, осталось между ними. Может, он и станет отрицательным героем в обсуждениях Оливера с друзьями, но к тому моменту уже окажется достаточно далеко от этого всего. От него и от таких же, как он, омег, которых Соуп всегда любил и с лёгкостью затаскивал в койку, а вчера вдруг… …понял, что предпочёл бы, чтобы на месте этого текущего, доступного, готового раздвинуть перед ним ноги парня был кто-то совершенно другой. Кто-то, кто совсем не ощущался бы под пальцами нежным, податливым и шёлковым. Кто-то, кто так и не ответил на его сообщение. Штаб означал неминуемое столкновение с этим кем-то; в этом и была проблема. Соуп не знал, что ему скажет. Соуп не знал даже, захочет ли Гоуст его слушать. Нужно ли это Гоусту — потому что ему, Соупу, нахрена-то было нужно. Хотя они так не договаривались, и вся эта херня не входила в его планы. От слова совсем. Да и как он объяснился бы? Как можно было описать то, что между ними происходило? Надо ли было это описывать — или лучше оставить как есть, от греха подальше? Вопросов было больше, чем ответов, а Гоуст был не из тех, кто охотно разрешил бы его сомнения. Из сукина сына вечно всё надо было тянуть клещами. Соупу было не западло, но… Иногда было бы классно поменяться ролями, понимаете? Не в том смысле, сраные вы извращенцы. Стоп. А если… в том? Что, если Гоуст ожидал от него… этого? Прогиба, уступки, места омеги? Подставленной задницы? Хватит драматизировать. Он ни разу не дал тебе понять, что вы неравны. Это ты тогда встал на колени и проглотил его сперму, и, если уж на то пошло, это сугубо твоя проблема, Джонни. О, блядь, спасибо за порцию ежедневного дерьма от мозга. К прибытию на базу Соуп ощущал себя бесконечно больным. Его даже подташнивало, и выглядел он, судя по всему, паршиво — первый же встреченный им в коридорах штаба сослуживец, которым оказался Ройс, присвистнул: — Чего это ты нежно-салатовый? Перебрал с бухлом в увале? — Вроде того, — вымученно улыбнулся ему Соуп и поспешил пройти мимо раньше, чем Ройсу взбрело бы в голову остановить его. Гоуста он не встретил, и это принесло ему странное чувство где-то между облегчением и разочарованием. Не было его и на обеде. На осторожный вопрос о том, где его носит, Прайс неохотно ответил: — Саймон попросил дополнительный день отдыха. Приедет вечером. — Допдень? — тут же влез скривившийся Рук. — Это же против правил. — Может, у него особые обстоятельства, — пожал плечами Мит. — Ага, — осклабился Роуч, — обстоятельства. Из койки никак не выберется. Соупа передёрнуло, тошнота подступила к горлу, угрожая вот-вот перерасти в спазм, и он торопливо вскочил из-за стола и пробормотал: — Отойду. Он ещё успел услышать, как Ройс рассказывал всем желающим, что «мужик напоминал оттенком лица жабу ещё утром» и «квасить меньше надо», прежде чем покинул столовую. В сортире было пусто. Соуп ворвался туда практически бегом, бросился к одной из дальних кабинок, рухнул на колени перед унитазом. Его не вывернуло, походу, блевать было особо нечем, но во рту почему-то всё равно возник гадкий привкус. И в груди нахуя-то тянуло. Из койки никак не выберется. Гоуст говорил, что его не интересуют отношения. Что его никто не ждёт на гражданке. Что у него никого нет. Что, если теперь — появился? Что, если был всегда, и Гоуст зачем-то решил солгать? Что, если всё это время он просто развлекался с напарником, готовым на всё, а дорвавшись до увала, с головой погрузился в укрепление отношений со своим омегой и забил хуй на телефон в целом и на Соупа в частности?.. Раз попросил у Прайса дополнительный день, стало быть, связь у него была. Была эта ёбаная возможность ответить на сообщение! Значит, и правда. Так и есть. Омега. Вероятно, там, в Ираке, даже несмотря на то, что они чудом не отбросили копыта, Гоуст, типа, вспомнил об их существовании. О существовании омег. Вспомнил о том, насколько сладко и влекуще они пахли — когда текли. То, на что Соуп оказался вдруг неспособен, Гоусту удалось без затруднений. Выходит, грёбаный омега. Безликий и не имеющий очертаний, один только смазанный силуэт в его голове. Без подробностей лица и тела. Какие омеги нравились Гоусту? — Уж точно не те, что альфы, — пробормотал Соуп себе под нос, болезненно усмехнувшись, и тяжело поднялся на ноги. Покинул кабинку. У мужика в зеркале над раковиной всё ещё был изысканно-зелёный цвет лица. И недельная щетина. Соуп поскрёб щёку, укололся. Зарос он за время отпускного безделья конкретно. Стоило бы побриться. А впрочем, хер с ним. Нет уж. Пусть остаётся вот так — если с гладко выбритыми щеками его ещё можно каким-нибудь образом сравнить с перекачанным омегой на стероидах, то щетина не оставляет ни шанса на то, чтобы обмануться. Вот так он и поговорит с Гоустом. Как альфа с альфой. Но только не в его комнате. Это исключено. Там всё будет напоминать… о случившемся. И ещё Прайс за стенкой. Да. Прайс. Но как и где поймать Гоуста, если сообщения ему Соуп строчить больше не планировал и унижаться не намеревался? — Спортзал, — сказал он самому себе и криво усмехнулся своему отражению. — Конечно, он потащится туда первым делом. Даже с развороченным плечом. Мужик, зашедший в толчок на этих словах, странно покосился на него, и Соуп поспешил ополоснуть руки и выйти из туалета. Попетлял по коридорам, вроде бы двигался по направлению к своей комнате, но в последний момент передумал — там тоже были воспоминания, и ассоциации, и, возможно, даже запах — и свернул на лестницу. Ничего страшного. Подождёт в спортзале. Здесь было тихо и пусто. Неудивительно: в первый день после увала сюда не потащился бы и сам Соуп, это только Гоуст имел странную привычку качаться в любой непонятной ситуации, без перерывов и выходных. Оставалось надеяться, что он всё-таки придёт и что Соуп не окажется в дураках, застряв здесь на остаток дня. Ну, оставаться в дураках мне уже не впервой. Даже подсознание звучало кисло. Соуп вздохнул, походил по площадке, рассеянно проверяя веса блинов, думал немного потягать железо, но сдался после первого захода и, вернув штангу на подпорки, улёгся прямо на тренажёре Смита. Странное дело — совершенно же чётко помнил, как лежал, меланхолично пялясь в потолок, и думал о том, в каком он дерьме. Даже глаза, кажется, не закрывал. Как мог уснуть-то?.. …а проснулся — от того, что его похлопали по щеке. Дёрнулся, рефлекторно подскочил, точно вписался бы лбом в штангу, если бы его не пригвоздила к скамье тяжёлая ладонь, вжавшаяся вдруг в грудь. Соуп распахнул глаза и встретился взглядом с чужими. Знакомо-карими. Его сердце совершило глупый бешеный кульбит. — Эл…ти, — прохрипел он, едва шевеля губами. — Что ты здесь делаешь? — тихо спросил Гоуст. Что ж, в одном Соуп не ошибся: ебучая фитоняшка их команды действительно не смогла пройти мимо перспективы задрочиться в спортзале до полусмерти. На Гоусте была уже знакомая ему майка, открывающая вид на эластичный бинт на мощном плече, помимо всего прочего, и спортивные штаны, и, конечно, чёртова балаклава. С рисунком черепа. Соуп открыл рот, чтобы ответить — что-нибудь резкое и решительное, вроде жду тебя, чтобы всё прояснить, потому что я не собираюсь быть твоим сраным развлечением, и если тебе такое в прикол, то мне, знаешь ли, больше нет, — но безмозглое тело, действующее по какой-то своей, одному ему известной логике, вздумало предать его. Шевельнуться. Податься вперёд, потянуться к чужой шее, как если бы Соуп хотел обвить её руками, и дёрнуть Гоуста на себя, и опрокинуть на тренажёр… Не вышло. Гоуст не оттолкнул его, но удержал на месте: в этой своей безмолвной манере, всегда означавшей «нет». — От тебя пахнет течной омегой, — произнёс он невыразительно. В полумраке зала сверкнули похолодевшие глаза. — Хорошо провёл увал? А от него не пахло ничем — Соуп вдруг осознал это болезненно чётко. Но это всё ещё нихрена не значило: может, Гоуст просто оказался предусмотрительнее, чем он сам. С этого параноика сталось бы облиться деактиваторами феромонов с ног до головы. Какого хера он вообще звучал как оскорблённая невинность? — А ты? — отрывисто осведомился Соуп. — На что был нужен лишний день? На дополнительный заход траха? — Что ты несёшь? — в чужом голосе звякнуло предупреждение, но Соуп уже закусил удила и сдаваться не собирался. Он спихнул руку Гоуста со своей груди, сел, в последний момент избежав столкновения с грифом, и процедил: — Я не понимаю, на кой хуй было разводить всю эту сраную драму доверия и давать мне повод считать, что тебе не поебать, если в итоге ты послал меня к херам, как только появились другие варианты. Он не видел чужого лица, но знал, что оно окаменело в этот момент под маской. Почувствовал — каким-то малопонятным образом, словно учуял в едва уловимом запахе. Гоуст судорожно дёрнулся всем телом, будто хотел ему вмазать, Соуп зажмурился, ожидая удара, который он не стал бы отражать, но удара не последовало — одно только хлёсткое: — Что насчёт тебя? Соуп распахнул глаза. Пауза. Безжалостные прицелы напротив. — Понравилось — когда правильно? Ты, блядь… ты всерьёз… Хочешь, чтобы я сказал это, элти? Тебе ведь будет так проще, а? — А может, и понравилось, — зло огрызнулся Соуп. — Может, охуительно вкатило! Просто до пиздищи! Гоуст сверкнул глазами — жуткими и мёртвыми. Мог бы заехать ему по морде. Мог бы припереть к стенке и вытрясти правду. Мог бы, сука, сделать хоть что-нибудь, что угодно, что означало бы, что ему не насрать! — Рад за тебя, — невыразительно произнёс он вместо всего этого. Вместо чего угодно ещё. У Соупа сдали нервы. — Да не было у нас с ним нихера! — заорал он, вскочив на ноги и врезав выпрямившемуся Гоусту по плечу, тому, которое без бинта. — Я не смог, понятно?! И да — если хочешь знать, мне охуительно помогло бы осознание того, что я всё ещё на это способен! Что я нормальный! Что у меня не поехала крыша на тебе! Что ты. Мне. Не нужен! Раз уж у тебя не нашлось двух ёбаных минут на то, чтобы написать мне, что ты жив и что тебе не похуй, я решил, что заслуживаю того, чтобы не ощущать себя долбоёбом, ждущим хер пойми чего! А в итоге я только почувствовал себя ещё большим ничтожеством с этой уебанской односторо… …заткнулся. Гоуст, сокративший расстояние между ними до нуля, привлёк его к себе за загривок, с неожиданной, почти взбешённой силой, необъяснимо напоминающей отчаяние. Рванул свою балаклаву вверх другой рукой, впечатался — губами в губы, Соуп замычал, цапнул его зубами за нижнюю губу, попытался высвободиться, прервать поцелуй, похожий на утешение, в котором он не нуждался, но Гоуст позволил ему отстраниться лишь спустя долгие секунды этой яростной борьбы, в какой-то момент ставшей грязной и жадной. Прижал к себе — лбом. И выдохнул: — Тише. Прозвучало как насмешка, по крайней мере, воспалённым мозгом сержанта МакТавиша было интерпретировано именно так. Он рванулся в сторону, но Гоуст пресёк его вторую попытку тактического отступления с такой же обидной лёгкостью, с которой проигнорировал первую. Даже несмотря на пострадавшую руку. Сраный киборг. Губы у него теперь были влажные и чуть припухшие, нижняя немного кровила. Соуп не знал, зачем уставился на его чёртов рот, когда Гоуст убрал руку с его шеи. Убрал — и отвернулся. Сделал вид, что занят навешиванием дополнительных блинов на штангу. — Послушай, — медленно, явно подбирая слова, заговорил он спустя несколько бешеных ударов сердца, пока Соуп тупо пялился на его широкую спину, — я действительно не мог ответить тебе. — Неужели, — ядовито откликнулся Соуп, но уже без прежнего запала: ему до нелепого сильно хотелось поверить в лапшу, которую ему вешали на уши прямо сейчас. В любую хуйню. Вроде утопленного в унитазе телефона или внезапно открывшейся раны. Вроде того, что Гоуст был охуительно занят или лежал при смерти весь увал. — Со мной никого не было, если тебя это волнует, — продолжил Гоуст тоном, слишком ровным для того, чтобы быть искренним. Доступные взгляду мышцы его рук и спины казались натянутыми канатами, готовыми вот-вот разорваться. — Тогда какого хрена ты меня динамил?! — шёпотом завопил Соуп. — Хер ли даже не почесался мне ответить?! Он был готов услышать любой ответ. Но только не этот. — У меня был гон. Что. — А?.. — тупо переспросил он. Сглотнул. И пролепетал: — То есть… у тебя… ты… Отшатнулся. Гоуст, закончивший с блинами и неожиданно развернувшийся к нему лицом — две бездны глаз, убийственных и беспощадных, — оказался ближе, чем Соуп ожидал. Ближе, чем было бы здраво. — То есть я — да, — прошелестел он. Соуп попытался собраться с мыслями. Выдавил из себя жалкое, оборвавшееся на полуслове: — Но почему ты… …не сказал мне, не позвал меня, не позвонил? Договорить вслух смелости не хватило, но Гоуст, судя по взгляду, догадался и сам. — Это противоестественно, — произнёс он таким тоном, что Соуп сразу же понял: Гоуст повторяет его собственные слова. — То, что мы делали. И склонил голову набок, изучая его напряжённое лицо. — Может, перестанешь говорить загадками? — разозлился Соуп, хотя его сердце болезненно ёкнуло. И остановилось, когда Гоуст отозвался: — Это легко оправдать здесь. На гражданке могут появиться сомнения. Сомнения, мать твою? Выходит, ты сыграл в благородство, запершись наедине с собственным гоном, ебучий ты говнюк? Типа, вот тебе, Джонни, увал, и штабеля омег, и доступные мокрые дырки — и если тебе это нужнее, чем та хуйня, которая есть между нами, то сделай уже свой окончательный выбор и отъебись от меня? Самое ужасное в этом было то, что звучало-то довольно здраво — в гоустовском понимании здравомыслия. Недоступном, ясное дело, простым людям. — А у тебя, — Соуп необъяснимо осип, — их что, не было? Сомнений этих ебучих? Ни из-за чего из того, что мы… Гоуст пожал плечами. Соуп помолчал, судорожно подбирая слова, которых, как назло, не находилось. Ситуация напоминала ёбаный сюр, и едва ли где-либо в мире существовали методички на этот случай. Ему вдруг захотелось вернуться в Ирак — туда, где всё было просто и предельно понятно. Туда, где не было ничего сильнее и значимее его страха за Гоуста и чужих пальцев, накрывших его собственные на окровавленном плече. — Значит, той ночью в Рио… — сдавленно начал он наконец, когда его осенило мрачным осознанием. — Гона у тебя не было. Гоуст покачал головой. Соуп сглотнул и прохрипел: — И зачем ты… позволил мне сделать… всё это? Справедливости ради — сделал всё сам. Вместо него. Потому что мне не хватило смелости, и потому что я в этом нуждался. Гоуст не улыбнулся — глаза остались ледяными и враждебными, — но в его интонациях послышалось что-то вроде печального смешка, когда он ответил: — Сперва мне было любопытно, как далеко ты способен зайти. — А потом? — слабым голосом уточнил Соуп. — А потом, — выплюнул Гоуст с чем-то вроде бессильной злобы, — я сам зашёл дальше, чем когда-либо предполагал. Ты этого тоже не планировал, не правда ли? — И решил остановиться, — мстительно закончил Соуп вместо него. Гоуст кивнул. — Нахрена? Лейтенант Райли издал еле слышный вздох. — Кто-то из нас должен был, — неожиданно мягко проговорил он. Будто объяснял, почему небо голубое, любознательному, но придурковатому ребёнку. — Рано или поздно тебе потребовалась бы эта остановка. Потребовалось бы… взглянуть на ситуацию трезво. Так ты решил, что нужно притормозить, чтобы определиться с тем, стоит ли двигаться дальше? Думал, для меня всего этого чересчур? Всего, что мы делали? Боже, какой же ты… Соуп прочистил горло. Пересохшие губы отказывались шевелиться — пришлось преодолевать их сопротивление, чтобы выдавить из себя хоть пару слов, бесконечно недостаточных, крошечных, жалких. — Но я здесь, — пробормотал он на грани слышимости. — Но ты здесь, — очень тихо согласился Гоуст. Замолкли. Оба. Сказанного было чудовищно недостаточно для того, чтобы хоть что-то прояснить между ними — наоборот, это лишь усложнило весь творящийся пиздец ещё больше, — но в то же время они как будто наговорили чересчур много. Больше, чем полагалось. Куда им было шагать теперь на этом отрезке между «Я даю тебе выбор» и «Я его сделал»? — Я ждал, что ты напишешь, — брякнул Соуп зачем-то, словно это не было очевидно. — Типа, парился. Волновался за тебя, знаешь ли. И… скучал. Да. Скучал. Признаться в том, что он тосковал и поминутно проверял телефон, вышло неожиданно легко, хотя Соуп думал, что ему придётся вывернуть себя наизнанку, чтобы это озвучить. Глаза Гоуста едва уловимо потеплели: — Я знаю. — Ты бы не ответил, даже если бы я продолжил заёбывать тебя сообщениями? — Полагаю, нет. — Но ты хотел бы? — Полагаю, да. Аут. Соуп потёр лоб. В висках зарождалась смутная головная боль. — Я нихера не понимаю твою логику, — пожаловался он, и Гоуст хмыкнул: — Тебе стоит напрягать чуть больше половины извилины. — Да завались ты, рыцарь недоделанный! — вспыхнул Соуп. Гоуст поморщился: — Дело не в рыцарстве. — Правда? — скептически осведомился Соуп. — И в чём же тогда? Гоуст посмотрел на него как на придурка — словно вся его мотивация была предельно проста и понятна кому угодно, кроме безмозглого сержанта МакТавиша. Но, к его чести, прозвучал он довольно сдержанно: — Мне не хотелось рисковать. — В чём, мать твою, рисковать-то? — мрачно поинтересовался Соуп. И мгновенно сдулся, когда Гоуст, с присущей ему неожиданной и обезоруживающей прямотой, произнёс: — Если речь идёт о тебе, мне бывает нелегко думать о том, что было бы правильно. Бамс! — сердце Соупа впечаталось в рёбра с такой скоростью, что едва не перемололо их в труху. Прозвучало как ебучее признание, которого он не ждал. Он рефлекторно схватился за грудь, запоздало отдёрнув руку под обстрелом чужого внимательного взгляда, ломано, с запинками, выдавил: — И о чём… ты думаешь? Прошу, элти. Скажи что-нибудь менее сопливое и откровенное, пока я не расклеился к хуям. Гоуст, будто подслушавший его мысли, усмехнулся одними глазами: — В данный момент — о том, сколько тренировок потребуется для того, чтобы ты избавился от набранного за увал веса. — Ой, да иди ты на хуй, — с облегчением расхохотался Соуп. И закашлялся, поперхнувшись, когда Гоуст буднично отозвался: — Может быть, когда-нибудь. Побагровел. Смутился. Оказывается, вот к этому он ещё был не готов — к этим откровенным и прямым обсуждениям того, как они… что они… Каким образом они собираются со всем этим жить. Гоуст великодушно избавил его от душевных терзаний и коротко кивнул на тренажёр Смита: — Начнём с пяти подходов, сержант.