Противоестественно

Тренировались молча: Гоуст умел отдавать команды одними глазами и, кажется, не испытывал никакого дискомфорта, тягая железо в присутствии тяжело дышащего Соупа, а сам, Соуп, ну… Многое должен был обдумать. Устаканить, привести в порядок в своей голове. Набрать достаточно контраргументов для одного ебучего «противоестественно». Для них с Гоустом оно больше проблемой не было. А для всех остальных?.. Для тех, кто, типа, оставался частью нормального, правильного, здорового мира, к которому они двое больше не принадлежали? Должны ли они были скрывать то, что между ними теперь, ну, было? И что было-то? Стоило ли афишировать… отношения? Отношения. Соуп споткнулся об это слово и, неудачно сделав выпад, едва не потерял равновесие. Гоуст отвлёкся от своего тренажёра, повернулся к нему — разгорячённый, взмокший, с прилипшей к груди майкой и чётко проступившими под кожей мускулами. Даже дебильная маска не спасла положение: Соуп откровенно залип. Пришёл в себя под еле слышный смешок: — Сбился со счёта? — Что? — Соуп очнулся, мотнул головой и отвернулся, вставая на ноги из позиции. — Нет. Нет, просто… задумался. Перешёл к кроссоверу, настроил под себя веса. Перекрёстная тяга в списке его фаворитов среди упражнений не значилась, но в одном Гоуст, с его одержимостью тренировками, был прав: планомерная нагрузка на начинающие ныть мышцы здорово помогала выбросить из головы то, чему в ней было не место. Или кому. Впрочем, этот кто-то, как выяснилось, его голову покидать вовсе не собирался. За его спиной пошевелились. Раздались тихие шаги. Соуп запретил себе оборачиваться. Он как раз натягивал резинку до упора, когда Гоуст замер прямо позади него и умостил большую ладонь, горячую после оплётки рукоятки, у него между лопатками. Соуп шарахнулся, проблеял жалкое: — Ч-чё ты… — Следи за спиной, — выдохнул Гоуст ему в затылок. Будто поцеловал на расстоянии волной жара, почти-соприкосновением своих губ с его немедленно заалевшим ухом. Лучше бы посоветовал присмотреть за Джонни-младшим: в спортивках наметилось не соответствующее ситуации «исключительно гетеросексуальная дружеская взаимопомощь двоих напарников-альф» оживление. Неправильное, волнующее, щекочущее рецепторы, совсем как этот едва уловимый аромат. Отголоски гона, проведённого без него. Гоуст слабо, отдалённо пах бензином, и Соуп ощущал себя деревом, вот-вот готовым рухнуть в эту радужную лужу и вспыхнуть. Не то чтобы он был против. Не то чтобы с Гоустом были шансы — не сгореть к хуям. Разве ты возражаешь, МакТавиш? Гоуст чуть подпихнул его сзади, и Соуп, очнувшись, отвёл плечи назад. Изменение натяжения ощутилось сразу же — впрочем, быть может, больше потому, что Гоуст всё ещё пыхтел ему в макушку, нежели из-за правильного положения позвоночника. Натянулось — в груди, в животе, в паху. Где угодно, но только не в прорабатываемой группе мышц. Ёбаная же хуйня. Соуп выполнил упражнение, сражаясь с собственным телом, и вдруг выпалил, неожиданно для самого себя: — Так мы теперь, типа, вместе? Гоуст замер там, позади. Окаменела ладонь, продолжающая контролировать его лопатки. — Типа, вместе, — негромко ответил он спустя маленькую вечность. Соуп прикрыл глаза. Хорошо. Ладно. Значит, всё-таки отношения. Серьёзные? Да. Да, походу, серьёзнее некуда. С чувствами, обязательствами и прочими штуковинами, раньше никогда не ассоциировавшимися в его голове с другим альфой. Интересно, как это должно было быть — между ним и Гоустом? Как такое вообще бывало между двумя альфами? Они же не были, не могли быть первыми на этом небесно-голубом поприще. Правда?.. С омегами всё было как-то проще. Прозрачные схемы, хорошо известные обеим сторонам: отвести в кино, чтобы лапать за коленку в тёмном зале; подарить цветы, чтобы заслужить поцелуй в скулу и, возможно, халявный минетик после; торчать в тачке, на сдвинутом назад сидении, прижимая чужие бёдра к своим, пока омежка скачет на тебе, как на родео. С Гоустом всё это казалось тупым, сопливым и нелепым. Да и в какую тачку они поместились бы в такой позиции — вдвоём? Родео для тяжеловесов. Соуп представил эту картину и шумно вздохнул, сдерживая невольный гогот. Гоуст, так и не отодвинувшийся от него даже на какой-нибудь спасительный дюйм, похоже, интерпретировал это по-своему. — Если тебя это парит, — прошелестел он невыразительно, — ты всегда можешь отказаться. Соуп сразу же перестал скалиться. Так. Кое-какие моменты явно стоило прояснить заранее. Во избежание дальнейших недомолвок. Видит ебучий Господь бог, с лейтенантом Райли их и так предостаточно. Соуп выпустил рукоять тренажёра и развернулся к нему лицом, перехватив чужую руку, стоило Гоусту попытаться убрать её. Прижал к себе, не дав отстраниться. Теперь она выжигала его разгорячённую потную грудь: грубая шершавая ладонь, в которой от омежьего не было нихрена. С какого-то хуя ему больше и не требовалось, чтобы в ней было хоть что-то омежье. Хоть что-нибудь, кроме Гоуста. Было ли это психическим заболеванием? Может, последствиями контузии? Или попросту разделённым на двоих вирусным безумием, более заразным, чем ебливый грипп? Похуй. — Парит, — честно ответил Соуп. И не позволил Гоусту отстраниться, когда тот пошевелил запястьем. — Но не настолько, чтобы отказываться. Их глаза встретились. Гоуст уже вернул балаклаву обратно на подбородок, и Соуп не видел его губ, но каким-то образом, сверхъестественным, мать его, чутьём, догадался, что он усмехнулся, когда тот прищурился и выдохнул: — Славно. — Ага, — откликнулся Соуп далёким эхом. И поперхнулся воздухом. Гоуст приблизился к нему вплотную, но это ещё было полбеды. Гораздо хуже и разрушительнее для здравомыслия одного отдельно взятого сержанта МакТавиша оказалось иное. Ладонь Гоуста, до сих пор лежавшая у него на груди, сместилась, повела ниже, по влажной футболке, тонкая ткань которой не скрыла и не смазала ни прикосновения к напрягшемуся животу, ни его, Соупа, реакции на него. Этого короткого и судорожного движения бёдер навстречу. Гоуст прищурился. Соуп прикрыл глаза. Он знал, что это случится, и позволил этому произойти. Нет, не так: он хотел, чтобы это произошло. Пальцы, нырнувшие за край его спортивок, проследовали по линии тёмных жёстких волос. Коснулись там, где уже начинало пульсировать и ныть. Пробежались по твердеющему стволу. Обхватили: мимолётно, слабо, недостаточно. Гоуст вроде как нихрена и не сделал особенного, а Соупа всё равно повело, накрыло, переебало, как гоном; набухшая головка влажно оттянула ткань трусов, ноги подкосились, мокрый лоб врезался в чужое плечо. Гоуст придержал его за поясницу, продолжая — медленно, словно в издёвку — орудовать рукой в его штанах прямо через бельё. Соуп вцепился зубами в нижнюю губу, чтобы не взвыть, но всё равно издал сдавленный стон, что-то между «блядь» и «твою ж мать, элти». Звук вышел слишком громким. Настолько, что Гоуст, словно опомнившись, отдёрнул руку. Отступил на шаг. Соуп потянулся было следом, но тот покачал головой: — Не здесь. — Что, у Прайса над ухом? — хмыкнул Соуп, необъяснимо ощутив себя разочарованным. Гоуст улыбнулся одними глазами: — Увидишь. И он увидел. Всё, блядь, Соуп увидел — и тесную душевую кабинку возле тренажёрного зала, настолько крошечную для них двоих, что пришлось вжиматься друг в друга до пульсации в яйцах, притираясь членом к члену, стояком к стояку; и цветные пятна под веками, пришедшие на смену зрению на долгие мгновения, пока он спускал Гоусту на бедро; и эту ёбаную промокшую насквозь балаклаву с черепом вместо лица — ничего человеческого, одни только потемневшие до непроглядной черноты глаза. Она, эта балаклава, необъяснимо испортила Соупу настроение даже после оргазма. Хотя никогда прежде он не испытывал такого уж сильного дискомфорта от её существования. Глупо было начинать теперь, да? Но, с другой стороны, раз они теперь были в отношениях — в его голове это всё ещё звучало дико, — Соуп рассчитывал на какое-никакое доверие, а? Не слишком ли ты торопишься, МакТавиш? Может, и так. Может, и правда. Что с того? Ополоснулись — после того, как обкончали всю стеклянную дверцу кабинки — торопливо, наскоро и по отдельности. Соуп выскочил из душевой первым, втиснулся ещё мокрой задницей в чистые штаны. Футболку надевать не стал: разгорячённой после тренировки — и дополнительного захода в душе — коже требовалось остыть. Гоуст тоже ограничился брюками. И, ясное дело, ёбаной балаклавой. Естественно, у него была запасная. Естественно, он повернулся к Соупу голой спиной, испещрённой рубцами, чтобы заменить ею первую, сырую и наверняка ощущающуюся на коже мерзко-влажно. Светловолосый затылок и гладко выбритый подбородок со строгой линией рта — вот и всё, что ему дозволялось увидеть. Не стоило раздувать из этого проблему. Определённо нет. Он не стал бы. Конечно, он бы не стал. Зачем всё портить. — Я всё ещё не знаю, как ты выглядишь, — глухо сообщил Соуп чужой спине. Гоуст замер: с рукой на шее, так и не расправив одну из складок на плотной ткани. — Я в курсе, — медленно ответил он. Его тон не стал резче и суше, но что-то изменилось в этом прохладном спокойном голосе. Что-то появилось в нём — вроде как, предупреждение. Воплощённое не лезь, убьёт. Соупу было не впервой игнорировать знаки и таблички. — Так, может… снимешь маску? — хрипло спросил он, кусая губы. — Нет, — ожидаемо отрезал Гоуст. Обернулся. Столкнулся своими глазами с его. Шагнул ближе, широкоплечий и жуткий, необъяснимо незнакомый и практически чужой. Готовый нападать и защищаться. И вдруг добавил, почему-то смягчившись: — Не сейчас.