Противоестественно

Соуп продержался две недели. То есть, не поймите неправильно, он не был каким-то там безвольным слабаком, который не в состоянии совладать с собственным прибором. Служба учила многому, но, пожалуй, главное качество, которое приобреталось на миссиях, — это терпение. Но у терпения должна была быть цель, смекаете? Ты, типа, не будешь торчать в засаде двое суток, не имея возможности даже сгонять отлить, просто по приколу. Ты делаешь это ради результата. Результата у его вынужденного целибата не было. В увал их не отпускали, с миссиями тоже было негусто. Сидите, мол, в штабе, и будьте готовы к тому, что вас в любой момент отправят хер знает куда. К исходу этой второй недели Соуп действительно был готов. Вот только не к заданию. Каждую ночь ему снилась какая-то невнятная дичь, про которую порядочному альфе стыдно даже упоминать, а каждое утро… Стоит ли объяснять очевидное? Трудился, блядь, не покладая рук. И вроде бы какого хуя-то, а? Гон кончился. И если стабильные утренние стояки ещё можно было списать на его отголоски, отзвуки нетерпеливого, так и не удовлетворённого желания кого-нибудь повязать, то чем было оправдать воспоминания? О том, чего, согласно их договорённости с Гоустом, не было. О том, что всё-таки было: и продолжало быть, до отвращения отчётливо. Так, будто произошло вчера. Господи, он сходил с ума. Соуп не знал, было ли это нормально. Что-то подсказывало ему, что нет, но обсудить это было не с кем, врубаетесь? Не подвалит же он к Ройсу с небрежным: «Эй, мужик, я воспользовался твоим советом, и теперь крышечка у моей кастрюльки набекрень. Что порекомендуешь?» Да Ройс в лучшем случае заржал бы, и это уже оказалось бы довольно унизительно. О том, что могло произойти в худшем случае, Соуп предпочитал не задумываться. И не рисковать попусту. Словом, вот так они и прошли, эти две бессмысленных и жалких недели, полных смятения и злости на самого себя. А ещё дрочки, да. И пиздежа с Гоустом, если, конечно, можно назвать пиздежом расклад, в котором треплется только один, а второй терпеливо молчит. Ёбаный Гоуст. Скала с человеческими глазами. Король самоконтроля. Это ведь он тогда первым взял Соупа за хер. Соуп-то струхнул — стыдно признаться, но в ту ночь в Рио он был позорно близок к тому, чтобы сбежать (хотя едва ли это ударило бы по его гордости так же, как нынешнее положение вещей). Гоуст, типа, решил всё за него. Сделал тот последний шаг за черту, который не решился сделать Соуп. И гона у него не было. Нахрена?.. Спрашивать у него подобное значило подписать себе смертный приговор, а Соуп самоубийцей не был. Идиотом, болваном, тупорылым бараном — да, пожалуй. Но суицидником? Не в этой жизни. В общем, нихера он у Гоуста так и не спросил. А тот, в свою очередь, вёл себя как обычно: уж он-то воспринял предложение сделать вид, что ничего не было, буквально. Так, как сам Соуп не смог. Гоуст был мрачен (всегда), неразговорчив (почти постоянно) и недружелюбен (большую часть времени). Он вроде как не избегал его, но и не делал попыток, типа, законнектиться. Наверняка для унылого асоциального хмыря вроде него Стандартная Концентрация Джона МакТавиша На Квадратный Сантиметр превышала все допустимые лимиты. Обычно Соупа это устраивало: он донимал его, ясное дело, а вы бы упустили возможность подразнить кого-то, кто может снести вам полбашки?; но у этого «донимать» были свои пределы, границы, которые он не нарушал. А тут вдруг стал, с-сука, париться. Как будто никак не мог объединить две параллельных реальности — ту, в которой Гоуст был его молчаливым напарником, и ту, в которой Гоуст кончил ему в кулак. А знаете что? У этого была причина. Вот вам три факта про Гоуста, которые следует усвоить каждому новичку в ОТГ-141. Факт номер один: Гоуст никогда не снимает балаклаву, и лучше бы вам не заёбывать его на эту тему. Факт номер два: Гоуст не станет откровенничать с вами о своей жизни. Не лезьте ему в душу — там закрыто. Факт номер три: Гоусту предельно похуй абсолютно на всё, кроме миссий. В том числе на секс. Четвёртый факт, который он выяснил случайно и с которым теперь не знал, что делать — Гоуст может передёрнуть сослуживцу и вести себя так, будто нихуя удивительного, странного или дикого в этом нет, — загадочным образом умудрялся одновременно и подкрепить, и опровергнуть собой третий. Потому что Гоусту очевидно было насрать на то, что это случилось. Он нёс дежурства, тягал железо по четыре часа в день, морщился, когда Соуп подсаживался к нему в столовке, и хмыкал, когда ему нравилась очередная хохма производства Джона МакТавиша. Ни разу за четырнадцать ебучих дней, которым Соуп нахрена-то вёл учёт, он не упомянул о том, как они полировали друг другу огурцы. Может, для него это реально было обычным делом? Иногда Соуп порывался об этом спросить. Вот, например, на четвёртый день их пребывания в штабе, когда они столкнулись возле сортира. Романтичнее встречи было не придумать. Соуп мог бы пошутить о том, что не станет жать Гоусту руку, пока не убедится, что тот помыл её, а вместо этого исключительно по-идиотски застыл столбом. И в чувство его привело одно только… — Джонни. Вот тогда-то он и понял, что пялится, как придурок. Настолько долго и пристально, что даже похуисту вроде Гоуста это не по душе. — Э-э… — проблеял он. — Дашь пройти? И немедленно ощутил себя исключительно тупым. Коридор был достаточно широким для того, чтобы Соуп мог протиснуться мимо этого сгустка тестостерона, не соприкоснувшись с его плечом. Судя по прищуру Гоуста, этот простой вывод был очевидным и для него. Гоуст милосердно не стал озвучивать это вслух. Только отступил, пропуская его вперёд. Соуп не сдвинулся с места. На его языке уже почти оформился судорожный напряжённый вопрос, когда… — Ты идёшь? — спросил Гоуст тоном, который мог бы проморозить до дна всю сраную Темзу. И Соуп очнулся. И кивнул. И сделал шаг. Когда за ним захлопнулась дверь толчка, его сердце колотилось так, словно вот-вот собиралось вырваться из груди. Ёбаный же стыд. Он должен был прийти в себя. Взять себя в руки. Угомониться, в конце-то концов. Получалось медленнее, чем Соупу хотелось бы. На десятые сутки с Момента Икс им с Гоустом выпало совместное штабное дежурство. Ну, вы знаете, как это бывает. Патрулируешь ночные коридоры с пушкой наперевес и сосёшь энергетики, стараясь не отрубиться. Та ещё скукотень. К тому моменту Соуп худо-бедно успел восстановить своё душевное равновесие и вернуться в прежний режим безостановочных юморесок и сомнительных подколок. По крайней мере, так ему казалось, когда он поравнялся с Гоустом и ухмыльнулся: — Я скучал по нашим свиданиям. Гоуст уставился на него так, будто Соуп трахнул его любимую тётушку. — Это не свидание, — сухо заметил он. — Ты такой чёрствый, — драматично откликнулся Соуп. — Поверить не могу, что я отдала своё нежное девичье сердце сухарю вроде тебя. Гоуст хмыкнул и опустился на пол у стены. Он не предложил ему присесть рядом, но Соуп справедливо рассудил, что в случае с лейтенантом Райли прямого приглашения можно было и не дождаться, и плюхнулся на задницу в нескольких дюймах от него. Какое-то время они оба молчали. Потом Соуп, которому быстро надоело пялиться в темноту, хрипло спросил: — Как оно? Гоуст неопределённо пожал одним плечом. — Полное дерьмо, да? — Соуп потянулся и зевнул. — Торчать тут хер знает сколько до следующей миссии. Могли бы и увал дать. Гоуст пошевелился. Судя по звуку, пристроил автомат на коленях. Он не выглядел заинтересованным в поддержании диалога даже на милипиздрическую долю процента. — Ты не берёшь увалы? — зачем-то уточнил Соуп, решив проигнорировать этот очевидный факт. Гоуст покачал головой. — Почему? На этот раз ему достался долгий взгляд. В темноте было нихрена не понятно, какое значение лейтенант Райли пытался вложить в него, видно было одни только глаза, блестящие и живые, живее, чем весь остальной Гоуст. — Незачем, — наконец уронил он, когда Соуп уже потерял всяческую надежду на ответ. — Незачем, — повторил Соуп растерянно. И почесал репу. — Ну, типа, а семью навес… И тут же прикусил язык, вспомнив, с кем и о чём треплется. Про семью Гоуста слухов ходило не меньше, чем про него самого — хотя бы и потому, что ни про первое, ни про второе в отряде толком ничего не знали. Наверняка Прайсу были известны какие-никакие подробности: это ведь он притащил Гоуста сюда. Всем остальным оставалось лишь догадываться, но бытовало мнение, что семьи у Гоуста нет. Больше нет. — Бля, — Соуп остервенело поскрёб колючую щёку. — Прости. Херню сморозил, да? Гоуст прикрыл глаза. Вероятно, это означало согласие. — Ладно, — Соуп внезапно оробел; станешь тут нерешительным, когда с тобой общаются только неясными телодвижениями. — А как насчёт омег? Тебя никто не ждёт в Лондоне? Гоуст запрокинул голову, прижавшись затылком к стене. Он больше не смотрел на него. Пообвыкнув к темноте, Соуп смог различить чёткие очертания его профиля. Каким бы ни было лицо под этой маской, оно определённо не являлось уродливым — по крайней мере, до той стадии, когда это могло бы начать пугать. Впрочем, Соуп-то был военным, а значит, повидал некоторое дерьмо и был к нему привычен, а вот омеги… — Меня не интересуют отношения, — медленно, с явным неудовольствием проговорил Гоуст, хотя Соуп не думал, что тот решит ответить ему. — А? — Соуп моргнул. А потом, на мгновение забывшись, ухмыльнулся: — Ну, трахаться-то можно и без кольца на пальце. И тут же понял, как обосрался. Аж дыхание, с-сука, перехватило: Гоуст вполне мог бы взбеситься (хотя бы и из-за настойчивых расспросов), увидеть в этом что-то вроде намёка на произошедшее между ними (это не было намёком!), заехать ему по роже (что было бы вполне справедливо) или, того хуже, пригрозить сообщить обо всём, что между ними произошло, Прайсу (что было бы очень, очень плохо). Гоуст не сделал ничего из этого. В смысле, Гоуст вообще нихрена не сделал — просто закрыл глаза. Соуп почему-то почувствовал себя разочарованным.

***

К четырнадцатому дню пребывания на базе — дню, когда всё в очередной раз пошло по пизде — ситуация не слишком-то изменилась. По крайней мере, не изменились Гоуст и его Тактика Забить Хуй, которой у Соупа не получалось следовать. Но с этим можно было жить: двух недель оказалось вполне достаточно для того, чтобы воспоминание о произошедшем той ночью в палатке в Рио поблёкло, осталось умирающей мыслью на периферии сознания. И всё вроде как вернулось на круги своя. Вроде как. В тот день Прайс с утра пораньше согнал отряд на плац, чтобы они, прямая цитата, «не обросли жирком». Гонял их до изнеможения, пока парни не взмолились о пощаде. И, ясное дело, не смягчился, даже когда кто-то из отряда повалился на песок. — Последнее задание! — прогудел он, сраный тиран с добродушной улыбкой. — Берём снаряжение, подъём по отвесной скале на время! Кто-то застонал. Соуп, едва успевший отдышаться после забега, оглянулся на Гоуста. Тот ожидаемо не выглядел даже запыхавшимся; может, он был, типа, андроидом? На робота элти временами походил больше, чем на человека. Это многое объясняло. На самом деле это объясняло почти всё — кроме одной-единственной детали. Гоуст поймал его взгляд и вопросительно уставился в ответ. Его балаклава не была закатана даже на дюйм, и Соуп предполагал, что ему должно было быть охуительно жарко в ней: как бы хорошо ни отводила влагу эта чёрная ткань, она едва ли была предназначена для интенсивных тренировок. А вот с курткой Гоуст расстался с лёгкостью — обнажённые предплечья и локти пестрели рубцами. Соуп уже слышал байку о том, что Гоуст не снимал перед отрядом маску исключительно для того, чтобы никого не потянуло блевать от деформированной изувеченной рожи под ней. У него были все основания сомневаться в её правдивости. — Карабкаемся мини-группами по четыре человека, — скомандовал Прайс, и Соуп, очнувшись, поспешно отвернулся от Гоуста. — Саймон, идёшь первым. Затем Роуч, Ройс, Соуп. Рук, Мит, Газ, вы со мной. Всем ясна очерёдность? Очерёдность-то была ясна: не впервой всё-таки. Ясно было и то, почему первыми в группах шли Прайс и Гоуст — не только из соображений веса, хотя Гоуст уж точно был самым мощным и тяжёлым из них четверых; за первопроходцем закреплялась обязанность вытянуть тех, кто не сможет подняться по канату сам, и, хотя на учебном полигоне падать было не слишком высоко, всё равно можно было отделаться вывихом или ушибом. Интересно, падал ли отсюда когда-либо сам Гоуст? Сложно было вообразить нечто подобное в его отношении — ебучий Мистер Совершенство наверняка не знал слова «неудача». В отличие от него самого. Ну поплачь. Карабкаться было непросто. Сколько ни тренируйся, а без усилий ты себя по ебучему канату не подтянешь, особенно когда висишь над пропастью под наклоном в тридцать градусов. А если уж над твоей башкой маячит зад сослуживца, который, сорвавшись, с почти стопроцентной вероятностью утянет тебя за собой… Не думай об этом. Он старался не. Горные вылазки были для них редкостью, и все они сводились к простой мантре: не ёбнуться, не ёбнуться, не ёбнуться, не ёбнуться. С недавних пор Соуп начал применять эту мантру не только в отношении верёвок. Но вспоминать об этом сейчас определённо не стоило. Гоуст, понятное дело, преодолел подъём без заминок. Соуп увидел его буквально краем глаза, пока подтягивался сам, молясь, чтобы перчатки не подвели: голую кожу могло стесать канатом чуть ли не до кости. Заметил, как тот вытягивает Роуча — тоже, значит, справился с заданием. Ройсу повезло меньше. Соуп не понял, как это произошло: то ли рука у мужика дрогнула, то ли ногу неудачно поставил, и подошва соскользнула с имитации скалы. А может, он потерял концентрацию в тот момент, когда Роуча вытаскивали наверх — канат дёрнулся, Соуп тоже почувствовал это, но успел упереться обеими ногами в скалу. Наверное, он уже тогда понял, что Ройс вот-вот пизданётся. Понял это и Гоуст — в нескольких футах над его головой раздалось глухое: — Руку! Вопрос тут в том, насколько далеко ты от вершины. Если тебе остаётся совсем чуть-чуть, а напарник у тебя толковый, та миллионная доля мгновения, которая у вас есть, может оказаться достаточной: ты подтянешься, оттолкнёшься, как бы совершишь прыжок (если хватит силы импульса), а он подхватит тебя (если правильно просчитает траекторию твоего движения). Дерьмо такое, нервное и ответственное, ошибиться можно на раз-два, но… …но он же уже сказал: Гоуст никогда, блядь, не ошибался. По крайней мере, на заданиях. Соуп не то чтобы это увидел: с его-то ракурса мало что можно было разглядеть. Скорее понял, ощутил, прочувствовал — сначала судорожное движение Ройса, едва не стоившее падения ему самому, потом возню там, наверху, какую-то неразборчивую кашу из тяжёлого дыхания. И, наконец… — Держу, — только Гоуст мог произнести это настолько бесстрастно, поймав кого-то за шкирку. — Бляд-д-дство, — а вот Ройс был нормальным человеком, способным, типа, на чувства. Наверняка пересрал, живо вообразив себе, что было бы, сорвись он вот так на миссии, с настоящей горы. С кем-то вместо Гоуста на подстраховке. — Так держать! — в голосе Прайса послышалось облегчение. — МакТавиш, давай быстрее! Соуп только теперь понял, что замер на одном месте, судорожно цепляясь за канат. Ладони уже начинали гореть: даже тактические перчатки не могли свести на нет силу трения. Он задрал голову и встретился с чужими глазами, внимательными и тёмными. Гоуст в нескольких футах от него едва уловимо кивнул. Соуп зачем-то кивнул ему тоже и подтянулся в первый раз. Обошлось без новых эксцессов: он преодолел остаток пути по скале, умудрившись ни разу не оступиться, а уже там, на вершине, Гоуст протянул ему руку. У него было сильное и уверенное пожатие. Соупу практически не пришлось прикладывать усилий к последнему рывку — Гоуст вытащил его сам. Соуп слегка приложился коленом о деревянную перекладину, жалобно скрипнувшую под двойным весом, но даже не ощутил столкновения. Долгую секунду он не видел и не чувствовал ничего, кроме внимательных глаз лейтенанта Райли и стальной хватки пальцев в тактической перчатке, сжимающих его собственную руку. Наконец у него в лёгких набралось достаточно кислорода для того, чтобы он сумел прохрипеть: — Да ты сегодня герой, элти. От Гоуста пахло разгорячённой кожей, его грудь часто вздымалась: он контролировал дыхание, но последнее задание всё-таки вымотало даже его. На шее, там, где её обнажила кромка балаклавы, поблёскивали капельки пота. Удивительно человечная подробность. Возможно, в крови у Соупа ещё играл не успевший выветриться адреналин. Возможно, это было чем-то инстинктивным, рефлекторным, бессознательным. Но на одно короткое мгновение — всего на одно — ему захотелось вжаться в шею Гоуста лицом, вгрызться в солёную кожу, судорожно втянуть носом воздух, будто бы в попытке различить в запахе его тела нотки феромонов. Соуп отпрянул так порывисто, что едва не сорвался вниз.