Противоестественно

Дышалось с трудом, с присвистом, через раз. К мокрой спине липла брезентовая ткань спального мешка. Под плотно сомкнутыми веками плясала череда цветных пятен. Никакой лирики: Соуп пытался кончить. Пытался — потому что судорожные движения его собственной ладони по пульсирующему херу приносили лишь временное облегчение. Бунтующему организму этого дерьма было мало, и он требовал ещё: кого-нибудь жаркого, и узкого, и влажного. Кого-нибудь, чтобы провести вместе гон, который Соуп вынужден был коротать со своей рукой. Не худший, конечно, из вариантов. В конце концов, он мог бы быть инвалидом. Типа, паралитиком. Или ему могли ампутировать правую — рабочую — кисть. Интересно, какая-нибудь медсестричка отсосала бы ему из жалости? Господи ж боже. Соуп глухо ругнулся сквозь зубы и запрокинул голову, врезавшись затылком в чуточку смягчённую мешком землю. Вывернул запястье, смыкая кольцо пальцев сильнее, до лёгкой боли. С конца текло так, что можно было даже не сплёвывать на ладонь: блядский организм готовился к случке. В сраном Рио потрахаться ему не светило. Кэп башку бы ему открутил за попытку завести шашни с кем-то из местных омежек, даже сумей он улизнуть из лагеря. Не говоря уже о том, что это было бы неосмотрительно, безответственно и тупо, а Соуп не настолько отчаялся для того, чтобы рисковать званием из-за мучительного желания засадить кому-нибудь с узлом. Тем более, с его-то посредственным знанием испанского и нулевым — португальского, изъясниться с местными он бы не смог. А, да в жопу. Переживёт. Он же не животное. Яйца зудели так, что Соуп, на самом-то деле, начинал сомневаться в последнем утверждении. Долбанная природа, не наградившая их когтями или, на худой конец, ядом, но зато напихавшая хуёв за шиворот со звериными инстинктами. Кушайте, не обляпайтесь. Что, не нравится? Ну, потерпите. «Ну, потерпите» вполне могло претендовать на девиз всей его жизни. Соуп зажмурился. Попытался представить какого-нибудь омежку и всухую проиграл подсознанию: из глубин памяти не всплыло ни одного смазливого лица. Пришлось наяривать на собирательный образ. Он был на волоске от оргазма, когда произошло это. Рядом с его палаткой раздались шаги. Соуп замер, не двигаясь и даже не дыша, как был, с членом в руке. Какая-то его часть судорожно взмолилась о том, чтобы это оказалось ложной тревогой, чтобы кто-то из парней — кто бы это ни был, но, пожалуйста, не Прайс — прошёл мимо или хотя бы дал ему ещё минуту, всего одну ёбаную минуту, которой хватило бы для того, чтобы довести дело до конца. — Джонни, — произнёс там, за брезентовой стенкой, голос, который он не спутал бы ни с чьим другим. Хотя бы и потому, что Джонни во всём отряде его называл только лейтенант Райли. Блядство. Почему, ну почему он-то? Соуп удержал за зубами глухой стон, в котором было больше от отчаяния, чем от возбуждения, и прохрипел: — Что? Ублюдскому организму стоило бы войти в положение и охладить траханье, раз уж феерической кульминации не предвиделось, а в нескольких футах от него торчал сослуживец, потенциально способный различить его тяжёлое дыхание или учуять его: запах древесины, и похоти, и пота. Но его организму ожидаемо оказалось поебать на ситуацию: в низу живота всё ещё тянуло, а ствол в ладони всё ещё пульсировал. Желание кончить перерастало в потребность. Непреодолимую и мучительную. Соуп скрипнул зубами и возобновил движения руки, стараясь, ну, знаете, не слишком громко хлюпать. Понял Гоуст, что именно происходит в его палатке, или нет, он определить не смог — чужой тон остался невыразительным и прохладным, когда тот прошелестел: — Задание. Фавела Шападау. Общий сбор через пять минут. Соуп поперхнулся рычанием и пробормотал: — Отлично. Буду… с-сука… на месте. И всё-таки спустил, зажав себе рот второй рукой, чтобы не издать ни звука. Прямо в процессе трогательной болтовни о предстоящей перестрелке. С ещё звенящим в его ушах голосом лейтенанта Райли. Ёбаная же дичь. Когда — ровно пять минут спустя — Соуп, только и успевший, что наскоро обтереться влажными салфетками и умыться, чтобы рожа была не такой красной, выперся из палатки, остальные члены команды уже собрались на небольшом пятачке в центре лагеря. Прайс вещал о новом этапе зачистки повстанческого объединения. Соуп прибился к Роучу, случайно задел его плечом, тот повернул к нему голову, принюхался и осклабился: — Решил передёрнуть перед боем? — Отъебись, — мрачно ответил Соуп: испорченная дрочка бонусных очков его настроению не добавила. — О-о-о-о-о, — понимающе протянул Роуч. — Кто-то не в духе. — У кого-то те самые деньки, — вклинился вездесущий Ройс. Соуп не без труда преодолел желание заехать кому-нибудь из них по роже и отделался ядовитым: — Хотите протянуть мне руку помощи, парни? Вместе или по очереди? Роуч и Ройс заржали было и сразу же замолкли под осуждающим взглядом Прайса. Остаток инструктажа прошёл без комментариев с их стороны, храни Господь кэпа и его бородатый авторитет. План предстоящего сражения, впрочем, оказался простым и незатейливым, обсуждение заняло не больше десяти минут. Можно было и не сгонять всех сюда: действовала старая как мир схема «заходим с тыла, чтобы застигнуть противника врасплох, и расхерачиваем его всмятку». Классика. Не умирающая, в отличие от детей антиваксеров. — Выдвигаемся через полчаса, — наконец подытожил разбор позиций Прайс, небрежным взмахом руки распуская бойцов. Соуп, идиотина, замешкался на какие-то мгновения, и это дорого обошлось его чувству собственного достоинства. — От тебя несёт похотливой сучкой, — проникновенно сообщил ему Ройс, как только Прайс свалил из поля их зрения. — Помойся, половой гигант, — поддакнул Роуч. Соуп закатил глаза, отпихнул их от себя, развернулся в сторону своей палатки и столкнулся глазами с ещё не ушедшим Гоустом. Взгляд у того был, как всегда, нечитаемый. Этот бессмысленный и неловкий зрительный контакт продлился, возможно, миллиардную долю мгновения. Соуп прервал его первым.

***

Фавела Шападау находилась в одном из горных районов Рио и пестрела бедняцкими домишками, построенными один над другим. Соуп не знал, как здесь можно было жить; с другой стороны, воинственные настроения местных были ему вполне понятны. Если прозябаешь в подобном месте год за годом, без шанса на какие-либо перемены к лучшему, ненависть к правительству более чем обоснована. Хотя, конечно, здешние ополченцы уже успели почувствовать себя правителями трущоб. Ебучий Рохас, чтоб ему пусто было, оказался не единственным, кто устраивал беспорядки. Захватить следовало обоих: и его, и его помощника. По возможности не сдохнув в процессе. С этим условием ОТГ-141 справлялась весьма неплохо, во всяком случае, поначалу: Прайс исправно раздавал команды обеим частям группы в наушнике, УАЗ ополченцев маячил прямо перед их тачкой, и у них были все шансы схватить ублюдков за жопу, не особенно напрягаясь. Но потом, конечно, всё пошло по пизде. Минуте, скажем, на девятой. Дальнейшее развитие событий прошло как будто бы мимо него, то есть Соуп фиксировал кадры в памяти, но отстранённо, смазанно, периферийно. Набором вспышек: раз — УАЗ останавливается, и они вынуждены затормозить тоже; два — помощник Рохаса открывает огонь, сперва по своим же, и сразу после по их машине; три — их водителю простреливают башку; четыре — они с Гоустом и Роучем несутся вслед за этим сраным козлом прямо по проезжей части, среди перепуганного звуками стрельбы мирняка; и, наконец, пять — Гоуст стреляет говнюку в ногу. Отлично, дружище. Высший пилотаж. На повестке дня теперь был допрос, с лёгкой руки Соупа спихнутый на широкие плечи лейтенанта Райли. А уж Гоуст допрашивать людей умел. Соуп, ясен хер, тоже знал, как это делается, зелёным новичком не был и не брезговал некоторым членовредительством, когда им попадался уёбок уровня Макарова. Но Гоуст, с этой его дебильной балаклавой, и ледяным голосом, и ещё беспощадным взглядом, умел заставлять пленных расколоться, даже не прибегая к силе. Сейчас была не та ситуация, но наблюдать за допросами в исполнении элти всегда было интересно. Даже, типа, волнующе. Не было никакой реальной необходимости тусить с ним в процессе: Соуп мог бы присоединиться к Роучу, по распоряжению Прайса отправившемуся за Рохасом. Но остался тут, привалившись к стене первого попавшегося им на пути пустующего жилища. Наблюдая. Изучая. Что ж, по крайней мере, сейчас трахаться не тянуло. Соуп подумал об этом почти с весельем, пока Гоуст выбивал из сопротивляющегося ублюдка дерьмо. Время он засёк из чистого любопытства — и, когда поначалу упиравшийся мужик всё-таки сдал им местонахождение Рохаса, присвистнул: — Одиннадцать минут? Быстро ты, элти. Прозвучало двусмысленно, но Гоуст, к счастью, никак не прокомментировал его неоднозначный пассаж: он связывался с Прайсом, сообщал координаты главного мудака. Им самим оставалось конвоировать пленника до лагеря, запросить у штаба вертолёт, разобраться со всеми этими унылыми пунктиками, следующими за перестрелками. Жаль, конечно, было пропускать остаток веселья, но бразильские повстанцы не отличались особенной организованностью, так что парни справились бы и без них. В любом случае, всё прошло как по маслу, ни единой царапины. Ну, разве не прелесть. Они успели почти добраться до лагеря, когда Прайс сообщил, что приоритетная цель захвачена. Вот и славненько, подумал Соуп про себя: теперь Рохаса посадят на бутылку, а их самих, возможно, наконец-то отправят домой. Может, даже увал дадут. Если обломится, он точно подцепит кого-нибудь на покувыркаться, пока яйца не лопнули. Если не прокатит, он, возможно, ёбнется.

***

Успешное завершение миссии праздновали с размахом. Конечно, им ещё предстояло дождаться отмашки командования, распоряжения о том, куда они теперь выдвигаются, возвращения в штаб или, очень может быть, нового марш-броска до горячей точки. Но в общем и целом дело было сделано. По такому случаю Прайс даже одобрил внеурочную пьянку. Стоило догадаться, что это дерьмово кончится. Сначала, то есть, дела шли неплохо: собрались в общем бараке, служившем столовой, нажарили мяса. Прайс где-то раздобыл ещё жратвы — орехов, кукурузных палочек и прочих снеков, даже конфет. Песочный привкус протеиновых батончиков рисковал на время уйти в небытие. — Бля-адь, чуваки, я обожаю это дерьмо, — выдал Мит, отправивший в рот сразу горсть чипсов и не павший самой идиотской смертью столетия одним только чудом господним. — Если каждая миссия будет заканчиваться так, я готов надирать задницы без перерывов и выходных. Кто-то расхохотался, Прайс усмехнулся в бороду. Соуп, которого в отсутствие гиперфиксации на перестрелке, кровищи и говнище снова начинало крыть, отмалчивался и хлебал пиво. Оно оказалось куда лучше, чем можно было ожидать от бразильского производителя: в лондонских барах с лёгкостью можно было наткнуться на кислую ссанину, а тут очень даже ничего. Хотя и бренд был явно не местный. Где-то он уже видел этот логотип, вот сто процентов. — Ты чего надулся? — ткнул его локтем под рёбра усевшийся рядом Ройс. — Не мешай ему, — хохотнул Роуч, опустившийся на скамью с другой стороны от Соупа, — видишь же, мужик постигает азы дзен-буддизма. — И только вселенское смирение не позволяет мне разбить эту бутылку о твою пустую башку, — буркнул Соуп. Явно не впечатлившийся Роуч состроил оскорблённую морду: — Ты такой злобный с недотраха. — А ты начинаешь казаться мне пугающе привлекательным, — отбрил Соуп. Заржали все, кто сидел поблизости. Все, кроме Гоуста. Соуп не знал, почему уставился именно на него — почему в очередной раз подумал о разговоре, тема которого была закрыта, зарыта и похоронена в его сознании раз и навсегда, — но на губах лейтенанта Райли не было даже намёка на улыбку. Редкое зрелище: губы лейтенанта Райли. Он не был фанатом командных сборищ, а тут, поди ж ты, остался и даже пил вместе со всеми. С лёгкой руки Прайса, не иначе. Закатанная балаклава обнажила гладко выбритый подбородок с резкой и жёсткой линией челюсти и россыпью рубцов. На контрасте с поистине призрачно светлой кожей розоватые росчерки старых шрамов казались налившимися кровью, покрасневшими, воспалёнными. Это было максимумом, который дозволялось видеть тем, кому Гоуст ежедневно прикрывал спину: нижняя треть лица, неуступчивые черты, строгая линия рта. Губы, обхватывающие горлышко бутылки. Чётко очерченный выступ кадыка, приходящего в движение при глотании. Если вычеркнуть из этой картинки некоторые обстоятельства — тот факт, что Гоуст был распоследним социофобом, и его напарником, и грёбаным альфой, то есть целое дохерища обстоятельств, — это выглядело даже… Соуп осознал, что пялится на чужой рот неприлично долго, и отвёл взгляд. Нет, он всё-таки сходил с ума. Интересно, за такое полагалась пенсия по инвалидности? …кому принадлежала блистательная идея устроить дринкинг-гейм, Соуп не знал. К тому моменту он прикончил уже третью порцию пиваса и успел основательно окосеть: «Brahma» действовало мягко, но неумолимо. Наверняка с игрой подсуетилась вездесущая парочка РоРо: эти-то хлебали бухло как воду и языком чесали без умолку, даром что глаза уже были в кучку. Была ли у Соупа возможность не участвовать в игре, как сделал, например, Гоуст, не потрудившийся даже обозначить этого вслух и просто покачавший головой? Ясен пень, была. Конечно, парни бы его осуждали, это только лейтенанту Райли тут в лицо высказывать что-нибудь вроде «ну ты и ссыкло» было чревато: можно было недосчитаться зубов. Соуп, в отличие от него, ледяной глыбой безразличия не слыл и огрёб бы по полной. Но он всё равно теоретически мог бы сослаться на головную боль и свалить к себе. Может, передёрнул бы перед сном, чтобы справиться с тяжестью и жаром в паху, а там, глядишь, утром уже и Рио остался бы позади. Но Соупу на кой-то хер вздумалось остаться. В тот момент он, конечно, ещё не подозревал, насколько сильно он об этом пожалеет впоследствии.