Противоестественно

Сколько Соуп — на гражданке Джон МакТавиш — себя помнил, он всегда хотел стать военным. Его растили с такой установкой: дело омеги — обеспечивать уют; дело альфы — защищать. Да, славные были времена, когда это ещё не считалось ущемлением чьих-то прав. Сейчас-то, понятно, его с говном бы сожрали, ляпни он такое вслух, у слабого пола нынче было не в моде признавать себя слабым, ну, вся эта борьба за равноправие и всё такое. Конечно, он горячо это поддерживал, да, разумеется, никаких сомнений, альфы, омеги, пестики, тычинки, в конце концов, какая разница, с каким набором хромосом и половых органов ты родился, служить может пойти каждый. Омег в их отряде не было. Соуп вообще мог навскидку припомнить всего несколько омег даже среди выпускников военной академии. Большая часть, типа, отваливалась на первом же нормативе по отжиманиям, рассчитанном на альф. Ну, вы же хотели равноправия, почему у вас должны быть другие контрольные цифры? А, не тянете? Калаш больно тяжёлый? Так что ж вы сюда полезли-то? Не поймите неправильно. К омегам у Соупа претензий не было никаких. Претензии у него были к слабакам, а их хватало и среди альф — навидался, знаете ли, мамкиных нытиков, которые готовы были отсосать самим себе в качалке, козыряя бицепсами, а потом скулили и размазывали сопли по морде после четырёх часов на плацу. Причинно-следственная связь была наипростейшая: те, кто не тянул нагрузку, вылетали к херам. Вне зависимости от того, чем от них пахло, фиалками или машинным маслом. Просто альфам было проще привыкнуть к нагрузке, которую предполагала военная служба. Если хотите обвинить кого-то в сексизме за этот факт, начните с матушки природы. Так-то оно так, вот только большинство миссий на практике не предполагали постоянного нахождения в гуще сражения. Чаще приходилось просиживать жопу в лагере в ожидании новостей. А когда в крови не зашкаливал адреналин, а над головой не свистели пули, организм, сами понимаете, начинал требовать своё. Соупу не так давно стукнуло двадцать шесть, в нём было шесть с лишним футов роста и не меньше двухсот фунтов веса, он был здоров как бык, жал от груди порядка трёхсот пятидесяти, не курил, почти не пил и был не дурак покувыркаться в постели с кем-нибудь отзывчивым, и если со всем перечисленным выше проблем в армейке не возникало, то последний пункт тянул на определённые трудности. Кто же знал, что самой неприятной частью службы окажется не постоянный риск не вернуться с очередного задания и даже не тоска по дому, а банальный недотрах? Об этом не писали в рекламных буклетиках. — Да ты просто озабоченный, мужик, — заржал Ройс, когда Соуп поделился с ним своими душевными терзаниями в одно из унылейших совместных дежурств. Как будто не он каждую ночь наяривал на фотку своей бабы, думая, что никто не слышит и не чует этого. — Передёрни и угомонись. «Передёрни и угомонись» было в ОТГ-141 базовой стратегией по разрешению СКС: Состояния Критического Спермотоксикоза. Можно было и не озвучивать очевидное. — Ладони уже стёр, — буркнул Соуп невесело. — Один хер скоро из ушей польётся. — Ну, — Ройс, поправивший автомат, внезапно посерьёзнел, — тогда переходи к стратегии ТС. — ТС? — не въехал Соуп. У него были все основания полагать, что эти аббревиатуры Ройс выдумал сам, точнее, на пару со своим вечным корешем Роучем. Так или иначе, среди тех сокращений, которые Соуп знал, он такого не припоминал. Ройс растянул губы в широченной ухмылке, огляделся, словно из темноты звёздной бразильской ночи мог внезапно выскочить враг, и заговорщически прошептал: — Трахнуть Сослуживца. Соуп, только-только присосавшийся к банке пива — безалкогольной ссанины, единственной запрещёнки, на которую капитан Прайс согласен был смотреть сквозь пальцы, — поперхнулся и закашлялся. Ройс милостиво выждал, пока он отдышится, прежде чем добить его флегматичным: — Может, кому ещё не терпится. — Чё? — просипел Соуп, смаргивая выступившие на глазах слёзы. — Ты как это себе представляешь? Предложить кому-нибудь из парней потереться огурцами, типа, по старой дружбе? Ройс пожал плечами: — В общих чертах. — Да ты сбрендил, — недоверчиво пробормотал Соуп. — Кончай играть в ханжу, — хохотнул Ройс, выглядящий необъяснимо позабавленным. Издевался, что ли? — Ты в отряде не так давно, а я тут всякого навидался. Скажу тебе так: когда у мужиков гон в яйцах играет, им не до гендерной идентичности. Соуп набычился. Ройс повернулся к нему всем корпусом, похлопал по плечу: — Это всего лишь одна из возможных опций, приятель. Некоторым так проще. Такое не принято обсуждать, но, если хочешь знать, всем насрать на то, кто тебе дрочит, пока вы оба попадаете пальцем по спусковому крючку. — И часто, — прохрипел Соуп, — здесь происходит… подобное? Ройс пожал плечами: — Случается. Парням нужно сбрасывать пар, а иногда, сам понимаешь, увалов по полгода не бывает. Не в петлю же теперь лезть. В горле у Соупа что-то булькнуло. Ройс снисходительно ухмыльнулся: — Не думал, что увижу, как ты краснеешь. — Я не краснею! — возмутился Соуп и остервенело поскрёб небритую щёку. Лицо в самом деле горело. — Просто не ожидал, что… И замялся, не зная, как продолжить. Ройс великодушно молчал на протяжении всей той минуты, в течение которой Соуп боролся с собой. Потом, очевидно, поняв, что Соуп так ничего и не скажет, проговорил: — Слушай, дружище, я же просто предложил тебе обдумать такой вариант, раз уж ты сидишь тут и ссышь мне в уши тем, как у тебя хер зудит. Нашёл бы кого-нибудь, кто не распиздит об этом всей базе, закрыл бы глаза, представил бы какую-нибудь грудастую девицу или мальчика-зайчика с влажными глазами. Какая разница, чья рука полирует тебе ствол, пока ты не видишь её обладателя? Соуп не выдержал и прыснул. Ройс поиграл бровями: — То-то же. А я уж думал, ты вот-вот откинешься, оскорблённая невинность. — Да пошёл ты, — расхохотался Соуп. Способность переводить в шутку что угодно, даже намёк на однополый секс с кем-то из тех, кто ежедневно прикрывал ему спину, была одной из лучших черт Ройса. — Не-не-не, мою кандидатуру даже не рассматривай! — Придурок, — Соуп закатил глаза и ткнул его дулом винтовки в бок. К этому разговору они больше не возвращались ни в ту ночь, ни в последующие дни. Ройс вёл себя как обычно: шутил, балагурил, хвастался всем новыми фотками своей девчонки, клялся и божился, что женится на ней, бросит службу и остепенится. К этим его россказням все давно уже привыкли относиться скептически — знали, что за ними не стоит ничего, кроме пустого бахвальства. Военка была не для всех, но те, кто выбирал её, прикипали к ней настолько, что отдирать бы пришлось с мясом: так любил говаривать кэп, и Соуп был внутренне солидарен с ним, хотя бы и потому, что знал по себе, каково это — уйти в увал, отоспаться, удовлетворить базовые потребности и… заскучать. По адреналиновым горкам, по вечной опасности и даже по армейскому мылу, перебивающему любые феромоны и, по всей видимости, состоящему из некоторых радиоактивных элементов, не значащихся на упаковке. Однако было — на фоне этого всё-как-раньше — кое-что, что не давало Соупу покоя. Он хотел бы гордо заявить, что с лёгкостью смог выкинуть из головы тот их диалог. Отмахнуться, забыть, счесть неудачной шуткой, в конце концов, Ройс был щедр на хохмы и подколки. Наверняка он просто-напросто вздумал его подразнить, и Соупу не следовало вестись на эту очевидную провокацию. Но Соуп нахрена-то повёлся. То есть как. Сам-то Соуп всё ещё считал это абсурдом, бредом, откровенной хернёй: лезть в трусы к другому альфе, хуже того, к сокоманднику. За такое можно было и вылететь из отряда, не говоря уже о позоре, от которого не отмыться. Но Ройс говорил об этом с пугающим безразличием, как если бы в этом не было ничего такого, просто, типа, взаимопомощь, ноу хомо, онли бро. Может, парни в самом деле относились к этому проще? Интересно, кто из них?.. Соупа в жизни не интересовала личная жизнь остальных членов ОТГ-141, а тут — поди ж ты, вбил себе в голову тот дебильный разговор, баран несчастный, и пялился на всех и каждого с подозрением, как если бы у кого-то из них на лбу могло быть написано: «да, я шпехался с напарником, и знаешь что? это лучше, чем уныло наяривать в соло, утырок». Наверное, он сходил с ума. Так или иначе, среди всех бойцов отряда под подозрение не подпадал, кроме, быть может, Прайса, с которым огурцами тереться любому было бы просто-напросто стрёмно, как с родным батей, только один. Лейтенант Саймон, мать его, Райли. Мистер вы-все-сидите-у-меня-в-печёнках. Гоуст. Самое буквальное военное погоняло в их рядах. А уж Соуп-то знал, о чём говорил, составляя этот рейтинг. Они вроде как дружили, по крайней мере, Соуп предпочитал считать их трогательное взаимодействие, построенное на сомнительных анекдотах с его стороны и ледяном молчании с эпизодическими оттепелями со стороны Гоуста, началом крепкой мужской дружбы. Что по этому поводу думал сам Гоуст, он не спрашивал, а тот не горел желанием откровенничать — этот скорее бы удавился шнурками от собственных берцев, чем подпустил кого-то ближе, чем на расстояние выстрела. Рука в его штанах однозначно была бы ближе этого сраного расстояния, сечёте? Да и кому хватило бы слабоумия полезть к нему — этому мрачному козлу, никогда не снимающему маски? С ним и на вылазки отправляться побаивались. Все, кроме Соупа. Неудивительно, что в пару с Гоустом чаще всего ставили именно его. К его, Соупа, восторгу: он обожал редкие моменты, в которые лейтенант Райли прекращал изображать ебучую ледышку и шутил в ответ. И знаете что? У этого говнюка всё-таки было чувство юмора. Как бы там ни считала команда. Но конкретно на этой разведмиссии, первой с момента памятного диалога с Ройсом, шутить Соупу не очень-то хотелось. От приближающегося гона — чтоб ему пусто было, блядские гормоны — свербело в носу и в яйцах, а триумфального возвращения в штаб и потенциального увала, в который он мог бы подцепить какую-нибудь омежку, в ближайшую неделю не предвиделось. Резюмируя: Соупу предстояло пережить самый ебливый период года в душном Рио-де-Жанейро, в палатке из тонкого брезента, на потеху всем, кому повезло с сезонным обострением чуть больше, чем ему самому. То есть, конечно, мужики всё понимали. Но от неминуемых шуточек и улюлюканий это бы его не уберегло. Ещё и грёбаный Ройс, зачем-то наплётший ему про эту историю с дрочкой по дружбе! На кой хер-то? Может, не будь того разговора, Соуп не ощущал бы себя настолько взвинченным и нестабильным: тихо-мирно закинулся бы блокаторами, делающими гон вполне терпимой, хоть и довольно неприятной в отсутствие потенциального партнёра штукой, передёрнул бы пару (десятков) раз — и попустило бы. Так нет же. Соуп рассерженно вздохнул. Гоуст, лежащий животом вниз на одной из полуразрушенных крыш и следящий за пустующей улицей перед ними, не посмотрел на него и не спросил, в чём дело. Впрочем, как всегда. От него абсолютно ничем не пахло: ни табаком, как от Ройса, ни можжевельником, как от Прайса, ни чем-то древесным, как от него самого. Соуп не знал, было ли это заслугой препаратов; в части шептались, что Гоуст был таким сам по себе, что в его прошлом была какая-то Охуительная Драма, которая чуть его не убила, и что его запах так и не восстановился с тех пор; Соуп никогда не уточнял — праздное любопытство не стоило ни сломанного носа, ни ледяной стены отчуждённости, которую Гоуст, сраный айсберг, возвёл бы между ними сразу же, если бы Соуп полез к нему в душу. Правила их околодружеского взаимодействия были просты: Соуп был волен трепаться о чём угодно, не боясь, что Гоуст кому-то об этом расскажет (как минимум потому, что Гоусту было предельно похуй на всё, что не касалось успешного выполнения заданий), но на ответную откровенность мог даже не рассчитывать. Типа, как с психологом. Хотя лейтенант Райли, скорее всего, сам нуждался в психологе. Это умозаключение Соуп тоже предпочитал держать при себе. — Перепихнуться бы, — тоскливо вздохнул он спустя несколько минут напряжённого молчания, в течение которых так ничего и не произошло. — Мы на миссии, — холодно отозвался Гоуст. Надо же, внезапно обрёл дар речи. Соуп скривился: — Тебе обязательно быть таким сухарём? — А ты не в состоянии разобраться со своей проблемой самостоятельно? Урыл. Соуп уныло заткнулся. Ну да, ещё бы, нашёл кому жаловаться на утренние стояки и первобытную тоску по кому-нибудь отзывчивому и тесному: лейтенант Райли, с этими его широченными плечищами, мощными бицепсами, спрятанным под балаклавой лицом и амплуа асоциального хмыря, наверняка был или асексом, или импотентом. Интересно, как быстро Соуп оказался бы нафарширован пулями, как рождественская индейка, если бы Гоуст умел читать мысли? К счастью, он был избавлен от воплощения этого сценария в жизнь, а осторожное прощупывание почвы показало, что Гоуст пребывал в благоприятном расположении духа. Если, конечно, у него вообще бывало благоприятное расположение духа. Соуп шумно прочистил горло, снова поёрзал на крыше и примирительно выдал: — В деревне людоедов, если человек сжигает себя заживо, говорят: «Ни себе, ни людям». Гоуст хмыкнул и не соизволил даже головы к нему повернуть: так и пялился в прицел, будто ожидал, что в уже зачищенной ими фавеле вдруг появится враг. Соуп бы не слишком-то на это рассчитывал: от ополченцев, с которыми они тут воевали, осталась жалкая горстка людей. Но кэп считал, что потратить время на бесплодное бдение лучше, чем недооценить противника и присесть на бутылку, а он умел убеждать. Соуп не знал, в чём было дело, в богатом боевом опыте Прайса или, может, в его пышных усах, заслуживающих отдельного уважения. В любом случае, с капитаном не спорил никто и никогда. Да и славно было проветриться после того, как он неделю проторчал в лагере, нажирая задницу на протеиновых батончиках и тушёнке. А ещё Гоуст не приказал ему заткнуться — значит, милипиздрическая чашечка его терпения ещё не была переполнена. Как славно. — Или вот ещё, — вдохновлённо продолжил Соуп, когда Гоуст так и не откликнулся. — Кинолог на первом свидании после вопроса «к тебе или ко мне?» уверенно отвечает: «Ко мне!». Гоуст издал забавный звук, что-то между фырканьем и шумным выдохом. На его диалекте английского это означало что-то вроде «ты просто клоун». Но это было хорошее «ты просто клоун», понимаете? Соуп в этой его невербальной коммуникации поднаторел и теперь разбирался в оттенках чужого дыхания лучше, чем в пушках. Это было бы даже романтично, будь кто-то из них омегой. — Что, тоже не нравится? — Соуп почесал затылок. — Как насчёт шутки про брит… — Нет. — Эй! Это моё национальное право как шотландца! Гоуст, всё-таки оторвавшийся от прицела и взглянувший на него в упор, будто перед выстрелом, насмешливо сощурился. Тот крошечный участок его лица, что не был скрыт под балаклавой с рисунком черепа, был затемнён, и на фоне угольных разводов и чёрной ткани неожиданно ярко выделялись карие глаза в обрамлении светлых ресниц. — Не будь придурком, — сказал он, но значительно мягче, чем мог бы. — Это часть моего шарма, — не обиделся Соуп. Гоуст покачал головой. Соупу почудилось, что он хочет что-то произнести, но раньше, чем Гоуст сделал бы это, в их наушниках раздался зычный голос Прайса: — Чарли, говорит Браво-1. Как у вас обстановка? Гоуст, моментально потерявший интерес к Соупу, сдержанно отчитался: — Признаков присутствия врага не обнаружено. — Очень хорошо, — удовлетворённо отозвался Прайс. — Возвращайтесь. Уходите по крышам. Будьте осторожнее в районе Ботафого: группа Дельта сообщает о наличии военного контингента на северо-западе субпрефектуры. Гоуст, подхвативший винтовку, зашагал прочь раньше, чем Соуп успел бы поравняться с ним. Пришлось нагонять. Перед глазами маячил обтянутый тканью маски затылок, Гоуст был чуть выше, чем он сам, ненамного, быть может, на какую-то пару дюймов, а ещё — шире в плечах, массивнее по мускулатуре. Грёбаная скала. Вот уж кто не вылезал из спортзала в перерывах между миссиями. Может, он и увалы-то не брал. Было ли кому ждать его на гражданке? Соуп готов был биться о заклад, что нет. В паху неприятно потяжелело: организм напоминал о грядущем пиздеце с ненавязчивостью коровы на льду. Соуп беззвучно чертыхнулся себе под нос, споткнулся, едва не влетел в Гоуста сзади и схватился за чужое предплечье, чтобы устоять на ногах. Мышцы под пальцами ощущались как чистая сталь. Соуп подумал о том, что те, кто соблазнялся перспективой взаимной дрочки с альфой в отсутствие альтернатив, были, должно быть, конченными извращенцами: он любил подкачанных омег, тех, что в состоянии самостоятельно открыть бутылку воды и (в идеале) повесить полку на стену, но гибкость и подтянутость слабого пола не была даже близко похожа на этот ёбаный кремень под его ладонью. — Ты идёшь? — сухо осведомился Гоуст, и Соуп, осознавший, что держится за него дольше необходимого, торопливо отступил на шаг. — Прости, приятель, — веселье в его голосе было несколько нарочитым, — замечтался о твоих сильных руках. Гоуст хмыкнул. Он никогда не реагировал на подобные шутки — а в их отряде на такие подколки был горазд не один только Джон МакТавиш. И, видит блядский Господь Бог, это всегда было именно подколками: хохмами для развлечения заскучавших парней. Так с какого же хера Соупу вдруг припомнились слова Ройса, прозвучавшие в том диалоге, содержание которого он больше не хотел вспоминать? Сраное «нашёл бы кого-нибудь, кто не распиздит об этом всей базе»? И откуда взялась эта нелепая, тупая, абсолютно безосновательная мысль о том, что Гоуст точно не растрепал бы никому, даже если бы отказал ему? Иисусе, грядущий гон обещал быть хуже пубертата.