И нас пожирает пламя

      Большинство дней проходило до скуки спокойно. Один-два вызова на сущие пустяки вроде горящего мусорного ведра, с которым можно было справиться минут за десять, или ложно сработавшей пожарной сигнализацией. В редкие дни случалось что-то действительно серьезное и этому оставалось только порадоваться. Однако, пожарными реальная работа, то, для чего они усердно тренировались, отрабатывая всевозможные ситуации, и для чего в принципе становились огнеборцами, встречалась с гораздо большим энтузиазмом, чем очередная рутина, в которой не было ни дымка, ни искорки. По пальцам одной руки можно было пересчитать безумные дни, когда не было времени даже на небольшой перерыв.       Этот был одним из таких. Сэндвич, только что бережно освобожденный из пластиковой упаковки, от которого успели откусить всего один кусок, отправился прямиком в мусорную корзину. На станции уже второй раз за день звенела тревога, оповещая о новом вызове. Бригада один за другим спускалась по пожарному шесту со второго этажа, где они едва успели расположиться на небольшой обеденный перерыв. Диспетчер по громкоговорителю сообщил, что пожар в частном секторе, масштабы неизвестны, по имеющейся информации кто-то оказался заблокирован в горящей квартире. Сведений было, как и всегда, не много, но одно то, что горело жилое помещение, тем более, что заранее было известно о людях в опасности, заставило бригаду спешить больше обычного.       В течении пары минут все были в полной готовности, плотно упакованы в ярко-красную машину, уже выворачивающую из гаража в сторону продиктованного диспетчером адреса со звучащей на полную громкость сиреной. Им повезло, что день только начал переходить в вечер, еще не время часа пик, и дороги были относительно свободными, так что они не потратили в пути ни минуты больше, чем было необходимо. Темно-серый дым виднелся за несколько кварталов, уходя высоко в небо. Пожарные проверяли кислородные баллоны и маски, готовясь сразу по приезду приступать к делу, сохраняя драгоценные секунды. — Что за… — произнес водитель удивленно, заметив, что неподалеку от дома уже стоит полицейская машина и скорая.       Обычно, если случался пожар, их бригада прибывала первой. Бывало, что полицейский патруль, проезжая мимо, останавливался и, дожидаясь их, организовывал свободное место, шугая зевак и заставляя убрать припаркованные автомобили. Но это был едва ли не первый раз, чтобы скорая прибыла раньше них. Не теряя времени на предположения, командир бригады тут же направился в сторону полицейских в надежде узнать чуть больше о том, что именно происходит и какова ситуация, пока остальные готовили оборудование и разматывали рукава. За те несколько метров, что он прошел, он успел понять, что дело дрянь. Из окон третьего этажа, который, на счастье, был последним, валил густой дым и вырывались языки пламени. — Что тут у вас? — спросил он, подходя к полицейскому, который уже и сам шел ему навстречу. — Все здание эвакуировано, — спешно ответил он, — за исключением квартиры, в которой пожар. По словам хозяйки, — он указал рукой в сторону рыдающей женщины, с ужасом наблюдающей за происходящим, которую пыталась успокоить одна из полицейских, в то время как рядом с ней сидел закованный в наручники мужчина, явно пьяный и явно не довольный тем положением, в котором оказался, — внутри заперт ее ребенок восьми лет и один из медиков. — Какого дьявола там забыл медик?! — возмутился командир. — Скорая приехала на вызов к ребенку, — пояснил полицейский, — пьяный отец напал на них и поджег квартиру. Один из медиков оказался отрезанным вместе с ребенком огнем, остальные смогли выбежать на улицу.       Командир помотал головой в ответ. Ему было некогда задумываться о том, что он услышал. Главное, что они могли не переживать об остальном здании и сосредоточиться на помощи тем, кто находился в непосредственной опасности. Он быстрым шагом вернулся к машине и начал отдавать распоряжения. — Гур, Хастур — проверьте задний двор, возможно будет проще подогнать еще одну машину с лестницей и достать людей из окна с той стороны. Дагон — начинай проливать здание через крышу, чтобы сдержать огонь. Эрик и Кроули — идите через главный вход и посмотрите, можно ли там что-то сделать.       Все принялись за работу. Все, как и тренировались. Все, как они делали уже много раз. Кроули пошел впереди, чуть быстрее, чем ему стоило бы. Он всегда с азартом бросался в самое пекло, но когда на кону были человеческие жизни, в его голове были мысли только о том, чтобы успеть, чтобы не терять ни мгновения. Даже если это было опрометчиво и рискованно.       Когда он достиг второго пролета, он уже почти ничего не видел перед собой. Лестницу намертво заволокло дымом. Двигаться дальше пришлось бы вслепую. Эрик настиг его и понял то же, что и он. — Мы не пройдем здесь, — сказал он, — только потеряем время. Надо вернуться назад и попробовать сверху.       Кроули знал, что он прав и уже собирался развернуться, чтобы идти назад, как сверху раздался жуткий грохот, пол под ногами на мгновение завибрировал. Сквозь треск деревянных перекрытий, истонченных огнем и складывающихся под собственным весом, отчетливо слышался детский крик. По спине Кроули пробежал холод. Голос разума тут же затих, залитый адреналином, неудержимой решительностью действовать вопреки всем инструкциям, вопреки здравому смыслу. — Оставайся здесь, я иду дальше, — сказал Кроули напарнику. — Ты рехнулся! — ответил он ему, почти крича, — Ты не можешь идти туда один. Я иду с тобой. — Нет времени на споры. Ты остаешься здесь, либо идешь обратно и говоришь остальным поторопиться.       После этих слов, не дожидаясь ответа, Кроули рванул наверх, стараясь не споткнуться, идя на ощупь. Дым тянуло наружу, на мгновение он чуть рассеивался, позволяя увидеть мутные очертания окружения. Кроули скорее почувствовал, чем увидел, вход в квартиру, из которой пыхало жаром и валил дым еще гуще и темнее. Он встал на четвереньки, пытаясь держаться ближе к полу, где видимость была чуть лучше, чем нулевая, и где, он надеялся, он сможет увидеть людей. Он медленно продвигался вперед, все ближе к самому центру пожара, все жарче и все страшнее от осознания, что с каждой секундой, каждым вдохом, ситуация становится все хуже.       Кроули подполз к почти сплошной стене огня. Он не мог двигаться дальше. Он пытался осмотреться вокруг, но абсолютно ничего не видел вокруг себя, только едва различимые очертания стен и пламя повсюду. Кроули крикнул, что было сил, надеясь, что его услышат и отзовутся. Его голос звучал слишком глухо, с трудом пробиваясь через маску. Он крикнул еще сильнее и на этот раз ему показалось, что он услышал голос где-то неподалеку от себя. Кроули прислушался, стараясь игнорировать общий шум, выцепить в нем что-то живое. Он определенно слышал голос, едва различимый, но где-то рядом. Кроули приподнялся с четверенек и передвигался в полуприсяде, пытаясь найти его обладателя.       Он нащупал рукой дверной косяк и тут же одернул руку. Дверь была раскалена. Прямо за ней снова послышался голос. Кроули выругался про себя. Он подумал, что дверь наверняка была деревянной, как и все это чертово древнее здание, значит он мог попытаться выломать ее без особых трудностей. Он тут же выругался еще раз, вспомнив, что топор остался у Эрика. Недолго думая, он прокричал, чтобы отошли от двери, и тут же с небольшого разбега проломил ее плечом. Дверь, наполовину сгоревшая с внешней стороны, разлетелась в щепки. Прежде чем комната стремительно начала заполняться дымом, он увидел прижавшегося к полу мужчину, закрывавшего собой мальчика. Как только он увидел Кроули, он тут же поднялся с пола и буквально толкнул ребенка в его руки. — Забери его отсюда, — крикнул он ему охрипшим голосом и тут же зашелся кашлем. — Я вернусь за тобой, — ответил ему Кроули, поднимая мальчика на руки и пытаясь найти путь обратно.       Достаточно быстро он осознал, что это будет труднее, чем ему того хотелось. Он спешил. Каждое мгновение, проведенное в дыму, было на счету. Когда он наконец почувствовал под ногами порог входной двери, он ускорился, буквально сбегая вниз по лестнице. Уже на выходе из здания он встретил Эрика, тянущего пожарный рукав внутрь, передал мальчика ему в руки, и тут же метнулся обратно, игнорируя яростные крики командира в его спину.       Кроули торопился, как мог, перепрыгивая через две ступеньки, пока не достиг последнего этажа. Он пытался вспомнить свой путь до комнаты, в которой находился еще один человек. За ту минуту, что его не было, здесь, казалось, стало еще жарче. Кроули старался держаться настолько хладнокровно, насколько он вообще мог. Паника и излишняя спешка могли только навредить. Он помнил, что комната находилась где-то справа, рядом с самым пеклом, двигался навстречу жару, держась рукой за стену.       К его облегчению, на этот раз он нашел комнату гораздо быстрее. По крайней мере он надеялся, что это была та самая комната, потому что он едва ли видел что-то перед собой. Он крикнул, как и в первый раз, кричал снова и снова, пытаясь услышать отклик, но прежде, чем он понял, что никто ему не ответит, он нащупал на полу что-то мягкое и объемное. Человек. Кроули тут же потащил его наружу, след в след повторяя свой путь в обратную сторону. Он ругал себя, что не подождал подмоги, с которой они бы управились значительно быстрее с гораздо меньшим риском потеряться. Но он слышал, как все вокруг трещало, как свистело и шипело раскаленное до красна дерево, как лопались от жара стекла окон, как скрежетала крыша, грозившая вот-вот рухнуть, и думал о том, что у него нет времени. Едва он перетащил бессознательного медика через порог, как по ту сторону послышался новый грохот. Крыша все же сдалась и частично провалилась внутрь. Они выбрались как раз вовремя. Кроули встал на ноги и, с трудом, но все же поднял пострадавшего на руки и поспешил вместе с ним на улицу.       Он донес его на руках до медиков, которые ожидали его чуть в стороне от дома. Погрузив его на носилки, он рухнул на землю рядом, только сейчас позволив усталости и все еще бурлящему адреналину взять над собой верх. Он знал, что за его поступок ему еще придется написать не один отчет и выслушать множество не самых приятных слов в свой адрес. Но все это потом. Сейчас он видел, как мальчишка, которого он вынес первым, сидел в скорой, с кислородной маской на лице, вполне живой и почти невредимый, в объятиях своей матери, которая больше не рыдала в ужасе, а тихонько плакала, целуя сына в макушку.       Он посмотрел в сторону медика, вокруг которого суетились его коллеги. Ему досталось гораздо сильнее, но он слышал, как его напарник говорил ему что-то утешительное и, хоть и выглядел чуть более взволнованным, чем остальные, был относительно спокоен. Он назвал его «Азирафаэлем». Кроули показалось, что он уже слышал это имя раньше. Он был практически уверен в этом. Он тяжело поднялся, ощущая напряжение в каждой мышце своего тела, подумав мельком, что завтрашний выходной он определенно не отойдет намного дальше постели, и осторожно подошел к носилкам, чтобы увидеть пострадавшего медика уже при свете. Его лицо и волосы были черными от копоти, в нем с трудом можно было узнать кого-либо, даже если бы это был кто-то хорошо знакомый. — Как он? — спросил Кроули одного из фельдшеров, который бросил на него странный взгляд, проходя мимо. — Надышался дыма и получил пару ожогов, но жить будет, — бросил он и остановился на миг, протянув ему руку. — Спасибо.       Кроули неуверенно пожал ее, почувствовав себя неуютно. Ему не нравилось, когда его благодарили за работу, никогда не считал, что благодарность уместна. Он всего лишь делал то, что ему полагалось, далеко не всегда так, как ему полагалось ее делать, но тем не менее это была его работа. Такая же, какую делали его коллеги, которые в данный момент занимались тем, что проливали здание сверху и изнутри, не жалея воды и беспокоясь теперь исключительно о том, чтобы огонь не распространился дальше.       К месту подъехала вторая бригада. «Вовремя» — с сарказмом отметил про себя Кроули. Тем не менее, с двойными силами справиться с пожаром будет куда быстрее и проще. Командир вышел из здания, пройдя мимо него, не обратив на него никакого внимания, и направился навстречу командиру второй бригады. Он вкратце рассказал ему о положении дел. — И я не хочу, чтобы он, — командир указал на Кроули пальцем, — подходил ближе, чем на пятьдесят метров к зданию.       Кроули понял его намек и отошел к машине, готовя оборудование для остальных, следя за всем происходящим со стороны. Его это вполне устраивало. Он видел достаточно огня на сегодня. Возможно, на ближайшие пару недель или месяцев. Он был уверен, что это тошнотворное чувство скоро пройдет, что дрожь в руках уймется через пару часов, а тело расслабится, как только он доберется до горячего душа и кровати.       Кроули странным образом любил огонь. Особенно когда он был в силах держать его под контролем, когда он никому не угрожал, пожирая только нечто неодушевленное. Но он не любил дни вроде сегодняшнего, когда в его голове начинался твориться хаос, и ему приходилось думать о каждом шаге и каждой возможности, чтобы не жалеть о принятых решениях когда будет слишком поздно, когда в его мыслях всплывали огромные часы, отсчитывающие секунду за секундой, которые всегда казались сильно спешащими, но всегда идущими вровень с настоящими. Он не любил слышать сквозь шипение и треск огня человеческие голоса. Они вызывали у него неподдельный, ни с чем не сравнимый ужас. Кроули успокаивала мысль, что те голоса, что он слышал сегодня, не растворились навсегда в завывающем шуме неукротимой стихии, они еще будут звучать живые и звонкие. Это то, ради чего он делал свою работу, ради чего он жил день за днем. Он мысленно добавил две черточки на большую белую стену, всю исполосованную штрихами. Стена, к которой он возвращался снова и снова, когда сомнения одолевали его, которая утешала его в моменты слабости, которая говорила с ним, отвечая вновь и вновь на единственный мучивший его вопрос.       Дорога до станции казалась необычно долгой и прошла практически в полном молчании, не считая пары комментариев со стороны Гура и Хастура, которыми они обменялись друг с другом. Остальные были слишком уставшими для разговоров, погруженные каждый в свои мысли. Машина заехала в гараж и бригада неспешно выгрузилась, освобождаясь от насквозь пропахшей едким дымом формы. — Кроули, — окликнул командир с хмурым выражением лица и, кивнув головой в сторону, направился в свой кабинет.       Кроули послушно последовал за ним, прекрасно понимая, что его ждало за дверью. Не в первый раз. Он зашел в кабинет командира бригады, который стоял в самой середине, оперевшись на старомодный тяжелый стол и скрестив руки на груди. Он старался выглядеть грозно, но Кроули слишком хорошо его знал, чтобы различить в его лице обеспокоенность.       Уилл Вулл. На одной из вечеринок ближе к концу вечера, когда все уже были значительно подвыпивши, включая самого командира, он рассказал историю, как в молодости он увлекался футболом и за его агрессивную манеру игры его прозвали «Волком» (Уилл-зе-Вулф). Один из новеньких, не расслышавший в шуме бара, что он сказал, переспросил почему его назвали «Вельзевулом», и громкий смех всех собравшихся пожарных ознаменовал, что эта кличка прилипнет к нему до конца жизни. Никто, разумеется, не называл его так в лицо, разве что в совсем неформальной обстановке, но иногда, особенно когда Уилл становился особенно чем-то недовольным, его называли именно так и никак иначе.       Кроули смотрел на него и вполне мог рассмотреть в нем нечто демоническое, тем более, когда он так усиленно сводил брови и недовольно сжимал губы. Он бы улыбнулся этой мысли, но у него не было на то никакого желания. Он думал только о том, чтобы выдержать чтение нотаций и очередное напоминание об опасности его беспечности, будто он слышал все это в первый раз, а не в десятый, после чего снять с себя грязную форму и завершить наконец этот день, отправившись домой, где его ждет горячий душ, горячий кофе и незаправленная постель. — Что ты там, мать твою, такое учудил?! — прорычал Вельзевул, сверля его взглядом. — Не отвечай. Вопрос риторический.       Кроули даже не думал отвечать. Он только ждал, пока «босс» выльет на него все свое недовольство, назначит заслуженное наказание и наконец отпустит. Вельзевул сосредоточенно всматривался в его лицо. На мгновение он увидел перед собой молодого юношу, совсем мальчишку, каким он его впервые встретил, когда он поступил на службу, с едва заметными веснушками, казавшийся слишком бледным и тощим для того, чтобы быть пожарным, и убедившим его в обратном буквально в первый же день.       Теперь он был совсем другим, на его лице отпечаталось все то, через что ему пришлось пройти за многие годы, многие годы опыта и тяжелой работы, многие годы, проложившие морщины на его лице и сделавшие его черты чуть более угловатыми и жесткими. Что стало с тем парнем, с улыбкой смотрящим вперед и слушающим каждое слово, сказанное старшими, с огнем в глазах? Смотрел ли кто-то так же на него самого, задавая те же вопросы? Все это было сейчас не важно.       Вельзевул принялся расхаживать по кабинету из стороны в сторону, пытаясь сосредоточиться на том, что ему необходимо было сказать. — Ты понимаешь, насколько тебе повезло, что все обошлось? — продолжил он, не сбавляя градуса своего тона. — Сколько раз я тебе говорил, что, когда ты рискуешь, ты рискуешь не только собой? Сколько раз я тебе напоминал о том, что правила существуют не для того, чтобы сделать жизнь сложнее? Они написаны для того, чтобы каждый из вас после выполнения своего долга мог вернуться домой. Каждое из них написано кровью. А ты плюешь на правила, строя из себя героя! — Не всегда следовать правилам — правильный выбор, — возразил Кроули, задетый его обвинением. Он не пытался строить из себя героя, ему было более, чем наплевать на любые благодарности и почет, им руководило совершенно не это. — Мы не машины! Я оценил ситуацию и принял решение.       Вельзевул знал, что он прав в том, что далеко не во всех ситуациях холодный расчет и здравый смысл — единственное, на что стоит опираться. Он, как никто другой, знал, что иногда чутье и умение быстро реагировать на происходящее, эмпатия, в конце концов, спасали жизни в, казалось бы, совершенно безвыходных ситуациях. Но он не мог и не хотел говорить об этом Кроули. Не должен был оправдывать его действия, потому что его случай был особенным. — Когда ты принимаешь решение, — ответил он ему, — ты никогда не решаешь только за себя. С момента заступления на службу и до того момента, как ты переступаешь порог станции, возвращаясь домой, не существует никакого «я». Ты делаешь шаг и тянешь за собой всех остальных. Ты попадаешь в беду и остальные всегда придут на помощь. Если бы ты сделал все, как полагается, мы бы пошли туда все вместе, прикрывая друг друга, без лишнего риска. Всего пять минут, и мы были бы там. — У тех двоих не было и пяти минут, — сказал Кроули серьезно. — Если бы я не пошел туда, было бы уже поздно… — Ты не можешь знать это наверняка! — Вельзевул подошел к нему и ткнул пальцем в грудь, ставя его на место. — Что, если бы ты пошел туда один и заблудился в чертовом дыму? Нам пришлось бы тратить время, чтобы спасать еще и тебя. Что, если Эрик последовал бы за тобой, и проклятая крыша погребла бы вас обоих под собой? Что ты скажешь на это «если»? Мы сегодня вытаскивали бы из пожара четыре трупа, вот что было бы. И что мне было бы сказать его жене и ребенку, которому пришлось бы расти без отца? Как мне смотреть им в глаза? Об этом ты подумал? Разумеется, нет. Тебе все равно, что будет с тобой, это мы давно выяснили, но когда-нибудь твое «геройство» станет чьей-то погибелью. Что тогда? Мм?       Он смотрел на Кроули, смиренно склонившего голову, стойко принимающего все его хлесткие обвинения, понимающего его правоту и не имеющего ничего, что бы ему возразить. Он хотел взглянуть в его лицо, в его глаза, чтобы увидеть в них понимание того, что он пытался до него донести. Вельзевул прекрасно знал, почему он делал, что делал, почему рисковал и почему в такие дни, как сегодняшний, он без раздумий рванул в самое пекло, туда, где его не должно было быть. Со стороны, когда опасность уже миновала, когда они были здесь, в маленьком кабинете, в относительном уюте и спокойствии, когда у них было сколько угодно времени в запасе, чтобы все обдумать, все казалось таким очевидным. Кроули должен был вернуться, доложив, что высока вероятность частичного обрушения здания, и тогда они бы попытались достать пострадавших через окно, придумать что-то еще согласно обстановке. Об этом легко было думать сейчас, но там и тогда… Возможно, Кроули действительно принял единственно верное решение. Возможно, он был прав, и у них не было ни времени, ни возможности на что-то еще, кроме риска. — Ты знаешь, что я не мог поступить иначе, — ответил Кроули, подняв на него взгляд. — Я должен был пойти туда. Один. И если бы Эрик пошел за мной… Мы все знаем, чем рискуем.       Вельзевул сжал губы в тонкую линию. Еще одна правда. Каждый из них понимал, что стоит на кону, и какова стоимость каждого выбора. Эрик принял свое решение. Кроули — свое. — Мы одна команда, — сказал он ему, медленно проговаривая слова. — Мы семья. Мы должны всегда доверять друг другу и знать, что в любой момент мы можем рассчитывать на того, кто рядом. В любой ситуации. При любых условиях. Скажи мне, что, зная все риски и возможные исходы, зная, что кто-то из ребят пойдет за тобой только потому, что ты так решил, подвергая себя смертельной опасности, ты примешь это в расчет и передумаешь, чтобы не рисковать другими. Скажи мне, и я поверю.       Кроули старался не отводить взгляда, старался убедить самого себя и его, что именно так и будет. И понимал, что не мог такого обещать. Он не знал, что сделает, если услышит голос, зовущий на помощь из самого ада. Он не был уверен, что все его «я» не извернется, заглушая зов разума, чтобы, игнорируя все возможные меры предосторожности, не рвануть на помощь, чего бы ему это ни стоило. Он не был уверен, что в тот самый момент он будет способен думать о тех, кто рядом с ним, о том, что они — единое целое, что он заставляет других подвергать свою жизнь риску, принимая решение за них.       И поэтому Кроули молчал. Не в силах дать обещание, которое мог и не сдержать. Он мог бы соврать, зная, что на этом его мучения закончатся и его оставят хотя бы на время в покое. Но врать было не в его принципах. Тем более Уиллу Вуллу, с которым они многие годы плечо к плечу пробирались в самый ад, снова и снова, с которым видели и пережили достаточно, чтобы хватило на несколько жизней, который был ему почти как старший брат. По крайней мере пока они оба носили форму. Кроули знал, что свою маску сурового лидера он закалил и выковал в огне всех тех пожаров, через которые прошел. Он знал и всегда помнил, что «Вельзевул» на самом деле был отличным человеком, лучшим из тех, кого он когда-либо знал, действительно заботящийся о каждом из них, как о собственных детях, которых у него никогда не было. Он не мог и не хотел врать ему, глядя в глаза, увиливать и приукрашивать действительность. Кроули стыдливо отвел взгляд, не сказав ни слова. — Так я и думал, — ответил Уилл, отойдя от него и снова присаживаясь на край стола. — Что мне с тобой делать, Кроули?       Он пожал плечами в ответ. — Ребята тебя обожают. За то, что ты отличный товарищ, за твое остроумие и за то, что на тебя можно положиться. Но не тогда, когда перед ними вместо тебя настоящего предстает вот это, чем бы оно ни было, ослепленное своим эго. Прошлое не изменить, Кроули. То, что случилось, нельзя исправить, как бы ты ни старался. Тебе нужно жить дальше, думать о тех, кто рядом с тобой сейчас, понимаешь? — Я должен хотя бы пытаться сравнять счет, — ответил Кроули тихо. — И как? Сколько ты успел «уравнять»? Сколько еще осталось? Когда ты сможешь остановиться?       Кроули молчал. Он знал ответ и знал, что ему он не понравится. — Значит так, — сказал Уилл, поднимаясь и упершись в бока кулаками. — Ты идешь сейчас домой и вернешься сюда через две недели. — Две недели?! — возмутился он. — Что я буду делать две недели? — Отдохнешь. Подумаешь обо всем, что я тебе сказал. Поговоришь наконец с психологом, психиатром, кем-нибудь. Давно уже должен был. Потому что иначе… Если такое повторится… Нет, если я замечу в твоих действиях хотя бы намек на это твое саморазрушение, самопожертвование или что-то подобное, я тебя насильно отправлю к мозгоправу и ты можешь забыть о том, чтобы когда-нибудь еще работать пожарным. — Вель… Уилл, — оговорился Кроули в попытке заставить его передумать. — Даже слышать ничего не хочу, — ответил он, поднимая руку вверх и символично отворачивая голову в сторону. — Если бы я не знал тебя столько лет, ты бы уже собирал свои вещи и искал новую работу. И я чертовски надеюсь, что ты одумаешься. Последнее, что я хочу, это видеть тебя в деревянном ящике. — Уилл, я… — сказал Кроули, запинаясь. — Две недели, — прервал он его, кладя руку ему на плечо. — И потом мы поговорим об этом, если захочешь.       Кроули нерешительно кивнул, сдаваясь. Он слишком устал, чтобы пытаться что-то возразить, пытаться убедить его, что его беспокойство было безосновательно, что все было не так плохо. Он вышел из кабинета и сбросил с себя форму, всю в саже, пропитанную горьким запахом дыма и потом, в общую кучу, которую потом отправят в чистку.       Переодевшись в свои любимые футболку и джинсы, он, махнув всем на прощание, побрел домой. Ему казалось, что он ощущал на себе тяжелые взгляды. Ему казалось, что он их заслуживает, под впечатлением от всех сказанных слов, от навязанного чувства вины и собственных мыслей относительно того, что бы он чувствовал, окажись на месте своих коллег, своих единственных друзей, когда ему пришлось бы иметь дело с кем-то, кто мог в самый трудный момент подвести.       Кроули медленно брел по улице, решив проветрить голову, чтобы освободиться от некоторых из мыслей по пути домой. Он планировал провести один-два дня высыпаясь, не имея ни малейшего понятия, что ему делать с оставшимися двенадцатью. Вечерний воздух приятно холодил кожу, слабый ветер чуть трепал его спутанные волосы. Он посмотрел на небо в надежде увидеть звезды, но увидел только закрывающие обзор тяжелые облака, отражающие свет города.       Кроули пытался не думать о том, что будет, если Вельзевул сдержит свое обещание и уволит его. Вся его жизнь была на работе. У него не было ни хобби, ни других друзей, кроме его коллег. У него не было целей, кроме как прожить еще один день, пытаясь выжать из него по максимуму, принося пользу обществу. И он не любил оставаться наедине с самим собой, когда его одиночество становилось осязаемым, а внутренние демоны выбирались наружу. Он старался не думать ни о чем из этого, сосредоточившись на предвкушении горячего душа, кофе, замороженной пиццы и воссоединения с холодной постелью.

***

      Голоса. Совсем тихие, совершенно невнятные. Мелькающие разноцветные пятна, как в калейдоскопе, на абсолютно черном фоне. И боль, источник которой было невозможно определить. Она была повсюду. Накатывая волнами и вновь отступая. Глаза не хотели открываться. Паника подступила, обостряя все ощущения, делая цветные пятна приторно яркими, и вместе с тем усиливая боль. Голоса стали чуть громче и обеспокоеннее, к ним примешивался неприятный визгливый ритмичный звук. И вдруг все внезапно затихло, цвета растворились во тьме, боль исчезла.       Азирафаэль очнулся, щурясь, ослепленный режущим глаза ненатурально белым светом. Судя по ощущениям, по его груди проехался грузовик, горло жгло и саднило при каждом вздохе так, будто по нему прошлись грубой наждачкой, проникая в самые легкие. Голова гудела от боли и закружилась, стоило ему отвести взгляд чуть в сторону. Он дал себе время привыкнуть, постепенно приходя к пониманию, где он и что именно с ним происходит.       Азирафаэль пытался вспомнить, как именно он здесь оказался, шаг за шагом ступая по линии времени назад. Последнее, что он помнил: он на улице, вокруг него люди, кого-то из них он, кажется, знает, он лежит, изо всех сил стараясь держать сухие воспаленные глаза открытыми, и в конце концов сдается. Следующее, что он вспоминает — обещание, что за ним вернутся, за которое он цепляется всеми силами, стараясь не сдаваться, стараясь дышать чуть реже, вдыхая едкий дым, чтобы дождаться. Он вспоминает, как силы стремительно покидали его, как он слышал треск огня, пожирающего дерево, держащее крышу над его головой, и думал, что это конец. И все же он здесь. Живой и гораздо менее пострадавший, чем мог быть.       Азирафаэль медленно переваривал эту мысль в голове до тех пор, пока рядом с его кроватью не появился доктор, совершавший утренний обход, и с типичным для профессии холодным оптимизмом заявил, что он достаточно легко отделался и будет в порядке через пару дней. Эта новость придала ему немного сил и лишь убедила в том, что ему действительно повезло. Несказанно повезло, что кто-то вытащил его из цепких лап смерти, которую он хорошо знал в лицо и которую он почувствовал, стоящую где-то неподалеку в ожидании.       В один из дней Азирафаэля навестил его начальник в сопровождении сотрудника полиции, которого интересовали детали произошедшего. После того, как он ими поделился, полицейский, взяв с него обещание по выздоровлению прийти в участок и рассказать все то же самое уже официально, ушел. Его начальник, Гэбриэль, оставшись с ним наедине, поначалу старался держаться дружественного тона, интересуясь его самочувствием, который достаточно быстро сошел на нет.       Они никогда особо не ладили, их отношения оставались крайне холодными даже для профессиональных. Они едва ли обменивались парой слов свыше необходимого. Теперь же, когда на голову Гэбриэля помимо его обычных проблем свалились дополнительные разбирательства касательно инцидента, произошедшего с одним из его сотрудников, включая общение с полицией, Азирафаэль услышал о себе много нового. Он подозревал, что его положение играло ему на руку, иначе он услышал бы гораздо больше и гораздо громче. Он знал, еще там, в той злосчастной квартире, что идет поперек инструкций и, возможно, инстинкта самосохранения, но не мог поступить иначе. Это оказалось совершенно неубедительным для его начальника, считающего, что он совершил откровенную глупость, решив геройствовать вместо того, чтобы, как полагается, вызвать полицию на помощь и дать им разбираться с тем, с чем они призваны разобраться, а самому придерживаться исключительно своих обязанностей и не более. Азирафаэлю было бы проще понять его точку зрения, если бы в его словах вместо заботы о благополучии и безопасности своих подчиненных не звучало неприкрытое беспокойство о собственном удобстве и нарушенной идиллии. Его абсолютно не пугал и не беспокоил его тон и нотации, граничащие с угрозами, он был уверен, что поступил чисто по-человечески правильно, сделал бы все то же самое, даже зная заранее, чем все обернется.       Когда Гэбриэль наконец ушел, он не ощутил ожидаемого чувства вины, не думал, как это обычно бывало, слишком долго над его словами. Он почувствовал только, что очень устал. Последние пара недель, если не больше, выдались особенно тяжелыми и он не возражал против возможности немного отдохнуть. Его врач дал ему больничный на две недели со множеством рекомендаций и наилучшими пожеланиями.       Выходя из больницы, он предвкушал возвращение домой, где его ждало множество книг, на которые в обычные дни у него совершенно не хватало ни сил, ни времени, и твердо решил первым делом узнать, кому он был обязан своим спасением. Азирафаэль не имел ничего против спокойного времяпрепровождения, оставаясь дома или выходя на небольшие прогулки в одиночестве. Он обожал книги, всегда держал одну при себе на случай, если выдастся свободная минутка. Он обожал тишину, наслаждался ей при любой возможности, даже если всего на мгновение. В большом городе тишина и спокойствие были чем-то экзотическим, звуки сирен то и дело пронзали ее своим истеричным воплем. Азирафаэль слышал их каждый день на протяжении многих лет, так близко, насколько это в принципе возможно, и все равно не мог привыкнуть и перестать время от времени вздрагивать, услышав эти звуки с улицы, напоминающие о работе и всем, что она с собой несла.       Он любил свою работу. И ненавидел. Но чаще все же любил. Ему всегда нравилось помогать другим, поэтому выбор профессии стал очевиден. Он думал стать обычным терапевтом, уверенный, что на что-то большее и серьезное он не способен, в то же время считая, что значимость терапевтов часто недооценивают. Они не спасают жизни каждый день, но каждый день работают на то, чтобы кому-то другому не приходилось этого делать как можно дольше. Азирафаэль прошел должное обучение, не будучи превосходным учеником, но и не отставая. Крепкий середнячок.       Когда он начал проходить практику на скорой, его увлекла динамичность происходящего, возможность работать с совершенно разными случаями и возможность не просто помогать, но и спасать. Работа затянула его, и он, спустя некоторое время, уже не мог себе представить, чтобы сидеть целый день на одном месте в кабинете, выслушивая жалобы на очередную простуду. И в то же время многое в том, что он делал, что ему приходилось видеть, заставляло его задуматься о чем-то более спокойном и постоянном. Каждая жизнь, за которую они с трудом боролись, пытаясь сохранить ее до момента, когда они смогут передать ее в более надежные руки, стоила этой борьбы, стоила всех переживаний, стоила того, чтобы подниматься еще до рассвета и возвращаться домой, когда уже давно стемнело. Снова и снова. Пока были силы и даже когда их уже не было. Ради того, чтобы другие могли встретить новый день и много после. Ради того, чтобы вернуть их к родным и любимым. Ради всего этого Азирафаэль и все его коллеги делали то, что нужно, отставив эмоции, стиснув зубы и забыв о самих себе.       Две недели отдыха, в течение которых он постепенно приходил в себя, стараясь заставлять себя выходить на улицу каждый день и проходить с каждым днем чуть больше, прошли почти незаметно. Азирафаэль думал о том, что он, возможно, будет не совсем готов вернуться обратно. Он почти восстановил свою прежнюю физическую форму, но периодически ему было нужно немного времени на то, чтобы унять быстро проходящее головокружение, внезапную панику или дрожь в руке. Он никогда раньше серьезно не болел и не знал как его тело отреагирует на то, что с ним произошло. Врач предупреждал его, что могут проявляться небольшие отклонения, которые пройдут со временем, но он надеялся, что обойдется без них. Все это заставляло его чувствовать себя немощным, слабовольным, будто все это можно было исправить, приложив чуть больше усилий. Азирафаэль решил, что ему просто нужно сделать шаг назад, смириться с тем фактом, что с ним произошло что-то достаточно серьезное, и что ему нужно быть терпеливым и на время привыкнуть к испытываемым им трудностям.       И он все еще хотел найти того пожарного, что помог ему, и отблагодарить его.       В полиции, куда он приходил для дачи показаний, ему сказали какая пожарная часть отправила бригаду на вызов, но на этом их помощь закончилась. Азирафаэль решил, что этого вполне достаточно и отправился прямиком туда, надеясь, что кто-то подскажет ему больше на месте. На его счастье, когда он пришел на станцию, он застал пожарных, что были в тот день на службе. Это было не то место, что принимало посетителей, но он объяснил свою ситуацию и спросил, не знают ли они, кто тогда был на вызове. Ему, как оказалось, повезло вдвойне, потому что это была та же самая бригада. Кто-то из пожарных указал ему в сторону, сказав, что человек, которого он ищет, там — во внутреннем дворе, в одиночестве сидит на ящике, в черных авиаторах, подставив лицо навстречу солнечным лучам. — Простите, — осторожно сказал Азирафаэль, приближаясь к нему, пытаясь привлечь внимание. — Мне сказали, что вы — тот, кого я ищу.       Пожарный обратил свой взгляд на него, не сказав при этом ни слова. Азирафаэль прокашлялся, ощутив внезапную сухость в горле и одновременно с этим неловкость. Он думал, что сказать простое «Спасибо» будет куда проще. — Дело в том, что пару недель назад, — начал он, — вы, как мне сказали, были на пожаре…       Кроули чуть выпрямился и снял очки, внимательно всматриваясь в его лицо. — Ты тот медик, — сказал он неуверенно, щелкая пальцами, пытаясь вспомнить его имя. — Азирафаэль!       Азирафаэль смотрел на него ошеломленно в ответ. — Откуда… — только успел произнести он. — Твои коллеги назвали тебя по имени, — объяснил Кроули. — Такое имя трудно забыть. Рад, что с тобой все в порядке.       Азирафаэль все еще стоял, нервно сжимая пальцы одной руки другой, пытаясь найти путь к тому, чтобы сказать то, ради чего он сюда пришел. — Спасибо, — сказал он, тут же краснея. — Вообще-то я пришел как раз для того, чтобы поблагодарить за то, что спас меня. — Это моя работа, — ответил Кроули, глядя себе под ноги, будто стыдился этого. — И все равно… Спасибо, что вернулся за мной. — Не стоит благодарности. Правда, — сказал он, старательно пытаясь сменить тему. — Мне чертовски интересно узнать, что там вообще произошло. — Эмм, ну… — Азирафаэль замялся не столько из-за того, что ему не хотелось делиться, сколько из-за того, что обстановка не располагала к детальным рассказам. — Это долгая история.       На него внезапно снизошло озарение. Он поднял указательный палец и начал сотрясать им, широко улыбаясь. — Подожди-ка, — сказал он, — не может быть… Мы уже встречались раньше. Кроули, верно?       Кроули сделал неопределенное движение головой, не до конца понимая, что именно происходит, и тут же кивнул в ответ. — Ты был на углубленном курсе по первой помощи, который я вел пару лет назад, — продолжил Азирафаэль, буквально сияя. — Ты тогда задавал больше вопросов, чем все ученики, что когда-либо проходили тот же курс. — Это на меня похоже, — ответил Кроули. Он начинал медленно вспоминать. Ему не показалось тогда, что он уже слышал это странное имя, и теперь он начинал постепенно вспоминать его самого. — Если что, я не упрека ради, совсем наоборот, — сказал Азирафаэль, — твои вопросы были правильными и вполне уместными. Мне кажется, я даже внес пару изменений в свой план на их основе. И так я запомнил тебя. Кроули улыбнулся одним уголком рта, чуть усмехнувшись. — Кажется, я начинаю вспоминать, — сказал он. — Я был уверен, что рано или поздно либо преподаватель укажет мне на мое место, либо остальные ученики насильно заткнут меня.       Он вспомнил, как Азирафаэль ответил на каждый его вопрос, ничуть не смутившись и без единого намека на раздражение, хотя обычно в подобных ситуациях уже на третьем-четвертом вопросе его просили перестать прерывать и записать все, что его интересовало, на бумагу с возможностью все обсудить уже после. Разумеется, никакого «после» никогда не было и он всегда уходил с ощущением, что чего-то недополучил. — Мне было интересно, — сказал Азирафаэль, подходя чуть ближе, — почему пожарный решил посетить именно углубленный курс. Насколько мне известно, для квалификации вполне достаточно обычного. — У меня были личные интересы, — коротко ответил Кроули. — «Долгая история».       Повисла неловкая пауза. Будто им было так много сказать друг другу, но ситуация к тому совершенно не располагала. Кроули внимательно всматривался в него. До этого момента он ни разу не встречался с теми, кого он или его коллеги спасали из огня. Один раз всей их бригаде вручили официальную благодарность, с небольшой церемонией и мелкой прессой. Кто-то присылал письма, кто-то передавал свое «спасибо» через начальство или как-то еще. Никогда лично. И его это вполне устраивало. Видеть перед собой человека, которого ты видел в беде, в самом уязвимом виде, когда его здоровье и сама жизнь зависела от твоих действий, живого, улыбающегося, смотрящего на тебя своими ярко-голубыми глазами с незаслуженной благодарностью — оказалось чем-то сложным. Кроули действительно был рад, что все обошлось, что Азирафаэль был в полном, насколько можно было судить на первый взгляд, порядке. Вместе с тем, глядя на него, он невольно вспоминал его другим. Безвольное тело, все в копоти, которое он тащил на себе из горящего здания, в котором наличие жизни было всего лишь догадкой, надеждой, в котором он никогда не узнал бы человека, которого видел когда-то раньше и который стоял сейчас перед ним.       Он вдруг подумал, что если бы он знал тогда, кого спасает, ему было бы гораздо труднее. В их деле эмоции — плохой помощник. Эмоции ведут к размышлениям, размышления ведут к ошибкам и потере драгоценного времени. Отрешенное холодное выполнение задачи всегда более предпочтительно, пусть и далеко не всегда возможно. Но именно эмоции, воспоминания, чувства, которые превращали абстрактного человека в личность, со своей историей, со своей жизнью и прочим, придавали веса произошедшему.       Он спас не просто жизнь, он спас вот эту самую жизнь в лице белокурого мужчины, который учил его когда-то, как помогать другим, который спасал сам, с его милой улыбкой и глазами, от которых невозможно было оторваться, с его обворожительным вздернутым носом и ямочками на щеках. Кроули внезапно подумал, что хочет узнать его поближе. — Как насчет того, чтобы обсудить это все за чашкой кофе? — спросил он.       И тут же пожалел. «Что ты делаешь, Кроули?» — спрашивал он себя. «Ты же понимаешь, что он не сможет отказать. Он пришел, чтобы поблагодарить тебя и в качестве благодарности он примет твое предложение. Ты просто пользуешься его уязвимостью». Кроули почти убедил самого себя в том, что это была плохая идея. Он не умел просто общаться с людьми без того, чтобы извлечь из этого какую-то выгоду. Разговор ради разговора был не в его стиле. — Я бы с удовольствием, но я не пью кофе, — ответил Азирафаэль, рассмешив его своей прямолинейностью и наивностью. — Это не обязательно должен быть кофе, — сказал он. — Это может быть что угодно или вовсе ничего. На твое усмотрение.       Азирафаэль почувствовал себя неловко. Он не привык к тому, чтобы его куда-либо приглашали. Он раздумывал вежливо отказаться, но что-то заставило его сомневаться и не спешить с решением. — Как насчет того, — сказал Кроули, поднимаясь с ящика, и подходя ближе, — чтобы обменяться номерами и, если захочешь, мы можем договориться о времени и месте позже. Ну или забыть об этом предложении, будто его никогда и не было.       Азирафаэль кивнул, решив, что не отказался бы от времени на размышления. Они обменялись номерами ровно перед тем, как кто-то позвал Кроули и ему нужно было возвращаться к делам, а Азирафаэлю уходить.       По пути домой он много думал. Что именно скрывалось за этим приглашением? Скрывалось ли что-либо вообще или это было просто предложение пообщаться в более непринужденной обстановке? Было ли в действительности что-то, что они могли обсуждать? Азирафаэль пытался вспомнить, когда он ходил куда-то не один. Это было так давно. И абсолютно ничего не значило. Он ходил в кафе со старыми знакомыми, с кем-то по работе для обсуждения дел, всегда с кем-то, кого он так или иначе знал, и всегда с определенной идеей для чего они встречаются. Никогда это не было так спонтанно и с кем-то, кого он едва ли знал. Сама мысль не пугала его, была скорее неуютной, слишком выбивающейся из его «обычного».       С другой стороны, почему бы и нет. Это всего лишь встреча. Азирафаэль подумал о том, что Кроули мог быть весьма интересным собеседником, и ему все еще хотелось узнать, что его сподвигло несколько лет назад пойти на его курс. Еще более интересно ему было узнать о том, что сподвигло его стать пожарным. Если хорошенько подумать, то у него было достаточно вопросов, которые могли бы послужить хорошим началом для разговора. К тому же, он не мог вспомнить, когда в последний раз он общался с кем-то, кроме своих коллег, обсуждая исключительно работу. Ему казалось, что он растерял все свои способности к общению с людьми, и не отказался бы от возможности убедиться в этом или обратном.       Подходя к дому, Азирафаэль решил, что даст себе пару дней на то, чтобы основательно над этим подумать. Слишком много произошло с ним за последнее время и он чувствовал себя немного потерянным в собственной жизни, принимаемых им решениях, собственных чувствах относительно происходящего и возможного будущего. Ему нужно было немного времени, чтобы дать беспорядочным мыслям успокоиться и осесть, и принимать какие бы то ни было решения на холодную голову.