Вместе: Время Ворона

Яга встречает нас у подножья лестницы в свою хижину. Я ускоряю шаг, а Ивори растворяется в тенях. Сейчас этот оживший древний миф пугает меня во много раз меньше, чем языческое божество, запертое в кинжале, что заткнут за пояс. Я не зря потащила Ивори сюда сразу, как только мы приземлились в Питере, несмотря на то, что еле на ногах стою. Во время полета мне удалось немного поспать, но по большей части я цеплялась за Сережу и искренне пыталась поверить, что все по-настоящему. Едва приблизившись, я сразу достаю его и протягиваю Яге, сообщаю, что условия сделки выполнены. Впрочем, подозреваю, что она и сама об этом знает. Старуха достает оружие из ножен, рассматривает с довольной ухмылкой. — Попался, соколик, — шепчет она и убирает кинжал куда-то под плащ. Смотрит на меня, хотя с ее маской разобрать трудно. — Ты и твой демон ничего мне не должны. Я могу заслать его обратно в темницу. Последний раз предлагаю. — Нет, — качаю головой, коснувшись живота. — Нам нормально. У меня была возможность оценить все бонусы того, что рядом со мной постоянно находится такое могущественное существо. И я не совсем дурочка, чтобы не осознавать дальнейшую выгоду для своего потомства. Можно сколько угодно вопить про то, что я продала душу демону, но я хотя бы сторговалась выгодно, и за моей дочерью в дальнейшем будет стоять стена из хищных теней. Яга, пробормотав что-то про человеческую глупость, разворачивается, чтобы уйти в хижину. — Уважаемая, — зову я, шагнув вперед. — У меня есть еще одна просьба и… — Она не здесь, — прерывает Яга. — Да и была б здесь, я бы не позволила. Нечего с мертвыми беседы вести. — Стоило попытаться, — бормочу я, вздохнув. — Тогда… Еще кое-что. Старуха оборачивается, такое чувство, что смотрит оценивающе. Но вроде без неприязни. — Наглая девчонка. — Да. Знаю. Это лишь просьба, Может быть, вы могли бы дать совет или что-то вроде. Яга машет рукой, веля продолжать, и я спешу выложить все побыстрее, чтобы не передумала хотя бы выслушать. Когда заканчиваю, на некоторое время между нами воцаряется тишина, разрушаемая лишь далекими завываниями со стороны моста. Старуха молчит, и я уже всерьез начинаю опасаться, что перешла в грань в наших хрупких отношениях древнего существа и несмышленого человечка-лакея. Потом губы Яги растягиваются в ухмылке, она машет мне рукой, приглашая в хижину. — Пойдем, малявка. Есть у меня кое-что для твоего дела. *** Я снова чуть не падаю, но Ивори удерживает меня за руку, а потом роняет на диван. Сам демон исчезает в тенях почти сразу, и спасибо ему за это. Разумовский, стоявший возле рабочего стола с Олегом, срывается с места, как только мы появляемся в офисе, и бросается ко мне. Я не хотела так быстро оставлять его, но гораздо сильнее было желание оградить их с Птицей даже от запертого в ноже Кутха раз и навсегда. В вертолете мы почти не разговаривали, я пребывала между сном и явью, но больше склонялась к первому. Я все еще чувствую себя дико уставшей, вымотанной до предела, но сейчас хотя бы могу держать глаза открытыми. И смотрю, смотрю на Сережу, который помогает мне сесть удобнее, спрашивает, как я, что он может сделать, чтобы помочь. Чувствуя, что меня вот-вот опять накроет, поэтому обнимаю его, прячусь в таком долгожданном родном тепле. Слышу, как с негромким шипением закрывается дверь. Олег ушел. — Ты здесь, — шепчу я, зажмурившись. — Здесь, — произносит Разумовский точно таким же тоном, каким я когда-то раз за разом уверяла его, что все по-настоящему, мы настоящие. Я хочу сказать еще очень многое, но одновременно не хочу говорить вообще. Я так ждала, так скучала, что сейчас просто не могу поверить. Прошло всего ничего, какие-то жалкие четыре недели, но мне кажется, что это была вечность, долгая, мучительная и одинокая. Я знаю, что мне нужно взять себя в руки, спросить, как он сам, как Птица, удостовериться, что с ними двумя тоже все в порядке, но у меня совсем нет сил. И я продолжаю просто сидеть в его объятиях, позволяю себе побыть наконец-то слабой, потому что мне было так плохо и больно, так страшно. Пусть хотя бы ненадолго, но я сдамся этому. — Ася, — тихо говорит Сережа, бережно поглаживая меня по голове. — Я… Я не знаю, что нужно сказать. Знаю, что нужно очень многое, но не могу даже начать. — Потом, — отзываюсь я. — Потом, ладно? Только скажи, как ты? — В порядке, — помедлив, произносит он. — Обманываешь. — Обманываю. Но давай ты пока сделаешь вид, что поверила. — Ладно. Сережа немного отстраняет меня, гладит по щеке, заглядывая в глаза. — Я люблю тебя, — говорит он, чуть улыбнувшись. — Ася, безумно люблю. — И я тебя. Кутх пытался… Внушить тебе обратное, но… — У него не получилось, — прерывает Разумовский, коснувшись губами моего лба. — Я люблю тебя. И знаю, что ты любишь меня. Знаю, что ты пришла бы за мной куда угодно, но все же надеялся порой, что не придешь. Мне… было страшно, что он поранит тебя. — В жопу его, — шепчу, вновь прижавшись к Сереже теснее. — Я заключила парочку выгодных союзов. И сделку с Ягой. А еще подружилась с белой вороной. — И привела армию демонов. — Нет, эти не мои, эти сам пришли. — Я уверен, что если бы не пришли, ты бы сама за ними отправилась и сумела бы договориться, — заключает Разумовский и тихо смеется. — Я бы и с Кутхом договорилась, если бы он не был таким мудачьем. Сереж? Мне в больницу нужно. К Шуре. Он, кивнув, гладит меня по спине. — Он стабилен. Олег узнавал. Я понимаю, что это срочно, но тебе необходим отдых. Ася, пожалуйста. Сейчас подумай немного о себе. Я хочу возразить, но умом понимаю, что у меня действительно уже просто нет сил. Полудрема во время полета мало чем помогла. Столько всего нужно сказать и сделать, осознать, а я едва могу шевелиться. Может быть, и правда стоит дать себе небольшую поблажку. Я посплю совсем чуть-чуть и сразу займусь делами. — Нужно позвонить родителям, — говорю, пребывая уже где-то на границе сна. — Я позвоню, — обещает Сережа, вырисовывая размеренные узоры на моей спине. — Поспи немного. Это все-таки совсем лишнее, у меня куча дел, я должна поехать в больницу, связаться с семьей, поговорить с Ангелиной, заняться похоронами, разобраться еще кое с кем, я столько должна сделать. Но когда пытаюсь об этом заговорить, Сережа закрывает мои губы нежным и долгим поцелуем, заявив в конце, что должна я сейчас только себе и нашей Еве, и должна я нам обеим сон. И я не спорю. Только смутно помню, как Разумовский помогает мне надеть другую футболку. *** Магазин Тири цел и невредим, а сама она сидит за столом, рассеянно водит длинными темно-красными ногтями по бутафорскому гадальному шару. Я, закрыв за собой дверь, стою, пока не заканчивает звенеть колокольчик. Ведьма улыбается, и тогда я подхожу ближе, беру стул и сажусь не напротив, а рядом, поближе. — Ты умница, — говорит она, отодвинув шар. — А ты овца, — с чувство сообщаю, нахмурившись. — В нашем бизнесе по-другому никак, — усмехается Тири и берет меня за руки, сжимает. — Это было необходимо. Я надеюсь, что ты понимаешь. — Я ни черта, если честно, не понимаю. Какого хрена? — Но ты же догадалась, — возражает ведьма и встает, заходит за стойку. — Знаешь же, что дело в том особняке. — Знаю. Вот только не до конца понимаю. Тири возвращается, ставит на стол небольшой чайник и две чашки, неспешно разливает чай. Я не знаю, можно ли чувствовать во сне аромат, но чувствую что-то ягодно-цветочное. — В тот день должны были погибнуть трое, — говорит она, вернув чайник на подставку с маленькой свечкой внутри. — Ты бы позвала в особняк меня, чтобы я могла задать Рубинштейну свои вопросы, а потом и Грома, чтобы он забрал доктора после. — И произошло бы нападение, — тихо произношу я, взяв чашку обеими руками. — Да. — И погибли бы ты, Гром и я. — Верно, — кивает Тири, вновь обращая взгляд на шар. Сдвинув его еще дальше, берет черную колоду, что лежала за ним. — Но я вмешалась. Предупредила Птицу, и мы составили план. Но подобные действия никогда не остаются без последствий. — Почему тогда эти последствия коснулись только тебя? — Кто вмешался, тому и достается, — усмехается ведьма, неспешно тасуя колоду. — Я оттянула смерть. Я знала, как все будет, и постаралась сделать все, что в моих силах, чтобы помочь тебе с Кутхом. Дала тебе Ивори, убедив, что сделка с ним может помочь, оставила в живых Грома, привязала Соню. Выторговала время. Хотя бы так надрать ему зад и отомстить за себя. Я… Она замолкает и качает головой, раскладывает на столе карты. — Мы должны были с Громом умереть в участке, да? — спрашиваю, рассматривая колоду. — Да. Я опять вмешалась. Это уже не имело значения. Днем раньше, днем позже — не все ли равно? Я знала, что умру. — Ведьма, пожав плечами, рассеянно ворошит только что разложенные карты. — Шуру жаль. Но здесь я уже ничего не могла сделать. Он будет в порядке. Она оставляет в покое Таро и кладет руки поверх них, сцепив пальцы. Печально улыбается. — Мне нравилось с тобой дружить, Ася, — говорит Тири. — Ты чудная. И чудная. Здесь оба ударения подходят. Я ставлю чашку на стол и кладу свои руки поверх ее, таких холодных теперь. Ведьма, горько усмехнувшись, чуть слышно произносит: — Я не должна была вмешиваться. Но так хотела пожить чуть подольше. Не забрасывай магазин, Ась. Я составила завещание, он принадлежит тебе. — Но… — Никого другого у меня нет, — прерывает она, посмотрев мне в глаза. — Поэтому я не жалею, что вмешалась и во второй раз. Кивнув, опускаю голову. Все это несправедливо, так чертовски несправедливо. — Я… Я не знаю, что сказать. — Ничего не говори, — с ухмылкой предлагает Тири. — Я спасала себя. Ты просто оказалась рядом. Из горла вырывается новый смешок, больше похожий на всхлип. Я поднимаю голову к потолку, пытаюсь дышать ровно. Едва ли ей нужно, чтобы я тут разревелась. — Ева будет в порядке, — говорит ведьма и, подавшись вперед, касается ладонью моей щеки. — Она совсем как мама. — Гром тогда взвоет, — говорю я, улыбнувшись. Удержать дрожь в голосе не получается. — О, дорогая, если ничего не изменится, взвоет не только он. Тебе нужно отдохнуть, Ася. Мы еще поговорим, я никуда не тороплюсь. И научу тебя, как. Теперь все будет хорошо. Закрывай глаза. Я слушаюсь, только сначала кидаюсь к ней в объятия. А потом закрываю глаза. *** Оказывается, проспала я гораздо дольше, чем хотела. Меня даже двигать не стали, Сережа так и уложил на диване, только обувь стащил и накрыл одеялом, опасаясь, что я проснусь и опять разверну какую-нибудь бурную деятельность. Единственная проблема в том, что пока я была в отключке, сам Разумовский не отдыхал совсем. Он, как и обещал, связался со всеми членами моей семьи, чтобы успокоить их, выслушал долгую нотацию от родителей, пообещал, что мы приедем на ужин в скором времени, после созвонился с Ангелиной, выслушал нотацию от нее и согласовал дальнейший план, успел обговорить все с сильными мира сего и согласился выкрутить ситуацию в их пользу. С условием, что на его семье прошедшие события не скажутся. И еще множество мелких дел, которые вроде не сильно срочные, но потом выясняется, что отлагательств не терпят. Когда я открываю глаза, Разумовский сидит рядом и что-то сосредоточенно печатает в ноутбуке. Я легко пинаю его коленкой. Вздрогнув, Сережа оборачивается и смотрит на меня, улыбается, когда видит, что уже не сплю. Отложив компьютер, двигается ближе и помогает мне сесть. Все тело ломит так, будто я прошла многочасовую тренировку под руководством Волкова, а потом ему же сдавала экзамен. Но все равно тянусь обнять Разумовского, почувствовать его, такого теплого и живого. Отстраняюсь немного, когда прикосновения меняются, заглядываю в желтые глаза. Сережа и Птица со мной, они оба живы. Я смогла, я… — Мышка, — шепчет пернатый, коснувшись губами моей щеки. — Так скучал. — Я тоже, — выдыхаю, запустив пальцы в его волосы. — Очень. Спасибо, что вытащил из того тумана. — Еще хоть раз, — зло грозит Птица, но не продолжает. — Брось, я сделала отличную ставку. Ты сам говорил, что в любой вселенной не дашь мне утонуть. Ну, кроме нашей. Плаваешь ты, откровенно говоря, хреново. Пернатый подается вперед, собираясь уронить меня на диван, но замирает, явно вспомнив про ребенка. Отодвигается, опускает взгляд вниз и кончиками пальцев касается моего живота. — Ева, — на всякий случай напоминаю я. Птица кивает, осторожно гладит. — Наша, — чуть слышно говорит он и смотрит на меня. — Ага, — подтверждаю, улыбнувшись. — Наша. Птица закрывает глаза лишь на мгновение, но после меняется и цвет и взгляд, прикосновения становятся чуть смелее. — Нам надо быстрее жениться, — капризно заявляю, положив свою ладонь поверх его. — А то скоро живот начнет расти, и я не влезу в нормальное платье. — Хоть завтра, — быстро отвечает Разумовский, а потом уже более робко добавляет: — Если ты… — Ты дурак? — уточняю, дернув его за руку к себе. — Я ради вас сцепилась с древним божеством. Только попробуй сейчас спросить, хочу ли я выйти за тебя замуж. — Молчу, — улыбается Сережа и обнимает меня. Прильнув к нему, с облегчением выдыхаю. Вот только все пережитое никуда не делось, хоть я сейчас и старательно это отгоняю. Четыре недели ада, беспросветного, когда я держалась кое-как, жила лишь одним стремлением — вернуть любимых. Я искала, принимала решения, отчаянно цеплялась за надежду, затухающую с каждым днем. Я убила Толика. Я убила Хольта. Я продала душу. Я потеряла Тири и чуть не потеряла Шуру. Я сделала столько всего… — Пойдем, любимая, — говорит Сережа, с нежностью поцеловав меня в висок. — Я помогу принять душ. Потом тебе нужно поесть. — Я должна поехать в больницу. — Поедем вместе, — произносит Разумовский. Я обнимаю его, отлично понимая одно: я сделала бы все это еще раз, если бы пришлось. А пока… Пока я закрою глаза и воспользуюсь радостью и эйфорией от победы и воссоединения. Потому что не знаю, как справлюсь с произошедшим потом. *** В больнице полно народу, но такое чувство, что все смотрят на нас. Было решено не просто взять с собой охрану, а удвоить ее, чтобы избежать эксцессов. Ситуация в городе все еще нестабильная из-за нападений последователей Кутха. Рисковать лишний раз я не намерена. Изначально в палату вообще никого пускать не хотят, но в итоге удается договориться, но с условием, что зайду я одна. Все-таки это реанимация, а не рядовое отделение. Разумовский не в восторге от того, что я останусь без поддержки, но не спорит. Отлично понимает, как для меня сейчас важно хотя бы просто увидеться. Вот только его беспокойство очень даже обоснованно. Видеть Шуру, увешанного трубками и в кислородной маске, на больничной койке, — не просто тяжело, почти невыносимо. Мне сказали, что он иногда приходит в сознание, но на очень непродолжительное время. Это не удивительно. Главное, что ухудшений нет. Я подтягиваю стул поближе к кровати, сажусь. Несмело касаюсь руки, лежащей поверх легкого одеяла. Теплая. Слезы опять наворачиваются на глаза, и я чувствую себя жуткой плаксой, но ничего не могу поделать. Моя вина. Я должна была предусмотреть, быть осторожнее, осмотрительнее. Должна была. — Все закончилось, — говорю, вытерев лицо ладонью. — Мы победили. И мне сказали, что ты будешь в порядке, так что… Ты давай, побыстрее. Нам кучу всего сделать нужно еще. Шур? Хольт мертв. Я пообещала ему оторвать голову за то, что он выстрелил в тебя, и так и сделала. Ты поправляйся только. Авторитетный источник заверил меня, что с тобой все будет хорошо. Пожалуйста. Я вскакиваю, когда замечаю, что его глаза больше не закрыты. Он смотрит на меня, но ничего сказать или сделать не может, лишь чуть-чуть сжимает мою руку в ответ. И я ломаюсь изнутри, вновь, но на сей раз держать лицо получается чуть лучше. Я плачу, да, но продолжаю повторять, что все будет хорошо, а главным гадам надрали задницы, и нам нужно будет отметить, сходить в новое кафе, а потом купить еще пару космических енотов, а потом мне необходима его помощь в выборе цвета стен для детской, потому что я не могу доверить это человеку, который несколько лет подряд ночевал в офисе. Я много чего еще говорю, много говорить я отлично умею. Я продолжаю разговаривать с ним, пока врач настойчиво не выставляет меня из палаты. А там, в коридоре, оказываюсь в объятиях Разумовского, моего, живого. И я ни о чем не жалею. Я обрела новую семью и научилась драться за нее, защищать и любить. У нас есть будущее, мы выдрали его у судьбы зубами и когтями. Оно будет прекрасным, ярким и красивым, наполненным счастьем, разделенным с близкими людьми. Я сломаюсь еще ни раз, скорее всего, потому что все это не прошло бесследно, но я знаю, что меня не оставят одну. — Давай вернемся домой, — предлагает Сережа и целует в кончик носа. — Нам всем нужно отдохнуть. Тебе особенно. — Я беременная, а не больная, — ворчу, ткнувшись лицом ему в грудь. — Знаю. — Он касается моей спины и подталкивает вперед. — Но абонемент на скалодром я временно приостановил. — Эй!