Вместе: Время Ворона

Я захожу в небольшое уютное кафе, находящееся в одном из живописных городков на Юге Франции. Нужный мне человек сидит за столиком у окна, лениво рассматривает меню. При моем приближении Вениамин Самуилович Рубинштейн даже не скрывает удивления, но улыбается, будто добродушный дедушка, что радуется приходу любимой внучки. Я отодвигаю стул, сажусь напротив. — Думаю, излишне будет спрашивать, как ты меня нашла, Асенька, — говорит доктор, подозвав официантку. — Пожалуй. Вы, похоже, единственный, кто получил от Кутха хоть что-то из того, что он обещал. — Я лишь вовремя попросил плату. — Как ноги? — спрашиваю, внимательно разглядывая Рубинштейна. Выглядит постаревшим, но вполне здоровым и бодрым. — Твоими молитвами, дорогая, — вздыхает он. — Как видишь, уже без инвалидного кресла. Полагаю, ты подтянула навыки стрельбы. — Немного, — киваю и делаю официантке заказ. Когда она уходит, добавляю: — Сейчас мне можно упражняться только с огнестрельным. И то не часто. Доктор удивленно поднимает брови, обеспокоенно спрашивает: — Что же случилось, Асенька? Неужто столкновение с Кутхом так повлияло. — Не совсем, — говорю, глянув на его правую руку, которая лежит на столике. — Я беременна, Вениамин Самуилович. Глаза доктора расширяются, весь нездоровый, почти маниакальный блеск, который я замечала, когда Рубинштейн расписывал свой план относительно печати, возвращается в один миг. — И я подозреваю, что беременность наступила не от Разумовского. — Вы хотите сказать, что забеременели от двойника? — уточняет доктор, подаваясь вперед. — Когда он был в отдельной форме? — Да. Я знаю, Вениамин Самуилович, что у нас были разногласия. Мы оба подпортили друг другу жизнь. — Я действовал во имя человечества, Асенька, — произносит он, снимая очки в тонкой оправе. — Но и на тебя, дорогая, не сержусь. Насчет ребенка… — Мне нужна ваша помощь, доктор. — Я беру его за руку, лежащую на столе, обеими своими. Он ее не убирает, лишь расплывается в еще более довольной ухмылке. — Очень нужна. — Конечно, Асенька, я готов тебе помочь с этим замечательным ребенком, мы… — Мне нужно закрыть гештальт, — говорю я, вкладывая в ладонь Рубинштейна небольшой черный камешек. Доктор осекается, застывает, глядя на него. Я сгибаю его пальцы вокруг своего подарка и убираю руки. Несколько секунд позволяю себе полюбоваться на отсутствующее выражение лица Рубинштейна, а потом встаю и выхожу из кафе. Неспешно перебегаю узкую дорогу, по которой иногда проезжают машины, так лениво, будто здесь даже транспорт отдыхает. Дагбаев ждет меня на той стороне, стоит прямо, напряженный, будто струна. — Сейчас, — отвечаю на невысказанный вопрос и останавливаюсь рядом. Мы поворачиваемся и смотрим в окно кафе, где отлично видно Рубинштейна, все еще сидящего за столиком. Проходит минут, две, с ним заговаривает официантка, но он не реагирует. А потом его тело выгибается дугой назад, он падает и в судорогах катает по полу. Окно хорошее, панорамное. Видно прекрасно. Ладонь отсюда заметить невозможно, но я знаю, что там ожог. Никакого камня нет. По крайней мере, так это описывала Яга. Пока все сходится. — Он умрет? — спрашивает Дагбаев, не сводя взгляда с происходящего. Кто-то кричит, кто-то вызывает «Скорую», некоторые посетители покидают кафе. — Не сразу, — говорю я. — Сначала помучается немного, пока его будут терзать загубленные души. Потом сдохнет, и его собственная душа отойдет одному очень могущественному существу. Можно сказать, что я продала ее. Доктор погубил очень многих, особенно злы, наверно, те, кого он подвергал экспериментам и пыткам в Форте и в своей другой клинике. Заработал себе мучений на пару дней точно. — Я не понимаю, — бормочет Алтан, а потом качает головой. — И не хочу понимать, наверно. Мне достаточно того, что он сдохнет. — Так и будет. И, как я уже сказала, уничтожены, либо наказаны все, кто ему помогал, да и те, на кого он работал. Мы ничего больше не должны твоей семье. — Да, — медленно кивает Дагбаев. — Да, я… Это справедливо. Если нужна будет помощь, обращайтесь. Я приложу все усилия. Сейчас-то влияния у парня с гулькин нос, но в будущем это может сильно измениться. Пожалуй, у нас есть еще один удачный союз. Если, конечно, Дагбаев не забудет свои обещания. — Пойдем, — предлагаю, коснувшись его плеча. — Разумовский камеры подчистил, но незачем привлекать внимание. Алтан задерживается еще на несколько секунд, а потом разворачивается, и вместе мы идем туда, где я оставила арендованную машину. Рубинштейн все еще корчится на полу. *** Желтой ленты на дверях магазина больше нет. Да и дверей нет, если уж на то пошло. Тем не менее, сюда никто не забрался. Я бы удивилась, случись иначе. Леша заходит следом за мной и присвистывает. Да, бардак знатный. Интересного тоже много. Прибираться предстоит долго, остается радоваться, что у Тири составлена картотека товаров, где указано все, вплоть до места на полке. Я переступаю через обломки тумбочки, выхожу на середину и оглядываюсь. — Давай сначала поднимем все, что уцелело, — предлагаю и указываю на почти пустой стол. Бутафорский гадальный шар валяется на полу. Леша согласно кивает, снимает куртку и закатывает рукава толстовки. Долго мы в одиночестве не копаемся, Сережа приезжает довольно быстро. График у Разумовского сейчас настолько забитый, что я всерьез накануне упрашивала его остаться дома. Но Сережа наотрез отказался оставлять свою беременную невесту, и вырывался сюда сразу, как только смог. Следом за ним в магазин заходят Олег и Соня, которых я вообще не звала, предоставляя ребятам шанс провести немного времени в покое, оправиться и зализать раны, физические и душевные. Но им, видимо, на месте не сидится. — Выносите обломки на улицу, — говорю я, взяв корзину, куда собираюсь сложить уцелевшие флаконы. — Мы заказали грузчиков, они через час приедут. — Стойку придется менять, — говорит Соня, постучав когтем по следу от пули. Закусив губу, она сует его внутрь и достает сплющенный кусок свинца. — Можно закрыть просто, — возражает Волков. — Дерево отличное, жаль выбрасывать. — Сереж, — зову я, остановившись возле шкафа. — Помоги мне здесь, тут полки обвалились. И одна едва не падает мне на голову, опасно качнувшись на единственном уцелевшем крючке. Тени отшвыривают ее в сторону. Я чувствую озноб, прошедший по печати, и разворачиваю руку так, чтобы было удобнее. Птица обнимает меня за талию и решительно отодвигает в сторону, зыркнув недовольным взглядом. — Форсмажор, — виновато улыбаюсь я. Колокольчик звякает, несмотря на то, что двери нет. Высунувшись из-за разбитой витрины, машу рукой Полине. Звала я, кстати, только Лешу, чтобы никого больше не напрягать, но наше сарафанное радио работает отменно. Сестра, швырнув куртку к остальным, сваленным на стуле, присоединяется к Сереже, что старательно разгребает завал из полок. Птица следует за мной по пятам. Видимо, Ивори ему вообще доверия не внушает. «Больно надо». — Не ворчи, — говорю я, усмехнувшись. Задние комнаты не пострадали вроде, но мы с Птицей все равно обходим их, на всякий случай. Здесь повреждений минимум, амулеты, да пара картин со стен попадали. Вернувшись в зал, обнаруживаю, что мой брат бессовестно пялится на Веронику, которая проворно сортирует травяные мешочки, упавший с витрины, а Волков указывает на потолочные балки и о чем-то спорит с Громом. Дубин сметает стекло, оставшееся от большой витрины, в мешок, который держит Пчелкина. Птица, поцеловав меня в макушку, уходит через печать. Я улыбаюсь. И, взяв под руку Соню, иду за стремянкой.