«amor et mors, unum sunt»

вид обугленной, изорванной кожи, что сплошь покрыта ожогами и страшными ранами — самый неприятный из всех, с коими ему приходилось сталкиваться. ощущение, когда кончики мозолистых пальцев касались живота, нагой груди, поверхности бёдер и лица, сравнимо с хождением босыми ногами по колючему гравию. жестокость отца и собственные слабости омрачили некогда бледный, безупречно гладкий холст. боль, что стала незыблемым спутником его презренной жизни, без устали служит напоминанием о том, что он — плод порочного союза, провальное творение человека, не заслуживающего звания героя. отчаянное стремление привыкнуть к многолетней боли оказалось тщетно; как бы ни жгла кожа от синего пламени и как бы ни раскалялось тело от разрушительной причуды, адские пытки оставались столь же отвратительными, столь же тошнотворными даже по прошествие долгого времени. искажённое отражение смотрело на него из прозрачного зеркала — призрак жестокого прошлого, давно повзрослевший и измождённый. кожа плотской оболочкой облегала каждую тонкую кость и каждый мускул, словно мозаика многоликих оттенков горелой плоти. почему вы считали его привлекательным? как ему и по сей день удавалось оказаться в ваших нежных объятиях, касаться чувственных губ, занимать особое место в вашем добром сердце? вы любили его, несмотря на внешнее уродство, вопреки грубым прикосновениям потрескавшихся пальцев — многолетние тренировки изжили их прежнюю мягкость. вы любили его, невзирая на то, что его сердце было больно разбито, а осколки хрустальным дождём врезались в нутро и пускали по венам губительный яд, оставляя его задыхаться собственной злобой. вы бесчисленное множество раз говорили, что принимаете его всецело: каждый недостаток, хорошую и плохую черту. тем не менее он не мог не задаваться вопросом, была ли ваша любовь лишена притворства? имела ли она предел? когда он будет исчерпан? когда вы, наконец, поймёте, что пригрели змею на груди — до безобразия мерзкое, отвратительное существо? когда вы решите, что больше не желаете его любить? что он будет делать, когда сей день настанет?

—

тойя сидел на краю кровати, устало сгорбившись плакучей ивой и положив голову на руки. он грубо тёр лицо поверхностью шершавых ладоней в хрупкой надежде притупить рябящую мигрень, с которой он проснулся. простыни подле него струились по женской фигуре, окутывая приятным теплом. тойя безмолвно сгорал дотла от сердечного порыва провести кончиками пальцев по вашим волосам, по изгибу обнажённой спины, но не решался. не сейчас, не тогда, когда ему казалось, что его прикосновение может лишить вас совершенной святости, что его грязь запятнает непорочную красоту. он глубоко вздохнул и отвернулся. желудок скверно скрутило от щемящей тревоги, настолько поглотившей его, что он не заметил, как вы поднялись с постели. он пренебрёг шелестящим звуком белых простыней и тихим скрипом прогнувшегося матраса. лишь когда вы лёгким движением пальцев очертили едва ощутимые линии по рваным шрамам на спине, он наконец очнулся от мыслей, нервная дрожь смертоносной лавиной накрыла его целиком. он повернул голову к источнику шума, встретившись взглядом с парой встревоженных глаз. вы отдёрнули руку и замерли в безмолвном испуге, сдвинув брови к переносице. его лицо омрачилось затаённой печалью, что как в чистом зеркале отражалась в глубине лазурных глаз. бледный лунный свет заливал погружённую в сумрак спальню, наполняя пространство мягким серебристым светом. лишь в такие моменты, когда мир замирал в объятиях сонной тишины, он мог обнажить неизлечимые раны, погружаясь в пылающую бездну эмоций. взгляд тойи сквозил сталью и холодом, когда он смотрел на вас. руки инстинктивно сжались в кулаки. — почему ты так на меня смотришь? — огрызнулся он. в скрипучем голосе слышались язвительные ноты, острота грубых слов закалённым клинком вонзилась в грудь. оборонительное поведение и боль, что тлела у него в душе, заставила вас содрогнуться. что побуждает вас неизменно смотреть на него с почти болезненной лаской, уважением, нежностью, что странно граничит со священным трепетом? он не мог понять, почему вы всегда искали с ним тактильного контакта, почему так отчаянно жаждали близости, словно от неё зависит ваша жизнь? что вы в нём нашли? почему после стольких лет вы продолжали быть рядом? в ваших глазах утренней росой заблестели градины слёз, кои грозились пролиться, хлынуть прозрачным ручьём. — как «так»? — вы говорили уязвлённо, тон голоса понижен до ломкого шёпота. вы не ждали, что слова вырвутся из его уст с такой резкостью и ядом, чей святый долг — оберегать его сердце от боли, но в итоге они невольно ранили ваше. — ты смотришь на меня так... — он замолк на полуслове, глубоко вздохнул, унимая жгучий гнев, и его голос жалобно дрогнул, тон сквозил слабой хрипотой, — будто я чего-то стóю. тишина, густая и мрачная, тяжёлой ношей повисла в холодной квартире. вы ощутили, как ретивое в груди разрывается на части. глаза тойи впились в ваши, словно искали в отражении горькую правду. сможет ли он найти ответ на вопрос, что так долго тревожил его? убедит ли он вас, что ваша любовь — лишь искусная иллюзия, мимолётное увлечение? или вы докажете, что он ошибается? вы придвинулись ближе, в горле болезненным комом застрял тихий плач. душевные терзания отразились на бледном лице — немое страдание, из-за которого он стиснул челюсти так сильно, что вы испугались, как бы те не раздробились от усилия. его лазурные глаза были зажмурены, а из горла вырвался придушенный стон, когда большие пальцы обеих рук провели по покрытым шрамами векам. чувствительная кожа затрепетала от боли. — о, тойя… — надтреснутый голос, беглый взгляд на чужое лицо. ожоги, хирургические скобы, лоскутное одеяло из горелой плоти, стянутой механическими швами — то, что представлял из себя человек, в которого вы однажды влюбились. вы закрыли глаза, прижимаясь лбом ко лбу тойи. женские ладони нежно накрыли его усталое лицо, словно тот был сделан из тонкого фарфора. — ты стóишь, — сказали вы, — ты стóишь всего. ваши слова, мягкие, как невесомое перо, могли бы разрушить его изнутри, однако сломленную однажды душу не собрать в единый пазл. руки тойи резко вскинулись вверх в тревожной надежде уловить ваши запястья, оттащить их от его лица. но вы отказались отстраниться, наклонившись вперёд и прижавшись к его израненным губам в глубоком поцелуе. вы дрожали в порыве отчаянных эмоций, усилий, кои приложили, чтобы не сломиться под тяжестью нахлынувших чувств. вы ощущали, как густой жар заливает его щёки, когда он отвечал на исступлённый поцелуй с нежностью, граничащей с томлением, от которых сердце сжималось, словно в тисках. медленно отпрянув, его тело окатил нервный спазм, голова закружилась в пульсирующем вальсе, он чувствовал лёгкость, как после глотка гелия. — я не достоин тебя, — выдохнул тойя, снова открывая глаза с твёрдым намерением увидеть вас снова. его взгляд потерял былую пелену беспокойства. он смотрел на вас так же, как и много лет назад. тогда его улыбка сияла ярче дневного светила, а глаза мерцали невинностью ребёнка, которого впереди ждала целая жизнь. он свято верил в судьбу и в то, что добро всегда побеждает, — ты заслуживаешь кого-то получше, кого-то целостного. кого-то, кто не похож… вот на это, — неопределённо произнёс он, подразумевая себя. неуверенность годами терзала его, заживо изъедая изнутри; сознание чертило жуткие, сюрреалистичные картины, когда он решился озвучить вслух свои волнения. их иррациональность прозрачна, словно слой замёрзшей воды, но мысли, что исполнены тревогой, набатом стучали внутри, неистово кишели под изувеченной кожей, как паразиты, от которых нельзя излечиться. он хотел бы быть идеальным, но это казалось недостижимой мечтой. он знал, совершенная парадигма — далёкая фантазия. даже если испещрённое шрамами тело обретёт прежний вид, его сердце всё равно останется беспощадно разбитым. он был монстром в человеческом обличье. чудовищем, чьи клыки и когти наточены жестокостью печального прошлого, а жажда крови росла с каждым прожитым днём. его грехи не имели счёта, а преступления — прощения. он не имел права даже стоять рядом с вами. — но я люблю тебя, — ответили вы с незыблемой верой, от которой его одолела душевная слабость, в груди копошились необъяснимые чувства, — я люблю тебя. со всеми твоими шрамами и недостатками. небольшие несовершенства не заставят меня любить тебя меньше. они — часть того, что делает тебя таким, какой ты есть, — губы изогнулись в лёгкой улыбке, и вы нежно прикоснулись к его губам ещё одним ласковым поцелуем, — и мне правда нравится, какой ты человек… очень нравится. все попытки убедить вас в фальшивой любви оказались тщетны. он никогда не сможет доказать, что ваше сердце бьётся не ради него.

потому что это ложь.

оно — компас, чья стрелка неизменно смотрела на север, и было бы глупо с его стороны сомневаться в ваших чувствах. — я тоже тебя люблю, — тихо вымолвил он, с трудом подбирая слова. глупая гордость не позволяла ему признаться в своей нежной тяге так же открыто, как это делали вы. но его чувства были искренними. он взял ваши тонкие руки в свои и поднёс их к губам, касаясь ими каждой фаланги, аккуратно, как бабочка, что оседает на хрупкий цветок, — ты даже не представляешь, как много ты для меня значишь, куколка.