Сирота, исполняющий танец с мечами

                           Чосон, 1747 год.       У великих восточных ворот Тондэмун, считающихся национальным сокровищем страны, расположился один из трёх крупнейших рынков столицы — Ихён — настоящая кладезь разнообразия товаров хорошего качества, пользующихся большим спросом у местных жителей.       — …и когда бог гор Оямацуми предложил Ниниги жениться на одной из своих дочерей, — воодушевлённо рассказывает Сольджу младшему брату Тэхёну, послушно следующему за ней, — внук богини солнца, долго не раздумывая, выбрал младшую сестру по имени Цветущая, а старшую, Высокую Скалу, — отослал обратно к отцу, так как счёл её некрасивой. Разгневавшись, отец наложил проклятие на будущее потомство и ответил, что, если бы Ниниги выбрал себе в жёны Скалу, то его жизнь и жизнь его наследников была бы вечной и прочной — подобно камням и горам. А так как он выбрал Цветущую, жизнь всех людей, от императоров до простолюдинов, будет красивой как цветок, но, увы, недолговечной.       — Мне неинтересно. Любование сакурой — баловство местных аристократов, — без утайки выражает своё недовольство Тэхён. — Только высокородные и влиятельные господа наслаждаются видом цветущей вишни, чтобы поразмышлять о чём-то несущественном. Вместо того, чтобы заняться реально важными делами. С каждым годом у таких, как нас, проблем выше крыши, и никого это не заботит.       — Не говори так, Тэхён-ши. Нас ведь могут услышать. А мне так хочется развеять твои тревожащие душу мысли. О чём ты, братец, всё время думаешь, что лицо у тебя мрачнее тучи?       — О тебе, сестра.       — Обо мне? — удивлённо восклицает Сольджу. — Вот же дурачок ты у меня! И с чего ты беспокоишься обо мне?       — А о ком же мне ещё беспокоиться, если кроме тебя у меня никого нет? Ты лучше-ка ответь: почему все толкования о сакуре противоречат друг другу? — Тэхён решает поддержать первоначальную беседу, чтобы не расстраивать старшую сестру. — Цветок вишни символизирует как жизнь, так и смерть; как красоту, так и насилие. Почему же ты, сестрица, умалчиваешь о самой главной легенде? О самой жуткой и жестокой? Как однажды, по приказу чёрствого и безжалостного правителя сотни несчастных женщин, оклеветанных ведьмами, запороли до смерти на глазах сотни мирных жителей. И привязаны они были к деревьям той же сакуры. Так что розовые лепестки — это вечное напоминание о невинных жертвах, а не о том, насколько жизнь человека быстротечна, мимолётна и прекрасна.       — Верно, братец, — соглашается Сольджу. — Мимолётна и прекрасна. Ведь цветение вишни — это метафора жизни. А поэтическое предание — всего лишь выдумка, поверье. Ты лучше погляди и убедись сам, как природа вокруг нас оживает, раскрывается во всей красе, пробуждается после долгой суровой зимы, будто ото сна.       — Хочу поскорее уйти отсюда, — бурчит Тэхён. — Лучше полюбуюсь природой из твоих покоев.       — Вечно в моих покоях прятаться ты не будешь.       — А я и не прячусь, — возражает Тэхён, насупливаясь. — Я учусь. Всему. У тебя, у твоих сестёр. Я уже неплохо играю на музыкальных инструментах, могу петь, писать стихи…       — И самое главное…       — …танцевать. Этому научила меня ты, сестрица.                     Ким Тэхён — безродный сирота, подобранный у края пропасти спасительницей Да Уль. Своевольный, неподвластный влиянию; упрямый, действующий наперекор. Но совсем ещё юный. Незрелый, неискушённый. Чистый, будто хрустальный ручей. Кровь в нём — бурлящая, горячая, но жизнь его — нелестными слухами незапятнанная. Простой мальчишка с непростой судьбой, воспитанный единственной кровной родственницей, работающей в доме терпимости — лучшей в столице, — в качестве профессиональной куртизанки — кисэн.       У многих мужчин незнатного рода, в большинстве своём — безграмотных неучей, неотёсанных разгильдяев и разбойников — сложилось весьма неправильное представление о носительницах традиционного искусства.       Быть кисэн — не значит быть проституткой.       Кисэн не продаёт своё тело каждому желающему, но, в зависимости от ранга, коих насчитывается до трёх, по собственной инициативе может провести ночь с приглянувшимся гостем.       Те, что относятся к первому рангу — Хэнсу, — единственные, кто обладает свободой. Властью над мужчинами. Занимают достаточно высокое положение среди остальных кисэн. Именно женщины ранга Хэнсу ездят в роскошных паланкинах, как знак, символизирующий их особую значимость. Именно женщины ранга Хэнсу отличаются безупречными манерами, строгим нравом и воспитанностью. Хорошо разбираются в политике, благодаря чему могут поддержать разговор и завязать любую беседу. Устраивают праздничные мероприятия для королевских семей и знати.       И никогда не предоставляют интимные услуги.       Табу.       Кисэн, относящиеся ко второму рангу — Инсу, — несравненные красавицы, не имеющие изъянов и пороков. Прекрасны, изящны и грациозны. Образованны, талантливы и искусны. Ни в чём не уступают кисэн ранга Хэнсу. Но, помимо развлечения гостей, они вступают в интимную связь, и только с теми, с кем захотят, а значит, имеют полное право выбирать. Или вовсе — отказать.       А самый низший ранг считается Самсу. Кисэн ранга Самсу не обладают теми же талантами и мастерством, какими могут похвастаться женщины первых двух категорий. Кроме поддержания светских бесед, умения играть и танцевать, они обязаны провести ночь с каждым желающим, не вправе отказаться от близости, поскольку здесь высокими полномочиями обладает уже сам гость.       Ким Сольджу, старшая и единственная сестра Тэхёна, поневоле застрявшая в позолоченной клетке, относится ко второму рангу кисэн.                     Оставляя позади себя восторженные взгляды мужчин, как молодых, так и взрослых, Сольджу, словно зачарованная дивным видением, засматривается на то, как нежный лепесток розовой сакуры красиво кружит в воздухе и медленно опускается на угольно-чёрные волосы зеленоглазого юноши, внимательно изучающего товар, разложенный на прилавке, будто бы именно ему торговцем предложенный, а не для кого-нибудь.       Сольджу не видит, не замечает и даже представить себе не может, за что цепляется пытливый взор родного брата, чувствующего скорое приближение неотвратимой беды, разгневанным зверем дышащей прямо в спину.       Тэхён не имеет права произносить вслух о своих опасениях, ибо если произнесёт ненароком, то неладное свершится в эту же ночь. И всё, что ему остаётся, это только молча рассматривать кинжалы и бояться спросить у торговца, сколько стоит самый дешёвый. Поблизости сестра — она не должна ни о чём узнать. И, уж тем более, заподозрить. Догадаться. Взгляд останавливается на нескольких видах чандо — на маленьких ножах с серебряной рукояткой, чаще всего используемых в качестве аксессуара. Те самые, что носят на шее высокородные дамы в сочетании с плетёнными украшениями.       Тэхён хмурит густые брови. Поджимает пухлые губы, больно кусая нижнюю. Ведь сейчас он представляет то, что точно нашёптывает ему на ухо сам Дьявол, нагрянувший в суетный грешный мир из огненной Преисподней. Как рукоять острого сверкающего кинжала, покрытая лёгким узором вьющейся лозы, удобно ложится в ладонь, будто влитая. Как уверенно он сжимает её, унимая предательскую дрожь в теле; как любуется сияющим серебристым светом, замечая своё отражение на обнажённом клинке.       Преодолевая сковывающий по рукам и ногам неотступный тошнотворный страх, Тэхён храбро прокручивает до блеска наточенное лезвие в грудь похотливого мерзавца, любящего молоденьких мальчиков, и чувствует на своих длинных пальцах липкую, горячую кровь, хлынувшую из глубокой раны. Слышит влажный хрип. Видит стекленеющие глаза. А позади появляется тот самый Дьявол и, наклоняясь, оставляет на потрескавшихся губах покойника посмертный поцелуй.       Среди множества молодых девушек, выделявшихся чарующей красотой и необычайными способностями к танцам, пению и поэзии, хорошо обученных музыке и игре на каягыме, некоторые мужчины из знатного рода часто обращали внимание на юного мальчика с зелёными как драгоценный изумруд глазами; на мальчика, по пятам бегавшего за старшей сестрой, с гордой осанкой расхаживавшей на верхних этажах дома терпимости в изысканном ханбоке, сшитом из ярких, насыщенных тканей.       Блуждающие, сальные взгляды отныне приковывал спустившийся с небес падший ангел, прятавшийся у ног сестры, будто пугливый зверёк.       Пухлые пунцовые щёки, будто наливные яблочки. Искусанные алые губы. Миндалевидные глаза с некой чертовщинкой, в обрамлении чёрных кисточек ресниц. Аккуратный нос с милой родинкой на кончике. Точёная линия челюсти. Грациозная шея. Хрупкий разлёт ключиц, виднеющихся из-под лёгкой турумаги. Распробовавшие женщин искушённые господа мечтали отведать лакомый кусочек от невинного сироты, за спиной которого уже прорезались демонические крылья с изогнутыми краями.       Не Богом поцелованный.       Припоминая гнусно ухмыляющиеся лица частых гостей, Тэхён украдкой поглядывает на кокетливо смеющуюся Сольджу, выбирающую себе миниатюрное круглое зеркальце с розовыми румянами, а сам мысленно расправляется со всеми, кто может обидеть её. Не его, а её.       — Ради сестры ты готов на многое пойти. Похвально.       Низкий, тягучий, пробирающий до дрожи голос вынуждает Тэхёна оторваться от гнетущих, безотрадных мыслей и ненадолго отвлечься. Обернуться к молодому мужчине, ненавязчиво обратившемуся к нему, и встретиться с чужими глазами напротив. Впервые. Изумруд и чёрный опал. Какое несоответствие. Перед Тэхёном, робко опустившим голову в знак уважения, не просто обычный мужчина с мрачными как пожирающая бездна глазами, выглядывающими из-под шляпы-кат, а по-дьявольски искушающий, обольстительный, выделяющийся из серой толпы, высокий, статный аристократ в яркой многослойной одежде из натуральных тканей хорошей выделки и чистых оттенков. А всем известно, что, чем больше на одежде вышивок и украшений, тем выше считается статус господина.       — Господин? — растерянно осекается Тэхён, отодвигаясь от молодого мужчины на приличное расстояние. — Простите, что загораживаю вам путь. Моя оплошность.       — Чон. Чон Чонгук, — коротко представляется молодой мужчина, взмахивая рукой личному слуге, чтобы тот оставил их наедине. — А ты, по всей видимости, Тэхён. Ким Тэхён. Сын сапожника. Не нужно ни за что извиняться и представляться мне.       — А мы знакомы с вами, господин Чон?       — Лично — нет. Но я наслышан о тебе. О печальной судьбе твоей семьи.       — Простите за нелестный вопрос, но что вы имеете в виду?       — Я видел твоего отца, — медленно приподнимая край шляпы узловатыми пальцами, молодой господин отрешённо глядит на ошарашенного Тэхёна, будто сквозь него, сверкая бесноватыми глазами. — Слышал, как нелестно он отзывался о выродках из высших чинов. Знаю, как поступили с твоей семьёй после и оставили тебя и твою сестру сиротами. На улице. Ни с чем. И что от безысходности бедняжка Сольджу подалась к презираемому в обществе сословию чхонмин, чтобы прокормить тебя и уберечь от голодной смерти.       — Кто вы, господин Чон? — испуганно спрашивает Тэхён, замечая краем глаза, как люди вокруг него замедляют свой ход.                     Их черты смазываются, стираются, превращаются в месиво. Кровавое.       Конечности удлиняются. Ломаются с хрустом. Наружу.       Реальность искажается, теряя свои прежние очертания.       Тени безликих потусторонних существ, проскальзывающих мимо, смеются, скалятся, а тьма вокруг сгущается, становясь плотной и почти осязаемой.       Тэхён крепко стискивает зубы и жмурится до белых пятен под веками. Страшно. Как же страшно. Словами не описать. Кажется, рассудок помрачается. Сознание ускользает. Что происходит? Что, чёрт возьми, происходит? Тэхёна отравили или… Да что же с ним сделали только что? Меж лопаток пробегает неприятный холодок, а на голову будто градом обрушиваются тысячи ледяных игл.       Тэхён растерянно смотрит перед собой, пытаясь не обращать внимания на суматошно бьющееся в грудной клетке перепуганное сердце. Не глядит по сторонам. Не двигается. Даже не дышит. А паника только усиливается, расползаясь по венам тонкими нитями, и почти достигает своего пика, как вдруг…                     — Какой из них больше всего приглянулся тебе? — как ни в чём не бывало спокойно произносит молодой мужчина, уделяя теперь внимание на многочисленные кинжалы.       Колдовской морок спадает, словно траурная вуаль, скользнувшая по лицу юной вдовы, и чёрная пелена перед глазами сразу же исчезает.       — Что? Ну… — протирая лоб платком, Тэхён гулко сглатывает и промаргивается, необдуманно показывая пальцем на понравившееся ручное изделие. — Вот этот. Только у меня нет стольких денег, что позволить себе такое сокровище.       — Вот, значит, как… — молодой господин позволяет себе сдержанно улыбнуться. — Не холодное оружие, не орудие убийства, а… сокровище. Занятно. Аджосси, будьте любезны, заверните вот этот чандо для моего хорошего друга в качестве подарка.       — Но… Нет! — восклицает раскрасневшийся от стыда Тэхён, накрывая пухлогубый рот изящными, тонкими ладонями. — Господин Чон, я не могу принять от вас такой подарок! Я никогда не сумею расплатиться с вами должным образом и…       — И не надо расплачиваться, — холодно, даже несколько резко отвечает мужчина, скрывая под шляпой страшно поблёскивающие глаза-чёрные-омуты.       — Вы… Вы ничего не потребуете от меня взамен?       — Нет.       — Вам ничего от меня не нужно? — взволнованно переспрашивает Тэхён, нервно потирая вспотевшие ладони друг о друга.       — Нет. Всё, что мне хочется, так это увидеть твоё преображение. Метаморфозу, как у бабочки, вылетевшей из собственного кокона. Совсем скоро она произойдёт, а я стану её свидетелем.       — Я не понимаю вас, господин Чон, — смущённо произносит Тэхён, пытаясь взглянуть в лицо молодому аристократу, по понятной причине скрывающему свои, казалось бы, благородные черты.       Ведь сейчас они у него вовсе неблагородны, а… до ужаса омерзительны.       — Вы пугаете меня.       И Тэхён не преувеличивает.       Ему даже не кажется.       Тэхёну наяву видится, как большие чёрные глаза напротив окутывает красная дымка. Как радужка полностью окрашивается в кроваво-алый. Как нечто злорадное и недоброе промелькивает в плотоядном взоре, и хмурое лицо становится злым, жёстким. Лишённым всего человеческого. Молодой господин выглядит чем-то недовольным, опасным и по-настоящему отталкивающим, словно одержимый бесом — словно сам являющийся бесом, — и сейчас ему точно приходится сдерживать себя — себя истинного, чтобы только не сорваться и не наброситься на искомую жертву, блуждающую совсем рядом.       — А ты не бойся, — на грани шёпота произносит мужчина, с трудом возвращая себе прежний облик.       — Я? — потерянно выдаёт Тэхён, часто моргая.       — Да. Ничего не бойся и следуй зову своего пылкого сердца. Оно не обманет.       — Но… Господин! Куда же вы? Постойте!       — Ещё увидимся с тобой, зеленоглазое чудо, — удаляясь, молодой аристократ, полный тайн и загадок, элегантно взмахивает рукой, и личный слуга возвращается к нему, будто верный щенок.       С опаской оглядываясь по сторонам, Тэхён быстро прячет приобретённую ценную вещицу в долгополом халате, унимая волнительную дрожь, возникшую от присутствия таинственного незнакомца, и присоединяется к родной сестре, не в силах выкинуть из головы мучительно сладкое, внятное и такое чувственное:       — Зеленоглазое чудо.       Нежные слова, сорвавшиеся с губ грубого, хитрого, проблематичного мужчины. Не из этого мира.       — Кто же вы такой, господин Чон?

***

      Середина весны — особая пора, источающая прекрасный аромат, окутанный блаженным упованием и верой в лучшие дни. Особенное время, когда цветы, распускающиеся во всём своём великолепии и украшающие извилистые деревья подобно розовому покрывалу, срываются от лёгкого тёплого ветра и в дивном танце несутся навстречу друг к другу, ложась на узкую дорожку, вымощенную маленькими ровными камнями и ведущую к воротам невысокой пагоды.       Но, весенняя сказка, нагрянувшая в нескромную обитель — в место для развлечений и утех, — как нечто чудесное и сказочное, быстро растворяется в неожиданно налетевшей стуже, так, будто бы вновь воцарилась лютая, суровая злодейка-зима.       Создаётся стойкое впечатление, что кто-то очень могущественный, всесокрушающий и непобедимый вопреки воле ступает тяжёлым шагом на ровную дорожку, отведённую к чайному саду у дома терпимости, и топчет грубой подошвой нежные лепестки сакуры, уничтожая на пути своём всё самое светлое и бесценное.       Порыв ледяного ветра проскальзывает в покои каждой кисэн, выглянувшей в зал, чтобы увидеть своими глазами внезапно выпавший снег.       А холод кусает нежную кожу, вонзается в лёгкие, пронизывая дрожью каждую клеточку тела.       Снежно-белое царство немилосердно и жестоко, и морозный воздух, как тому подтверждение, напоминает о самом несчастливом времени года и вынуждает молодых девушек укутаться как можно теплее.       — Не к добру это, — тихо произносит молодая кисэн, будто беседуя сама с собой. Девушка нервно переминается с ноги на ногу, дует в ладони, пытаясь согреть их, и поднимает испуганный взор на свинцовое небо.       — Что именно, Чонха? — спрашивает возникшая рядом Сольджу. — Тебя встревожила внезапная перемена в погоде?       — Перемена в погоде, сестра, — это когда днём нас греет тёплое сияющее солнышко, а к вечеру бросает в озноб от промозглого, проливного дождя. И то — ненадолго. А этот снег… — взволнованная кисэн на мгновение осекается, опуская растерянный взгляд куда-то вниз. — Сольджу, я чувствую запах горящих тел.       — Чонха? — недоумённо восклицает Сольджу, надеясь, что их обеих, громко разговорившихся, никто не услышал.       — Этот снег принесёт за собой одни только разрушения и потери, — обеспокоенно продолжает Чонха, беря в свои холодные ладони чужие горячие. — Сестра, поверь мне — предчувствие никогда меня прежде не подводило. Ты знаешь об этом, как никто другой. И сейчас, глотая собственную слюну, я ощущаю гнойный привкус.       — У тебя были видения?       — Нет.       — Снились странные сны?       — О, нет, сестра. Я пыталась взять контроль над собственными сновидениями, но чувствовала, как нечто обладающее непомерной мощью и властью, как нечто злобное, недоброжелательное не позволяло мне прикоснуться к преграде, пробраться к нему — источнику силы — ближе, и разглядеть его сущность. Хотя бы мельком. Хотя бы силуэт.       — Как давно ты мучаешься, Чонха? — спрашивает смятённая признанием Сольджу.       — Две недели.       — Успела обратиться к шаманке?       — Успела. Но ничего толком от неё не выведала. Только обереги для меня и тебя подобрала. Как всегда.       — Хватит стоять в сторонке, сплетничать и бездельничать, — вмешивается наставница-кисэн Да Уль — главная в доме Инсу, — заставляя девушек тут же замолчать. — Глазеют на снег так, будто в первый раз увидели. У нас же гости. Причём не мало. Сегодня какой-то особенный день? А, Сольджу? Может, ты знаешь, Чонха?       — Нет, госпожа, — отвечает Чонха. — Я не в курсе.       — Вот и мне неизвестно. Хм. Странно… Ну всё, отлипните уже наконец от окон. Долго мне вас ещё ждать?       — А как много, госпожа? — интересуется Сольджу, следуя за госпожой.       — Достаточно, чтобы вымотаться и уснуть без задних ног. Мысли в сторону, девочки. Не замусоривайте голову не пойми чем. Мы, в первую очередь, артистки, а значит, от нас ждут незабываемое представление. Уделите время каждому, кто обратит на вас внимание. Не пугайтесь количества гостей. Хорошо?       — Хорошо, госпожа, — соглашаются молодые кисэн, с уважением склоняя голову перед взрослой наставницей, сразу замечающей в зале нечто неладное.       Нежданные гости, прежде не появлявшиеся на пороге столичного дома терпимости, привлекают внимание частых постояльцев, у которых сразу же возникает беспокойное чувство. Чужаки. Незнакомцы, прежде здесь не бывавшие. Среди них — некто своевольный, дерзкий, безудержный, готовый смести всех и всё на пути своём подобно сокрушающему урагану. Только бы вовремя забрать своё, принадлежащее лишь ему. Некто, скрывающий свою известную немногим личность под грубым, чёрным платком.       Его приспешники суетливо разгуливают по дому, не здороваясь, нагло врываются в покои, грязно чертыхаясь, и некоторое время безмолвно блуждают по коридорам в поисках кого-то. Тщетно. Попытки достичь цели безрезультатны. Бессмысленны. Ошарашенные таким бесцеремонным поведением, молодые кисэн поспешно расступаются и стараются не смотреть в глаза непрошенным гостям, разодетым так, будто являются сыновьями придворной знати. Дети придворной знати, пусть и многое себе позволяют, но не связываются с девушками с целью причинить им боль. Это — воины. Под чьим предводительством — неизвестно. И, как окажется позже, до девушек им нет никакого дела.       Как только незваные посетители входят в главный зал, они наконец останавливаются, слыша знакомый безудержный хохот грязного мерзавца.                     Играет музыка.       Пахнет сладостями.       В помещении расхаживают великолепные женщины в ярких одноцветных ханбоках из лучших тканей. Они застенчиво улыбаются, когда вслух восхищаются их изысканными манерами и обходительностью, смущаются, когда стихами возносят их красоту. Кисэн подливают своим частым постояльцам терпкое вино и затрагивают те темы, которые требует одинокая, несчастная, не познавшая любви душа. Среди «одиноких и несчастных» — обычные чиновники, имеющие жену и детей; непризнанные поэты, известные своими неприличными стихами; юнцы, присутствующие здесь, чтобы впервые узнать о всех прелестях любви, и обычные торговцы, поджимающие со страху ноги при виде нежданных, грозных на вид гостей.       Среди собравшихся — тот самый громкий виновник торжества — отъявленный дебошир и разбойник, — судя по тому, как он ведёт себя и какие речи произносит. Он сидит в самом центре зала, во главе своего личного «празднества». С похабной улыбкой несёт всякие глупости, надрывая от смеха живот, пока остальные, теснящиеся рядом с ним, перестают поддерживать разговор, начиная нервно ёрзать на мягких подушках, кажущихся теперь неудобными и жёсткими. Затихают. Из-за дурного предчувствия опускают головы вниз, уже не смакуя, а насилу давясь горьким, невкусным вином.       В это время перед старшей кисэн послушно расходятся. Расступаются, не смея преградить ей путь. Её запоминающееся лицо, остающееся с годами неизменно красивым и совершенным, становится строгим, непоколебимым, выражающим особое недовольство. До слуха Да Уль доносится пьяное и вульгарное: «Да кто такие эти кисэн? Кого они из себя возомнили? Подумаешь, проститутки с образованием! Это только в поэмах они великие артистки. А на деле? Простые куртизанки, не имеющие за спиной ничего! Никого! А лишь унизительный статус — чхонмин. Как клеймо, выжженное на теле. Слышали? Это самый низший ранг в Корё! Чтоб вы все знали! Мы, достойные своего имени мужи, должны ненавидеть кисэн! Ненавидеть женщин, развлекающих всех мужчин подряд и ложащихся под них без зазрения совести. Мы должны брезговать ими, принижать их, презирать…»       — Но продолжаете нуждаться в нас, предпочитая наше общество, чем общество своих жён.       Гордая и неотступная, прожжённая опытом Инсу, выделяющаяся ровной, фарфоровой кожей и жестокими лисьими глазами, поджимает алые губы и скрывает за спиной сцепленные между собой изящные, тонкие руки, дрожащие из-за неуместного волнения. А нарушитель спокойствия усмехается в порочной манере, откровенно потешается над наставницей и оценивающе окидывает её с ног до головы, замечая позади неё робкую и тихую Сольджу, сияющую в роскошном ханбоке, украшенном лепестками кувшинок, будто сама является распустившимся цветком голубого лотоса.       — Ты, красавица, — сально скалится мужчина, усаживаясь на подушке поудобнее. — Да-да, ты. Не прячься. Подойди сюда. Не укушу. Дай-ка поглядеть на тебя, бесстыжую. Такая юная и совсем незрелая, а уже вместо благородной тэнги мори таскаешь на себе вульгарный парик, что носят взрослые шлюхи. Тьфу!       — При всём моём уважении, — вмешивается старшая кисэн, — я не позволю применять оскорбления к моим девочкам. Всему есть предел.       — А я не с тобой говорю сейчас, престарелая распутница! — в ответ восклицает мужчина, брызжа слюной. — Мне интересна она, а не ты. Как тебя зовут, блудница?       — Ёнккот, господин, — робко отвечает Сольджу, используя своё второе имя, данное ей наставницей Да Уль.       — Лотос, значит, — хмыкает мужчина. — Ну, допустим. Ёнккот, ты знаешь, что цветок лотоса обозначает плодородие, чистоту и честь? Белый лотос — долголетие. Красный — необузданную страсть и тайные желания. А голубой — скромность и чистоту мыслей.       — Знаю, господин.       — Так какого чёрта ты назвалась лотосом, грязная потаскуха?!       — Да как вы смеете! — вскрикивает разъярённая Инсу и срывается с места, останавливаясь на полпути: Чонха ловит её за тонкое запястье и возвращает к себе.       — Нет, госпожа, он прав. Я не должна была использовать в качестве псевдонима главный символ божественности, — Сольджу падает на колени и склоняет голову перед мужчиной. — Да покарает меня сам Будда! Простите меня, господин, простите…       — Давай так. Мне любопытно другое. Я хочу узнать, что такая милая девочка, у которой могло сложиться прекрасное будущее, потеряла здесь? Так сильно любишь мужское тело? И не одно?       — Ты не обязана отвечать ему! — возмущается наставница Да Уль, придерживаемая за руку плачущей Чонха. — Встань с колен! Живо! Он не смеет потыкать тобой! Они все не смеют!       — Мои родители погибли при пожаре в нашем доме, когда мне было всего двенадцать, а моему брату — девять, — еле слышно произносит Сольджу, не поднимая головы. — Мне некуда было идти, некуда было подаваться, и госпожа Да Уль — моя спасительница, мой ангел-хранитель — приютила меня, накормила и отправила в кёбан, где я обучилась музыке, танцам, пению, поэзии и умению поддерживать разговор.       — А ублажать мужчин? Вас, в этом кёбане, тоже учат такому?       — Нет, господин.       — Ну. Раз так, — мужчина ненадолго замолкает, не отрывая сытого, довольного взгляда от сидящей перед ним коленях молодой девушки. — Ёнккот.       — Да, господин.       — Ты сказала, что у тебя есть младший брат.       — Да, есть.       — Как я понимаю, он вырос здесь, среди шлюх. И воспитан шлюхами. Тогда, скажи, пожалуйста. Только честно. Он так же хорош собой, как и ты?       — Он хороший мальчик, господин, — понимая, к чему ведёт неотвязный мужчина и каких мерзостей дожидается, Сольджу начинает тихо плакать.       — Мне плевать, хороший он, или плохой. Под моим присмотром все становятся хорошенькими и покладистыми. Ну, отвечай, девочка. Твоего брата Будда наградил такими же мягкими, нежными чертами?       — Он… Он красивый, — сквозь жгучие слёзы проговаривает Сольджу, не в силах сдвинуться с места и поднять головы. — Он очень красивый, господин. Но чисто по-мужски.       — По-мужски — это значит, что он высокий, сильный, мускулистый? Грозный и страшный? Способный дать мне отпор?       — Ему только восемнадцать…       — Значит, выглядит как девка, — довольно хмыкает мужчина, не обращая внимание на затихших рядом гостей. — Хочу посмотреть на него, Ёнккот. Пусть спустится и покажется мне во всей своей красе.       — И ради такого бесстыдства вы приволокли сюда стольких мужчин? — неистовствует наставница, кусая губы в кровь. — Чтобы поглазеть на юношу?       — Ты про этих, что у дверей застыли? — равнодушно кивает мужчина в сторону молчаливых воинов. — Это не мои. Я без понятия, кто они. А раз они мне не мешают, значит на моей стороне. Ёнккот, зови сюда своего братца.       Не поднимая головы, Сольджу медлит, тянет время, надеется хоть на кого-то в зале, кто заступится за неё и за младшего брата. Но нет. Заступаются лишь те, у кого есть сердце. Люди кругом — безразличные, холодные, совсем отстранённые. Лишённые эмпатии. Как будто бы заводные куклы. Так было во все времена. И так будет всегда. Слышны лишь тихие завывания и плач молодых девушек, громкие возмущения Да Уль. И те ничем помочь не могут. Кисэн, относящаяся к рангу Инсу, может отказать непонравившемуся ей мужчине, но сумеет ли Сольджу пойти против чужой воли, если у своей щеки чувствует лезвие охотничьего ножа? «Подарок моего иностранного друга… Гляньте — какой!» — отталкивающе смеётся мерзавец, радуясь холодному оружию, будто новой игрушке. А Сольджу сглатывает давящий горло ком и кусает губы изнутри, пытаясь совладать с собой, слабой и беспомощной. Но тщетно. Слёзы градом текут по раскрасневшимся щекам юной девушки, выражающие только одно — печаль, бессилие и уязвимость.       — Ёнккот! Дрянь паршивая! — теряя терпение, во всё горло орёт разгневанный мужчина. — Если ты сейчас же не позовёшь сюда того, за кем я соизволил прийти сюда, я разорву на тебе одежду и заставлю обнажённой плясать для всех нас. Тебя же обучили танцевать? Так станцуешь мне и заодно продемонстрируешь свои белые груди. Ты засмущалась, Ёнккот? Да брось. Половина столицы знает тебя вдоль и поперёк. Прекращай ломать комедию. Давай, Ёнккот, решайся. Либо ты, либо твой брат.       — Я станцую.                     Кровь с молоком.       Хрупкий, изысканный цветок, играющий со смертью.       В центре зала, будто в предвкушении неминуемого сражения, появляется он — всеми ожидаемый и нужный во спасение невинной души, что прямо сейчас прилюдно хотят запятнать и опорочить. Он — восемнадцатилетний юноша с глазами, блестящими от слёз ярости, щеками, горящими жарким румянцем, и движениями, пленяющими своим изяществом и плавностью. Юноша необычайной красоты, покоряющий сердца и завоёвывающий души с первой встречи; мальчик с самым невинным взглядом и не с самыми невинными намерениями. В одной лёгкой турумаги и широких паджи, он — Ким Тэхён — лишённый счастья обездоленный сирота. Живёт на свете не благодаря, а вопреки, а значит, бояться чего-либо смысла нет. Терять нечего. Кроме Сольджу. Тэхён уверенно ступает на поле боя ради неё, не отрывая мрачно-пугающие глаза от похотливого мерзавца, обидевшего его родную сестру, плачущую у всех на глазах прямо на коленях.       Напуганные, расстроенные, проливающие слёзы кисэн, трепетно прижимая руки к груди, не смеют поднять заплаканных глаз. Чувствуют вину перед Тэхёном, хотя ничего не сделали. А может, корят себя именно за то, что ничего не сделали. Наставница очарованно всматривается в выразительное лицо красивого юноши, который, чуть улыбаясь, заглядывает ответно в глаза и направляется к ней навстречу.       — Мне нужны мечи, госпожа. И не просто какие-нибудь. А самые настоящие хвандо.       — Ты требуешь добыть их у меня? — озадаченно спрашивает старшая кисэн, думая, что просто ослышалась.       — Обращаюсь во всеуслышание! Я нуждаюсь в помощи! Нуждаюсь в тех, кто решится одолжить мне свои закалённые клинки! Для танца, что не оставит никого равнодушным. Для танца, что ждёт от меня мужчина, доведший мою сестру до слёз. Представьте на её месте своих родных матерей, сестёр, дочерей! Как бы вы поступили? А всё, что могу сделать я — так только станцевать.       Один из воинов, нарядившийся в одеяния придворной знати, тут же получает разрешение со стороны своего покровителя, по-прежнему скрывающего лицо чёрным платком из плотного материала. Он предоставляет храброму мальчику слабоизогнутые однолезвийные мечи с длинными рукоятями — те самые традиционные хвандо, — пока остальные служащие своему господину, не двигаясь с места, безмолвно смотрят на юношу не то с восхищением, не то с подозрением. Поскольку понятия не имеют, что может прийти в голову незнакомому мальцу, возможно, впервые взявшему в руки холодное оружие.       — Вот так представление меня ожидает! — звонко хлопая в ладоши, восклицает заведённый мужчина, облизывая пересохшие губы. — Ну давай, куколка, покажи мне, на что горазд.       — Монънён, — дрожащим голосом обращается наставница к Чонха, стирающей с собственного лица слёзы отчаяния и обречённости, — сыграй уважаемым господам на комунго. Тэхён — твой выход.                     Резкий выпад.       Мечи в его руках рассекают воздух со страшным свистящим звуком, и Чонха вдохновляется увиденным и услышанным, начиная с особым энтузиазмом играть на традиционном инструменте. Правой рукой она касается струн бамбуковым смычком, а левой — легонько перебирает пальцами, создавая резонанс из разнообразия звуков, создающих мистическое откровение.       Мечи вновь рассекают воздух, и один из них, подобно посоху смерти, направляется в сторону плотоядно улыбающегося мужчины, которому так и хочется обезобразить лицо до неузнаваемости. И Тэхён может это сделать, если только захочет. В его зелёных глазах плещется необузданная ярость и ненависть, подпитываемая кем-то извне — кем-то могучим и всевластным, — и потому плавные и точные движения выражают всю силу и власть, ему несвойственную. Чужую. Сверхъестественную. Будучи нежным и беззащитным юнцом без греха и порока, сейчас он — настоящий повелитель подземного царства.       Чонха полностью отдаётся игре на комунго, входя будто в гипнотический транс, а Тэхён, слившись с мечами, становится их продолжением. Одним целым с ними. Он кружится по залу, подкидывает холодные оружия в воздух, грациозно подхватывает их и движется так, словно хочет подчинить себе каждого присутствующего здесь. Наказать и отомстить. Весь мир презренный к своим ногам склонить. Тэхён всё ближе подступает к подлому мужчине босыми ногами и, кажется, что вот-вот перережет ему горло, чтобы на лица сидящих рядом бестолковых гостей брызнула безупречная алая кровь — липкая, горячая и манящая на вкус. Тэхён останавливается, подносит острие клинка опасно близко к шее, представляя, как срубает мерзавцу голову. И хищно облизывается, отступая, чтобы продолжить исполнять танец самого Дьявола.       Все присутствующие не в силах оторвать взгляд от отточенных, скользящих движений восемнадцатилетнего юноши; часто вздыхают и зачарованно следят за каждым вращением и выпадом, за каждым плавным переходом и подкидыванием мечей. Впечатляет, что, впервые исполняя танец кисэн, он ни разу не ошибся, не осёкся и… не поранился.       Музыка подходит к концу, и Тэхён встречается своими злыми глазами с масляными напротив него. Не желая расставаться с ощущением власти над всеми присутствующими — от ни в чём неповинных кисэн до презренных чиновников — он замирает, будто в преддверии неотвратимого. И, вытягиваясь струной, бежит к мужчине, заставляя сестру встать с колен и вмиг оказаться в объятиях одной из рядом стоящих кисэн.       — Вы остались довольны, господин? — спрашивает Тэхён, наклонившись лицом к лицу.       — О да, — отвечает мужчина заплетающимся от восторга языком. — О да! Повтори, повтори для меня свой танец.       — Так вы остались не до конца удовлетворены увиденным?       Белки зелёных глаз заполняет густая чернота, и ясный взор застилает непроглядная тьма.       — Только уединившись с тобой в покоях я буду максимально удовлетворён, — находясь на взводе, проговаривает мужчина, не замечая выползающих из пола чернильных узоров — чешуйчатых змей с раздвоенными языками, готовых удушить и отравить своим ядом. — Пойдём, куколка.       — Господин, — Тэхён гордо выпрямляется, смотрит на мерзавца снизу вверх и мягко опускает мечи, склоняясь перед ним в низком почтительном поклоне. — Прошу простить меня за мою грубость, но я вам не куколка, — а после, лукаво улыбаясь, срывает с собственной шеи купленную таинственным незнакомцем скромную подвеску и глубоко заталкивает в чужую грудь маленький кинжал по самую рукоять.       Последний взмах.                     В зале — тишина.       Слышно, как бьются загнанные сердца обескураженных гостей.       Эти мгновения невероятно прекрасны — блеск рассекающей плоть холодной стали, запах свежей крови, и Тэхён, торжествующе смеющийся сквозь льющиеся по щекам слёзы, впервые загоняющий острие ножа человеку в самое сердце. Он слышит, как кричит родная сестра, как гости вскакивают со своих мест, как воины по неизвестной причине не дают никому покинуть дом терпимости.       И вот тогда разрушение входит в обитель.       — Тэхён-ши!       Растерянная и страхом захлёстнутая, Сольджу быстро хватает родного брата за окровавленную руку и тянет за собой, ничего не объясняя, не давая опомниться. Пытается всеми усилиями протиснуться сквозь толпу перепуганных гостей, начинающих тесниться и толкаться. Кто-то падает. Кто-то слёзно просит о помощи и не может встать, оставаясь затоптанным чужими ногами. Тэхён крепче сжимает сестринскую ладонь, только сейчас замечая на своих пальцах чужую застывающую кровь, испачкавшую кожу вплоть до запястья. Что произошло? Сколько времени прошло? Куда все торопятся с искажёнными ужасом лицами?       — Сестра, что случилось?       Сольджу медленно и нерешительно оборачивается на родной, мягкий голос, не веря своим ушам. Тэхён не помнит? Не помнит, что только что сотворил? Или притворяется? Что с ним не так? Стоит ей только ненадолго отвлечься, как сцепленные между собой ладони расходятся — вносящие переполох гости, охваченные неконтролируемой паникой, неосознанно разъединяют их, спеша кто куда. А выхода нет. Из пола вновь возникают выползающие сгустки тьмы, теперь уже каждому зримые глазу, и кто-то из толпы с надрывом выкрикивает: «Ведьмы! Это всё происки ведьм! Да Уль! Взять её!»       И на глазах Тэхёна разворачивается кровавое бесчинство.       По приказу скрывающего лицо могущественного покровителя, облачённые не в доспехи воины вступают в ожесточённую схватку со вздурившимися гостями, напавшими на ни в чём непричастную, безвинную наставницу. Но со всеми не управиться. Эти глупцы точно четвертовали бы её, если только могли. Но обстоятельства вынуждают действовать иначе. Грубо хватая женщину за руки, бунтовщики не позволяют ей воспротивиться, защититься, убежать. Для Да Уль всё кончено. Всего один взмах — и изящную тонкую шею полосует разделочный нож какого-то местного чиновника.       Тэхён кричит.       Кричит вовсю мощь своего горла, накрывая лицо ладонями, не в силах сдвинуться с места.       Чуть не сойдя с ума от горя, Тэхён затравленно прослеживает за гостями-изуверами и проклинает их. Вслух. Истерика накрывает оглушительно и беспощадно. Юноша видит, как к нему несутся те, кто только что оставил бездыханное тело старшей кисэн истекать кровью. И не шевелится. Лишь отчаяннее и громче взывает к самому злобному и жестокому существу на свете, пугая всех поблизости, кто прорывается к выходу. Молит о невозможном, в надежде на отмщение. И в глубине души знает, что ничем не сможет привлечь свирепое и полное ярости беспощадное существо, питающееся лишь плотью и кровью. Значит, потребуется собственная. Значит, придётся отдать себя на милость кровожадной твари в качестве жертвоприношения.       Убийц, настигающих Тэхёна, отвлекает Чонха. Сумасбродная девушка улыбается ему напоследок и медленно подносит горящую деревянную палочку к тонкому рукаву своей верхней одежды, поджигая её. Ткань быстро воспламеняется, и огонь за считанные секунды охватывает всё тело.       Охватывает языками пламени весь дом.       И вот он — запах горящей плоти.                     Тяжёлое свинцовое небо нависает над головой бегущего в лес раненого юноши, а порывистый ветер треплет его угольно-чёрные волосы, лезущие прямо в слипающиеся от бессилия зелёные глаза. Он вот-вот потеряет сознание. Умрёт так же, как несчастные Да Уль и Чонха. И никто о нём не вспомнит. Беспросветные тучи, сырость, гром. Тэхён теряет всё больше крови, зажимая рану на животе. Ему не удалось найти Сольджу. Что с ней случилось? Где она? Жива ли она? Один из разъярённых постояльцев преградил ему дорогу и совсем не случайно воткнул в ребро найденный на полу грязный нож, а после…       Всё как во сне.       Тэхён не помнит, как выбежал из пылающего огнём дома терпимости, не знает, сколько времени прошло. Только чувствует, как босые ноги его коченеют; как пальцы на руках немеют; как рыхлый сверкающий будто хрусталь снег окрашивается в ярко-красный. Измученный, разбитый, Тэхён безвольно падает на колени, из последних сил хватаясь за дерево. Не оборачивается, слыша, как кто-то подступает к нему сзади. Кто-то, кто проделал весь этот недолгий путь вместе с ним — от дома терпимости до места, где Тэхёну суждено умереть — в холодном, одиноком лесу.       Но вместо этого его тянут в объятия, заботливо укрывая собственной верхней одеждой.       — Вы… — боязливо и робко произносит Тэхён всевластному покровителю, освобождающему своё лицо от чёрного платка. — Это вы. Господин Чон…       Влечение, жажда, страсть. Ощущая нарастающую слабость в теле, Тэхён не понимает, что с ним творится, ведь прежде он никогда не испытывал подобных эмоций и чувств рядом с другим мужчиной; Тэхён осознаёт лишь, что страх и трепет перед таким пугающе красивым господином в чёрном облачении переплетаются с особенно сильным душевным порывом — глубоким благоговением.       — Помолчи, — большие чёрные глаза — безмолвные, острые, опаляющие — будоражат уязвимое в объятиях тело до крупной неконтролируемой дрожи. — Зачем попросту теряешь силы?       — Вы… Оценили моё… преображение? Метаморфозу, как… у бабочки?       — Да, — удовлетворённо выдыхает молодой господин, убаюкивая бредящего Тэхёна. — Да, зеленоглазое чудо. Ты был просто великолепен.       — Тогда можно попросить вас… об одолжении?       — Смотря о каком.       — Заберите мою душу, — Тэхён тяжело сглатывает и с мольбой смотрит прямо в жгучие, адские глаза. — Заберите мою душу себе, взамен на жизнь моей сестры. Спасите Сольджу… Не дайте ей умереть… Прошу.       Тэхён закрывает слипающиеся веки с трепещущими, мокрыми от снежинок ресницами и спокойно засыпает, утопая в согревающих объятиях — клубящейся чёрной силе — самого кровожадного и могущественного существа на земле, имя которому Чон Чонгук.