Blood in the water

Сиэлю снилось, что он тонул в холоде, был от кончиков пальцев ног до самой макушки покрыт ледяной водой. Лёд пробирался прямо в кости, щекотал ресницы и сводил зубы. Холод обжигал, настолько он был раздирающим. И вот он, призрачный источник тепла, хотя бы малейшего: что-то эфемерно тёплое, существующее и несуществующее одновременно. Онемевшая рука тут же протягивается до него, почти соприкасается, но внезапно плавится как свеча, ниспадая жидкими ошмётками вниз, снова к бесконечному леднику. Сон приходил и опять отступал, тело сотрясалось и изнемогало. Сегодня, должно быть, уже пятый день, как его лихорадит. Чужая крупная ладонь накрывает его лоб, и она тоже кажется холодной, поэтому от неё хочется отстраниться. Сиэль продирает болящие веки, одно из которых прячет за волосами. — Никак тебя не отпускает, — и каждое слово бьёт по перепонкам трескучими ударами. Сам голос глухой, какой-то тихий. Если бы услышал его через сон, никогда бы не понял, что он принадлежит Себастьяну. — Знал бы, что у тебя такой слабый организм, сразу сказал бы врачу. Сиэль сглотнул, практически порезавшись о сухость собственного горла. Тело не переставало дрожать, и Себастьян, только что убравший руку с его лба, заметил это: — Принесу ещё одеяло. И еду, которую ты съешь. Это не обсуждается. Странный шёпот, до которого смягчился говоривший голос, казался инородным и несвойственным человеку перед ним. Внезапно сознание прорезается, рисуя перед глазами все недавние события, и первая мысль, приходящая в голову — о ноге. Какой кошмар! Сиэль паникует, пытается привстать. Это отдаётся резкой пульсирующей головной болью, от которой хочется сжать череп и выключить сознание. Со стоном тело валится назад на простыни, в которые тут же впиваются пальцы, сжимают и комкают. Спокойно. Зубы бьются друг о друга, когда Себастьян входит в комнату с большим белым одеялом в руках и накрывает им Сиэля. Холод не уменьшается. Осторожно, со страхом разочарования, Сиэль пытается подвигать повреждённой ногой. Она сгибается, что сразу отдаётся горячей болью в ране. Сгибается! Работает! Огромное облегчение падает на плечи. На ноге явственно ощущаются бинты, к которым он тянется под одеялом и пытается ощупать. — Лучше не трогай. Тебе повезло, пуля вошла не сильно. Но рана всё глубокая и шрам будет большой, — и это позволило выдохнуть и успокоиться. Себастьян, конечно же, отслеживает каждое его движение. Сиэль отдалённо радовался, что не был в сознании, когда извлекали пулю. Себастьян перед ним был в домашней одежде, и это было новым зрелищем. Она не уменьшила строгость и собранность его вида, наоборот, укрепила эти черты — даже в собственном доме он не выглядел раскрепощёнее. Сдержанная гамма в вещах, а в светлой комнате чистота, выглядящая почти девственно в своей нетронутости. На нём самом — чужая футболка, чувствует Сиэль сквозь холод. Значит, его раздевали и видели шрамы. Что ж, ему всё равно. Большой шрам от новой раны будет особенным, символизирующим первую поражённую мишень. Что с Аланом? Гробовщик точно обо всём позаботился? Что, если Сиэля попытаются убить, как только он останется один? Паника неконтролируемо захватывала каждый миллиметр тела, усугубляя головную боль. Он спрашивает, и Себастьян говорит ему не волноваться, обрисовывая основные подробности дальнейшей судьбы трупа. Сухо и совершенно не успокаивающе. Предательская дрожь мешает взять в руку ложку и прикоснуться к принесённому куриному бульону. Себастьян безмолвно наблюдал за этими попытками. А потом внезапно вышел из комнаты, так не сказав ни слова. Пусть идёт, думает Сиэль, так легче. Ему всё ещё неловко, и он не может прийти в сознание. Вкус бульона не чувствуется, а каждый глоток даётся тяжело. И вдруг, как ударом по голове — София. Где она сейчас? Мысли погружаются в ангар снова и снова, перед глазами заплаканное лицо, а дальше туман, состоящий из чистого гнева. Он выпал из жизни на пять дней. Его должна ждать работа, которую нельзя откладывать, поэтому ему нужно вернуться домой. Нужно отдохнуть ото всей этой истории, прежде чем приступить к новой. Всё обдумать и проанализировать, до конца принять. Несмотря на пробивающую тело дрожь, Сиэль пытается встать с кровати и найти свои вещи, глазную повязку и телефон. Его пошатывает, а голову сжимает тисками, когда он поднимается. Повязка лежит на тумбочке, и он едва успевает надеть её, когда дверь в комнату снова открывается. — Куда собрался? — лениво кидает Себастьян, облокачиваясь на дверной проём и скрещивая руки. Потом скептически кидает взгляд на недоеденный бульон. Сиэль, в ответ, смотрит как-то дико и испуганно. Он едва держит себя на ногах. — Мне нужно домой. Где моя одежда и телефон? — Длинная футболка на нём едва прикрывает бёдра. Он оценивает взглядом свою перебинтованную голень — ему интересно посмотреть на размер раны. Себастьян растворяется в коридоре, и через какое-то время возвращается с телефоном и его синим костюмом, который своим видом моментально откидывает в ту ночь. Порванный, потрёпанный, испачканный в крови. — Не думаю, что его можно будет спасти, — констатируют очевидное, передавая сложенную ткань ему в руки. Сиэль разворачивает её и оценивает размер кровавого пятна. Большое. — Неважно, можешь выбросить. — Он возвращает костюм Себастьяну. Прощай, синий бархат, принесённый в жертву. — На него названивали, — руки всучают ему телефон. — Похоже, тебя потеряла твоя девушка. На экране высвечивается «Элизабет». Холодок ужаса пробегается по телу. Это очень плохо, если его потеряла Лиззи, потому что за ней стоит тётя Фрэнсис, которая точно подняла бы тревогу. Он смотрит на пропущенные вызовы — они поступали первые три дня. А приближающаяся дата, обозначенная на календаре, соответствует их возобновлённой традиции: совместным ужинам. Если он решил, что снова будет присутствовать на них, хотя бы ради Лиззи и её семьи, то должен был соблюдать своё слово. — Ты брал трубку? Сказал ей что-нибудь? — Оставалась надежда, что да, иначе панику бы точно подняли. — Мог бы и разбудить меня. — Если бы у меня был пароль, я написал бы ей от твоего лица, — чёрные брови слегка приподнимаются, — а так, пришлось представиться твоим другом и сказать, что ты сильно заболел и пока не можешь говорить, а я приехал помочь. Сиэль нахмурился и присел на кровать, накрывая одеялом озябшие ноги. Звучало не слишком убедительно, но это было лучше, чем ничего. С одной стороны, Себастьян избавил его от дополнительных трудностей, связанных с выдумыванием оправдания, а с другой — история про его друга, внезапно возникшего из ниоткуда для Лиззи, не могла остаться незамеченной. Она непременно станет расспрашивать его с недоверием и интересом. Себастьян, видимо заметивший затянувшееся замешательство, сказал: — Остальное придётся додумывать самому, — он внимательно следил за опущенным взглядом Сиэля, и сам казался каким-то грустным в мгновении. Но это тут же рассеялось, словно быстро промелькнувшая картинка, и сменилось равнодушием, приправленным едкостью. — Только не начинай трагичную историю про то, что у тебя нет друзей, и она никогда не поверит в это. Сиэль поднял предупредительный взгляд в ответ. — Лиззи — мой друг, — зачем-то выплёвывает не совсем правду. Скорее для Себастьяна, нежели для себя. Друг ли она ему, или же, скорее сестра, мелькающая рядом ещё с детства, не имело значения. Всё — прошлое. Как и ожидалось, его слова встречаются полным безразличием. Единственная эмоция, отразившаяся на бледном лице — едва заметно дёрнувшаяся чёрная бровь. Сиэль легко прокашливается, когда поднимает голову и спрашивает: — У тебя есть какая-нибудь одежда? — Тебя трясёт, и ты еле стоишь. — Мне нужно домой. Это всё, о чём он мог сейчас думать. Ему нужно работать и это нельзя откладывать. Затем позвонить Лиззи, и, наконец, сделать ещё кое-что. Кое-что очень важное, жизненно-необходимое. Иначе, он не сможет провести рядом с человеком, находящимся с ним в одной комнате ни секунды более, так срочно ему это нужно. — Держать тебя не буду, — спокойный голос, исчезающий за дверью. Через время возвращается с вещами, вероятно, старыми, так как они выглядят значительно меньше в размере, чем обычный гардероб Себастьяна. — Но довезу до дома, — утвердительно, без допущения возражений. Сиэль не возражал. С больной ногой и высокой температурой это было не самым плохим вариантом, лучшим, чем такси. К тому же, побывав дома у Себастьяна, он чувствовал своеобразную ничью — ни он один разоблачил своё место жительства. Теперь Себастьяна можно проанализировать, смотря на домашнюю обстановку. Но, как на зло, минималистичные стены и интерьер мало что говорили, а комната, в которую его положили, была практически аскетичной. Может быть, в коридоре и гостиной будут фотографии или картины, говорящие чуть больше. — Доешь. И Сиэль берёт в руки ложку, потому что ему нужны силы. Нужно возвращаться в колею и продолжать имитировать жизнь, и делать это срочно. Он звонит Лиззи, когда Себастьян выруливает со двора. Дом же, как оказалось, почти на противоположной городской черте. Оснащённый своей системой защиты и надёжной сигнализацией. Дорогой, изящный, но всё ещё безличный. — Сиэль! Неужели, боже, я так волновалась, — звенит в ушах тонкий голос. На первом этаже дома Себастьяна кожаная мебель, большая роскошная кухня со столом, рассчитанным на семью, не меньше. — Да, привет, — он старается сделать свой голос менее хриплым. В теле огромная слабость, тяжело даже сидеть. Но иначе никак. Фотографий с семьёй или друзьями в гостиной и коридорах, по которым удалось пройти, замечено не было. Картины на стенах — незамысловатые изображения природы, ничего не рассказывающие. Один из самых распространённых выборов для украшения стен. Лишние элементы декора отсутствовали, всё сдержанно. Впрочем, у самого Сиэля также. — Как ты себя чувствуешь? Где ты сейчас? — Вопросы из трубки всё сыпались и сыпались. А ещё, у Себастьяна действительно большая гардеробная. Он мельком увидел её, когда спускался на первый этаж, едва удерживаясь за перила. И что, там какие-то пёстрые костюмы, которые он носит втайне, или же ряды однотипных чёрно-белых образов? Информации категорически не хватало, и он пытался уцепиться за что угодно. — Я уже дома и мне лучше. Всё хорошо. А как вы? Сам дом действительно большой, для одного человека уж точно. И удивительно чистый, что наверняка заслуга рук горничной. Не может человек в одиночку держать большой дом в чистоте, Сиэлю это и самому знакомо. Он бы тоже тщательнее следил за порядком, если бы находил в этом хоть какой-то смысл для себя. Может он здесь и не один? Но за эти дни не было слышно даже намёка на присутствие третьих лиц. С другой стороны, он не был в здравом сознании для полноценного анализа. Ванная, прилегающая к комнате, в которой он лежал, запомнилась мраморной раковиной с большим зеркалом. И никаких тюбиков, кремов или других средств. Может, он и не жил в этом доме вовсе? Голос Лиззи долбил по ушам своей экспрессивностью. Она говорила и говорила, а он думал о большом пустующем доме на окраине и о Софии. Он спросит, как только Лиззи договорит. Элизабет позвала его в церковь с семьёй, перед походом в ресторан. Он, особо не задумываясь согласился, чувствуя обязанность заткнусь любые волнения Лиззи в его сторону. Церковь ли, ресторан, или что угодно — не имело значения. Наконец, разговор завершается, когда перед глазами начинают мелькать знакомые улицы. Сиэль решается. — А что с Софией? — Машина уже приближалась к знакомому гравию. Себастьян ответил не сразу, сначала припарковал автомобиль на въезде, а потом медленно развернул голову и заглянул в глаза. Чёрные пряди качнулись. — Я думал, ты помнишь, — внутри все сомкнулось, готовое лопнуть от следующих слов. Что она, возненавидела их? Тоже начала искать мести? Разочаровалась в своём отце? — Ты застрелил её, когда беспорядочно стрелял в Дэвиса. Пошёл на поводу эмоций — и вот результат. — Понятно… Сиэль больше ничего не говорит, никак не реагирует, только осторожно выходит из машины, стараясь максимально сократить соприкосновение раненной ноги с чем-либо. Кидает неразборчивый отказ на доносящееся сзади предложение проводить. Взгляд цепляется за чёрную дубовую дверь — такую желанную сейчас. Как только дверь с хлопком закрылась, Сиэль съехал по ней вниз, не имея силы снять с себя чужую одежду и заставить тело дойти до кровати. Закрывшаяся дверь как спасение, как черта, отделившая от внешнего мира. За ней, за этой дверью, всё остальное — и Себастьян тоже, со своим циничным голосом и неживым взглядом. В глазах потемнело. Он чувствовал себя до ужаса жалким, и вот теперь ещё и София. Возможно, задержаться на пару деньков у Себастьяна было бы заманчивой идеей, он отсрочил бы неизбежный момент и пробыл в прострации ещё какое-то время. Да вот только так не могло больше продолжаться. Еле слушающейся рукой Сиэль стаскивает с себя ботинки, особо осторожно обращаясь с повреждённой ногой. Они, на удивление, чистые, после всего пережитого. Стёртая кровь с чёрной кожи. Как нелепо. Казалось, что головная боль усилилась в бесконечное количество раз. И хочется голосом Себастьяна, этим обесценивающим равнодушным тембром сказать себе: «Это сопутствующий ущерб. Не бывает, чтобы всё прошло идеально». Будто это очевидно. И да, это очевидно, но в теории, а не на практике. Он убил Софию Дэвис, и Себастьян ничего ему не сказал. Он ведь и правда молчал, пока Сиэль не спросил! А что он мог сказать? Что он вообще мог сказать про эту ситуацию? Все сумбурно и странно. Ему нужно встать, дойти до кровати и снять чужую одежду, прилипающую к коже, практически впивающуюся в неё тисками. Чувство удушающей, залезающей под кожные покровы вины постепенно обволакивало всё вокруг. Её нужно было заткнуть, пересечь, вырвать с корнем этот восходящий плод, да так, чтобы никогда не пророс больше. Этот человек заслуживает смерти, как и всё, чего он касается. Всё его — прогнившее, обливающееся чёрной ненавистью перед глазами. Сиэль прокручивал это у себя в голове, стараясь поверить. Тело еле поднялось на второй этаж, шатаясь, борясь с темнеющей картинкой в сознании. Каждая ступенька представлялась огромным бордюром. — Смотри не споткнись, — звучит в голове низкий голос. Сиэль падает на давно пустующую заправленную кровать, не имея сил устоять на ногах больше не секунды. Одежда срывается с усилием и летит прямо на пол. Сейчас ему было жарко. Изо льда в пекло. Рана на ноге плавилась, и это ощущение было так похоже на призрачное жжение в глазу. — Да что ты вообще знаешь о мести? О боги, не надо. Оставь, уйди из головы. Сиэль сомкнул веки, жмурясь изо всей силы. Пальцы впиваются в волосы, оттягивая их. — Пошёл на поводу эмоций — и вот результат. Заткнись! Заткнись! Заткнись!

***

В церкви всегда был приглушённый свет, из-за чего всё казалось холодно-коричневым. Сиэль вместе с Мидфордами занимал своё место на генуфлектории. Воскресная Святая Месса. Как давно он не был на подобных мероприятиях. Прошло несколько дней, прежде чем температура спала. Доктор Энн осмотрела его ногу, проверив на образование гноя. Рана на удивление заживала хорошо. Больше всего в Энн, которая лечила его семью до их смерти, нравилось, что она не задаёт лишних вопросов. Безусловно, определить характер ранения не составило бы для неё труда. От соприкосновения с жёсткой тканью, даже под прикрытием бинтов, рана вызывала дискомфорт. Сиэль плавно осматривал знакомое помещение. Взгляд приковал переливающийся витраж, находящийся в конце длинного крестообразного коридора. Высокие арки, под потолком и несущие колонны. Он как раз сидел рядом с одной из таких. Вокруг люди, глухие голоса, перешёптывания и звуки шагов. Рядом Лиззи с собранной причёской, взволнованная и радостная от того, что Сиэль пришёл. Он сделал ещё кое-что очень важное в дни выздоровления. Теперь томился в предвкушении. Сиэль проиграл в уговоре с самим собой относительно Себастьяна — разузнать всё самому, без посторонней помощи. Но это больше не могло оставаться таким, не после всего, что с ними произошло. Его первая месть послужила мостиком для дальнейшей, более крупной. Она действительно принесла наслаждение. Даже почти искреннее чувство триумфа, пусть оно и продлилось недолго. На его смену пришла паранойя, ставшая постоянным спутником мыслей. Раньше это была извечно вторгающаяся в них ненависть, теперь, в голову влезло имя с ней не связанное. Себастьян. Имя было любопытством, страхом и осторожностью. Оно было загадкой, манящей и отталкивающей одновременно. Когда он болел, любые мысли о том дне отзывались желанием забыть и выкинуть из памяти насилие, кровь и страх. Но вместе с этим помнить, потому что он убил Алана, и Себастьян помог ему. Он отомстил не так, как хотел и представлял, не в одиночку, полагаясь только на свои силы. Но он всё же сделал это. И момент оказался на удивление быстротечным, а не каким-то грандиозно переворачивающим мир. Да, безусловно, реальность Сиэля точно претерпела изменения, но всё вокруг прежнее, текущее также, как и раньше. И это не укладывалось в голове, как легко продолжает ритм неумолимого механизма жизни крутится дальше. Уже знакомое ощущение ранее. Весь мир — движется, а ты нет. Смерть Алана сдвинула его жизнь на ещё один день вперёд, после чего та снова застыла. Время проходит, а внутри снова это ненавистное ничего. И яд, о, как же его много. Им можно было бы отравить всех сидящих здесь людей, думается Сиэлю. Он попросил Лау узнать о Себастьяне всё, что можно. Отправил ему фотографию, сделанную в их первую встречу. До этого Сиэль сам неоднократно просматривал её, даже пытался искать что-то в интернете — всё безрезультатно. Жена, девушка, подруга, мать, дочь, сестра. Это мог быть кто угодно. Или всё могло оказаться ещё проще, насмехаясь над ним — это случайная фотография. — Скажу вам сразу, мистер Фантомхайв, — саркастичная манера Лау в срочных вопросах порядком раздражала, как и его хождение вокруг да около. — Его имя известно мне, а это должно сказать вам уже о многом, разве не так? Лисий взгляд улыбался. Да, это говорило о том, что имя Себастьяна Михаэлиса известно в подпольных кругах, но Сиэль и сам это понял, когда узнал об его знакомстве с Дэвисом. — Сколько я должен тебе, чтобы дело продвигалось быстрее? — Сиэль ленно помешивал чай. Хотелось скорее остаться в одиночестве. Меры предосторожности обязывали организовывать личные встречи, чтобы минимизировать разговоры по телефону. Не ново. — Ох, я бы не стал запрашивать у вас какие-то критические суммы, не беспокойтесь. — Извечное спокойствие в лице напротив, с лёгкой улыбкой на тонких губах. — Для начала, я должен убедиться, что вообще смогу узнать что-то. Хм, фотография, — бледные тонкие руки подняли распечатанную картинку. — Довольно любопытно… Теперь каждый день превращался в ожидание вестей от Лау. Но это не быстрый процесс. Постепенно Сиэлю начинало казаться, что он сорвётся и позвонит, докинет сумму, поторопит или сделает что угодно, чтобы вся доступная информация о Себастьяне Михаэлесе была у него на руках как можно скорее. Если за дело брался Лау, значит он в любом случае получит своё. Звон колокольчика эхом отбивается от стен, долетает до края высоких потолков и стекает вниз по колоннам. Он звучит как капельки росы, являя собой начало богослужения. Память на уровне рефлексов вспоминает, как проходит литургия. Элизабет кажется вовлечённой в процесс, отдающейся молитве с рвением. Он стоит с самого края, поворачивает голову влево и окидывает взглядом стоящих рядом. Сегодня с Мидфордами нет Эдварда. От этого чуть спокойнее. Возможно, в какой-то момент взгляд Сиэля, заострённый на Лиззи, становится слишком пристальным, и девушка это замечает. Она отвлекается и поворачивает голову, пронзая своей зеленью в глазах. Ему хочется бросить тихое: «Не отвлекайся», но Лиззи шепчет первая: — Я так рада, что ты пришёл… Тебя здесь давно не было, — вокруг люди, которым они могут помешать своими перешёптываниями, но девушка продолжает. — Прости, просто я волновалась. Дрожащий голос. Сиэль молчит. Лиззи тоже затихает и отворачивается, но потом добавляет: — Знаешь, — ласково и почти не слышно, настолько тихо, — я за тебя всегда молилась, Сиэль. С самого детства, представляешь? И когда это произошло… Когда… И за твоих родителей я тоже молилась, и молюсь… Прости, я так волновалась, когда ты не отвечал, — её глаза покраснели и она отвернулась. Светлые пряди покачивались, когда Лиззи склоняла голову. Голос пастора растекался эхом по помещению, заглушая остальные звуки. Сиэлю было горько, но он ничего больше не сказал. Я, Лиззи, тоже бы помолился, и за себя, и за тебя, и за Софию, но знаешь, почему не сделаю? Больше, чем за что либо, я бы помолился за свой успех. Теперь понимаешь?

***

Когда они выходят, Фрэнсис расспрашивает его о болезни, на что получает быстрые и сухие ответы. Потом, после ужина, Элизабет зовёт его прогуляться в парке. Сиэль соглашается, надеясь, что это станет завершающей точкой в социальной жизни на сегодняшний день. — Ты прихрамываешь, — констатирует, когда они садятся на скамейку под раскинувшимся деревом. На улице вечерняя прохлада и сумерки, а издали отголоском слышны разговоры шумной компании. — Повредил ногу, ничего серьёзного, — бинты ведь не может быть видно из-под брюк, так? — Как-то на тебя всё сразу, — волнительно говорит Лиззи, перебирая в руках сумку. Смотрит куда-то в пустоту, на зажигающиеся к ночи фонари. Если прищурить глаза, то свет от них похож на ореол или нимб. — У тебя хороший друг, если он заботился о тебе, когда ты болел. Ты раньше о нём не рассказывал. Холод проникал под одежду, и когда подул ветер, они оба съёжились. — Да, я недавно начал с ним общаться, — нужно было менять тему. — Кстати, а где Эдвард сегодня? — Сиэль, мама ведь говорила об этом за столом, — недовольный взгляд из-под подкрашенных ресниц. Он кутается в пальто. — Да? Боюсь, я прослушал, сейчас много работы, график сбился из-за болезни и все мысли об этом. — Оправдания звучат крайне плохо, но Лиззи, кажется, устраивает. — У него сессия в университете, зачёты и всё такое. Времени на свободно вздохнуть даже нет, — она странно останавливается. — Ты ведь так и не пошёл учиться дальше, я понимаю, работа, компания… У тебя бы получилось поступить куда угодно, я уверенна. В смысле, тебе не обязательно брать так много ответственности сразу, мама говорит, что… — Может быть, позже. — Нет. На учёбу не было времени, да и это абсолютно не нужно для него, даже для прикрытия или создания иллюзии нормальной жизни. Её руки скрещиваются, укладываясь друг на друга, и она отворачивает лицо, снова впиваясь взглядом в дорогу. По зелёным глазам всегда всё понятно, они обнажены перед этим миром, думает Сиэль. И тут же невольно вспоминает другие глаза — закрытые. От контраста пробирает. — Могли бы учиться вместе, — тихо сказано скорее в пустоту, с тонкой ноткой обиды, но настолько неуловимой, что на неё можно закрыть глаза. — Ты правильно сделала, что поступила сейчас, я никак бы не смог попасть в тот же поток, сама понимаешь, — хотелось верить, что понимает. Лиззи обнимает себя руками, а промелькнувшая кожа запястий в мурашках. — Как хоть зовут твоего друга? Выбор солгать, или сказать правдивое имя. Вдруг Себастьян уже представлялся ей, когда объяснялся по телефону? В конце концов, от этой информации ничего не будет. — Себастьян, — кидает он, а после встаёт со скамейки и подаёт руку Лиззи. — Пошли, ты замёрзла.

***

Сиэль устало смотрел в большой подсвеченный белым экран компьютера. Пальцы уныло постукивали по клавиатуре, занимаясь написанием ответа на письма. И одно новое для Лау. Последнее ему приходило три дня назад, значит, можно снова поинтересоваться. Было уже всё равно, что он навязчив и нетерпелив. Терпение, Мистер Фантомхайв, терпение… В кружке остывший чай. Прошло три недели, как он вернулся домой, три недели однотипной механической жизни, утопившей любые краски в рутине. Нога практически перестала беспокоить, не принося больше ощутимого дискомфорта. Рана, безусловно, зажила не до конца, но хромать Сиэль перестал. Мысли о Себастьяне, не оставляющие его ни на один день, начинали становиться проблемой. Пару раз он почти набирал его номер, но останавливал себя за неимением достаточной мотивации. Сиэль думал, что восстановился. Вернувшаяся в обыденность действительность снова высосала всё, заменяя равнодушной едкостью. Сначала он не мог уснуть, не вспоминая Алана и тот день, сердце его тревожно обливалось и учащённо билось. Потом, когда стало спокойнее, воспоминания приносили уже не тревогу, а отзвук азарта, память о триумфе. Постепенно отступила даже паранойя, растворяющаяся в неумолимо несущемся времени. Он всё ещё был крайне осторожен, но не начинал своё утро с судорожного просмотра новостей и проверки звонков от своего адвоката. Себастьян сказал, что единственной проблемой может стать жена. Но от неё тоже не было никаких поползновений. Жизнь застыла. Вина, так навязчиво прорастающая на пару с сожалением, была задушена и убита. По крайней мере, в это хотелось верить. Он старался не давать ей волю, не прокручивать в голове одну и ту же картинку, задаваясь вопросами о верности выбора. Любые колебания гасились, как только перед глазами вставала картинка с сектой. Достаточно вспомнить, чтобы убить сомнения. Поначалу Сиэль злился, что так сильно полагался на Себастьяна и думал, чтобы дальше действовать всё самому. Потом спускался с небес на землю, понимая, что ему всё же нужен союзник. Особенно для дальнейших двух, более крупных мишеней. А если это всё? Если больше никакого Себастьяна с его свалившейся с неба помощью. Нет, это было бы логично и понятно, ведь ничего и никогда не делается просто так. Это понятно, то, что они больше не поддерживают связь. А что он хотел? Всё ведь лежало на поверхности, у этого человека были свои намерения, возможно личные счёты с Аланом, и он, узнав о планах Сиэля, воспользовался им, как соучастником… Нет. Слишком много несостыковок и неувязок. Себастьян не нуждался в нём так, как нуждался Сиэль — это было изначальным козырем, когда он заявился к нему домой впервые. Такие размышления крутились в уме, возможно, в сотый раз за эти три недели. Эти мысли становились мучительными от безрезультатного прокручивания, как кинолента, поставленная на бесконечный повтор, или как навязчивая рефлексия, не приводящая ни к чему. Себастьян и не должен был отчитываться перед ним. Но он мог бы объясниться, наконец, злостно думал Сиэль, в очередной раз ища призрачный предлог для возможного разговора. Чем Себастьян занимается сейчас? Он точно справился со всеми последствиями? Было тесно в этих бесконечных мыслях, он хотел действовать дальше, перейти к следующей мишени, почувствовать наконец снова, сдвинуть свою реальность до нового дня, дать ей дыхание — она перестала дышать, требуя новой подпитки. Он чувствовал голод. Ему нужно было поразить две оставшиеся мишени, потому что иначе жизнь не продолжалась.

***

Повод находится сам собой через два дня, когда ему внезапно звонит Рэндалл. Изначально Сиэль был в недоумении. Брал трубку со сдерживаемой паникой, ожидающий услышать что-то про Дэвиса. Но это оказался побочный, не имеющий никакой важности бюрократический вопрос. Облегчение упало на плечи вместе с новой зарождающейся идеей, какой бы нелепой она не была. Сиэль просто ухватился за этот предлог как за спасение, и вот, уже судорожно искал нужный номер. Каждый гудок мучительно долгий. Девять гудков, прежде чем голос из трубки ответил ему. В животе разливалось волнение, а слова внезапно высохли с языка. Кажется, он даже почувствовал прилив адреналина. — Привет. Что-то случилось? — В этот раз на фоне тихо, хотя время рабочее. Сиэль сглотнул ком в горле, прокашлялся и попытался ответить, до конца не понимая, почему это внезапно стало так сложно. — Привет, да, то есть, можно считать нет, — нелепо. Давай же, говори нормально. Сиэль опомнился, когда понял, что повисло молчание, а он не продолжил мысль. — Мне звонил Рэндалл. — О, — скучающе протягивают в знакомой манере на том конце трубки, — и что он хотел? Сиэль готов был поклясться, что ему было вовсе не важно, что скажет Себастьян, достаточно было услышать эту знакомую тянущуюся интонацию. Он был, наконец, доволен, оттого не ответил сразу на вопрос. Он вообще не готов был на него ответить, хоть и знал, что тот прозвучит. Решил положиться на импровизацию. Слишком велик был соблазн позвонить, чтобы тратить хотя бы секунду на раздумья. В теории, можно было указать, что они договорились не распространяться ни о чём по телефону и спровоцировать встречу. Вживую можно было бы обсудить следующий план, если он, конечно, будет. Но изо рта вываливаются другие слова: — Ничего серьёзного, но я опасаюсь. — Он недоговаривает, надеясь, что Себастьян поймёт суть. — Ты накручиваешь. — Конечно он понял. И Сиэлю снова хорошо от этих знакомых коротких утвердительных предложений. — Не хочешь двигаться дальше? Или это всё? — Сиэль улыбается, спрашивая это с вызовом. — Я хотел бы задать такой вопрос и тебе. Это было неожиданно. — Я, — и он запнулся, всё ещё сбитый с толку. — Я всегда готов, это ведь моя инициатива. — Насчёт твоей инициативы не уверен, — жёсткая усмешка, звучащая приятно сейчас. — Как твоя нога? Выздоровел ведь, раз звонишь? — Да, — и Сиэль снова улыбается, пытается сам себя сдержать. — Зажило почти. И вот, он почти готовится спрашивать о встрече, как голос из трубки рубит: — Не хочешь съездить к ней на могилу? Ясно о ком идёт речь. Улыбка пропадает.

***

Сиэль воспринимает с неожиданностью, что Себастьян мог подумать, что он отступится от своих целей. Но осознаёт, что с его стороны это и правда могло так выглядеть. Он убежал, буквально вывалился из машины на еле стоящих ногах, когда узнал о Софии, даже если это было сказано жёстко, и исчез за дверью, не подавая о себе больше никаких сигналов. Себастьян, наверное, решил, что Сиэлю нужно время, чтобы справиться, или что факт этого нелепого убийства стал для него слишком шокирующим, побуждающим остановиться. Чёрта с два. Чёрное пальто развивалось на ветру, пока он ждал Себастьяна. А тот через время подъехал на машине. Уже на другой. Сиэль садится на переднее сиденье, придерживая длинные подолы пальто и вместе с этим разглядывает салон. В этот раз тёмный. Автомобиль выглядит дорогим, не изменяя традиции такой же глянцевый чёрный, изменилась только марка и коробка передач. Механика, что сразу привлекает внимание. Странный выбор. Сиэль почти задаёт вопрос, но Себастьян заговаривает первым. — Прошлый засветился в тот раз перед пешками Дэвиса. — Ох, какая случайность, приведшая к неприятным последствиям. — Новый брал? — Нет, это старая, — значит, у него много авто. Сиэль не заметил в тот раз дома гаражей, может, они были где-то сзади. Или там вообще располагается автопарк, кто знает, какие конкретно границы у бюджета Себастьяна. — Подарок. Тогда ясно. Интересно, подарок от кого? Наверняка от отца, или ещё какого-нибудь богатого родственника. — У меня тут стоит без дела почти такая же, как твоя прошлая, — зачем-то сообщает, будто с мыслью о том, что при осуществлении следующего плана он тоже может вложиться в транспорт. В его распоряжении четыре автомобиля, пылящихся за ненужностью, два отца, один матери и его собственный, за который он должен был сесть, как станет совершеннолетним. Отец, хоть и редко водил сам, учил его раньше. Его авто тоже подарок, именно поэтому Сиэль не притрагивается к нему. Он всегда думал, что продаст их, если с бизнесом всё станет плохо. — Сам умеешь водить? — И Себастьян подкуривает сигарету. — Такую — нет, — отвечает, имея в виду механическую коробку передач. — Автомат смогу, но у меня почти нет опыта. — Плохо, — кидает голос в пустоту, попутно выдыхая дым. Хочется спросить, что в этом такого важного. — Было бы удобно, если бы ты тоже мог сесть за руль. И Сиэль мог бы, но, скорее всего, это было бы неуклюже и опасно. — А что, есть такая необходимость? — Пока нет, а потом — всё может быть. Лучше перестраховаться. То, что это «потом» в принципе существует в их планах, не может не радовать, хоть и отдаёт в животе отголоском тревоги, смешанной с предвкушением. — У меня есть ещё как минимум четыре ненужных машины, — попытка создать иллюзию собственного вклада, которого, кажется, недостаточно, — можешь задействовать для любых нужд, касающихся наших общих интересов. Себастьян смотрит на него как-то резко. — За чужие машины не сажусь. И они медленно отъезжают со двора, не произнося больше ни слова. По пути заезжают за цветами. Сиэль, прислонившись лбом к стеклу и прищурив глаза от солнечного света, наблюдает, как высокий прямой силуэт заплывает в цветочную лавку. Он прокручивал в голове их предстояющую встречу, думал, о чём они поговорят, как завести тему про дальнейшие планы, может быть, при хорошем раскладе, узнать наконец, зачем Себастьян делает всё это. Но все сценарии пропали, уступив место странной пустоте в мыслях. Себастьян возвращается с белым букетом, весь монохромный в своём чёрном пальто и с бледным лицом. Строгий, собранный, отточенный. Вблизи становится видно залегшие мешки под глазами и фактуру полусухих губ. Чёрные острые пряди у лица разрезают белое полотно. Цветы отправляются на заднее сидение, когда зажигается двигатель. Едут в тишине, а так хочется поговорить, расспросить про всё. Сиэль не удерживается; слишком долго думал и был в неведении. — Что делал всё это время? Себастьян водит плавно, размеренно и умело, без лишних резких движений. Его руки приковывают взгляд. Эстетично. — Разбирался с последствиями. А ты? — Глаза примагничены к дороге, на лице — отсутствие эмоций. — Наверное, тоже, — они ведь и сейчас едут с ними разбираться. Хочется, чёрт возьми, узнать, как именно Себастьян разбирался с последствиями, узнать, почему у него дома такой большой стол и почему он выбрал именно белые цветы. — Какие планы на вечер? — Неожиданный вопрос, доносящийся справа. — Есть предложения? Точёный профиль мельком разворачивается, а глаза срезаются к нему одним движением зрачком, после чего возвращаются к дороге. Впереди небольшие холмы и раскидистые пушистые облака — они подъезжают к черте города. — Если ты готов двигаться дальше, можем обсудить всё у меня. Второй визит к Себастьяну. Неплохо, учитывая, что у него снова подвернётся шанс поизучать дом. И да, он готов двигаться дальше. Сиэль отвечает утвердительно. Как только пересекают городскую черту, педаль газа вжимается сильнее. Чуть приоткрытое окно со стороны Себастьяна развевает его волосы, откидывая назад, и убирает извечно висящие у подбородка пряди. Цветы на заднем сидении от набранной скорости покачиваются, норовят упасть, и Сиэль сгребает их к себе. Кончики пальцев поглаживают белые лепестки. — Расскажи хоть, как твоя нога. Совсем уже не болит, или ещё беспокоит? — И он рассказывает, вдаваясь в подробности лечения, прописанные доктором Энн. — В следующий раз действуем кардинально иначе. Меняем позиции и строим план так, чтобы ты не лишился ноги, руки или чего похуже. Сиэль встречает это слишком слабым уколом недовольства, чтобы дать ему волю. В конце концов, он помнит слова Себастьяна о том, что дружок Алана — в его руках. У него был свой первый шанс, и он был использован, пусть даже коряво и неточно. Один-один, так что всё по-честному. Интересно, как они поделят между собой Барона? — Я ведь тогда мог и в тебя попасть. — Говорит тихо, не ожидая ответа. Он и не приходит. В окнах мелькают зелёно-жёлтые мазки, смешивающиеся со сплошным голубым, изредка перебивающимся белыми вкраплениями. Цвета летят быстро, как и проезжающий встречный транспорт. У Сиэля и самого развеваются волосы от приоткрытого окошка, свежий воздух оттуда щекочет грудь. Белые лепестки содрогаются и трепещут под ветряной струёй. Пейзаж перед ним — желтеющие холмы под небом — кажется фотографией, плоской картинкой, и не сразу понятно, что они вот-вот войдут в неё, въедут, прорезая пространство. Себастьян паркуется у красивой часовни, отстёгивает ремень и закуривает. Сиэль выходит из машины и осматривается. Элитное кладбище, куда хоронят исключительно родовитых покойников, хорошо убранное, украшенное гранитными и мраморными скульптурами. Его родители похоронены на похожем. Когда сигарета докуривается, из рук забирают букет. Они идут между немногочисленными могильными рядами по тропе, уложенной камнем. Себастьян впереди, ступает уверенно и прямо, его спина ровная, по фигуре струятся развевающиеся подолы пальто. Безлюдно. Они здесь одни. От этого спокойнее. Наконец, приходят. Могильная плита с выгравированными буквами знакомого имени. Рядом лежит Алан. И это так неправильно, думает Сиэль, что он вообще будет находиться тут сейчас, когда они пришли не к нему, даже если он её отец. Над ней статуя с ангелом, протягивающим руки, белая, сверкающая в солнечных огнях. Они здесь лишние. Стоят возле её могилы как-то неловко. И внезапно, пробка, которой Сиэль упорно затыкал чувство вины и любого сожаления, стремится вырваться, освободить сносящий всё вокруг поток. Только не сейчас, не в такой ситуации, не рядом с Себастьяном. Становится так горько от молчаливого созерцания такой же безмолвной могилы, мучительно и нелепо от всего, что происходит, от собственной бесповоротно поломавшейся в прошлом жизни. Перед глазами мелькало всё подряд, воспоминания о детстве, о родителях, о другой жизни. И всё опять ирреальное, невозможное. Стоя здесь, в пустой тишине, в солнечном свете, в очередном осознании абсолютной непредсказуемости и нелогичности жизни, хотелось плакать. Вечные усилия и действия, вечные ошибки и вечные последствия. Так было всегда, и так продлится ещё какое-то время. Глаза всё-таки против воли намокают, но слёзы удаётся сдержать. Себастьян замечает. — А что ты хотел? — палач, не имеющий сейчас ни сочувствия, не сопереживания. — Жену его тебе не жалко, которая осталась одна? Их всех жалко. Всех, кому больно незаслуженно. Но это глубоко секретно и заперто внутри. — Я хочу сказать тебе одно — возвышался над ним голос, звучавший так, словно выносит приговор. — Месть, Сиэль, это не про жалость. Глаза прикрылись, и вот, уже нет ни кладбища, ни могилы Софии Дэвис перед ним. Солнце неуместно ярко пробиралось под веки, залезало даже под повязку. А голос продолжал выносить вердикт: — И не про чувство вины тоже. Подумай о том, что стало бы с ней, если бы она выжила. Тебе ли не знать, что подобное никогда не заживает и не забывается? Она была там, она видела всё, и она пережила предательство. — Пауза. А дальше слова растягиваются с особой чуткостью. — Предательство. Оно… Внезапно обрывается, недоговаривает. Странно. Нет, это ни капельки не оправдание, думалось ему, самообман, чтобы уберечь психику от фатального факта. А факт всё равно остаётся, куда его не прячь и чем не объясняй. Как глупо, бесконечно неправильно, и как необходимо, чтобы выжить, чтобы дожить до конца. Значит, вероятно, Себастьяна предали. Слова выскакивают быстрее, чем мозг успевает обдумать последствия. — Знакомо тебе, как я вижу, — прозвучало излишне едко и неправильно. Это не должно было стать насмешкой, напротив, любопытством, неудержимым и болезненным. Но в ответ лишь предупредительный взгляд, а дальше полное игнорирование. Себастьян подходит к могильной плите ближе и внезапно приседает ногами в брюках прямо в землистую почву, опускается подле памятника. Колени — в землю, ладони — на холодный камень. Длинное пальто стелется прямо по земле. Сиэль смотрит в удивлении, оставаясь стоять в стороне, не находясь ни единым словом. Язык забылся, а все человеческие буквы стали выдумкой. Что он делает? Не молится же? Себастьян аккуратно кладёт цветы возле плиты и гладит пальцами камень, обводит так нежно и кротко, что у Сиэля непроизвольно сжимается сердце. Эта картина настолько поражала, что казалась нереальной. Что ему София? Он был жесток в её последние минуты жизни, а после проявлял равнодушие. Быстро доходит: сам сожалеет. Самому больно, но больно глубже, интимнее. Это глубоко личное, и такое не показывают всем подряд. А Сиэль видит, не говоря ни слова, видит обнажённые чувства, потому что ему позволили увидеть их. Это что-то, о чём не нужно говорить. Попытка заглянуть Себастьяну в глаза — сухие. А на лице пустота, непробиваемая и страшная, та, которая наступает после апатии — пустота абсолютная. И первый раз он видит настолько пустой взгляд на этом лице. Уж лучше тот, кровожадный, безумный, хищный, но живой. Солнце продолжает подсвечивать кладбище. И внезапно всё нутро наполняется таким пронизывающим чувством, что Сиэль не может совладать с собой: он благодарен, как же он благодарен Себастьяну! За то, что стоит сейчас с ним здесь, за то, что вытащил его из ангара, за то что заботился, когда он болел, за то, что помог исполнить его первую месть. И вдруг, становится будто неважно, корыстна эта помощь, или нет — всё неважно! Всё сломалось, итак уже разбилось вдребезги, и остальное неважно, как неважно, что станет с осколками вазы, подлежащим выброске. Ничего уже не имеет значения: ни его оставшаяся короткая жизнь, ни молчание, в ответ на его вопросы, ни опасность, ни смерть. Человек перед ним живой. Настоящий, дышащий, чувствующий, существующий. И ему больно. На уме лишь одно слово, а на лице улыбка: — Спасибо тебе. Спасибо, Себастьян, — что встречается недоумением и какой-то мудростью в ответном взгляде. У Себастьяна глаза сухие, хоть и погасшие, а у Сиэля — капают.