Love is the answer and music is healing

С вечера, полного домашнего тепла и взаимопонимания, прошло уже бесчисленное количество времени, по крайней мере, на скромный взгляд Хёнджина. Тот вечер будто стал для него источником бесконечной энергии, словно его эмоциональная батарея внезапно получила мощнейшую подзарядку. Теперь он излучал жизнерадостность и такую искреннюю приветливость, что буквально наполнял ими всё вокруг. Правда его радостный вид и горящий взгляд, порой граничащий с почти безумным, вызывали у окружающих смешанные чувства. Друзья, привыкшие к более сдержанному Хёнджину, с осторожностью наблюдали за его преобразившимся состоянием, а остальные студенты, которые до этого едва обращали на него внимание, теперь начали его замечать. Некоторые из них, казалось, впервые узнали, как его вообще зовут. Хёнджина же наслаждался такой переменой. Ему льстило не только внезапное внимание, но и то, как завистливые отличники бросали на него косые взгляды, когда преподаватели осыпали его хвалебными комментариями. Особенно это проявлялось на занятиях по музыкальной литературе. Для каждого студента было важно добиться самых высоких баллов по ключевым предметам своей специальности. Музыкальная литература, будучи одним из основных дисциплин, прямо влияла на итоговую оценку при выпуске, поэтому каждый мечтал хотя бы частично оказаться в центре того внимания, которое теперь уделялось Минхо Хёнджину. И хотя преподаватель никого не выделял, относясь ко всем одинаково, все чувствовали изменения. Окружающие замечали это и, несмотря на внешнюю сдержанность, воспринимали происходящее с едва скрываемой ревностью. Никого, казалось, не волновал тот факт, что успехи Хёнджина были результатом его упорного труда. Он вкладывался в учёбу с самоотверженностью, достойной восхищения, работая втрое, а иногда и вчетверо больше тех, кто осуждал преподавательские похвалы в его адрес. Для Хёнджина каждое «хорошая работа» от преподавателя было не просто похвалой. Это становилось результатом множества бессонных ночей, сотен перечитанных страниц и часов, проведённых за учёбой. Парень давно забыл, что такое полноценный сон, изо всех сил стараясь выкладываться на все двести процентов. Под глазами начали выделяться тёмные круги, ярко говорящие о постоянном переутомлении, но сам Хёнджин едва ли обращал на это внимание. Его фокус был направлен на другое. Разговор с Минхо, который будто зажёг в нём новый огонь, стал для него дополнительной мотивацией, и вот, средний балл Хёнджина стремительно подтягивался к желаемый Ли отметке в 4 балла. Он не упускал ни единой возможности, чтобы блеснуть на лекциях. Любой вопрос, заданный преподавателем, Хёнджин старался перехватить первым, а сам Ли, кажется, не был против, охотно вступая в диалог с юношей, поддерживая его инициативу. Нередко их обсуждения перерастали в настоящие споры. Фундаментальные мысли, высказанные Ли, Хёнджин не всегда принимал безоговорочно, смело высказывая свои возражения. Джисон наблюдал за всем этим с сочетанием страха и животрепещущего восхищения. Ему казалось, что Хёнджин будто воспарил на недосягаемую высоту, где царил только его собственный ритм жизни, и это одновременно завораживало и тревожило. Каждый раз, когда Джисон пытался осторожно узнать о самочувствии друга или причинах его внезапных перемен, Хёнджин упрямо уходил от темы, отмахиваясь стандартными фразами или переключая разговор на что-то другое. И всё же Джисон начал замечать, что эта непроницаемая стена между ними, казавшаяся непреодолимой, начала немного трескаться. Постепенно он стал чувствовать себя с Хёнджином более расслабленно. Более того, Джисон, обычно скрытный, неожиданно для самого себя начал понемногу делиться. Он рассказывал о своих репетициях в клубе, о том, как тяжело даются новые партии, или даже делился ресурсами, которые использовал для подготовки к лекциям по музыкальной литературе. И Хёнджину это безумно нравилось. До покалывания в кончиках пальцев, до того сладкого чувства, которое заставляло сердце взлетать и делать счастливые кульбиты. Ему нравилось видеть, как Джисон всё меньше настораживается, когда обращается к нему, как тот, слегка смущаясь, всё увереннее делится кусочками своей жизни. Каждый новый рассказ, каждое искреннее слово были для Хёнджина как маленький подарок, согревающий внутри. Особенно радовало то, что он и сам мог рассказывать Джисону что-то новое. Ему нравилось наблюдать, как глаза друга расширяются от удивления, как на его лице появляется неподдельный интерес. Эти моменты, наполненные живым обменом эмоциями, казались Хёнджину бесценными. А ещё всё это не могло не радовать Минхо. Он был рад, что пускай и оставался лишь косвенным участником их взаимоотношений и влиял на них лишь в незначительной степени, но всё-таки внёс в это свою лепту. Пусть влияние его было почти незаметным, но каждый раз, видя их искренние улыбки, слыша их смех и замечая каждое прикосновение, он ощущал сопричастность. Словно он находился вместе с ними, словно они общались все вместе. Это было странно и будоражащее одновременно. И всё же он ни о чём не жалел. Эти искренние изменения, которые он наблюдал в Хёнджине, стоили того. Стоили каждого риска, каждого небольшого шага навстречу, которые когда-то так сильно противоречили его принципам. Впустить в свою жизнь кого-то вроде Хёнджина оказалось непросто, но результат того стоил. Пускай младший порой забывал о существовании Минхо, погружаясь в свой мир, преподавателю нравилось наблюдать за его изменениями, даже самыми незначительными. Только вот сердце вело себя от чего-то тревожно. С каждым днём приближался фестиваль, тот самый момент «Х», к которому Минхо готовил и себя, и Хёнджина. Но вместе с этим ощущение тревоги всё сильнее сжимало его сердце. Он не мог не думать о том, что будет дальше. Скоро место рядом с Джисоном опустеет. А вместе с этим исчезнет и тот яркий, красочный мир, который Хёнджин, сам того не осознавая, создал не только вокруг своего друга, но и вокруг самого Минхо. Для Минхо их встречи были чем-то большим, чем просто уроки или разговоры. В них он находил удивительное умиротворение, неуловимую лёгкость, которая позволяла ему расслабиться, словно ненадолго сбросить груз привычных обязанностей. Это были моменты, которые перезагружали его внутренний мир, наполняя его новой энергией. Но мысль о том, что всё это закончится после фестиваля, не давала ему покоя. Если у Хёнджина всё получится, а Минхо не сомневался, что так и будет, их дороги разойдутся. Сначала они, возможно, будут здороваться в коридорах, перебрасываться парой дежурных фраз, но с каждым разом этих слов станет всё меньше. Их редкие встречи растворятся в потоке дел и забот, пока совсем не сойдут на нет. Останутся только короткие, отстранённые кивки головы, как формальное приветствие. Минхо понимал, что это естественный финал. Всё в жизни имеет свой срок, и их взаимоотношения не исключение. Но разумное принятие этого факта шло вразрез с тем, что чувствовало его сердце. Пары пролетали незаметно, когда ты полностью погружён в процесс, который приносит удовольствие. Даже несмотря на усталость и ноющую боль в голове от переизбытка информации, Хёнджин не мог не наслаждаться этим. Его всегда тянуло к знаниям, но раньше упорство и негативный взгляд на своё безвыходное положение будто ставили заслон перед любыми другими эмоциями и чувствами. Сейчас всё было иначе, и он знал, кому за это благодарен. Минхо. Мысль о нём часто всплывала в голове Хёнджина, наполняя его тихой признательностью. Минхо не просто не отвернулся от него, когда тот нуждался в поддержке, но и был с ним искренним. Он никогда не пытался облегчить ему путь, не давал лишних поблажек, но именно этим и заслужил глубокое уважение Хёнджина. Но ещё больше он был благодарен ему за то, что позволил посмотреть на музыку другими глазами. Хёнджин хотел полюбить музыку ради друга, ради того, чтобы сохранить их связь. Но он понял, что любовь к музыке не может быть заимствованной или навязанной, её можно полюбить только своим сердце. Музыка так же индивидуальна, как и люди и подход к ней нужен соответствующий. Хёнджин начал находить в разных музыкальных жанрах, отдельных песнях, частички себя. Те самые скрытые уголки души, которые откликались на разные жанры и мелодии, словно на зов чего-то родного и давно забытого. Музыка стала для него не просто звуком, а невидимой, но мощной силой, которая соединяла его с самим собой. В ней он находил и умиротворение, и отражение своих самых глубоких страхов и переживаний. Каждый раз, когда что-то внутри болезненно сжималось, стоило включить музыку и становилось легче. Минхо был прав. Те самые обыденные звуки, что он когда-то упоминал, действительно создавали особую мелодию. Теперь Хёнджин понимал это по-настоящему. Когда он сидел дома, слушая, как крупные капли дождя стучат по подоконнику, он неосознанно начинал мурлыкать в такт, создавая собственные вариации мелодий. Это удивительным образом успокаивало его и помогало сосредоточиться. Однако это не означало, что Хёнджин перестал подшучивать над Минхо по этому поводу. Он всё ещё с улыбкой подкалывал его, когда выпадал удобный случай. Но теперь они оба знали, что их встречи всегда сопровождались особенной мелодией, которую могли услышать только они двое. Это была их личная симфония, сплетённая из диалогов, споров, смеха и общих переживаний. Они были её создателями и в их руках лежит забота о том, как эта мелодия должна окончиться. Лекции пролетали незаметно, но для Хёнджина учебный день заканчивался далеко не звонком последнего занятия. Наоборот, именно тогда для него всё только начиналось. После лекций он задерживался в стенах университета допоздна, исправляя старые работы и подтягивая оценки. В кабинете Минхо они часто оставались одни, погружаясь в доработки и обсуждения. Когда они заканчивали, Хёнджин почти бегом летел в хореографический зал, где его уже ждали Феликс и Джисон. Там они продолжали репетировать новый номер для фестиваля, оттачивая каждое движение до совершенства. Усталость накапливалась, но Хёнджин чувствовал странное удовольствие от этого безумного ритма, наполненного суетой, разными интересными и необычными событиями, новыми людьми и приятными разговорами. Всё это захватывало его с головой. А от наблюдения за собственными результатами, которыми он в очередной раз доказывал Минхо, что тот не ошибся со своим выбором, он каждый раз внутренне ликовал. Хотя, наверное, даже больше ему нравилось видеть одобрение на лице самого Минхо. Из-за этого не хотелось останавливаться ни на секунду. На работе Хёнджин тоже заметно оживился. Он искренне улыбался каждому посетителю, отпускал забавные комментарии и с лёгкостью поддерживал беседы. Его энергия была заразительна, и девушки, приходящие в кафе, воспринимали это внимание не просто как часть его профессионализма и хорошего настроения. Некоторые из них, не стесняясь, оставляли ему свои номера телефонов на салфетках, уверенные, что эта особенная улыбка и тёплое пожелание хорошего дня предназначались только им. Хёнджина это откровенно забавляло, а вот Джисон реагировал совсем иначе. Он, не скрывая, дулся на своего старшего каждый раз, когда очередная приглянувшаяся ему посетительница начинала откровенно флиртовать с этим высоким змеем-искусителем в овечьей шкуре. А когда к ним на смену ещё и заявлялся Сынмин, Джисон был готов уже волком выть. Этот парень умудрялся каждый раз подцепить его всё более изощрённо, чем в предыдущий. То он начинал говорить что-то едкое Джисону прямо под руку, из-за чего работа шла наперекосяк, то отпускал колкие замечания о его внешнем виде, что неизменно вызывало тихий смех у симпатичных посетительниц, то одаривал его очередным неуместным ласковым прозвищем. Как будто этого было мало, Сынмин иногда позволял себе вовсе дойти до крайности и неожиданно ткнуть Джисона пальцем в щёку! Джисон с трудом сдерживался, чтобы не взорваться. Остатки и без того слабой веры в божественное провидение покинули его окончательно. Ну чем он мог так согрешить, чтобы бог наказывал его таким образом? С другой стороны, никто ведь не запрещал ему, например, подмешать Сынмину в кофе слабительное и наслаждаться зрелищем его поспешного отчаливания в далёкие дали. Но здравый смысл быстро охлаждал его пыл каждый раз, когда он представлял что-то подобное. Он не хотел проблем ни для себя, ни для Хёнджина, если правда всплывёт. Пусть Сынмин и не был похож на проблематичную истеричку и вряд ли стал бы устраивать скандал, но рисковать не хотелось. Тем не менее, пару раз Джисон всё-таки не удержался и плюнул в его чашку. Конечно, он прекрасно понимал, что это ни на что не повлияет, но надежда жила. Вдруг его слюна обретёт ядовитые свойства и расщепит Сынмина на атомы? Однако, увы, пока что никаких благих вестей о загадочной смерти Сынмина не поступало. Тот, напротив, продолжал приходить с завидной регулярностью, нагло улыбаясь и уверенно занимая своё место в их заведении, как будто всё вокруг принадлежало ему. Хёнджин, в отличие от Джисона, был явно рад этому. Сынмин частенько заходил за пару часов до закрытия, а затем заботливо развозил их по домам. Для Хёнджина это была удобная и приятная рутина, а вот Джисону каждый раз приходилось прикладывать титанические усилия, чтобы сдержать своего маленького агрессивного внутреннего огра, который хотел выплеснуть всё накопившееся раздражение. Но Ким продолжал умело играть на его нервах, заставляя снова и снова вестись на свои дешёвые, но до невозможности эффективные провокации. Так и пролетела их неделя. Скомканно, активно, напряжённо и удивительно весело одновременно. Каждый день был наполнен репетициями и подготовкой, но теперь, в ночь перед фестивалем, казалось, нервничают абсолютно все. Трое друзей созвонились по видеосвязи, как только вернулись с финального прогона уже готовых выступлений. Эмоции захлестнули их с головой, никто не мог совладать с собственными переживаниями. Груз ответственности давил на плечи каждого, но особенно тяжело было Джисону. Он выглядел как смерть, бледный, болезненный и словно застывший во времени, почти не реагируя на попытки Хёнджина с Феликсом разрядить обстановку. Джисон был загружен мыслями о том, что мог где-то недоработать. Он очень переживал за качество музыки, лирики и исполнения. Как в своём номере, так и в номере друзей. Ему казалось, что его музыка слишком примитивна, лирика глупая, а исполнение банально. Он неустанно прокручивал в голове все возможные сценарии провала: вдруг из-за стресса он забудет текст, вдруг его голос дрогнет в самый неподходящий момент? Его охватывал страх буквально всего, что могло пойти не так. Хотя, справедливости ради, каждый из них разделял подобный страх. — Джисон, да брось. На нашем потоке люди даже половины того, что ты умеешь, не просто не знают, они и не слышали о таком! Ты наш музыкальный гений, спроси любого преподавателя, и они это подтвердят. — Ничего подобного. Я несчастный текст для песни к вашему номеру целую неделю дописывал и то всё ещё не до конца уверен в том, что он хоть для чего-то сгодиться. — Джисон, послушай. Ты написал песню с нуля меньше чем за неделю. Представь, сколько людей в мире не написали ни одной песни за всю свою жизнь. Пару миллиардов смело можешь приписывать, не прогадаешь. — Блюр написали свой главный хит «Song 2» за полчаса, Рем сочинили «Losing My Religion» за десять минут, а Пол Маккартни так и вообще написал « Yesterday » сразу после того, как проснулся! Песня буквально была готова в его голове! — И сколько из этих людей приврали, чтобы побить очередной никому не нужный рекорд? — Эти люди и так вошли в историю, им нет нужды врать о времени. — Хорошо, возможно, они не врали, но приукрасили уж точно. Готовая песня появилась в голове человека просто так? Интересно, сколько же недель он вынашивал текст и музыку до этого. — О чём ты говоришь? Джисон выглядел чуть более обиженным, чем обычно, в тусклом свете своей прикроватной лампы. Он комфортно устроился на кровати, скрестив ноги и крепко сжимая телефон в руках, будто от этого зависело его самообладание. Спор с Хёнджином шёл уже полчаса, но никакого прогресса не было. Джисон упрямо стоял на своём, а Хёнджин пытался удержать их разговор от полного эмоционального крушения. Тем временем, Феликс тихо удалился на кухню. Поставив телефон по удобнее, он выкрутил звук на максимум, чтобы продолжать слушать друзей, а сам принялся за готовку. Ему нужно было не только поужинать самому, но и собрать завтраки для себя и друзей на завтрашнее утро. Да и готовка помогала ему отогнать ненужные переживания. Хёнджин же, как всегда, нашёл убежище на балконе. Вдыхая разряженный вечерний воздух, высунувшись в окно, он пытался подавить свои собственные сомнения и тревогу, не позволяя им выйти на поверхность. Он знал, что для того, чтобы привести Джисона в чувство, ему самому нужно оставаться максимально собранным и спокойным. Но это было непросто. Когда Джисон начинал погружаться в бесконечное самокопание, вернуть его в реальный мир парой фраз было невозможно. Его мысли словно затягивали его в омут. И Хёнджин это знал. Он чувствовал, как напряжение Джисона рискует перекинуться на него самого, увлекая за собой в тёмную пучину апатии. — Я говорю о том, что песня, как и картина или танец, проходят определённые этапы во время своего создания. Сначала ты придумываешь концепт. Что-то тёмное, мрачное, таинственное? Или, может, что-то светлое, мотивирующее, дающее надежду? Возможно, что-то совершенно иное, не важно. Суть в том, что ты создаёшь картинку, видишь, как всё должно выглядеть в твоей голове. Потом начинаются первые наброски, попытки выразить то, что сидит в твоей голове. И именно на этом этапе ты и сталкиваешься с основной массой проблем, с которой могут столкнуться все люди искусства. И одно дело сравнивать себя со своими сверстниками, с теми, чьи навыки, насмотренность и опыт схожи и находятся примерно на одном уровне, но совсем другое дело сравнивать себя с людьми, которые потратили ни один десяток лет этому, отдав себя целиком и полностью делу всей их жизни. Чувствуешь разницу? — Я сравниваю себя с легендами, потому что они уже добились тех высот, которые мне и не снились. Я искренне восхищаюсь их талантом и изобретательностью. Их музыка вошла в историю, а я даже мечтать о подобном не могу. — Глупости, Джисон. Войти в историю может кто угодно, это абсолютно не показатель величия. — Не правда. Это в тебе говорит твой внутренний музыкальный хейтер. — Ты правда так думаешь? Хорошо. Все мы прекрасно знаем главный хит группы Нирвана, так? — Естественно. — И историю его создания тоже? Или мне стоит напомнить детали? — Курт вдохновился надписью на стене, оставленной его подругой, увидев в этом высказывании своего рода манифест, но позже разочаровался, узнав о том, что она просто написала название популярного дезодоранта. — Курт принёс группе только гитарный риф и припев. А басист группы и вовсе назвал мелодию «смешной», пока остальная часть группы отмалчивалась. Эта песня никогда не увидела бы свет, если бы сам Курт не настоял на её доработке. И ты правильно сказал о том, что Курт увидел в той надписи нечто большее, ведь именно это и мотивировало его продолжать. Только вот в конце концов абсолютно никто, включая самого Курта, не ожидал, что песня наберёт такую бешенную популярность. И уж тем более никто из них не думал, что её включат в список «ста величайших песен всех времён». — Курт был гением, все это знают. — Курт был талантливым и проницательным парнем «от народа». Он попал в настроение тех лет, его лирика, его образ жизни и мышление отзывалось у молодёжи, но это никак не говорит о его гениальности. Достаточно мельком взглянуть на текст их главного хита, чтобы понять, что ничего гениального в этой работе нет. — С каких пор ты орудуешь такими музыкальными познаниями в лоре группы из девяностых? — Ну мне всё же нужно тебя иногда бесить, так что потратить несколько минут моего времени не такая уж и проблема ради столь благой цели. Джисон, несмотря на своё напускное недовольство, позволил уголкам губ предательски приподняться в едва заметной улыбке, которую он тут же попытался скрыть, уткнувшись лицом в подушку, чтобы её не смог заметить Хёнджин. Только вот старший знал повадки своего друга от А до Я и прекрасно понимал, что пытается скрыть Джисон под этим жестом. Внутри разлилось приятное тепло. Он поддерживал с Джисоном разговор о музыке и у него даже получилось в чём-то его убедить! Видя, как Джисон заметнее расслабился, после их разговора и опять натянул одни из рабочих наушников себе на голову, поддаваясь только что накатившему на него вдохновению, сердце Хёнджина успокоилось. На мгновение воцарилась тишина, которая вскоре заполнила голову Хёнджина заглушенными до этого мыслями. Феликс, закончив готовить, успешно вырубился под их разговоры, оставив камеру включённой, Джисон, погружённый в создание музыки, казалось, уже потерял связь с реальностью, полностью растворившись в своих наушниках и ноутбуке, а вот сам Хёнджин, напротив, не мог найти себе места. Его беспокойство выливалось в хаотичные круги по квартире, словно он пытался убежать от собственных мыслей. Пускай, у него получилось успокоить Джисона и усыпить Феликса под их разговор, только вот кто успокоит сейчас его самого? Он так и не решился рассказать друзьям об их с Ли разговоре. Во-первых, это требовало объяснений, откуда взялась их внезапная близость, а во-вторых, Хёнджина охватывал страх. Но не страх провала или того, что шанс осуществить мечту может обернуться ничем. Больше всего его пугала реакция Джисона. Они только начали сближаться, Джисон постепенно стал больше доверять ему, открываться, и теперь Хёнджин боялся, что эта новость нарушит их хрупкий баланс. Что, если всё изменится? Что, если он потеряет то, что они начали строить? Ворох мыслей не давал Хёнджину спокойно лечь и уснуть, несмотря на всю накопившуюся за неделю усталость. Он лежал на кровати, бессильно глядя в потолок, мысленно перебирая события прошедших дней. Взгляд его неустанно скользил по темным углам комнаты, а в голове продолжали бушевать тревожные мысли. Он оставил свой телефон на зарядке в спальне, а сам, ещё раз посмотрев на иконки своих друзей, решил хоть немного отвлечься. Хёнджин не знал, куда идти, но чувствовал, что ему нужно вырваться из этого замкнутого круга мыслей. Не решив ничего конкретного, он накинул верхнюю одежду и вышел на улицу. Свежий воздух, казалось, должен был хоть как-то помочь ему. На улице было тихо, прохлада ночи заставляла его шаги быть более осмысленными и медленными. Он скользил взглядом по пустынным улицам, пустым лавочкам, сверкающим витринам магазинов, но ничто не могло затмить его внутренний мир. Ему нужно было развеяться, успокоить ураган мыслей в голове, и хоть немного отпустить весь тот накопившийся груз, который по ощущениям давил на его плечи и грудную клетку. Он направился к ближайшей автобусной остановке, где подошел последний автобус. Взгляд его упал на номер маршрута, но Хёнджин не стал обращать на него внимания. На этот раз он не хотел разбираться в том, куда поедет, или что будет в конце его пути. Он решил довериться маршруту, не зная, куда это его приведет. Он просто уселся в салон, позволяя водителю везти его, пока его мысли были где-то очень далеко. Автобус покачивался на дороге, а за окном сменялись пейзажи. Ночь тихо накрывала город, и лишь неяркие огни уличных фонарей освещали путь. Хёнджин, погрузившись в свои мысли, позволил себе забыть о времени. Он не торопился принимать решения, не спешил искать ответы. Он просто наблюдал, как размытые картинки мелькали за окном, как его район медленно отдалялся. Мысли путались, одни увлекали его за собой, другие пропадали, не успев сформироваться в его голове. Он размышлял о своём выборе, о действиях, которые предпринял за последнее время. Но ответы так и не приходили. Находясь в движении, он чувствовал, как его напряжение немного отступает, но понимал, что это всего лишь кратковременное облегчение. Он и не заметил, как его поездка подошла к концу. Его привёл в чувства водитель, который заботливо похлопал Хёнджина по плечу, сказав, что на этом его рабочий день окончен. Хёнджин вышел из автобуса, его шаги были медленными, а взгляд рассеянным. Он огляделся по сторонам, дома в округе выглядели знакомыми. Он обернулся и увидел, как автобус, который только что привёз его сюда, поехал на стоянку. Хёнджин продолжал смотреть ему вслед, но вдруг его взгляд зацепился за кое-что другое. Он замер. Прямо через дорогу он увидел до боли знакомые очертания деревьев, кустарников, редких фонарей и лавочек. Это был парк. Парк, в который он приходил с Соджуном. Парк, наполненный их маленькой скромной историей. Хёнджин почувствовал, как его шаги сами собой потянулись в ту сторону. Он не осознавал этого, но его ноги начали двигаться, а мысли как будто потерялись в пространстве. Он шёл без оглядки, будто невидимая сила влекла его, заставляя двигаться. Он шагал неспешно, его взгляд был пустым и остекленевшим, устремлённым прямо перед собой. Хорошо, что в этот момент рядом не оказалось людей. Наверное, со стороны он выглядел даже пугающим. Но вряд ли сам Хёнджин уделил бы этому хоть малейшее внимание. Хёнджин осторожно ступил на тропинку парка, как будто боясь нарушить тишину, спугнуть саму атмосферу этого места. Парк, казалось, встречал его с распростёртыми объятиями, словно долгие дни ожидал его возвращения. Хёнджин почувствовал, как он становится частью этого маленького мира, поглощённого тишиной и спокойствием, он чувствовал это где-то глубоко внутри себя. Тревога, которая так долго гнездилась в его груди, начинала отступать, и он впервые за день смог действительно вдохнуть полной грудью, ощущая свежий, ночной воздух. Оставляя за собой ряды деревьев и кустов, он сворачивал на уже знакомые ему тропинки, ведущие его невидимой нитью к тому самому месту, откуда всё и началось. Хёнджин почувствовал, как его сердце, несмотря на всю сложность текущего момента, снова наполняется теплом. Он ощутил, что он не один. Это ощущение не было связанно со страхом. Напротив, он ощущал, как его одиночество постепенно растворяется, как будто парк сам по себе становился его спутником, давая ему какое-то умиротворение, которое было ему так нужно. Наконец, перед ним появилась та самая скамейка. Всё было так, как он запомнил, без изменений, как будто время остановилось на этом месте. Хёнджин едва ли осознавал, как странно подметил это для себя, как будто эта скамейка могла исчезнуть. Облокотившись на деревянную поверхность скамейки, Хёнджин невольно поднял взгляд в небо. Сегодня оно было затянуто плотной пеленой облаков, от чего казалось, что Хёнджин вглядывается в саму тьму. В этот момент казалось, что небо поглощает всё вокруг, и сам Хёнджин, как и всё пространство вокруг него, будто застыл во времени. Перед его взглядом словно была бездна, безбрежная и бесконечная, и он не мог оторваться от неё. Где-то там, за этим облачным покрывалом, прятался целый мир. В голове Хёнджина всплывали воспоминания. Он с лёгкостью воссоздавал в своём воображении картину яркого звездного неба, которое он видел, сидя на этой самой скамейке. Он был так увлечён, что не заметил человека, который подсел к нему и так же молча стал всматриваться в небо. — Только когда достаточно темно, мы можем увидеть звёзды. Хёнджин медленно развернулся в сторону говорившего с ним человека и улыбнулся, удивлённо встречая знакомое лицо. На другом краю скамейки сидел Соджун, его взгляд был устремлён высоко в небо, как будто он тоже искал ответы в этом безбрежном, затянутом облаками пространстве. Морщинки в уголках его глаз выдавали такую же самую широкую улыбку, которая расползалась и на лице самого Хёнджина. А внешний вид музыканта был окутан привычной для него аурой спокойствия и уверенности, что было так знакомо и успокаивающе. Хёнджин вновь вернулся к созерцанию тёмного неба, погружаясь в раздумья о сказанных Соджуном словах. — Думаю, звёздам не подвластно пробиться сквозь густые облака, даже если бы весь мир погрузился в темноту. Их единственное преимущество в ночи легко омрачается такой банальной причиной, как погодные условия. — Если звёзд не видно, это не значит, что их нет. — Звучишь в точности, как мой дедуля. — Я был бы не против с ним пообщаться с глазу на глаз. — А что, со мной общаться уже не интересно? — Мне было бы интересно пообщаться с человеком, который так хорошо воспитал своего внука. Ты уже как-то рассказывал о том, как сильно любишь и уважаешь своего дедушку. — Это правда, дедуля был удивительным человеком, и я многим ему обязан. С детства все, даже самые глупые вопросы, я всегда бегал задавать именно дедуле. И он никогда не смеялся надо мной и не отмахивался. Он часами напролёт мог рассказывать мне о том, почему небо голубое, а трава зелёная. А его рассказы о звёздах… Я жалею, что слушал их в пол уха. У него был удивительный голос. Мне просто нравилось слушать его, из-за чего я часто упускал суть сказанного. Раньше меня это не беспокоило, ведь мне казалось, что я всегда смогу услышать ту же историю вновь, стоит только попросить. Но, когда дедушка умер, я… Я заговорился, да? Ахаха, извини, я слишком увлёкся. — Продолжай, мне правда интересно тебя слушать, светлячок. Их взгляды встретились, и в этот момент, несмотря на тусклый свет фонаря, который едва освещал лицо Соджуна, Хёнджин не мог не заметить искренние огоньки, которые так и искрились в его глазах. Приятное тепло проникало в сердце Хёнджина, согревая его изнутри. Соджун был одним из немногих людей, кто по-настоящему интересовался им, не требуя ничего взамен. И это вызывало в нём ощущение благодарности. Даже несмотря на всю загадочность личности Соджуна, его необыкновенную скрытность и порой странную манеру вести себя, Хёнджин ощущал внутреннее спокойствие рядом с ним. Он доверял ему, безусловно. Это доверие не было основано на словах или поступках, а на каком-то глубоком внутреннем ощущении, что этот человек не может причинить ему боль, не будет искать в их отношениях личную выгоду и уж точно не будет распыляться на ненужную лесть. — Может, как-нибудь в другой раз, когда звёзды будут видны, и я смогу вспомнить и показать тебе созвездия, о которых мне рассказывал дедушка. — Дедушка рассказывал тебе легенды о звёздных божествах? — Нет, а что за звёздные божества такие? — В японской культуре таких было крайне много. К примеру, богиня Аматэрасу является олицетворением Солнца, а один из её братьев, Цукуёми – божеством Луны. Два бога, что породили их, Индзанами и Индзанаги, отожествлялись с небом и землёй и соединились браком, обойдя кругом небесный столб. Этот столб – не что иное как центр мира, которому соответствует центр звёздного неба, Полярная звезда. — Соджун, ты так много знаешь о легендах и мифах из-за «Дельты»? Соджун молча уставился на небо. Его взгляд казался застывшим, поглощённым мыслями, которые были далеко от всего происходящего вокруг. Хёнджин чувствовал, как внутри него растёт неловкость. Он не подумал, прежде чем задать такой личный вопрос, и теперь, наблюдая за молчанием Соджуна, уже успел пожалеть об этом. Он знал, что с Дельтой определённо связана какая-то история, что оставила след в жизни музыканта. Это было видно невооружённым взглядом. Его взаимоотношения с Бастет так же были куда сложнее и запутаннее, чем могло бы показаться на первый взгляд. Наконец, музыкант сделал глубокий вдох, прикрыл глаза и усмехнулся. Когда спустя время он вновь открыл глаза, то развернулся к Хёнджину в пол оборота, встречаясь с настороженным и напуганным взглядом младшего. Даже несмотря на то, что Соджун улыбался, его глаза были полны грусти и глубоких размышлений. Не исключено, что вопрос Хёнджина запустил череду воспоминаний в его сознании. — Людям свойственно выстраивать ассоциации и находить новые метафоры для себя и мира вокруг них. Так было раньше, так будет и в будущем. Все участники Дельты нашли отражения себя в персонажах мифологии древнего Египта. Это помогало выражать себя в творчестве, не беспокоясь о мнении окружающих. — И именно поэтому, несмотря на то что ты не являешься частью группы, ты носишь маску. — Как я и говорил, когда привыкаешь, она перестаёт на тебя давить. Но, по правде говоря, иногда это выматывает. Необходимость прятать чувства от других людей, выстраивать стены и личные границы, порой намного более жёсткие, чем это требуется в обычной жизни, крайне утомительно. — Моё общество тоже тебя выматывает? — Что? С чего ты взял? Хёнджин отвёл взгляд в сторону и невесело усмехнулся. Внутри что-то сжалось, и казалось, что ответ на его вопрос был ясен, как день, давно известный и понятный. Соджун заметил его реакцию и подсел ближе, делая это тихо и аккуратно, чтобы не спугнуть юношу. Он заглянул в глаза Хёнджину, пытаясь понять, что тот сейчас ощущает, что творится у него в голове. Хёнджин встретился с его взглядом, в его глазах читалась лёгкая обида и настороженность. Он крепче прижал руки к груди, слегка подрагивая от резко пробравшего его тело холода. — Ты же не можешь в полной мере расслабиться в моём присутствии. Разве это не утомляет? Необходимость продолжать скрываться, отстаивать свои границы и выстраивать со мной стены. Ты же сказал, что это утомительно. — Я не считаю время, проведённое с тобой утомительным. Ты первый человек, с которым мне хочется проводить время несмотря на маску. И ты первый, кто не требует от меня снять её как можно скорее. — Не пытайся меня утешить только для того, чтобы я не расстроился. Я всё понимаю, Соджун. — Думаешь, что правда всё понимаешь? Хах. Тогда, может ты знаешь, почему я называю тебя светлячком? — Это потому, что я попросил тебя придумать мне прозвище пооригинальнее. — Я не разбрасываюсь подобными вещами, Хёнджин. На самом деле, для меня ты и правда светлячок. Ты рисовал в моих глазах звёзды, но мои глаза их не замечают, когда рядом находится нечто более драгоценное и удивительное. Светлячки могут заменить звёзды в дни подобные этому. Если созерцания звёзд зависит от хорошей погоды, и ты в любой момент можешь поднять голову и увидеть желаемое свечение, а вместе с тобой его увидят миллионы других людей по всему миру, то свечение и танец нескольких десятков светлячков не многим удаётся увидеть. Это и делает их куда более красивыми, редкими и прекрасными. — Да, звёзды доступны для большего количества людей, но мне кажется, это не делает их менее особенными и прекрасными. По крайней мере в моих глазах. Звёзд много, они кажутся одинаковыми и мало кого будет волновать, что скрывается за той искристой маленькой точкой на небе. А ведь большинство из них уже умерли, но их свет несмотря ни на что украшает наше небо каждую ночь, какие-то находятся на последнем издыхании, а каким-то ещё только предстоит осветить наше небо своим свечением. И их свечение не будет напрасным, пока на свете будет существовать хотя бы один человек, который будет стараться смотреть не только на красивую картинку на небе. Может, ты и считаешь меня светлячком, потому что звёздное небо тебе изрядно надоело, но для меня ты именно звезда. Самая яркая и удивительная звезда на небосводе. И мне интересно, что происходило с тобой до того, как ты стал сиять и что ещё только произойдёт в будущем, из-за чего ты начнёшь сиять ещё ярче. Парни продолжали смотреть друг другу в глаза даже после того, как смысл в словах постепенно пропал. Каждый из них старался закрепить в своём разуме слова другого и подкрепить свои собственные слова тишиной, которая сейчас говорила громче любых слов. Хёнджин почувствовал, как лёгкий осенний ветерок уносит с собой все переживания, которые он принёс с собой в этот парк. В его душе постепенно отпускала тяжесть ответственности и тревог. Вместо этого в воздухе витало ощущение лёгкости, комфорта, лёгкой смущённости и некого таинства момента. Соджун, первым нарушив молчание, отводит взгляд, наклоняет голову и приглушённо смеётся. Хёнджин и сам заражается непонятным весельем, которое действует слегка отрезвляюще. Будто, чем дольше парни сидели бы в молчании, тем больше начали бы тонуть в глазах друг друга. Соджун поднимает голову, снова вглядываясь в небо. Лёгким жестом руки он указывает прямо над собой, а Хёнджин, пытаясь понять, что же привлекло его внимание, следит за его движением. Однако вместо того, чтобы что-то увидеть, Хёнджин всё так же видит лишь чёрное, затянутое облаками небо. — Даже не видя звёздного неба, можно сказать наверняка, что за пеленой облаков, ровно по центру неба, высоко над нашими головами, находится Полярная звезда. Знаешь, что отличает эту звезду от остальных? — Понятия не имею. — Она почти всегда находится прямо в центре небосвода, и несмотря на время суток, день или месяц, звёзды, созвездия и Луна будто кружатся вокруг неё одной. Это единственное небесное тело, которое человек всегда увидит на том самом месте, где видел его в прошлый раз. В японской культуре Полярной звезде соответствовало божество известное, как Мёкэн. Мёкэн считался повелителем среди звёзд, управлявшим движением остальных звёзд на небе и судьбами людей на земле. Он же почитался и как покровитель мореплавателей и путешественников. — Вы так похожи. Соджун снова перевёл взгляд на младшего, наблюдая за тем, как тот улыбается своим мыслям, с искрящимися глазами смотря в тёмное небо. Хёнджин был полностью поглощён моментом, хотя его взгляд явно был расфокусирован. Лицо младшего выглядело уставшим, под глазами плотно заселились синяки. Свет фонаря лишь подчёркивал его бледную кожу, а холодный ветер, игравший с его волосами, добавлял яркий румянец на щеки и кончик носа. Хёнджин несколько раз постарался пригладить выбившиеся из-за ветра пряди, и музыкант увидел, насколько сильно у него дрожат пальцы рук, на которых красовались многочисленные мозоли и микропорезы. Рука потянулась к младшему неосознанно, и Соджун сжал между пальцев мягкие пряди волос, которые продолжал выбивать ветер. Хёнджин снова провёл рукой по волосам, в желании пригладить их, но вместо этого их с музыкантом руки соприкоснулись. Соджун поспешил одёрнуть руку, а Хёнджин старался делать вид, что не обратил никакого внимания на то, что только что произошло, хотя его щеки стали ещё более красными. Они вели себя, как школьники. Несмотря на то, что они уже держались за руки и сидели в обнимку, столь невинное прикосновение, взгляд или слово то и дело заставляли их неловко улыбаться, отводить взгляд и испытывать весь спектр радости и паники глубоко внутри себя. — Ты выглядишь измотанным. Неужели так нервничаешь перед выступлением в университете? — Джисон и об этом уже успел проболтаться? — Не мне тебе рассказывать, насколько громким и многословным становится твой друг, когда нервничает. — Нужно набить его рот поролоном, может, будет меньше разбалтывать. — Значит, всё-таки беспокоит. — Не то, чтобы беспокоит. Ну, может, только самую малость. Только не вздумай кому-то об этом проболтаться. — Ну, не могу обещать, что нас не подслушают какие-нибудь белки, живущие в парке. — Главное, чтобы городская белка ни о чём не узнала. Образ, сам должен понимать. — Конечно, конечно, моя принцесса. Хёнджин замахивается рукой в сторону музыканта, но тот ловко перехватывает его руку и оба парня заливаются искренним смехом, вступая в шуточную борьбу. Соджун, хоть и держал руки Хёнджина в крепкой хватке, не позволяя тому нанести по нему ни одного удара, был крайне аккуратен, периодически ослабляя хватку, чтобы не прочинить младшему боль. Немного успокоившись, Хёнджин всё же перестал порываться наносить по Соджуну беспорядочные удары. Он уже не пытался сопротивляться или продолжать борьбу, ощущая, как напряжение внутри него уходит, уступая больше места спокойствию. Соджун же продолжал смотреть на Хёнджина мягким взглядом, тихонько поглаживая замёрзшие руки парня мягкими круговыми движениями большого пальца. Это было так нежно и успокаивающе, что Хёнджин почувствовал, как его мысли немного замедляются, а тело согревается. Это помогало настроиться на нужный лад и набраться сил и смелости, чтобы начать говорить. — Ну и наглая же твоя кошачья морда, Соджун. И как тебя Чан с Чанбином выносят вообще? — С уважением и благодарностью за то, что судьба их свела со мной. Это, кстати, и к тебе относится. — Мне хватает уже одного молодого и подающего надежды преподавателя в моей жизни, к которому я отношусь с уважением и благодарностью. Давай придумаем тебе какую-нибудь другую эмоцию. — Ууу, так место в твоём сердечке занято девичьей романтической фантазией номер один. Я оскорблён. — Не тебе обижаться. Музыканты расположились на втором месте влажных девичьих снов. — С чего ты взял, что меня устоит второе место? Тон их диалога всё ещё оставался шутливым и игривым. Только вот сам Хёнджин переставал осознавать грань между шуткой и правдой с каждым новым сказанным словом. Его ответы, полные лёгкости и веселья, подстраивались под манеру Соджуна, и он не прекращал подражать его поведению, не подавая виду. Только вот Хёнджин не мог игнорировать как его сердце начинало биться быстрее с каждым новым мимолётным взглядом на Соджуна. Он пытался спрятать свою реакцию, но её было трудно скрыть. И каждый раз Хёнджин был готов прописать себе затрещину, за то, что сердце начинало беспорядочно стучать, а сам младший не мог усидеть на месте из-за непонятно откуда взявшейся нервозности. Не слишком ли сильно он переживает из-за таких мелочей? Он всегда был уверен, что может контролировать такие моменты, ведь с ним и раньше флиртовали. Но флирт, с которым он сталкивался раньше, всегда был прямолинейным и неказистым. Он знал, как реагировать, знал, как держать ситуацию под контролем. Это было просто. Но с Соджуном было иначе. С ним всё и всегда было слишком непредсказуемым. Все их диалоги, все взаимодействия, всё их существование рядом друг с другом наполнялось неизвестностью будущего. Они никогда не обсуждали, что ждёт их в будущем, и потому всё их общение не было направлено на то, чтобы удерживать связь, цепляться за неё. И даже в моменты флирта, Соджун всегда умело проводил тонкую грань между игрой и реальностью. Его слова почти всегда звучали двусмысленно, оставляя Хёнджину море вопросов, на которые тот никогда не мог найти ответов. Но даже когда все мысли о серьёзности его намерений начинали заполнять голову младшего, Соджун быстро возвращался к обычной речи, не давая Хёнджину шанс углубиться в размышления или придать их общению какой-то вес. Но именно эта неясность, этот постоянный баланс между возможным и невозможным, как ни странно, притягивали Хёнджина. Даже несмотря на все ощущения дискомфорта, от того, что он не может контролировать происходящее, было что-то особенное в их маленьких играх «кошки мышки», в том, как они оба понимали, что заинтересованы друг в друге, но при этом ни один из них не делал явных шагов, чтобы приблизиться друг к другу. — Мало ли, что тебя не устраивает. Ты музыкант, и ты сам сказал, что учителя находятся на первом месте в списке фантазий. За язык тебя никто не тянул. Так что смирись с тем, что тебе придётся довольствоваться лишь вторым местом в чьём-то сердечке. — Меня не интересуют другие сердца, светлячок. Есть только одно сердце, которое вызывает во мне искренний интерес. — Вот так новости. И как давно сердечко сурового рокера оказывается похищенным? Кто счастливчик? Или это та самая неразделённая любовь? Лиричная и беспощадная, но самая подходящая для вдохновения музыканта.. — Тебя не учили, что чрезмерное любопытство вредно для здоровья? Меньше знаешь, крепче будешь спать. У кого-то конкурс на носу, а он сидит в парке посреди ночи, вместо того чтобы смотреть десятый сладкий сон в своей постели. — Я всё равно не уснул бы. Слишком много мыслей в голове, нужно было проветрить разум. Из нас троих только Феликс и выспится. Когда я уходил, он уже спал, а вот Джисон опять засел за написание музыки. — Я мог бы тебя выслушать, если тебе нужно выговориться. Или мы можем просто посидеть в тишине, если ты не хочешь сейчас разговаривать. Тёплая хватка на ладони Хёнджина стала ещё более ощутима. Будто Соджун придавал важности своим словам через этот жест, подчёркивая, что то, что он говорил идёт из его сердца. На мгновение Хёнджин замешкался, беспорядочно бегая глазами по тёмному лицу музыканта. Тот смотрел в ответ мягко и спокойно, его взгляд не давил, но давал младшему всё необходимое время для размышлений. Казалось, Соджун всегда был готов его слушать и ждать, безо всяких торопящих слов. И всё же, как бы Хёнджину не было тревожно, ему не хотелось превращать этот момент в собственную психотерапию. Не в этот вечер. В конце концов, он даже с Минхо решил не делиться своими сомнениями по поводу предстоящего выступления, хотя именно он и был инициатором всей этой сомнительной идеи. Хёнджин перевёл взгляд в небо, туда, где ещё недавно царила непроглядная тьма. Сейчас же его взору открылся небольшой участок неба, где ему мерцала одинокая звезда. — Соджун, расскажи мне ещё что-нибудь о звёздах. Краем уха Хёнджин услышал подобие смешка, слетевшего с уст Соджуна. Музыкант придвинулся ближе и приобнял младшего за плечи, отслеживая куда был направлен его взгляд. Носа младшего коснулся лёгкий, еле заметный аромат хвои, который он в самом начале перепутал с родным запахом парка, в котором они находились. Но последовавший следом аромат кофе напомнил ему о том, с кем он прямо сейчас находился рядом. Хёнджин расслабился и слегка обмяк в объятьях Соджуна, слушая его размеренный голос и вдыхая его аромат. Даже если он не запомнит, что шептал ему Соджун о плеядах, он запомнит этот вечер. Запомнит этот момент, когда бурю в его душе и мыслях смог успокоить всего один маленький диалог.