Hassliebe

Голова гудит. За окнами машины проносится ночь и трасса области, что чуть позже сменяется темными деревьями, сквозь которые проезжает Арсений. Он включает дальний свет, освещая почти непроходимую чащу леса — на улице глубокая ночь, фонарей здесь, конечно же, нет, лишь едва заметная среди тьмы борщевика колея для машины. Дом встречает его светом на первом этаже и в одной из комнат на втором — и Арсений очень надеется, что это Катя решила не оставаться в клубе, а вернулась домой. Так и оказывается — когда Арсений проходит в гостиную, что встречает его уже привычным теплым светом камина, плавно текущим по коричневым стенам и кожаной мебели, он замечает Варнаву сидящей на диване. Она поднимается навстречу, смотрит обеспокоенно — видит, как обычно, все по глазам. Вздыхает и молча обнимает, гладит по волосам мягко, когда Арсений опускает голову ей на плечо — Катя умная, слишком умная, и поняла все, конечно, так же, как и понял Арсений. — Я рад, что ты не осталась там, — признается он, отклоняясь, но продолжая мягко обнимать. — Заяц… кажется, скоро сорвется. — Он сбежал, — с усмешкой говорит Варнава, и в глазах ее мелькает тепло от заботы. — Потому что понял, что я не уйду, пока они там. А значит, поесть не удастся. Ну и я ушла следом, уже как-то не было настроения веселиться. Они садятся на диван, Катя берет с кофейного столика два бокала с виски и передает один Арсению — он кивает, улыбаясь благодарно, и делает глоток, прикрывая глаза и выдыхая. Как он устал. А ведь все, кажется, лишь начинается. — Я, кажется, проебался, Кать. — С этим мальчишкой? — вскидывает бровь Катя; в ответ на тяжелый взгляд фыркает. — Что? Я же говорила, что ничего хорошего эта затея не принесет… — Как видишь, ты ошиблась, — Арсений садится ровнее, опуская бокал на колено. — Его сестра связана с Сережей. Потому что с ним связан Заяц, а с ним — этот парнишка с фотки… И не зови его так. — Мальчишкой? А чего-о? — опять опуская важную тему, издевательски тянет Катя. Прищуривается, облизывая с губ оставшийся виски. — Чувствуешь себя педофилом? — Ты знаешь, что люди меня не интересуют, — фыркает Арсений, отклоняясь к спинке назад; все-то ей лишь одно на уме. — М-м, ну да. С каких пор? Все-все, — хихикает она, перехватывая грозный взгляд. — Прости. Просто пытаюсь поднять тебе настроение. А что, мне понравилось в клубе… Почему у нас с тобой еще ни с кем не было тройничка, Арс? В целом, можно даже с этим Антоном, сгодится… Арсений не выдерживает — тихо смеется, прикрывая улыбку бокалом, и стреляет в Варнаву теплым взглядом из-под ресниц. Та довольно улыбается и коротко почесывает длинными ноготками его плечо — как кошка, ей Богу. Или лиса. Такая же хитрая, роскошная хищница. Несколько минут они молчат — наблюдают за языками пламени в камине, раскатывают на языке горечь виски. Катя успокаивается — слегка прикрывает глаза, греется под теплым светом гостиной, ведь замечает, что напряжение Арсения действительно отступает. Тот не отводит взгляда от камина, медленно перекатывая в пальцах бокал — и думает. Все о том же, о чем думал в машине по дороге домой — но сейчас, рядом с Катей, рассуждать выходит спокойнее. — Надо дождаться новостей от Иды, — говорит он, и Катя лениво переводит на него взгляд. — Если эта Лиза и правда там… — То Антона ждет большое разочарование, — хмыкает Катя. — А если нет? Так и будешь носиться с ним? Арс, — Катя хмурится, видимо, замечая, как тот отводит взгляд. — Ну ты же не серьезно? Он просто человек… — Не серьезно, — успокаивает, хотя губы зажевывает. — Я… не знаю? Как будто мне хочется… Знаешь, видимо, с Сережей не получается, — губы трогает горькая улыбка, — и поэтому мне хочется помочь ему. Не думать об… этом всем. Хотя, получается, все равно продолжаю бросать Сереже вызов, — поджимает губы, вспоминая их с Антоном поход в полицию и морг. — Глупо? — безэмоционально, будто бы и не вопросом даже, смотрит на Катю. — Нет, — ровно отвечает Катя. Мягко улыбается, разворачиваясь на диване в пол-оборота, чтобы смотреть в глаза. — Нам сейчас ничего не остается, так что это просто твой способ пытаться делать хоть что-то. Да и твоя чуйка редко тебя обманывает, Арс. Я просто переживаю. Если Матвиенко узнает, что ты связан с человеком, а он узнает, то… — Я знаю, — обрывает Арсений. Внутри от тона голоса Кати — болезненно сводит. — Матвиенко, Матвиенко… Это же Сережа, Кать. Почему ты… — Потому что я уже разделила в своей голове Сережу, которого знали мы, и того, кем он стал сейчас, — Варнава едва заметно хмурится — видит, как загорается взгляд у Арсения, как и каждый раз при обсуждении этой темы. — Я понимаю, Арс, ты хочешь все изменить. И да, знаю, что ты не послушаешь меня. И других не слушаешь. Поэтому просто прошу быть осторожным. Мы в любом случае с тобой, — она протягивает руку, касаясь кистей, что сжимают рокс. Алый шпинель в ее кольце отражает блик света, словно подмигивая. И снова — больно. — Я верю, что еще не поздно, — Арсений хочет, чтобы это звучало упрямо, вызовом; но звучит до дикости обреченно. Катя грустно улыбается, слегка сжимая его пальцы. Не говорит ничего — и, наверное, Арсений за это ей благодарен. Она отклоняется к столику, берет графин, чтобы добавить им виски — Арсений разглядывает, как золотые блики света растворяются в темном напитке. Как странно выходит, что Антон ненароком оказывается связан с тем, ради чего Арсений вернулся. Наверное, стоит рассказать ему правду, а потом убедить уехать. Или подержать под присмотром сутки, чтобы вышла вся вербена, и внушить это сделать. Впрочем, тот наверняка захочет сделать это и сам. Если подозрения Арсения подтвердятся — а они подтвердятся, он чувствует — смысла оставаться в городе у Шастуна банально не будет. Теперь Арсений уверен — та Лиза, которую знал Антон, все же мертва.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

Стас: Ко вторнику жду черновик репортажа) 17:12 Антон закатывает глаза и, затянувшись сигаретой, вырубает телефон к черту. Ко вторнику, ага, как же. Когда сегодня воскресенье. Уже бежит, летит. Пусть скобочку эту себе в жопу засунет, а заодно и собственную наивность. Это все, конечно, неправильно — саботировать собственную работу, да еще и на начальника наезжать. Пусть и в своей голове. Не может же Стас знать всего, что знает Антон — про вампиров, про пропавшую сестру, про ноющее отнюдь не от растяжения плечо… Впрочем, Стас, можно сказать, это и пытается узнать, вот только… Антон не знает, хочет ли об этом рассказывать. Вопреки собственным выебонам он действительно открывает «ворд», разблокирует телефон обратно, заходя в заметки, которые написал за эти дни, и долго пялится в пустой лист на мониторе. Должен ли Антон вообще писать эту статью? Должен ли рассказывать миру о вампиризме? У него ведь, если подумать, даже нет доказательств — лишь собственные истории, которые больше похожи на бред сумасшедшего. Антон в этом моменте жалеет, что все же не сделал фотографии тогда, в морге — но следом вспоминает слова Арсения о том, что вампиры очень хорошо охраняют свои тайны «уровнями выше». И что, даже если Антон эту статью выпустит, информацию быстро подчистят. Врать претит собственной чести — Антон ведь и правда, еще много лет назад, шел в журналистику именно в поисках правды. В поисках справедливости — не только ради других людей, но и, наверное, ради собственной совести; что он делает этому миру хоть что-то. Хоть как-то заглаживает перед ним вину за то, что когда-то ничего не смог сделать, потому что банально испугался. Белое лицо матери в холодильнике морга маячит перед глазами. Антон промаргивается, осознавая, что залип в погасший монитор — сигарета в пепельнице рядом уже стлела до фильтра. В груди тянет ноющей болью, и Антон поджигает еще одну сигарету, чтобы смолами затушить ее снова — к черту, он не должен об этом думать. Не сейчас точно. Однако сил на то, чтобы нафантазировать историю о маньяке или группировке, подтасовать информацию от жителей города — в себе не находит. Он знает, как это делается, прекрасно знает, как написать такую статью, в которую все поверят — чтобы и подозрений не вызвать, и воды вместе с тем налить, будто бы что-то таки узнал. Антон не покрывает вампиров — ни за что в жизни — но спустя несколько прошедших дней в их окружении осознает предельно тот факт, что правду они вскрыть не позволят. У Антона банально — не хватит сил. А людям, банально — не нужно узнавать о том, кто живет рядом с ними. Антон косится на телефон, закусывает губу. Арсений не пишет. Почему Антон ждет — самому себе объяснить не может. Точнее, почему ждет, еще может понять — чтобы решить, действовать дальше самому или все-таки чувствовать себя капельку безопаснее под вампирской защитой. Намного сложнее себе объяснить, почему мысль о том, что Арсений не напишет вообще, вызывает тревогу далеко не из-за потери удобного союзника. Антон встряхивает головой, чтобы отогнать от себя глупые мысли. И поднимается из-за стола, по пути забрасывая в раковину чашку, а ноутбук окончательно закрывая. В конце концов, Антон и сам на что-то способен. Такси довозит его до дома Лизы за десять минут — Антон останавливается у подъезда, закуривая и осматриваясь по сторонам. Находиться на улице одному по-прежнему тревожно — но Антон себя пересиливает. Просто банально надеется, что Заяц не следит за ним круглосуточно, поджидая удобный момент для нападения — это было бы даже грустно, в плане личной жизни того. Да и Антон наивно предпочитает уповать на страх того перед Арсением — вполне себе очевидный, который наверняка не позволит ему нападать на Антона своими руками. О «молодых» вампирах, которых он может отправить вместо себя, Антон предпочитает не думать. Мало ли, что Арсений сказал. Вон, абсолютно пустая улица, обычного города, темнеть начинает едва… Антон выбрасывает сигарету и поднимается на второй этаж. Косится на дверь Клавдии Ивановны — фантомно даже как будто бы слышит шорох наблюдающей за ним старушки за дверью, — но звонит в другую дверь, ту, что рядом с Лизиной. Дима открывает через несколько трелей — вскидывает брови удивленно, осматривает всего Антона; визита явно не ждал. — Ого, Тох, ты чего тут? — Поговорить нужно, — Антон замечает, как напрягается Журавль от серьезности голоса. — Пустишь? Дима губы поджимает. Не говорит «заходи» — просто в сторону отходит, пропуская, и Антон убеждается в очередной раз, что не зря все это время чувствовал, что Дима знает больше, чем говорит. Они вновь проходят на кухню. — Чай? — предлагает Дима, остановившись напротив стола. — Можешь просто дать мне вербену, чтобы я глотнул ее на твоих глазах, и успокоиться, — не может скрыть раздражения в голосе Антон. — Чего, блять? Дима вскидывает брови, выглядит сбитым с толку — но по поднимающейся в его взгляде ответной волне раздражения Антон понимает, что угадал снова. Черт, сука. Да, это неприятно — недоверие Димы, которого Шаст уже начал считать другом. Впрочем, это и правда проблема сугубо Шастуна — и потому он сам встает, проходит к тому ящику, где у Димы лежит вербена, и поворачивается к нему, показательно откупоривая бутылек и делая глоток, не отводя взгляда. А потом под ошалевшим взглядом Журавля возвращается за стол, складывая ногу на ногу и вызывающе смотрит на него. — Расскажи мне честно, Дим. Кто ходил к Лизе? Все ответные агрессивные эмоции из взгляда Журавля исчезают мгновенно — в глазах появляется растерянность, сменяющаяся напряжением. — Я уже говорил, я не… — Это были вампиры, да? — голос напрягается в ответ против воли; Антон сжимает ладонь в кулак. — Такой темненький, с челкой, вампир? Верно? Отвечай! — рыкает, резко ударяя по столу. Дима вздрагивает, взгляд его вспыхивает — он делает шаг к Антону, будто бы хочет ударить, но тормозит, повышая голос в ответ: — Прекрати! Совсем ахуел, Антон?! — Ты мне не веришь, — Антон одним движением встает, оказываясь к Диме нос к носу, взбешенно смотря в глаза. — Почему, Дим?! Почему ты не рассказал мне про это? Я думал, что ты помогаешь мне, что… — Потому что это вампиры, Антон! — отсекает Журавль, выдерживая давление. — Как же ты не поймешь? Он еще пару мгновений смотрит в глаза, молчаливо отвечает на выпад — задетый тоже, заведенный — а потом опускает голову, вздыхая, и отходит к подоконнику обратно. Берет с него пачку сигарет и зажигалку, достает одну сигарету и закуривает, прислоняясь лопатками к окну и отводя взгляд. Антон поджимает губы, возвращаясь за стол, и молча наблюдает за Димой. У того сигарет дома не было раньше. По крайней мере, в последнюю встречу. — Потому что мне страшно, Антон, — говорит тихо Журавль, и вся агрессивность из его тона уходит. — Потому что я у Клары один, и если со мной что-то случится, а ей станет лучше… Я должен ее дождаться. Лиза дорога мне была, да, — он возвращает к Антону взгляд; тот болезненно блестит, — но моя семья мне дороже. И жизнь тоже. Прости. — Что ты имеешь в виду? — Сережа, — говорит Дима уже известное Антону имя. — Тот парень, что ходил к ней. Вампир. Я понял это, когда… Я увидел у Лизы след, — Дима закусывает губу, замечая, как бледнеет, замирая, Антон. — Это было уже после того, как ту девушку под моими окнами загрызли. Я уже знал про них что-то… А потом увидел у Лизы укус. — Он использовал ее, чтобы… — шепчет едва слышно Антон. — Может быть. Я пытался говорить с ней, пытался образумить, но… Это было так странно, — он отводит взгляд, затягивается с силой, и его пальцы подрагивают едва заметно наравне с голосом, который пропитывается злостью. — Она мне, блять, уверяла, что это не опасно, что этот Сережа другой… Он ей то ли мозги промыл своим внушением, то ли просто как женщину успешно очаровал… — Когда это было? Когда вы говорили? — В последний раз — четвертого августа. Да, — запально выдыхает Дима, перехватывая взгляд Антона, — я спиздел. Она пропала после этого разговора, Антон. На следующий день я и звонил ей, и в дверь стучал, хотел извиниться, потому что мне показалось… Мне показалось, что я сделал что-то непоправимое. Своими словами. Потому что я сказал ей много дерьма, оскорбил тем, что не верил в ее чувства к этой мрази. — Два месяца… Почти два месяца… — шепчет, осознавая, Антон, и изнутри поднимается ледяной ужас от каждого следующего слова Димы. — А мне было страшно, Антон! До сих пор, блять, страшно. Потому что Лиза исчезла, потому что ее, наверняка, убили, — Диму начинает трясти сильнее; сигарета выпадает из рук, но он этого не замечает, потому что смотрит на Антона сорвавшись, отчаянно. — А, значит, этот вампир может прийти и за мной. Потому что я знал. И поэтому, когда пришел ты и стал вынюхивать… Да, я трус, я знаю, блять, но ради дочки, мне похуй, веришь, нет? Я пытался, Антон, я пытался переубедить ее! Она же мне не рассказывала о нем почти, хотя я допытывался, потому что видел, как он ходил к ней, еще до всего. Да, говорила, есть человек, может быть, а может и нет, пока непонятно… А потом этот след, и я пытался с ней говорить, но в последний раз мы разосрались, и… Я, сука, чувствую себя виноватым до сих пор, — голос его садится, Журавль отворачивается резко к окну, обнимая себя руками. А у Антона от каждого слова — тошнота ближе к горлу, и боль, что постепенно изнутри поднимается, пронзает под конец речи насквозь. Лиза. Его Лиза… Боже мой. Она ведь не говорила ему. Не говорила вообще ничего. Ни про друга, ни про парня тем более… Все это время она была здесь одна — одна в этом городе, с прицепившимся к ней вампиром. «Но чаще они просто находят себе одного человека и внушением держат рядом с собой, чтобы питаться на постоянке», — вспоминаются слова Варнавы, сказанные в клубе. — Прости, Антон… — всхлип звучит со стороны окна неожиданно; зажатый, но такой искренний, что сводит от отчаяния мышцы. — Я даже не подумал о том, чтобы тогда выйти с тобой на контакт. Наверное, должен был… Но думал, что получится ее образумить, мы же друзьями были, правда близки стали, Антон… Но она не слышала. Не хотела. И я в последний раз перегнул. Антона трясет тоже — он обхватывает себя руками так же, как Дима, закусывает губы до крови, потому что в мгновении буквально сходит с ума. Братская, отчаявшаяся часть рвется прямо сейчас Диму физически уничтожить, ебало разбить — меньшее из всего, потому что из-за него, из-за него, блять, его сестру… Но другая часть, человеческая, та часть, которая уже к Журавлю привязалась, которая успела зачесть его другом… она сжимает руки на плечах, не позволяя сорваться, заставляя подставлять себя на его место сейчас. Несколько минут проходят в напряженном молчании, нарушаемом сбитыми дыханиями двух взрослых мужчин. Журавль вздрагивает, когда слышит, как поднимается Антон — и напрягается всем телом, когда шаги останавливаются прямо за спиной. Горечь вяжет на языке, но Антон все же обхватывает чужое плечо, зажмуриваясь и шепча: — Я не виню тебя, Дим. Ты не знал. Ты не знал, что это приведет к ее смерти. Вот почему Арсений смог переступить лизин порог — и дело совсем не в продаже квартиры или чем-то другом. Они ошибались. Журавль выдыхает полувсхлипом, оборачивается тут же — впивается глазами покрасневшими в такие же покрасневшие глаза Антона, смотрит неверяще, разбито. А потом притягивает к себе и сгребает в объятия, и Антон наконец выдыхает тоже, обнимая в ответ.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

Прощание с Димой скомканное — оба выжаты до предела, оба не понимают, что делать дальше. Безликое «не знаю» на Димин вопрос о том, уедет ли теперь из города Антон — и крепкое рукопожатие перед тем, как он выходит на улицу. Достает телефон и, безжизненно смотря в экран, заходит в контакты. Вокруг стремительно вечереет — даже фонари уже включаются, сумрак опять наползает на улицы, но в этот раз Антону и правда плевать, если на него нападут. Он гипнотизирует контакт «Арсений» взглядом несколько долгих секунд — а потом нажимает на звонок. Внутри всего так много; Антон не знает, куда себя деть. Но гудки идут, экран ярко светит в опустившемся вечере — а трубку так и не поднимают. Антон убирает руки в карманы и медленно бредет по улице. В этот раз даже не курит. До дома тут пешком полчаса. То самое время подумать. — Другой вампир… — шепчет Антон сам себе слова Димы, которые говорила ему Лиза, и холодный ветер эхом подшептывает «ошибка» в уши. — Не опасно… Почему Антон вообще поверил Арсению в том, что тот не пьет кровь людей? Почему так уверен, что его благосклонность — не часть более растянутой, сложной охоты? Разочарование горчит в горле, боль — прорывает ребра насквозь. Боль от осознания, что они ошибались, что Лиза, кажется, и правда мертва… Не хочется в это верить, не хочется — хочется вспоминать слова Арсения, его уверенность в том, что она жива, но после рассказа Димы собственное едва ощущаемое доверие к этому вампиру рассыпается пеплом. Запутался. Он так, черт возьми, запутался. Антон закуривает только тогда, когда уже подходит к своему дому. Фонарь, что освещает дорожку перед подъездом, едва заметно мерцает. Противный желтый свет ложится на темный в оттенках вечера асфальт, окрашивает посеревшие листья на дороге, по которой шелестом разносятся шаги Антона. Он обводит взглядом эту унылую картинку, опускает на мгновение, чтобы убрать зажигалку в карман. А когда поднимает снова — роняет из пальцев сигарету, замирая на месте. Несколько долгих секунд, чтобы осознать. — Лиз… Это она, точно она — в нескольких метрах, прямо под светом одинокого фонаря. Во всем черном, с прямым взглядом прямо на Антона — только длинные волосы уже не русые, а светлые, ярким пепельным пятном во тьме двора. Внутри взрывается ураган — смесью облегчения, радости и неожиданного… Страха. Это ощущается почти что физически — когда Лиза выставляет ладонь, едва Антон делает к ней шаг. Он видит, рассматривает — во взгляде светлых глаз сталь, такое осколочное равнодушие, что сбивает дыхание. — Прекрати искать меня, Антон. Не голос — приказ. Он разносится по двору эхом, пронзает сквозь кожу — и Антон сжимает зубы, но уверенно делает шаг вперед: — Какого черта?! Я, блять, почти с ума сошел, а ты… Не успевает продолжить — Лиза оказывается прямо перед ним, и ее красивое, но бледное лицо замирает перед глазами. Она хватает его за больное плечо, сжимая до боли — и Антон с ужасом видит, как зеленый пигмент ее глаз сменяется алым. Нет нет нет нет — Убирайся из города, — рычит она прямо в лицо, сдавливая пальцы на ране сильнее. Притягивает к себе за плечо, и боль смешивается с безысходностью, разрывая на части. — Нет, — всхлипом выдыхает Антон; хватает сестру за плечи в ответ, сжимает, хотя от страха и опасности пульс стучит уже во всем теле. — Нет, Лиза, нет!.. Она отталкивает его резко, с такой силой, что Антон валится на асфальт — шипит от боли в содранных ладонях, но сразу же вскидывает взгляд на сестру, возвышающейся над ним. Все тело, предчувствием, пронзает мысль о том, что Лиза может его убить. — Меня больше нет, — ровно, так холодно произносит она. — Я для тебя — мертва. Антон моргает — Лизы перед ним уже нет. — Су-ука! — воет он, с силой ударяя содранными ладонями по асфальту. — Блять! — снова. — Блять! — снова. — Блять, нет!!! — и снова. Только не это.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

— Я надеялась застать тебя дома, — доносится из динамиков тоскливый женский голос. — Арсюш, ну… — Прости, — Арсений тускло улыбается, прокручивая руль, когда выезжает на трассу в сторону города; опускающиеся сумерки должны бы успокаивать, но почему-то надвигающееся, неприятное предчувствие играет у самого горла. — Я тоже соскучился, Ид. Ты узнала, что я просил? На том конце связи недовольный, смешливый выдох — Ида знает его как облупленного, уже даже не бесится на ожидаемое сведение милого разговора к делу. Арсений среди гула дороги слышит из динамиков шорохи — Галич куда-то садится, что-то наливает и выпивает длинным терпким глотком — вино, наверняка, она любит красное сухое, — и только потом, облизнувшись, говорит явно довольно. — Конечно, узнала. Арсений ее тоже знает — как облупленную. Поэтому ждет — позволяет Иде тянуть интригу, наслаждаться собой, пока сам слегка сбрасывает скорость, смотрит в зеркала, оценивая пустую трассу. Надвигающееся предчувствие отравляет все изнутри — он терпит, не хочет срываться на Иду, но кровь горит, и Арсений отчего-то уже знает, что он услышит. — Есть твоя Лиза там, — голос Иды выравнивается; видимо, услышала, как неровно дышит Арсений. — Недавно стала одной из них. Но мелкая сошка, не уверена, что Сережа даже в лицо ее знает. Это важно? Зачем она тебе вообще, Арс? Плохо. Очень плохо. Вот черт. — Потом объясню, — сдержанно отвечает он, поворачивая в сторону города. Темные деревья вокруг постепенно начинают расступаться мелкими одноэтажными домиками. — Спасибо. — Когда ты вернешься? — Ближе к утру. В последнее время нападений все больше, — он закусывает губу, отвечая на автомате, пока мысли стремительно раскручиваются все дальше. — Мы патрулируем город по очереди. — Катя сказала, что сегодня Димка и Тема, — в голос Галич пробивается волнение. — Арс?.. — Все нормально, — Арсений заставляет себя улыбнуться, сжимая руки на руле крепче. — Я помогу им. Поговорим утром. Отдыхай, Ид. Он сбрасывает сам — и тут же этой ладонью проводит по лицу, зачесывает спавшую на лоб челку, возвращая взгляд к дороге. Концентрация за рулем слегка сбивает постепенно разрастающиеся эмоции — Арсений бросает взгляды на домики на отшибе города, цепляется за включенный за окнами свет; словно эти огоньки могут и его успокоить, и ему дать чертово ощущение безопасности. Сегодня в городе действительно должны быть Дима и Тема — не сам Арсений, но он срывается из дома ближе к вечеру, просто потому что все внутри клокочет, сводит с ума. За столько лет — да что там, за столько столетий — Арсений привык себя слышать, привык доверять внутреннему чутью. И сейчас оно сходит с ума. Словно что-то должно случиться вот-вот, словно что-то уже происходит — и это неведение, это ожидание выкручивает нервы, не позволяет сидеть на месте, заставляет сорваться просто чтобы сорваться, без понимания, зачем он едет и куда именно. Катя, когда он уезжал, смотрела на него с жалостью — потому что знает слишком давно, в целом, так же, как и остальные, которые тактично молчат и позволяют Арсению впадать в его собственное безумие, как негласному главе их семьи, хотя они никогда не делали каких-то делений. Но вопреки всему Арсений сам берет на себя столько ответственности — он просто не может их подвести. Сердце замирает, когда телефон, что лежит на пассажирском, пиликает уведомлением. Это оно. Арсений понимает это еще до того, как протянуть руку и поднять смартфон — бросает взгляд на уведомление и чувствует, как сковывает дыхание. А после, опустив телефон на колени, резко сбрасывает скорость и тормозит прямо на повороте, едва свернув на обочину у одного из покосившихся домов. Поднимает телефон снова, чтобы снять блокировку и невидящим взглядом уставиться в сообщение. Серый: Поболтаем? 20:12 В легких — мороз, а слух концентрируется лишь до собственного дыхания, что снова, медленно, заполняет салон.

Арсений:

Когда?

20:14

Он не готов к этой встрече — понимает внезапно, когда галочки под сообщением сразу же окрашиваются в синий, обозначая, что оно прочитано. Серый: Прямо сейчас. Жду здесь. [геолокация] 20:15 Арсений нажимает на локацию, сверяется по карте — гаражный кооператив в черте города, не так далеко от него.

Арсений:

10 минут.

20:17

Заводит машину тут же, убирает телефон в карман — знает, что больше Сережа не напишет ничего, и так ведь уже… Написал. Перед глазами крутится его образ — темные карие глаза, смольные волосы, лукавый прищур. Сережа, его Сережа — широко ухмыляющийся, пожимающий руку, смеющийся хрипло, но так весело, глубоко как-то — Арсений вспоминает их последнюю встречу, то, как они шлялись по какому-то рынку в Неаполе около пяти лет назад; на улице шпарило солнце, а в ушах смешивался гомон итальянцев, с которыми Сережа иногда пререкался, расспрашивал, торговался и угрожал. Тогда Арсений не понимал — почему Сережа выбрал для их короткой встречи такое шумное место. Сейчас, пересекая темные улицы, заворачивая к опустевшему, наполненному лишь гаражами пустырю, Арс понимает — Сережа тогда прятал в общественном свой личный, внутренний хаос. Арсений тормозит у одного из гаражей — машина глохнет, и становится оглушающе тихо. Он выходит из нее, уже темной, сливающейся с вечером вокруг, и проходит всего пару шагов вперед. Останавливается, прикрывая глаза. Знает, что он услышал, что он — придет сам. Возможно, если бы тогда, в Неаполе, Арсений придал значение больному блеску в чужих глазах — сейчас всего этого не было бы. — Привет, Арс. Знакомый голос разрезает пространство, и Арсений открывает глаза. Боль изнутри сдавливает ребра. Матвиенко стоит прямо напротив — смотрит прямо, слегка склонив голову. Во всем черном, в пальто по фигуре, с поблескивающей под воротом темной рубашки цепи явно не из дешевого пластика — не изменившийся почти что совсем, как и все они, столетие за столетием. Все те же карие глаза, все тот же лукавый прищур — но такой неожиданно чужеродный, что становится плохо. Арсений чувствует — чувствует опасность от него кожей. Чувствует — застывшим вокруг них воздухом, сталью в темном взгляде, безумием в незнакомом родном голосе. Арсений ждал этой встречи долго — так долго. Только в этот раз в карих глазах — не радость от встречи, а намеренная, истинная угроза. — Что ты творишь? — ровно, сумраком надвигающейся ночи спрашивает Арсений. Хотя хочется закричать — отчаяние бьется в горле, разбивается по венам о чужое равнодушие, о чужой хаос, что горит в наслаждении, в наслаждении губ, что раскрываются в ухмылке, довольной тем, какую боль причиняют. Господи, — хочется Арсению закричать, — Сережа, что с тобой стало?! — Я? Совсем ничего, — Матвиенко ухмыляется шире, делает шаг ближе. Едва заметный ветер слегка ерошит его волосы — челка спадает на лоб, и в темноте вечера глаза блестят уловимой, язвительной насмешкой. — Что-то поздно ты обо мне вспомнил, Арсюша. Между ними — несколько метров. Между ними — несколько сотен лет вместе. Между ними — отчаянная, осколочная злоба, которая вырывается из Арсения шагом вперед и взмахом рук: — Я пытался! — рявкает он, осознавая, что ведется на манипуляцию; но не может не — во всем теле горит, болит, плачет. — Сережа! Я пытался, блять, поговорить с тобой! Что ты несешь?! Крик разносится по округе — теряется среди металла сумрачных гаражей. — Ты пытался остановить меня, — качает головой он, оставаясь спокойным. — Где же наше «навсегда вместе», Арс, а? — Прекрати, — просит, почти умоляет; от злости — мурашки по всему телу, и Арсений замирает на месте, хотя хочется подскочить и схватить за грудки, растрясти. — Прекрати это, Сереж, ну же. Еще не поздно, еще не все потеряно, мы… — Вы — что? — резко, усмешкой — ядовитой, озлобленной. — Примите меня обратно в семью? Думаешь, оно и правда мне нужно? О не-ет, Арс, — он сам делает шаг вперед, так медленно, тягуче; контролирует ситуацию — снова. — Вы мне были нужны тогда. Не сейчас. И ты знаешь, что я не остановлюсь. От этого уверенного взгляда — внутри что-то ломается. От чертовой усмешки, от наглости и ощущения безнаказанности — Арсений рыкает, рывком оказываясь рядом; сжимает, все же сжимает чужие лацканы пальто, встряхивает, зная, что его глаза окрашиваются алым — в слепом, безумном желании уничтожить, убить, потому что больно, чертовски, блять, больно. — Ты предал нас, — шипит он. — Ты стал убивать, Сережа! В кого ты превратился?! Я думал, что мы пережили это, что мы закончили… Карие глаза напротив сменяют цвет тоже — у Матвиенко алый пигмент глубокий, почти что черный. Чужие руки опускаются на ладони — но не сжимают, лишь прикасаются, и снова на губах эта ухмылка снисходительная, равнодушная. — А я перехотел, знаешь, — шепотом прямо в лицо. Отталкивает резко — сильно, и тело сковывает, на интуитивном уровне, потому что ухмылка с чужих губ пропадает, а взгляд темнеет сильнее. Опасно, опасно, опасно — кричит все вокруг, кричит интуиция, кричит сердце, но Арсений сжимает зубы и снова делает шаг вперед. Он его не боится — просто не может. Но в этот раз, смотря в когда-то родные глаза того, кто всю жизнь был всех ближе, вдруг чувствует — что-то надламывается. — Твоя борьба бесполезна, Арсений, — читает его мысли тот, убирая руки в карманы. Тихий голос — режет, изводит. — Я бы предложил тебе уехать, но ты… вы. Вы ведь не послушаете. Я знаю. А-а, нет, — качнув головой, останавливает он открывшего было рот Арсения, — я еще не закончил. Так вот, скажу тебе один раз — это мой город. Весь, Арс, понимаешь? И это только начало. — Это наш город, — рычит, не сдержавшись. — Прошлое — в прошлом, — холодно хмыкает. — Только не наше, — Арсений делает еще шаг вперед; снова подходит близко, снова — позволяет рассмотреть в своих глазах пылающую злость, смешавшуюся с отчаянием. Арсений тоже это умеет — угрожать так, что кровь в жилах стынет. — Я убью каждого. Каждого твоего вампира, слышишь? А тебя свяжу и брошу на сотню лет в какую-нибудь гробницу, чтобы ты иссох и переосмыслил свою блядскую жизнь. — О-хо-хо, какая бравада, — широко ухмыляясь, вскидывает брови. — Убьешь всех моих, а меня… что ж не меня, Арс? Силенок не хватит? — Младших братьев нужно беречь, — злостно улыбается, замечая, как от этой фразы вспыхивает в алых глазах раздражение. И если раньше, несколько лет назад — Сережа бы и сам вспыхнул, рявкнул, может быть, оттолкнул — то сейчас он просто молчит. Слишком по-другому молчит — его всегда задевало то, что Арсений подшучивал над ним так, умалял его опыт и силу, хотя на самом деле никогда не делал это всерьез — а вот сейчас почему-то вызывает во взгляде ледяной блеск и непривычную доселе ненависть. — Твоя жалость — мой козырь, Арсений, — произносит прямо в лицо, и Арсений вздрагивает от этого взгляда. — Я убью тебя, — выпаливает раньше, чем осознает; понимает тут же — зеркалом в Сережиных глазах видит — лжет. — Мы перестанем скрывать тебя от Охотников. — Все жду, когда же решитесь. Издевка бьет по больному — и то, как ухмыляется Сережа, приблизившись вплотную и склонив голову, смотря совершенно новым, чужим взглядом. — Я знаю, все знаю, Арс, — почти шепчет в лицо. — Я давал тебе возможность не лезть, но ты решил по-другому. Прости, но ты сам встал у меня на пути. В этот момент в кармане звонит телефон — Арсений вздрагивает, потому что мелодия вырывает, разрезает пространство, что замерло вокруг них. А Сережа медленно отстраняется — и ухмыляется снова, указывая взглядом на карман. — Что же ты, Арс. Ответь, вдруг важный звонок. Знает. Знает. Знает. Предчувствие снова трепещется в горле — Арсений медленно достает смартфон, и экран ярким пятном в темноте слепит глаза. Антон — светится вызовом. — Что же ты не берешь? — удивляется неискренне Сережа, поднимая взгляд от телефона снова к глазам Арсения. И смотрит, смотрит так — что все внутри Арсения холодеет. Он понимает — Сережа действительно знает все. Волнение, из ниоткуда, взрывается внутри ураганом — перед глазами вспыхивает картинка того, как Заяц вгрызается в шею Антона; или как вновь преследует среди улиц, давая жалкую надежду на чудо, пока тот в панике набирает номер единственного, кто сможет спасти; или как в динамике, если Арсений примет вызов, зазвучит голос Макса, а не Шастуна, который хрипло засмеется, потому что сможет себе позволить это после удачной, завершенной охоты. Арсений не должен был его оставлять. Сережа не отводит от него внимательного взгляда, считывая каждую микроэмоцию. Угроза — чертова угроза, понимает Арсений. — Ничего важного. Он говорит ровно, взгляда не отводя; медленно убирает телефон обратно в карман, хотя сердце предательски замирает. Лжет — но об этом микросознании он подумает позже. Сжимает внутри все — хотя почему его это, блять, вообще так волнует, этот гребаный человек, — лишь бы Сереже не показать, лишь бы убедить, что плевать. Потому что чувствует очень остро — во внимательном темном взгляде — проверка, гребаная проверка. Это в стиле Сережи — манипулировать так. Всегда было, всегда — Сережа и правда сильный вампир, сильный стратег и опасный противник. Страшно — что теперь это направлено против семьи. Тишина сдавливает со всех сторон — даже ветер сходит на нет. Чертова темнота ласкает силуэт того, кто стоит напротив — и Арсений внезапно осознает, что уже действительно поздно. — Все кончено, Арс, — подтверждает тихо Сережа, и голос его пугающе холоден. Мгновение — и улица перед ним пуста. Где-то за гаражами надрывно завывает собака. Уже слишком поздно. Арсений слышит — Сережи поблизости уже нет, и потому достает телефон, тут же набирая номер того, чей звонок остался пропущенным. — Давай же, ну… — шепчет почему-то, вышагивая вперед-назад; в висках противно стучит. Мысли скачут с одной на другую. Но гудки идут — а трубку так и не поднимают. Арсений снова набирает, снова слушает пустые гудки — и выдыхает тяжело, взъерошивая волосы и печатая сообщение.

Арсений:

Что случилось?

21:04

Он должен успокоиться. Должен. Он…

Арсений:

Антон???

21:06

Да черт возьми. Арс возвращается в машину, садится, но не сдерживается и бьет по рулю — кричит, громко, отчаянно. Все наваливается одним скопом — давит, размазывает, сковывает все мышцы и связки. В голове стучит голос Сережи — его угрожающий голос, искренний, и Арсений не может, не может поверить в то, что Сережа, его Сережа, действительно мог поступить так. Действительно мог — от них отказаться. Слишком много всего, слишком много — Арсений знал, чувствовал, догадывался, что так будет, что рано или поздно ему придется в это поверить; но даже сейчас, даже сейчас он не хочет, не в силах вынести правды. Арсений так, сука, так хочет верить, что он еще может его спасти. Но Катя, кажется, была права все это время — Сережа, который был им всем братом, который семья Арсения с самого обращения, и Матвиенко — совершенно разные люди. Арсений видит перед собой взгляд Иды — полный надежды и доверия уверенности Арсения; скептичный, настороженный взгляд Димы, в глубине которого тоже, однако, еще не погасшая вера; взгляд Темы, разбитый, брошенный, но тоже ожидающий лучшего. Подвел — он всех их, кажется, подвел, потому что последней перед глазами возникает Варнава, в глазах которой разочарование и отсутствие веры в лучшее, что все это время казалось ошибкой, а было, на самом деле, блядской реальностью. Арсений сжимает руль, но головы так и не поднимает — смотрит вниз, прокручивает в голове каждую деталь, каждую секунду прошедшего разговора. И вспоминает, как его рук касались чужие кисти, когда он сжимал чужое пальто. Кисти, на одном из пальцев которых — по-прежнему кольцо с терновым венком и камнем черного оникса. Арсений не осознает, как губы вздрагивают сами — и расплываются в дрожащей улыбке. Он переворачивает телефон, который отбросил на соседнее сидение, и видит, что на его сообщениях синие галочки — прочитаны, пусть ответа и нет. Вырванное, затоптанное было чувство затапливает так резко, что это кажется одержимостью. Надежда.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

Антон курит. Очень много курит. Пепельница до краев заполнена бычками — пепел уже выпал на стол. Серый и некрасивый. Антонова душа — такая же, как эта чертова пепельница. Шторы на кухне задернуты — без них солнце бьет по глазам, покрасневшим, погасшим. Антон практические не спал этой ночью. Курил. Пил. Плакал. Всего несколько раз, но на собственное «мужское лицо» сейчас так насрать — вокруг серый кокон, убивающий, сдавливающий. И поэтому Антон сжимает его сильнее — дымом в легкие, смолами на губах, сухим кашлем и тошнотой. Лиза теперь — вампир. Телефон пиликает уведомлением — первым за сегодня. Антон медленно переводит взгляд на него, рассматривая заднюю крышку — внутри равнодушие перемешанное с кровоточащей болью. Двумя пальцами, прямо с сигаретой, отчего пепел с нее падает на смартфон, переворачивает экраном вверх, чтобы увидеть уведомление. Арсений: Поговорим? 11:13 Антон отводит взгляд, затягивается снова — смотрит перед собой. Снова тошнит. Мыслей в голове — нет. Чертова тишина. Серость пепла вокруг. Он не хочет — ничего. Еще одно уведомление — мельком брошенный на экран взгляд. Арсений: Я забыл отдать тебе удостоверение. 11:20 Арсений: Через час буду рядом с тем кафе, где мы пили кофе. Если оно тебе нужно. 11:21 В этот раз Антон смотрит на уведомления чуть дольше — хотя экран уже успевает погаснуть. А потом хмыкает, закусывая губу, и подтягивает к себе пачку снова. Последняя сиротливая сигарета смотрит на него то ли с жалостью, то ли с осуждением. Единственная осмысленная эмоция за прошедшие черные часы, мелькнувшая на долю секунды — желание написать в ответ, что такие «кафе», вообще-то, называются кофейнями. Но Антон не пишет — он поджигает сигарету и отодвигает телефон подальше. Но все равно кидает взгляд на часы, что висят на стене.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

Арсений поднимает взгляд только тогда, когда слышит, как звенит колокольчик у входной двери. Знакомый шелест шагов — и знакомая фигура, которую Арс быстро окидывает взглядом, что, опустив голову, проходит по полутемной кофейне к его столику. Антон в черном, как и всегда — его широкая черная куртка, тактические штаны, в этот раз еще и темная кепка под натянутым капюшоном. Зачем — Арсений понимает в тот момент, когда Антон молча, одним движением, садится напротив и поднимает голову. Их взгляды пересекаются — и Арс видит все сразу. Знает. Красные белки, залегшие под глазами круги бессонной ночи, отпечаток скорби на этом открытом лице — это бросается в глаза сразу. Почему-то, черт возьми, режет — чужая боль в зелени взгляда, что еще никогда, за эти прошедшие дни, не был настолько открыт. Они оба молчат — тишину нарушает звук заработавшей кофемашины. Антон чуть сдвигается, кладет руки на колени, спиной отклоняясь на спинку стула и отводя взгляд — будто запоздало осознает, что случайно, уже, показал слишком многое. Они оба знали, что он придет. Бариста ставит на столик две чашки — и удаляется тут же обратно за стойку, оставляя их в привычном углу наедине. Молодец, девочка. Как Арс и просил — когда придет второй гость. Антон мельком смотрит в чашку — и вскидывает бровь, возвращая взгляд Арсению. — Фильтр? Голос его — охрипший, просевший. Будто бы неживой. — Я тоже его люблю, — Арсений приподнимает чашку. — В этот раз моя очередь угощать. Какая глупость, если подумать — что у них может быть эта очередь. Будто могут они увидеться снова. В их ситуации — очень сюрреалистично. Но Антон хмыкает — и изламывает губы в подобии ухмылки. Поднимает и свою чашку, делает глоток — прикрывает на мгновение глаза, и у Арсения внутри появляется очень осознанное чувство уважения к чужому самообладанию. Он делает глоток тоже и вытаскивает из кармана удостоверение. Продвигает по столу. Кофе будто бы дает трещину в невидимой стене напряжения — Антон кивает, удостоверение забирает. Открывает зачем-то, рассматривая внимательно, но будто бы равнодушно. — Так странно, — говорит вполголоса он. — Вроде всегда любил сложности, а теперь… совсем не понимаю, что делать, Арсений. Поднимает взгляд — заваленный тяжестью; будто бы Арс и правда подсказать может. А он ведь не может — даже себе — но почему-то этому глупому журналисту хочет попробовать, и это, наверное, тревожный звоночек. — Не представляешь, насколько я чувствую то же, — признается, скрывая слова поднесенной ко рту чашкой. Антон смотрит внимательно — поверх собственной тяжести, и это почему-то кажется неожиданным — но не расспрашивает, убирая удостоверение в карман. Только напряжение спадает еще — на тон. Смешивается в какой-то странной, молчаливой поддержке. Молчаливой поддержке — двух абсолютно разных людей (и не-людей), но с очень похожими травмами. — Она приходила вчера, — Антон заговаривает первым, опустив взгляд; голос его безэмоционален, но вздрагивает все равно. — Сказала прекратить искать и показала… свой облик. — Мне жаль, — искренне произносит Арсений. Антон мельком смотрит на него. — Не уверен, что я имею право говорить об этом, но все же. Антон дергает головой, мол, плевать. Делает еще глоток и наконец поднимает взгляд. — Что ты имел в виду, когда сказал, что чувствуешь то же? — Мой близкий человек, скажем так, «стал вампиром», — Арсений кривит губы, однако и сам чувствует, что прикрыть эмоции не выходит. — Поэтому я, в целом, тоже понятия не имею, что делать дальше. — Выдвигаю предложение заменить кофе чем-то покрепче и проклинать всю эту хуйню, — копирует его больную усмешку Антон, но более зло. — Или, — Арсений слегка наклоняется вперед, — проветрить мозги. Скажем, в комфортном кроссовере, слушая шум мотора и залипая в окна несколько часов. — С музыкой на полную громкость? — Антон заинтересованно склоняет голову. — У меня в Москве тоже есть тачка. Когда все доводит, я делаю именно так. — И снова совпали, — усмехается Арсений, стреляя взглядом на чашки с кофе. Интонация меняется сама — это все нервы, желание переплавить тяжесть во что-то полегче. — Любим фильтр, дорогу и… — И кое-что еще, судя по всему, — Антон подхватывает тон, и усмешка становится ухмылкой. Он резко встает, и в потухнувшем взгляде мелькает что-то похожее на издевательские искры, когда он окидывает взглядом всего Арсения. — Но я все-таки промолчу. Арс тихо посмеивается, поднимаясь следом — эти заразные искры на мгновение проносятся по собственному телу; но пошутили и хватит. Они молча выходят из кофейни, кивая бариста на прощание — а вдруг, и правда, еще вернутся? Машину Арсений припарковал неподалеку. Пока заводит и настраивает кондиционер — Антон стоит неподалеку и курит, видимо, интуитивно понимая, что в машине этого сделать не удастся. Вся призванная ими веселость и высмеивание испаряются, когда Шастун садится в машину — любимая броня из шуток и цинизма, которая, конечно, лжива насквозь. Арсению тоже паршиво внутри — так, что хочется одновременно и выпить, и накуриться, и что-нибудь разбить в щепки — но вместо этого он включает музыку чуть громче среднего и выруливает с неширокой улицы. И сам не понимает, почему предлагает — но просто отпускает себя, позволяет выдохнуть собственные мотивы, даже не оглядываясь на пассажирское, в котором устраивается Антон. И снова это странное чувство — одно на двоих, слишком похожее, когда словно улавливаешь чужие эмоции — может, именно из-за этого. Арсений просто решает не думать, позволяет происходящему — быть, и, когда пятиэтажки начинают сменяться маленькими одноэтажными домиками, расслабляется окончательно. Из колонок «продиджи» очень хорошо рассекает застывшую в крови чернь. Он специально не делает музыку громче — хотя они, вроде как, собирались, — и оказывается прав, потому что Антон, не отводя взгляда от своего окна, произносит: — Ты ведь знал, что она стала вампиром, да? — Догадывался, — говорит честно Арсений. — Вчера узнал точно. — Как? — Есть свои информаторы, — Арсений мельком смотрит на Шастуна, что повернул лицо к нему; взгляд у того внимательный, цепкий. — Это долгая история. — Но и мы, кажется, не торопимся, — Антон показательно обводит взглядом салон. Арсений фыркает; больше смешливо, чем раздраженно. Поворачивает, выезжая в область. Антон — не кажется ему опасным. Даже как журналист. — Я говорил тебе о том, что в этом городе есть другие вампиры. Макс Заяц один из них. Сережа, который был с твоей сестрой, тоже, — Арсений мельком подмечает, как напрягается Антон. — У них… есть определенная цель. И этот город — временный перевалочный пункт. Я так думаю. — Перевалочный пункт для чего? — хмурится Антон. Арсений неопределенно дергает плечом. — Просто ради того, чтобы жрать людей?.. — Или обращать, — снова взгляд глаза в глаза. — Я сам не до конца разобрался, Антон. Просто знаю, что… — поджимает губы, возвращая взгляд к дороге. — Дальше будет хуже. Чувствую. Антон хмыкает, тоже отводит взгляд. Еще какое-то время они едут молча. Оба понимают, что подробностей Арсений не расскажет — не те между ними отношения, вообще никакие, если быть честными. Но… — Твой близкий человек один из них, да? — спрашивает Антон, и они снова встречаются взглядами. Глупо — как глупо. — Да. Это желание — разделить боль с кем-то, кто понимает. — Мне жаль, — искренне. Арсений усмехается и качает головой, возвращая к дороге взгляд. Внутри, противоречиво, — становится легче. — Лиза предупредила тебя, Антон, — говорит Арсений уже тише. — Ты ведь понимаешь? Вопрос вновь сгущает воздух — Антон ведет плечами, словно пытается сбросить, и кривится. — Понимаю, — отвечает хрипло, — наверное. Я думал об этом. Если она вместе с тем Сережей, а он друг Зайца, то… Она пытается защитить меня? Арсений едва заметно кивает — Антон опускает взгляд на колени, сжимает пальцы, рассказывая и анализируя: — Я говорил с Димой вчера. Он сказал, что Лиза с этим Сережей… встречались. А Катя ведь рассказывала, что вампиры иногда держат рядом с собой внушением, так? Он ведь мог заставить ее обратиться? — и смотрит в глаза с такой надеждой, будто Арсений может дать все ответы. Впрочем, какие-то ведь действительно — может. — Нет, — ровно отвечает он. — Антон, вопрос обращения… Это не то, где можно заставить. Даже если он внушал ей все время до этого, внушение спадет — и память вернется, как только человек станет вампиром. Даже если он обратил ее насильно… Она бы вряд ли осталась в их рядах. — Ты говоришь о том, что это было ее взвешенным решением? — Антон хмурится; заводится, замечает Арсений, но все равно держит себя в руках. — Куда ей идти после того, как ее обратили? Конечно, она могла остаться, а там… — Антон, — осторожно останавливает Арсений, — я понимаю, что это неприятная мысль. Но, поверь мне, тебе сейчас лучше не обманывать самого себя. Я не знаю твою сестру и не могу утверждать наверняка, но я знаю вампиров — и очень редко мы обращаем во имя шутки. Особенно в этом веке, — заметив непонимающий раздраженный взгляд, продолжает. — Вампирам не выгодно, чтобы о них знали. А вампиры, которые оставляют следы, ставят под угрозу всех нас. — Вы убиваете друг друга? — хмурится Антон. Пальцы его напряженно сжимаются. — В каком-то смысле. Есть Охотники, — Арсений переключает передачу, не отрывая взгляда от лобового. Они, наконец, выезжают на пустую лесную дорогу — вокруг мелькает лес, музыка приятно подстраивается под шум мотора и атмосферы. — Среди вампиров тоже есть законы, и один из них сейчас — не убивать людей. Если ты обратишь человека, а он вампиром привлечет внимание, то велика опасность отхватить самому. — Не убивать людей? — брови Антона ползут вверх; он явно не верит. — Типа, жить с нами в согласии и мире? Как это возможно, если ваша природа… — А ты забываешь, что мы — изначально люди, а не животные, — бросает Арсений, перебивая. — И живем не только инстинктами. Понятное дело, что это все красиво лишь на словах. И на деле большая часть вампиров продолжает убивать, просто делает это незаметно. Но мы можем это контролировать, Антон. — Потому что у вас есть донорская кровь, — продолжает Шастун. — Но что было до? Вы же, э… умрете без крови? — Иссохнем, да. — Типа мумия? — Типа, — фыркает Арсений. — Хочешь узнать всю историю вампиров? Напишешь об этом книгу? — Хочу знать, с чем имею дело, — исправляет Антон, но уголки губ у него дергаются в усмешке от чужой шутки. Однако тут же опускаются — взгляд зеленых глаз темнеет. — Пытаюсь понять, почему Лиза… Не продолжает — но Арс понимает. Поджимает губы, мельком окинув взглядом. — Не думай, что вампиры не могут испытывать что-то к людям. Возможно, они с Сережей действительно были вместе, и ее решение… — Вампир и человек? Серьезно? — взбрыкивает, нахмурившись, Антон. — Вы живете веками. Это же как, блять, педофилия… — Воу-воу, — Арсений вздергивает брови, коротко посмеивается. — Антон, подожди, это немного не то. — А как? Меня бы не заинтересовал кто-то восемнадцатилетний, — складывает руки на груди, смотрит с вызовом. — Мне — тридцать, и такой возраст автоматически кажется детским. А у вампиров за плечами сотни лет. — А если, например, разница в пять лет? — Арсений мельком смотрит на Антона, что задумывается. — А десять? Наверняка ты видел такие пары. Находят же они что-то друг в друге. — Да, но это другое… — Несомненно, но кое-что общее есть. Не забывай, что у вампиров есть регенерация — в том числе та, которая позволяет не стареть мозгу. Даже если мне двести — мой мозг такой же, как и в том возрасте, когда меня обратили. Конечно, за годы я становлюсь опытнее, начинаю по-другому мыслить, но именно в физическом смысле — моя способность мыслить такая же, какой была в возрасте обращения. И если, допустим, меня обратили в тридцать, то я, м-м… очень мудрый тридцатилетний мужчина. Психологический возраст старше, да, но смысл в том, что мы мыслим так же, как и люди — разница в том, что у людей со временем мозг, нейронные связи, начинают умирать, и они стареют, в том числе сознанием. — Если обратить семидесятилетнего, он будет мыслить как дед? Даже если проживет еще сто лет? — Антон смотрит на него так пристально, что Арсений тихо посмеивается снова — от этого взгляда и от серьезности в чужом голосе. — Вроде того. — А если пятнадцатилетнего — он останется ребенком? Сознанием? — Скорее да. Повзрослеет, конечно, через пару сотен лет, будет умнее, подстроится. Но мыслить будет в силу физических способностей мозга. Антон замолкает, взгляд уводит за окно — наблюдает за проплывающим за стеклом лесом темных деревьев, видимо, укладывая информацию. Арсений слегка набирает скорость — ровное покрытие дороги позволяет — зачем-то отмечая, что этот разговор уводит, кажется, их обоих от тяжелых мыслей. А еще оказывается неожиданно интересно что-то… рассказывать. Возможно, просто потому, что Антон внимательно его слушает. Поэтому продолжает уже сам: — Возвращаясь к Сереже и Лизе… Конечно, чаще всего мы близки именно с вампирами в долгосрочной перспективе, но… интереснее нам с людьми. Потому что времена проходят сквозь нас быстро, и мы почти не меняемся, а люди — постоянно. — Все человеческое вам не чуждо, правильно? — Антон тут же возвращает к нему взгляд. — Интерес? Чувства? Страсть? Даже к людям? — Конечно, — Арсений не сдерживается, бросая на Антона внимательный взгляд. — И достаточно часто. Как минимум потому, что мы окружены вами. — А разве вы не собираетесь в стайки и не живете в замках на отвесных скалах? — вскидывает издевательски бровь Антон, но взгляд выдерживает, не отводит; Арсению это нравится. Правда, долго не длится — Арсений все-таки за рулем, и потому возвращает взгляд к дороге, пусть та и пуста. — Было бы скучно, — отвечает спокойно он, — жить только среди вампиров. Первые десятки лет — да, неплохо, но всю жизнь… — Хорошо. Допустим, — Антон закусывает губу, кривится едва заметно. — Допустим, этот Сережа влюбился в Лизу. И поэтому обратил. Ты к этому клонишь? — Это возможно, — не отрицает Арсений, однако хмурится едва заметно. — Сколько они были вместе? — Кажется, несколько месяцев? Не знаю, — Антон мрачнеет, ерзает на месте, и голос его пропитывается виной и злостью. — Она не рассказывала. Мне не рассказывала. Вообще ничего про него. — Мало, — Арсений краем глаза замечает, как резко вскидывает голову Антон. — Странно, что так быстро… — Обычно не так? — Антон хмурится снова, и воинственные нотки вновь захватывают его голос. — Не всегда, — уклончиво отвечает Арсений. — Это как с предложением у вас, Антон. Только вот люди могут развестись и забыть друг друга, а если ты обратишь своего партнера, а потом поймешь, что не хочешь быть с ним… Разойтись намного сложнее. Особенно, если период адаптации еще не прошел. Поэтому это ответственное решение, в том числе для отношений. Это логичный исход, если отношения серьезные, потому что иначе… — Люди стареют и умирают, да, это понятно. Но? — торопит Антон. — Почему ты сказал, что нескольких месяцев — мало? — Это может быть поспешным решением, — чуть более напряженно отвечает. — Если человек просит себя обратить, то… Лично мне было бы важно знать, действительно ли он осознает, на что соглашается. Даже если я успел полюбить этого человека и хочу быть с ним вместе. Кажется, Антон что-то слышит в его голосе — воинственность из взгляда и позы уходит. — Разве вечная жизнь — не благо? — тихо спрашивает он. — Любая жизнь — благо, — пожимает плечами Арсений. — Но цена за нашу… достаточно высока. — Ты обращал кого-то? Арсений сжимает руки на руле крепче — смотрит на Антона резко, секундой, и возвращается к дороге. — Обращал. Ничем хорошим не кончилось. Видимо, Антон слышит скованные ноты в голосе — потому что дальше не расспрашивает, взгляд уводит вновь за окно. Поджимает губы — будто о произнесенном вопросе жалеет, и это Арсению почти неожиданно, потому что… Ему, вроде как, должно быть плевать? Но вместо ненужных мыслей Арсений просто делает музыку громче — она затапливает салон, сбивает сковавшую было неловкостью не тех тем атмосферу. В конце концов, они ведь оба здесь за тем, чтобы просто выдохнуть — правильно? Лес заканчивается вместе с песней — сменяется полем подсохшей осоки. Небо раскрывается пусть и серым, но большим одеялом, что укрывает природу вокруг — привычное ощущение безмятежности и дороги окутывает в мягкий кокон. Когда ты в пути — ты ничего не решаешь. Ты еще не там, уже не здесь — ты одновременно везде и нигде, и Арсений искренне любит это ощущение, когда можно сконцентрироваться на пути, а не конечном пункте. И их таких здесь, кажется, два — потому что от дороги отвлекает тихий голос с пассажирского, что едва слышно подпевает динамикам: — Take me to church, I'll worship like a dog at the shrine of your lies… — I'll tell you my sins so you can sharpen your knife, — подхватывает Арсений, мельком оглядываясь. — Offer me my deathless death, — перехватив его взгляд, дергает Антон уголком губ. — Good God, let me give you my life, — пропевают они уже вместе. Песня заканчивается, переключаясь — Арсений слышит: — У тебя хороший вкус. И дергает уголком губ. Дорога и правда лечит — по крайней мере, окутывает эмоции мягким коконом, утягивает внимание на окружающее. Напряжение и тяжесть куда-то уходят — в салоне машины спокойно, тихо, пусть музыка и продолжает играть, но это молчание между ними — приятное и легкое, какое-то очень простое. Арсений ловит ощущение, будто едет один — хоть иногда и слышит тихий голос с пассажирского, шепотом подпевающий играющим песням; присутствие Антона не напрягает и не тяготит, и это почти неожиданно, но приятно. В музыке и этой атмосфере Арсений приходит в себя спустя, кажется, полчаса — и поворачивает голову к Антону, замечая, что… Тот уснул. Дышит едва слышно, уронив голову на стекло — козырек кепки скрывает от солнца, но не от взгляда Арсения, который за пару мгновений очерчивает взглядом чужое расслабленное лицо. Надо же — и правда заснул. Скорее всего, Антон не спал этой ночью — это было видно по покрасневшим глазам, по синякам и усталости взгляда. Но что-то подсказывает Арсению, что вряд ли бы тот отпустил себя так легко — а, значит, рядом с Арсением, пусть тот и вампир… чувствует себя в безопасности? Арсений возвращает внимание дороге — и делает музыку чуть тише, чтобы ненароком не разбудила.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

Из приятной, обволакивающей неги вытягивает резко — Антон чувствует, что все вокруг останавливается, а голова резко падает на грудь. На деле же останавливается машина — Антон понимает это, когда распахивает глаза и непонимающе промаргивается, пытаясь осознать, что случилось. Они на заправке — замечает мельком, прежде чем пересечься со взглядом голубых глаз Арсения, что, отпустив руль, склоняет голову и со снисходительной улыбкой смотрит на него. Из колонок совсем тихо доносится музыка — что-то мелодичное, кажется, от «Coldplay». — Доброе утро, — говорит он. — Доброе, — неловко улыбается Антон, и сам не замечая, почему это делает. Шею немного ломит — кажется, уснул он в не самой удобной позе. — Прости, я, кажется… — Все нормально, — Арсений отстегивается и открывает свою дверь. — Мне нужно заправиться. Можешь пока покурить. Взять тебе кофе? Антон отстегивается следом, еще до конца не проснувшийся — наблюдает, как Арсений, не услышав ответа, вылезает из машины, и быстро протирает лицо руками. Опускает капюшон, снимает кепку и бросает на заднее сидение — а после выходит из машины следом и останавливается у двери, чтобы поймать взгляд Арсения, который в этот момент как раз вставляет заправочный пистолет в бензобак. — Да? Да, давай. Кофе, — снова улыбается самыми уголками, потому что Арсений неожиданно выглядит… каким-то другим. Или это последствия сна — Антон отходит от заправки как можно дальше, постепенно приходя в себя. Он не помнит, что ему снилось — но на душе сейчас очень спокойно, и, пусть все тело затекло и побаливает, он чувствует себя почти отдохнувшим… Шастун закуривает и возвращается взглядом к парковке — Арсения там уже нет, он, наверняка, внутри. Кофе ему покупает. Ага. Прохладный ветер треплет отросшие волосы — Антон на мгновение прикрывает глаза, глубоко затягиваясь. Вокруг лес — темный, еловый, и эти высокие стволы, эта пустая дорога, заправка… Ощущение спокойствия, умиротворения и свободы — всего на мгновение, но Антон ловит его, и становится очень тихо внутри. Всего на пару мгновений — потом тяжесть, видимо, прочухавшая, что Антон окончательно проснулся, заползает обратно. От сигареты начинает тошнить. Шаст морщится и, потушив бычок о землю, засовывает его прямо в пачку. Медленно возвращается к машине — как раз в этот момент из здания выходит Арсений, но не ждет его, а садится внутрь. Антон за ним повторяет — ныряет в салон и сразу же чувствует сильный, насыщенный аромат кофе. Тот самый, с заправок — который проникает под кожу ощущением недосыпа и маленького путешествия, потерей себя в дороге и обязательно обожженным языком. — Спасибо, — говорит, забирая стакан из чужих рук, и снова смотрит в глаза. Арсений — другой какой-то. Странный. Смотрит так… С интересом. — Долго я спал? — Антон делает глоток и тут же жмурится, чертыхаясь, потому что, конечно, обжигается. — Ай-й, блять… Арсений тихо посмеивается и заводит машину — его стаканчик стоит в подстаканнике у коробки передач. — Пару часов, — отвечает спокойно, медленно выезжая с заправки обратно на трассу. — Стало лучше? Было жалко тебя будить. — Вполне, — признается честно Антон, отворачиваясь обратно к окну. Кофе держит в руках, оглаживает глупо стаканчик — и крутит в голове математику того, что на приборной панели часы показывают уже шесть вечера, а из-под облаков, окрашивая все в едва-золотой, выглядывает постепенно склоняющееся к закату солнце. — Ты устал же, наверное? Хочешь, я сяду? Глупость — какая глупость. Будто они друзья какие-то давние — поехали в путешествие. Будто знают друг друга уже давно и вот так покупают кофе и меняются водительским местом. Будто… Антон режется искажением реальности о чужую усмешку — и об ожидаемое: — Не особо устаю. В целом. Не беспокойся. Точно. Он же — вампир. Арсений делает музыку погромче очень кстати — «Low» Колдплея как раз была бы отличным саундтреком в сериале про жизнь Антона Шастуна. Ну, вот в этот момент, когда он осекается, глупо опускает потемневший в очередных тревогах взгляд и сжимает стаканчик с кофе — а за окном проносится лес, обласканный закатным солнцем, что сквозь стекло скользит по волосам и одежде. Песня, кажется, о том, что исполнитель чувствует себя подавленным. И видит мир в черно-белом. И еще о чем-то, что, в целом, тоже Антону подходит — пусть цвета он сейчас и видит. Этот золотисто-закатный, что проникает в салон, делая его теплым — и голубой в глазах вампира рядом. — Домой? Или еще покатаемся? — спрашивает Арсений, скорее всего, не заметивший, как резко выпал из адекватного состояния Антон. — Если ты не устал, то давай еще немного, — Шаст едва заметно встряхивает головой, отгоняя мысли. — Что-то я… Но объяснить не выходит — выходит только тяжело выдохнуть и сделать еще один глоток. Язык опять жжет, но кофе вкусный — или это спросонья. Арсений бросает на него обеспокоенный взгляд, но ничего не говорит. Антон облизывает губы и поднимает взгляд к лобовому — красиво. Красиво, черт возьми, вот так ехать среди леса. И сама поездка — хороша. Помогает. И именно то, что становится спокойнее — противоречиво выкручивает внутреннюю тревогу к чертям. Он ведь должен о Лизе… Он должен… — Ты сказал, что тоже катаешься в Москве, да? — из мыслей вырывает негромкий голос Арсения. — Как я понял, у нас совпадают музыкальные вкусы? Антон глупо хлопает глазами, тоже, как и Арсений, смотрит на экран, что отражает песни — а потом усмехается и кивает. — Я знаю почти все, что у тебя играло. Ну, до того, как заснул, — он уводит взгляд за окно, чтобы случайно не спалить в нем то, с какой силой изнутри скручивается благодарность. За то, что Арсений отвлекает. — Если честно, то… сам даже когда-то пробовал. — Пробовал что? Писать? — Ага. Музыку. — О-о, вау, — голос Арсения звучит удивленно и заинтересованно. — А в каком стиле? Есть записи? — Да это так, — фыркает смущенно Шастун. — Баловство на компьютере. «Продиджи» вдохновлялся. Но это давно было, больше не занимаюсь. В последнее время все работа съедала… — Антон закусывает губу, понимая, что, кажется, просрочит дедлайн Стаса по поводу статьи. Но, если честно, так похер. — Я не брался исследовать эти программы… — говорит Арсений, пока опускает руку, нащупывая свой стаканчик, и делает глоток. — Наверное, старомоден. — Умеешь играть на чем-то? — На многом, — хитро стреляет взглядом тот. — Как-то, м-м.. просидел в доме около года, занимаясь только тем, что играл. И читал. — Год? — Антон аж чуть стаканчик не роняет, поэтому, на всякий случай, ставит его в подстаканник. — В смысле… не выходя? — У меня была кровь, — пожимает Арсений плечами. — А время… Ну, это, наверное, как неделя по вашим меркам. Или месяц. Вы же, кажется, смотрите запоями сериалы? Я видел приколы в интернете. — Мемы называются, — Антон тихо посмеивается; его это отчего-то в моменте веселит безумно, хотя Арсений, кажется, придуривается. — Что это? Вампирская депрессия? — Вроде того, — усмехается тот. — Некоторые из наших могут пропадать на несколько лет, другие — на десятки. Десять лет пожил, как отшельник, в книгах, другие десять — посвятил какой-нибудь профессии, например. — У тебя она есть? — кажется, Антон задает глупый вопрос, потому что Арсений смотрит на него, как на дурака, вскидывая бровь. — Ну, блять, я имею в виду… Вы же, наверное, можете прожить десятки жизней? Разных. Время на обучение ведь есть… — Вроде того, да. Но слишком известными становиться нельзя — особенно в последние века. Мы ведь не меняемся внешне, — дорога поворачивает несколько раз, и Арсений отвлекается, чтобы сконцентрироваться на дороге. Потом продолжает. — Я, например, когда-то увлекался физикой… Достаточно сильно. Даже отучился в университете в Петербурге. — Веке не в девятнадцатом, случайно? — усмехается Антон, вспоминая известного однофамильца. Арсений молчит — но губы у него резко растягиваются в такой широкой улыбке, что Антон прищуривается и задумывается еще раз. Нельзя быть известными. Девятнадцатый век. А. С. Попов. — Стоп, подожди, да нет, — хмурится, аж подбирается в кресле, разворачиваясь в пол-оборота. — Как у тебя отчество? — Сергеевич, — Арсений старается звучать ровно, но взглядом стреляет до жути довольным. — А что-о? — Его звали Александр. Вроде, — больше себе доказывает Антон. Слышит смешливое фырканье и подскакивает на месте: — Ты, блять, изобрел радио?! Серьезно? — Приложил к этому руку, — Арсений собирает улыбку, но сочиться истинной, кажется, гордостью не перестает; Антон на мгновение залипает на то, как искрятся чужие глаза. — Но я… Я видел, кажется, его фотки. Или что там было? Это не ты, — Антон хмурится, даже кладет руку на карман в желании пойти в гугл и проверить. Но Арсений покачивает головой и рассказывает сам. — Я был еще молод в те года, ну, по нашим меркам. Только-только осознал себя, пережил некоторого дерьма, и наука, как сейчас называют, стала для меня тогда чем-то вроде… Гиперфиксации? Хотелось чем-то запомнится, продвинуть исследования вперед… Больше самому себе, если честно, а не ради общего блага. Вот и увлекся. Но вовремя понял, что выходит что-то большее, чем рядовое открытие, и пришлось подставить на свое место тогдашнего друга. Он, в целом, не был против. — У него была твоя фамилия? — Нет. Но он ее в итоге взял. Я поступал в университет под именем Александра. Потом просто подделали документы, пара внушений… В общем, в тот момент я исчез, будто меня в университете никогда и не было, а он — всегда был Александром Степановичем Поповым. Так его и похоронили. — А его семья? А другие студенты? — Антон насколько удивляется, что практически перегибается через коробку передач. Арсений, кажется, интерес оценивает — усмехается самодовольно, горделиво. — Внушение, да. Всем, кто меня помнил. Было тяжеловато. Поэтому я и говорю о том, что нам не выгодно становиться известными. — Но разве это не обидно? Отдать свое достижение… — Антон возвращается к спинке собственного кресла, пытаясь всеми силами скрыть ахуй от того, кто сидит рядом с ним. Ахиреть. Он с изобретателем радио — в клуб гонял. — Самую малость. Но мне было важнее, чтобы оно увидело свет, — улыбка Арсения становится немного печальной, однако он быстро сгоняет с лица тоску. — Потом на всякий случай уехал из страны. — И где ты жил? — Много где. Мне нравилось в Петербурге, я возвращался туда пару раз потом, но последние годы — во Франции, — замечая шок на чужом лице, ухмыляется широко, слегка рычаще произнося: — Aimer, ce n'est pas se regarder l'un l'autre, c'est regarder ensemble dans la même direction. — Что? — хлопает глазами Антон, сглатывая то ли от того, как меняется чужой тембр, то ли от этой легкой, искрящейся улыбки Арсения. — Что ты сейчас сказал?.. Арсений не отводит взгляда от дороги, едва заметно поглаживая руль пальцами: — Любить — не значит смотреть друг на друга. Любить — значит вместе смотреть в одном направлении. — Красиво, — выдыхает Антон. Снова возвращается взглядом к Арсению, к его рукам на руле — и снова к дороге. — И… правда. Хорошая фраза, — Арсений бросает на него заинтересованный взгляд, но Антон не уверен, что хочет сейчас говорить о любви, поэтому меняет тему сам: — Но что ты тогда забыл здесь? В смысле, я понял, что ты, кажется, вернулся из-за… них, но почему именно сюда? Весь флер легкости и приятности рассеивается — взгляд Арсения, что только что сиял гордостью и теплом, меркнет тут же. Он поджимает губы, едва заметно закусывает губу — Антон замечает все эти перемены краем глаза, чувствуя, как меняется настроение в салоне. Солнце постепенно заходит все ниже — золотые блики в салон больше не проникают, а Арсений, кажется, поворачивает на следующем повороте обратно к городу. — Его тоже зовут Сережа, — говорит Арсений как-то совсем тихо, Антон даже не сразу понимает, что тот все же решает заговорить. — Того, кто занимается всем этим. Сережа Матвиенко. Мы с ним… отсюда. Несколько веков назад здесь было поселение, в котором мы жили. И где нас обратили. — И поэтому он остановился тут? — хмурится Антон. Из всего мира выбрать это захолустье для каких-то корыстных целей — кажется бредом, даже если это твой бывший дом. — Потому что здесь — ваша родина?.. — Мы жили здесь в разные времена. Что-то вроде места, в которое могли вернуться… — Арсений поджимает губы, на мгновение закрывая глаза; словно у него в горле першит. — Не знаю, почему сюда. Прости, Антон, но я… не хочу об этом сейчас. То, что тебе нужно знать — что Лиза теперь в его рядах. А я… — он смотрит всего мгновение — словно с сожалением за то, что приходится это произносить. — Скажу тебе честно: она будет в опасности. — От них?.. — едва слышно спрашивает Антон. — От меня. Шастун отворачивается, словно ему дают пощечину — невидяще смотрит в лобовое, чувствует, как ускоряется дыхание. Кофе в стаканчике остывает, наверняка. Как и у Арсения, который тоже смотрит вперед — и от приятной атмосферы в салоне не остается и следа. В этот раз музыку чуть громче делает уже Антон — потому что в крови клокочет поднимающаяся ярость и вместе с тем страх, и ему нужно это переварить. Арсений… настроен их уничтожить? Судя по темному, почти стальному взгляду, которым тот сейчас смотрит на дорогу — кажется, да. Судя по словам самого Арсения, который уже говорил, что с ними борется — все именно так. А еще у Арсения есть семья. Артем и та Катя. Они тоже, наверняка, с ним. И, наверняка, тоже очень опасны. Добро пожаловать в реальность — говорит холодный кофе на языке, когда Антон все-таки в пару глотков его допивает. Лиза предупреждала его. Предупреждала, чтобы он убрался из города — потому что Макс наверняка найдет способ его убить, пока он здесь, пока он ее ищет. А если не будет повода искать, если Антон разочаруется в ней, узнав, что она стала вампиром — то уедет. Спасется. Потому что пути назад нет. Лиза вычеркнула его из жизни — так думал Антон. Серость за окном постепенно превращается в начинающиеся сумерки — подобно настроению их поездки темнеет. Но, кажется, прошедшие часы и правда помогают — среди черни мыслей Антон осознает не менее важное. Лиза не вычеркнула его — потому что сейчас пытается защитить, выгоняя из города. Ей не плевать. Антон не простит себя, если оставит все так. — Арсений, — зовет он тихо. Тот тут же убавляет музыку, мельком поворачивая голову — показывает, что слушает, хотя все еще выглядит напряженным. — Я не уеду, пока не поговорю с ней. Дай мне возможность сделать это. Прошу. — Она не придет к тебе больше, — хмурится тот, сжимая руки на руле. — Но ты будешь искать их. Позволь мне помочь, — он наконец смотрит прямо на него; видит, как у того брови еще сильнее съезжаются. — Заяц ведь связан с твоим Сережей, так? Он тебе нужен. Я слышал тебя тогда, в клубе, я знаю, что ты хочешь убить его. Я могу быть приманкой. И потом тоже. Арсений не отвечает — но вдруг сбрасывает скорость. Не резко, медленно — съезжает на обочину, глушит мотор и кивает в сторону. — Пойдем подышим. «Сейчас меня и убьют», — думает истерически-сумасшедше Антон, когда вылезает из машины вслед за Арсением. Лес вокруг издевательски шумит листвой, напоминая, что здесь очень удобно прятать трупы. Они встают у капота, прислоняясь поясницами к автомобилю. Антон, пользуясь возможностью, закуривает. Вопреки мыслям, напряжения рядом с Арсением он не чувствует — даже сейчас. Тот убирает руки в карманы пальто. — Ты же понимаешь, что дороги назад уже не будет? — произносит он тихо. — Ебать ты философ, — усмехается искренне Антон, заценивая, как внимательно Арсений рассматривает дорогу перед ними. Тот хмыкает в ответ и поворачивает голову — теперь они смотрят прямо друг другу в глаза. — Арсений, я скажу тебе честно: мне нечего терять. Вот вообще. — Кроме жизни, — ровно говорит Попов, но смотрит слишком пристально. — Лиза — единственный близкий мне человек, — говорить тяжело. Антон прерывается на затяжку сигаретой, и это позволяет ему опустить взгляд. — Я… не прощу себя, если не пойму, почему она так поступила. Не пойму, что я упустил, почему не помог… — Ты не должен винить себя, — очень настойчиво, но Антон фыркает, стряхивая пепел. — Поздно. Уже. Да и давненько, на самом деле. Там… тоже длинная и долгая история. Так что у тебя есть резон согласиться на сделку, если хочешь ее послушать, — Антон поднимает голову, криво ухмыляясь. Арсений, конечно, замечает, что рука, которую он протягивает, подрагивает — в целом, было бы глупо верить в то, что Антону не страшно. Антон, если честно, даже не знает, на что рассчитывает — он Арсению никто, и тот ему ничем не обязан. Притянутые за уши предлоги в виде удобства приманки — полная хрень ведь на самом деле. Прямо-таки хуетень. Но Арсений почему-то смотрит в глаза и пожимает его руку. — Я не обещаю, Антон, — говорит очень серьезно Арсений, но руку не отпускает. — Я надеюсь, что ты понимаешь — тебя могут убить. Не факт, что я смогу тебя защитить. — Ты и не должен, — разумно напоминает Шастун. — Я прошу только дать мне возможность найти ее. Точнее, быть рядом, когда это сделаешь ты. Арсений смотрит на него внимательно — слишком — даже прищуривается слегка; хватка у него крепкая, уверенная, и Антону в этот момент вдруг становится очень, очень спокойно. Потому что Арсений медленно опускает взгляд к их рукам — и так же медленно кивает, тут же разрывая рукопожатие и отворачиваясь. Отчего-то Антон знает — тот и правда ему поможет. Черт знает почему, но — поможет.

𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹 𓋹

На улице окончательно смеркается, когда они подъезжают к дому Антона. Место для парковки находится только в начале дома — Арсений резонно говорит о том, что проводит до подъезда, а машину бросать посреди не хочет. Мало ли кто проедет. Вряд ли у этого двора, конечно, такая уж популярность в проезде — но Антону почему-то кажется милым то, что Арсению не плевать на возможных водителей. Он еще с такой «правильной» интонацией говорит о том, что «не хочет перекрывать дорогу автомобилистам»… То ли прикалывается этими своими словами и манерой, то ли действительно все-таки немного дед. — Во сколько тебя обратили? — спрашивает Антон, когда они уже почти подходят к подъезду. — Тебе точно не тридцать… — Двести тридцать, — шутит Арсений, но по интонации не понятно, действительно ли это шутка; возможно, правда. — В тридцать семь. Антон хочет ответить, но, едва открывает рот, осекается — потому что слышит за спиной, в паре метрах, шорох. И одновременно с этим еще один — с другой стороны. А потом — шипение, и в этот момент его хватают за плечо и резко отталкивают, так, что он чуть было не падает, лишь краем глаза замечая — Арсений вспышкой сбивает кого-то с ног. — В подъезд! — рявкает он, но страх стопорит, и Антон совершает фатальную ошибку: оборачивается на голос. И именно в этот момент Арсений, двумя руками обхватив чужую голову, сворачивает шипящему вампиру шею. Безвольное тело валится к ногам. В Антона врезаются сзади — рушат на асфальт, и мерзкое дыхание чувствуется на шее. Он успевает повернуться на чистом инстинкте, сжимает шею другого вампира, что рычит ему прямо в лицо — глаза у него горящие, алые, а клыки острые. Еще секунда — вцепится. Антон не удержит. Но он не успевает даже выдохнуть — тяжесть с тела пропадает, потому что Арсений отбрасывает эту тварь в сторону. И тут же оказывается перед ним — с рыком врезается рукой в грудь, пробивая одежду и кожу. Брыжет кровь. Вампир кричит — Арсений вырывает его сердце. Антон дрожит, как тварь — но не может отвести взгляда, парализованный; от того, как обмякает тело вампира вокруг руки Арсения, как на него из темноты налетают сзади, отбрасывая. Краем глаза Антон замечает еще несколько теней. — Беги! — голос Арсения возвращает в сознание, и Антон подрывается с земли. Он влетает в подъезд и успевает закрыть за собой дверь — сразу же после этого в нее прилетает что-то тяжелое, кажется, чье-то тело. Грохот стоит безумный. По ту сторону, на улице, снова слышится нечеловеческий, звериный крик — и шипение, снова шипение, и звуки борьбы. Антон держится за ручку так, словно сможет дверь удержать, если вампир вдруг решит ее распахнуть — дышит через рот и вслушивается, пока перед глазами проносятся картинки, что только что видел. Звуки не успокаивают — Антон просто надеется, что кричит не Арсений, но в один момент очень точно слышит стон именно его голоса, и перед глазами темнеет. Он же не умрет из-за него? Не умрет ведь, да? Почему в моменте становится так страшно — Антон не понимает, и стопорит себя в моменте перед тем, как нажать на кнопку открытия двери. Чем он ему поможет? Лишь помешает. Отвлечет. Блять, блять, блять! Арсений ведь сильный, он так давно живет, он… Но их там так много. Их больше, а он — один. Звуки борьбы затихают — или это Антон за гулом сердца в ушах уже ничего не слышит. — Арсений! — громко зовет, распахивая резко дверь. Перед глазами темнеет — потому что Антон успевает заметить несколько темных тел на дорожке перед подъездом. А потом видит, как кто-то появляется прямо перед лицом — алые безумные глаза и открытый в шипении рот незнакомого, тощего вампира. Но тот вдруг вскрикивает прямо в лицо — вздрагивает всем телом, и Антон замечает за его плечом темные волосы и знакомые черты лица. У Арсения тоже глаза горят алым — а рука вонзается в чужую спину, прямо сквозь ребра, и вырывает сердце. Тело вампира падает между ними. На улице становится оглушающе тихо. Антон поднимает взгляд от упавшего вампира — и вздрагивает сам, замечая разводы алой крови на лице и одежде Арсения. Практически вся светлая рубашка под расстегнутым пальто, само оно — все в крови. Глаза, алые, будто бы тоже кровавые — смотрящие на Антона в смеси ярости и облегчения. — Ар-рс-с… — голос вздрагивает, Антон панически осматривает открытую рану на чужой шее, в которую, кажется, вцепились зубами. — Это не моя, — говорит Арсений, неровно дыша; видимо, про кровь на одежде, на которую снова спадает взгляд Антона. Тот покачивается, но вдруг морщится, глаза его закатываются — он оступается, отходя на шаг назад. Антон, споткнувшись о труп между ними, подрывается как раз в момент, когда Арсений почти падает — подлавливает под руками, удерживает на весу. — Блять, Арс! Эй, эй, — тормошит, заглядывает в глаза и ловит чужое сбившее дыхание. — Я… В порядке, дай мне… минуту, — бормочет, даже пытается качать головой. Сирены внутри верещат — Антон обводит взглядом разбросанные вокруг тела. Три, четыре, пять… Кажется, где-то среди деревьев двора раздается очередной шорох — или это уже психика с ума сходит — но Антон чувствует опасность вокруг кожей, нервами, и потому, взвалив Арсения на себя, оттаскивает в сторону подъезда. Он чувствует себя легче, только захлопнув за ними дверь — Арсений пытается держаться на ногах, но все равно приваливается к плечу Антона, мычит, морщится. Одна нога подозрительно вывернута и не двигается, а дышит он с хрипами — так, будто сломаны ребра… — Ебаная, блять, лестница, — материт Шастун свой второй этаж, но до двери Арсения дотаскивает. Кое-как, придерживая вампира одной рукой, отпирает, распахивает, бросает ключи прямо на пол в квартиру и уже делает шаг, но Арсений вдруг напрягается всем телом и тихо стонет. — Что?! — Шастун тут же пытается заглянуть ему в глаза — алые все еще, порывающиеся закрыться; кажется, Арсений не может выйти из «режима вампиризма». Вампиризма… Блять, точно. Антон как придурок приваливает его тело к косяку, сам проходит в квартиру, придерживая того за плечо, и тараторит как можно быстрее: — Приглашаю, блять, вся хуйня! Все, давай! И затягивает в квартиру, захлопывая за ними дверь. Арсений стонет снова, падает головой куда-то ему в плечо — кажется, тому и правда очень больно. И плохо. Антон подхватывает его снова, тащит на себе до гостиной, но вместе с ним валится у дивана на пол. Прислоняет спиной, ловит бледное лицо ладонями. — Арсений! Тот открывает глаза — алые радужки так близко прошибают мурашками по телу. Но Антон ловит страх — это ведь Арсений, он не сделает ему ничего, он… Он, блять, истекает кровью, сука. Где вампирская регенерация, блять?! — Я регенерирую, — тихо, словно прочитав мысли, говорит Арсений; голос его хриплый, ломающийся. — Но не так быстро. Слишком… много их было. — Чем я могу помочь тебе? Арсений, кажется, не осознает — его взгляд так резко перемещается на шею Антона, что тот, не контролируя, отшатывается. Блять. Кровь. Вампирам ведь помогает в регенерации — человеческая кровь. — Я не трону тебя, — произносит Арсений тут же, и даже голос его становится громче; он смотрит в глаза так серьезно, будто не чувствует в этот момент боли, но срывающееся дыхание выдает. — Я контролирую себя, Антон. Даже сейчас. Только вот шея все еще кровит — и после своих слов Арсений жмурится, закусывает губу, потому что сдвигается едва заметно и, видимо, чувствует боль от ребер. Антон, как идиот, замирает перед ним на коленях и панически дышит. Арсений ведь его защищал. Ради него… Что, если он сейчас… Он вроде как должен — и даже сам опускает взгляд на свои запястья, потому что, кажется, видел в каком-то фильме, что так тоже делают. Что вампиры вроде как и оттуда пить могут. От желания помочь и от страха колотит все тело. — Антон, — выдергивает из мыслей ослабевший голос; Антон вскидывает взгляд и видит, как пристально, угрожающе смотрит на него Арсений. — Нет. Лучше… позвони Гаусу, телефон где-то у меня, он поможет… — вздыхает прерывисто, прикрывает глаза, отклоняясь головой на диван; видимо, так проще терпеть. Антон сглатывает — облегчение взрывается внутри, но он не думает о нем, подползая ближе и как можно быстрее ощупывая карманы. Достает чужой смартфон и с удивлением обнаруживает отсутствие пароля — Арсений под боком дышит едва слышно, шипяще. Впрочем, неудивительно, хрен кто у вампира телефон отберет, зачем там пароль, — приходит безумная мысль, пока Антон дрожащими пальцами заходит в контакты и вбивает в строку поиска нужное имя в разных вариациях. — Арс, только не отключайся, — мельком смотрит на него, нажимая на контакт «Артем», надеясь, что это тот, что нужен. В ответ ему — только дыхание и гудки громкой связи. — Арс!.. Он едва тянет его за плечо, и тот морщится, но глаз не открывает. — Блять… — шепчет Антон, и в этот момент трубку поднимают — связь брякает, слышатся шорохи. — Алло! Артем! Гаус, это ты? — Арс? — слышится недоуменное. Голос — его, точно. — Это Антон, не Арс, привет, — тараторит, не сводя взгляда с окровавленного лица. — Артем, на нас напали, Арсений, он… Я не знаю, ему походу ребра сломали, на шее укус, он сказал, что регенерирует, но отключился, и я… — Тише, — очень спокойно произносит Гаус, и Антон затыкается тут же. Чужой тон голоса, словно скатертью, накрывает всю тревогу — Гаус будто бы ни на грамм не взволнован. — Не паникуй. Это нормально, вампиры тоже теряют сознание, чтобы восстановиться, как и люди, — Антон слышит шорохи в трубке; кажется, Артем перемещается. — Где вы? Я приеду, привезу кровь и заберу его. — Я скину смс. — Хорошо. Не переживай, — повторяет на удивление добродушно, даже, кажется, улыбается. — Все будет нормально, Антон, правда. С ним уже ничего не случится. Я еду. — Я жду, — едва слышно отвечает Шастун и отключается. Адрес Антон отправляет сразу же, и позволяет себе выдохнуть только после этого — еб твою мать. Он снова смотрит на Арсения, рассматривает бледное, расслабленное в бессознательном состоянии лицо — разводы крови, дрожащие ресницы, редкие родинки. Артем звучал спокойно — слишком спокойно для вампира, который наверняка шарит за их физиологию — и поэтому паника действительно постепенно отступает. Антон только сейчас обнаруживает, что все это время сжимал чужое запястье — и медленно разжимает пальцы, хотя отчего-то дается это с трудом. Арсений не стал пить его кровь, хотя в ней нуждался. Антон уходит на кухню, находит в одном из ящиков полотенце и мочит его — возвращается в комнату, снова садится рядом и аккуратно вытирает чужие скулы от крови. Это глупо, но хотя бы немного успокаивает — вид окровавленного Арсения почему-то скручивает все внутри, да и Антону нужно занять чем-то руки. Кровь на лице, возле рта… Арсений тоже рвал кому-то глотки?.. Картинки того, как тот убивал, мелькают перед глазами. В голове каша. Мокрое полотенце в конечном итоге он сжимает в руках, приходя в себя только тогда, когда квартира разрывается звонком в дверь. Он все равно выходит в коридор быстро — и, услышав за дверью заветное «это я» голосом Артема, открывает дверь. — Заходи, — говорит сразу же, как только тот открывает рот. Артем вскидывает брови, и во взгляде его мелькает удивление — но заходит тут же, не комментируя, правда, оглядывается, словно не веря. Выглядит спокойным, не так, будто сюда бежал — и это снова Антона успокаивает. — Где он? — Пошли. Только по пути в гостиную Антон замечает у Артема в руках два пакета — таких, в какие обычно в больницах качают донорскую кровь. Они тоже — бело-прозрачные, с просвечивающим алым цветом. — Охо-хо, — тянет Артем, садясь на колени перед все еще бессознательным Арсением. — Кто это вас так?.. — А ты не видел?.. — хрипло спрашивает Антон, замирая над ними; наблюдает, как Артем вскрывает пакет и, придерживая одной рукой голову Арсения, подносит к губам. Алая кровь медленно льется на чужие губы — несколько капель падает на рубашку. Антон сглатывает и отводит взгляд — от этой картинки начинает мутить, и снова все внутри сжимается от понимания, что происходит в его квартире. — Тела вампиров рассыпаются после смерти, так что нет, не видел, — говорит спокойно Артем, и Антон из-за этого возвращает взгляд к ним снова — прикипает взглядом к тому, как двигается кадык Арсения. — Во-т так, давай, молодец. Он, кажется, приходит в себя — морщится, открывает чуть шире рот, словно пытаясь напиться. — Вампиры, — шелестом отвечает Антон, не отводя взгляда. — Пять, кажется… — Молодые, — эхом продолжает Гаус, звуча, впрочем, не удивленно. Арсений вдруг поднимает руку и перехватывает пакет — тот усмехается и убирает свои руки, позволяя тому допить самому. Когда он сжимает пакет и открывает глаза, Антон вздрагивает — потому что смотрит Арсений прямо на него. — Ты как? — отвлекает его Артем, и Попов опускает взгляд к нему. — Ебано, — выдыхает, перехватывая из его рук второй пакет, раскрывая в этот раз сам. И снова смотрит на Антона — глаза его все еще алые, но Антону кажется, будто он видит в них… что-то похожее на вину. Потому что Арсений мельком скользит взглядом по пакету в своих руках и поджимает губы. Поэтому Антон отворачивается, протирает лицо руками — пусть Арсений пьет, ему нужно. Он сам — подумает обо всем этом потом. Судя по шуршанию через пару минут — Арсений допивает, сжимает второй пакет. Антон поворачивается только тогда, но молчит — не понимает, что спрашивать, потому что самый главный вопрос уже задал Гаус, а для того, чтобы сказать чертово «прости», они не одни. Прости, что это случилось из-за меня. Но Арсений, кажется, читает это все в его взгляде — и улыбается едва заметно, самым уголком губ. — Спасибо, — шепотом. Артем помогает ему подняться — Антон видит, что он уже ровно стоит на ногах, да и рана на шее практически затянулась, остались словно глубокие царапины и остатки крови. — За что? — смотря в глаза, которые медленно заполняет голубой пигмент, спрашивает. Не понимает. Гаус, кажется, пытается слиться со стеной — даже делает шаг назад, отворачиваясь, будто не при делах. Но Арсений только улыбается и слегка склоняет голову. Антон, впрочем, и так понимает. За то, что не оставил там. За то, что доверился, пригласив. За то, что думал о том, чтобы отдать свою кровь. Он все еще выглядит не очень — бледным, едва заметно пошатывающимся. Наверное, для восстановления нужно больше времени. Антон не видел, как все происходило, до конца. Но и так, кажется, видел слишком многое. — Все нормально? — почему-то спрашивает Арсений. А должно быть наоборот. Да ебаный в рот. — Если в норме подразумевается парочка убийств и кровавый вечер, — нервно усмехается Антон, складывая руки на груди. — То да, все супер. Арсений поджимает губы жалостливо, обеспокоенно осматривает — но Антон качает головой, взмахивая рукой в сторону двери. — Поезжайте. Мне нужно просто… просто осознать. Я в порядке. Главное, что ты тоже, — поднимает взгляд, встречаясь с голубыми глазами. — В порядке же? — Да. — Славно. Арсений опускает взгляд, будто бы мнется — словно ему неловко за все, что случилось, и Антон замечает, с каким замешательством смотрит на него Артем, но не торопит. Но в итоге Арсений, так и не подняв головы, просто кивает и уходит в сторону входной двери. Антону стыдно и кошмарно — от того, что он должен, нет, хочет сказать Арсению хоть что-то, — он же, блять, спас его снова, — но совершенно не понимает, как сложить слова в предложения. В голове хаос и вихрь, который раскручивается только сильнее, потому что главный сдерживающий фактор — беспокойство за Арсения — исчезает. Наверное, Антон предложил бы ему остаться. Потому что Арсению явно не очень сейчас будет трястись в дороге, да и самому так было бы спокойнее. Наверное, он сказал бы, что обосрался, и что ему стыдно, что он не смог помочь. Наверное, он бы сделал что-то еще — но. Но здесь Артем, который пожимает ему напоследок руку, уже когда Арсений выходит за дверь, и говорит: — Только не приглашай больше так легко вампиров в свой дом, — и, мягко улыбнувшись, уходит за Арсением следом. Антон чертыхается и, потушив свет везде, уходит в темную кухню. Достает из шкафа бутылку с початым вискарем, стараясь не думать о том, что в комнате на полу, кажется, остались капли крови. Пакеты из-под донорской, кстати, Арсений унес с собой. Антон жует губы, делая еще несколько глотков залпом. В сознании — алые глаза Арсения, который вырывает сердца вампирам, окрашивая руки кровью. В сознании — его неожиданно обеспокоенный за него, Антона, взгляд на пороге. Добро пожаловать в новую реальность, маленький сукин сын. Решай, что для тебя теперь — норма. Антон достает из кармана телефон и заходит в последний чат.

Антон:

Пираты крови не боятся.

Всегда хотел стать пиратом.

Спасибо, Арсений.

Сообщение сразу же окрашивается двумя синими галочками.