Hassliebe

В квартире у Димы — спокойно.   Спокойно несмотря на то, что Антон лежит с открытыми глазами до глубокой ночи — уснуть мешает то ли все то, что произошло за последние дни, то ли вертолеты от классической русской водки, которой Дима его отпаивал, так и не добившись внятных объяснений о том, где Антон пропадал.   Антон пропадает — в своей голове и в темной комнате, где по потолку периодически катится отсвет фар проезжающих мимо машин. В комнате, где за этим окном, в ночи, темные коряги деревьев с притаившимися в ветках птицами. В комнате со стареньким раскладным диваном, куда Журавль набросил смешное постельное белье с цветочками, и оно пахнет точно так, как пахло в детстве — свежей стиркой и старостью.   Антон просыпается, кажется, в той же позе, в какой и уснул — лицом к потолку. Морщится, садится на диване, растирая лицо ладонями и попутно осматривая гостиную, в которой его оставил Дима. Обжитая, в теплых тонах — только огромный старенький комод с кучей посуды и маленькими фигурками выделяется у противоположной стены.   Антон проходит по ковру, приоткрывает дверцу и вытаскивает фотографию в рамке — портрет; на нем Журавль с маленькой, лет десяти, светловолосой девочкой с широкой улыбкой.   — У нее твои глаза, — говорит Антон, тускло улыбаясь.   Дима, замерший в дверях, сорвано выдыхает — то ли от комментария, то ли от испуга, что Антон услышал его появление.   Просто Антон, оказывается, уже научен слышать шаги за спиной.   — Пойдем завтракать, — хмуро бросает Журавль, и от тоски в его голосе Антона снова хуевит.   Он убирает фотографию обратно на полку и кивает, возвращаясь к дивану и кое-как заправляя его, слыша, как Дима уходит на кухню. Отрубился Антон вчера прямо в своей одежде, так что неловкости хотя бы за полуголое появление перед Димой удается избежать.   — Если хочешь в душ, полотенце в серванте том, нижняя полка, — говорит Журавль сразу же, как Антон заходит на кухню. Тот стоит у плиты, спиной к нему, и поворачиваться не спешит — Антон внутренне чертыхается, снова молча кивает, хоть Дима этого и не видит, и возвращается в гостиную.   Антон не хочет в душ — Антон вообще ничего не хочет, но все равно плетется, закрываясь и скидывая одежду на маленькую стиральную машинку. Ванная комната у Димы тоже отремонтированная, снова светлая — но прямо над бортиком ванны прилеплены десятки водонепроницаемых наклеек, а в углу стоят резиновые игрушки, напоминающие об еще одном жильце этой квартиры.   Шум воды перекрывает шум мыслей, а кожа начинает пахнуть ментолом — Антон такими гелями не пользуется, поэтому фыркает от обилия запахов, закрывая глаза под струями.   Похмелье слегка отступает — Антон возвращается на кухню, ероша мокрые волосы и щурясь от света. На столе уже стоят две кружки дымящегося кофе и две тарелки с чем-то, похожим на омлет с кусочками помидор.   — Спасибо, — улыбается Антон, смотря на Диму, как он надеется, виновато. — Ты прости, что я…   — Все норм, — машет рукой Журавлев и садится напротив; смотрит в ответ и, наконец, улыбается — спокойно, лишь слегка напряженно. — Ты как чувствуешь себя?   — Вполне. В следующий раз не давай мне водку, — усмехается Антон, уже склоняясь над тарелкой, и Дима тихо смеется в ответ.   — Если пообещаешь не приходить в таком состоянии, — Антон хмыкает, качая головой; обещать не может. — Молоко надо?   — Нет, я так.   Звон вилок о тарелки, аромат кофе и лучи солнца через окно, что не зашторено сейчас — это все слегка сглаживает нервы, и Антону даже выходит расслабиться хоть ненадолго. Он подумает обо всем — потом, не сейчас; сейчас у него слишком пухнут мозги, зато готовит Дима просто изумительно, отчего Шастун довольно мычит, вызывая на лице Журавля улыбку.   — Кстати, Шаст, а ты это… — Дима, проглотив кусок омлета, почему-то мямлит. Улыбается как-то неловко, взглядом по Антону мажет. — Ну, вчера… с кем приехал?   Поднесенная ко рту вилка так и остается у губ — Антон вскидывает на Диму взгляд, но почему-то видит в чужих глазах какой-то подозрительный блеск вместо осуждения.   — А что?.. — осторожно спрашивает Антон, медленно опуская вилку в тарелку.   — Да ну я это, поздно же было… В окно выглядывал, чтобы ты дошел, мало ли… Ты не подумай, я вообще не против!.. — как-то испуганно восклицает он, и глаза его забавно расширяются.   — Журавль, — хмурится Антон, совсем теряясь в чужой реакции. — Ты о чем?..   — Ну, я… Э-эм… Ну это же мужчина был, да? — он дожидается неуверенного кивка и неловко улыбается. — Ну я просто увидел, как вы… Целовались. Но ничего страшного! Я не гомофоб! — взмахивает руками, когда Антон вздрагивает, подаваясь вперед.   — Чего, блять?! — теперь и у Антона глаза огромные. — Журавль, ты… Мы не целовались, дурак, блять, совсем?! — он аж отшатывается назад, чуть не ударяясь головой о стену. Антон смотрит в чужие глаза и медленно складывает два и два, вспоминая вчерашнее прощание с Арсением — тот ведь нагнулся к нему, и Диме из окна, наверное… — Тебе показалось!   — Показалось? — неуверенно отзывается Дима, бегает взглядом по лицу Антона. Повисает неловкая пауза.   — Он наклонился ко мне просто и… — бормочет Антон, сам путается в словах и чертыхается, выдыхая тихим стоном. — Сука-а. Ты не так все понял, Дим. В смысле, с ним не так, но… — какой-то отвратительный момент для каминг-аута, но Журавль смотрит внимательно, и Антон решается. — В смысле, да, ты про меня все верно подумал. Но вчера ничего такого не было, это же Арсений, он…   Сам себя обрывает — «он же вампир» проглатывает в последний момент — и беспомощно смотрит на Диму, закусывая губу.   — Арсений? Красивое имя, — Дима звучит неуверенно и огорошено все-таки; видимо, честным признанием. — Он… нравится тебе? Я нормально к этому отношусь, если что, говорю…   — Нет! — рьяно всплескивает руками Антон, да так, что коленями ударяется об стол. Полупустая чашка с кофе вздрагивает, и Шастун успевает подхватить ее в последний момент, чувствуя, как от возмущения полыхают щеки. — Нет, фу, блять, ты что… Так, все. — Выдыхает он, делая глоток кофе и прикрывая глаза. Дима где-то за темнотой век смешливо хихикает, и Антону хочется запустить этой чашкой в него, но он сдерживается и открывает глаза, надеясь, что выглядит достаточно серьезно. — Арсений — это знакомый Лизы. И он… пытается помочь мне. Вчера мы этим и занимались.   — Тебе повезло, что я пожалел тебя и не прочитал нотацию о том, что ты со мной не связался, — напоминает Дима, сдвигая брови; но взгляд у этого подлеца все еще озорной. — Хотя, если этот Арсений симпатичный, то я могу понять, почему ты пропал…   — Очень вкусный завтрак, спасибо, мне пора, — рыкает Антон, резко поднимаясь с места и подхватывая тарелку.   Дима за его спиной ржет, а Антон уже у раковины доедает последний кусочек омлета — выбрасывать жалко, и правда вкусно ведь, хотя аппетит исчез напрочь — и очень шумно моет тарелку.   — Да ладно тебе, Шаст, — когда шум воды затихает, тянет Дима уже спокойнее. Антон поворачивается, отставляя тарелку в сушилку и складывая руки на груди, смотря на Журавля взглядом «давай, попробуй, пиздани-ка еще». — Понял, отвалил. Если он знакомый Лизы, то это очень круто! Вы что-то узнали?   Антон жует губы, смотрит на Диму — но игривость у того исчезает, и теперь выглядит он действительно обеспокоенно и заинтересованно. И правда ведь, ужасно выходит — Антон пропал и заставил того думать, что его убили уже давно, и вчера лишь использовал чужую доброту ради того, чтобы нажраться.   Отвратительно некрасиво. Хотя врать — отвратительно тоже, и Антон думает об этом, пока садится обратно за стол и достает сигареты, но все же выбирает меньшее из зол.   К тому, что он теперь водится с вампиром, Дима явно не готов.   — Да, Арсений, он… Работает в полиции, — врет Антон, прикуривая. Дима звучно цокает на то, что его кухня превращается в кальянную, но лишь придвигает ближе пустое блюдце, куда вчера Антон также бросал окурки и которое следом за ним Дима, видимо, уже вымыл. — И мы смогли узнать, что среди убитых и пропавших Лизы не было. Так что… — он затягивается снова, позволяя себе смелость в предположениях. — Мы думаем, что она жива.   Только изнутри все равно тянет — Антону не кажется все это легким исходом. И Арсений, и вампиры вокруг, и убийства — все это настолько сдавливает петлей, что даже сейчас, в тепле дома Димы и под его загорающимся от этих слов взглядом, Антону паршиво.   Паршиво — потому что в кармане куртки, в коридоре, по-прежнему лежит визитка с номером вампира.   И Антону бы решить — кому верить и что делать дальше. Но эта смехотворная сцена с подозрениями Димы в характере их отношений сбивает совсем — тошноту вызывает, возмущение и… что-то, сука, цепляющее внутри.   Ебучий Арсений. Антон проклинает все, что связано с ним.   — Антон? — взволнованно зовет Дима. — Эй, у тебя опять это сложное лицо. Водки больше не дам! — шутливо грозит он, но в глазах вновь разрастается беспокойство. Антон натянуто усмехается, делая последнюю затяжку и кусая фильтр зубами. — Шаст, ты выглядишь… плохо. Что такое?   — Помимо всего, что происходит? — не сдерживается Антон, но тут же смягчается. — Прости. Просто я… не слишком ему доверяю. Не доверяю полиции, — «вампирам», заменяет в очередной раз Антон, и Дима понимающе мычит ему в ответ. —  Мне кажется, что… Это все может быть ложью. И опасностью.   — Для тебя? — понимает Дима. Ловит кивок и фыркает. — Братан, ну, давай будем честны… Не то что бы тебе в принципе было в этом городе безопасно, — он кивает на антоново покусанное плечо. — Может, пока ты с этим полицейским ходишь, эти вампиры… не полезут?   — Может, — шелестит Антон, опуская взгляд.   Не полезут, Дима. Не представляешь, насколько ты прав.   — Тогда чего сомневаешься? — осторожно спрашивает Журавль, перехватывая потяжелевший взгляд. — Антох, я, конечно, вообще не шарю и все такое… Но, может, он сможет помочь? Ты как будто бы, не пойми неправильно, конечно, но… ничего не теряешь?   «Только самоуважение», — хочет сказать Антон, но лишь кривится, заставляя себя молчать.   Он не верит. Не верит.   Что-то во всем этом не так.   Во всем этом — Антону банально страшно.   — Я могу побыть у тебя? — совсем жалко, тихо просит Антон, не поднимая головы.   «Я не выдержу дома, я не знаю, что мне делать».   — М-м-м, ну… — Журавль мнется, и Антон все-таки поднимает взгляд. Тот поджимает губы виновато. — Прости, Шаст, у меня были дела… Но в целом, — он, видимо, рассматривает что-то в чужом лице, отчего смягчается. — Ладно, можешь пойти со мной. Если… не против.   — Куда?   — К дочери, — Дима встает резко, проходит мимо; голос у него становится взволнованным, наверное, от того, что боится услышать реакцию Антона. — Я ее по пятницам навещаю всегда. По субботам много народу…   И покидает кухню, видимо, уходя собираться.   Еще пару минут Антон тупо смотрит в коридор, куда ушел Дима — а потом улыбается уголком губ, вставая и выходя следом.   Чужое доверие — приятно. Возможность поддержать Диму — наконец-то в ответ — приятна вдвойне.   — Конечно, пойдем! — громко говорит Антон, когда подходит к двери Диминой комнаты и коротко стучит. — Мне тут подождать?   — Можешь в зале, я быстро в душ сбегаю, — кричат из комнаты на тон облегченнее.   Антон кивает — глупая привычка, и это вызывает усмешку над самим собой, — и уходит в зал.   Когда по хлопкам дверей и шуму воды из ванной понимается, что Дима ушел мыться — Антон встает и выходит в коридор, подходя к закрытой двери. Не Диминой — а той, что на пути к гостиной.   Он, конечно, поступает как мразь — но сейчас отчаянно нуждается в чем-то другом, что забьет его голову, — и приоткрывает дверь, уже зная, чью комнату за ней увидит.   И это действительно детская — светло-голубые обои, белые шторы и мягкий ковер. Кровать с розовым покрывалом и балдахином в цвет — явно смастеренным своими руками, Антон охает, когда подходит ближе — а так, типовая мебель комнаты подростка вроде маленького столика и деревянных шкафов светлых тонов.   На дальней стене от руки нарисованы облака — красками прямо по обоям — и Антон болезненно улыбается, когда видит под этими облаками красочные отпечатки ладошек; поменьше — детской, побольше — явно взрослой, мужской.   Он сглатывает, рассматривая похожую фотографию на детском столике, рядом с какой-то куклой — на ней Дима и его дочь в каком-то парке, улыбающиеся, счастливые.   На стуле висит кофточка — так, словно ее оставили буквально на днях. На комодах — оставленные игрушки, ждущие, пока их хозяйка продолжит с ними играть. В мусорном ведре — немного фантиков и обрывки листов.   Комната выглядит так, будто в нее вот-вот вернутся — но на поверхностях заметный слой пыли.   Неужели Дима действительно не в силах ее убрать?..   Он ждет — ждет возвращения дочки, и Антону в мгновение внутри становится так больно и жгуче стыдно, что он побыстрее выходит из комнаты и возвращается в гостиную.   Он не должен был его во все это втягивать — Журавль тогда, в первый день, был прав.   — Блять… — выдыхает Антон, падая спиной на диван и закрывая лицо руками.   Шум воды в ванной прекращается. Примерно минут через пять в гостиную заруливает Дима — уже переодевшийся в рубашку и джинсы, он окликает Антона и тот, резко выпрямившись, натягивает улыбку.   Дима точно не заслужил того, чтобы Антон продолжал выливать на него все свое дерьмо.   — Ну что, погнали? — неуверенно улыбается Журавль, и Антон подхватывает с дивана телефон, идя следом.   Мельком проверяет — экран блокировки не показывает новых уведомлений.   А ведь Арсений наверняка знает, или легко может узнать, его номер — думает Антон, но убирает телефон в карман.    Прекрасно понимая, что в этот раз решать — лишь ему самому.  

𓋹 𓋹

  Больница кажется достаточно большой по меркам мелкого города — несколько корпусов, связанных между собой переходами, превращенные в одно длинное здание. Конечно, не такая, как больницы в Москве — но после заевших в голове маленьких улочек с пятиэтажками смотрится действительно масштабно, да и белый, пусть и затерто-посеревший цвет, выбивается все равно.   Они подходят к воротам, проходят через пропускной пункт, где записываются у охранника в старенькую тетрадь — привет, СССР, — и выходят уже на территорию больницы, по асфальтированной дорожке направляясь к главному входу.   — Как… зовут твою дочку? — вопрос звучит неловко, и Антон внутренне уничтожает себя за то, что не спросил раньше.   — Клара, — Дима печально улыбается, смотря куда-то перед собой, говоря едва слышно. — Мы с ней… вдвоем. Мать ее уехала, когда ей едва три стукнуло.   — Уехала… то есть бросила вас?   — Да, такое бывает. Ты не подумай, что она плохой человек, просто… Это я сейчас понимаю, что детей она особенно не хотела, в отличие от меня. Я тогда ее убедил поверить в то, что все получится, но, — он улыбается тихо, разводя руками; ни намека на укор или осуждение, и Антона эта очередная удивительная искренность Димы снова царапает где-то меж ребер. — Не срослось. Материнство ее, как бы сказать… убивало. Да и наши отношения изжили себя. Мы поговорили и пришли к тому, что будет лучше, если Клара со мной останется.   — И она просто бросила дочь? — не может понять Антон; от того, как вздрагивает Дима, вновь чувствует укол стыда. — Прости, я просто… Не понимаю.   — Ничего. Я не осуждаю ее, — действительно легко, пусть и с печальной улыбкой, говорит он. — Люди расходятся, так бывает. Я справляюсь… справлялся.   Улыбка его меркнет — он опускает взгляд, останавливается. Антон замирает напротив, поджимает губы, не решаясь — но все-таки произносит:   — Расскажешь, что… случилось?   Дима молчит еще какое-то время — Антон не торопит, уже жалея о произнесенном вопросе. Он ведь не имеет права лезть, не имеет…   — Она здесь уже три месяца, — все же заговаривает тихо Журавль, но взгляда так и не поднимает. В том, как ломается голос, сочится сплошная боль. — Мы на остановке стояли, и какой-то придурок на машине… пьяный, влетел в толпу. А она сидела на лавочке, я чуть дальше стоял, не успел среагировать… Пробило как раз там, и остановку, и людей, осколки, металл…   — Дим, — выдыхает Антон, тут же подходя ближе и сжимая чужие плечи. Тот отчаянно качает головой, сжимая губы. — Ты не виноват, ты же…   — Мог среагировать, — спорит все равно, безжизненно, Журавль. Поднимает голову, и в глазах у него стоят слезы — а взгляд такой искалеченный, и Антону больно, снова больно, так больно. — Другие отделались, а ее… зажало между машиной и остановкой. Черепномозговая, переломы… В общем, — он вздрагивает, отстраняется резко, прижимая кулаки к глазам. Надавливает, судорожно выдыхая, пытается успокоиться. — Ты прости, я просто лучше тебе это здесь расскажу, чем там… При ней. Все еще тяжело видеть ее… такой.   — Спасибо, — искренне отвечает Антон. Когда Дима смотрит на него, руку все равно протягивает, чтобы секундно обхватить чужое плечо и жалко понадеяться на то, что его сочувствие ощущается. — Это ужасно, Дим, мне так жаль… Но она же… может поправиться?   Дима смотрит в ответ с теплотой и благодарностью, как-то совсем отчаянно — накрывает ладонь на секунду, а после, сделав еще несколько вдохов, кивает на больницу и медленно продолжает путь.   — Врачи не дают прогнозов, — тускло отвечает он, когда они уже подходят к дверям. — Пока — просто поддерживают жизнь. Но вряд ли… это поможет.   Горько.   Моменты того, как они проходят регистратуру, получив карточки посетителей, и поднимаются на скрипящих лифтах куда-то наверх смазываются у Антона перед глазами. Бесконечное количество плохо покрашенных стен и запаха хлорки, беспокойный, больной взгляд Димы и периодически проходящие мимо медсестры и врачи в белых халатах.   Они заходят в отделение реанимации, предъявив карточки и получив халаты, бахилы и шапочки, и сразу же надевают все это. Шум работающих аппаратов пробивается даже сквозь двери. Дима останавливается возле одной из них, оглядываясь на Антона, и цвет его лица — практически в цвет белых стен.   Он смотрит тяжело и, кажется, сожалеюще.   — Ты не обязан идти.   — Все нормально, — улыбается поддерживающе Антон, хотя сердце в груди заходится в плохом предчувствии. Он подходит ближе, касаясь чужого локтя. — Давай. Я с тобой.   И они заходят внутрь — Антон тормозит спустя шаг, как только за ними закрывается дверь. Перед ними четыре кровати — Дима идет к той, что ближе к окну, но Антон замирает на месте.    Дыхание останавливается. Словно окатывают ледяной водой — сразу насквозь.   Мерное пиканье приборов. Мониторы. Разноцветные провода, которые тянутся….    К людям.   Бледным, будто бы мертвым — голым, укрытым простынями, с дыхательными масками на лицах. Исполосованным вставленными в тела трубками. Брошенные и одинокие — оставленные в этих комнатах наедине со своей борьбой за жизнь, с приближающейся…   Смертью.   Отчаяние, пропитавшее это место, затапливает до краев.   И если в сериалах отделения реанимации показывают отдельными комнатами — то здесь на плечи падает отвратительная реальность того, как на самом деле выглядят умирающие. Как, черт возьми, больные в обычных палатах — только они не могут поговорить друг с другом, не могут пройтись по палате и открыть окно, не могут обрадоваться приходу своих родных.   Они вообще — ничего не могут.   И, может, не смогут вообще никогда.   Антон чувствует, как у него внутри скручивает все — он силой заставляет себя оторвать взгляд от лежащих вокруг людей, с трудом делает шаги по направлению к кровати, возле которой остановился Дима.   Все изнутри болит — но рвется еще сильнее, когда под кислородной маской на этой кровати Антон видит бледную светловолосую девочку.   Господи, почему?   — Привет, Клара, — тихо, почти шепотом говорит Дима, и мягко проводит рукой в воздухе, будто бы касается плеча дочери — трогать ту наверняка нельзя. — Я привел друга. Это Антон.   — Привет, — шелестом выдыхает Антон, не в силах оторвать взгляда.   Тонкие темные реснички, бледная, господи, какая же бледная кожа — синяки под глазами, кислородная маска, какие-то трубки в груди, в руках, что виднеются из-под простыни…   Почему? Почему это случилось с ней?   Кажется, Дима что-то тихо говорит своей дочери — Антон видит по его губам, потому что переводит взгляд на него, чтобы не сойти с ума прямо в эту секунду. Но вокруг — вакуум, и другие больные вокруг, позади, которые тоже буквально в шаге от смерти…   Антон зажмуривается, и перед глазами возникает лицо сестры — бледное, в кислородной маске. С трубками, воткнутыми в кожу, с рваной раной на шее…   Смерть.   Смерть в этом городе буквально везде.   Пик. Пик. Пик.   Слишком глубокая боль, слишком личная трагедия, чтобы Антон имел право видеть в глазах Димы отчаяние при взгляде на умирающего ребенка.   Пик. Пик. Пик.   Антон разворачивается и как можно тише выходит, желая дать Диме время наедине со своей семьей. Выходит — не поднимая головы до самого конца, боясь взглянуть еще раз в меловые лица людей, подключенных к приборам.   «Пик. Пик. Пик», — набатом стучит в голове.   И уже в коридоре — позорно закрывает лицо руками, скатываясь по стене и опуская голову в колени. Дышит через раз, пытается дышать — но перед глазами эти чертовы трубки, кислородные маски и мониторы.   Эти люди пока что живы.    «А другие — мертвы», — резкий, осколочный голос Арсения взрывается в голове. — «Я хочу остановить это, Антон».   Несправедливо. Как же, сука, несправедливо.   Антон вспоминает — вспоминает чужой взгляд в пыльном архиве, когда Арсений смотрел на фотографии жертв.   Вспоминает огонь в этих вампирских глазах — огонь, похожий на тот, который чувствует сейчас в груди сам, который сжигает на своем пути все в желании прекратить, изменить.   «— Тебе ведь нужно что-то от меня тоже. — Что-то, что поможет это остановить.»   И даже если у Антона не хватит сил найти Лизу, даже, если в итоге он погибнет сам…   Такая же девочка, как Клара, может остаться жива.   «Я не вру».   Он должен попытаться. Должен. Если от него хоть что-то зависит — быть может, даже всего лишь одна, но спасенная жизнь — он просто обязан.   Он тоже — хочет — это остановить.  

𓋹 𓋹

 

Тишина.   Арсению — она друг. Арсений тишину — любит.   Тишину собственных мыслей, событий вокруг и людей.   Тишина — означает спокойствие.   Означает. Должна означать, так ведь?   Но его тишина слишком громкая — именно сегодня, тогда, когда он осознанно ограждает себя от всего, что сводит с ума каждый день.   Арсений думает — все сложится так, как должно.   Арсений надеется, что за сутки этого… Антона… все-таки не убьют.   Арсений ныряет в собственную тишину, зная, что найдет в ней гармонию. А следом — другие варианты.   Арсений закрывает глаза в темной гостиной, и даже кожаный диван под ним не издает ни шороха.   Арсений тишину ценит — но когда звук уведомления разносится по комнате, тут же переворачивает телефон экраном наверх.   Неизвестный номер «Встретимся завтра в полдень. У моего дома».   Арсений дергает уголком губ, чувствуя, как тишина внутри в очередной раз разламывается по швам.  

𓋹 𓋹

  Арсений чувствует себя идиотом. Совсем немного. Или, скорее, слишком?   Дерьмо.   Он чертыхается, когда останавливает машину у знакомого подъезда. Уже по привычке смотрит вокруг сквозь лобовое — но перед ним обычный маленький двор пятиэтажек, плохо покрашенные лавочки и мрачные деревья. На небе снова облачно — такая противная серость, которая остается не только на улице, но и каким-то образом умудряется пролезть в душу.   Взгляд сам возвращается к бурой подъездной двери — часы на панели автомобиля показывают «11:45», а значит Антон скоро выйдет. Что-то подсказывает Арсению, что тот точно не опоздает.   — И чем ты вообще занимаешься?.. — шепчет Арсений; на собственную же фразу усмехается кисло, сжимая руль и качая головой.   Спасать человека. Ну, конечно. Заняться ему, что ли, больше нечем?   Все шло совершенно не так. Не так, как он думал. Что в этом безумии в городе, что с этим… Антоном.   Арсений не планировал быть матерью Терезой — это все лишь его долг. Узнать о закономерном внимании со стороны журналистов крупного города — и предотвратить утечку, не теряя на этом слишком много времени. С компьютера на него тогда смотрело досье ничем не примечательного парня с фамилией Шастун — Арсений просто привык, на всякий случай, изучать всю информацию сразу — и это досье не вызывало и мысли о том, что что-то может пойти не так.   Но ничем не примечательный Антон Шастун, оказывается, умел показывать зубки.   И пить вербену, забирая у Арсения возможность выпроводить его из города тихо.   «Без нее я никуда не уеду».   И Арсений по глазам видел в этот момент — и правда, не уедет.   Какое удивительное… интересное… человеческое.   В сумерках того вечера, под хлопок закрывшейся подъездной двери — вдали, у противоположного дома, блеснувшие алым глаза Макса, что ждал свою добычу. Которую Арсений перехватил.   Блеснувшие алым глаза Макса, который сбежал следующим днем из того лесопарка — когда Арсений отобрал добычу во второй раз.   Когда Арсений выставил последнее предупреждение — хотя следил за Антоном ради того, чтобы словить Зайца отнюдь не для разговора.   Если его не слышат, то Арсений не будет слышать тоже — одного предупреждения для этих кукол хватит.   Но вместо того, чтобы Макса убить — ответным шагом, прямой угрозой, призывом к открытому диалогу — Арсений его отпускает. Посылает предупреждение — снова.   Сколько их он уже послал. Сколько их — уже проигнорировано.   Арсений знал, что Заяц за Антоном придет — и именно поэтому тратил свое время на глупую слежку. Отнюдь не от скуки — а чтобы этот дурак не дошел до полиции, в которой его бы и оставили, Арсений уверен. Они хорошо постарались — и лишнего внимания к ситуации в городе тоже не одобряют, а тот ведь наверняка начал бы грозить своей журналистской корочкой, чтобы что-то узнать. Таких отпускать нельзя — Арсений сам бы не отпустил.   Поэтому Антон нужен был живой — бегущий по лесу от охоты за ним.   А Заяц нужен был мертвым — но Арсений отпускает его. Снова выбирает — предупреждение, которое наверняка до него дойдет, хотя хотел играть по кровавым правилам той стороны.   Снова выбирает — бездействие, потому что не может решиться.   Решиться — таким же стать. Отвечать кровью на кровь.   Да черт возьми.   «Эй, а ну стой!»   Какой же этот Антон глупец — Арсения даже… восхищает. Самую малость.   Арсений бросает, что без бороды Антону получше — не добавляя в который раз, что тому и без этого города было бы безопаснее. Ему не до этого — хотя что-то в этом человеке цепляет, эта дурная смелость, — и он убеждает себя, что найдет другой способ достать Зайца и остальных.   Этот Антон сам волен делать свой выбор. Умрет, конечно, — даже не «скорее всего», — но Арсению всех не спасти, хотя в конечном счете он ради этого и старается.   Однако, когда на следующий день перед глазами резью мелькает полицейская форма — у Арсения уже прямой триггер их разделения территории — он поднимает глаза и почти что истерично смеется, наблюдая за тем, как «служители закона» идут к уже знакомому человеку с той стороны дороги.   В этот раз и правда случайность — а судьба снова бросает к этому Шастуну, надо же.   Может, Арсению и правда не суждено помочь всем? А если… хотя бы кому-то конкретному?   Он и сам не знает, почему в очередной раз выручает. Антон смешно злится — и это становится приятной издевкой и отвлечением — зеленые глаза пылают ненавистью и презрением, но в них уже нет ни капли страха перед Арсением, и это интригует.   Интригует еще и то, что этот Антон, зная, что погибнет, все равно бросается в пламя.   Бросается — ради семьи.   И эта отчаянная любовь в чужих зеленых глазах — рикошетит куда-то внутрь, цепляя за собственное больное.   «Я помогу тебе найти сестру».   С у б л и м а ц и я   Это ведь так называется? Когда сам не справляешься с проблемой — решить ее кому-то другому?   Арсений не знает, почему предлагает. Почему не может просто встать и уйти — возможно, причиной тому непонимание того, что самому делать дальше, а, может, этот чертов рикошет, чертово зеркало в чужих глазах.   Арсений ведь тоже дурак — надеется непонятно на что. Сам себе боится признаться, по-прежнему верит.   Вопрос времени, как скоро его усилия окончательно станут напрасны.   Для себя он решает — просто не может оставить московского журналиста свободно гуляющим. Утечки ему не нужны — задача все та же. А тот ведь заноза — и правда не уедет из города без своей пропавшей сестры или понимания ее смерти; всего-то и нужно, что быстро содействие оказать и забыть.   Содействие оказать — да до такой степени, чтобы для этого Антона переступить порог полиции, прекрасно осознавая, что он об этом узнает.   И это — уже наверняка тот сигнал, который будет заметен.   Может, сама судьба толкает Арсения к тому, чтобы выйти в прямое противостояние?   Арсений не понимает, почему замечает — чужие эмоции в зеленых глазах и это зеркало, которое в пыльном архиве заставляет надеяться не на то, чтобы среди фото убитых оказалась та самая Лиза Гончарова и все закончилось, а на то, чтобы ее там не было.   Катя ведь говорила, что Арсений глупый и добрый — словом, дурак. И за последние месяцы сплошной черноты Арсений, по старой памяти, наивно позволяет себе почувствовать жалкую необходимость в том, чтобы хоть у кого-то с семьей все закончилось хорошо.   Жалость — главная слабость Арсения, и он в очередной раз усмехается ей в лицо.   В конце концов, Арсений и правда может использовать его для себя. Антон же — вполне подходящий, удобный крючок. Тот самый, за который можно зацепиться и самому, и зацепить остальных — ну да, слегка низко, но совесть это переживет. Заяц наверняка придет за ним снова — и вот тогда, если он не выйдет на связь, Арсений сделает ход в шахматной партии первым.   Он убьет Зайца — и этим, возможно, развяжет войну. Но бездействие уже невозможно.   А Антона… При необходимости — попробует защитить.   Но, конечно, не обещает.

 

𓋹 𓋹

  Пиликанье подъездной двери режет по ушам — Антон морщится, когда выходит на улицу, и сразу же достает сигареты. У подъезда ожидаемо никого нет — Антон, как дурак, выперся за десять минут до назначенного времени — себя убеждает, что ради того, чтобы покурить, хотя на деле прекрасно понимает, что торопится из-за собственных нервов.   Взгляд падает на машину в нескольких метрах — черный, ладный красавец-кроссовер «БМВ», которого вчера тут не было, и от вида которого что-то внутри, все то же мальчишеское, трепещет желанием прокатиться или хотя бы дотронуться. Классная тачка — слишком классная и слишком выделяющаяся для такого откровенно бедного города, но, в целом, кто знает, что тут за жители…   Что тут за жители, становится ясно, когда дверь этого самого «бмв» открывается — Антон так увлекается рассмотрением машины, что не обращает внимания на то, сидит ли кто-то внутри; зато когда хлопок двери приводит его в чувство и заставляет поднять взгляд на вышедшего водителя — внутри в очередной раз яркой вспышкой взрывается раздражение вместе с глупой, необоснованной завистью.   Арсений, медленно вышагивающий к нему по дороге, широко ухмыляется — наверняка заметивший, каким взглядом его машину рассматривали.   — Подвезти, красавчик? — бросает он, остановившись напротив и прокрутив на пальце кольцо с ключами. Ловит их, нажимает на кнопку — и машина позади отзывается тихим, ласкающим уши звуком.   Антон закатывает глаза и сжимает зубами фильтр, сдерживаясь от фырканья — мурашки раздражения от этой флиртующей манеры Арсения проходят по всему телу.   — Хороший выбор, чтобы на тебя обращали как можно меньше внимания, — язвит он, возвращая взгляд к хмыкающему Арсению. — Чего ж мы тогда в прошлый раз на такси разъезжали?   — Возвращаться за ней было далековато, — пожимает плечами Арсений, и губ его снова касается хитрая улыбка. — Да и кто сказал, что я не люблю внимание, м?   Антон все же фыркает, выбрасывает сигарету в урну и подходит ближе.   Останавливается — и просто смотрит в чужие глаза, не решаясь… на что-нибудь. Одна часть до сих пор противится тому, какое Антон принял решение — но другая осоловело скребется, торопится в предвкушении, словно только этого и ждала, и это внутреннее противоречие одновременно и пугает, и интригует.   Особенно интригует — потому что усмешка из взгляда и с губ Арсения сходит, и он молча смотрит в ответ тоже; снова серьезно, на толику предупреждающе — если Антон сядет в эту машину, то уже не сможет откатить все назад.   Но Антон заговаривает первым:   — Поехали.   И Арсений усмехается одобрительно в ответ.   Машина вновь пиликает открытием дверей, Антон залезает на пассажирское — в тот же момент Арсений занимает водительское. Салон у авто приятный — и снова до дикости дорогой — обтянутый бежевой кожей. Антон мельком рассматривает приборную панель, бросает взгляд в зеркало заднего вида, пока пристегивается — в салоне у Арсения чисто и уютно, ничего лишнего ни в дверях, ни на панели, даже ароматизаторов.   «Вампиры все, по определению, богатые?» — ершится Антон внутри себя, но не может поспорить с тем, как чертовски приятно самовольно отодвинуть кресло и вытянуть ноги.   — Какой план? — уточняет Арсений, выруливая; мягко направляет машину к выезду со двора.   — К Лизе, — Антон наконец отрывает взгляд от рук, что лежат на руле, и смотрит в окно. — Можно опросить соседку, если она нам откроет. Кажется, она кого-то видела.   — Едем ради соседки? — неверяще хмыкает Арсений. Они выезжают на дорогу, и тот опускает руку, переключая передачу и набирая скорость.   Антон снова косится на чужие руки — Арсений чувствует себя за рулем уверенно, да и ведет хорошо — собственный водитель внутри уважительно расслабляется, от чего сам Антон напрягается, потому что его в очередной раз бесит замечать в вампире что-то… такое.   — Не только. В идеале вскрыть квартиру Лизы, — договаривает Антон, и Арсений отвечает легким кивком и одобрительным хмыканьем. — Вызовем мастера, ты загипнотизируешь его…   — О нет, ты что, используешь меня?.. — оскорбленно тянет Арсений, заламывая брови.   — Ты сам предложил подвезти, — усмехается Антон. Арсений стреляет в него веселым взглядом и останавливает машину на светофоре. — Только не сожри потом его главное.   Слова срываются сами — и все веселье из голубых глаз уходит, а салон в мгновение заполняется напряжением. Арсений не отрывает взгляда от пустого пешеходного перехода перед ними — но руки на руле сжимаются крепче.   Антон не понимает, зачем вообще говорит это. Зачем продолжает — каждый раз нападать, драконить опасного, вообще-то, вампира осознанно. То ли ради того, чтобы каждый раз доказывать и себе самому — он не боится, его не запугать вампирской природой, он наравне, то ли…   То ли в противовес любому моменту, когда что-то изнутри решает, что с Арсением можно — хочется?.. — общаться нормально, как с человеком.   Но он — не человек, и Антон не имеет права забыть об этом.   — Антон, — едва слышно, сквозь зубы.   Светофор бликует переключением на желтый — Антон не отводит от него взгляда. Делает вид, что ничего не сказал — ничего, за что могло бы быть стыдно, — потому что ему не стыдно, потому что в какой-то степени ему нравится колоть Арсения тем, кем тот на самом деле является.   Светофор переключается на зеленый — Антон ждет, что Арсений поедет резко, но тот трогается с обычной скоростью. За окнами сменяются серые панельки, неяркие вывески и одетые преимущественно в темное редкие прохожие — где-то впереди на их полосе виднеется синяя старенькая машина, а в салоне повисает недоговоренная, разрезанная тишина.   — Я понимаю, что тебе неприятно сотрудничать со мной, — заговаривает тихо Арсений, и Антон мельком смотрит на него: взгляд у того потемневший, но голос ровный, не выдающий истинной злости. — Но мы ничего не добьемся, если продолжим так же.   — Неужели? — презрительно хмыкает Антон; то, что Арсений пытается в адекватный диалог, почему-то раздражает тоже. — А чего ты хотел? Чтобы я боялся тебя и не смел слова сказать? Или просто смирился?   — Смириться в твоих интересах, — Арсений быстро смотрит в ответ, тем самым приказывающим, ледяным взглядом. — Напоминаю — это тебе нужна моя помощь.   — Нужна, — цедит Антон в ответ. Хочется сказать громкое «нет» — но перед глазами трупы на тех фотографиях, подключенные к приборам люди в больнице и фантомные крики ночных жертв. — Только, блять, ты не думал о том, что я банально не понимаю, чего ждать от тебя? Как я могу тебе верить, а? Все, что я знаю — ты якобы борешься с плохими вампирами, но при этом сам убиваешь, и…   Арсений бьет по тормозам, шины скрепят — Антон заваливается вперед от резкой остановки, ремень сдавливает грудь и рану на плече — машина останавливается прямо посреди дороги, но позади она, благо, пуста.   — Я не убиваю, — четко произносит Арсений, резко повернувшись лицом. В его глазах злость — ледяная, опасная, и Антону, который только что желал высказать все, чтобы задеть посильнее, резко не находится, что сказать. — Я не пью кровь из людей, Антон. Уже больше ста лет. Но если соберусь, то начну с того, кто сидит в этой машине и меня, блять, выводит.   — Я… — теряется Антон, но не от страха, а от непонимания и этой искренней оскорбленности в голубых глазах. — Подожди, как ты тогда…   Их нагоняет какая-то машина — громкое, агрессивное «бип» разносится по улице, и Арсений морщится.   — Травой питаюсь, — почти рычит он, отворачиваясь и нажимая на газ.   Несколько минут они едут в молчании — Антон молчит, прекрасно понимая, что Арсению нужно время успокоиться — и тот действительно, когда они заворачивают в уже знакомый Шастуну район Лизы, скрываясь среди узких дворов жилых домов, заговаривает сам.   — Не все вампиры охотятся на людей. Я и моя семья — нет, — он не смотрит в ответ, хотя Антон переводит взгляд на него; выглядит напряженным, так, будто говорить об этом неприятно — но почему-то все-таки говорит. — Мы используем донорскую кровь из больниц. И таких вампиров достаточно много, особенно в больших городах, где велики риски попасться.   — Но почему?.. — спрашивает также напряженно Антон. Фильмы и статьи учили его другому. — Неужели между свежей кровью и донорской вы выбираете ее? Зачем?   — А совести у тебя, видимо, нет вообще, да? — раздраженно отзывается Арсений, смотря в ответ осуждающе. — Антон, мы тоже ценим человеческие жизни. Не все, но ценим. Да, пить из людей — приятнее, но… — Арсений морщится, возвращая взгляд к дороге. Они заворачивают за угол, и машина останавливается в нескольких метрах у подъезда Лизы. — Это тот выбор, который мы делаем, ради вас. И ради себя. Тема исчерпана? — он поворачивает голову снова, убирает руки с руля — Антон замечает, как напряженно сжимаются на ткани пальто его пальцы.   И Антону бы просто кивнуть, выйти из машины и наконец пойти к дому Лизы, искать Лизу, пользуясь чужой помощью — но он отчего-то под этим острым взглядом замирает, отчего-то хочет, черт возьми, разобраться.   — Ты поэтому хочешь их остановить? — спрашивает Антон первое, что приходит в голову. — Тех вампиров, которые убивают горожан?   — Да, — тут же отвечает Арсений. Отворачивается, опускает взгляд — но не отстегивается, молчит еще какое-то время, касаясь пальцами единственного кольца на своей руке. — У меня есть и другие причины, но это, — он противно усмехается — Антон чувствует, что это очередное прикрытие истинных чувств, — уж прости, не твое дело.   Арсений глушит мотор, отстегивается — резкими движениями.   — Так что будет здорово, если ты перестанешь называть меня убийцей, — бросает грубо он напоследок и вылезает из машины.   Антон от хлопка двери вздрагивает — и, как идиот, продолжает сидеть на месте, провожая Арсения, что уходит к подъезду, взглядом.   Не убивает людей?   Не. убивает.   А.   Арсений останавливается у подъезда, но в сторону собственной машины не смотрит — прислоняется к стене спиной, откидывает на нее голову, прикрывая глаза и пряча руки в карманах пальто. Ждет.   Антон чертыхается, отстегивается тоже и выходит следом — машина позади пиликает блокировкой, но Антон не сводит с Арсения взгляда, и тот глаз точно не открывал; наверное, услышал хлопок и нажал кнопку в кармане. Машина далеко, конечно, но у вампиров ведь острый слух?..   Антон идет до подъезда намного медленнее, чем Арсений, потому что окончательно путается — дебильные мысли о слухе вампиров сменяются той информацией, которую ему на эмоциях рассказали.   На эмоциях ли?..   Но почему-то все внутри слишком натягивается при мысли о том, что Арсений мог врать — Антон поднимает глаза и смотрит на него, и думает почему-то о том, что… Арсений и правда выглядит так, будто может быть тем самым «хорошим» вампиром.   Или это Антон слишком сильно хочет так думать?   Когда Антон подходит к подъезду и останавливается прямо напротив, Арсений открывает глаза и смотрит в ответ — равнодушно и холодно, так, словно ему вновь наплевать на чужое отношение к себе самому.   Только Антон ведь видел — его задетый взгляд, сейчас, в машине. И взгляд тогда, в архиве — когда Арсений видел последствия охоты своих же сородичей.   — Прости, — произносит Антон, сжимая в карманах куртки руки в кулаки; внутри все вновь разрывается от противоречивого нежелания говорить это и от… необходимости? Глаза Арсения слегка расширяются от удивления. — Я…   «Не знал»? «Не поменяю своего отношения»? «Все равно считаю тебя убийцей»? «Не верю тебе»?   «Совсем ничего не понимаю, Арсений».   — Забудь, — Арсений отворачивается, открывает размагниченную подъездную дверь и заходит первым. — Догоняй, как покуришь.   Сука, и вот откуда он знает?   Антон чертыхается, действительно достает сигареты — старается не думать о том, что внутри появляется благодарность за это действие со стороны Арсения, который ведь сейчас как идиот просто стоит в подъезде и ждет его, давая время переварить.   Антон затягивается, и в горле горчит — то ли от табака, то ли от собственного замешательства. Это не должно ничего менять, но…   Но что-то это меняет.   Что-то, от чего внутри становится легче — от чего что-то рушится, но что, Антон не может понять, — и он выбрасывает наполовину недокуренную сигарету в урну, решая, что подумает обо всем потом.   Арсений ждет его на втором этаже, возле двери Лизы.    — Если бы ты сказал заранее, я бы взял инструменты с собой, — он кивает на дверной замок. — Но скоро их привезут. Безопаснее сделать это самим, чтобы не привлекать внимания. Кого ты там хотел опросить?   — Ты умеешь вскрывать замки? — искренне удивляется Антон.   Арсений усмехается — уже не выглядит рассерженным, снова — обычным, и это помогает расслабиться.   — Я живу слишком долго, чтобы этого не уметь, Антон.   С губ уже почти срывается «сколько тебе?» — но Арсений красноречиво обводит взглядом лестничную площадку, и Антон вспоминает про его вопрос.   — Клавдию Ивановну, — Антон поворачивается к левой двери. — Она немного… сумасшедшая, кажется. Но точно кого-то видела.   — А ты с ней уже говорил?   — Вроде того. Она меня послала, — усмехается криво Антон.   Арсений заинтересованно мычит, обходит его, чтобы встать ближе к месту, где будет щель между дверью и подъездом. Оглядывает Антона, задумывается о чем-то — а потом протягивает руку:   — Давай свое журналистское удостоверение.   — Что? Зачем?   Арсений цокает, качает рукой — смотрит так, что спор и вопросы не предполагаются, и Антон, конечно, цокает в ответ, но все же вытаскивает из кармана корочку и отдает.   — А теперь поднимись выше, чтобы тебя не было видно, — кивает Арсений в сторону лестницы и жмет на звонок.   Антон закатывает глаза, но слушается — поднимается на пару ступеней.   Почти сразу же по ту сторону слышится копошение — в замке внутренней двери, и старческий, почему-то озлобленный голос шипит:   — Кх-то-о?   — Здравствуйте, — Арсений чуть наклоняется к двери, и голос его смягчается. Другой рукой он поднимает корочку Антона к глазку. — Сержант полиции Иванов. Могу я с вами поговорить?   «Ах ты жук», — проносится в голове у Антона восхищенной мыслью. Сквозь глазок бабка фамилию, да и название на удостоверении вряд ли разглядит — это точно.   Шебуршение за дверью слышится снова — наверняка Клавдия пытается что-нибудь рассмотреть — но что удостоверение, что сам Арсений действительно выглядят неподозрительно. Антон ловит себя на мысли, что, если бы к нему с такими словами тоже постучался Арсений, вот так улыбающийся сейчас в глазок, — он бы тоже открыл, не подумав.   — А шо такое, а? — все же не сдается с первого раза Клавдия Ивановна.   — На ваших соседей жалобу написали, — легко продолжает Арсений. — С первого этажа.   Замок щелкает тут же — Арсений отходит на шаг, не замечая, как закусывает губу от подступающего смеха Антон — и дверь приоткрывается едва-едва, являя подъезду часть лица старушки, подозрительно смотрящей на незнакомца.   — На кого из них? Из третьей поди? — почти шипит она, но так воодушевленно, словно сделала это сама.   — Именно, — прищуривается Арсений.   Клавдия Ивановна ухает и открывает дверь шире — даже делает шаг за порог, воодушевленная информацией, но Арсений наклоняется к ней раньше, видимо, чтобы было удобнее поймать взгляд низкой старушки.   — Смотрите мне в глаза, — просит он, и его глаза в очередной раз меняют оттенок.   Антон хмыкает, смотрит на Клавдию Ивановну, которая…   — У, блять, черт! — она взмахивает руками так резко, что Арсений отшатывается. Дверь, которую все еще не отпустила, тянет на себя вместе с собой, кажется, потому что буквально в секунду скрывается в квартире со звучным хлопком. — Бляди ебаные! Опять пришли! Пошли нахуй!   Арсений так и замирает перед дверью — с алыми глазами, расширившимися то ли от ужаса чужого лексикона, то ли от собственного провала.   Антон не выдерживает — и громко ржет.   — Пошли нахер отсюдова!!! — добивает их разъяренный голос из этой квартиры, и вновь хлопает дверь, уже внутренняя.   — Да тихо, — раздраженно шикает Арсений, в шаг дотягиваясь до Антона и одергивая за рукав.   Антон промаргивается — глаза Арсения уже вновь совершенно обычные — и весело смотрит на него.   — А план был хорош.   — Иди ты, — морщится Арсений, недовольно поглядывая в сторону квартиры бабули. — Что вы тут, все ее, что ли, пьете…   Наверное, Арсений имеет в виду вербену — иначе почему бы его внушение не подействовало — и Антон хочет было ответить, но тишину лестничной площадки нарушает еще один щелчок замка, и слова проглатываются сами.   — Блять… — шепчет Антон, с ужасом смотря на то, как открывается Димкина дверь.   Сердце разгоняется плохим предчувствием за жалкие пару секунд.   У него же плохая звукоизоляция. Он же наверняка слышал.   — О, — улыбается Журавль, вышедший в подъезд, Антону. — Давно не виделись, суицидник. Что это вы тут?   Он вскидывает взгляд на Арсения — но тот, видимо заметивший перемену эмоций Антона, уже стоит с максимально равнодушным лицом. Только вот Димины эмоции едва заметно меняются — он слегка прищуривается, будто бы… пытаясь узнать?   — А-а, Дим, привет, — Антон улыбается пошире, в два шага подходя ближе и протягивая руку. Дима пожимает ее, но от двери не отходит — и взгляда, черт возьми, от Арсения не отводит тоже. Черт бы побрал его подозрительность. — Дим, это Арсений. Друг Лизы, про которого я рассказывал, — Антон мельком стреляет взглядом в Арсения, и тот кивает, мягко улыбаясь — молодец, подыгрывает.   — Здравствуйте, — учтиво здоровается он, мельком осматривает всего Журавля — но руку не протягивает, оставаясь на месте.   Антон понимает, почему — очень похожим взглядом Дима смотрел и на него, Антона, в первый раз, когда встретил в подъезде. Только Антону, то ли на волне паники, то ли потому что Журавля все же немного узнать успел, кажется, что в этот раз дела обстоят похуже — уж слишком Дима пристально рассматривает, хоть и улыбается натянуто, псевдо-вежливо.   Наверняка же слышал, что происходило в подъезде. Наверняка слышал, что Арсений просил смотреть себе в глаза.   Как хорошо, что они хотя бы про вербену вслух не сказали.   — Мы пытались опросить Клавдию Ивановну, — говорит Антон, чтобы отвлечь. Дима смотрит на него и натянуто усмехается.   — Ага, слышал. Не получилось.   — Увы, — разводит руками Арсений. Взгляд его — такой же цепкий, и вкупе с ответной вежливой улыбкой немного жутковатый. — Она вообще ни с кем не общается?   — Редко, — уклончиво отвечает Дима. Мельком смотрит на Антона — он очень надеется, что не выдает лицом собственную панику — и снова возвращает к Арсению взгляд. — Так где вы, говорите, с Лизой познакомились? А то я тоже ее друг, она мне о вас не рассказывала. Странно.   — Дим, так они же… — пытается Антон.   — Не тебя спрашиваю! — шикает шутливо Журавль, но по его взгляду Антон видит — шутки там нет вообще, цирк для Арсения.   Бля-ять. Ой бля-ять.   Антон смотрит на Арсения отчаянно, пользуясь тем, что Дима на том слишком сосредоточен — секундный взгляд, молящий о том, чтобы Арсений подыграл — и, перехватив его взгляд, мажет своим по собственному удостоверению в его руке, а после по двери Клавдии Ивановны.   Арсений хмыкает, возвращая взгляд к Диме и медленно убирая удостоверение в карман.   — В полиции, — говорит он так спокойно, что даже Антон ему на мгновение верит. Бинго! — У нее случилась одна неприятная ситуация. Но не уверен, что имею права рассказывать об этом. Думаю, вы понимаете.   — Я же говорил, — как можно невозмутимее произносит Антон.   — Да-да, конечно, — Дима хлопает его по плечу, но Антон уже видит эти знакомые упрямые блики в глазах. — Так давайте чаю попьем? Может, моя информация тоже как-то поможет?   — Дим… — теряется Антон, понимая, что имеет в виду тот.    Только Дима его не слушает — к Арсению обращается. Тот, благо, и мускулом не дрогает — пусть и наверняка не понимает до конца, что за цирк происходит.   — С удовольствием, — сердце Антона на этих словах замирает: ну неужели не понял?! — Но в другой раз, Дмитрий. Мы хотели немного нарушить закон и пробраться в квартиру Лизы, — он кивает на ее дверь, — а через час меня уже ждут в отделе, так что времени мало.   — Понимаю, — с сожалением — или якобы сожалением? — вздыхает Дима. — Вам помочь чем-нибудь?   Он наконец смотрит на Антона — взгляд этот ему не нравится, слишком он суровый и сомневающийся, напоминающий взгляд матери в детстве с эгидой «потом поговорим».   — Не, спасибо, Дим, — Антон благодарно улыбается. — Мы сейчас инструменты заберем, — он делает шаг в сторону лестницы, — и я потом к тебе, наверное, зайду. Или не сегодня, если мы что-то найдем, но я напишу…   — Ну давай, — тянет Дима, возвращаясь к двери. Вновь бросает подозрительный взгляд на Арсения, почти такой же — на Антона, но тот улыбается ему, как он надеется, максимально искренне и успокаивающе.   Антон начинает спускаться раньше, чем Димина дверь закрывается — но, даже когда над головами слышится хлопок, они оба молчат до тех пор, пока не выходят из подъезда.   — Спасибо, — шепчет Антон, равняясь с Арсением и доставая сигареты — не только потому, что курить хочется, но и для того, чтобы наверняка смотрящий за ними из окна Журавль не приписал их побегу неправильного смысла.   Арсений кивком предлагает отойти подальше — они отходят к самой машине, и Антон, как он надеется незаметно обернувшись, конечно же замечает в окне Димы силуэт. Скорее всего, его заметил и Арсений — и потому отвел, чтобы даже с открытым окном не было слышно их диалога.   — Так и что это было? — спрашивает Арсений, слегка склоняя голову и приваливаясь поясницей к бамперу.   Антон тяжело вздыхает, затягиваясь еще раз.   — Мой друг, — он с сожалением косится в сторону подъезда. — Он… Не должен понять, кто ты. Он знает о том, что происходит в городе, но…   — Не хочешь разочаровывать?    — Он меня не поймет, — Антон буквально чувствует, как начинает печь лицо от пристального взгляда, и тут же возвращает свой к Арсению, который уже открывает рот. — Да, я снова говорю так, но, блять, Арсений, и ты меня пойми. Я в этом городе один. И Дима — единственный, кто хотя бы немного…   — Он важен тебе, — перебивает Арсений спокойно. — Я понял.   В этот же момент Антон слышит позади шум подъезжающей машины — оборачивается как раз в тот момент, когда темная тойота останавливается в паре метрах от них.   Когда из машины выходит человек, Арсений идет навстречу — приветливо улыбается и протягивает руку.   — Артем, — говорит он, пожимая чужую ладонь, — спасибо, что выручил.   — Тебе повезло, — улыбается мягко мужчина, а после поднимает хитрый, шаловливый взгляд на Антона, — что я был дома.   Гаус.   — Что? — не сдерживается Антон, так и замирая на месте. — Ты?   Арсений оборачивается к нему тоже — на губах его играет та же озорная улыбка.   Знал.   — Добрый день, Антон Андреевич, — Артем подходит и протягивает руку. Антон теряется, но все-таки пожимает — не понимает совсем ничего. — Рад видеть вас снова. Как дела со статьей?   — Гаус, переключись с роли, ты не в редакции, — закатывает глаза Арсений и кивает на машину. — Инструменты, пожалуйста. У нас не так много времени.   — Понял, — вздыхает тот, но улыбаться продолжает — снова стреляет в Антона взглядом и уходит к багажнику своего кроссовера.   Шастун же в шаг подходит к Арсению и шипит:   — А он тут каким боком?!   — А ты думал, что в редакции сижу я? — хмыкает Арсений. Видя, что Антон уже открывает рот, продолжает: — Если что, он тебя слышит. У вампиров хороший слух.   Антон кривится, показательно отходит на несколько шагов. Гаус тем временем возвращается к ним, усмехнувшись Арсению — и протягивает тому небольшой чемоданчик, размером буквально с ладонь.   — Удачного взлома, — подмигивает он уже Антону. — Может, еще увидимся.   — Не надейся, — отвечает ему Арсений, пожимая руку снова; но улыбается — тепло.   Видеть на лице Арсения что-то… искреннее — непривычно.   И, наблюдая за их рукопожатием, Антон замечает — на безымянном пальце Гауса кольцо в виде тернового венка; только камень в нем не алый, а голубой.   Антон молчит до того момента, пока машина Гауса не скрывается за поворотом — и только потом переводит взгляд на Арсения, который все это время, кажется, искренне наслаждался его замешательством и нахмуренными бровями.   — Значит, и Артем тоже, — претензия появляется в голосе сама по себе. Антон вспоминает их встречу в редакции, то, как следил за ним Гаус, как странно разговаривал с Оксаной и как повернулся к нему спиной, когда предложил той уйти отдохнуть. — Вот, что ты имел в виду, когда говорил, что пресса — твоя территория?   — Верно, — соглашается Арсений, пока они идут обратно к подъезду.   Димы в окне — уже нет, но Антон все равно говорит чуть тише.   — Ты от него узнал, что я не уехал из города?   — В том числе, — дверь скрипит, когда Арсений открывает ее, но пропускает Антона вперед; тот этому жесту фыркает, но проходит. — Проверил, купил ли ты билеты на поезд. После этого попросил быть в редакции до тех пор, пока ты не появишься.   Они замолкают, потому что поднимаются на второй этаж — на всякий случай, с любопытного Димы станется подслушивать под дверью.   Арсений присаживается перед дверью Лизы, открывая чемоданчик. Антон мельком смотрит на то, как полы его пальто касаются грязного пола подъезда — одежду становится жалко — а потом на длинные пальцы вампира, что перебирает невиданные раньше Антону инструменты, которые выглядят как металлические палки с разной резьбой на концах.   Выходит, Гаус — тоже вампир. Теперь объясняется его странное поведение в редакции, и сомнения Оксаны по поводу того, как долго он у них работает… Просто внушил им, что уже год — но на деле ведь может оказаться, что в редакции присутствовал первый день. Какова его цель там? Если он — рука Арсения в редакции, то, выходит, контролирует то, что выпускают в статьи местные журналисты. И, в день приезда Антона, контролировал то, чтобы он не накопал лишнего — ну до чего же все просто.   Хотя, копать там — было бессмысленно. Наверняка у всех сотрудников уже давно внушением промыты мозги.   Интересно, кем Артем приходится самому Арсению? Член его «клана» или все же… партнер? Судя по парным кольцам и этим улыбкам между ними — вполне вероятно, да и для привлекательного вампира вроде Арсения странно было бы быть одному. Вот только… Не ложится образ шелкового, тихого Гауса к Арсению, совсем. Ему бы подошла какая-нибудь яркая, своенравная девушка или…   Впрочем, это не его дело.   Пока Антон думает, неотрывно наблюдает за тем, как копается в замке Арсений — подбирает подходящие отмычки, даже закусывает губу, полностью сконцентрировавшись на занятии. Пропустив истеричную мысль о том, как, наверное, ахуевает Клавдия Ивановна, если в этот момент смотрит в глазок, Антон следующей мыслью осознает…   Что сейчас сможет попасть к Лизе домой. Наконец-таки — сможет.   Вспышкой в сознании представляется ее квартира — и бездыханное тело в коридоре. Что, если все достаточно тривиально — и никакие вампиры тут ни при чем вовсе?   Антон мотает головой, стряхивая наваждение. В этот же момент замок щелкает — Арсений плавно поднимается с колен, закрывая чемоданчик и убирая тот в один из карманов пальто.   — Все готово.   Он надавливает на ручку — и та поддается, а дверь слегка приоткрывается.   Антон глубоко вздыхает, когда Арсений вновь пропускает его вперед — они переглядываются, и вновь взгляды эти слишком серьезные и напряженные. Антон открывает дверь шире, в один шаг заходя в квартиру.   — Лиз?..   Глупо, отчаянно — последней надеждой. Но в квартире стоит тишина — свет везде выключен, Антона встречает небольшой коридор, из которого видна маленькая кухонка с серым столом, и поворот к двум другим комнатам. Дверь ближайшей закрыта, а той, что, видимо, является гостиной — открыта.   Антон задерживает дыхание, медленно делает несколько шагов вглубь — он чувствует, уже понимает, что квартира пуста. Видит сквозь проход часть гостиной — угол светлого ковра и темный диван.   — Антон…   Голос Арсения доносится позади, почти у дверей — Антон вздрагивает и поворачивается тут же, потому что чужой тон голоса…    Обреченный.   Антон понимает это, когда смотрит в голубые глаза — а в них неприкрытое, искреннее сожаление. Отсвет с подъезда ложится на половину фигуры Арсения, что замирает при входе в темном, сдавливающих со всех сторон коридоре.   В коридоре.   Внутри квартиры.   — Ты зашел… — шепчет Антон, делая шаг назад. — Нет, подожди, ты же не можешь…   Арсений молчит — просто смотрит в ответ, поджимает губы, и Антон читает ответ в его взгляде, чувствуя, как все изнутри сжимается.   Вампиры не могут входить без разрешения хозяина дома. Только если…   — Лиза мертва?..   Антон, кажется, это не говорит — хрипит. Отходит еще на шаг, поворачивается, приваливаясь спиной к стене — лишь бы не смотреть в чужие глаза, не видеть в них этой скорби.   — Нет, нет, нет… — шепчет он, закрывая лицо руками; вертит головой бездумно, сползая медленно на пол. — Нет, не может этого быть…   Тишина квартиры отвечает ему криком отчаяния.   Лиза мертва.   Вакуум вокруг сдавливается — Антон, кажется, продолжает что-то шептать. Кажется, Арсений его зовет — но в голове стучит лишь поганое, безысходное «не успел, не успел, не успел».   Он бросил ее. Оставил ее. Не приехал, не забрал вовремя.   Его сестра мертва, Лиза мертва.   Уже ничего не исправить.   Лиза, Лиз…   — Антон!   Плечи с силой сжимают — в темноте собственного сознания Антон чувствует это смазано. Чувствует, как прикосновение настойчиво, явно перетекает на руки — отрывает от лица с силой, и Антон рвано вздыхает, видя перед собой, в полутьме, отблеск голубых глаз.   Он знает, что в собственных сейчас стоят слезы — но наплевать. Настолько плевать, что похуй уже — пусть Арсений разочаровывается сколько хочет, пусть хоть сейчас его убьет.    Антон уже и так все потерял.   — Антон, пожалуйста, смотри на меня, — требовательный голос заставляет не оторвать взгляда. Кажется, его кисти все еще сжимают — Антон почти не чувствует, Антон почти что не слышит. — Ее тела здесь нет, я проверил. Ты слышишь?   — Какая разница… — онемевшими губами хрипит Шастун. Он больше не видит в глазах Арсения скорби — только какую-то необъяснимую готовность, какую-то слепую уверенность. — Она ведь мертва… Ты же вошел…   Как темно. Как же вокруг темно.   Выключите, нахер, все остальное. Оставьте его в покое.   — Не обязательно, — выдыхает Арсений; он встревожен, тоже встревожен, но Антону сейчас так наплевать, что он не думает ни о чем; лишь слышит в голове чертово «поздно» и чувствует на кистях смазанную тяжесть чужих. — Она могла продать квартиру, или отказаться от нее, и…   — Перестань, — хрипло, отчаянно.   — Ее не было на тех фотографиях, помнишь? — Арсений сжимает его руки сильнее; зрение, сбившееся было пеленой вновь, слегка фокусируется — снова на чужих голубых глазах. — И в списках погибших у полиции, не от рук вампиров, тоже. Она могла уехать, Антон. Продать квартиру и уехать, слышишь?   Верить. Как же хочется верить.   Зачем ты делаешь это со мной? Зачем даешь веру?   Выключите. Все. Нахрен.   — Она бы… мне написала… Она бы… не уехала… из города…   — Значит, она где-то здесь, — не спорит Арсений. Он поджимает губы, задумывается над чем-то — в его глазах вновь мелькает сочувствие — и продолжает. — Мы… можем попробовать поискать. Слышишь? Мы уже в ее квартире, наверняка найдутся зацепки. Знакомые, переписки… У нее же был ноутбук, да?   — Был, — тихо отвечает Антон. Хватка на кистях ощущается четче — а чужие слова постепенно оседают внутри, и горло, все еще пересохшее, начинает саднить чуть меньше. — Кто-то ходил к ней… Клавдия Ивановна…   — Говорила, да, — тут же поддерживает Арсений.   Он замолкает — просто смотрит, продолжает кисти сжимать. Антон — мелко дышит, продолжает, пытается…   Пытается осознать все, что сказали ему сейчас.   Что, если… Если правда… Если все-таки Лиза жива…   Пелена перед глазами окончательно высыхает — Антон сглатывает, и горло дерет, но следующий вдох получается глубже. Арсений, замечая постепенно возвращающуюся ясность, едва заметно улыбается — и слегка отклоняется, но рук не отпускает.   Только сейчас Антон осознает, насколько близко тот был — когда лицу становится контрастно прохладно без чужого дыхания. Но внутри — слишком тихо, заминировано, чтобы сейчас отразиться какой-то эмоцией.   — Я не хочу обманываться зря, Арсений, — сипло, но наконец отчетливо произносит Антон.   Арсений смотрит в ответ будто бы с удивлением — Антон сейчас точно не может разобраться в эмоциях — но почему-то кажется, будто бы… Будто бы где-то внутри, под голубой пеленой — еще и боль, мешающаяся с уважением.   — Я думаю, что не зря, — отвечает он, но поджатые губы выдают — Арсений в чем-то сомневается точно. Он опускает взгляд, видимо, чтобы это скрыть — и будто только сейчас замечает собственные ладони на антоновых, которые медленно отстраняет. — Принести тебе воды?    — Лучше виски, — паршиво усмехается Антон; прикрывает глаза и, не жалея себя, натурально бьется затылком о стену, замирая в таком положении.   Арсений осуждающе вздыхает, но шуршит где-то на периферии — слышится, как уходит, как открываются шкафчики, как звенит задетый обо что-то бокал. Включается кран, следом шаги — и плеча Антона снова касаются, но в этот раз осторожно, не выдергивая резко из темноты, в которой тот пытается успокоиться хотя бы на долю.   Антон воду осушает в несколько глотков — отставляет стакан на пол, прикрывает глаза еще на несколько секунд. Одними губами шепчет:   — Спасибо.   И даже с закрытыми веками чувствует, что Арсений улыбается снова.   — Я сейчас, — Антон протирает глаза, выдыхает и все-таки поднимает взгляд на Арсения, что вновь сидит перед ним на одном колене, — покурю и… соберусь. Начни без меня.   Арсений просто кивает, поднимается тут же — снова дает Антону пространство, и очередная волна благодарности изнутри разбивает что-то на мелкие части.   «Я не убиваю людей».   «Я хочу остановить их».   «Я помогу тебе найти сестру».   Антон закуривает прямо так — все еще сидя в коридоре, слушая фоном, как в гостиной перемещается Арсений, совсем тихо открывая ящики и перекладывая предметы. Смотрит в стену напротив — светлую, но в полутьме кажущуюся серой, и катает сигарету в губах, затягиваясь едким дымом снова и снова.   Что, если Лиза… и правда жива?   Слишком уверенно говорил Арсений — слишком, для вампира, которому выгоднее было бы уже сплавить Антона из этого города. И вряд ли из жалости к самому Шастуну — в конце концов, у Арсения наверняка душа не настолько широка, чтобы тратить свое время на воссоздание психоделической картинки поиска стопроцентно умершего человека. А значит…   Антон вжимает хабарик в пол — наверняка в нем останется след, но сейчас ему наплевать.   Поднимается, медленно заходит в гостиную — Арсений стоит у стола, за диваном, листает какие-то тетради, что там лежат; но сразу же оборачивается на звук.   — Ты что-то понял, — говорит Антон тихо; фактом, уже без претензий.   И чувствует благодарность снова — потому что Арсений медленно кивает, продолжая смотреть в глаза.   — У меня есть идея, но… Я должен проверить. Пока мы можем заняться тем, — он вновь опускает взгляд к тетради в своих руках, — что я предложил.   Антон кивает — снова впустую, Арсений не смотрит ведь, — но молчаливо соглашается, возвращаясь в коридор и открывая вторую дверь, что ведет, ожидаемо, в спальню сестры.   Антон просто — устал уже спорить. Пусть будет так, как скажет Арсений — плевать, Антон будет слушать.   Потому что сил на то, чтобы действовать сейчас самому — не остается совсем.  

𓋹 𓋹

  Арсений пролистывает очередную тетрадь — как интересно и занятно, что эта девушка действительно их вела. Списки продуктов, планеры дел, расходные таблицы, заметки из прочитанных книг… Почти каждая — наполовину пустая, но сложенная аккуратно среди других на этом столике, где помимо макулатуры несколько книг из, скорее всего, расположившегося по стене книжного стеллажа.   Несколько блокнотов с рисунками — тоже наполовину пустые, но рисунки красивые, немного резкие, угловатые. Кисти рук, распускающиеся цветы, горы и звездное небо… Все, нарисованное черной гелиевой ручкой — и чаще всего, как небо, закрашенное ей же. Все прошлые тетради тоже чернильные — интересная привычка использовать лишь один цвет.   Занятие почти что медиативное — Арсений погружается в чужую жизнь, читает выписанные цитаты, медленно проходит вдоль книжного стеллажа, вчитываясь в названия томов, большинство которых оказываются знакомы. Судя по литературному вкусу — он бы нашел, о чем с этой девушкой можно поговорить; ни одного второсортного романа, хотя Арсений старается не судить творчество в любом его проявлении — почти все либо известная классика, либо переведенная зарубежка.   Где-то в соседней комнате шебуршит Антон — Арсений слышит прекрасно, что именно тот делает. Слышит каждый шаг, каждое прикосновение к шкафчикам — вампирские способности позволяют, и сейчас он намеренно настраивает слух, чтобы все это слышать: возможно, у Антона случится вторая волна истерики.    Хотя… Пожалуй, слишком громкое слово. Арсений видел множество людей — и в истериках, и в скорби, и в боли. Людей — не только вампиров — ведь всегда был падок на общение с ними, на собственную так и не пережитую тягу по обычной, людской жизни. Когда-то зарекался не разделять людей и вампиров — но разделял, конечно же, все равно, однако люди продолжали заинтересовывать, потому что во все времена, с разницей поколений, были такими разными и непредсказуемыми, что хотелось разгадывать снова и снова.   Вампиры — были спокойнее. С устоявшимися характерами, собственными принципами и, чаще всего, подпитанной собственными силами самооценкой; в них было умение приспосабливаться и адаптироваться — иначе не выжили бы — но в сравнении с людьми это было скорее уверенной кладкой замка против разнообразных, забавляющих взгляд бревен и обточенных камушков обычных мелких домов, что постоянно менялись.   И то, что могло бы назваться истерикой у Антона, было очередным камушком — крепким, смиренной формы, что Арсений, найдя среди леса, наверняка бы спрятал в карман черт знает зачем.   Он ведь в своей голове — уже свою сестру потерял. И после этого — смотрел на Арсения снова осознанно, понимая, нет, понимая даже раньше… на что все это время сам шел.   Не хочет обманываться зря. Надо же.   Это — сильно. Сила. Вот, что чувствовал Арсений в Антоне все это время — не только эту чертову смелость.   Другие выбрали бы сразу поверить — что лучший исход точно-точно возможен. А Антон — вот, готов принять суровую реальность, если она действительно на него упадет.   Даже вампиров, блин, принимает. Пытается — со скрипом, и Арсения это в один момент забавляет, а в другой злит до чертиков — но пытается, правда. Ради сестры и себя, конечно — но меняется, адаптируется, и за этим снова наблюдать интересно.   Арсений осматривает темный диван — немного затертый, но относительно новый — выдвигает полочки под телевизором, что напротив.   Не понимает, как у него выходит так легко Антона читать — и вместе с тем абсолютно не понимать, что в чужой голове.   И не то чтобы Арсений не поддержал бы кого-то в момент отчаяния — собственное поведение к Антону в коридоре не вызывает вопросов — но вот сам характер этой поддержки — да.   Кого-то ведь — нельзя трогать. С кем-то — нужно жестко, чтобы вытянуть из трясины. Кому-то — аккуратно и мягко. И Арсений ошибался с этим достаточно часто.   Но сейчас — не ошибся. Так же, как и перенял мысль Антона о том, кем представиться перед его другом в подъезде — тот, кажется, Арсения раньше упоминал, кем-то уже представил. Интересно, при каких обстоятельствах и зачем…   Отвлекся — понимает Арсений, когда вместо того, чтобы искать дальше, просто прислушивается к звукам за стеной; похоже на шорох одежды.   — Арсений, я что-то нашел.   Он поднимается сразу, проходит в спальню — она встречает светлыми обоями и темной мебелью. Столик у окна, двуспальная большая кровать — застеленная, интересно, — и замерший перед открытым шкафом Антон, что держит в руках какую-то брошюру.   — На верхней полке шкафа лежало, — хмурясь, протягивает он Арсению листок.   На рекламке — аляписто красным на черном фоне название «buscador» и переплетенные в танце силуэты тел среди алых и желтых вспышек прожекторов.   — Ночной клуб? — понимает Арсений. Поднимает взгляд к шкафу, замечает среди одежды — несколько платьев, открытых топов и юбок.   — Вполне в характере Лизы, — задумчиво, все еще слегка сипло отвечает Антон. — Наверное. Когда она приехала ко мне полгода назад, то мы пошли, но… Она резко передумала, уже там, спустя час. И мы ушли. Что за странное название? — возвращает он внимание буклету, видимо, в попытке не упасть в воспоминания.   — С испанского — «искатель», — переводит Арсений. Поворачивает бумажку — на обратной стороне лишь адрес. — Давай посмотрим, что есть еще.   Антон кивает, отходит к рабочему столу, пока Арсений, спрятав брошюру в карман, внимательно смотрит на висящую перед ним одежду.   — В гостиной не было ноутбука? — напряженно и одновременно потерянно спрашивает за спиной Антон; звук задвинувшегося ящика сопровождает вопрос.   Пока что все, что Арсений замечает, ему очень не нравится — и лишь подпитывает появившиеся подозрения.   — Нет, — отвечает тихо Арсений и выходит из комнаты.   Он заходит на кухню, открывает холодильник — в нем сливочное масло и пара банок с пивом, но никакого скоропорта — проверяет кухонные подвесные шкафы, в которых лишь закрытые упаковки с кашами и печеньем. Чистая раковина, без грязной посуды — открывает дверцу под ней, наклоняясь к мусорному ведру.   — Антон.   Громко звать не приходится — в квартире тихо, и уже через пару секунд за спиной слышится шорох шагов.   — Что такое? — голос Антона пропитывается напряжением, когда он присаживается рядом; Арсений вытаскивает к ним, на пол, мусорное ведро.   Оно не пустое — на дне заметны смятые, порванные бумажки и пепел, подпаленные…   — Фотографии, — бормочет Арсений, доставая остаток одной из них — понять можно только по плотности и материалу бумаги, потому что в пальцах остался лишь уголек с едва заметным цветом фона.   Антон хмурится, лезет руками в ведро тоже — достает листки, пытается вчитываться в то, что осталось, и Арсений занимается тем же, вот только вся бумага, что смята — без следа чернил. Скорее всего, вырванные остатки страниц тетрадей на подобие личных дневников.   — Она сожгла все, что содержало какую-то информацию, — говорит Арсений, поднимая взгляд на Антона. Тот хмурится. — Ты ведь заметил? В квартире слишком чисто. Ее вещи здесь, но личные, первой необходимости — нет.   — Типа ноутбука и телефона, — продолжает мысль он. Отводит взгляд, задумывается над чем-то и встает с колен, пересаживаясь за стол. — Не понимаю. Причем тут тогда фотографии? И почему, если она продала квартиру, все равно оставила остальное? Больше похоже на то, что…   — Она жива, — спорит Арсений, поджимая губы. — И она готовилась к тому, чтобы покинуть квартиру. Иначе не убиралась бы и, как минимум, оставила продукты в холодильнике.   Арсений встает следом, убирая ведро обратно — но отходит к окну, закусывая губу и рассматривая покачивающиеся ветки за стеклом.   Антон говорил, что к Лизе кто-то ходил.   «Бляди ебаные! Опять пришли!» — рявкает в голове голос Клавдии Ивановны, и Арсений прикрывает глаза в надежде скрыться от собственных догадок.   Арсений знает, почему некоторые люди сжигают фотографии — чтобы не передумать, чтобы было нечего вспоминать.   Арсений оборачивается к Антону, который немигающе смотрит куда-то в сторону раковины — уставший и напряженный, с появившимися за несколько дней темными синяками под глазами. Тот уже дышит медленно, но смотрит — безжизненно, однако что-то подсказывает Арсению, что, если придется, он соберется. Странное ощущение — будто можешь человека предугадать, будто уже понимаешь.   — Время выходит, — напоминает Арсений, имея в виду брошенную Диме ложь, и подходит ближе. Антон медленно поднимает голову. — Не думаю, что мы тут что-то найдем. Она постаралась, чтобы не нашли. Знала, что… ты будешь искать.   — Упрямая, — цокает Антон, поднимаясь на ноги. — Лиза… всегда такой была. Сучка, — уголки его губ дергаются в теплой, пусть и вымученной, улыбке. — Найду — голову оторву.   Арсений на этой улыбке замирает, рассматривает ее — а после и всего Антона, что уже не поднимает к нему взгляда. Уставшего, выбитого — говорящего «найду», но не верящего в это; улыбающегося — скрывающего губами истинную боль и отчаяние.    Держится сильным, при чужаке, — что все под контролем, и Арсений поверил бы.   Если бы не жил на этом свете так долго.   В любом случае, уважает чужое право — собственные эмоции не показывать, и хмыкает тихо сам себе, проходя мимо журналиста. Слышит, как тот в темном коридоре ступает следом, оборачивается тогда, когда выходит на лестничную площадку — Антон останавливается внутри квартиры, выдвигая ящик у тумбы рядом с обувницей, и тихо усмехается.   А потом показывает Арсению запасную связку ключей, что достал из ящика.   Выходит следом, закрывает этими ключами за собой дверь — и прячет в карман. На лестничной площадке тишина — они спускаются по лестнице вниз, доходят до машины все в ней же. Когда оба пристегиваются, Арсений медленно вытаскивает из кармана ту брошюру, что они нашли дома у Лизы, и ловит внимательный взгляд Антона своим.   Дергает, не сдерживаясь, уголками губ, когда говорит:   — Приглашаю вас вечером на танцы, Антон Андреевич.