Hassliebe

Утренние отвратительные лучи слепят прямо в глаза, потому что шторы Антон вчера не закрыл.   Желалось, что наутро все это забудется — что произошедшее был лишь кошмар, или игры воображения, или что-то еще, не такое пугающее.   Но окончательно Антон просыпается от того, что, морщась, перекатывается на то самое плечо — и тихо стонет, тут же откидываясь на спину. Садится на кровати, косится вниз и морщится — сквозь бинты, которые в этой квартире все же нашлись, за ночь проступила кровь, окрасив светлую ткань и постельное белье кое-где.   Плечо болит, изнутри — подташнивает. Антон возвращается в ванную и еще кучу времени тратит на то, чтобы криворуко сменить повязку. Рану приходится поливать вискарем — что было в доме, уж извините, благо вчера хоть подумал об обеззараживании. При более трезвом взгляде на рану заметно, что она не слишком глубокая — если сегодня зайдет в аптеку и купит нужные мази, то проблем с заживлением быть не должно.   Однако след, похоже, останется все равно.   — Ну и пиздец, — констатирует Антон, качая головой и поднимая с раковины остатки бинтов.   В аптеку зайти точно нужно — на перевязку хватает едва.   На мыслительный процесс — тоже. Собственных сил.   Судя по всему, сейчас утро — Антон заваривает себе кофе в гейзерной кофеварке, которая каким-то чудом нашлась в кухонных шкафах в первый день, и поглядывает за окно. Полночи он просидел у него же, выкурив почти всю пачку и напряженно вглядываясь в пустынную улицу.   Адреналин уже отступил, стресс — едва ли, но Антону с ним жить привычно. Он шляется по квартире, не с первого раза находит нужную сумку, в которой оставил ноутбук, и приносит его на кухню, чтобы за маленьким деревянным столом, среди окружения уютно-старой мебели бедных времен прошлых десятилетий, рискнуть уместить и технику, и кофейную чашку.   Кофе хотя бы вкусный — хоть что-то в этой секунде хорошее.   Страх остаточными волнами пробегает по телу, когда старенький ноут медленно загружается, но в темном экране Антон видит отсвет себя — белая повязка на половину груди и плеча режет взгляд.   До последнего хочется убеждать себя в том, что ничего не было.   Но ведь было. Не показалась. Вот вам, пожалуйста — прямое свидетельство вчерашнего ужаса.   Плечо до сих пор болит, режет, и мысленно Антон добавляет в список покупок обезбол. И новую бутылку виски — эту почти всю истратил на недо-медицину своего имени.   Первое желание, когда зашел в интернет — заказать билеты обратно. Сбежать. И пошло к черту все: исчезнувшая эгоистка-сестра, рабочее задание на командировку и собственная совесть.   Но он так, конечно, не может.   И вместо желанного сайта Антон вбивает в гугл тупое «вампиры», делая глоток кофе и морщась, потому что на экране появляются картинки загримированных людей с окровавленным ртом.   Внутри — все еще вчерашний ужас и страх, но почти что остывший. Антон и сам не понимает, зачем это делает — хочется забыть страшным сном — но, наверное, просто надеется, что если прочитает пару десяток статей, то поймет, что ошибся. И вообще, это глупо — думать, что все было реально. Нет, то, что его цепанули, вполне реально, конечно; но то, что взбешенный в адреналине мозг окрасил словом «вампир» — скорее всего сраный бред.   Антон ведь не верит во всю эту чушь. Никогда не верил. В том числе и по роду деятельности не положено — он пишет не про мистические бредни и астрологию, а о вполне реальных вещах и событиях.   Вчерашний парень, наверное, просто больной — головой. Нацепил красные линзы, нарастил в какой-нибудь стоматологии зубы… Ну, поймал гиперфиксацию человек, с кем не бывает. И крышей окончательно съехал. На людей стал бросаться, пересмотрев всяких ужастиков.   Только как объяснить его физические способности?   Антон помнит, хотя не хотел бы — то, как быстро этот тип оказался рядом, с какой силой в стену вжимал. Как бесшумно передвигался. И отгонять от себя мысли становится из-за этого тяжелее.   Все выглядело натурально.   Антону бы надо сейчас быть у квартиры Лизы — может, вчера вечером ее просто не было дома, к кому-то ушла и вернулась под утро — но вместо этого он ловит собственную гиперфиксацию, открывая сайт за сайтом.   В маленькой однушке он сам выглядит как больной — подтянув колено к груди, хотя из-за этого плечо снова ноет, около часа серфит сайты, почти сливаясь с бежево-серой обстановкой вокруг. Голова начинает трещать, Антон прерывается на то, чтобы вернуться в комнату, все же переодеться, обещая себе, что перестанет — параллельно заменяет простынь, а испачканную кровью выкидывает нахрен — мысленно добавляет в список покупок еще и ее, потому что не хотелось бы хозяйку обманывать. Проверяет уведомления с телефона — рабочий чат, умершие диалоги со знакомыми из Москвы, — и снова опускается перед ноутбуком.   На общий поиск информации тратит, кажется, несколько часов. Отвлекает то, что вновь пытается присосаться к уже пустой чашке — фыркает, смотря в окно, и понимает, что время клонится к дню, а на часах уже полдень.   Повторять вчерашнее ему точно не хочется — поэтому Антон почти насильно для себя закрывает ноутбук и идет к выходу.   Отменять свой поход не собирается, хотя, когда спускается по лестнице и замечает на ней остатки собственной крови — пару капель, если не приглядываться, и не видно, — все равно ежится.   В список покупок добавляется что-то из разряда самообороны, и, застыв у подъезда и прикурив, он первым делом забивает в карты запрос. Оружейный магазин обнаруживается как раз по пути к дому Лизы.    «Совсем с катушек слетел», — думает Антон про себя, когда спускается по каменной лесенке в полуподвальный магазинчик. Тяжелая дверь поддается с трудом, где-то над головой звякает колокольчик, а в тусклом освещении сразу бросаются в глаза многочисленные закрытые стеклом стойки и оружейные стеллажи позади.   На звук из, наверное, каморки или склада появляется продавец — мужчина за сорок, вылезающий из-за темной шторы между двумя стеллажами, оглядывает Антона быстрым равнодушным взглядом.   — Здравствуйте, — дергает уголком губ Антон, проходя ближе. Мужик в ответ просто кивает, останавливаясь за стойкой, и наблюдает без интереса за тем, как потенциальный покупатель медленно слоняется вдоль прилавков, которые слитой линией идут по всему периметру.   Антон бессознательно кусает губы, скользя взглядом по выложенным патронам, газовым балончикам и ножам. Что ему вообще нужно? Судя по прочитанным форумам, самое верное — какой-нибудь осиновый кол, но вряд ли тут такое продается, да и Антон по-прежнему в большей степени в эту всю чушь с вампиризмом не верит. А значит, собирается защищаться от обычных людей, хотя надеется, конечно, что не придется.   Воспоминание вчерашней ночи холодным всплеском вспыхивает в груди — он должен перестраховаться. На всякий случай. Что поможет, если какой-нибудь чудик подойдет так же близко, как и вчера?   Взглядом Антон зависает на разложенных под стеклом пистолетах, и эти не совсем игрушки греют в нем что-то мальчишеское. Всегда хотелось такой иметь. Пневматический, хотя бы.   — Это боевые, — подает голос продавец, и Антон вздрагивает от неожиданности, оборачиваясь к нему. Тот продолжает наблюдать без интереса, но вновь очерчивает всю фигуру Антона взглядом. — Разрешение есть?   Место, то есть магазин, выглядит так, словно тут все это толкают без разрешений — мрачноватая атмосферка тому способствует. Может, и правда толкают — но за суммы большие, по сравнению с ценниками. Мужик выглядит сговорчиво, в целом.   — Нет, — отвечает Антон, разворачиваясь окончательно, и подходит ближе. — Мне бы для самообороны что-то. На… близкие расстояния.   Мужик оглядывает его снова — цепляется взглядом за отросшие русые волосы, за щетину, почти превратившуюся в бороду, — и кивает, видимо, оценив Антона, который сейчас больше похож на какого-то лесника, чем на мелкого шкета, как классического мужика со своими приколами.   — Перцовые есть, — по кивку в сторону баллончиков неподалеку Антон понимает, о чем именно речь, но тон мужика звучит слишком снисходительно, чтобы на такое предложение согласиться.   — Какой-нибудь нож, — отвечает Антон.   Не потому, что перцовки «для девочек» — а потому что самому не хотелось бы задохнуться при использовании. Хотя слово «нож» пугает слегка тоже — но думается, что вчера, если бы у него в кармане такой лежал, его было бы вытащить проще, а воспользоваться эффективнее, чем пытаться распылить средство в глаза тому, кто пытается сожрать кусок твоего плеча.   Мужик хмыкает почти что одобрительно — делает пару шагов в сторону, по ту сторону стеллажей, и Антон идет следом, взглядом изучая представленные ножи.   — От девяти сантиметров уже холодное оружие, — предупреждает мужичок. — Если носить с собой хотите, то лучше складной.   — Угум.   Антон следит за пальцами мужика, что указывает на разные варианты. От лежащего под стеклом оружия не по себе — Антону не хочется представлять, как он может что-то из этого использовать — но он все равно сканирует взглядом каждый ножичек, подсознательно пытаясь найти что-то наименее опасное. Убивать кого-то ему никогда не хотелось, да и в целом наносить сильный вред тоже — но Антон напоминает себе, что покупает все это для самообороны и на крайний случай.   Черт бы побрал этот город.   — Давайте вот этот.   Выбор свой он останавливает на обычном складном, с длинным узким лезвием около восьми сантиметров. Перенимает из рук продавца и крутит в своих — не тяжелый, темный и лезвием, и основой, достаточно тонкий, чтобы не внушать запредельный страх, но выглядеть угрожающе. Антону темный металл нравится — нож симпатичный и, на легкую пробу касанием подушечки пальца, достаточно острый, хотя по взгляду продавца можно понять что-то вроде «девчачий выбор», но тот своим мнением не делится, молча кивая.   — Упаковка нужна?   — Нет, спасибо. Оплата картой.   Отвалить за нож почти семь тысяч Антону не нравится — но обладание такой опасной игрушкой по-прежнему греет его мальчишечьи чувства, так что такую трату он себе прощает. Мужик кивает на пожелание хорошего дня и уходит обратно в свою каморку, а Антон напоследок пробегается взглядом по висящим на стенах ружьям и хмыкает, складывая нож и убирая его в карман штанов.   Надеется, что все же не пригодится.   На улице по-осеннему приятно — прохлада облизывает шею и лицо, руки Антон прячет в широкий карман темной толстовки, неспешно двигаясь по улицам. Даже солнце соизволило выглянуть — и, при его свете и ноже в кармане, тревога почти что отступает совсем. Когда на пути попадается аптека, а во рту оказывается какое-то болеутоляющее — приходится запивать чертовыми ессентуками, купленными там же, и плеваться — становится почти что совсем хорошо. Мази Антон решает купить уже вечером, чтобы не таскаться до Лизы с пакетом как старый дед — пока не горит, только болит, да и уже не так сильно.   Иногда на улицах встречаются люди — никто на него в общем не смотрит, только какой-то подросток провожает взглядом мужчину во всем черном, но это скорее из-за того, что Антон пристально рассматривает сигарету в подростковых руках, проходя мимо. Он, в целом, не осуждает — сам курить начал лет в пятнадцать-шестнадцать.   Дом сестры за прошедшее время не изменился никак — Антон ежится, подходя к подъезду, и, находя взглядом ее окна, закуривает. Воспоминания вчерашней ночи вновь лезут в голову — как и весь путь, хотя он шел другой дорогой, а не той, где на него вчера напали — но сейчас особенно сильно. Потом ведь надо будет возвращаться домой уже не через тот магазин, а значит, самой короткой дорогой — так же, как и вчера.   Наверное, стоит выбрать маршрутку. Или такси.   Антон докуривает и, без всякого сопротивления открыв размагниченную подъездную дверь, поднимается на второй этаж.   Гулкие удары по двери не приносят результата первые минут десять — как и тихие, собственно, маты — а потом слышится недовольный гундеж и щелчок замка.   К сожалению, не от двери сестры — соседняя угловая дверь со скрипом приоткрывается, и из щели на отшатнувшегося Антона крайней недовольно прищуривается бабка.   — Ишь, повадились! — сипит она, вылезая половиной туловища и прищуриваясь так зловеще, будто там, за дверью, держит какой-нибудь охотничий нож или даже ружье. — Пшел отсюда! Пшел, кому говорю! Стучит на всю улицу!   — Извините, — Антон аж делает к ней шаг, и бабка натурально шипит, кренясь обратно в квартиру, но одной иссохшей рукой за дверь все еще держится. — Простите, пожалуйста! Я пытаюсь найти сестру, она не отвечает на мои звонки.   Антон пытается неловко улыбнуться — само дружелюбие, ей богу, — но бабке, наверное, его борода, черная одежда и в целом не очень опрятный вид доверия не внушают.   — Опять эти самые, — плюется она. — Иди отсюда, ирод! Свят-свят-свят!   Она натурально перекрещивает его, и, пока Антон находится в непонимании между радостью от того, что бабка, кажется, кого-то, ходящего к его сестре, уже видела, и замешательством от церковных замашек, та практически плюется ему в лицо.   — Пшел вон отсюда!   И захлопывает дверь, едва Антон делает к ней шаг снова.   — Да вы не поняли! — почти стонет он, слыша шебуршание за дверью, к которой прикладывается коротким стуком. — Я брат Лизы. Бра-ат! Пожалуйста. Вы кого-нибудь видели?..   — Пошел нахер! — слышится из-за двери угрожающе-гнусаво, и следом хлопает еще одна, наверное, внутренняя, дверь.   Антон выдыхает, возводя глаза к потолку — за что ему все это. Чертова Лиза.   В этот же момент звуки отпирающегося замка слышатся снова — только в этот раз от последней, соседней двери справа.   — Здравствуйте?.. — неуверенно здоровается Антон, когда на лестничную площадку выходит достаточно крепкий парень, по виду, ровесник.   — Ну привет, — усмехается тот на удивление по-доброму, но смотрит с подозрением, обводя взглядом буквально всего Антона. — Не обращай внимания на Клавдию Ивановну, она уже давно ебанулась. Ты к Лизке?   — Да, — выдыхает растерянно Антон, но тут же не сдерживается, услышав имя сестры. — Вы ее знали? — в ответ на удивленно приподнятые брови собеседника тушуется. — В смысле, конечно, вы ее знали, вы же живете здесь. Я… Я брат ее, Антон, — он протягивает мужчине руку, и хватка в рукопожатии оказывается ожидаемо телосложению крепкой.   — Дима Журавль, — представляется тот, продолжая улыбаться уголком губ. — Да, общались с Лизкой иногда. Случилось чего?   — Лизкой?.. — совсем теряется Антон.   — Ну Лизой, Лизой, — вздыхает притворно странный Дима Журавль. — Лизкой зову, чтобы побесить. Очень забавно супится на это, деловитая. Так чего ты уже второй день здесь в двери долбишься, а?   Пока Антон пытается переварить значение слова «супится» — это что-то от супа? или от пиццы? — Журавль требовательно пялится ему в глаза, складывая руки на груди.   — Сестру ищу, — находится, наконец, Антон. Тревожность от того, что хоть кто-то Лизу все-таки знает, становится меньше — может, этот Дима сейчас скажет, что видел, как час назад она выходила за хлебом. — Она отвечать перестала.   — Так может не хочет? — хмыкает Дима, вскидывая бровь. И взгляд у него такой — странный, цепкий. Будто проверяет чего. — Не помню я, чтобы она о братьях рассказывала.    — Паспорт могу показать, — легко соглашается Антон.   Дима весело усмехается.   — Думаешь, я ее фамилию знаю? Ла-адно, — тянет он, замечая растерянность Антона. — Сорян, нервы ни к черту. Просто странно было бы по-другому реагировать на человека, который второй день шляется здесь. Говорила она о тебе.   Антон прерывает желание спросить наивное «что говорила?» — он здесь не ради подпитки братской любви, в конце концов.   — Давно ты видел ее? — он оборачивается на дверь, словно Лиза прямо сейчас может выйти и покрутить пальцем у виска за весь этот сюр. Было бы в ее стиле.   Лицо Димы меняется — призванная легкость и насмешка исчезает, глаза чуть прищуриваются, словно в очередной раз проверяют, а не «чужак» ли Антон. Журавль косится на свою дверь, хмыкает чему-то своему и, приоткрыв ее посильнее, проходит через порог — только было Антон пугается, что его решили жестко проигнорировать, оборачивается, кивая через плечо.   — Можем внутри поболтать.   И отходит от двери, ожидающе на Антона смотря.   «Какие же все тут странные» — думает Антон, когда под пристальным взглядом все же проходит в чужую квартиру. Хозяин почему-то хмыкает, когда Антон протискивается мимо, и закрывает за гостем дверь.   В квартире у этого самого Димы Журавля оказывается приятно — светлый недавний ремонт, недешевая просторная кухня, куда Антона проводят за собой.   — Присаживайся, — указывает Дима на место возле стола, и Антон послушно усаживается на стул. Солнце за окном отражает на поверхность светлые блики. — Сейчас чаю нам намучу.   — Давай, — с сомнением отвечает Антон. — Очень… гостеприимно.   — Да ко мне редко кто-то заходит, — пожимает плечами Журавль, пока достает из шкафов какие-то баночки с, наверное, чаем. — Как Лизка пропала… Грустно и одиноко. А про тебя она много чего хорошего говорила, на самом деле. Просто даже фоток не показывала.   — Пропала?.. — онемевшими губами почти шепчет Антон. Дима оглядывается на него через плечо обеспокоенно, ойкая.   — Ну, может, и не пропала… Ща, подожди.   Он немного суетится, переносит на столик заварочный чайник и две чашки — Антон, едва усмиряя начавшее стучать быстрее сердце, принюхивается, потому что пахнет какими-то травами. Сам Дима, что ли, чай этот собирал?   — Пробуй, — одобряет он, когда заглядывает под крышечку и, удовлетворившись результатом заваривания и тем, что последние минуты игнорировал требовательный взгляд Антона, разливает напиток по чашкам.   — Как моча на цвет, — грубит Антон, потому что нервничает. Но чашку в руки все же берет, сначала вдыхая аромат.   Дима усмехается снова — но как-то напряженно, взгляда не отводя. Берет свою чашку и делает глоток — аж глаза прикрывает, видимо, от удовольствия, и Антон пробует тоже, чтобы вроде как гостеприимного, пусть и странного хозяина не обидеть.   Чай, если честно, не очень — на вкус трава как трава, горькая.   — А сахар есть? — поморщившись, спрашивает Антон.   Дима почему-то выдыхает — и, улыбаясь неловко, пододвигает по столу светлую сахарницу. Антон кивает с коротким «спасибо».   — По поводу Лизки… — улыбка с чужих уст сходит, и Дима взгляд опускает. Почти незаметно заламывает пальцы у самой чашки — Антона вновь всего заполняет тревогой. — Я не уверен, что она прям пропала, но… Меня она тоже игнорит. И я ее не вижу в подъезде вообще. Я из дома работаю, звукоизоляция тут хреновая, слышно обычно, когда кто выходит, — он кивает в коридор, в сторону двери на площадку. — Лизы… Давно не было.   — Давно — насколько? Это важно.   — Недели три?.. Да, наверное, около того.   — Блять, — выдыхает Антон, поджимая губы; смотрит на Диму требовательно. — А ты уверен, что она не заболела просто?.. Может, поэтому не выходит?   — Да ответила бы, — отвечает он отчего-то уверенно, но смотрит тяжело; кажется, и правда переживает. — Я доебистый.   «И очень искренний, судя по всему», — думает Антон, поджимая губы и пробуя уже подслащенный чай. Лучше, но все еще какая-то дрянь.   Журавль и правда выглядит дружелюбно — очень подходит своему светлому интерьеру квартиры, внушает какое-то странное доверие. Такие люди просто бывают — как те самые славные дядьки со двора, которые тебе всегда улыбаются, дружат со всеми соседями и на досуге ездят на дачу в село. Он поглядывает на Антона с интересом, немного сомнением, но, кажется, больше не подозревает в том, что он Лизе не брат — да и как-то они так незаметно переходят на ты, что этого даже не замечается.   Но несмотря на атмосферу — Антону по-прежнему нужна информация, а не только уютные посиделки.   — Клавдия… Ивановна?.. — Антон дожидается кивка, немо уточняя, правильно ли обозвал бабку. — Она говорила так, будто тут кто-то периодически ходит. К Лизе ходит. Ты видел кого-то?   — М-м-м, — Журавль отводит взгляд, поджимая губы. — Ну, друзья у нее какие-то были наверняка. Она не рассказывала.   Антон видит — Дима врет. Слишком напряжен, слишком — неожиданно закрывается, несмотря на свой светлый взгляд и будто бы подсознательное доверие Антону, которого видит впервые. И это странное сочетание и выбивает — видно, что за Лизу переживает тоже, что в брате может найти нить надежды, но при этом сам же не желает идти на контакт.   А Антон, в конце концов, журналист — он в людях разбираться умеет.   — Дима. — Твердо просит он, и Журавль возвращает к нему взгляд, вздыхая.   — Не знаю я ничего, Антон. Правда. Мы друзья с ней, вроде как, но это… По-соседски скорее.   — Ты хоть кого-то запомнил? Может, она имена какие-то говорила? Ключей запасных от квартиры у тебя нет?   — Да если б были, уже бы заглянул, — игнорирует Дима профессионально два первых вопроса, отводя взгляд к окну.   Антон сжимает зубы, но не допытывается. Смотрит в окно тоже — окна кухни выходят на внутренний двор, на вялые деревья, которые слегка покачиваются ветром. Вышедшее было солнце опять скрылось за серыми тучами.   — Я за нее переживаю, — произносит тихо Антон, перехватывая взгляд Димы — сдержанно цепляет переживаниями человека, которому явно тоже не все равно, хотя тот пытается сделать такой вид. — Я не отсюда, но слышал, что у вас в городе… неспокойно.   — О-о-о, — тянет Журавль смешливо, но по-прежнему тяжело. — Да. Очень да.   — Ты что-то об этом знаешь?   — Что-то, может, и знаю, — он пожимает плечами снова, отвечая на прямой взгляд.   И молчит, зараза.   — Люди пропадают, — давит Антон, опуская руки под стол и сжимая пальцы от поднимающейся нервозности. — Половины тел не находят. Лиза мне ничего не рассказывала, ты тоже не хочешь.   — А я разве должен? — хмыкает уже более холодно Дима, мельком косится на угол стола — будто сквозь него видит подрагивающие в напряжении антоновы пальцы. — Вижу тебя впервые, братан, давай будем честны. С кем попало болтать в этом городе не стоит вообще.   — Я не кто попало, — спорит стойко Антон, с каждым чужим словом убеждаясь, что что-то не так. — И я боюсь, что это могло коснуться ее. Я читал ваши газеты.   Дима отводит взгляд вновь — думает над чем-то своим, крутит неосознанно чашку на столе. Бросает взгляд на нее, на антонову, потом — на самого гостя, смотря долго, взвешивая.   — Вряд ли я смогу тебе помочь. В полицию обращаться не советую, искать не будут… — на нахмуренные брови Антона поджимает губы, немо выражая сожаление. — А в газетах больше лжи, чем правды.   — Но газетчики ведь наверняка знают больше, — больше для себя вправляет Антон, и в ответ на заинтересованный взгляд не видит смысла скрывать. — Хочу дойти до редакции.   — Да кто ж с тобой там говорить будет, — фыркает Дима, но настороженно.   — Я сам журналист. И они о моем приезде предупреждены.   Тяжелый мыслительный процесс отражается на чужом лице — Дима вскидывает в удивлении брови, потом хмурится, а после открывает рот, чтобы гаркнуть:   — Так ты за сестрой приехал или в грязном белье копаться?!   — За сестрой, — с нажимом отвечает Антон. — Но, если придется, и в грязном, и в чистом белье закопаюсь. Если то, что у вас происходит, коснулось Лизы…   Антон не продолжает, но по голосу слышно — сам всех маньяков перебьет и группировки перегруппирует. Тем самым ножичком складным, если понадобится.   Взгляд у Димы меняется — становится сумрачнее, темнея поганой, как Антон ее называет, надеждой. Так на него смотрят часто — когда узнают, что он журналист, что вроде как «борец за справедливость» — этот взгляд слишком часто скрывает под собой желание поделиться чем-либо, чтобы что-то исправить чужими руками.   Но Дима молчит — и для Антона остается загадкой, почему даже в грубом наезде про копание в белье услышал в чужом голосе нервную, но ту же на-деж-ду.   — Ну пройдись, — бросает Журавль, поднимаясь.   Антон понимает правильно — ему здесь больше не рады, и встает следом. Дима провожает его до конца коридора, открывает дверь — смотрит нечитаемо, и Антон протягивает руку первым, хотя ощущения от этого знакомства остаются двоякие.   — Запиши мой номер. Если Лиза появится, — просит он, и Дима, пожав руку, кивает, доставая свой мобильный.   Дозвон Журавль не делает — наверняка для того, чтобы ему не надоедали звонками, — но Антону спокойнее хотя бы от того, что ему если что позвонят. Дима, кажется, провожает его взглядом весь первый лестничный пролет — и только потом закрывает дверь, слишком долго на это решаясь, что вызывает у Антона еще одну волну непонимания.   Двоякое чувство сопровождает весь путь. Может, Антон просто отвык от обитателей этого города — в конце концов, маленький городок, а не огромная столица со свободными нравами и всеидейностью мнений. Все люди разные, город и его атмосфера накладывают свои слепки.   Однако чужое поведение все равно свербит изнутри — образ Журавля в голове остается полным смешением противоположностей. Кажется, тот искренне беспокоится за его сестру и свою соседско-подругу — в конце концов, сам ведь в квартиру позвал? — и вместе с этим отказывается говорить о чем-то, мало-мальски несущим информацию. Такая скрытность проявляет только одно — тот явно что-то видел и знает.   Осталось понять, молчит он из-за того, что не доверяет Антону, или из-за чего-то другого. Может, у Лизы здесь совсем не та жизнь, о которой предполагает Антон? Может, Дима скрывает что-то, что Лиза сама бы Антону не захотела рассказывать, и этой скрытностью проявляет своего рода защиту? Может, это все не связано с ее непонятной пропажей?   А, может, связано напрямую?   Пока Антон идет по нешироким улицам и курит, смотря под ноги, составляет дальнейший план. Совсем фоном прокручивает в голове мысль о том, что днем по городу ходить безопасно — «вампиры», если и существуют, то могут выходить только тогда, когда на улице нет солнца, если верить диванным экспертам сия интернета.   Антон усмехается погано своим же мыслям и решительно открывает дверь огромного посеревшего здания — такого же безликого, с плохим ремонтом времен СССР. Местная библиотека — Лиза работала здесь.   Внутри тихо и, кажется, нет даже людей — Антон проходит всего пару шагов до стойки, игнорируя внутри надежду на то, что из-за нее сейчас поднимет голову Лиза.   Не зря — за деревянным столом, в окружении начинающихся стеллажей, сидит не Лиза, а лет шестидесяти седовласая женщина, которая смотрит на вошедшего с немым вопросом, мельком окинув взглядом.   — Здравствуйте, — Антон улыбается, подходя ближе и складывая руки на стойку.   — Здрасте, — с сомнением отвечает женщина. По лицу заметна подозрительность — скорее всего от того, что Антона тут раньше не видела. — Могу вам помочь?   — Можете, если честно. Лиза Шастун ведь работает здесь?   — Лиза? — женщина приподнимает брови, но смотрит не удивленно, скорее, устало. — А вы кем ей будете, молодой человек?   — Я ее брат. Могу паспорт показать, — добавляет тут же, замечая скепсис в чужих глазах.   — Покажите-покажите.   Антон слушается, достает из кармана тактических брюк документ — библиотекарша долго вглядывается в страницу с его данными, хмурясь, — у Лизы от неудавшегося брака припиской к «Шастун» идет «Гончарова», — а после поднимает взгляд и вздыхает.   — Так работала. Только уволили.   Остатки надежды разбиваются вновь.   — Почему? — выдавливает из себя Антон, стараясь не показать перемены эмоций, хотя женщина все равно, кажется, замечает.   — На работу выходить перестала, — вновь вздыхает она. Продолжает без вопроса, замечая, как Антон уже открывает рот. — Уж больше месяца как попрощались. Жалко, конечно, хорошая была девочка.   Антон поджимает губы, сплетает на стойке пальцы — черт. Черт-черт-черт. Волнение в душе поднимается снова — и женщина, видимо, проникается к непутевому брату сочувствием, потому что печально улыбается, чуть привставая и кладя морщинистую руку ему на кисть.   — Не переживай, милок. Мы с ней говорили как-то, она давно хотела работу поменять. Ушла, наверное, куда-то в другое место. Ты бы позвонил ей, спросил.   — Да не берет она трубки, — не сдерживается Антон, тяжело выдыхая. Из-под чужой хватки осторожно выскальзывает. — А за зарплатой она не приходила, например? Или просто так?   — Так двадцать первый век, все давно на карту пересылают, — удивляется женщина. — А просто так приходить… Да зачем? Что у нас тут, кроме меня и книг? — усмехается она, оглядываясь за спину — наверняка за стеллажами начинается читальный зал. — Да и я даже не знаю, положено ли платить, ежели она вот так вот… Просто ходить перестала… Не уведомила же никого, понимаешь? Я без выходных работала, выходить пришлось, пока замену искали. Кто ж пойдет-то сюда? Не зря удивлялась, что такая молодая забыла здесь, а оно вот как… Как бы не случилось чего, ой, девочку жалко…   — Случилось? — Антон, слушавший все рассуждения женщины больше фоном, на последней фразе из спутавшихся мыслей выныривает. — А что-то могло случиться?   — Поди не здешний, да? — понимающе причмокивает библиотекарша. — Неспокойные нынче времена, милок, просто. Много молодых… пропадает, — сообщает она заговорческим, но слегка взволнованным тоном. — Страшно уже по улицам ходить, знаешь? Даже вот библиотека стала до шести работать, а не до девяти, как раньше…   Антон вспоминает собственную прогулку и передергивает плечами — рана на одном из них поддерживает ощущения неприятной резью.   — В газетах пишут про маньяка, — понижает тоже голос он, стараясь казаться достаточно встревоженным судьбой города; на деле же тревога, которая пробивается в голос, исходит от понимания, что он этого самого маньяка, возможно, видел и сам. — И что пропало уже пять человек.   Библиотекарша ахает, качает головой сердобольно.   — Да какие уж пять! Если человек пятнадцать, нет, больше наверное… Ой, что творится… Да какой жеж там маньяк? Группировки, наверняка! Власть в городе делят, а что делить-то тут, когда нечего? Ой, времена, ой…   Антон отходит на шаг неосознанно — чужие слова, брошенные в порыве, обдают холодом. Пятнадцать? Больше? Нет, Антон, конечно, прекрасно знает, что в газетах обычно либо преуменьшают, либо преувеличивают, но…   Неужели с Лизой случилось то же?   — Езжал бы ты отсюда, милок, — советует библиотекарша, замечая, видимо, как бледнеет чужое лицо. — Нехорошо здесь… теперь. Может, Лизочка то и сбежала. И правильно сделала.   Антон женщину бессвязно благодарит и, под причитания о тяжелой городской судьбе, выходит на воздух.   Дерьмо.   Выходит, Лиза пропала больше месяца назад — рядом с тем, как перестала отвечать Антону на сообщения. Или чуть позже — если верить словам Димы Журавля, после увольнения она еще появлялась дома.   Уехать Лиза не могла — хотя предположению библиотекарши верить безумно хочется. Но бессмысленно.   «Не может такого быть».   Антон закуривает, морщится так, чтобы все отвратительные мысли сгинули из головы и души, но ничего не выходит.   Неужели Лиза стала одной из жертв? Неужели Лиза… мертва?   — Нет, — выдыхает он вместе с дымом отчаянное. Вертит головой, затягивается снова, словно забирая в виде никотина из сигареты чертовы силы. — Нет, нихера. Я найду.   Пропажи начались несколько месяцев назад — люди из города просто исчезали, без следов и предысторий. Пусть некоторые тела и находили, но зацепок почти не было; в Москве поговаривали, что наверняка полицаи сами сминают дело. Либо улик нет и свидетелей, либо — покрывают. Явление частое.   Что странно: в газетах писали про разные возраста. Две молодые девушки и парень, один взрослый мужчина и женщина уже в годах. Однако библиотекарша говорила про молодых — что-то не сходится. Не читала газеты? Или в этом всем действительно замешана и полиция, и сама редакция города, которые скрывают реальное количество пропавших, а горожане довольствуются больше слухами?   Антон открывает заметки в телефоне прямо на ходу — вписывает все эти мысли, чтобы позже не забыть. И про Диму Журавля пишет на всякий случай, и про странное нежелание всех, с кем он уже успел поговорить, обсуждать то, что творится в городе. Его работу — а именно, чертову статью о городе с желательно новыми сведениями — никто не отменял. Но Антона это, конечно, волнует мало — заметку он пишет скорее на автомате, где-то внутри предчувствуя, что вряд ли в ближайшие дни действительно сядет за написание статьи.   Собственная профессия сейчас оказалась хорошим поводом не только приехать сюда, но и иметь чуть более повышенный доступ к информации — и Антон эгоистично пользуется этим не ради собственного заработка, а ради сестры, когда подходит к зданию редакции мелкого города.   То от библиотеки и других государственных объектов отличается — высокий неширокий дом, темно-серые стены с множеством окон. Ютится в одном из панельных районов, мимо толком не ходят люди, а внутри, кажется, ничего и не происходит. Тяжелые старые деревянные двери с трудом получается открыть с первого раза, маленький предбанник с каменной лестницей Антон проходит в гнетущей тишине — и следующий коридор встречает его совсем небольшим помещением с похожей на библиотекарскую стойкой, по бокам от которой уходят коридоры с дверьми. Справа виднеется лестница.   Девушка-администратор поднимает голову и устало, но приветливо ему улыбается.   — Добрый день! Вы к кому?   — Добрый, — Антон подходит ближе, уже не стараясь натянуть улыбку — он бы плюнул на все, от нервов и так руки почти дрожат, но сдерживает себя. — Я Антон Шастун. Вам должно было прийти письмо.   — Секунду, — девушка голову опускает, ищет что-то в старом компьютере. — Да, было. Проходите на четвертый этаж, — она, подняв голову, улыбается снова, хотя взгляд ее остается пустым — слишком заметна вежливость только в формате привычки. — Кабинет двести четыре. Вам к Павлу Алексеевичу.   Антон кивает, заворачивает на лестницу — беззвучно стонет, понимая, что лифта в этом здании, конечно же, нет.   Четвертый этаж ничем не отличается от первого — какие-то безликие двери с номерами, небольшая зона отдыха с кофемашиной и потасканным диванчиком, мимо которой он проходит. Стоящий около кофейного столика то ли корреспондент, то ли кто-то еще на проходящего мимо Антона внимания не обращает — печатает что-то в своем телефоне, шагает туда-обратно, и на мгновение Антона колет ностальгией по собственным будням, когда он чаще работал в редакции, чем дома.   Дверь кабинета двести четыре замирает перед глазами табличкой «Главный редактор Павел Алексеевич Воля». Антон стучит и, услышав негромкое «входите», открывает дверь.   В кабинете приятно, но тоже отдает тем самым духом СССР — светлые стены, деревянные стеллажи с кучей бумаг, потрепанный временем темный стол со стационарным компьютером, а не каким-нибудь ноутбуком, как в их московской редакции. Серые шторы раскрыты — окно здесь достаточно большое, позволяющее в кабинете даже не включать свет, из-за чего все плывет сейчас словно под серым фильтром.    Тот самый, видимо, Павел Алексеевич, стоит у стола, опираясь о него бедром — хотя одно неловкое движение, и наверняка заденет лежащие на самом краю стопки документов. Высокий, облаченный в черный костюм, с прямой осанкой и бледной кожей — выделяется удивительно приятной внешностью среди в большинстве своем посредственных людей этого города, поэтому Антон, остановившись у самой двери, на мгновение даже теряется.   Главред усмехается, слегка склоняя голову — несколько прядей темной челки спадает на лоб.   — Добрый день. Чем обязан? — спрашивает он негромко, и тонкие губы замирают в усмешке.   На мгновение голос кажется Антону знакомым, но он отгоняет странное наваждение.   — Здравствуйте. Меня зовут Антон Шастун, — Антон делает шаг вперед, выныривая из оцепенения, и протягивает руку. — Павел Алексеевич, верно?   — Верно, — тот пожимает руку, но по-лисьи улыбаться не перестает. Смотрит пристально, прямо в глаза — Антон мельком думает, что впервые видит у человека настолько чистый голубой цвет глаз.   Кисть в рукопожатии оказывается на удивление прохладной, а хватка не сильной — Антон убирает руки за спину, еще раз сканируя взглядом своего, в каком-то смысле, коллегу, который не отводит от него на первый взгляд равнодушного, но на самом деле цепкого взгляда. Антон того, что открыто рассматривает главреда, тоже не особо стесняется — слишком уж сильно бросается в глаза официоз чужой одежды, фривольно расстегнутые до ключиц пуговицы рубашки и заинтересованный взгляд. Сколько лет этому Павлу Алексеевичу? Кажется, около сорока — это можно понять лишь по небольшим морщинкам в уголках глаз и взрослому взгляду, а в остальном выглядит слишком холено, так, словно недавно переступил тридцатилетний юбилей.   — Специальный корреспондент из Москвы, — на всякий случай уточняет Антон. —  Вам писали про меня, — он мельком кивает на внушающий ужас пухлый монитор, который вылез будто из прошлого века. — Я пишу репортаж про ситуацию в вашем городе. Подскажите, к кому здесь я могу обратиться, чтобы получить данные?   Павел Алексеевич медленно становится прямо — почти что кошачьим движением отклоняется от стола, делая шаг ближе, и еще раз обводит Антона взглядом, на мгновение задерживаясь на плече. Антон косится туда тоже — неужели повязка протекла, видно кровь? — но тут же возвращает взгляд к главреду, который оказывается уже на расстоянии шага.   Он уже не улыбается — но смотрит внимательно, очерчивает взглядом линии лица, и от этого Антону немного не по себе.   — Ни к кому, — смотря прямо в глаза, отвечает главред.   Антон не успевает сообразить — Павел оказывается на расстоянии нескольких сантиметров, сжимает одной рукой плечо — здоровое — а другой нагло, снисходительно приподнимает за подбородок, наверняка ловя сбившееся дыхание собственным лицом, которое оказывается слишком близко.   Антон собственное дыхание не ловит — потому что чужие глаза, что еще мгновение назад удивляли кристально голубым цветом, вдруг окрашиваются в алый, и все тело парализует от страха.   — Смотри мне в глаза.   Знакомый голос.   Показавшаяся было слабой в рукопожатии хватка такой на самом деле не является — его плечо сжимают достаточно сильно, и Антон понимает, что на самом деле этот Павел намного сильнее. Взгляд суетно скользит по чужим чертам — боже, сколько у него родинок, да к чему вообще это сейчас?! — скатывается от алых глаз к линии рта, когда главред говорит, но Антон не видит клыков.   Антон слышал этот голос, точно слышал.   Чужие черты ожесточаются — губы уже не усмехаются, а взгляд алых глаз смотрит цепко, уверенно. До дикости холодно. Кожа под чужими пальцами словно горит — Антону конец — и он не шевелится, сходя от страха с ума.   — Ты уедешь из этого города, — тихо, но четко произносит Павел Алексеевич, и Антон забывает дышать, заставляя себя не отводить взгляда от алых глаз. — Завтра утром. Ты ничего не видел и ничего не слышал. Сейчас ты вызовешь такси и поедешь домой, никуда не выйдешь до завтра. Ты меня понял?   Чертов. Знакомый. Голос.   «Не на моей территории».   Вспыхнувшее воспоминание окатывает ужасом — это он.   — Я понял, — едва слышно отвечает Антон.   «Павел Алексеевич» делает шаг назад, окидывает замершего Антона взглядом еще раз — по коже бегут мурашки то ли от резкого разрыва контакта, то ли от осознания, что его только что касался…   Вампир?   И вряд ли настоящий Павел Алексеевич ходит ночами по подворотням — а это значит, что сейчас перед Антоном кто-то другой.   — Я могу чем-то помочь? — неизвестный склоняет голову, и алые глаза медленно меняют цвет — радужку глаз постепенно заполняет голубой пигмент.   — Ничем, — ровно произносит Антон, из последних сил хватая за горло собственный ужас и делая шаг назад. — Я пойду.    — До свидания, — и вновь лисья ухмылка на чужих губах, словно ничего не случилось.   Когда дверь за спиной закрывается, Антон закрывает рот руками, чувствуя, как колотит все тело.   Твою мать твою мать твою мать   По лестнице он не идет — почти что бежит. Заставляет себя не торопиться, не привлекать внимания — но все равно не сдерживается, проходя мимо поднявшей на него голову администраторши слишком быстро и на ходу вытаскивая сигареты.   Дерьмо дерьмо дерьмо   В голове все прочитанные утром статьи проносятся одна за другой — гипноз. Это был гипноз — его пытались загипнотизировать! И Антону просто повезло, что он замер как изваяние от страха, потому что это нечто решило, что все работает, а на самом деле…   Антон останавливается у выхода из редакции и вытаскивает сигареты. Не сорваться. Не спешить.   Когда прикуривает, мельком приподнимает голову, чтобы убедиться — за тем самым широким окном четвертого этажа, в кабинете главреда, по-прежнему находится тень. И эта тень наблюдает за ним через стекло.   Вызвать такси. Он должен вызвать такси.   И не потому, что ему приказали — а потому, что Антон должен выиграть себе немного времени. Немного чертовой жизни — он помнит, как быстры могут быть вампиры, и если сейчас этот некто в кабинете главреда поймет, что Антон не поддался неведомым чарам, — садится в такси уже будет некому, а до дома он и не доедет, и не дойдет.   Неужели все это правда?   Дрожащими руками Антон вызывает такси, параллельно открывая гугл. По запросу «Павел Алексеевич Воля главный редактор» интернет с удовольствием выплевывает ему десятки фотографий среднего качества.   С фотографий на него смотрит худой, остроскульный мужчина с русыми волосами и карими глазами, а не брюнет с кристальными голубыми.   Такого не может быть.   Руки дрожат, Антон сглатывает и затягивается снова — спокойно. Он должен быть спокоен. Телефон вибрирует оповещением, что такси подъезжает — Шастун доходит до урны, выбрасывая бычок, заставляя себя не поднять взгляда на окно, за которым за ним наверняка продолжают следить.   Белая «тойота» приезжает точно к дверям редакции — Антон садится на заднее сидение, игнорируя приветствие водителя, который быстро теряет к молчаливому пассажиру интерес.   Клокочущий ужас в груди успокаивается по мере отдаления от редакции — шестеренки в мозгу крутятся с невероятной скоростью, и к тому моменту, когда машина тормозит у дома Лизы, Антон уже полностью уверен в собственных мыслях.   Не зря ему все в этом городе казались такими странными.   Громкая трель звонка разносится, кажется, по всему подъезду — и, едва дверь открывается, а перед глазами возникает удивленный Дима Журавль — Антон грубо хватает того за грудки и вталкивает в квартиру, прижимая к стене.   — Чем ты меня напоил?!   Дима теряется, но напрягается за секунду — цепляется за чужие руки, что сжимают одежду, шипит:   — Успокойся! — следующим рывком отталкивает от себя неровно дышащего Антона, у которого грудь ходуном ходит, а в глазах — все тот же искренний ужас всех пониманий. Дима смягчается, понижая голос и оглядываясь на распахнутую дверь. — На кухню иди.   Журавль запирает за ними дверь, предварительно выглянув в подъезд — проверяя, не привел ли Антон кого следом? — и все равно первый уходит на кухню, потому что все силы, которые Антона сюда донесли, резко кончаются.   На уже знакомый стул Антон падает безвольным мешком костей и плоти, который уже ничего в этой чертовой жизни не понимает.   Он закрывает руками лицо, опирается о стол — переводит окончательно дыхание, кажется, только сейчас, в тепле чужого дома, который кажется мнимой защитой. Дима не торопит — стоит у окна, сложив руки на груди и опустив взгляд.   Гнетущее молчание повисает между ними наравне с неровным дыханием московского журналиста.   — Ты знал?.. — находит в себе силы тихо спросить Антон, поднимая голову.   Дима смотрит в ответ — поджимает виновато губы, едва заметно кивает.   — Вербена, — он наклоном головы показывает в сторону чайника, что по-прежнему стоит на столике. — Что, встретился с кем-то, да?   — С кем-то… — бессвязно повторяет, соглашаясь, Антон. Тихо стонет, качая головой. — Что за хуйня, Дима? Я не верю во все это, я не… Зачем?   Дима молчит — а Антон вспоминает. Вспоминает просмотренные статьи, упоминания этой самой вербены — растения, которое по слухам вредит вампирам и защищает людей, — и о том, что вообще могут и не могут вампиры.   — Ты не приглашал меня в свой дом, — понимает Антон, вновь пересекаясь взглядом с чужим. — Я зашел сам.   — Умный мальчик, — слегка раздраженно бросает Журавль. — А вербеной напоил, чтобы проверить наверняка, да. Спас тебе жизнь, судя по всему?   Дима смотрит тяжело, в тех же сомнениях — будто и сам не понимает, правильно ли поступил, хочет ли находиться здесь сейчас и выслушивать наивного журналиста, который угодил в те проблемы, о которых весь город молчит.   Но Антону больше поговорить об этом банально не с кем — и он не скрывает собственной поганой надежды, когда произносит:   — Он пытался меня загипнотизировать.   Дима вскидывает брови, закусывает губу — на мгновение отводит взгляд и возвращает его к Антону.   — И что приказал?   — Уехать отсюда. Я не спалился только из-за того, что обосрался и вспомнил статьи про гипноз, — признается Антон, опуская одну руку к карману с ножом. Вытащить его он бы вряд ли успел — слишком сконцентрирован вампир был на нем в тот момент; собственная беспомощность колет где-то внутри.   — Так уезжай, — Дима ловит отчаянный взгляд, но говорит твердо. — Уезжай, Антон. Это все правда. Не знаю, что ты сделал, что тебя заметили эти твари…   — Откуда они знали, что я появлюсь в редакции?   — Ох, аленький наивный цветочек, — вздыхает Журавль, качая головой. Подходит к столу и садится напротив, внимательно смотря в глаза. — Антон, давай обсудим это один раз. Этот город — их город, ты понимаешь?   — Не понимаю, — упрямо, зло выплевывает Антон, на что Дима закатывает глаза.   — Когда я говорил тебе о том, что полиция не поможет… Тебе не поможет и редакция, — проникновенно, медленно объясняет Дима. — Потому что они — не идиоты, и каналы информации открытыми не оставят. Как ты думаешь, сколько на самом деле пропало людей?   — Намного больше, чем написали, — вспоминает слова библиотекарши Антон, и все внутри сворачивается в противный комок.   — Верно. Это все длится уже несколько месяцев и вряд ли закончится в ближайшее время. Все, что нам остается… — Дима косится в сторону чайника снова. — Защищать себя самих.   — Если ты знаешь, — искренне не понимает Антон, — почему не уедешь?   — Не могу, — Дима морщится, словно ему больно. Встречается глазами с Антоном, думает пару мгновений и морщится снова. — Тьфу ты, взялся на мою голову… У меня дочь тут, Антон. В местной больнице.   — Что… случилось?   — В коме лежит, — тихо отвечает Журавль. Опускает взгляд, пальцы заламывает. — Авария, осложнения… Уже несколько месяцев.   — У тебя курить можно?   — Если поделишься.   Курят они в тишине, стряхивая пепел в тарелочку из-под чашки, в которой все еще плавают остатки чая с вербеной.   — Я никуда не уеду, — произносит Антон, когда сминает окурок в этом же блюдце.   Дима поднимает на него скептический взгляд.   — Самоубийцей стать решил? И что делать будешь? — он злится, видимо, потому что сам не может последовать легкому выходу. — Ты же понимаешь, что узнать, выехал ты из города или нет — плевое дело?   — Да мне плевать, — рыкает Антон, не сдерживаясь и смотря в чужие глаза. — Пока я не найду Лизу, я отсюда никуда не уеду!   — Да где ты ее искать будешь, дурень? — заводится тоже Дима. — Может, ее убили уже давно?! Хочешь ее судьбу повторить?! — заметив, как Антон вздрагивает, Дима смягчается. Виновато поджимает губы. — Прости. Но это скорее всего так, Антон, ты должен понять.   — Помоги мне, — просит Антон, словно не слыша. Хватает мужчину за в напряжении дрожащие руки. — Журавль, пожалуйста, по…   — Нет, — отрезает он, резко руки вырывая. — Нет, блять, ты вообще думаешь, что предлагаешь? Мне моя жизнь дорога, и я должен о дочери…   — Вербена, — перебивает Антон. — Мне нужна только вербена. Где ты берешь ее?    — Там, где тебе и не снилось, — ворчит Журавль, снова складывая руки на груди. Закрывается. — Я тебе ничего не дам. Ты не шаришь, но ее достать в нашем городе — невозможно. Все поставки закрыты, мне просто повезло, что моя бабка поехавшей была и в нашем селе это все выращивала.   — А сейчас выращиваешь ты? — уточняет Антон, получая в ответ неуверенный кивок. — Я куплю у тебя. Скажи, сколько.   — Не в деньгах дело. Иди к черту, Антон, не ввязывай меня в это! Мне моя жизнь дорога, — Дима резко поднимается с места, и Антон подскакивает вслед за ним. Он выглядит уже не злым — взволнованным, напуганным. — У тебя даже плана, блять, нет, и ты предлагаешь мне тратить запасы на будущего трупа…    — Пожалуйста! — просит Антон, загораживая выход из кухни. — Ради Лизы, Журавль. Она жива, я знаю. Я без нее не уеду.   Дима замирает — пялится куда-то Антону в грудь, будучи ростом ниже. Хмурится, даже глаза прикрывает — и выдыхает злостно, тихо шипит какие-то маты, отходя резко и обходя кухню по кругу, прежде чем остановиться у окна снова и посмотреть прямо в глаза.   — И что ты придумал?   — Пока ничего, — признается честно Антон. — Но придумаю. Этот вампир не будет тусоваться в редакции вечно, да и квартиру Лизы можно вскрыть.   — Ой, бля-ять, — мученически стонет Дима. — Какой же ты ебанат.   — Есть идеи получше?   — Да, уехать отсюда, например, — ворчит Журавль, подходя к шкафчикам и, слегка приставая на носочки, начинает в них рыться. — Пиздец, я тебя и дня не знаю, а уже рискую как конченный…   Антон молчаливо дожидается, пока Дима вернется к нему — в руках у него небольшая бутылочка, миллилитров на двести, прозрачной жидкости.   — Отвар из вербены, — инструктирует он, но смотрит по-прежнему недовольно. — Миллилитров десять хватит на сутки, лучше с чем-нибудь мешай, вкус ты знаешь, дерьмо то еще. Но, — Журавль отводит руку, едва Антон тянется за пузырьком, — это единственная, повторюсь, единственная акция щедрости от меня! Больше не проси, не дам, даже если при мне убивать будут.   Антон тихо усмехается, кивая — отчего-то остается в уверенности, что этот добрый парень безбожно врет и вряд ли сможет когда-то проигнорировать чужую беду. Журавль пытается казаться грозным, хмурит брови так, что морщинки идут — но, когда передает бутылочку в руки, смягчается, кусая губы и обеспокоенно выдыхая.   — Будь осторожнее, суицидник.   — Обещаю, — врет Антон, пряча бутылку в один из карманов и опускаясь обратно на стул. — И я понимаю, что уже заебал тебя, но… Мне больше не к кому пойти. Расскажешь, что знаешь? Можно за чашечкой вербены, м-м, ляпота, — высмеивает Антон мерзко, просто потому что внутри страх и ужас окончательно сводят с ума.   Дима смотрит на него как на пришибленного — но напряженно усмехается тоже, пересекая кухню в сторону электрического чайника, чтобы добыть кипятка.   — Обойдешься без вербены сегодня, хватит уже. Спрашивай. Все равно же не отъебешься.  

𓋹 𓋹 𓋹  

  Антон выходит от Димы ближе к полуночи — поздно начавшийся день и все события слишком быстро сжирают время. Они с Журавлем разговаривают несколько часов — и сейчас, во тьме двора Лизы и закрытого в этом городе обстоятельствами Димы, Антон особенно остро ощущает отчаяние и страх.   Сам Журавль не встречался с вампирами напрямую — но был свидетелем того, как под этими самыми окнами загрызли какую-то девушку. Антон слушал весь рассказ молча, внутренне погибая от ужаса и злости на несправедливость — порядочный Журавль вызвал полицию, тело забрали, а ему сказали «вызовем позже». Никуда его, конечно, не вызвали — а когда он пришел сам и попытался узнать судьбу погибшей и ход расследования, мягко намекнули, что он перегрелся на солнце и ничего не было. В газетах об этой девушке, конечно, тоже не написали.   Описания разорванной шеи бедняги Антону наверняка будут сниться в кошмарах.   Он закуривает, параллельно вызывая такси до дома. Больше пеших прогулок он не хочет — не ночью — ему и так хватило побледневшего лица Димы, который попросил показать рану, когда речь зашла об антоновом знакомстве с этой демонической хтонью. Зато теперь в руке болтается пакет с заживляющими мазями и антибиотиками — Журавль здраво запретил Антону сегодня шататься по улицам в опускающемся вечере, да и вообще лишний раз из дома выходить, поэтому отдал все свое.   Это вызывает на обкусанных губах улыбку — ну что за странный парень. И вербену дал, и лекарства — не хватает только энциклопедии по борьбе с нечистью и пары колов — хотя еще раз пять успел повторить, что помогать Антону больше не будет и ему вообще на него наплевать.   Думается, что и поил он его в первую встречу вербеной не только ради проверки — но и потому что понимал, куда Антон собирается влезть.   В подъехавшее такси Антон ныряет со смесью облегчения и страха — но на переднем сидении обычного вида усталый мужчина, который бросает ему безликое «здрасьте» и выруливает со двора.   До подъезда от машины всего пару метров — Антону хочется добежать, но он, как истинный суицидник, идет медленным шагом, разве что курить не решается — потому что продолжает убеждать себя в том, что не боится. Не боится. Ему не страшно.   Но ощущение того, что его спину прожигает чей-то темный взгляд, не покидает до того момента, как Антон не оказывается в подъезде.   Но он не боится. Наверняка психика разыгралась, наверняка.  

𓋹 𓋹 𓋹  

  Антон выдерживает в закрытой квартире день — создает жалкую иллюзию того, что он уехал из города. Даже в магазин не выходит — правда, допивает остатки вискаря под просмотр «Сумерек», потому что это, кажется, самый популярный фильм о вампирах. Допивает и иронично смеется с дикости сюжета и персонажей, особенно блеску кожи тех под солнцем, когда…   Когда понимает, что тот «псевдо-редактор» встречал его днем.   Неужели?..   Мысли в голове роятся, жужжат — Антон плотнее сжимает в кармане куртки нож, когда днем следующего дня идет по направлению к редакции снова. Но разве вампиры не боятся солнечного света? Неужели это означает, что даже днем Антон не в безопасности? Или тот вампир просто спрятался от солнца под каким-нибудь плащом до редакции, а через стекло солнечные лучи не действуют?   Страх от себя Антон отгоняет всеми силами. Снова сжимает нож, вымоченный в вербене. Он не знает, поможет ли это — но вроде как действеннее? Он его на протяжении часа протирал этим сраным эликсиром, должно же хоть что-то на поверхности остаться?   В приемной редакции все та же девушка, что и позавчера — она поднимает голову и устало, но приветливо ему улыбается.   — Добрый день! Вы к кому?   — Добрый, — Антон подходит ближе, чувствуя нарастающую нервозность и дежавю от того, что девушка его, кажется, не узнает. — Я… Антон Шастун. Вам должно было прийти письмо.   — Секунду, — девушка голову опускает, ищет что-то в старом компьютере. — Да, было. Проходите на четвертый этаж, — она, подняв голову, пусто улыбается снова — не помнит, не помнит, не помнит. — Кабинет двести четыре. Вам к Павлу Алексеевичу.   По коже снова бегут мурашки, и Антон молча кивает.   По лестнице поднимается, кажется, минут десять — подступающую панику удается контролировать с трудом. Замирает у самой двери — если сейчас за ней увидит снова его, то просто сбежит. Или нападет первым. Неважно. Он справится.   Антон сжимает в кармане нож и решительно распахивает дверь, замирая в проходе.   Русоволосый мужчина за столом поднимает от монитора взгляд, слегка вскидывая брови. Кивает, мол, заходите.   Антон шумно выдыхает и наконец вытаскивает из кармана руку.   — Добрый день, — Павел Алексеевич неловко улыбается первым, привставая из-за стола, видимо, расценивая оцепенение Антона как-то по-своему. — Меня зовут Павел Алексеевич. Вы Антон Шастун?   — Да, здравствуйте, — Антон пожимает руку и улыбается тоже.   — Присаживайтесь, поболтаем, — добродушно позволяет главред, указывая взглядом на кресло перед столом. — Ждал вас раньше, на самом деле, Антон. Писали, что в начале недели приедете.   — Да я… — теряется Антон, усаживаясь в кресло. Павел занимает свое место за рабочим столом. — Позавчера еще думал прийти. Но подумал, что вас нет на месте, — лукавит он, внимательно наблюдая за чужой реакцией.   — Позавчера?.. — задумывается Павел Алексеевич. Хмурится, будто вспоминая, а потом смешливо фыркает. — Отчего же. Я был тут.   — Весь день?   — Ве-есь, — тянет он непонимающе, прищуриваясь. — Что-то не так?   — Все хорошо, — быстро улыбается Антон, стараясь не показать, как от чужих слов ему становится не по себе. — Поговорим о нашем деле? Все ваши статьи я читал, но хотел бы поговорить с вашими корреспондентами, если это возможно.   Прямой взгляд глаза в глаза — все в этом кабинете понимают, как работают редакции и журналистика. Павел Алексеевич хмыкает, дергая уголком губ — видимо, оценивает желание Антона копать от частного к общему как профессионализм — но голову все равно склоняет, напоминая:   — Конечно, проблемы нет. Но надеюсь, вы понимаете, что они обладают той же информацией, что уже доступна в газетах.   Не лезь.   — Я понимаю. И все же, — Антон терпеливо, вежливо улыбается, — к кому мне лучше обратиться?   Антон надеется, что Павел защищает репутацию и лицо своей редакции — а не что-то, что пострашнее.   Взгляд у главреда цепкий, но не пугающий, как у того вампира — Антон бы не заподозрил его в сокрытии чего-то, скорее, классический пример начальника маленькой редакции, к которому приехали люди «повыше» что-то вынюхивать. Он не нервничает абсолютно, даже вызывается проводить Антона на этаж ниже, где сидят все основные корреспонденты и редакторы, представляет Антона тем, кого встречает, и просит оказать содействие — двойного дна в тоне главреда Антон не слышит, да и вообще все происходит как-то поверхностно и легко, будто проблемы в делении информацией действительно нет.   Однако, несмотря на внешне знакомую атмосферу классической редакции — типичный опенспейс, затюканные уставшие сотрудники и бессчетное количество всяких бумажек на всех поверхностях — Антону здесь неуютно. Последствия первого впечатление от встречи с вампиром здесь — наверняка.   — Это Артем Гаус, — представляет Павел Алексеевич темноволосого парня с аккуратно постриженной бородой. На вид — ровесник Антона. — Мой заместитель, все согласование статей проходит сначала через него.   — Добрый день, — вежливо улыбается этот самый Артем, протягивая Антону руку. Кожа у него прохладная, а хватка достаточно крепкая.   Антон кивает, и Павел, обведя их взглядом, бросает что-то вроде «ну, разберетесь» и покидает небольшой опенспейс. Остальные сотрудники, коих тут около пяти, вновь обращаются к своим стареньким мониторам, когда Артем кивком головы указывает Антону идти за ним к последнему столику в углу.   — Работаете со всеми? — удивляется Антон, когда они доходят до рабочего места заместителя. Абсолютно такой же стол, старый компьютер — разве что бумаги на столе лежат не в таком хаосе, как у остальных, будто за этим столом не часто работают.   — Сторонник командной работы, — спокойно отвечает Гаус, придвигая от одного из свободных столов компьютерное кресло. Антон садится в него, а Артем — в свое, напротив включенного монитора. — Что именно вам интересно, Антон? — внимательно смотрит, продолжая мягко улыбаться.   Впечатление от этого человека двоякое — Артем кажется приятным, но почему-то это ощущение не позволяет расслабиться. Слишком внимательный у того взгляд, слишком — выверенные фразы и аккуратные движения, будто не в рабочей среде находится, а на приеме каком. Да и слишком уж выделяется на фоне в большинстве своем кое-как одетых корреспондентов вокруг — этим приталенным пиджаком и черными брюками, ухоженной внешностью, в то время как даже главред здесь ходит в потрепанных темных джинсах и черной рубашке.   И смотрит еще так, зараза — будто бы изучает.   — Черновые тексты статей о пропавших, — отвечает Антон, мельком оглядываясь на редакторов и корреспондентов за столами, которые уже не испытывают к ним никакого интереса. Кто-то что-то печатает на клавиатуре, кто-то — лазает в телефоне. — И я бы хотел поговорить с теми корреспондентами, кто выезжал на места происшествий или говорил с кем-то из близких пропавших и убитых.   — Как скажете, — с той же улыбкой говорит Артем, поворачиваясь к компьютеру. Клацает пару раз мышкой, открывая нужные документы, и откатывается на стуле, кивком головы указывая на монитор. — Изучайте.   Они меняются местами, и Антон пододвигается ближе к ужасающему чуду техники, чтобы вчитаться в тексты. Артем тем временем пододвигает к нему папку со словами «здесь в печатном виде, если удобнее» и, сев ровнее, достает телефон и в пару движений что-то печатает. Антон мельком наблюдает за этим, но возвращает свой взгляд к компьютеру, потому что подглядывать за чужой личной жизнью ему не хочется.   — За колонку на эту тему сейчас отвечает Оксана Суркова, — говорит Артем, и Антон даже вздрагивает от внезапного уточнения, успев погрузиться в текст. Смотрит на Гауса — тот, по ощущениям, будто и не сводил с него взгляда все это время. Он медленно кивает на русоволосую девушку через пару столов, которая сосредоточенно пишет что-то в ежедневнике. — Она общалась с родственниками пропавших.   В статьях не обнаруживается ничего нового — по классике чуть более размытые описания событий, кое-где бессмысленные вставки эмоций самих журналистов, что отвечали за материал. Пару раз Антон мельком бросает на заместителя взгляд и каждый раз убеждается в том, что тот внимательно за ним наблюдает, причем не стесняясь своего внимания. Взгляды такие Антону всегда неприятны — изучающие, цепкие, и он, конечно, понимает, что мало кому понравится пускать чужих, пусть даже и коллег, в свои дела, но этот Гаус смотрит так, будто на информацию ему в целом насрать, а вот последить за Антоном — может быть интересным.   Очень странное, двоякое чувство.   Поэтому Шастун облегченно выдыхает, когда в один момент Гаус пропадает как-то совсем незаметно — Антон оборачивается, а кресло уже пустует — и пользуется предложенным шансом, нагло влезая в другие папки. Ищет черновики черновиков, проверяет корзину, которая оказывается пуста, но ничего особенного не находит.   Когда от экрана уже начинает побаливать голова, а дисплей телефона показывает, что прошло несколько часов, замечает движение у входной арки — это та самая Оксана возвращается в офис с дымящейся кружкой.   — Привет, — улыбается Антон, подсаживаясь к девушке за стол — та тому, как он отодвигает от соседнего стола свободное кресло, вскидывает брови, но неуверенно улыбается. — Меня зовут Антон. Артем сказал, что я могу поговорить с тобой по поводу колонки о… ну, вашей городской неразберихе.   — О, — хмыкает иронично она, разворачиваясь в кресле, по-прежнему держа белую кружку в руках. — Да, конечно. Только не проси меня давать тебе контакты близких этих людей, — Оксана тяжело вздыхает, с жалостью поджимая губы. — Они… ну, не очень настроены на разговор. Я попыталась вытащить все, что могла, но не добилась особых успехов.   — Да, я читал, — кивает задумчиво Антон. — А ты говорила с теми, кто только подал заявления о пропаже? Близкими тех, чьи тела не нашли.   — С несколькими получилось связаться, — кивает Оксана, отпивая кофе. Переводит взгляд в окно. — В основном это те, кто приходили в редакцию сами, потому что в полиции не принимали заявление. Но если покопаться… — она вновь смотрит на Антона, но взгляд этот какой-то пустой. — Все трое в беседе проговорились, что пропавшие особо не общались ни с кем. Кто-то хотел уехать, кто-то просто имел асоциальное поведение… Может, их и не похищали вовсе, а сами уехали.   — Трое? Я слышал как минимум о пятнадцати.   — Пятнадцати? — безэмоционально уточняет Оксана в ответ. Здесь должно бы быть удивление — но в ответ Антону представляется лишь все тот же пустой, будто бы под пеленой взгляд. Устала? Или уже вконец выгорела в этом деле? — От кого ты такое слышал?   — Люди в городе болтают, — пожимает плечами Антон, вспоминая библиотекаршу. В ответ на внимательный взгляд поджимает губы. — Ходят слухи, что здесь завелись группировки какие. Ты склонна этому верить?   — Нет, — равнодушно, медленно отвечает Суркова. Делает еще глоток кофе. — У нас спокойно, на самом деле. Всегда было. Может, маньяк какой появился, да полиция же молчит. Похищают по вечерам — это все, что нам известно, поэтому призываем горожан не прогуливаться после ужина.   Похищают по вечерам — а убитых находят истерзанными в подворотнях с перерезанным горлом. Учитывая все то, что узнал за прошедшие дни об этом городе Антон — перерезанным ли, а не перегрызенным? Не может ли быть так, что в полиции журналистам дают неверную информацию, а фото в газетах специально дальние и низкого качества, чтобы рассмотреть не представлялось возможным?   — Какой-то вампирский почерк, — вбрасывает Антон, просто чтобы проверить.   Оксана тут же поворачивается к нему — смотрит с непониманием, но снова без ярких эмоций.   — Что?   — Да нет, ничего, — улыбается Антон. — Где тут можно украсть чашку кофе?   На общей кухне и по совместительству зоне отдыха Антон с тяжелым вздохом опускается на аляпистый рыжий диван, отпивая из такой же, как у Оксаны, белой кружки кофе из кофе-машинки. Та на фоне общего не слишком дорогого интерьера прямо-таки выделяется — видно, что новая, и стоит наверняка больших денег. Странно Павел Алексеевич распоряжается финансами редакции, странно…   — Ты же понимаешь, что вся информация, которая у нас есть, та же, что и в газетах, — говорит Оксана, вызвавшая проводить Антона. Она стоит у кофе-машинки, прислонившись к гарнитуру, и меланхолично пялится в стену.   Уже знакомые слова чужим голосом режут слух — Павел Алексеевич сказал практически также. Антон морщится и вскидывает на Оксану взгляд — она выглядит отрешенной, и ему почему-то кажется, что эта девушка должна быть намного эмоциональнее, чем сейчас. Просто по типажу кажется — у нее мимика наверняка живая, да и глаза светлые, большие и яркие, но сейчас затянуты этой пленкой безразличной так, что становится неуютно.   — Ты давно здесь работаешь? — спрашивает Антон, и Оксана, будто вынырнув из мыслей, возвращает к нему рассеянный взгляд.   — Три года уже.   — А Артем? Гаус.   Суркова вскидывает брови — будто не ожидала вопроса. Закусывает губу, задумываясь на мгновение — и переводит взгляд куда-то к арочному проходу, что ведет в сторону опенспейса.   — Год, кажется… Да, точно, год.   — За год стать заместителем главреда? — спрашивает больше для себя Антон, хмурясь. — Это же сколько нужно работать…   — А он не часто работает, — Оксана возвращает к нему взгляд, но в следующую секунду почему-то хмурится. — В редакции… редко бывает. Да, — словив непонимающий взгляд Антона, она вздыхает, морщась и потирая пальцами переносицу. — Ох, прости, что-то я… Не выспалась, видимо, мысли путаются. Еще кофе надо попить.   Она поворачивается к кофемашинке, нажимает на кнопки — Антон сверлит женскую спину взглядом и сжимает кружку в пальцах так, что та грозит лопнуть, потому что окончательно путается.   Неуютное чувство от этой редакции сдавливает со всех сторон.   — Как успехи? — звучит бодрый голос от арки.   Артем, словно услышав, что говорили о нем, стоит прямо у арки — расслабленно опирается о стену плечом, засунув руки в карманы, и улыбается снова. Безразлично улыбается конкретно Антону.   Оксана вздрагивает, шипит, резко отдергивая руки от машинки и почти опрокидывая кружку на гарнитур — слишком рано вытащила ту из-под струи кипятка.   — Ну что ты, Окси, — вздыхает умиленно Гаус, подходя к девушке и аккуратно перенимая кружку из обожженных пальцев, ласково те оглаживая. Девушка поднимает голову, и Артем снова улыбается мягко, разворачивая девушку к себе и становясь к Антону спиной. — Иди сегодня пораньше. Отдохни.   — Хорошо, — соглашается тихо она.   Уже через секунду, когда Гаус отстраняется, мигает — и, не оборачиваясь на Антона, выходит из кухни.   — Так как у вас дела, Антон Андреевич? — уточняет вновь Гаус, поворачиваясь к Антону и опираясь поясницей о гарнитур. — Оксана смогла помочь вам?   Антон сглатывает, выдавливая из себя улыбку.   — Вполне. Я заберу копии документов, если вы не против?   Прямой взгляд Гауса он выдерживает — не опасный, по-прежнему мягкий, но слишком внимательный. Спустя паузу тот усмехается — и кивает.   — Конечно.   Он обводит взглядом всего Антона, когда тот встает, и, отвернувшись, подходит к окну. Старая рама окна скрипит, когда Артем открывает ее — в небольшую комнату проникает свежий воздух, и лучи солнца кажутся ярче без стеклянной преграды, падая на темные волосы заместителя и его темный костюм.   — Отличная погодка сегодня, — замечает он, прикрывая глаза и улыбаясь.   — Согласен, — бросает Антон, выходя из кухни и в очередной раз думая, что все в этом городе странные.  

𓋹 𓋹 𓋹  

  Звонок мобильного прерывает размышления Антона в тот момент, когда он уже отходит от редакции на соседнюю улицу и успевает скурить две сигареты подряд.   — Журавль? — удивленно бормочет в трубку Антон, когда под неизвестным номером слышится бодрое, пусть и взволнованное приветствие знакомым голосом.   Сам позвонил, надо же.   — Я, я. Жив пока, суицидник? — усмехается по ту сторону связи Дима, но напряженно.   — Жив, — улыбается вполне искренне Антон. Чужое внимание и беспокойство отчего-то успокаивают расстроенную нервную систему. — Вот с редакции возвращаюсь.   — И как успехи?   — Ну-у, как тебе сказать, — Антон зажимает телефон плечом, шипит, потому что как придурок делает это тем, что повреждено, и перекладывает телефон к другой щеке, повторяя манипуляции, чтобы достать еще одну сигарету. — Они ничего не знают. Или делают вид, что не знают. Все данные я у них взял, — Антон кладет папку с документами на первую попавшуюся лавочку какой-то маленькой парковой зоны, мимо которой шел, и садится тоже, — но ничего нового в них нет.   — А я говорил, — хмыкает Дима, но без толики удовольствия, больше тяжело. — И какие дальше планы?   — Обращусь в полицию, — спокойно отвечает Антон, затягиваясь сигаретой.   В трубке повисает напряженная тишина.   — Нет, ты дурак совсем? — наконец возмущенно гласит Журавль, и Антон прямо-таки представляет, как у того подлетают вверх брови. — Анто-он, ты сдохнуть хочешь?   — Думаешь, у них вся полиция куплена? — усмехается мрачно Шастун, перекатывая во рту сигарету.   — Думаю, — спорит Дима. — И не только куплена. Или вообще не куплена. Ты же Лизу приехал искать, хули ты, блять…   — Я и ищу. Подам заявление в розыск, заодно поспрашиваю, может, увижу что.   — Они не примут твое заявление.   — Я журналист, Дим. С журналистами связываться полиция не любит, им же проще будет принять, — усмехается мрачно Антон.   — Ухх, блять.   Какое-то время они молчат — видимо, каждый думает о своем, потому что в трубке слышится неровное пыхтение Димы. Наконец тот заговаривает снова.   — Попробуй напроситься на опознание тел. То, сколько мрёт… — он путается в словах, осекается. — В смысле… Если ее убили, то…   — Я понял, — прерывает Антон, морщась.   Думать о том, что в морге полиции может лежать тело его сестры, он не может.   Она жива. Антон чувствует. Знает.   — Сегодня пойдешь? — разрывает гнетущую тишину Дима.   — Завтра, — Антон обводит взглядом улицу, на которой остановился. Постепенно на город опускается вечер — закатное солнце красиво пробивается сквозь листву, и погодка сегодня, как сказал Гаус, действительно чудесная. Жаль только, что настроения гулять совсем нет. — Сегодня… темнеет уже.   Журавль в трубку понимающе мычит — но вновь повиснувшее молчание ощущается неловким и неуютным.   — Ну ты напиши хоть, как дома будешь. Я это… волнуюсь.   Антон улыбается снова.   — Хорошо, зай. Клади трубку первым… — томно тянет он, едва не дрожа от подступающего смеха.   На том конце провода мгновение висит тишина — а потом разражается звонкий хохот.   — Не-ет, ты, суицидник, — сквозь хохот тянет Журавль.   Антон все же смеется тоже, и они кладут трубку, кажется, одновременно — и еще какое-то время Шастун сидит на лавочке, смешливо фыркая, и наблюдает за постепенно опускающемся на горизонте солнцем.   Может, не так уж этот город и плох?  

𓋹 𓋹 𓋹  

  Ебаный город. Просто ебаный, отвратительный город.   Антон мысленно матерится, пока в почти опустившемся вечере подходит к дому.   Потому что тревожность с каждой минутой, приближающей город к вечеру, нарастает. Потому что ему стоило взять ебаное такси и не трястись за свою жопу, вместо того чтобы решить идти до дома пешком, так еще и заходить в магазин, теряя счет времени.   Какое же это дерьмо. Как давно ты так трясся от страха, Шастун? Ты вообще когда-нибудь в своей Москве такой спектр жалких эмоций испытывал? Что с тобой стало?   В одной руке — пакет с продуктами на ужин и новой бутылкой вискаря, в другой — папка с документами. На спине — чертово ощущение, что за ним наблюдают.   Антона это ощущение не покидает еще с того самого нападения — и каждый раз к вечеру оно становится только сильнее. Проделки психики, новая травма, наверняка — Антон ведь это осознает, но перестать оглядываться и каждый раз видеть вокруг пустые улицы перестать не может.   А ведь руки заняты — даже покурить нервно по дороге не выйдет.   Благо, идти от магазина до дома жалких минут пять. Да и не потемнело еще — просто серый вечер, начинающиеся сумерки. Есть у него еще время.   Уже подходя к подъезду, Антон чувствует, что страх сжимает все внутри окончательно.   А потом слышит за спиной шорох — и понимает все за секунду до того, как успевает обернуться.   Да он и не успевает — его толкают с такой силой, что стон вырывается из горла сам, когда Антон прикладывается спиной к металлической двери собственного подъезда. Чертова папка вылетает из рук, пакет — падает на камень плитки, и оглушительный треск стекла бутылки внутри смешивается с болью от раненого плеча, за которое его прижимают к подъездной двери.   Животный ужас подскакивает в груди, когда Антон распахивает глаза — он ожидает увидеть того вампира, что напал на него в ту ночь. Потому что он выслеживал. Ждал. Охотился.   Но прямо напротив — ледяные алые глаза темноволосого псевдо-редактора и приоткрытый в тихом шипении рот.   — Я, кажется, приказал тебе убраться отсюда, — его голос прожигает до костей сталью и ужасом, и Антон чувствует, как дрожит, замечая за тонкими губами тонкие клыки вампирских зубов.   Его сейчас убьют.   И именно это понимание, этот ужас опасности дает прилив адреналиновых сил.   Все происходит за мгновение. Антон успевает запустить руку в карман и вытащить нож, с рычанием раскрывая его прямо в моменте удара вампиру куда-то в бок. Но его руку перехватывают, сжимая запястье до боли, а ногой вампир подсекает под ноги, резким движением обрушивая Антона на спину так, что тот бьется головой о низ подъездной двери.   Всего пара секунд — и его руки сцепляют над головой одной рукой, пока нож отлетает в сторону, а другой вдавливают в больное плечо, лопатками в подъездную дверь, и Антон шипит громче, пытаясь вывернуться от склонившегося над ним вампира.   — Отпусти меня, тварь, — рычит тихо Антон.   Вокруг нет людей. Господи, почему вокруг нет людей? Почему никто не слышит, не видит?!   А вампир тем временем ухмыляется, сжимая запястья сильнее — взглядом цепким по лицу скользит, тяжелым, леденящим кровь. Склоняется близко, словно чтобы дыхание почувствовать — рассматривает внимательно, и у Антона мурашки по коже от того, что он так сильно хочет вырваться, но позорно замирает под этим чудовищем.   — Не послушал меня, — практически в губы, словно для себя, тихо тянет вампир. — Интере-есно.   Он убирает руку от плеча — скользящим движением — и цепляет нож, что лежит неподалеку. Подносит его между их лицами — Антон несдержанно сглатывает — и, смотря прямо в глаза, слегка склоняет голову к лезвию, принюхиваясь.   — Вербена, значит? — хмыкает он совсем без удивления. — Какой умный мальчик. Что еще таскаешь с собой?   Чужая рука, отбросив нож, резко опускается вниз — проходится по карманам куртки, очень кстати ловит под бедро ту ногу, которой Антон вампира из последних сил пытается пнуть, ощупывая карман, и у Шастуна вконец сбивается дыхание от злости и страха.   — Не трогай меня, блять! — рычит он, но чужая ладонь сжимает запястья лишь сильнее, не позволяя вырваться. А вампир продолжает скользит пальцами по его карманам, быстро и четко, не отводя взгляда.   На секунду Антон путается в том, что с ним собираются сделать — сожрать или изнасиловать.   — Ничего интересного, — заключает вампир, когда в последнем кармане штанов находит лишь сигареты, и его рука наконец перестает касаться ног Антона.   Этот пристальный взгляд алых глаз — пугает хуже, чем клыки во рту. Антону страшно, потому что в этом взгляде он видит настоящую, неприкрытую угрозу.   — Решил заделаться в охотники? — тихо спрашивает вампир, едва заметно кивая в сторону отброшенного ножа.   — Н-нет, — выдыхает Антон, и собственная дрожь в голосе пускает по коже злые мурашки. Вампир молчит, продолжая пристально смотреть прямо в глаза, и Антон шипит: — Нахер вы мне не сдались, я здесь не за этим.   — М-м-м, — тянет вампир, еще больше склоняя голову. Свободную руку он возвращает к чужому лицу и медленно проводит по линии подбородка, словно не замечая, как кривится Антон. — Журналист, приехавший из Москвы и вынюхивающий в редакции… Знающий о вампирах… Даже с вербеной… Конечно, не сдались… Я тебе верю…   В его голосе столько сарказма, что хочется плюнуть прямо в лицо — которое все еще слишком близко, наравне с длинными пальцами, остановившихся на подбородке. Наравне со взглядом, под которым Антон — чертова добыча, и если бы мужчина с такой внешностью и хриплым тембром голоса попался Антону с такими касаниями в другой ситуации, то он был бы не против и очень даже за, но сейчас…   Сейчас это вызывает лишь лютую ярость, смешанную со страхом, что позволяет рыкнуть прямо в лицо:   — Руки убери.   Он дергается снова, и вампир, неожиданно, отступает — точнее, просто отклоняется назад, продолжая сидеть на одном колене, но наконец отпускает Антона, с легкой усмешкой во взгляде наблюдая за тем, как Шастун вжимается в дверь и потирает пережатые запястья, загнанно смотря в ответ.    Это странно — так странно, что его не убивают, что не бросаются прямо сейчас. Антон дрожит от чертовых нервов, от перемешавшегося страха и боли от плеча, от пристального взгляда на себя и полного непонимания, что ему, блять, со всем этим делать.   Антон понимает — просто так его не отпустят. Но отступать он по-прежнему не готов.   — Я приехал ради сестры, — выдыхает он злобно. — Я ищу свою сестру! И я не уеду отсюда, пока не…   Антон осекается, потому что вампир резко встает на ноги. Возвышается над ним, полулежащим у подъезда, смотрит из-под прикрытых век пристально.   — Я могу убить тебя, — равнодушно говорит он, но взгляда не отводит.   Антон не простит себе, если оставит Лизу. Если предаст.   — Убивай, — выпаливает Антон, уверенно смотря в чужие глаза. — Без нее я никуда не уеду.   Впервые на лице вампира мелькают эмоции — тот вскидывает брови будто бы в удивлении, лицом все еще оставаясь равнодушным, но в алых глазах… Антону кажется, что он видит этот чертов заинтересованный блеск.   Они смотрят друг другу в глаза, кажется, слишком долго.    А потом вампир отворачивается, и ни в каком он, сука, не огромном плаще, скрывающем от солнца — обычное черное пальто, полы которого от резкого разворота покачиваются.   — Это сделают за меня, — бросает вампир, едва повернув голову в сторону Антона.   Антон вздрагивает и смотрит дальше — в конце улицы, у противоположного дома, в тенях деревьев стоит силуэт. И Антон буквально чувствует на себе его хищный взгляд.   Хищный взгляд того, кто напал на него в ту ночь.   Он ждет.   Ждет, пока Антон будет один.   Вампир начинает медленно отходить — Антон рывком хватает с земли нож и бросается к двери. Дрожащими руками находит в кармане ключи и, разблокировав дверь, залетает в подъезд, но в последний момент замечает, что этот странный вампир до последнего не уходит, будто бы…   Защищая?   «Не на моей территории».   Антон ненавидит этот город всем сердцем.