Hassliebe

Страх.   Антон, кажется, забыл, что это — он не чувствовал страха, по ощущениям, долгие годы. Истинного, первобытного страха — когда воздух в легких замирает, когда они покрываются инеем, а горло сковывает коркой льда.   Когда из-под ботинок вырывается почти что грохот, с которым бежишь по сдавливающему со всех сторон переулку.    Грудь ходит ходуном, по телу мурашки, мышцы сводит — Антон забегает за следующий угол, цепляясь ладонью за неровную каменную стену обычной панельной пятиэтажки, и содранную кожу жжет.   Но он не останавливается — продолжает бежать, и темнота со всех сторон сдавливает еще сильнее, чем узкие улицы. Фонари в этой части района совсем-совсем не горят.   Отчаянный ужас летит вместе с ним.   «Беги».   Он приказывает себе это, это слово — становится кредо за жалкие несколько минут, ведь так…   Страшно.   В нем два метра роста, не самый маленький вес и широкие плечи — но Антон все равно позорно взвывает от страха, когда за очередным поворотом его хватают за плечо и впечатывают в стену.   От смерти не убежать.   Это происходит за мгновение — еще секунду назад тело потряхивало от сдохшей выносливости, от быстрого бега и от тьмы вокруг.   Сейчас — спина чувствует холод панельки, руки дрожат уже не от тяжести, а за силуэтом прямо перед лицом видно, что ни одно из окон вокруг не горит.   Ему не помогут.   Нормальные люди спят.   Антон — вжимается в стену, чувствуя боль в том месте, где плечо с силой сжимают чужие пальцы.   Сердце подскакивает до горла — но не силы сопротивляться.   Страх.   Антон не верил — никогда не верил. Считал все это бредом, удобной выдумкой для успешного творчества, забавной альтернативой реальности.   Но прямо сейчас, во тьме, озноб сжимается вокруг — ветра в этом дворе нет, но замогильный холод бьет до костей.   Холод от того, кто стоит напротив, и даже в сумраке переулка заметен опасный блеск кровавых глаз среди бледности кожи.   Мгновение.   Антон не верил — никогда не верил в вампиров.   Но когда чужие острые зубы вгрызаются в плечо, кричит так громко, что все собственные убеждения рушатся.   Боль.  

𓋹 𓋹  

  Этот город Антону не нравится — все улицы серые, люди безжизненные, темнеет достаточно быстро. На дорогах тут и там мусор: брошенные людьми фантики и пакеты, упаковки фастфуда и потемневшие от сырости недавнего ливня хабарики.   Деревьев мало, по крайней мере в том районе, где снял себе квартиру Шастун — они, полуголые и кривые, прячутся среди серых пятиэтажек словно юродивые, равнодушные к чужому вниманию и жизни.   Антону кажется, что и жизни тут как таковой и нет — на лицах редких прохожих серое равнодушие.   После большого города этот микроскопический городок кажется хутором — Антон морщится, когда выкидывает сигарету в урну, стоящую возле лавочки; прямо под его ногами валяются хабарики, хотя урна полупуста.   Он, наверное, заблуждается, когда приравнивает всех жителей к свиньям — или просто уставший мозг концентрируется лишь на плохом. За прошедшие несколько дней, которые он здесь провел, собственная уверенность тает скоропостижно. Обращать внимание получается только на серость вокруг — все такое одинаковое, заунывное, исходящее непримиримой тоской и одиночеством.   Хотя это, скорее, только у него внутри. Проблема наверняка снова в нем.   Антон осознает, что сам перекрашивает город в черный — ведь, если вдуматься, не все здесь так плохо. Если представить эти маленькие улочки под солнцем, а не сумраком последних дождливых дней и нависающих туч, если обратить внимание на пусть и уставших, но все же живых людей. Например, продавщица маленького магазинчика за углом сегодня на кассе Антону, кажется, улыбнулась. Сухо, выжато — но все-таки улыбнулась. А вот в кустах тихо шебуршит кот — его белая шерсть покрылась пылью, но пушистое животное этого особо не замечает, пролезая между почти полуголых кустов и взмахивая хвостом.   Наверное, все маленькие города такие — более тихие, медленные, меланхольные. Антон ведь должен об этом помнить.   В конце концов, именно в этом городе он когда-то сам жил.   Это было очень давно — и неправда, хотелось бы сказать, да не говорится, — Шастун не был здесь больше десяти лет. Быть может, отпечаток на город накладывают не самые счастливые воспоминания — в стенах этих серых панелек Антон помнит только затхлую тоску и общепринятое равнодушие, разделенное на всю их семью.   Только в этот раз что-то сломалось — равнодушие дало трещину, и вот Антон снова здесь.   Конечно, он помнит город и другим. Солнечным, вовлеченным в подростковые фантазии и эмоции — они с сестрой проводили на этих улицах слишком много времени вместе, будучи погодками, умеющими находить общий язык. И люди здесь добрые — были — Антон ведь помнит.   Просто сейчас смотрит на все словно через чбшный фильтр — и виной этому то ли нежелание возвращаться, то ли вынудившие на это причины.   Стены подъезда потрепаны временем и отсутствием ремонта — такие же серые, как и все вокруг.    Антон тихо хмыкает, когда пытается протолкнуть ключ в замочную скважину.   Конечно же, она сменила замки.   Благо, это не та квартира, где они с сестрой провели свое детство — в нее у Антона, скорее всего, не хватило бы моральных сил войти снова. Как и у Лизы — и именно поэтому, около десяти лет назад, первым же делом она съехала в соседний район, в маленькую двушку, возле которой сейчас терся Антон.   Запасные ключи от нее она когда-то оставила у него в московской квартире — мягко намекнула на то, что всегда будет ждать его в гости и будет рада увидеть снова.   Тогда они еще могли нормально общаться. На остаточном после совместного детства, скорее всего.   — Блять, — рычит Антон, нажимая на звонок уже третий раз подряд.   За дверью тишина — может, звонок и не работает вовсе, — и поэтому еще с десяток минут Антон просто стучит в дверь, в какой-то момент уже не сдерживаясь и тарабаня слишком громко.   Удивительно — но никто из соседей на шум не выходит, и Антон плюнул бы себе под ноги, если бы не имел принципа не вести себя как свинья.   Он выходит из подъезда и снова закуривает, поднимая взгляд к крышам панелек вокруг — в некоторых окнах горит слеповатый желтоватый свет, который при постепенно опускающихся сумерках кажется даже уютным. Антон оборачивается в сторону дома сестры, находит взглядом ее окна — ее же, наверное? второй этаж, вроде все верно, — но за стеклами темно и безжизненно.   Одинокие, тусклые улочки продуваются едва заметным ветром. Уличный градусник наверняка показал бы около десятки.   В толстовке Антону прохладно. Осенью в городе — хмуро.   Хмуро и где-то внутри — Антон не торопится, пока медленно бредет по улицам, решая, что до своей снятой квартиры, что в соседнем районе, доберется пешком. Было бы логичнее снять что-то поближе — но в тот момент, когда Антон одной рукой бронировал билеты, другой согласовывал внезапную командировку, а ногами пытался затолкать в сумку вещи, было вообще не до выбора адреса.   В конце концов, город и правда маленький — при желании за сутки пешком можно обойти почти весь. Ну, или Антон немного утрирует.   Зажав в губах сигарету, он вынимает телефон и в который раз за последние недели заходит в единственный семейный диалог в своем телефоне.  

Антон:

Хей, как ты?

29.08. 16:15

 

Антон:

Я календарь… переверну… С праздником?

03.09. 11:34

 

Антон:

Ладно, сорян. Глупо, что я ищу повод, да? Как ты?

03.09 13:58

 

Антон:

И я не обижаюсь если что, все норм

03.09 15:17

 

Антон:

Лиз, позвони мне. Или напиши, почему опять не берешь трубки. Я волнуюсь.

05.09 18:37

 

Антон:

Лиза.

06.09 12:41

 

Антон:

Я начинаю злиться. Очень сильно, Лиз. Какого хрена? Если ты опять просто пропала и собираешься выйти на связь через неделю как ни в чем не бывало…

09.09 18:54

 

Антон:

Заебало.

09.09 22:13

 

Антон:

Лиза!!! ответь, блять!

12.09 14:24

 

Антон:

Хотя бы скажи, что жива, блять, и я успокоюсь.

12.09 16:25

 

Антон:

пожалуйста.

12.09 16:29

 

Антон:

Ок, ебать, как знаешь. Я понял.

14.09 19:54

 

Антон:

Я еду к тебе.

 15.09 12:34

  Ни на одном сообщении нет двух галочек. Антон сглатывает, поджимая губы, и пролистывает выше.  

Антон:

Жива?

24.07 13:46

  Лиза: пойдет 24.07 20:14  

Антон:

Что-то случилось?

24.07 20:16

 

Антон:

Лиза ?

25.07 00:12

  Лиза: прости. все нормально, надо было прийти в себя. 03.08 19:47  

Антон:

Эм

03.08 20:01

 

Антон:

Так что-то случилось?

03.08 20:02

  Лиза: нет 03.08 20:09  

Антон:

Ты из-за новостей?

03.08 20:12

  Лиза: нет 03.08 20:13  

Антон:

Пиздишь. Позвонишь?

03.08 20:14

  Лиза: нет и нет. 03.08 20:13   Лиза: хорош звонить 03.08 20:16   Лиза: я же сказала что не хочу говорить!! 03.08 20:21  

Антон:

блять

03.08 20:22

 

Антон:

Что с тобой в последнее время?

03.08 20:22

 

Антон:

Лиза!!!

04.08 15:43

  Лиза: отъебись уже, антон, а 05.08 03:24   Лиза: не надо играть в заботливого брата когда тебя об этом не просят 05.08 03:31  

Антон:

Я ни в кого не играю. Я переживаю за тебя, ало блять.

05.08 03:32

  Лиза: как будто сам не понимаешь, что все это слухи 05.08 03:34  

Антон:

Слухи так долго и в газетах, и в интернете не гуляют

05.08 03:35

    Лиза: тебе виднее, самый умный в мире журналист 05.08 03:36  

Антон:

иди нахуй

05.08 03:40

 

Антон:

Хей, как ты?

29.08. 16:15

 

Антон:

Я календарь… переверну… С праздником?

03.09. 11:34

    — Куда ж ты делась-то, а… — шепчет Антон, находя себя на лавочке, бездумно листающим диалог. Останавливается на собственном сообщении «еду к тебе», тяжело выдыхает и блокирует телефон.   Поднимается, выбрасывает окурок, дотлевший до конца, в ближайшую урну, другой рукой пряча телефон в карман. Внутри колет плохим предчувствием — снова, в очередной раз — а собственные строчки с емким «еду к тебе» кружат в голове.   Ну вот он. Здесь. И что дальше?   Лизы, кажется, дома нет. Но Антон в это верить не хочет. Потому что если не дома…   Где же еще ей быть?   Тело ломит от усталости — хотя из всего, что он сделал сегодня, была только поездка на стремной старой маршрутке сюда. Антон приехал три дня назад — на следующий день после своего сообщения Лизе — но силы дойти до нее нашел только сейчас.   До последнего хотелось надеяться, что она выйдет на связь сама.   Или до последнего не хотелось понимать, что все, кажется, намного серьезнее, чем он думал?   Прошедшие дни, словно старая пленка — бездумная раскладка вещей в квартире, перечитывание всех новостей, что он читал уже десятками раз, крепкий алкоголь на язык и периодическое чихание от пыльной съемной квартиры.   Кажется, сегодняшнюю ночь Антон проведет так же, как и прошедшие — бездумно пялясь в окно.   Душит.   Город — душит цепкими пальцами, разъедает воспоминаниями. Казалось бы, прошло десять лет — и он здесь, и должно бы уже стать легче. Но нет.   Он этот город ненавидит всем сердцем — и прошедшие дни, кажется, мечтал о том, чтобы появилась причина из квартиры так и не выйти, со спокойной душой уехать домой.   Но завтра он пойдет стучать в эту чертову дверь снова, хотя по коже мурашки от этих улиц.   Он ведь брат. Ее единственный, родной брат, который, кажется, опомнился слишком поздно — и от этого понимания внутри мерзкая, сучливая змея стыда и разочарования в себе самом.   Как долго ему было похуй? Как долго он был к ней так же равнодушен, как и все люди в этом чертовом городе сейчас равнодушны к нему?   Уже ведь… не может быть поздно?   Поздно, приходится признаться себе, было уже давно. Антону прогоркло от того, что их общение почти что сошло на нет — когда-то они клялись не терять друг друга, даже когда Лиза выбрала остаться в их городе, а Антон при первой же возможности поступил в столицу, чтобы этого города больше не видеть. Через время стало легче, стало понемногу, чуть-чуть отпускать — все прошлое меркло и, видимо, меркла и их с Лизой связь, потому что причина уходила все дальше, тая во времени.   Пока они росли здесь, им было необходимо держаться вместе — чтобы сохранить рассудки, чтобы с ума не сойти. Но когда жизнь развела по разным городам, стало намного труднее — у них появились свои жизни, личные эмоции, а не смешанные на двоих, собственные проблемы. Общаться становилось все сложнее, часто — почти невозможно, не потому что не получалось, а… не хотелось. Сначала Лиза приезжала каждые полгода, потом — раз в год, после — раз в пару лет, и у обоих оставалось ощущение выполненного долга, но не искренней радости от встречи.   С каждым годом они все больше отдалялись, становясь друг другу чужими.   И Антону бы хотелось сбросить все это на проблемы Лизы — она не проверялась, но и ей, и Антону было ясно, что у нее была как минимум затяжная депрессия, — только это было бы совсем эгоистично. И, тем не менее, Антону с ней было сложно — с каждым годом все хуже, потому что складывалось ощущение, что человек совсем терял веру не только в себя, но и во всю жизнь в целом.   Антон, на самом деле, мало чем отличался. Эту жизнь он не любил, а она не любила его — что-то у них с Лизой общее все же осталось — однако он правда старался. Научился хотя бы не просыпаться от ночных кошмаров и перестал корить себя за прошлое, на которое не мог повлиять.   Общаться снова они начали около полугода назад — Лиза приехала к нему без предупреждения, потерянная, но очень старающаяся это скрыть. На все вопросы о собственном самочувствии отвечала емкое «устала», и речь явно шла не про физическое ощущение. Им обоим уже перевалило за тридцать — несдержанным эмоциям давно в их жизнях не было места — и Антон не особо лез к ней, но все дни, что она была у него, не мог отделаться от ощущения, что что-то идет не так.   А потом в их родном городе начались сумрачные времена — газеты заполнились сводками о пропаже жителей. Никому в Москве, конечно, дел не было до печатных изданий маленьких городов — как и Антону, хотя он и работал в издании крупного города, а родом происходил как раз из того самого маленького, — пока одна из обеспокоенных женщин не обратилась в их редакцию напрямую. Подняла хой и хай, что в полиции закрывают глаза, что пропавших никто не ищет…   Антону начали мягко намекать на командировку в родной город еще месяц назад, но он отказывался до последнего. Это был бы хороший предлог увидеться с Лизой — но он до последнего отодвигал его в сторону, потому что прошлый груз города давил намного сильнее, чем, кажется, начавшие улучшаться отношения с сестрой.   Он пытался поговорить с ней о том, что на самом деле творится в городе — но Лиза все такие разговоры сводила на нет, хотя, если они говорили по телефону, голос ее напрягался. Она боялась — как можно было не бояться в маленьком городе с то ли маньяком, то ли заведшейся группировкой? — но настолько привыкла за жизнь идти в лицо сложностям, что выбирала остаться. Хотя Антон предлагал переехать к нему — как и десять, и семь, и пять лет назад, но такие разговоры всегда заканчивались одинаково.   Когда-то Лиза сказала ему: «Я привязана здесь, Антон. Не могу».   И Антон ее понимал. Когда-то был тоже — но свои путы к этому городу разорвал через слезы, боль и многочасовые сеансы с психологом.   Лиза всегда выбирала страдания. Антон не мог ее за это винить — он выбирал тоже, но не в контексте всей жизни, а в бытовых мелочах: одиночестве, нелюбимой работе и пагубных привычках. Но они оба, вроде как, все же умели чувствовать себя счастливыми в редких моментах.   Было сложно воспринимать жизнь иначе, когда выросли вы совсем по-другому.   — Справимся. Как всегда. Разберемся, — выдыхает Антон, поднимая голову к потемневшему небу. И думая о том, что точно увезет сестру к черту отсюда, когда найдет.   Если найдет.   Думать об этом не хочется — тяжесть вины лежит на плечах уже слишком долго, заполняет изнутри до предела. Верить в самое страшное не хочется тоже — с ней ведь не могло случиться чего-то плохого. С кем угодно, только не с ней — с нашими близкими никогда ничего плохого не произойдет, это все бред, да-да, такое случается только с чужими, другими. Так ведь все думают.   Антон тоже — так думает. Потому что иначе совсем задохнется, сойдет с ума.   Плевать. Завтра — попробует снова.   Плечо врезается во что-то мягкое — Антон вздрагивает от неожиданности, поднимает голову.   — Извините, — бросает он, отходя на шаг от задетого им человека, и вновь опускает голову.   Антон не замечает чужого лица — прохожий тоже в капюшоне и чем-то темном — но маленькое происшествие вырывает из мыслей, и приходится поежиться, потому что температура на улице постепенно падает.   Времени ближе к ночи — прохлада уже неприятна.   Антон поднимает взгляд к понурым пятиэтажкам, сверяется с картой, остановившись — кажется, его дом в квартале отсюда. Долго же он бредет. На мысли надо отвлекаться поменьше.   За спиной слышится шорох — Антон вздрагивает снова, механически сжимая телефон в руке покрепче, и оборачивается. В паре метрах стоит прохожий, которого он задел.   Почему он остановился?   Антона обдает холодными мурашками — прохожий стоит, опустив в голову, но лицом прямо к нему.   И зачем повернулся следом?   Качает головой, поспешно отворачиваясь и пряча телефон в карман. Наступающая темнота улицы храбрости не добавляет, но вряд ли до него сейчас докопаются «мобилку забрать» — в конце концов, Антон не маленький мальчик, а взрослый мужчина. Драться не любит, но немного умеет. От хулиганов — хулигана, он же один, — отобьется, хотя не хотелось бы.   Он идет дальше чуть быстрее, чем шел изначально — но не выдерживает, оглядываясь через пару метров.   А прохожий все еще стоит, не шевелясь, на том же расстоянии.    На том же, что и раньше — будто бесшумно шел следом.   И вот это — уже становится жутким. Мурашки проходят по телу вновь, сердце слегка ускоряется — атмосфера вокруг жутковатая, хотя в некоторых окнах вокруг горит свет, метрах в десяти светит одинокий фонарь, да и на улице не совсем тишина: где-то вдалеке слышны разговоры проходящих мимо людей.   — Эй, — с опаской зовет Антон, потому что мало ли здесь наркоманов или пьянчуг, — что-то не так?   «Не отвечай» — думает он. «Просто пройди мимо, отвернись уже» — подсознательно просит.   — Все нормально? — вопреки разворачивается Антон, делает шаг к незнакомцу. Если опасность пугает — пойди на нее, будь сильнее. — Вам помочь?   Судя по виду — парень, молодой совсем, щуплый. Вот сейчас поднимет лицо, посмотрит пьяным взглядом — и все надуманная мозгом жуть улетучится, как обычно и бывает. Просто завтыкал парень. Наверняка.   — Слышь? — уже грубее зовет Антон, делая еще шаг — нервы у него все-таки не стальные. Между ними едва ли два метра — между мужчинами, не нервами, хотя то было бы славно.   И незнакомец голову наконец поднимает — бледное лицо с темными глазами, тонкие губы. Антон прищуривается на мгновение, не понимая, показалось ли.   А потом отшатывается назад — в тот же момент, когда чужие губы раскрываются в предвкушающей улыбке.   И вот это — действительно жутко, потому что незнакомец специально открывает рот шире, выдавая тихое шипение.   Шипение, которое вылетает из-под неестественно длинных, похожих на клыки зубов.   Антон не успевает моргнуть — чужое лицо уже вблизи, на расстоянии пары сантиметров, и шипение режет уши. Прямо перед глазами — чужие глаза с алыми радужками, и сердце в груди замирает от ужаса.   Когда зубы клацают у подбородка, Антон толкает — и срывается прочь.   Адреналин выбрасывается в кровь резко, ускоряет почти до предела — в следующем переулке фонарей становится меньше. Антону кажется, что он слышит бегущего следом, и вместе с тем в ушах только гул собственных ног. Он оглядывается несколько раз, спотыкается о лежачего полицейского, чуть не падая — а потом видит в паре метрах в стороне от себя, на пути, тень того самого парня, и резко сворачивает в другую сторону.   Страх.   Антон, кажется, забыл, что это — он не чувствовал страха, по ощущениям, долгие годы. Но сейчас сердце стучит в самом горле, в висках пульсирует, перед глазами — чужие окровавленные и чудовищные, а рядом с кожей фантомно — ненормальные для людей зубы.   «Беги».   Спина чувствует холод панельки, руки дрожат уже не от тяжести, а от того, как его ударили о чертову стену. За силуэтом прямо перед лицом видно, что ни одно из окон вокруг не горит.   Ему не помогут.   Антон не верил — никогда не верил в вампиров.   Но когда чужие острые зубы вгрызаются в плечо, кричит так громко, что все собственные убеждения рушатся.   А эта тварь сжимает пальцами плечи, прокусывает прямо сквозь толстовку, рваным движение вгрызается глубже — Антон дергается, кричит, пытается трепыхаться, но в чудовище столько силы, что не выходит. Боль вспышками затмевает сознание.   Сейчас он умрет?   — Не на моей территории.   Стальной мужской голос долетает из-за спины этой твари словно сквозь купол — плотоядный парень замирает, резко разгибаясь и оборачиваясь. Антон распахивает глаза — к горлу подкатывает тошнота от вида собственной крови на чужом рту, от тихого рычания, которое обнажает клыки, которыми его только что…    Страшно.   Вампир буквально исчезает — маленький порыв ветра бьет Антона по лицу, и это становится сигналом к тому, чтобы сорваться с места.   Беги.   Краем глаза замечается силуэт, который вампира отвлек — кто-то высокий, в черном, — но перед глазами пелена, плечо пульсирует болью, а горло сдавлено ужасом. Антон зажимает плечо и на последнем адреналиновом всплеске через пару улиц вылетает в знакомый за последние дни двор.   Сил хватает до подъезда — приваливается здоровым плечом к подъездной двери, шипит, глотая непрошенные слезы. Сжимает разорванное плечо рукой, сползая на колени, и закусывает губы, пытаясь восстановить дыхание.   Больно. Так больно. Нужно продержаться до квартиры.   Заставляет себя подняться, почти вваливается в темный подъезд, спотыкается о лестницу, но следов крови не оставляет — он не в дешевом ужастике.   Он где-то похуже.   Дрожащими руками ключ входит в замочную скважину раза с третьего.   В груди вновь вспыхивает ощущение опасности — Антон в шаг залетает в квартиру, захлопывая дверь и закрывая на все повороты замка, дрожа всем телом.   Он не придет. Не преследует. Это все неправда.   Ключ оставляет в замке, повернув на пол-оборота — мама в детстве учила, что так его не получится выбить. Хотя той твари с ее силой не нужны отмычки — выбьет дверь даже так…   — Сука-а-а… — воет тихо Антон, зажимая плечо и зажмуриваясь. Толстовка насквозь, почти до груди, пропитана кровью.   Страх смешивается с паническими мыслями о том, что за ним придут, и с теми, что все это было просто припадком.   Еще какое-то время Антон сидит прямо на полу коридора и прислушивается ко всем шорохам — но все окна закрыты, и он слышит только свое срывающееся дыхание и тишину квартиры. Когда истерика и шок немного отступают, а боль начинает пульсировать сильнее — наконец поднимается, едва не спотыкаясь о собственные ноги.   В ванной, через шипение и тихие маты, кое-как снимает с себя толстовку, с ужасом рассматривая через зеркало рану — глубокая и отвратительная, с четкими отпечатками зубов.   Антон очень сильно надеется, что в этой квартире есть спирт и бинты.