Жду, чтобы стать дождем

Сегодня вторник. Сухо будит смс от Дэмина: «Ты в порядке?» Сиына нет ни в кровати, ни в ванной, ни на кухне. Из гостиной исчез его рюкзак. Входная дверь слегка приоткрыта. Сухо пишет ему, хотя знает, что это бессмысленно: «где ты?» Рано или поздно Сиыну придется вернуться. Сухо может подождать. Он пишет Дэмину: «Сегодня снова не приеду». Дэмин присылает в ответ подмигивающий смайл с кучей сердечек, но у Сухо нет сил исправлять его предположения. Он открывает в гостиной жалюзи, заворачивается в единственное одеяло, садится на маленький жесткий диванчик, который выглядит так, будто им никогда не пользовались, и ждет. Телевизора нет. И почему он только сейчас осознает всю серьезность происходящего? Солнце окончательно встает. Сухо наблюдает, как его лучи движутся по полу ярким белым четырехугольником. Если бы он был у себя, то уже давно бы поджарился и пришлось бы закрыть жалюзи, но в квартире Сиына все еще холодно, как в морозилке. Видимо, кондиционер здесь промышленной мощности. Сухо не может отделаться от мысли, что родители Сиына засунули его в эту морозилку на сохранность и оставили здесь до тех пор, пока не будут готовы снова завести живого дышащего ребенка. Он едва не скрипит зубами от злости. Проголодавшись, он обследует кухню, но обнаруживает лишь пустые – не считая пары упаковок рамена – шкафчики. Холодильник тоже практически пуст: только пластиковый контейнер от еды навынос и скомканный кусок пищевой пленки на второй полке. Сухо игнорирует рамен и решает бросить вызов палящему полуденному солнцу. Он оставляет дверь незапертой и идет в ближайший магазинчик на углу за кимбапом. Потом ест прямо на кухонном полу – рядом с их вчерашними мисками из-под рамена. В итоге он снова пытается достучаться до Сиына – на этот раз звонком. Длинные гудки переключаются на голосовую почту. Батарея в телефоне садится. Он прочесывает спальню, копаясь в осколках разрушенной жизни Сиына, чтобы найти зарядное устройство. Оно обнаруживается в розетке на стене, наполовину засунутое под матрас. А еще он находит школьную форму Ынчжана. Как только телефон снова заряжен, он надевает мятую голубую рубашку и выходит в удушающую жару. Он держится подальше от переулка и с расстояния наблюдает, как студенты группами выходят из тени дверного проема. Один раз он видит со спины Хёмана, но больше никого не узнает. Сиын так и не появляется. «В любом случае, шансов было мало», – говорит себе Сухо, возвращаясь в квартиру Сиына. И мысленно извиняется за то, что снова оставил дверь открытой. Когда накатывает усталость, он идет в комнату и ложится на матрас лицом вниз, вдыхая тонкий аромат шампуня Сиына и легкий мускусный запах их тел. Он вспоминает, какой была на вкус его кожа, как он дергал Сухо за волосы. Приходит возбуждение, но Сухо не дрочит. Солнце садится. Исчезающий дневной свет порождает внутри ощущение брошенности. Он смотрит на последние пятна заката в крошечном треугольнике неба, который виден из окна. Глаза отчаянно щиплет. Когда наступает полночь, а Сиын так и не появляется, Сухо пишет ему записку, после чего звонит Дэмину. По дороге домой Дэмин кладет одну руку на сцепленные у него на животе ладони Сухо, и позволяет тому прорыдаться себе в спину. Его рубашка мокнет от чужих слез. Дэмин едет быстро, но выбирает длинный путь. Шум двигателя заглушает любые звуки. +++ Остаток недели Сухо проводит в оцепенении. Он проживает жаркие яркие дни на автопилоте. В четверг обещают долгожданный шторм, который теоретически может немного смыть волны жары, но он так и остается где-то вдали от берега, и ничего не происходит. К пятнице жара больше не ощущается волнами – теперь это состояние по-умолчанию. Солнце беспощадно уже ранним утром. Сухо закрывает в квартире окна, но оно все равно его находит. Солнечный свет просачивается сквозь жалюзи, через световой люк над лестницей, через фрамужное окно над кухонной дверью. Несмотря на иконки грядущей бури в приложении погоды, дневная жара монолитна и неумолима. Но правда в том, что Сухо благодарен за это. Слишком жарко, чтобы думать, слишком жарко, чтобы чувствовать, а он предпочитает не делать ни того, ни другого. Работа в ресторане – это отвратительно. Воздух густой от запахов жира и еды, маленький вентилятор на кухне вообще не справляется со стойкими ароматами и густым воздухом. Посетителей немного, а те, кто заходит – сонные, вялые и не очень голодные. Они вяло ковыряются в банчане и едва притрагиваются к мясу. Сухо приносит им ледяную воду, затем сам выпивает стакан – это не помогает никому из них. Он весь день работает на жаркой кухне. По спине струится пот, фартук натирает липкую шею. Рука потеет на рукоятке ножа, пока он аккуратно нарезает идеально скошенные овалы моркови и квадратики сельдерея. Он выполняет все свои подготовительные работы, а также задания Дэмина на субботу. Он моет все кастрюли, которыми пользовался, затем находит себе еще какие-то организационные задачи и выполняет и их тоже. Он изо всех сил старается не думать о смуглой коже Сиына, о его сильных пальцах, о его влажном горячем рте. Об улыбке на его лице тогда, в ванне. О крови во рту тогда, в больнице. Сердце попеременно то расширяется, воодушевленное воспоминанием о прикосновениях и поцелуях, то сжимается от горя. Диссонанс его разрушает. Сиын сейчас может быть где угодно. Может быть в больнице. Может бежать по переулкам, по железнодорожным путям. Может лежать мертвым с торчащим из его тела ножом. Сухо зажмуривается, проводит руками по волосам, трясет головой, чтобы избавиться от наваждения, но образ приоткрытой входной двери в квартире Сиына застрял на внутренней стороне век и не желает уходить. Он не может этого вынести, дыхание вырывается рыданием, которое он тут же проглатывает. Он здесь один. Никто его не услышит. Сухо вытирает подступившие слезы рукавом футболки, делает неровный вдох, а затем еще один. Ему хочется вернуть свой разум в прохладные глубины комы. Он хочет стать водой, стать ничем, полностью исчезнуть. Снова ничего не чувствовать, дрейфуя в воспоминаниях об окровавленных губах Сиына, прижавшихся к его собственным. Это не срабатывает, поэтому он возвращается в обеденный зал. +++ День заканчивается еще мучительнее, чем начинался. На ужин приходят только три одиноких клиента, все они в разной степени раздраженные и вялые, и уже к шести они уходят. К семи готовы разойтись уже все, поэтому Сухо советует тетушке Джихён идти домой, отправляет Дэмина в Молодежный центр, а затем выполняет все заключительные работы в одиночку. Он моет посуду, наводит минимальный порядок после последнего клиента и выносит мусор. Когда он возвращается на кухню, солнце окрашивает небеса с массивной грядой облаков в апокалиптичный алый. Небо над переулком пронзают полосы красноватого света. Город притих в предвкушении. В воздухе витает запах озона и резкий запах ожидающей дождя сухой земли. Футболка липнет к телу. Мысль о возвращении в душный ресторан невыносима, поэтому он позволяет себе рухнуть на крыльцо и вытянуть ноющие ноги, прислонившись спиной к дверному косяку. На этой неделе он сделал все, чтобы не чувствовать. Он впахивал до изнеможения и знает, что не сможет поддерживать такой темп и дальше. Пора посмотреть правде в глаза. Онемевшими руками он достает пачку сигарет. Осталась одна. Разве их было не две? Он не может вспомнить... Но теперь только одна. Далеко-далеко раздается низкий раскат грома. Где-то рядом хлопает дверца машины. Последняя сигарета. Сухо придется отпустить. Он должен сделать это сейчас – сжечь последний бумажный мост между собой и игнорированием со стороны Сиына. Он постукивает по пачке, из нее выглядывает фильтр. Сигарета расплывается перед глазами. Руки трясутся, отказываются подносить пачку ко рту. Сухо словно онемел изнутри, но тело все еще держится. Он не может заставить себя сделать это. Внезапно налетевший ветер взъерошивает волосы, вызывая дрожь, несмотря на жару. Он должен это сделать. Он не может этого сделать. Он должен. Губами он наполовину вытаскивает сигарету из пачки, одновременно похлопывая себя по карманам в поисках зажигалки. – Все еще куришь. Сухо слишком устал, чтобы подпрыгивать от неожиданности, но быстро разворачивается – позади него, в темном проеме кухни, с рюкзаком на плече стоит Сиын. Сухо позволяет сигарете упасть обратно в пачку и рассеянно убирает ее в карман. Он словно вылетает из собственного тела – он снова свободно парящий разум, пригвожденный к душному воздуху фирменным взглядом Сиына. – Что ты здесь делаешь? – рот Сухо живет своей жизнью. Он не знает, почему спрашивает. – Меня исключили, – выражение лица Сиына странно безразличное. – Отец расстроится, когда проверит сообщения. Под глазом темно-фиолетовый фингал. Снова разбита губа, на шее широкая профессиональная повязка, но взгляд горящий. Он в потертой футболке и черных джинсах. Из кармана торчит пара черных кожаных перчаток, волосы мокрые от пота и неряшливо липнут к вискам. На футболке, как обычно, кровь. Он выглядит потрясающе. Сухо переваривает его слова секунду или две. – Мне жаль, – он ни капельки не сожалеет, и это наверняка написано у него на лице. – Ты собираешься обжаловать это решение? Прошло всего несколько дней. Кажется, что прошло десять лет. – Нет, – Сиын слегка прищуривается, поза становится мягче. – Я закончил, – он вздыхает. – Видимо, теперь мне придется найти себе другое занятие. – Добро пожаловать в клуб, – Сухо шмыгает носом. Задумчиво облизывает зубы. – Ты когда-нибудь думал о карьере в кулинарном искусстве? Брови Сиына ползут вверх, и на этот раз он действительно смеется. Совершенно беззвучно – только плечи трясутся, но это куда больше, чем Сухо когда-либо видел. – Ты как всегда о еде, – говорит он, и его лицо вдруг расплывается в улыбке. Он широко и честно ухмыляется – ослепительно белый полумесяц, и нет и намека на грусть. Сухо беззащитно и бездумно улыбается в ответ, как всегда, просто зависнув, ошеломленный блеском этой улыбки, пока Сиын многозначительно не косится на пачку сигарет, торчащую из кармана Сухо. Говорит: – Я все еще считаю, что тебе стоит бросить. Сухо хмурится, все еще улыбаясь. – Ты останешься со мной, если я брошу? Потому что я… – и тут ему на шею падает крупная капля дождя, и он вздрагивает, а Сиын не дает ему договорить. Он бросает рюкзак на пол, и все слова вдруг исчезают, потому что Сиын опускается на колени и ползет к скрючевшимуся в дверном проеме Сухо. Он с силой тянет его на себя. Их лица находятся в миллиметрах друг от друга. Сиын пахнет едким химическим дымом, как будто только что прошел через ад и каким-то чудом очутился на этой кухне. Сухо чувствует, как его сердце сжимается. Натягивается струной. Сиын подается еще ближе, на мгновение замирает, облизывает губы. Его глаза – все, что может видеть Сухо, когда он так близко. – Да, – наконец говорит Сиын и целует Сухо так яростно, что того отбрасывается к дверному косяку. А затем Сиын забирается к Сухо на колени. Одной рукой он грубо дергает его за волосы около шрама, другой цепляется за воротник футболки, и Сухо издает глупый удивленный звук. Он целует в ответ, хватает крепче, обеими руками сильно прижимает Сиына еще ближе. Сиын всхлипывает ему в рот, в равной степени испытывая радость, возбуждение и облегчение. Сердце Сухо разлетается на куски, морская пена поднимается в воздух. Над ними разверзается небо. Начинается шторм. +++ По углам сгущаются сумерки. Окно широко распахнуто, в него стремительно просачиваются запахи и звуки ночного дождя, медленно вытесняя из комнаты душный воздух. И все равно жарко. Они лежат голые в его постели. Не разговаривают, лишь прижимаются липкой кожей друг к другу. Почти в полной темноте Сиын расслаблен, глаза довольно прикрыты, а Сухо снова и снова целует его открытый рот, ласкает ладонями ребра, покрытые синяками – снова пытается стереть шрамы прикосновениями. Этого недостаточно. Сухо все еще испытывает тактильный голод, поэтому тянет конечности Сиына на себя, заставляет обхватить себя покрепче, и Сиын издает тихий возбужденный звук. Он позволяет Сухо проникать глубоко в рот, сжимает его плечи беспокойными пальцами. Он снова твердый, истекает влагой на живот Сухо. Сухо начинает думать, что Сиын ненасытен. Вокруг них густой запах секса. Сухо нужно встать и сделать что-то еще, кроме как лежать здесь и тереться о Сиына. Если он продолжит это делать, это может стать единственным, чего он захочет делать всю оставшуюся жизнь. – Хочешь пить? Мне нужна вода, – он говорит это прямо Сиыну в рот, и тот кивает, проводя по влажной щеке пальцами. Сухо снова всасывает его нижнюю губу. – Хорошо. Поэтому он встает, находит на полу свои штаны, надевает их, чтобы они свободно и низко висели на бедрах. Глаз Сиына в темноте не видно, но Сухо чувствует, что он наблюдает. Член дергается под мягкой тканью. Не включая на кухне свет, он наполняет большую чашку водой, чтобы хватило на двоих. Наверное, следовало бы беспокоиться о возвращении бабушки, но, видимо, сегодня вечером они с Сиыном каким-то образом застряли вне времени – словно они в тайнике, созданном штормом снаружи. Штормом между ними. Когда Сухо возвращается в свою комнату, Сиын сидит на кровати, не обращая внимания на собственную наготу. Его член все еще полутвердый у бедра. Рот Сухо наполняется желанием. Но вместо того, чтобы упасть на колени, он протягивает Сиыну чашку. Ему нужно отвлечься. Пока Сиын пьет воду, Сухо подходит к подоконнику и смотрит на струи дождя, стекающие по карнизу. Пальцами он нащупывает в кармане забытую пачку сигарет. Она окончательно помялась, когда они случайно сплющили ее между своими телами в дверном проеме кухни. Единственная сигарета погнулась, из нее торчат клочки табака. Сухо интересно, куда делась зажигалка. – Я все еще не понимаю, почему ты начал курить, – тихо говорит Сиын, подходя к Сухо. Сухо крутит пачку в руке. – Помнишь то время с Бомсоком? Под трибунами? Сиын кивает. Сухо почти уверен, что в темноте намек на улыбку в уголках губ ему не мерещится. – Я хотел… – Сухо останавливается. – Я понял, что… Слишком сложно произнести вслух. Он не может этого сделать. Вместо этого он протягивает руку и прижимает большой палец к ранке на нижней губе Сиына. – Мне нужно было чем-то занять руки, вот и все. – Ты врешь, – говорит Сиын, двигая губами под его прикосновением. Это завораживает. – Да, – шепчет Сухо. Сиын послушно раздвигает губы, ровно настолько, чтобы палец Сухо скользнул внутрь. Он гладит плоскую часть языка и чувствует, как он обвивается вокруг, когда Сиын слегка посасывает его палец. И Сухо больше не может оставаться в стороне. Он наклоняется и целует Сиына, не убирая пальца. Он мажет языком по своему пальцу, облизывает язык Сиына. Он хочет заползти внутрь, слиться с Сиыном. Рука мешает, поэтому он убирает ее, обхватывая ею Сиына за шею, вплетает мокрые пальцы в короткие волосы, чтобы притянуть его еще ближе. Когда они отстраняются, оба тяжело дышат. У обоих снова стоит. Сухо стягивает свои спортивные штаны, а Сиын и так уже голый в этой жаркой темноте. Сухо все еще держит в одной руке пачку с единственной жалкой сигаретой. – Ты не собираешься ее докурить? – голос Сиын звучит именно так, как чувствует себя Сухо – сбитое дыхание, эйфория. Сухо сминает пачку и сигарету в тугой комок и позволяет им упасть на пол. – Нет, – затем он отводит Сиына обратно в постель и заставляет его снова кончить, а затем еще раз для пущего эффекта. +++ Волна жары уходит вместе с бурей. Субботнее утро свежее и прохладное. Сквозь скользящие синие облака за окном выглядывает лимонное солнце. Они просыпаются от звука будильника и выпутываются из тесного клубка, в который сплелись за ночь, чтобы одеться, пока бабушка не постучала в дверь. Сиын без спроса одалживает у Сухо одежду. Медленное скольжение домашних шорт по голым бедрам заставляет Сухо захотеть сорвать их, чтобы добраться до голой кожи. Он сопротивляется этому желанию, довольствуясь легким поглаживанием по талии, по дорожке волос, уходящий за пояс. Сиын молча смотрит на лицо Сухо, но Сухо видит, как тот прикусывает внутреннюю часть щеки. Сухо скользит пальцем внутрь, затем осторожно щелкает резинкой. – Давай. Я голоден. +++ Присутствие Сиына побуждает бабушку приготовить пышный завтрак. После того, как она наворчалась из-за повязки Сиына («Я в порядке. Уже не болит»), она надевает свой фартук в цветочек и мечется по кухне, игнорируя утренние новости. Когда Сухо и Сиын занимают свои места за столом, она ставит перед ними горку яичных тостов и говорит, что кофе будет готов через минуту. Сухо запихивает в себя третью порцию, когда замечает, что Сиын отложил нож для масла и пристально смотрит в телевизор, где показывают кадры сгоревшей витрины у подножия высокого здания. Серьезная ведущая новостей в белой блузке как раз что-то рассказывает о серии полицейских рейдов. Сухо слышит название местной старшей школы и что-то про азартные игры. Он прекращает жевать и сосредоточенно вслушивается. – … вчера вечером, когда экстренные службы вызвали на небольшой пожар, они обнаружили на месте незаконную деятельность. На месте был арестован владелец собственности, а так же полицейский, который подрабатывал в компании охранником. На допрос доставлено большое количество других лиц, включая нескольких студентов. Двое студентов доставлены в больницу с поверхностными травмами. Пока она говорит, на экране появляются новые кадры: то же самое здание, но ночью и все еще дымящееся. Мигают красные и синие огни. Желтая лента. – По данным источников в полицейском управлении Ёндынпхо, в деле замешаны сотрудники различных местных учреждений, включая старшие школы Ёиль, Канхак и Ынчжан. Наш конфиденциальный источник утверждает, что учителя в этих школах сыграли важную роль в вербовке участников с помощью вымогательства и взяточничества, а так же используя оценки в качестве шантажа или обещания завышенных результатов тестов, чтобы принудить студентов к участию в этой преступной схеме. Мелькают кадры с камеры очевидца: несколько потрепанных людей в костюмах, на которых надевают наручники; еще одна группа в рубашках хаки, которые выглядят так, будто собираются обделаться. У всех заблюрены лица. Один из учителей – неуклюжий тощий старик в твидовом пиджаке. Ему как раз помогают сесть в патрульную машину, когда камера мельком выхватывает нижнюю часть его лица. Сухо в шоке. Это тот мужчина, который забирал Сиына из больницы. Тонкие усики сами по себе являются преступлением. Ведущая продолжает: – Всего произведено восемнадцать арестов, но, по предварительным оценкам, в деле замешано около сорока человек, включая неизвестное количество студентов. Власти не исключают дальнейших арестов. Сухо поворачивается, чтобы посмотреть на Сиына. Он знает, что прямо сейчас излучает открытое восхищение и даже не пытается его скрыть. И он видит, что оно попадает в цель – глаза Сиына расширяются, но затем он закатывает их и наклоняет голову, делая вид, что ему действительно интересно намазывать джем на тост. Его уши становятся ярко-красными. Трансляция переключается на ухоженного мужчину в костюме, выступающего на утыканной микрофонами трибуне. Он стоит перед знакомыми сине-белыми дверями Ынчжана. На экране мелькают субтитры: окружной суперинтендант отрицает, что знал о незаконной игорной деятельности, собирается исключить замешанных в этом студентов и отрекается от опозоренного персонала. Бабушка загораживает телевизор, ставя на стол ароматный кофейник и три чашки. – Сиын-а, ты любишь кофе со сливками? – Да, пожалуйста. Когда она отворачивается, Сухо толкает Сиына локтем. Сиын снова поднимает голову и одаривает его застенчивой, едва заметной улыбкой. Невероятно. Он чертовски невероятен. Сухо одними губами произносит это слово. Сиын пожимает плечами, его лицо становится еще краснее, и он снова переводит взгляд на свою еду, но мгновение спустя Сухо чувствует, как босая ступня под столом осторожно скользит по его собственной. По телевизору диктор переходит к погоде и ситуации на дорогах. День обещает быть прекрасным.