Жду, чтобы стать дождем

Сухо находится в коме почти четыре месяца. Большую часть времени его вообще не существует, сознание расплывается – всего лишь капля крови, растворенная в бесконечном океане. Но иногда разрозненные фрагменты соединяются вместе, и время от времени он всплывает из глубины достаточно близко к поверхности, чтобы видеть сны. Почти всегда эти сны переполнены насилием. Искаженный бредовый клубок чувств и образов, в котором за ним охотятся невидимые враги, пожирают хищники, он борется за то, чтобы убить или быть убитым. Эти сны действительно ужасны. За исключением тех случаев, когда приходят другие. Однажды ему снится, как сухая рука бабушки касается его лба. Он слышит привычный домашний запах одеяла, которым она его укрывает. Он по колено утопает в пушистом ворсе, похожим на сугробы. Однажды ему снится Ёнъи, крадущаяся по затененной стороне коридора. Мягкие оленьи ушки и рожки выглядывают из-под волос. Один раз даже снится Сиын. Сначала кажется, что это реальность. Сиын – цветное пятно, которое Сухо видит сквозь ресницы. Темные волосы. Смуглая кожа. Ярко-голубая рубашка. Его рот похож на липкую от крови рану. Сухо не может пошевелиться. Он хочет протянуть руку, спросить Сиына, кто причинил ему боль, хочет закрыть руками все его травмы, но Сиын наклоняется ближе, обжигающие огнем пальцы обхватывают запястье, и потом… потом. Мокрая щека трется о висок Сухо. На лице прерывистое дыхание. К губам прижимается горячий рот, оставляя ужасный металлический привкус крови… И вот тут Сухо убеждается, что это сон, потому что Сиын никогда бы не... Он бы просто никогда такого не сделал. Когда Сухо уходит со своего мелководья глубже, он знает, кто на самом деле виноват – кто всегда был виноват, – и его накрывает чувством вины, которое гонит его еще глубже вниз, в темноту. +++ Когда Сухо впервые просыпается по-настоящему, Сиына рядом нет. И никого другого тоже. В пробуждении нет никакой последовательности, никакого медленного появления: вот Сухо вообще нет, а затем он появляется внезапно, как искра. Глаза уже открыты… он не помнит, как их открывал. На голову что-то давит. Пока мозг пытается прорваться в онлайн через удушающую коматозную пустоту, он автоматически регистрирует «дневной свет» и «больница». Кресло рядом с койкой пустует, но у него тревожное ощущение, что Сиын был здесь всего несколько минут назад. Сначала Сухо фокусирует взгляд на пластиковом кувшине на тумбочке, тусклый дневной свет отражается от царапин на его матовой поверхности. Очень хочется пить. Он пытается облизать губы, но язык словно приклеился к нёбу. Он пытается пробормотать «бля», и слабое шипение, которое из него вырывается, пугает его самого, заставляя осознать, что он очнулся. Или, по крайней мере, проснулся. Он пытается пошевелить руками, но все еще сонное тело отказывается выполнять команды мозга, сигналы никуда не доходят. Накатывает приступ клаустрофобии. Пойманный в ловушку разум мечется и бьется, как мотылек, охваченный первобытным ужасом. Это слишком, мозг отвергает увиденное и схлопывается, и Сухо чувствует, что снова начинает тонуть. Океан небытия, из которого он выплыл, настойчиво и непреодолимо давит на периферию сознания. Он борется, пытаясь посмотреть в глаза своему страху. Знает, что уже давно надо было очнуться, что нужно остаться здесь, нужно быть здесь на случай, если Сиын вернется… но это выше его сил. Глаза против воли закрываются и его снова наполняет пустота, накрывая сознание толстым слоем масла. Она заполняет уши, глаза, рот. Тошнотворное облегчение. «Прости, Сиын-а». Сухо приходит в сознание примерно на сорок секунд, но никто этого не видит. +++ Никто не замечает, когда он просыпается в следующий раз. Никто не видит, когда он просыпается в третий. +++ Когда Сухо просыпается в четвертый раз, в палате находится медсестра. Она стоит к нему спиной, волнистые каштановые волосы собраны в высокий пучок, она возится с одним из его мониторов. Он делает над собой титаническое усилие, пытаясь издать хоть какой-то звук. Получается только хрип. Она вздрагивает, поворачивается к нему, широко распахнув глаза, и прикрывает рот рукой. Сухо пытается улыбнуться, но она уже выбегает из палаты, на ходу зовя коллег на помощь. Он засыпает до того, как она возвращается. +++ После этого Сухо просыпается еще несколько раз, и теперь в палате почти всегда кто-то есть. По будням обычно это одна из медсестер, читающая журнал. Им нравится использовать его палату как место для отдыха между беготней к более тяжелым пациентам. Если Сухо бодрствует достаточно долго, они дают ему маленькие кубики льда и помогают двигать обмотанной бинтами головой. Он бестолково дрейфует между сном и явью. Наблюдает, как небо за окном меняет цвет, прислушивается к шагам в коридоре. По выходным обычно приходит бабушка. Она неизменно начинает плакать, когда видит, что он открыл глаза. Сжимает его безвольные пальцы, обхватывает сухими ладонями его лицо. Он шепчет «все в порядке, все хорошо», когда может найти в себе силы. – Это чудо, – говорит бабушка, когда он в очередной раз просыпается в ее присутствии. У нее глаза на мокром месте и он рад, что она хотя бы больше не рыдает, хотя ее губы все равно дрожат. – Каковы были шансы? После стольких месяцев ты снова ко мне вернулся. Должно быть, Бог нас не оставил. Она нежно похлопывает его по той руке, из которой не торчит капельница. Сухо и рад бы согласиться, но, по его мнению, чудеса не должны оставлять после себя ощущение, будто ему постоянно вбивают в голову колья. И они определенно не должны включать в себя катетеры и назогастральные зонды. К тому же, чудеса обычно подразумевают наличие радостных друзей, визиты одноклассников, воздушные шары и записки в букетах с пожеланиями скорейшего выздоровления, поэтому втайне Сухо решает, что его пробуждение не более, чем идиотская удача. В моменты уныния он вспоминает сны из недавнего небытия. И задает бабушке косвенные вопросы: «Кто-нибудь меня навещал?» и «Кто-нибудь еще знает, что я проснулся?». Она кивает. Она уведомила администрацию старшей школы Бёксан и оставила сообщение для Ёнъи.  – И твой маленький друг… Сиын. Поначалу он часто приходил. Уверена, что он скоро вернется. Тебе так повезло иметь такого друга, как он, – она улыбается, но ее глаза снова наполняются слезами, и Сухо с уверенностью может сказать, что Сиына она давно не видела. Приятно больше не быть одному – это правда, но каждый раз, когда Сухо открывает глаза, он надеется увидеть Сиына. Не окровавленного, а просто сидящего рядом в кресле с домашкой. Или легонько встряхивающего разбуженного ароматом еды навынос Сухо за плечо с этим своим озадаченным выражением лица. Каждый раз, когда Сухо открывает глаза, он испытывает разочарование. +++ После недели, проведенной в постоянных провалах между сном и редкими вспышками яви, Сухо умудряется бодрствовать по семь, восемь или двадцать минут за раз. Он может говорить хриплым шепотом. Он может двигать головой, хотя под тяжестью повязки толком не может оторвать ее от подушки. У него даже получается наблюдать за персоналом больницы из дверного окна палаты. Он даже способен пошевелить руками, но они так сильно дрожат, что он не может ничего ими сделать. Он знает свое имя, свой возраст и какой сейчас год. Ему невыносимо скучно. +++ На третьей неделе во время утреннего обхода врач неохотно разрешает Сухо воспользоваться телефоном. Пока слишком рано, потому что он все еще откровенно слаб и толком не может сфокусировать взгляд на болезненно ярком экране, но доктор Лим, кажется, жалеет его из-за отсутствия посетителей.  – Сохраняется риск припадков. Не смотри в экран дольше нескольких минут и сразу же прекращай, если начнет болеть голова. Сухо дает обещание. Он улыбается, трясущимися руками берет телефон и аккуратно свернутый кабель, но оставляет его на весь вечер заряжаться на тумбочке. Он отчаянно нуждается в нем, отчаянно нуждается в общении с миром за пределами больницы, но теперь, когда у него появилась такая возможность, он сомневается. А что, если Сиын его забыл? Наверное, лучше не проверять. Во рту ощущается призрачный привкус крови. Когда Сухо наконец набирается смелости взять в руки телефон, у него двадцать три оповещения. Большинству из них несколько месяцев: от Сон Наын и стайки ее твиттерских друзей, а так же от старосты класса. Их Сухо игнорирует. Есть только три… он скользит взглядом по имени Бомсока – есть только два имени, которые он хочет видеть. Последнее входящее сообщение от Ёнъи про смену в ресторане. Сухо пытается позвонить ей, но она не берет трубку. Тогда он очень медленно пишет: «Я жив». История их сообщений с Сиыном выглядит подозрительно. Всего несколько лаконичных сообщений с последнего раза, когда они вместе доставляли заказы, и несколько загадочных слов с ночи, когда Сухо попал в больницу. Нить беспокойства затягивается в тугой узел. Он с трудом печатает: «Я проснулся». Затем удаляет. «Прости». Он удаляет и это. Наконец, он старательно набирает: «Навести меня, придурок» и нажимает Отправить, пока не передумал. Затем кладет телефон на тумбочку экраном вниз и пытается о нем забыть. Позже тем же вечером он не может найти себе места. Пялиться в телевизор все еще скучно, поэтому он не может удержаться от проверки сообщений. Ёнъи присылает ему в ответ пару эмодзи: большой палец вверх и сердечко. Сиын читает сообщение, но оставляет его без ответа. +++ Дни проходят в скуке и бессилии. Но однажды ночью, когда часы посещений давно закончились, Сухо просыпается в темноте с ощущением, что в палате кто-то есть. Он сонно моргает, а затем резко выдыхает – рядом на стуле обнаруживается Сиын. Сердце делает сумасшедший кувырок. Сиын полулежит на одеяле Сухо. На нем толстовка с капюшоном и простая футболка, и нигде, насколько Сухо может рассмотреть, не видно крови. В тусклом свете прикроватной лампы Сиын выглядит даже уютно. Волосы сильно отросли. Он лежит головой на согнутой руке лицом к Сухо. Рот расслаблен и слегка приоткрыт, ресницы отбрасывают тени на порозовевшие щеки. Сухо накрывает волной нежности, от которой сжимаются легкие. Милый. Сиын милый. Сухо не произносит этого вслух – его голосовые связки все еще в хлам, а Сиын все равно спит и не сможет разозлиться из-за этих слов. Видимо, он очень устал, раз вот так заснул. Сухо должен быть тактичным и позволить ему отдохнуть. Секундная стрелка ползет очень медленно. Сухо ждет восемь минут, но в итоге желание перевешивает благоразумие. – Ён Сиын, – голос слабый, едва слышный, и Сиын не шевелится. Сухо делает глубокий вдох и сосредотачивается. Он тянется оплетенной трубками рукой вперед до тех пор, пока пальцы не начинают дрожать. Он целится Сиыну в щеку – хочет грубо в нее ткнуть, но его лицо слишком далеко, поэтому Сухо вынужден довольствоваться тем, как ладонь тяжело падает на его руку. Для пущей убедительности он пытается ее сжать, но пальцы лишь слабо дергаются. – Сиын-а, – на этот раз немного четче повторяет Сухо. Сиын распахивает глаза. Он быстро садится, сжимая в кулаке одеяло. Слепо окидывает взглядом палату, находит лицо Сухо и пораженно замирает. Сухо понимает, что Сиын еще толком не проснулся, поэтому пытается ободряюще улыбнуться. – Сухо, – выражение лица Сиына меняется в реальном времени, пока он вспоминает, где находится. Складка между бровей разглаживаются, уголки глаз смягчаются, но руки еще сильнее впиваются в одеяло, притягивая его к себе, и он усиленно моргает, словно пытается сфокусироваться. – Прости, я уснул. Сухо смеется, один раз судорожно вздохнув. – Я тоже, – шепчет он. Сиын не смеется – это же Сиын, – но незаметно выдыхает через нос, а затем действительно искренне и по-настоящему улыбается. Глаза превращаются в полумесяцы, мелькают белые зубы – это ослепительно, и на мгновение Сухо ощущает эту улыбку, как солнечные лучи на своем лице. Улыбка исчезает. Сиын смотрит на свои руки, осторожно отпуская одеяло. На лице остался отпечаток от покрывала. Он прочищает горло. – Давно проснулся? – Не особо. Никогда не просыпаюсь надолго. Эй, помоги мне сесть повыше, – Сухо кивает на пульт у койки. Кровать гудит, медленно поднимается изголовье, и Сухо радуется покрывалу, которым можно занять руки – ему нужно время, чтобы сосредоточиться. Волна нежности все еще разливается в груди, как восход солнца, выбивая его из равновесия. Сокрушительное облегчение – видеть Сиына целым и невредимым, и Сухо наконец может признать, что все это время боялся, что Сиын умер, боялся, что кровь во сне была предзнаменованием. Да, он смешон. Наверное, он скорчил какую-то гримасу, потому что Сиын слегка выгибает бровь. – Что смешного? – Ничего, – Сухо качает головой. – Просто… ты жив. Сиын прищуривается.  – Уж кто бы говорил. Это настолько типичный для Сиына ответ, что Сухо просто обязан снова улыбнуться – и не раз. Он вполне может просидеть здесь до конца времен, улыбаясь, как идиот, пока на него невозмутимо смотрит Сиын. Но затем Сиын переводит взгляд на повязку на его голове и резко становится серьезным. Взгляд то и дело возвращается к бинтам, словно он и рад бы его отвести, но не может. У Сухо ком в горле. – Паршиво выгляжу, да? – Болит? – Не очень, – врачам пришлось вырезать кусок черепа, чтобы снять отек. Совсем недавно кусок вернули на место и зашили. Сейчас там несколько квадратных сантиметров медленно заживающих мягких тканей. – По большей части все зажило, пока я спал. Повязка нужна только для того, чтобы случайно не удариться головой… Это прямой путь к еще большему повреждению мозга.  Сухо улыбается так широко, как только может, пытаясь показать, что с ним все в порядке, но в щеку упирается назогастральная трубка, и от этого улыбка больше похожа на гримасу. Взгляд Сиына не светлеет. Он поджимает губы, и Сухо хочет взять свои слова назад.  – Не волнуйся. Я в порядке, – говорит он. Да. Он в порядке. Просто очень устал. – Я не волнуюсь. – Сиын-а, – снова смеется Сухо, тихо и беспечно вздыхая. – Из тебя ужасный лжец. Сиын смотрит на него в ответ и в этот момент все возвращается на круги своя: Сухо дергает его за косички, а тот смиренно терпит. Сердце вдруг наполняется тоской по той жизни, которая была до: торжество, вызванное явным изумлением Сиына, которое он не смог скрыть, когда Сухо и Бомсок без приглашения расположились за его пустым обеденным столом. Несколько долгих вечеров, когда он учил Сиына играть в бильярд или показывал, как водить скутер. Обо всем этом больно думать. Сухо глушит воспоминания и пытается удержать нейтральное выражение лица. Сиын все еще смотрит на повязку, приподняв руку, будто хочет ее коснуться. – Ты что-нибудь помнишь? О… – он замолкает, словно не хочет произносить это вслух. – Как чуть не умер? Нет. Бабушка нехотя назвала имена. Она плакала, когда их перечисляла. Кан Уён, Хан Тэхун, Ли Джунчан. О Бомсок.  – Я знаю, кто это сделал, но ничего не помню о самой драке, – у Сухо сбивается дыхание, он дрожит. – Я не смотрел видео. Не знаю, хочу ли. Я стараюсь не думать об этом.  Глаза горят из-за нахлынувших сложных чувств. – Я смотрел, – голос Сиына хриплый. – Я много об этом думаю.  Его губы едва заметно подрагивают. Сухо знает, чья это вина. – Прости, – говорит он. Сиын качает головой, крепко сжимает губы и отводит взгляд.  – Мне тогда следовало послушать тебя насчет Бомсока. – Да. Может и так, – Сухо пожимает плечами. Все это в прошлом и больше не имеет значения. – Но и мне следовало послушать тебя. Может, тогда бы все сложилось иначе. Сиын не соглашается, но и не спорит. Глаза спрятаны за челкой, плечи опущены. Сухо хочет обнять его своими дурацкими едва функционирующими руками. Сиыну это наверняка не понравится, но… Теперь Сиын сидит совсем рядом и на этот раз Сухо действительно может дотянуться, что он и делает. Он снова осторожно и медленно протягивает руку, неловко ероша Сиыну волосы своими слабыми пальцами. Он готов к тому, что Сиын его оттолкнет, но тот не реагирует, просто отводит взгляд. Его волосы мягче, чем кажутся, одна прядка обвивается вокруг пальца. Внезапно раздается стук в дверь. Сухо опускает руку на кровать. Сиын немного хмурится, но совсем не выглядит удивленным, когда оборачивается, чтобы посмотреть – через окно в двери видно пожилого мужчину в твидовом костюме с нелепыми тонкими усиками и кофейным стаканчиком в руке. Тот указывает на часы, чуть не пролив на себя кофе. Сиын закатывает глаза и кивает. – Мне пора, – говорит он, поворачиваясь к Сухо. Мужчина за его спиной исчезает из поля зрения. – Это твой отец? – Сухо тут же понимает, что ошибся, потому что отец Сиына какой-то там спортсмен. – Нет. Учитель. Он подвезет меня домой. Сердце Сухо пропускает удар. Конечно, он знал, что Сиын не останется на всю ночь. У него есть дела поважнее, чем торчать у постели Сухо. Он вздыхает.  – Чем ты занимался, пока меня не было? Не думал, что без меня ты сможешь выжить в Бёксане, – это задумывалось, как шутка, но в ней слишком много правды. Сиын снова смотрит на него и его лицо становится по-настоящему серьезным.  – Я в порядке. Местные отморозки меня больше не беспокоят. Да быть того не может. – Честно? Сиын пожимает плечами и снова отводит взгляд. Сухо ни секунды ему не верит, но знает, что лучше не настаивать. Он отчаянно хочет поднять ему настроение. Например, встать и сводить его поужинать, отвезти их куда-нибудь на своем скутере, выбежать в ночь за пределы яркого вестибюля больницы, но он измучен, опустошен, вымотан только этим разговором, и сейчас чувствует, что скоро его накроет волной сна. – Бля, я устал. И проголодался. – Купить тебе чего-нибудь поесть, пока я не ушел? – Только если хочешь покормить меня из шприца, – трясущейся рукой Сухо касается приклеенной к лицу трубки. – Врачи пока не разрешают мне есть ничего твердого, считают, что меня сразу стошнит.  Он ухмыляется и делает паузу. Уголки губ Сиына ползут вниз. Черт.  – Я только что разрушил свой образ крутого парня, да? – Нельзя разрушить то, чего никогда не было. Ха. Сиын довольно забавный, если уметь его правильно читать. Он все еще до нелепого милый, и Сухо открывает рот, чтобы сказать ему это, но нет… нет. Он становится слишком сентиментальным. Это говорит от том, что Сухо действительно начинает засыпать. Голова утопает в подушке. – Эй, я, наверное, через секунду снова засну, – слова звучат невнятно. Сквозь полуопущенные веки цвета больничной палаты становятся размытыми, все вокруг становится похожим на сон. – Это не из-за тебя, просто...  Тело кажется иллюзорным. Тепло. – Врачи говорят, что мне нужно много спать, чтобы мозг быстрее восстановился. Типа того. Я сейчас как нарколептик. Глаза закрываются, но он через силу снова заставляет себя их открыть. Ему нужно сказать еще кое-что. – Сиын-а, бабушка сказала, что поначалу ты часто меня навещал. Сиын не отвечает. Он смотрит на свои руки и кусает потрескавшиеся губы. Сухо ждет, но когда тишина затягивается, он осмеливается на большее. – Я помню… ты мне снился. Ты был ранен, весь избит. Твой рот… – и вот тут он действительно теряет связь с реальностью. Чувствует, что, видимо, снова проваливается в небытие, потому что рука движется помимо его воли, снова тянется, пока не прижимается костяшками пальцев к нижней губе Сиына. Сиын распахивает враз потемневшие глаза. Между бровями появляется крошечная складка. Кадык дергается, дергается щека, но это все. Снова тишина. Затем он шепчет:  – Что? Хорошо. Сухо рад, что ошибся. – Не важно, – Сухо отпускает руку, позволяя голове упасть набок.  Он так старается остаться на поверхности, но все бесполезно. Веки закрываются сами собой. – В любом случае, – говорит он в теплую темноту, – ты должен прийти ко мне снова. Когда захочешь.  «В любое время».  – Я действительно... «… скучаю по тебе», – он проваливается в сон прежде, чем успевает закончить предложение. +++ На следующее утро во время обхода дежурная медсестра будит Сухо, включив в палате свет, но тут же выключает, увидев выражение его лица. Небо за окном усеяно густыми облаками – осень изнуряет себя ледяными дождями, и только несколько ярких листьев на клене дрожат над крышей парковки. В больнице царит тихая летаргическая атмосфера, во всем присутствует оттенок серого. Кресло рядом с койкой Сухо по-прежнему пустует. Он старательно печатает сообщение: «Возвращайся скорее. Здесь очень скучно». +++ На завтрак Сухо выпивает несколько глотков теплого Гаторейда. К тому же его все еще кормят через зонд отвратительно выглядящей прохладной жижей, которой он давится, когда она скользит по носоглотке. Доктор Лим приходит на утренний обход, много улыбается, беспечно проверяет его карту, но ничего не комментирует. Он пишет на доске приблизительный план восстановления: удаление IV-катетера. Удаление назогастрального зонда. ФТ и ТТ. Внизу приписка: «Выписка!» и смайлик. Нет ни точной даты, ни временных рамок. Когда Сухо спрашивает, когда его выпишут, улыбка доктора Лима становится чрезмерно солнечной. – Возможно, через несколько месяцев, – говорит он, как будто это не так уж и плохо. – К тому же, ты уже и так сделал самую трудную часть – ты проснулся. Несколько месяцев. Месяцы без заработка, без помощи в ресторане. Месяцы для Сиына, сдерживающего шакалов в Бёксане в одиночку. Месяцы бесполезности, как гниющий овощ в блюде. Сухо не может контролировать свое лицо. Улыбка доктора Лима исчезает.  – У тебя очень серьезные травмы, так что будь к себе помягче. Несколько месяцев пролетят быстро. Сухо закрывает глаза и пытается представить, где сейчас Сиын: на уроке математики или на естествознании или… какой сегодня день недели? Может, воскресенье? Тогда Сиын занимается дома. Сидит босой в мягкой домашней одежде и ест тосты в одиночестве. Может, он даже навестит его сегодня. Сухо слышит, как доктор Лим и дежурная медсестра выходят из палаты. Как только они уходят, он снова погружается в сон, и пропускает обед, что бы там сегодня ни подавали. +++ Сиын не возвращается в больницу ни в этот вечер, ни на следующий. Он вообще не возвращается. +++ На четвертой неделе бодрствования медсестра снимает с его головы повязку, а когда она предлагает маленькое ручное зеркальце, он вежливо отказывается. Его пугает новообретенная хрупкость черепа. Он не хочет видеть едва зарубцевавшуюся кожу, желтые полосы от йода и грубые швы. Он испытывает облегчение, когда она снова обматывает ему голову чистым бинтом. С глаз долой, из сердца вон. +++  Даже с телефоном в больнице до одури скучно. Стиснув зубы, Сухо тупит в бесконечные дневные ток-шоу и повторы выпусков новостей. Ночами особенно беспокойно. Со временем периоды бодрствования все чаще и чаще приходятся на темные часы. Отчасти это намеренно: сны становятся все более яркими и все более пугающими. Ему снятся повторяющиеся кошмары о драках, где он пытается, но не может спасти Сиына, который снова одет в эту странную ярко-голубую рубашку. Иногда снится Ёнъи. Однажды он даже пытается помочь Бомсоку, что тревожит еще больше. Поэтому теперь вместо того чтобы спать, Сухо смотрит ночные ток-шоу и играет в телефоне. Он пишет Сиыну глупые однообразные сообщения и удаляет 99% из них. Отправляет другие – с яркими стикерами, которые Сиын так ненавидит. Он выходит за рамки разрешенных доктором Лимом нескольких минут в день. Когда дежурная медсестра (на бейджике написано, что ее зовут Со Эри) ловит Сухо, проверяющего в полночь Инстаграм, она не ругается. – Я никому не скажу. Это полезно для мелкой моторики, – она проверяет гидратацию, меняет физраствор и опорожняет катетер. Литры, миллилитры. Жидкости вливаются, жидкости выливаются. Это как стирка по кругу: физраствор, заменитель пищи, инъекции. Кровь, пот, моча. Сухо это ненавидит. Он ненавидит назогастральный зонд, приклеенный пластырем к лицу, и то, как он искажает его лицо. Он ненавидит пластырь над катетером, от которого зудит кожа, потому что он цепляется за волоски на бедре. Ненавидит сам факт, что из него торчит катетер для вывода мочи. Он всегда думал о себе как о человеке, которого определяют его действия, но из-за неспособности действовать он стал человеком, которого определяют жидкости. Когда медсестра Со уходит, Сухо проверяет сообщения. Сиын прочитал их все, но так и не ответил. +++ Когда потребление воды становится достаточно высоким и Сухо может удерживать в себе по пол-литра заменителя пищи в день, медсестра вынимает зонд скользящим царапающим движением, от которого у него мурашки по коже. Весь остаток дня его не покидает желание постоянно сморкаться. На следующий день она вынимают катетер, а затем катит его в инвалидной коляске целых три метра до ванной комнаты. В туалет помогают зайти две медсестры, поддерживая его под руки, пока он еле передвигает свои желейные ноги. Больничный халат развязывается и распахивается, усиливает моральную травму. Настоящим испытанием становится то, что он вынужден присесть, тяжело дыша, чтобы выпустить жгучую струйку мочи. Все это и так максимально постыдно, но то, что Сухо видит в зеркале ванной – это худшая часть. Он пугающе худой, от мышц ничего не осталось. На голове резко выделяются грубые рубцы шрама. Темные круги под глазами. Волосы слишком длинные, а землистый цвет кожи делает его похожим на зомби, но хуже всего ему из-за того, насколько он жалкий. Сухо хочет ударить свое собственное отражение. Неудивительно, что Сиын не вернулся. Медсестры укладывают его обратно в койку и он добрых два часа сердито пялится в потолок, лишь позже додумавшись спросить, можно ли принять душ. Ему приходится делать это сидя, и рядом, повернувшись спиной, стоит медсестра, но после душа от Сухо хотя бы лучше пахнет. +++ Как только убирают зонд, ему приходится заново привыкать есть самостоятельно. Сначала его кормят густыми жидкостями вроде питательных коктейлей и супов, затем он переходит на детское питание, что просто отвратительно и он почти скучает по трубке в носу. После этого ему разрешат есть мягкую пищу – лапшу и тому подобное, а там и до нормальной еды рукой подать. Медсестра Со – самая добрая и одновременно самая жестокая из всего персонала. Она настаивает, чтобы Сухо пользовался ложкой, и говорит, что если он не сможет есть сам, то не выживет. Но она также следит и за тем, чтобы он получал дополнительную порцию мягких рыбных котлет, когда они есть в меню. Видимо, она рассказывает доктору Лиму о прогрессе Сухо со столовыми приборами, потому что ни с того ни с сего он разрешает Сухо по-настоящему заниматься ФТ и ТТ. Он говорит, что, конечно, еще рановато, но ему нравятся инициативные пациенты.  – Такому целеустремленному молодому человеку, как ты, будет легко научиться всему заново. Это как езда на велосипеде. +++ Сухо приступает к терапии с такой самоотдачей, которую никогда не проявлял к академическим занятиям. На доске написан список официальных упражнений, а в голове – список неофициальных. Несколько раз сжать мячик. Сделано. Перевернуться на левый бок, потом на правый. Сделано. Сесть, свесить ноги с кровати, попытаться ненадолго встать и почти упасть (это неофициальная часть, и он никогда не делает этого, если кто-то может увидеть). Снова рухнуть на кровать. С трудом подняться, тяжело дыша, потому что надо все повторить, как только восстановится дыхание и ноги перестанут дрожать. Сделано. Сделано. Сделано. Он представляет сидящего в кресле и делающего аккуратные пометки в тетради Сиына, пока перекладывает еще один чертов мешок с фасолью из левой руки в правую, справа налево и обратно. Упражнения только кажутся легкими. Ни одно из них таковым не является. +++ Зима в самом разгаре. Из окна больничной палаты можно увидеть лежащий на крышах соседних зданий снег. Он очень старается поправиться. Теперь он не так часто пишет Сиыну, потому что у него есть другие дела – он очень занят, он добивается большого прогресса. И дело совсем не в том, что его ранит отсутствие реакции от Сиына. Теперь физиотерапия проводится ежедневно – в комнате с ковровым покрытием, оборудованием и небольшими матами, разбросанными на полу. Она состоит из упражнений для маленьких грустных старичков: в основном бесконечные скучные растяжки для верхней части тела. Но это важно и приносит свои плоды – теперь Сухо может сам сесть в инвалидное кресло и самостоятельно доехать до ванной. Ему по-прежнему не разрешают принимать душ в одиночестве. Даже сидя он все еще плохо сохраняет равновесие, но он работает над этим. Скоро он будет пробовать стоять, опираясь на ходунки, после этого ходить с помощью ходунков, а потом и без них… Он чертовски завидует людям, которые могут просто решить, куда хотят пойти и с легкостью туда идут, как будто это им ничего не стоит. Он ненавидит их, когда они проходят мимо него в коридорах. Неважно. Главное, когда Сухо сможет ходить без посторонней помощи, доктор Лим отпустит его домой. +++ Зимние каникулы проносятся в водовороте мишуры и картонных украшений. Медсестры делятся сладостями, бабушка приносит хурму и рисовые лепешки. Он очень хочет суп из бычьих костей, но никому об этом не говорит. Он отправляет Сиыну единственное сообщение: «Счастливого Рождества». Как и ожидалось, Сиын его читает, но не отвечает. Значит, лучший рождественский подарок Сухо – самостоятельно пересечь комнату физиотерапии не один, а целых два раза. +++ Через пять месяцев и двадцать три дня, прошедших с момента госпитализации, Сухо наконец-то выписывают. Он делает усталое, но счастливое селфи на фоне больницы и подумывает отправить его Сиыну, но какой в этом смысл? Поездка с бабушкой на такси отдает сюром. Он тяжело дышит от усталости, поэтому раскидывает ноги вокруг пакета с вещами и позволяет себе откинуться на сиденье. За окном начало января и совершенно очевидно, что мир без него все это время вращается как и прежде: торговцы продают сладкий картофель, мамы гуляют с укутанными в толстые зимние куртки детьми, под навесами толпятся хулиганы с сигаретами в зубах. После четырех месяцев бездонного небытия ему кажется, что люди по ту сторону стекла находятся за миллион километров от него. Острый укол одиночества заставляет Сухо закрыть глаза. Бабушка держит его за руку всю дорогу до дома.