Кэсси Блэк против мира

      Вещей, которые Кэсси ненавидела с такой силой, с какой она ненавидела летние каникулы было немного. Но летние каникулы Кэсси ненавидела жгуче.       Текла последняя неделя июля. Жидкие облака, низкое солнце и постоянные дожди. Каждый день они коротали долгими часами уборки и иногда просмотром телевидения. Толпа детей, вперившая взгляд в голубой экран, в каком-то трансе, безмолвно замирала в ожидании. От этого дикого гогота невидимой публики в сериалах Кэсси уже иногда мерещилось, что и над ней кто-то смеется за кадром. Тридцать первого Кэсси сумела улизнуть и позвонить Гарри на день рождения (ей удалось раздобыть цент от мирно забывшейся на скамейке за чтением дамы). Разговор прошел обрывисто (Гарри то и дело убегал от трубки, скрываясь от надзора Дурслей) но, все же, стал приятной отдушиной.       — Тебе уже доставили письмо?       — Какое? — Кэсси наматывала и разматывала кабель на пальце, усердно, при этом, наблюдая этот завораживающий процесс.       — Из школы. Ой, подожди, — он отлучился, и вернулся через несколько минут. — Про Хогсмид?       Ей доставили это письмо. С большим, впрочем, трудом — сова прождала на подоконнике несколько часов, ведь Кэсси не могла избежать рыскавших взглядов других воспитанниц. Жадно разорвав обертку, она вцепилась в письмо, будто в вестник из цивилизации.       Дорогая Мисс Блэк,       Напоминаю, что школьный год начнется первого сентября настоящего года, а Хогвартс Экспресс отправится со станции Кингс Кросс в одиннадцать часов этого же дня.              Третьекурсникам дозволены визиты в деревню Хогсмид по выходным. Вы найдете в приложении к письму форму разрешения, которую прошу передать родителю или опекуну для подписи. Список учебной литературы прилагается.              С уважением,              Минерва Макгонагалл,              Заместитель директора.              Кэсси почти-что подпрыгнула от счастья. Вылазки в магическую деревню! С друзьями! Это ли не лучшее начало года в жизни?       Она ответила, что получила.       — Через неделю приезжает тетка Мардж, — буркнул Гарри, крайне язвительно. — Маглы сказали, если буду себя «хорошо вести», они подпишут форму.       — Не хотелось бы быть тобой, — зная, что подпись Лунатика ей гарантирована, она усмехнулась в трубку. Кэсси слышала, как с телефонным хрипом Гарри фыркнул в ответ. Сменили тему. Он почти неловко поинтересовался:       — Смотрела новости?       Не смотрела. На неделе, откуда ни возьмись, прогремела занимавшая весь Лондон (а то и все Королевство) новость о побеге из тюрьмы. Люди любят сенсации, неудивительно, такая выгодная всем афера заняла набитые завтраком уста заскучавшей от достатка страны. Наконец бульварные страницы заполнились рассуждением о введении смертной казни; каждый день, с гулким «Свежая пресса! Свежий Гардиан!» пэйпербой трещал скомканными под мышкой газетами и повозкой вдвое его громаднее, и его обступали прохожие в пиджаках, и расхватывали — мне, мне, мне! Будто свежий корм, хотя, может это и был их корм. Кто знает, что едят раздобревшие богачи?       Образовалась своеобразная традиция. Лихорадка достигла и Святого Дунстана — девочки вырезали из бездомных, забытых на асфальте газет фотографии, собирали эти вырезки в альбомы, сами собирались в кучки, в предвкушении Evening News. Армстронг умело пользовалась внезапным помешательством и шантажировала воспитанников и (главным образом) воспитанниц утренним просмотром телевизора. Кэсси избегала контакта с этой криминальной влюбленностью сверстниц. Когда это серийные убийцы успели стать секс-символами? Но все же, ночью, пытаясь уснуть, ее покою мешали эти перешептывания, смешки, шорох вырезки:       — Папа которого я хочу трахнуть, — хихикала Эмма, за ней и другие, Кэсси закатывала про себя глаза.       — Фу, Эмма, — смешок, снова шорох, наверное, какого-то вульгарного жеста.       — Каждый день, каждую ночь, детка.       Снова сдержанный всплеск гогота.       — Go fuck yourself!       Кэсси яростно закрывала уши подушкой.       Каждое, без единого исключения, утро начиналось теперь с диссонанса бодрого джингла Морнинг Ньюс мешавшегося с грохотом и плачем наказываемых Армстронг младших. Кэсси, заслышав первую ноту немедленно уносила ноги восвояси, то есть — в недавно найденную заброшенной спальню горничной.       Кирпич, проступавший через дыры в обоях, вечно замахивавшийся, богатый в подзатыльники карниз, выцветшие розы на подушках, стертая наволочка. Но все недостатки гордым росчерком нивелировали две вещи — тишина и вид. Приют, как оказалось, при более усердном исследовании телескопически раскрывался, коридоры, если должно поискать, увеличивались в длине, через прямоугольную щель в обоях, она узнала, можно было перелезть и оказаться на самом верху. И там, стиснутая меж лестницей и складом, чахла комнатка. Помимо стола, односпальной койки и кипы викторианских на вид документов — она была пустынна.       Кэсси проводила там большинство времени. Царапая эссе, в компании Нирваны и благостного отчуждения. И все-таки спокойствие продлилось недолго. Дамиан таки додумался проследить за ней, и обитель была, по большей части, рассекречена. Он приходил, после завтрака, опережая новости, стучал, заходил. Вырос. Возмужал. Вокруг подбородка и над губой стала проступать тень грядущей щетины. Садился к ней на кровать и аккуратно, методично, будто прицеливаясь, клал руку на выглядывавшее из-под юбки ее колено.       — Не хочешь новости посмотреть?       Кэсси вставала и готовилась удалиться, но он брал ее за запястье. И она удивлялась внезапной новизне этой нежности.       Ведь он действительно стал нежен. Во время первого их совместного завтрака он вознаградил укол Эммы в сторону Кэсси холодной, ровной угрозой. Эмма прекратила уколы разом, заинтересовавшись приютской новинкой — Элис. Элис отдали в приют после смерти бабушки — родители напрочь оставили возню с умственно отсталой дочерью, взвалив «ношу» на плечи пенсионерки. Старости женщины не хватило. Внучка, уже раз брошенная безразличными предками, ныне была брошена на съедение злорадству ровесников. Армстронг на все просьбы Кэсси отвечала смехом:       — Нет у нее никакой болезни, — безразлично перебирала бумаги. — Просто не выпороли ее никогда в детстве хорошенько. А если б пороли, дурь мигом бы из головы вылетела.       Дамиана смешил ее ярый активизм. Он поджидал у офиса директорши со своей ехиднейшей ухмылкой и интересовался:       — Не прокатило?       — Отвали.       — Ну а может она права? — Дамиан шел за ней, вразвалку, сокрушая надежды на побег. — Может ей действительно просто нужен хороший подзатыльник? — посмеялся. — Ну, чтоб шестеренки начали опять вертеться.       — Ага, — ответила Кэсси, ядовитым тоном, морща нос. — Ты у нас знаток подзатыльников.       — Да ладно, Кэсс, — галантно открывая дверь вздохнул он. — Я изменился.       Кэсси, минуя его в проеме, поймала его взгляд. И впервые за всю свою осознанную жизнь не испытала страха.       Да, они правда взрослели. По обыкновению человек не чувствует штрихов, наносимых на собственный характер временем, но в сравнении, когда бок о бок ставят фигуру издавна знакомую, со всеми недостатками и углами ее, и она является обманчиво гладкой, и даже приятной — время ощущается. Его присутствие осязаемо.       Дамиану исполнилось шестнадцать. Стена, разделявшая их и прежде — он сильнее, она слабее; стала теперь толще. Дамиан стал подростком. Кэсси оставалась девочкой.       Тем не менее, странно сказать — ощущение назревающей беды все чаще сопровождало дни. Август явился заплаканным и дождливым. Облака завесили солнце, по большей части улицы были пустынны, лишь изредка заблудившийся многоугольник зонтика спешно перебегал через дорогу, отчаянно махая кэбу, который успел уж два раза споткнуться о бордюр и прошелестеть мимо расплывшегося в Кэссином окне светофора. Что-то не то. Она просыпалась в холодном поту, выныривая из каких-то тюремных сводов, шипящих капюшонов призраков стражи; ей снились какие-то решетчатые окна, и вопли, и собственные исхудалые руки, а за стеной — бурное индиго, как все эти бесчисленные маринусы Айвазовского, и казалось, башня скоро рухнет в эту абиссаль.       Возможно, это все из-за Тома, который, кстати, не переставал ее тревожить. Вопреки увещеваниям, заверениям, что дневник уничтожен, со всем покончено, никто не пострадал — все же, не верилось. И у недоверия была своя причина — шрам, медленно проступавший на сердечной стороне груди.       Сначала, словно маленькая трещинка. А потом, будто кто-то вбил клин в разбитый пласт стекла — они расползлись, как паутина. Объяснить эту аномалию было нечем. Признаться в этом, скажем, Римусу, или даже Гарри (известному эксперту в области странных пост-воландемортовских шрамов) было невообразимо — ведь это она полезла в дневник. Разве ее кто-либо заставлял?       Мерещилось, что по углам приютские сокурсницы шептали «Блэк, Сириус Блэк», и Кэсси вздрагивала, оборачивалась, и видела лишь смеющуюся стайку Эммы, обсасывающую, как и заведено, новую колонку про убийцу в бегах. Но это было невозможно, верно?       Десятого августа, день задавался такой, как и все в приюте. Завтрак, прогулка в свежих от дождя зарослях сада, телевизор, уборка, и, может быть, комната горничной и тишина, уединение. Уныло прождав до конца прогулки сидя под козырьком на лестнице, пока небо бросало на резвящиеся серые пятна в траве свои серебрянные нитки, наконец она сумела улизнуть наверх. Отчетливая барабанная дробь капель о крышу, захлопнутая дверь. Она свалилась на кровать и чувствовала, как дремота подкрадывается, тянет свои бархатные ручонки, дабы закрыть ей глаза. Потолок, потолок, потом, как-то странно ушел свет, будто наступил вечер, и Кэсси села, неужели проспала заседание? А нет, вон, всходит на башню трибуны судейский состав. А она уменьшается, опускается, мучительно высоко они, в треугольных шапках, и так низко упала она—       — Кассиопея Вега Блэк! — громогласно, ставя точку после каждого имени, начал суд. — Обвиняют вас в покушении на убийство четырех учеников Хогвартса, одного кота и призрака! Признаете ли свою вину!       Кэсси пыталась сказать, но голос ее был так ничтожен, а возгласы публики ревели, словно мушиный рой.       — Не виновна! — кричала она. — Я невиновна! Меня подставили!       — Кто же вас подставил? — рассмеялся суд. — Вы исполняли приказы Темного Лорда. Да и потом, — он заманчиво повернулся к публике, словно шоумен. — Все мы знаем убеждения семьи Блэк.       — Я не знала! Не знала, что он–       — Волан-де-Морт? — фыркнул судья. Публика рассмеялась. — Что же вы, за дураков нас держите, Мисс Блэк?       — Я не!       — Довольно! — рявкнул он. — Свяжите ее!       Двое монстров в капюшонах отняли ей конечности, и как она не брыкалась, невозможно было выбраться.       — Виновна! — весело, словно шутку, объявил судья. Публика гремела сериальным смехом. — Ви-но-вна!       Она проснулась. Дождь все так же плясал чечетку на крыше, и бледные тени появились, словно виньетка, по углам. В одной из них сам будто бледная тень, прятался Дамиан. Он молчал.       — Что ты делаешь? — хрипло от сна, стирая его остатки с глаз, спросила Кэсси.       — Да так, — Дамиан оглядел ее, будто что-то для себя решая. — Знаешь, ты красивая.       — К чему ты? — она нахмурилась. Он не ответил. — Дамиан?       — Ну, — легкая улыбка, плавный жест руки, словно гладил воздух. — Ты понимаешь, о чем я.       Он подошел, опустился на кровать, легкий скрип, рука подобралась к ее плечу. Что-то не то. Что-то совсем не то. Она двинулась, нужно уйти, но он держал крепко.       — Тсс, — шепнул, сдвигая лямку сарафана, распаковывая ее. — Тише. Тебе понравится.       — Нет, — выдохнула она. — Пожалуйста, Дамиан.       Сначала деликатно, потом, встречая сопротивление, настоятельно, он притягивал, почему-то медлил, лобзал ей шею, а она слышала, через шум, что хнычет, словно дитя, и это путешествующее вниз чмоканье. Пахло сыростью. На белой маске потолка встречались две иссохшие янтарные лужи. С той стороны окна муха раз за разом с бжиком ударялась, добиваясь входа. Надо впустить. Надо впустить, впустить…       — Не надо, — вышло на каком-то мычании, она пыталась отпихнуть его, и все-таки, от очередной неудачи она ослабела, размякла в бессилии и мерных всхлипах. — Пожалуйста, не надо.       — Заткнись, — сквозь зубы прошипел он, в отместку кусая ее плечо. Одна рука прижимала ее к матрасу, когда она успела упасть на спину? Другая на кисти, туже, туже, отпустила. Живот. Бедро —       Кэсси слышала крик. Неужто свой? И, возле уха, жужжание:       — Я сказал заткнись.       Рука на шее. Давление. Кашель. Бзык, бзык, бзык, раздумье — и снова. Об стекло. Об стекло. Об стекло. Лужи на потолке, господи сколько времени уже! Как поздно. Их будут искать. Черт, а ей же совсем этого не хотелось. Скука, уже даже не плачется, не текут слезы, голос не идет из глотки, вакуум, ее никто не слышит. Какой все-таки мерзкий звук, жевание, чавканье, все быстрее и быстрее, разве это она? И видно было, что он, в сущности, не умеет, но от этого не менее мерзко. Чвак, чвак, чвак. Сбился с ритма, снова ускорился, а она будто оставила и смотрела на все со стороны, из тени. Вот он берет меня за волосы, тянет, «шлюха», грызет, не могу шевелиться, мне уже все равно, лишь бы быстрее, сколько времени, черт возьми, уходит, и почему я только не осталась внизу? И почему я только пошла сюда? Если бы не пошла, разве было бы так? Всего ведь можно было избежать, и этого, и этого, и этого. И мне теперь жить дальше в этом теле! Еще полчаса я спала и видела сны. Еще полчаса назад. Еще—       Покончил. Опрокинулся подле нее, тяжело дыша. Натянул брюки. Свистнул ширинкой. Ушел. Хлопнула дверь.       Кэсси перевернулась на бок. Вроде не плакала, но чувствовала, будто ее что-то сотрясает. И не могла поверить. Разве это правда? Она не помнила, сколь долго пролежала там, в бесшумном крике, кусая губу до крови, без единой внятной мысли. Нужно убираться. Ну же, вставай, нужно идти, нельзя больше здесь сидеть. Вставай. Вставай!       Слезы вновь появились, но она задавила. Дрожащими руками достала из-под кровати вещи, метлу, переоделась, кое-как добралась до двери. Лестница стучала под ногами. Один, два, три, бах! Приземление. Холл. Вдалеке остальные столовались, скрипел и звенел час обеда. Пришлось бежать голодной. Она осмотрелась. В последний раз остановила взор на их с Лиззи подписях на стене. Это конец.       Кэсси выскочила на свободу.

*            *            *

      Некому было звонить. Некуда было бежать. Послать сову Римусу было неосуществимым — не было совы. Она прошла пару километров, не замечая куда, волоча за собой, с прерывистым треском, метлу. Ее нагнала усталость. Будто кто-то накинул на нее тяжелое полотно, или заставил нести четыре ведра воды. Кэсси рухнула на крыльцо, обнимая колени опустила лоб на скрещенные предплечья, и вновь, стыдясь, заплакала. Красочными вспышками, приправленными воображением, стали возвращаться детали — пот, влажные поцелуи взасос, металлический вкус, сухость во рту, яростные атаки вражеского языка, зубов, рук и…       Что-то ткнулось ей в руку, холодное и влажное, и она чувствовала, как это что-то щекочет ее струйкой воздуха. Она подняла голову, проморгала слезы, и из мути явился пёс. Вороная шерсть, худое, дворняжеское строение, дуга впалого живота, уходившая от выступавших ребер.       — Ты еще кто?       Внезапный спутник гавкнул в ответ. Она грустновато улыбнулась.              — Извини, друг, я по-твоему не умею.       Кэсси поискала ошейник в пуху шерсти, не нашла.              — Ты бродячий, — судорожно вытерла слезы. Пёс солидарно положил лапу на ее согнутое колено. — Я тоже.       Заскулил. Смотрел на нее огромными, чернильными глазами. Слишком умные глаза для собаки — подумала она. Кэсси погладила его по голове, взъерошила шерсть, он встал меж ее согнутых ног, и она, в порыве одиночества, обняла его за шею, спрятала лицо. Удивительно, почему-то шерсть пахла морем. Он скулил, кивая, видимо, привлекая внимание. Кэсси села, отерла слезы.       — Извини, — шмыгнула, проводя обратной стороной ладони под носом. — Тяжелый день.       Появилось желание чем-нибудь занять руки, сделать что-то полезное, выйти из ступора.       — Ты, наверное, голодный, — пёс гавкнул, в отрицании, но она уже решилась. — Пошли, найдем тебе что-нибудь.       Встали. Отправились.       — На самом деле, — пытаясь прервать тишину, начала Кэсси. — У меня нету денег. Но, вообще, запомни, в Лондоне деньги можно найти всегда.       Он как-то даже возмущенно гавкнул.       — Ты не понял, — оборонительно начала Кэсси. — Я не буду красть кошельки. Мы будем подбирать деньги, которые уже никому на сдались. Я знаю место.       Пропутешествовали до станции Ватерлоо. Бурая, кирпично-железная громада выросла под боком, они лавировали между прохожими, возникали опустошенные мусорки, возле них заботливо завязанный васильковый пакет, ссутулившийся, опираясь. Бездомные, их новые собратья, трясли рукой о милостыне, и возле них ветер сдувал состряпанные картонные послания «на еду».       — Они просто не понимают, как дело делается, — сказала Кэсси спутнику. — Богатые им и так ничего не дадут, — добавила, бросив исполненный презрения взгляд на блеснувший мимо Роллс Ройс. — Сволочи.       Другие братья по социальному классу стали урчать ругательства в сторону проезжавшего богача. Кэсси присоединилась, складывая ладони в мегафон:       — Fuck off, snooty cunt! — и с наслаждением показала машине красноречивый средний палец. — Никогда не якшайся с богатыми, — наставительно прибавила она, когда они снова отправились в путь. — Они все мудаки.       Пёс слегка смущенно гавкнул.       — Моя подруга, — увлекаясь продолжала Кэсси. — Лучшая. Из приюта. Ее украли богатые. И я до сих пор не знаю, где она. Прикинь? Может они ее съели. Думаешь, богатые едят детей? К слову, о еде.       Прошли Саттон Уолк, глянцевитый холодок перехода, пробежали по лестнице и оказались на мосту. Темза, костлявые силуэты подъемных кранов вдали, зеленые козырьки домов. Вышло солнце. Пройдя еще минут десять, перед ними раскинулся щедрый Трафальгар. Одинокий бронзовый мужчина взирал на площадь с высоты своего столба.       — Следи за руками, — усмехнулась Кэсси и, присев на край фонтана, перегнулась через бордюр и стала сгребать со дна брошенные на счастье монетки. Четвероногий спутник осуждающе завыл и смотрел на нее искоса, с выражением а ля «серьезно?». — Смотри. Файвер! Мы удачливые, друг.       От счастья находки она разогнулась и потрепала собаку по голове.       — Ну что, в Теско.       Купили простую булку и воды. Осталось четыре фунта на мотель. Сели на асфальт около Пикадилли и Кэсси кормила пса хлебом.       — Вам, наверное, такое нельзя? — откусывая спросила она. — Ну, лучше хоть это, чем ничего, правда?       Пёс повесил голову и выглядел достаточно уныло.       — Извини, приятель. Завтра я наловлю тебе теннер на корм, годиться? Теперь пошли. Перейдем через Пикадилли а потом в Дептфорд Чёрч. Там недорогие комнаты.       Ей всегда нравилась Пикадилли. Огромные цветные панели, яро кричащие в лицо свои рекламные лозунги, недоступные витрины, пестрый, словно попугай, Хэмлис, где она наслаждалась недоступными ей игрушками за стеклом, из которого выходили довольные, розовощекие дети с мишками вдвое их больше. Подумать только, у Кэсси никогда не было своей куклы, своей машинки. Никогда не было детства, а теперь уже поздно. Ее опоздали любить.       Темнело, сумерки постепенно зажигали фонари, небо залилось индиго, пахло горьковатым жаренным мясом из стейкхауса. Алый румянец на асфальте от вывески «Хард Рок Кафе», старым шрифтом провозглашенная надпись «Сувениры, Лондон». Смех, блеск, достаток. С гущей маглов их выбросило перед большое здание с экранами. Она думала, увидит рекламы. Кока кола, Кодак, Левайс.       Кэсси уронила метлу. Маглы ходили взад и вперед, смываясь в одно целое, в какой-то телевизионный шум.       На самом большом из экранов, громогласно, пиксельный тюремный портрет.       НЕ ВЗАИМОДЕЙСТВУЙТЕ. КРАЙНЕ ОПАСЕН. ЕСЛИ ВСТРЕТИТЕ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА — ЗВОНИТЕ 999!       Она закрыла рот рукой, сдавленный глоткой крик прозвучал каким-то раненым мычанием.       А ВЫ       ВИДЕЛИ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА?       Кэсси смотрела ему в лицо. Оживший призрак из прошлого смотрел на нее в ответ.       РАЗЫСКИВАЕТСЯ       СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА       СИРИУС БЛЭК