Кэсси Блэк против мира

Кэсси знала — сейчас захлопнется дверь, и она останется в безмолвном одиночестве. Элизабет смотрела со слезами на глазах, будто извиняясь, ее бледные, бесцветные ресницы слиплись, щеки глянцевые от рыданий. Ей уже выдали новую одежду. Пестрое, разноцветное платьице, карнавал красок из шуршащего свежестью маркизета, уже стираного. И было в этом что-то болезненное — Элизабет в этом громком, как конфетная обертка, и Кэсси серая, словно Лондонский понедельник. Зависть и отторжение медленно подступали щекотанием в висок. Вздохнула. Ничего больше нельзя было сделать. Элизабет переселилась в другой мир, в мир людей свободных и любимых. А Кэсси осталась ненужной сиротой в сером, скатавшемся льне и с принудительно состриженными волосами. — Прости, Кэсс. Я… — Не извиняйся. Тебе незачем извиняться. — Кассиопея перебила ее. Голос у нее прибитый и сдавленный горькой детской обидой. Она не смотрела в глаза Элизабет. Больно было смотреть на то, что вот-вот ускользнет, выпорхнет, и больше не вернется, и останется лишь ветерок свежести и стирального порошка в пыльном воздухе приютской спальни. Да как вообще можно? Сначала — бросить, отказаться, а потом еще и с кротким благородством произносить эти прощальные извинения? — Я буду навещать тебя. Обещаю. Веришь? Элизабет сжала ей руку, ее светлый, сияющий надеждой взгляд искал ответного, но тщетно. Злоба в Кэсси вздымалась красными лучами, слепя, оглушая здравый смысл. — Не будешь. Пауза. Надежда во взоре Элизабет пошатнулась и притухла, как догорающий огонек тоненькой свечки. Рука ее неловко, неуверенно оставила руку подруги. — Ты не можешь обижаться на меня за то, что от меня не зависит! Разве я просила, чтобы меня удочерили? Да и потом, разве ты не рада, что у меня теперь есть дом?! — внезапно вспыхнула Лиз. Встала, подорвалась, жарко заходила меж койками, бледные волосы взъерошены, вся сжалась, оживилась, как бурный порыв ветра. Права. Она права. — Да как ты вообще можешь!.. Конечно я рада, Лиззи, прости. — она было вскричала, но остановилась. Все это было тщетно. Лиззи обернулась. Ее глаза открылись настежь в удивлении, дыхание замерло. Минуту они молчали. Кэсси смотрела на нее сидя, сгорбившись, на койке, открытое окно приветствовало их июльским пением птиц и визгами сверстников на крыльце. Кружевная, пожелтевшая, словно старая дева, занавеска, взлетала и опадала по приказу капризного ветра, проникающие дуновения заката освещали апельсиновым дыханием спертый воздух, и становились видимыми летающие частички пыли, как золотые блестки. — Я просила, я просила, чтобы тебя тоже взяли, Кэсси, но… — она запнулась, снова села, русая голова ее поникла, а солнце через кружевную занавеску рисовало на ее лоснящихся локонах золотые узоры. — Я знаю, Лиз, я знаю. Не плачь. Я вспылила. Ты не виновата. Совсем. Слышишь? Элизабет лишь тихо шмыгнула. Кэсси почувствовала, как ее глаза заливаются, в горле вскипало терпкое щекотание. Она обняла подругу. Позади Лиззи тяжелая, обшарпанная временем дубовая дверь дидактично смотрела на них свысока. Кэсси вздохнула, дыхание ее споткнулось о слезы. — Вот так. Все хорошо. Я и тут справлюсь. Всего то семь лет осталось! Не плачь, Лиззи, это твой шанс. На лучшую жизнь. На колледж, на семью. Ты не заслуживаешь гнить в этой дыре всю жизнь. — говорила она с напускным энтузиазмом. Себе и ей. Слеза гладкой прохладой пробежала по щеке, скользнула, капнула, оставила за собой щекотание сохнущей влаги. — Я тебя больше не увижу. — прошептала Лиз. Кэсси сглотнула терпкий ком в горле. — Увидишь. — ответила она. — Раньше или позже. Обещаю. Старые, запоздалые часы обозначали истечение времени тихими своими шагами. Сейчас, вот-вот раздастся стук в дверь, и их запас минут будет исчерпан. Кэсси лишь прижала холодной ладонью свежую прохладу Лиззиной головы к плечу. — Ты мне как сестра, Кэсси, знаешь. — нарушила непрерывный монолог часов. Кэсси могла лишь силой улыбнуться. — И ты мне. Все, все хватит плакать. Сейчас придет Миссис Армстронг и будет кричать. Она встала и протянула Лиззи за собой. Нехотя, та встала, и они побрели к двери, звуки шагов невольно слились с мерным счетом стрелок. — Как же ты будешь тут с Дамианом? Без меня. — тихо произнесла Лиз, пока они пробирались через лабиринт железных коек. — Ничего, как-нибудь. У двери они остановились. Лиз стояла против нее, закатное солнце позади создавало вокруг ее головы золотой контур, словно ореол. Кэсси улыбнулась. — Ну, пиши мне, да? — Каждый день, Кэсси. Пауза, неловкое молчание. Позади двери послышалось нетерпеливое переваливание с одно ноги на другую, и женское, раздраженное: «Хватит бродить, Альберт!». — Тебя ждут. — неловко улыбнувшись, вполголоса сказала Кэсси. Элизабет грустно рассмеялась, слегка хрипло, слегка будто бы задыхаясь: — Уже меня торопишь? Кэсси тоже рассмеялась, сквозь слезы, но честно. — Мхм! Иди, иди отсюда, предательница. Давай, chop-chop, проваливай. — А вот и пойду! Да ты тут без меня и секунды не продержишься, мышь серая. — с напускной вальяжностью Лиз подыграла. — Пффф, запросто! Сдалась ты мне больно! — драматично закатив глаза воскликнула Кэсс. Элизабет хотела уже ответить очередным наигранным уколом, но в дверь постучали. Настойчиво, торопливо. Девочки замерли на месте. Время кончилось. Судорожно, поспешно, Лиззи бросилась ей на шею. Кэсси слабо улыбнулась и обняла ее в ответ. — До скорого, Кэсси. Дверь со скрипом приоткрылась и Мисс Армстронг, вся седая и грозная, словно памятник, раздраженно бросила на них свой холодный взгляд. — До скорого, Лиз. Лиззи с последней улыбкой отпустила и отстранилась. Медля секунду, повернулась к грозной Директорше в проеме и исчезла в мраке потустороннего коридора, бросив Кэсси свой прощальный, сияющий взгляд. — А вы, мисс Блэк, лучше бы помогли мистеру Рихтеру с уборкой. Уныние… — … Тоже смертный грех. Да, мэм. — с подчеркнутой скукой докончила фразу Кэсси. Армстронг нахмурилась. — Живо. — холодно скомандовала Директриса, и Кэсси уныло поплелась в сторону ванных. Выйдя в коридор она еще застала уходящих новых родителей Лиззи. Миссис Лоуэлл — высокая, сорокалетняя с виду брюнетка, с осанкой балерины, в простом, мышиного цвета пальто и с крупными красными шарами бус на бледных ключицах. Мистер Лоуэлл — среднего роста, с седыми бакенбардами и приветливыми морщинками вокруг тонкого рта, будто он всю жизнь улыбался. В темном пальто и кожаных перчатках, он улыбался Лиззи, одну руку положив ей на плечо, уже по-отцовски, в другой непринужденно держа трость с резной рукояткой. Лиззи смеялась, когда Лоуэлл открывал ей дверь, и чета вспыхнула и исчезла в свете летнего вечера. Кэсси осталась стоять в мраке коридора, в верных ладонях духоты и обшарпанных стен. Одиночество будто обняло ее сзади, сжало, схватило, стало целовать и ерошить волосы. Но нет. Это было не оно. — Ну что, Кэсси, забрали твою сестренку? Не горюй, я тебя утешу. Дамианов голос, уже слегка ломающийся, но все еще тот же, мальчишеский дискант. Она вздрогнула и зажмурила глаза. — Пусти. — Ах, ну что ты мне так не рада, милая? Милая. Всегда это слово. Холодок пробежал по спине. Стены будто смыкались над ней, будто нет выхода. Выхода не было, и вправду, никогда не было. Это место, темница, а Дамиан ее палач и, одновременно, ее единственный друг. — Пошли. Будем мыть ванные- правда, захватывающе? — саркастично осклабился Дамиан, отпуская ее. Со слезами заслоняющими мутным куполом взор Кэсси покосилась на него и, хотя ужасно не хотела, последовала. Проносились разрисованные стены, с вульгарными рисунками и проплешинами там, где ее сверстники содрали обои. Чуть дальше, в одном из лысых пятен на стенах, их с Лиззи имена. Когда ее только привезли в приют. — Ну, что ты боишься, трусиха, это просто сороконожка! Вот, смотри. — Кэсси подняла несчастное, брыкающееся всеми своими кончинами насекомое и показала новой девочке. Та вскрикнула и отпрянула в страхе. Кэсс рассмеялась. — Что же ты за плакса! — Убери, убери! Оно ведь, наверное, кусается! — визгнула новенькая, когда сороконожка в Кэссиной ручке выгнулась, норовя ускользнуть, и блеснула коричневым панцирем. — Ага-а-а, а старшие, знаешь, их едят, а потом сами такие же ядовитые становятся. — с напускной серьезностью пригрозила Кэсси, девочка ахнула в испуге. — Правда? — прошептала новенькая. Кэсси снова разлилась в смехе. — Конечно нет, глупенькая! Как тебя зовут? Беловолосая девочка выдохнула, нахмурив брови. — Ты-страшная. Кэсси хмыкнула и протянула ей руку. — Вовсе нет. Я- Кассиопея. — Кто? Что это за имя вообще такое! — рассмеялась новенькая, Кэсси рассмеялась в ответ и подошла к стене. Кусочком почти полностью иссекшего карандаша она написала на стене свое имя: «Кассиопея В. Блэк» И протянула карандаш девочке. Та, медля мгновение, взяла, и прописными буквами провела: «Элизабет Дж. Фокс» Фокс. Сейчас, наверное, уже поменяли на Лоуэлл. Кэсси провела рукой по знакомой проплешине, стена была холодная и шершавая, шаги Дамиана эхом проносились по узкому коридору. Кассиопея не знала родителей. Всего годовалым ребенком ее привезли в эту замшелую дыру, оставив на память лишь имя и паспорт. У Лиззи, по крайней мере, до шести лет была семья. Родители погибли в авиакатастрофе, других родственников не нашлось, чтобы ее приютить. Конечно, она уверяла, что хуже, чем помнить погибшую семью уже ничего нет, что она лучше бы стерла все воспоминания о счастливой жизни, чтобы помнить только такую — детдомовскую, серую и душную, с угнетающими одиночеством стенами, безвкусной кашей на завтрак и окрашенной слегка мутной водой с листиками (которую здесь именовали чаем). Когда не знаешь ничего лучше, проще сносить условия худшие. Кэсси другой жизни не знала, но отчаянно, горячо хотела знать. Живы они, или умерли. Ждет ли ее где-нибудь, вне этих гнетущих стен другая жизнь, лучшая жизнь. Где она кому-то нужна. Первые несколько лет она не задумывалась. Принимала как данность враждебность родных стен, сверстников, каменный взор Миссис Армстронг, крики и визги и драки. Жизнь — поле битвы. Либо ты их, либо они тебя. Но когда появилась Лиззи, все стало по другому. — Кэсси. — Лиз позвала шепотом с соседней койки. Сверчки размеренно трещали в открытом окне, ночь ясная и звездная, воздух все так же пах старым линолеумом, но и чем-то свежим, новым, неизведанным. — М-м-м-м? — сонно произнесла в ответ Кэсси. Лиз присела на кровати, смотря в открытое окно. — А ты не скучаешь по своей семье? Кэсси открыла глаза, внезапно проснувшись, присела, облокотившись на локти. — У меня нет семьи, Лиззи. Поэтому я здесь. — вполголоса произнесла она, стараясь не нарушить спокойствие комнаты и не разбудить других. Лиззи перебралась со своей койки на койку Кэсси и глубоко, со слезами, вздохнула. — А я скучаю, очень. Знаешь, сегодня у моей мамы был бы день рождения, — еле слышно рассказывала она, и голос ее, будто отдаленная мелодия, сливался с умиротворенной ночью, со сверчками, со звездами. — Мы бы с папой сделали ей завтрак и принесли в спальню, а она улыбалась бы. Они были очень хорошие. — Мне жаль, Лиззи. — прошептала Кэсс, и обняла подругу. Лиззи плакала без всхлипов, тихо, непроизвольно, лишь этот тон ее голоса, будто сейчас перельется, сломается… — Она любила смотреть на звезды. У нас даже был телескоп. Кэсси судорожно вздохнула и отпустила. — Ну, ну не плачь, Лиз, смотри. — торопливо и сдавленно произнесла Кэсси, и сложила ладони лодочкой. Что-то завертелось внутри, воздух закрутился, собрался, и бледный свет вспыхнул бесшумно в маленькой точке, будто звезде, освещая их лица. Лиззи вдохнула в удивлении, глаза ее раскрылись совсем. — Как ты это…? — Не знаю, просто как-то могу. — с легкой улыбкой ответила Кэсси и потушила, Лиз судорожно, поспешно взяла ее за руки. — Кэсси, это волшебно, ты, должно быть, волшебница. — Да ну, Лиз, — тихо рассмеялась Кэсси. — Не говори глупостей. Она опомнилась и поторопилась догнать Дамиана, который давно уже был впереди. Он был уже высокий, в свои четырнадцать, и лицо у него было умное, острое. Вытянутый нос и темные, как беззвездная ночь, глаза. Форму он всегда носил как-то неправильно, криво, весь сам был словно сгусток бунта и неприязни, и все делал на зло, каждому. Он тоже не знал своих родителей, мать его отдала в приют сразу как Дамиан появился на свет. Кэсси его ужасно понимала и с самого детства ненавидела. Дамиан был старше на три года, и он был будто короной всей замкнутости, безвыходности приюта. С самых свежих годов он не щадил никого, а в особенности не щадил Кэсси. Иерархия этого серого, спертого мира давала ему огромное преимущество, верховенство, старшинство. — Отстань от меня, Рихтер! Катись к черту! — кричала она, убегая, пытаясь выбраться из Дамианинова поля зрения. Но он был быстрее, схватил за запястье, сильно, развернул. Бледный рот его искривился в неудовольствии. — А сейчас ты встань на колени, будь добра, милая. — скалился он. Кэсси насупилась, сжалась, нахмурилась. — Ничего я не буду такого делать! — Кассиопея, Кассиопея, ничего ты не понимаешь, — угрожающе улыбнулся он. — Ты совсем еще маленькая. А я, я старший, я знаю. Давай, быстро. Глаза налились, слезы пекли, унижение вскипало в груди, в ушах гудело, запах чего-то паленого и беспощадное солнце. Встала. — Ну, вот и славно. — сказал он себе, приблизился, мгновение думал, а потом замахнулся, воздух свистнул, и ударил кулаком по ее лицу. Она свалилась наземь, в бесшумных слезах сотрясались ее плечи, руку прижала к малиновому, пульсирующему месту удара. Он присел, положил руку ей на плечо, нежно, она вздрогнула и еще больше сомкнулась, а он гладил, гладил. — Ну-ну, Кэсси, ты знаешь, ты заслужила, — будто утешая вздохнул он. — Все, все, хватит плакать, ну? Поболит и перестанет. Ну, все, чщ-щ-щ, я здесь. Будешь знать теперь. Молча они взяли губки и ведра и принялись чистить глянцевый, пожелтевший кафель. Стирая невидимую грязь, на глади старого винила она ловила свое отражение, сзади виден был сгорбившийся силуэт Дамиана. Она макнула губку в воду и протерла эту область, которую загрязняло Рихтерово пятно. Пузыри медленно скользили вниз по кафелю, а Дамиан все равно там был. Он был вечен. Его нельзя было смыть. Он там, позади, нарочно тер плитку медленно, дразнил, потом нехотя наклонился и выжал ее в ведерко. Звон столкновения капель воды о воду, он выкручивал с силой губку, рукав, кое-как закатанный, развернулся и промок. Она стала снова ерзать губкой по кафелю, губка чуть поскрипывала, и мыльная вода пузырями стекала вниз. — Ну, и как же ты теперь, без Лиззи? — он нарушил тишину своим язвительным торжеством. Кэсси закрыла глаза, пыталась представить, что его там нет. Что он не существует. — Оставь, Рихтер. — тихо и оборонительно произнесла она, голос ее заглушенный почти переливающимся звуком воды, выжатой Дамианом из губки. — Ну, почему ты такая неприветливая, — он наигранно надул губы, будто в обиде. —Я ведь просто хотел тебя поддержать. Ну, не хочешь, как хочешь. — Ты не умеешь поддерживать. — сквозь зубы отрезала она, и с яростью заработала по кафельной стене губкой. Дамиан рассмеялся. Холодно, без эмоций, голос его ломался. — Очень даже умею. У меня есть свои способы. — будто непринужденно заметил он. — Хочешь, покажу? — Нет! — без раздумий выпалила Кэсси, и повернулась к нему лицом. Всегда, всегда надо смотреть врагу в лицо. Надо видеть, как он заносит руку, как замахивается и, может быть, если будет момент, секунда, можно увернуться, отпрянуть, сбежать… Он усмехнулся, слыша ожидаемый ответ. Скрестил руки на груди, мрачные глаза его блестели удовольствием от медленной пытки, которой он ее подвергал. — Еще захочешь, — с удовольствием понизив голос произнес он. — Ну, не отвлекайся, вон тебе еще сколько тереть. Он подступил ближе и стоял за ней, пока она терла стену. Дыхание ее невольно ускорилось, и внезапно она заметила лимонный запах мыльной воды. Любопытно, что это за мыло? Губка слегка скрипела, она проводила с усилием и судорогой по одному и тому же месту, а сзади чувствовалась Дамианова мрачная густота, его взгляд, меткий и стальной. — Ну, прилежнее, Кэсси, дай, покажу. Он обхватил ее запястье, и она покосилась на свою руку, которой он теперь управлял. Зрение будто сузилось, сосредоточилось, в глазах поплыли черные точечки, будто мушки. Она чувствовала холодок его дыхания на шее, и ей стало мерзко, будто кто-то облил ее грязью, будто это ее вина. Его хватка усиливалась, ожесточалась, он руководил ее движениями, размеренно и плавно, медленно, растягивая. — Знаешь, Кэсс, я думаю нам надо чаще проводить вместе время. — протяжно, но с густой серьезностью молвил он. Кэсси вдохнула, задержала и не ответила. Он приблизился, второй рукой обвивая ее шею, губка выпала у нее из руки. Ладонь у него была ледяная и влажная, будто змей, будто он сейчас крепче закрутится вокруг ее шеи, и задушит, украдет воздух. Он с угрожающей нежностью гладил большим пальцем, будто ласкал перед ударом. Его влажное, липкое присутствие, со всех сторон, и воздух совсем заполнился этой лимонной вонью, жгущей нос и горло. — Пусти. — судорожно выдавила Кэсси, и почувствовала как он позади нее усмехается. — Не хочу. — тихо, низко ответил он, и его рука сильнее надавила на ее шею. Она непроизвольно запрокинула голову и зажмурила глаза. Будто его нет. Запах, запах лимонов. Лимонное дерево. Lemon tree, very pretty and the lemon flower is sweet, but the fruit of the poor lemon is a thing one cannot eat! — Страшно? Не бойся. — он наклонился и произнес ей прямо в ухо, и это заставило ее скривиться и закрыть глаза сильнее, от горячи и влаги его лобзающего шепота. — Отпусти. — прошипела Кэсси, сквозь страх, сквозь мерзость, унижение и обиду. — Не пущу, — передразнил Дамиан, и еще крепче сжал ее запястье. — А мне не нравится, Кэсси, что ты начала мне перечить, может мне тебя проучить? Он отпустил ее шею, снова обхватил, сильно, и потянул на себя. Он склонился над ней, весь сгустился, этот его запах — земли и скошенной травы, расползся вокруг нее, и слился с лимонным мылом, и ей казалось, сейчас она не выдержит и ее стошнит. Господи, а ведь тогда так много еще придется оттирать! Обида и омерзение подступили к глотке, и она хотела ударить и плакать от того, что ударить никогда не сможет. И эта вонь, и этот мигающий свет, словно пульс или моргание, все это раскалялось, краснело и душило. Воздух будто бы тоже сгустился, и будто иссяк, нечем было вдохнуть, некуда было даже крикнуть. Она хотела резко дернутся и выскользнуть, но не могла. Дамиан наклонился ближе и она почувствовала как он намеренно прижимается щекой к ее волосам, и ей стало так отвратительно, так горячо обидно, что она желала, чтобы земля разверзлась и поглотила ее, но тут, вдруг… — Ай! Он отскочил. Красная искра появилась из Кэссиной ладони, рикошетом оттолкнулась от стены и обожгла ему щеку. Кэсси повернулась, потирая шею, с глазами открытыми в удивлении. Дамиан оглянулся, но так и не нашел, откуда мог появиться огонек, и прежде чем они могли промолвить хоть слово, дверь отворилась, а из нее медленно, твердо шагая, материализовалась Миссис Армстронг. — Блэк, — нехотя позвала Директриса. — К тебе посетитель. Кэсси нахмурилась в удивлении, вытерла влажные руки юбкой, и поспешила за Армстронг. Выходя, она взглянула на Дамиана, который удивленно поднял бровь и скрестил в привычном жесте руки, вальяжно опираясь на не домытый кафель. Отвернулась, ускорила шаг. Что угодно, только не Дамиан. И если жизнь сейчас предоставляет ей отсрочку, она примет ее с благодарностью, кто бы этой отсрочкой не являлся. За все десять лет в приюте к ней ни разу не приходили. Ни одного письма с какой-нибудь красочной маркой и «люблю, помню» в подписи, ни одной посылки, ни одного, даже минутного, телефонного звонка. Будто не было ни одного человека знающего о ней, помнящего. Армстронг повела ее наверх, в свой кабинет. Крутыми поворотами лестницы Кэсси отмеряла время до прихода, ей было одновременно совершенно наплевать и слегка интересно, что случится, когда они прибудут. Искоркой вспыхнула надежда — быть может Лиз вернулась за ней, уговорила приемных родителей забрать Кэсси с собой. — Держи спину прямо, — процедила Армстронг, перед тем как открыть дверь кабинета. — И веди себя подобающе. — Да, мэм. Надежда была молниеносно потушена, когда Директриса открыла тяжелые двери кабинета, и Кэсс увидела не привычный золотистый силуэт Лиззи, а высокий и устало сгорбленный, серо-землистый плащ, а потом и такую же, с проседью, овсяную голову незнакомого мужчины. Армстронг настойчиво повела ее за руку к гостю, и он обернулся, показывая лицо. Серебристые шрамы разрисовывали его черты, и выглядел он еще достаточно молодо, но уже будто бы видел многое, ведь в уголках глаз и меж бровей — тени морщин. Глаза его были шоколадные, приветливые, хотя и были под ними утомленные круги, но Кэсси так легко не поверит физиогномике. Жизнь — борьба. Они тебя, или ты их. Он улыбнулся, а Кэсси недоверчиво собралась и выпрямилась, готовясь обороняться. Наверняка, какой-нибудь директор, какого нибудь вшивого исправительного интерната, или какой-нибудь инспектор каких нибудь служб опеки. Она таких видела много, и видела как благоговейно и влажно Миссис Армстронг обращалась к ним со своим «уважаемый Мистер…». Армстронг направила на нее свой выжидательный, осуждающий взгляд. Вести себя подобающе, да, да. Кэсси, в проявлении мелкого саботажа, смотрела на плюгавого господина и не вымолвила ни слова. — Простите нас, Мистер Люпин. Учим, учим ее манерам, и все никак не можем добиться прогресса. — с натянутой улыбкой, сквозь зубы произнесла Армстронг, и сжала Кассиопеино запястье. Господин добродушно улыбнулся. — Ничего, ничего. Я понимаю. — сказал он тихо. Голос у него был теплый и мягкий, приятный на слух. Мужской и глубокий, но не бас, а скорее, может быть, тенор. — Кассиопея. Поздоровайся. — напористо прошептала директриса, и Кэсси хотела закатить глаза, но сдержалась. Быть может, если она получит сейчас выговор, ей не придется возвращаться к Дамиану сегодня? — Здравствуйте. — без энтузиазма протянула Кэсси, пренебрежительно растягивая а. — Здравствуй, Кэсси. — ответил Мистер… Как его? — Я вас оставлю. — удовлетворенно, но все еще с раздражением сказала Армстронг, Мистер Как-то-там кивнул, и Кэсси услышала звучный хлопок закрытой двери. Наступила неловкая, громкая тишина, слышно было грохот и крики происходящей внизу драки и мерное гудение электричества. Кэсси смотрела на мужчину, он на нее, и она решила, что нападение — лучший метод обороны. — Если вы меня хотите в какую-то спецшколу для хулиганов забрать, знайте, я не пойду. — со всей имеющейся бравадой заявила Кэсси, скрестив руки. Господин улыбнулся, будто вспомнил что-то приятное, и облокотился о письменный стол. — Я здесь не для этого. — мягко сказал он, будто аккуратно, чтобы не спугнуть. — Ну и для чего же тогда? — фыркнула Кэсси. — Наверняка вам уже Миссис Армстронг рассказала какая я плохая и непослушная. Господин издал сдавленный, короткий смешок. — Она рассказала мне, что ты любишь поджигать парты. — будто слегка, добродушно дразня, признался он. Кэсси оборонительно нахмурила брови. — Да я не знаю, как это случилось! Я просто положила руку и-бах!(тут она показательно всплеснула руками.)- она горит! Да, впрочем, вы и так ничего не поймете. — вспыхнула, будто упомянутая парта, Кэсси, и закатила глаза. — Наоборот. Я прекрасно понимаю. — спокойно, доброжелательно и тихо сказал он, а Кэссин гнев потух, и его заменило удивление. — Как это? Мужчина извлек из внутреннего кармана плаща продолговатый кусок дерева, палочку, с одной стороны острую, а с другой (по-видимому, это была рукоятка) законченную шариком, похожим на брюшко паука. Он взял эту деревянную булавку, направляя острый конец (да, обратная сторона — рукоятка), и произнес какое-то слово, наверное, латинское, и вдруг, зонтик Миссис Армстронг, мирно покоившийся на противоположном столу диване, взмыл в воздух. Кэсси набрала в удивлении полную грудь воздуха. — Как… Вы это делаете? Господин опустил зонтик обратно на ложе, и спрятал палочку в плащ. Он протянул Кэсси руку, она вздрогнула и инстинктивно отпрянула, а он доброжелательно, будто говоря «я пришел с миром», ей улыбнулся. В коричневой глубине его глаз замерцал огонек сострадания, взгляд еще больше смягчился, а Кэсси, выходя из загнанной в угол позы, недоверчиво, но менее испуганно, дала ему свою руку. Он коротко, дружески, сжал ее, рука у него была на удивление тепла. Кэсси слегка расслабила оборону. Заметив, он так же осторожно и сочувственно предложил: — Пройдемся?