disintegration // разрушение

— Музыка? — Нет. — Окей Тишина. Так прошли первые плюс-минус сорок пять минут их поездки. Сириус появился в половине десятого утра, когда Ремус заряжал оружие и готовился — гордясь тем, что пришел рано, конечно, и ни в малейшей степени не помогая. Если не считать странного замечания или краткого, напряженного разговора о том, через какой город они проезжали, в основном они молчали. Ремус, который в принципе провел последние 24 часа, готовясь к двухдневному путешествию из ада, был довольно расстроен этим. Конечно, через пятьдесят минут он впал в свое обычное раздражительное состояние из-за аукс-кабеля. — Давай, — сказал Сириус после пятиминутного молчания. — Ты же любишь музыку, верно, красавчик? Губы Ремуса сжались в напряженную линию, и Сириус застонал. — Ну и как мне тогда тебя называть? — Лучше Люпином, — беззаботно сказал Ремус. — Если ты должен. Сириус что-то проворчал себе под нос, но продолжил свою тираду. — Ладно, Люпин, — сказал он, делая ударение на этом слове. — Ты же любишь музыку, верно? Я полагаю, у тебя есть жизнь за пределами желания покончить с моей? — Само собой, есть, — отрезал Ремус. — Позволь мне подключиться. Ремус приподнял бровь, отказываясь смотреть на него, не отрывая глаз от дороги. — Я думал, ты сказал, что я могу выбрать музыку. — Ты можешь. В этом и прелесть стриминговых площадок, Люпин; ты можешь слушать что угодно. Ремус удержался от резкой реплики «я-знаю-как-они-работают» и просто вздохнул, потянувшись, чтобы нащупать свою стереосистему. Он передал шнур ухмыляющемуся Сириусу, как бы ему не хотелось это признавать. Он провел последний почти час, не сводя глаз с дороги. Было легче просто игнорировать его присутствие, чем пытаться смириться с ним. — Ладненько, — сказал Сириус, печатая что-то на своем телефоне. — Запросы? Ремус посмотрел вниз и прищурился: у Сириуса был новейший айфон. Он выглядел блестящим и новым. Он переключился на свой домашний экран, и Ремус случайно увидел фотографию Сириуса и темнокожего мужчины, чьи волосы были в беспорядке, с одинаковыми ухмылками, когда он нажал на спотифай. — О, так ты, значит, не исчезаешь на фотографиях? — пробормотал Ремус и услышал, как Сириус хрипло рассмеялся. — Знаешь, — сказал Сириус, — ты так мало знаешь о культуре вампиров, что я даже не уверен на 100%, что это шутка, — он помолчал секунду, рассеянно постукивая большими пальцами по бокам телефона. — Ты, наверное, удивлен, что у меня вообще есть телефон, да? Он сформулировал это как шутку, но поджавшаяся губа Ремуса сразу отбросила веселье. — О боже. — Первая была шуткой, — тихо сказал Ремус. Сириус громко рассмеялся. — Чему вас вообще учат в… школе охотников? — сказал Сириус с видом полного недоверия. — Что вы убиваете людей? — Эх, — пропищал Сириус, махнув рукой. — Формальность. В нас гораздо больше, чем это. — Я поверю в это, когда увижу. Он видел, как Сириус смотрел на него долгую холодную минуту, прежде чем вздохнуть и снова поднять телефон, решительно оставив эту тему из-за вчерашнего разговора «вгрызаться друг другу в глотки». — Запросы? — повторил он. Ремус поджал губы, сворачивая на круговую развязку. — Я чувствую, что ты будешь осуждать любого, кого я предложу, так как ты пережил их всех. — Не буду, только если это не Никельбэк. Ремус серьезно рассмеялся над этим, но замолчал, как только понял это, и выдавил: — Поп-культура так жестока к ним. Я подумываю запросить их прямо сейчас. Он услышал улыбку в голосе Сириуса. — Я реально вылечу из этой машины. На секунду Ремус забыл, что это именно то, чего он должен был хотеть. — Ладно, — сказал Ремус, на мгновение задумавшись. — Как насчет... Боуи? На любителя или как? Сириус тут же охнул, яростно тыкая в своем телефоне. — Нет, я одобряю. Хороший вкус, хороший вкус. Жизнь с Зигги Стардастом была незабываемым опытом, скажу я тебе. Ремус сдержал желание расспросить подробнее, хмыкая и нейтрально кивая. — Дэвид... — снова пробормотал, прокручивая страницу. — Он был хорошим любовником. Голова Ремуса резко повернулась, чтобы наконец-то посмотреть ему в лицо. — Ты не спал с Дэвидом Боуи. Сириус разразился лающим смехом, и вступительные звуки The Jean Genie разнеслись по машине. — Я мог бы спать с Дэвидом Боуи. — Ты придурок, — прохрипел Ремус, улыбка появилась на его лице, когда он снова повернулся, чтобы посмотреть на дорогу. — Ты абсолютно точно не спал. — Ладно, я не спал, но я чертовски хотел видеть твое выражение лица, — сказал Сириус, усмехнувшись, и начал постукивать пальцами по коленям в такт. — Хотя видел его несколько раз. Что за легенда. — Ммм, — промурлыкал Ремус. — Действительно легенда. Разговор сменился комфортной тишиной, наполненной звуками Дэвида, пока Сириус ставил в очередь различные песни разных эпох. В конечном итоге они смешивали Led Zeppelin, T. Rex, Pink Floyd с восьмидесятыми и The Smiths, одной песней Билли Айдола, которую Ремус, к удивлению, не ненавидел, и — вступительные тона Gimme! Gimme! Gimme! устроили Ремусу самый большой шок в его жизни — ABBA, которые, по-видимому, были тайной страстью Сириуса, кто, дословно, «прожил слишком долго, чтобы быть претенциозной пиздой, привязанной к определенному жанру в музыке». Где-то в середине Voulez-Vous у Ремуса зазвонил телефон. — А, — сказал он, безрезультатно пытаясь дотянуться рукой до заднего сиденья. Машина слегка вильнула. — Это не рабочий. Сириус положил свой телефон на приборную панель и повернулся, чтобы дотянуться до телефона Ремуса, очевидно, легко его обнаружив. Он перевернул телефон и, прищурившись, посмотрел на экран. — Это Доркас? — Нет... кто-то по имени Лили? — О, черт, — сказал Ремус; он забыл сказать ей, что едет. — Дай мне. — Кто такая Лили? — Отдай телефон, Сириус! — Зачем, привет, Лилибет! Он прижался к окну, чтобы его не достали цепкие руки Ремуса, и ухмыльнулся в телефон, откуда Ремус мог слышать неразборчивый голос Лили. Он убавил громкость музыки и хмуро посмотрел на вампира, который отстегнул ремень безопасности, чтобы избежать его; теперь чертова машина еще и пищала. — Ремус? О, да, он тут со мной... кто я? — он недоверчиво посмотрел на Ремуса, и Ремус сердито выдохнул, свернув немного слишком агрессивно, так, что тот резко упал на приборную панель с громким звуком. — Ах... прости, Лилиан, я здесь... Меня зовут Сириус, ты, возможно, слышала обо мне? — он сделал паузу, его лицо превратилось в озорную ухмылку. — О, слышала? — Поставь на громкую связь или я тебя вышвырну. Сириус усмехнулся. — Не весело. Погоди, Лилит, он тут... Он спустился вниз, чтобы удобно сесть на пассажирском сиденье, скрестив ноги, включил громкую связь и поднял телефон между ними. — Ремус? — Лили, привет... — Привет! — воскликнул Сириус, явно находя свое вмешательство забавным. Ремус сердито посмотрел на него и наклонился, чтобы сесть поближе к телефону. — Ремус, ты в порядке? — Да, да, не волнуйся, Лилс, я объясню в другой раз... — Это то, о чем... мы говорили? Ремус вздохнул, когда Сириус оживился. — О чем вы говорили? — Типа того, Лили, я... — О чем вы говорили? Ремус зашипел и протянул руку, чтобы схватить телефон, прикрывая нижний динамик рукой – не сумев вырвать его из хватки Сириуса, соприкоснувшись с ним пальцами. — Заткнись, или я достану кинжал, — пригрозил он, свирепо глядя на Сириуса. Его глаза блеснули. — Детка, ты же знаешь, что это не угроза для меня... Ремус, на мгновение отвлекшись, сумел вырвать телефон из рук Сириуса и поднес его к уху с противоположной стороны. Сириус усмехнулся, но его губы скривились — он выглядел почти впечатленным. — Лили, мы сейчас на пути в Нью-Йорк, — быстро сказал он и услышал, как она ахнула. — О боже, что, ты занимаешься тем делом? — Ага. Она вскрикнула. — Я могу помочь! — Нет, не можешь, — сказал Ремус, и Сириус наклонился. — Он прав, не можешь, — сказал он, и Ремус прогнал его. — Но само собой я увижу тебя. — И ты работаешь с... ним? После... Ремус резко вдохнул и тихо сказал: — Лилс, ты больше не на громкой связи, но он вампир, и все еще может слышать. Сириус, который теперь смотрел в окно, улыбнулся. — Точно, извини, прости, но... да? — К сожалению. — Верно. Хорошо, — сказала она, совершенно не убежденная, затем на мгновение замолчала. — Просто... будь в безопасности, хорошо, Рем? — Он не причинит мне вреда, Лили, — сказал Ремус. — Я ему нужен. — Не это. Ремус прикрыл глаза, наполовину закатив их, чувствуя себя так, словно разговаривает со своей матерью — хотя Лили почти ей и была. — Да, мам. Она рассмеялась. — Ложись пораньше, хорошо поешь. Не позволяй своему мозгу взорваться в присутствии этого абсолютного идиота. — Эй! — усмехнулся Сириус. — Пока, Рем. Дай знать, когда приедешь в город, хорошо? — Мхм. Пока, Лили, скоро увидимся. Она повесила трубку, и Ремус вытянул шею, подняв другую руку, чтобы вынуть телефон и положить его между двумя сиденьями. Сириус все еще сидел лицом к окну, но смотрел на него краем глаза. — Ты мудила, знаешь это? Сириус ухмыльнулся. — Один из нас должен быть. Его телефон оповестил о сообщении, и Сириус немедленно открыл его. — Опять Лили, — он начал зачитывать: — «Мы с тобой позже поговорим, кстати». Мы что, в старшей школе? Телефон снова издал звук, и Сириус прищурился, чтобы прочитать новое сообщение. — «К слову», — прочитал он, — «отсоси мой большой толстый человеческий член, Сириус», — его рот на мгновение расслабился в идеальной «О», прежде чем изогнуться в улыбке, затем в смехе, затем в хрипе, прикрыв рот рукой, чтобы заглушить смех. Он бросил телефон обратно на колени Ремусу и указал, посмеиваясь и кивая. — Мне это нравится, — весело сказал он, и Ремус отвернулся, чтобы скрыть улыбку, появившуюся на его губах, пока Сириус не замолчал, снова глядя в окно; только тогда он отпустил себя. *** Почти через четырнадцать часов они оказались на окраине Нэшвилла, штат Теннесси, где Ремус, откровенно говоря, чувствовал, что развалится, если ему придется проехать еще немного. Поездка, на самом деле, проходила не так уж плохо; это было наибольшее время, которое Ремус когда-либо проводил с Сириусом, и он обнаружил, что у вампира, несмотря на безумное количество энергии (Ремус подозревал, что это все он, а не вампиризм), на самом деле был период спокойствия. Он объявил, что проголодался, около шести часов, и Ремус купил себе немного жирного фаст-фуда в заброшенном магазине посреди гребаного Арканзаса, в то время как Сириус отправился на охоту, пообещав не трогать никаких людей. Ремус, конечно, нихера не верил в его обещание, но решил, что лучше отпустить его сейчас, зная, что он сам будет играть роль закрытого ящика с человеческой кровью рядом с ним еще день, а уж когда они доберутся до Нью-Йорка, он сможет следить за ним повнимательнее. (Сириус предложил принести труп кролика в качестве доказательства, но Ремус не счел это необходимым.) Он вернулся с брызгами крови на воротнике, которая стекала с его рта, предположил Ремус, и был чрезвычайно спокоен, когда день перетек в ранние сумерки, и они ехали по уединенной дикой местности с прекрасным видом. Ремус, слишком ленивый, чтобы выбирать или составлять плейлист, и слишком упрямый, чтобы дать Сириусу полную свободу действий, включил всю свою библиотеку на малую громкость, пока они ехали. Когда сумерки сменились ночью, Сириус время от времени высказывал свое мнение о песне или исполнителе, которое Ремус в большинстве случаев игнорировал (он просто не мог не защищать Флитвуд Мэк, когда заиграли Dreams, что, как он подозревал, было полностью влиянием Лили). Однако Сириус оказался довольно податливым в музыке и практически полностью изменил свое мнение после полного прослушивания Rumours. Это был их последний разговор, около часа назад, когда они проезжали через малонаселенные районы Теннесси, приближаясь к Нэшвиллу. На этот раз, когда Сириус находился так близко, у Ремуса было много времени подумать. Его мысли путались, но тем не менее они колебались между удобством того, что он был рядом (до такой степени, что он совершенно забывал о нем несколько раз), и полной абсурдностью этой же перспективы. Это было странно. Ремус все больше осознавал, как мало он на самом деле знал о реальной культуре вампиров, как бы сильно он не хотел признавать это из-за своего упрямства в принятии правоты Сириуса; он действительно почти ничего не знал о них, кроме их животных инстинктов. Но, видите ли, дело в том, что еще пару недель назад Ремус не думал, что в принципе было что-то еще, что можно было узнать. Это было постыдно ограниченно, теперь он мог признать это, хотя и с сожалением. Всю свою жизнь он придерживался определенной точки зрения, идеи вбивались в него без колебаний; каждый вампир был злым, безжалостным, машиной для убийств, как часто называл их Грюм, но, увы, Сириус был здесь и — он абсолютно ненавидел всеми фибрами своего существа признавать это — доказывал, что он неправ. Для него имело смысл, предположил Ремус (пытаясь рационализировать эту разницу в соответствии с тем, что он теперь понимал свои собственные предрассудки), что жизнь заканчивается смертью, и, следовательно, его концепция вампиризма не совпадала с его концепцией жизни, потому что, ну, они были мертвы. Это было очень ясно, как два плюс два равно четыре — ему всегда и до сих пор казалось, что так и должно быть, серьезно. Эти два понятия не должны совпадать; они не должны сосуществовать. Яд от укуса вампира, выражаясь метафорически, отравлял душу — а что такое жизнь без души? Жизнь без души лишена управления и человечности; она стремилась к чистой бойне и животной жажде выжить вместо доброты, сочувствия или вины. И да, Сириус тоже соответствовал этим вещам — Ремус был свидетелем того, как он действовал в чистой бойне, а его аура олицетворяла животную похоть, — но в то же время он был здесь, спокойно сидел рядом с Ремусом, скрестив ноги и постоянно двигаясь и ерзая; смотрел в окно, любуясь видом, с телефоном в руке; плыл через опыт, дружбу и многое другое, олицетворяющее жизнь. Он не выживал или просто существовал, как думал Ремус раньше; он жил. Его новое присутствие в жизни Ремуса шло вразрез со всем, во что он верил, всем, чему он когда-либо учился у людей, которые забрали его, вырастили, обучили, тренировали; и даже если он чувствовал, что может физически, Ремус не был уверен, что хочет отучиться от этих убеждений. Потому что, если он это сделает, что это значит для него и Сириуса? Где это оставляло их, кроме как в неловкой серой области, где охотник в Ремусе хотел заколоть его, но эмпат в нем — человек в нем — хотел продолжать искать проблески человечности, которые отличали его от остальных? Продолжать искать душу, которая должна была быть защищена от яда во время его обращения? Или, возможно, Ремус был полностью и бесповоротно драматичен, хватаясь за соломинку, которой там не было. Это было просто... Ну, каждый раз, когда Ремус закрывал глаза, он видел ковен, который Сириус убил для него. Каждый раз он снова ощущал прикосновение губ Сириуса к своему горлу — совершенно неопасное, незнакомое в своем отсутствии угрозы, — прикосновение его зубов к голой, непроколотой коже. Каждый раз это ломало крошечный кусочек кирпича в стене, которую он воздвиг между ними восемь лет назад. Эти мыслительные процессы (которые крутились в его голове уже по меньшей мере девять часов) всегда заканчивались компромиссом — твердой, успокаивающей верой в то, что все это закончится в течение нескольких недель, что он сможет вернуться к тому, как все было раньше. Что он сможет восстановить свою стену. Что это не было чем-то невосполнимым. Потому что, честно говоря, больше всего на свете он просто боялся того, что было на другой стороне. Ремус заехал на грязную парковку мотеля, закончив один из этих циклов размышлений, и Сириус оживился. — Все на сегодня? — спросил он — первое, что он сказал примерно за час. Ремус кивнул. — Я устал, — пробормотал он, поворачивая ключи и хватая свои вещи из под ног. — Если мы отправимся завтра рано утром, думаю, сможем добраться до Нью-Йорка к закату. Сириус вышел из машины, захлопнул дверцу и натянул капюшон куртки. Он выглядел странно маленьким, и Ремус почувствовал, как внутри у него закружилась ненависть, по причине, которую он не мог понять. За стойкой была дружелюбная молодая женщина с длинными каштановыми волосами, которая одарила их успокаивающей улыбкой, как только они вошли. Сириус притормозил, чтобы пропустить Ремуса к столу первым. — Добрый вечер, — тепло сказала она. — Чем я могу помочь? — Привет, — сказал Ремус, одарив ее улыбкой, несмотря на усталость. — У вас есть свободные комнаты? — Должны быть, — сказала она, поворачиваясь, чтобы что-то напечатать. — Хотя сегодня вечером было довольно оживленно — много людей едет на фестиваль поблизости, думаю. Одна кровать? — спросила она, переводя взгляд с Сириуса на Ремуса и обратно. Ремус разинул рот. — Нет... нет, я, э-э... — он нахмурился, со стыдом поняв, что даже не знает, спит ли Сириус. Это не было незнанием вампирских штучек; они могли спать, но в этом не было необходимости. Примерно, как они могли есть, но им это не было нужно, чтобы выжить — и все же Сириус все еще любил чизбургеры, или что он там, блять, сказал в клубе. Ремус обернулся и бросил на него взгляд, и брови Сириуса слегка дернулись, нахмурившись. Он кивнул, и Ремус обернулся. — Две, пожалуйста. — Ладненько, — сказала она, долго печатая; ее лицо исказилось, и Ремус знал, что она собиралась сказать еще до того, как она это сделала. — Ах, мне так жаль, но сегодня у нас нет свободного номера с двумя кроватями. Ремус выдохнул. — Ладно, э-э... — У нас есть пара свободных двухместных номеров? Ремус моргнул. — Можете дать нам минуту? — он повернулся и пошел в сторону входа, и Сириус последовал за ним. У него в голове пронеслись миллионы мыслей, но первое, что вырвалось на одном быстром вдохе, было: — Тебе нужно спать? Сириус моргнул, на мгновение опешив. — Ну... в смысле, нет, но я бы очень так хотел, если ты, блять, не возражаешь? Ремус застонал и потер глаза руками. — Но тебе не нужно… и вообще, почему ты спишь? — Бессмертие надоедает, хочешь верь, хочешь нет, милый, — взволнованно прошипел Сириус в ответ, и Ремус опустил руки и нахмурился. — Ты не можешь висеть на потолке или что-то в этом роде? — Сколько раз, Люпин, я не могу превращаться в гребаную летучую мышь... — Так и что нам делать?! — сердито прошептал Ремус. Сириус фыркнул, театральным жестом вытаскивая телефон и агрессивно печатая. — Ближайший мотель в получасе езды, — сказал он через мгновение, и Ремус кивнул. — Мхм. Ладно, хорошо. Сириус нахмурился. — Ты не можешь сесть за руль, — сказал он так, будто это было очевидно. Ремус прищурился. — Почему нет? — Я... ты устал! Ты едва на ногах стоишь... Слушай, я поведу... — Ты не поведешь мою машину. Это было сказано с таким пренебрежением, что Сириус фактически отступил назад с чистым недоверием на лице. — Ты... поверить не могу, ты ведешь себя как ребенок, что я сделаю с твоей гребаной машиной за полчаса езды?! — Ровно ничего, потому что ты не поведешь. Я поведу, я в порядке... — А когда ты заснешь за рулем и мы разобьемся? Ремус поднял брови. — Ну, с тобой все будет в порядке, мистер Бессмертие, и ты все равно хочешь моей смерти... — Во-первых, ты не умрешь, пока мы не закончим это дело, и ты определенно не умрешь в чем-то столь недостойном, как гребаная автокатастрофа... — Боже, — прошипел Ремус, закрывая глаза и потирая виски; он действительно чувствовал, что вот-вот упадет. — У них есть диваны или что-то такое? — Если ты просто позволишь мне сесть за руль... — Нет. Сириус сделал глубокий вдох, пытаясь успокоиться, закрывая и открывая глаза. — Ты такая ебучая проблема, — сердито сказал он, развернулся и направился обратно к столу с таким сердечным видом, что девушка за стойкой выглядела слегка испуганной. Он поговорил с ней минуту, несколько раз кивнул, прежде чем повернуться, чтобы вернуться обратно. — Там есть... — он скривил лицо от боли. — Скамейка. Она сказала, что даст нам подушки, чтобы было удобнее. Ремус моргнул. — Для... — Для меня, само собой, потому что не дай бог вампир заслуживает нормальную, блять, кровать, — с горечью сказал Сириус, прежде чем толкнуть Ремуса плечом, чтобы он пошел заплатить. Он заплатил за двуспальную кровать, с обещанием, что запасные подушки и одеяла будут доставлены в течение пятнадцати минут, и продолжил свой путь, даже не потрудившись вернуться за Сириусом, который последовал за ним спустя несколько минут с непрекращающимся ворчанием, в котором Ремус уловил «ебаный гроб», «я собака, что ли», и «нахуй Америку». Ремус направился в ванную, чтобы переодеться и почистить зубы, как только они добрались до комнаты, не обмениваясь ничем, кроме напряженных взглядов с Сириусом и неловкого прикосновения рук, когда они проходили мимо друг друга, когда Сириус шел в ванную (вампиры тоже чистят зубы, как узнал Ремус). Подушки и одеяла прибыли, пока Ремус был там, и он вернулся, чтобы посмотреть, как Сириус разложил их: две, чтобы лечь, и одну под голову, сверху было довольно потрепанное старое одеяло, которое выглядело так, будто оно скорее вызывало зуд, чем согревало или успокаивало. Ремус забрался в свою собственную кровать – которая, оглядываясь назад, была очень удобной — и закрыл голову руками, пытаясь унять головную боль, которая начала формироваться за левым глазом. Он услышал, как Сириус вышел из ванной и выключил лампу, и свет, проникающий сквозь щели между его пальцами, внезапно прекратился, он услышал скрип скамейки, когда Сириус забрался на нее. Ремус убрал руки от лица и положил их рядом, моргая и давая глазам привыкнуть к слабому освещению. Из окна открывался вид на другое заведение и три уличных фонаря, что освещали их комнату слабым искусственным светом, придавая всему слегка голубой оттенок. Ремус лежал, слушая шуршание Сириуса — он пошевелился один раз, дважды перевернулся, и Ремус услышал, как дерево ударилось о кожу, по крайней мере, четыре раза, когда он пытался устроиться поудобнее. Он позволил своим глазам закрыться, но они открылись почти сразу, когда Сириус раздраженно фыркнул. Ремус застонал. — Да ты заебал, просто иди сюда. Все движение прекратилось. — Что? — раздался тихий голос с другого конца комнаты, и Ремус медленно выдохнул. — Это двухместный номер, тут, блять, достаточно места, если я просто... — он придвинулся к самому краю левой стороны, перевернулся на бок, отвернулся и засунул руку под подушку. Они долго сидели в тишине. — Не заставляй меня передумать, Блэк. Он услышал характерный шорох одеяла и шарканье, когда Сириус подошел к кровати; почувствовал, как противоположная сторона прогнулась, когда он забрался внутрь. Ремус отодвинулся как можно дальше, вцепившись пальцами в край матраса, чтобы держать максимальную дистанцию. Он полностью ожидал хотя бы замечания от Сириуса — чего-то дерзкого, чего-то вроде его обычного высокомерного, раздражающего кокетливого поведения — но они просто лежали несколько минут в полной тишине, совершенно неподвижно. Единственным звуком было равномерное дыхание Ремуса. Сириуса, возможно, там вообще не было. И вот снова — ручная, мягкая сторона вампира, которую Ремус, честно говоря, хотел бы не видеть. Его охватила усталость, и он глубже зарылся лицом в подушку, голова кружилась, а воображение металось от одной темы к другой, как это бывает, когда он пытается заснуть; общим знаменателем всех его мыслей сегодня вечером, казалось, было тело рядом с ним. Но опять же, в последнее время он был общим знаменателем всех его мыслей. Ремус, полусонный, перевернулся на другой бок, не открывая глаз. Вопрос вспыхнул в его бредовом мозгу и сорвался с губ прежде, чем он смог остановить себя. — Ты видишь сны? Тихий шепот в бездну ночи. Последовала долгая пауза, во время которой Ремусу показалось, что он, возможно, заснул, прежде чем Сириус ответил. — Что? — Сны? Когда спишь, — повторил Ремус, все еще закрыв глаза; внезапно осознав, как по-детски он звучит, вопрос, пронизанный невинностью, вызванной сном. Кровать сдвинулась. Он почувствовал, как Сириус перевернулся. — Иногда, — ответил Сириус голосом не выше, чем у Ремуса, мягким и милым. Совершенно непритязательным, резко контрастирующим с его натурой. Ремус вздохнул, перевернулся и открыл глаза. Сириус лежал на боку лицом к нему, не более чем на расстоянии вытянутой руки. Его волосы волнами ниспадали на лицо, аккуратно лежа на подушке. Окно было позади него, и сквозь тонкие занавески проникал низкий искусственный свет — он окутывал его ореолом, покрывая его черты какой-то мягкой уязвимостью, которую Ремус никогда бы и не подумал связать с ним. — А что? — прошептал он, как обычно скользнув глазами по чертам Ремуса. Ремус почти жаждал этого. — Я этого не знал, — прошептал Ремус, избегая его блуждающего взгляда. Он очень внезапно осознал тот факт, что Сириус был без рубашки. Его кожа была похожа на мрамор. — Ты многого обо мне не знаешь, красавчик, — прошептал Сириус в ответ, скривив губы. Ремус не мог сдержать легкую улыбку, появившуюся на его лице. Его глаза закрылись. — И постепенно я это осознаю, — пробормотал он, натягивая одеяло до подбородка. Сириус на мгновение замолчал. — Спрашивай меня. Ремус нахмурился. — Что? — Спрашивай меня, — прошептал Сириус, — о чем захочешь. Когда захочешь. У Ремуса перехватило дыхание; он отчаянно держал глаза закрытыми, боясь того, что произойдет, если он их откроет. Он облизнул губы и почувствовал, как Сириус слегка пошевелился. — Я думаю, — снова начал Сириус; голос дрожал от странной нерешительности. — Может быть... мы можем помочь друг другу в чем-то еще, что не связано с убийством вампиров. Ремус тихо промурлыкал, кивая, насколько позволяла усталость. Он еще глубже зарылся головой в подушку, и по крайней мере еще пять минут не было произнесено ни слова. Совершенно спонтанно, опираясь на последние остатки слабой энергии, что была в Ремусе, он пробормотал: — О чем твои сны? Ремус уснул достаточно быстро, чтобы услышать ответ, и даже не был уверен, что хочет его услышать. Он больше ни в чем не был уверен. *** На следующее утро Ремуса разбудил естественный свет. Он спал лицом к окну, и первое, что он заметил, проснувшись, был ошеломляющий, палящий свет солнца. Он прищурился, протирая глаза и давая себе минуту, чтобы привыкнуть; солнце медленно отступало, увлекая за собой свои непрозрачные лучи, и на их месте обнажилась фигура, окруженная ореолом, всего в метре от Ремуса, мягкая и крепко спящая. Сириус. Он выглядел великолепно в пассивном солнце; его волосы блестели на свету, а лицо было спокойным и затененным, глаза с тяжелыми веками, впалые скулы. Солнце, падающее ему на спину, делало его переднюю часть почти священной, настоящей, скрывающей его ото всех, кто стоял на стороне света, и Ремус чувствовал себя странно привилегированным и одновременно странно неудобным. Это было неправильно и правильно в то же время. Ремус, как в тумане, внезапно осознал вчерашнюю ошибку в своих мыслительных процессах. Между ним и Сириусом не было стены. Сириус был стеной. Солнце — жизнь, озарение, просветление ударяли по нему с одной стороны, подчеркивая все, чем он был днем: монстром, вампиром — всем, чему учили Ремуса, чего Сириус легко придерживался. Физически, он никогда не видел Сириуса на солнце, но Сириус на солнце был единственным Сириусом, которого Ремус когда-либо знал. Это был тот Сириус, которого он хотел видеть. Сириус, которого он ожидал увидеть, основываясь на мнениях других людей; никогда не искал своего. И все же он был здесь, на другой стороне, где свет не касался его; и Сириус спал. Он спал на правом боку, положив открытую ладонь на подушку, и это было ново; Сириус, скрытый в тени, Сириус, который был непостижим для Ремуса, который прожил всю свою жизнь, подчиняясь строгим приказам солнца. Линии были размыты, то ли Ремус не видел его раньше, потому что не хотел, то ли Сириус не показывал ему этого. В любом случае, теперь он его видел. С резким вздохом на него нахлынул их вчерашний разговор и реальность того, как глубоко он потонул в этом; однако страха, который охватил его вчера при мысли о том, что кусок стены отколется, не было. Возможно, это было откровением, что бояться больше нечего. Возможно, это было внезапное гипер-осознание человека, что был у него на другой стороне, который, вероятно, был там в течение восьми лет, что избегался и игнорировался. Сириус удивлял его все то время, что он его знал; разница была в том, что сейчас Ремус был внимателен. Может быть... мы можем помочь друг другу в чем-то еще, что не связано с убийством вампиров. Сириус, по сути, предложил Ремусу себя — всего себя, светлую комфортную зону и темную чужую воду — и... возможно, Ремус не хватался за соломинку. Возможно, там всегда было что-то, что-то настоящее и гуманное, но Ремус не обращал внимания. Он не видел его таким, каким видел сейчас. Ремус, наверное, никогда не узнает, что побудило его подойти ближе; протянуть руку, желая прикосновения — любого прикосновения — которое не было связано с основным намерением смерти. Страстное желание, жажда узнать больше, больше, больше. Его пальцы поднялись к верхней части запястья Сириуса, где его рука соединялась с ладонью, и он прижал палец к тому месту, где должен был быть пульс; два пальца. Проверяя воду. Его кожа была теплой. Его кожа всегда была теплой? Его кожа должна быть теплой? Ремус не мог вспомнить. Каждый момент, когда он прикасался к коже Сириуса раньше, был кратким; соприкосновение пальцев с кинжалом, физическая борьба тел, жажда убийства. У него никогда не было времени прикоснуться к Сириусу и подумать об этом. Или... он никогда не позволял себе этого. Его пальцы двигались вверх, так медленно, так легко; наполнено любопытством, как у ребенка, открывающего что-то впервые. Его три средних пальца легли в середину ладони Сириуса, экспериментально проведя по его гладкой коже, и он наслаждался теплом. Сириус слегка пошевелился; Ремус замер, когда тот устраивался поудобнее на подушке и сонно мурлыкал. Он почти отдернул пальцы, пока не почувствовал движение ладони Сириуса — он мучительно медленно сжал свои пальцы поверх его, пока они не коснулись кончиков его пальцев и не прижали их там, не ограничивая, но успокаивая, — самое мягкое взаимодействие, когда-либо разделяемое парой, которая, казалось, общалась только угрозами и насилием. Ремус выдохнул, сам не осознавая, что задержал дыхание, и расслабился, его желудок сделал странное сальто… О. О, блять, нет. Тяжесть происходящего мгновенно послала ударную волну через тело Ремуса, поднялась по его руке и отдернула его пальцы, прежде чем он даже успел осознать чувство, которое обвилось вокруг его груди и сжалось. В горле образовался ком; Сириус слегка пошевелился, и он понадеялся на любого бога, что тот все еще спит. Он как в тумане выскочил из постели и, обойдя комнату, направился в ванную, закрыв и заперев дверь, держась руками за раковину. Его взгляд метнулся в сторону душа — нет, не лучшая идея прямо сейчас. Он повернул оба крана, чтобы вода аккуратно текла, попадая на гладкую белую поверхность раковины, сворачиваясь в канализацию. Он даже не был уверен, что с этим делать. Ремус поймал свой собственный взгляд в зеркале и вздохнул. Этого не могло быть. Этого не могло быть. У него было такое чувство, будто в его голове разразилась битва или прорвалась плотина. Ледяная и обжигающе горячая вода встретились, совсем как в раковине, скручиваясь и сливаясь, пытаясь пересилить друг друга с каждым вдохом. Сначала он обратил внимание на холод. Он полностью осознавал, что его влечет к Сириусу. Ладно, да, хотя и потребовалось некоторое время, чтобы принять, он знал и признавал это. Чисто сексуальное влечение. Ни больше, ни меньше. Для этого и были созданы вампиры, не так ли? Разве безумная красота не была частью их генетического кода — заманить добычу, притворяясь невинными только для того, чтобы развернуться и пролить потрясенную, преданную кровь без угрызений совести? И Сириус полностью манипулировал этим в своих взаимодействиях с Ремусом. Это было не по-настоящему. Он использовал это — его основной тактикой был бессмысленный, нелепый флирт, от которого волосы Ремуса вставали дыбом, а зрение затуманивалось миллионом оттенков темно-красного. Было бы смешно даже намекать на то, что Ремусу могло быть хоть какое-то дело, кроме чистой похоти, до такого бессердечного, жестокого, хладнокровного монстра. Его человечность не позволила бы этого. Ледяная вода падала ему на голову и стекала по челюсти, словно проверяя реальность. Но, сказал маленький дьяволенок на его плече, фигура, сделанная из обжигающей воды, поджигающей кожу до трех градусов, как его нож на шее Сириуса, ты подмазывался к нему, а? Ремус выключил горячий кран и наклонился, чтобы умыться холодной водой. Это продолжалось. Выйди туда и посмотри, как открывается его рот во сне. Выйди туда и посмотри, как падают его волосы, как подергиваются брови. Посмотри, как солнце окружает его ореолом, в какой-то веселой фальшивой демонстрации божественности на человеке, который по своей природе заслуживает этого меньше всего. Потому что теперь это было в его природе, не так ли? Ремус, сердито скрипнув зубами, полностью выключил кран с холодной водой и повернулся лицом к реальности. Его суровой, тепловатой реальности, которая заключалась в том, что он больше не смотрел на Сириуса, а видел только убийцу, монстра; он все еще, бесспорно, был всем этим, но, смотря на Сириуса сейчас, он видел больше. Он видел личность, видел интересы и чувства — настоящие, человеческие чувства. Он видел шанс узнать больше, и ему захотелось им воспользоваться. Ему не нравился Сириус — ни в малейшей степени, он терпеть не мог этого ублюдка, — но... ему очень хотелось узнать, сможет ли он это сделать. У него было страстное желание покончить с этим; желание обладать им, всем им; больше не только плохими сторонами; им самим. У Ремуса было достаточно человеческих отношений, чтобы понять разницу между похотью и невинным желанием, и, благослови господь беднягу, он был по-настоящему измучен и тем, и другим. Для начала — со своего нынешнего положения, стоя теперь у их кровати после путешествия (вызвано маленьким дьяволом, который был невероятно доволен собой), которое Ремус едва помнил, он понял, что, возможно, самое главное, он больше не смотрел на Сириуса с желанием убить. На самом деле он, скорее всего, не желал убивать его в течение долгого, долгого времени. Он резко вдохнул, взгляд скользнул по отвисшей челюсти Сириуса, гладкой коже его локтя и предплечья. Дремлющие вены, которые все еще выступали на напряженной руке, которая перевернулась и теперь сжимала подушку. Кончики его проворных пальцев. Даже его ногтевые пластины были идеальны. Ремус даже не подозревал, что ногтевые пластины могут быть уродливыми или красивыми — это ногтевые пластины, — но у Сириуса были, несомненно, красивые. Как и все остальное в нем. Взгляд Ремуса против его воли упал на очертания его тела, изогнувшегося на тонком одеяле, похожем на одну из тех статуй, тщательно вырезанных в мраморе. Он избегал обнаженной груди Сириуса — одеяло было натянуто только чуть ниже сосков, — но изгиб бедра заставил его побледнеть. О, это было плохо. Это было плохо. — Я думал, что вампиры должны наблюдать за тем, как спят люди, а не наоборот. Ремус внутренне подпрыгнул — его глаза бесстыдно поднялись вверх, чтобы встретиться со светло-серыми глазами Сириуса. Этим утром они были темнее, и его голос, хотя и по-прежнему безупречный, был слегка хриплым и грубым. От этого у Ремуса запорхали бабочки. Он всерьез подумывал о том, чтобы выпрыгнуть из окна. Со второго этажа можно насмерть? Это казалось стоящим того, чтобы попытаться. Сириус перевернулся на бок, приподнялся на локте, и одеяло упало ему на бедро. Ремус кашлянул и сделал вид, что его это не беспокоит, повернувшись и порывшись в каких-то бумагах на прикроватном столике, которые были — как оказалось — даже не их, а письмом с подробным описанием всех контактных данных мотеля, рекламой автомобильного склада и брошюрой пиццерии дальше по дороге. Ремус внимательно изучил меню пиццы. Он услышал смех Сириуса. — Из тебя вышел бы дерьмовый Эдвард Каллен, — раздался у него за спиной насмешливый голос. Ремус резко повернул голову, чтобы встретиться с ним взглядом, и увидел, что тот не сдвинулся с места, но на его лице появилась хитрая ухмылка. Ремус усмехнулся. — А из тебя хороший? — сказал он, подняв брови. — Разве они не питаются кровью животных? Ты устроил истерику из-за того, что тебе пришлось бы съесть крысу. — Они отвратительны! — воскликнул Сириус, и Ремусу пришлось сдержаться, чтобы не рассмеяться. Он поднялся и пересек комнату, чтобы действительно быть продуктивным, моментная паника прошла. Сириус проследил за ним взглядом через всю комнату. — Хотел бы я, чтобы ты, блять, знал, Люпин. Это все равно что пить мочу. — Выпил много мочи в свое время, да? Сириус разразился смехом и одним движением плюхнулся на спину, слегка подпрыгивая. — Боже, как бы я хотел убить тебя. — Ага, — сказал Ремус, бросив на него презрительный взгляд через плечо; только для того, чтобы он смягчился, как только вернулся к сортировке содержимого своей сумки. — Я тоже. Тяжесть этих слов повисла в воздухе, пока Сириус не встал, чтобы принять душ. Дверь захлопнулась и, казалось, разрушила все, что, как думал Ремус, он знал, пока не оказался в руинах, с кирпичом в руке, пытаясь собрать кусочки вместе. *** После этого разговора между ними не было произнесено ни слова, кроме предложения Ремуса пойти позавтракать в закусочную за углом и неопределенного одобрения Сириуса. Поэтому они пошли проверить, сложили свои вещи в машину Ремуса и пошли, как он и предложил, в закусочную; теперь Ремус сидел напротив вампира за столом. Перед ним стояла тарелка с французскими тостами, в то время как Сириус (который шел под зонтиком и все еще был в темных очках внутри заведения, что было дико неловко) отказался от еды, но заказал черный кофе, который остался практически нетронутым в пользу непрозрачной бутылки с водой, где определенно не было воды. Ремус хотел спросить, что именно там было, но не был уверен, что хочет знать ответ. (Он напомнил себе, наверное, в десятый раз с того утра, что смешно ожидать, что хладнокровный убийца будет нравственным только из-за его глупых, бессмысленных чувств, но все равно не мог заставить себя задать вопрос.) Примерно здесь к нему вернулся разговор прошлой ночью, в его туманном, полусонном состоянии. Спрашивай меня о чем угодно, сказал Сириус. И, что ж, у Ремуса определенно были вопросы. — Почему ты такой тихий? Возможно, он мог бы начать с гораздо более сильной точки. Сириус впился в него взглядом через темные очки. — Что? — раздраженно спросил он. Ремус пожал плечами, откусывая кусочек от своей еды. — Обычно ты... знаешь, — сказал он, жестикулируя. — Огромный старый придурок. Я жду ехидного комментария, а его все нет. Он снял солнцезащитные очки, чтобы показать, как он закатил глаза, этот драматичный мудак, и сделал еще один глоток из своей бутылки. Ремус ждал. Через мгновение он поднял глаза и усмехнулся; очевидно, не ожидая, что Ремус на самом деле хотел ответа. — У меня жажда, окей? — угрюмо сказал он. Ремус побледнел. Он ожидал ехидного комментария по поводу своего ехидного комментария об отсутствии ехидных комментариев и только подготовил ответ. Он прикусил губу, глядя на свою еду. —О. Эм... Прости? Сириус многозначительно посмотрел на него, прикрыв тяжелые веки, но приподняв брови, а затем издал сухой, но искренний смех, качая головой. Ремус почувствовал, как уголки его рта приподнялись, и затолкал в себя еще еды, пока не успокоился. — Прошлой ночью было не особо на что охотиться, — сказал он в качестве объяснения несколько мгновений спустя. — А то, что там было, ни капельки не достаточно. Это все, что у меня осталось, — он помахал бутылкой. Ремус нахмурился, внезапно осознав свое теплое, бьющееся сердце. — И... и я...? — спросил он, не закончив вопроса, но Сириус, казалось, уловил его суть и покачал головой. — Все в порядке, — сказал он. — Я достаточно взрослый, чтобы не обращать внимания на желание вцепиться в каждую глотку, которую вижу. Хотя ночью твой пульс был довольно раздражающим. Во второй раз за последние пять минут Ремус почувствовал необходимость извиниться за то, в чем определенно не был виноват. Это означало, что Сириус, вероятно, тоже поймет и будет дразнить его; тогда он, вероятно, покраснеет, его пульс ускорится, и возникнет больше насмешек... нет, нет, было гораздо безопаснее сфокусироваться на первой половине, чем на второй. Он удовлетворился простым гримасничающим «Очаровательно» и снова впился в свой тост. Сириус резко, почти раздраженно выдохнул носом и посмотрел в сторону, в окно, где солнце было неприлично ярким для 9 утра. Облако сдвинулось, и солнечный луч упал на одну сторону скамьи. Сириус посидел так мгновение, а затем небрежно скользнул на другую сторону. Ремус все это время не спускал с него глаз. — Итак, — сказал он непринужденно. Сириус приподнял бровь. — Как получилось, что ты так легко можешь выходить на солнце? — Да у нас сегодня много вопросов? — сухо сказал Сириус из своего угла; в тени с этой насмешливой ухмылкой он действительно выглядел довольно угрожающе. А потом он сделал глоток из бутылки, и все развалилось. — Сам сказал спрашивать о чем угодно, — сказал Ремус. — Вот я и спрашиваю. Узнавание озарило лицо Сириуса, и на мгновение он выглядел обеспокоенным. — Оу... — медленно произнес он, отводя взгляд. — Я думал, ты слишком бредил, чтобы вспомнить хоть что-нибудь из этого. — Нет, я не спал, — беспечно ответил Ремус. — Долго? — ...Когда ты говорил, чтобы я спрашивал тебя? Разве я только что не сказал этого? Сириус коротко кивнул, явно успокоенный; хотя чем, Ремус не мог догадаться. Он лениво махнул рукой. — Продолжай. — Ну, — сказал он, — большинство вампиров, которых я убил, не могли выйти на солнце даже на несколько секунд; прямо или через окно. Сириус фыркнул. — Это потому, что только молодые вампиры достаточно глупы, чтобы попасться охотникам. Ремус приподнял бровь. — Так это из-за возраста? Я вроде как прикинул; я видел нескольких, кто может выдержать несколько минут — один даже продержался двадцать, один раз, — но никогда не видел тех, кто не сгорает через окно. Сириус вздохнул. — Да, из-за возраста. Раньше я получал ожоги третьей степени всего за пять минут на солнце; теперь могу продержаться намного дольше, и это намного мягче. — Но ты пользуешься зонтиком? Он приподнял бровь. — А тебе нравятся ожоги? Ремус сделал паузу, но должен был отдать ему должное. — Справедливо. И сколько тебе лет? Сириус помолчал, слегка поджав губы. Он сделал большой глоток из своей бутылки, а Ремус ждал; он покончил с едой, поэтому вместо этого отхлебнул латте. Кофе Сириуса все еще стоял нетронутым. Он подумывал о том, чтобы попросить выпить его самому. — Я родился в двадцатых, — сказал Сириус в конце концов после того, как поставил бутылку и провел языком по красному пятну, которое задержалось на его губах, как мерло. Эта чувственность вызвала у Ремуса заминку в груди. Он молился, чтобы Сириус этого не услышал. — Так тебе, типа, около ста? — Хорошая работа, считать умеем. — Заткнись, — проворчал Ремус. — Знаешь, ты очень самонадеян, учитывая, что тебе всего сотка. Ты все время говорил, что ты старый, я ожидал, что тебе будет где-то пятьсот с лишним. Губы Сириуса скривились в подобии сдерживаемого смеха, и он наклонил голову. — Да, ну... — Мы родились в одном веке. Это заставило его взорваться. — Едва ли, — усмехнулся он. — Малыш девяностых? Ремус кивнул. — Девяносто третий. Сириус громко застонал, и Ремус поднял бровь. — Что? — Девяностые были невыносимыми. — Неужели? — Ужели, — сказал он, презрительно сморщив нос. — Это было чертовски скучно. Стиль ужасен, а музыка просто пошла под откос. Думаю, хип-хоп еще был нормальным, но все гранж-группы так раздражали. — Хм. Я бы принял тебя за гранжевого парня. Ты выглядишь как мудак. Сириус яростно покачал головой, прежде чем вздохнуть. — Ну в смысле... Я придерживаюсь того, что сказал, я не собираюсь жить... сто лет на этой планете и быть претенциозным к музыке; я не возражаю против них сейчас. Они просто раздражали меня в то время, так что у меня был не самый лучший взгляд на девяностые. Думаю... может, я все еще был в трауре по восьмидесятым. Броскость всего этого была гораздо более... моей. Губы Ремуса скривились при мысли о Сириусе в стиле восьмидесятых. — Разумеется, неон подходил тебе больше, чем белая рубашка? — Я выглядел потрясающе в неоне, спасибо. — Гетры? — Само собой. — О боже, у тебя был маллет? — Ладненько, — сказал Сириус, внезапно собираясь вставать. — Мы уходим. Ремус разинул рот. — Серьезно! У тебя был маллет! Мне нужно это увидеть. Сириус посмотрел на него сверху вниз с того места, где он стоял, хотя за этим взглядом не было настоящей язвительности. — Ты никогда этого не увидишь. Я подожду снаружи, так что допивай свой кофе, а потом, блять, допивай мой, Люпин; не думай, что я не видел, как ты все это время пялился на него. Он оставил на столе десятидолларовую и пятидолларовую купюры и вышел, вежливо кивнув официантке. Ремус смотрел, как он прошел половину автостоянки, прежде чем остановился и поднял зонтик, и отстраненно подумал, что пятнадцать долларов покрывают всю его еду и чаевые. *** — Что ж, — сказал Ремус, забираясь на водительское сиденье своей машины. Сириус поднял глаза с того места, где он развалился со своим телефоном на пассажирском сиденье, положив ноги на приборную панель. Он выглядел ужасно молодым. Ремус подавил желание накричать на него, чтобы он спустил ноги, подойдя к машине с одной темой на уме. — Да? — Четырнадцать часов до Нью-Йорка. И... ну, видишь ли, я не очень подготовлен. Сириус нахмурился. — Что? — Так, когда я обычно приезжаю туда, у нас есть убежища для охотников, — объяснил Ремус. — У Питера тоже есть квартира, которой он не пользуется — очевидно. Но... ну, для охотников там вечно открытые двери. Они могут войти в любой момент. И... ну... — Ты не хочешь, чтобы они видели, что ты работаешь со мной. Это было простое утверждение, но оно прозвучало так горько из уст Сириуса. Ремус остановился. — Они бы не поняли, — сказал он и чуть не рассмеялся над собой, будто он сам понимает. — Они бы убили тебя на месте, ты же знаешь. — Ты думаешь, я не смогу защититься от нескольких охотников? Чем мы занимались восемь лет, Ремус? Использование его имени достигло его ушей и провалилось в яму в животе. Он повернул голову к Сириусу — его ноги были опущены. Он пристально смотрел на него, и Ремус заметил, что его радужки стали темнее, чем обычно. — Слушай, — тихо сказал он, снова глядя на руль. — Я здесь с тобой полностью выхожу из строя. Это не... мы не делаем этого. Я иду за спиной Грюма, Дамблдора, Доркас, потому что... — он глубоко вздохнул. — Потому что это больше, чем я или ты. Глаза Сириуса слегка расширились от эха его слов. Он медленно выдохнул. Ремус продолжал, храбрость взяла верх над трусостью. — Прошлой ночью ты сказал, что, может, мы можем помочь друг другу в чем-то еще, что не связано с убийством вампиров. Я думаю, ты прав. Но для того, чтобы... чтобы избавиться от предрассудков, не только мне нужно понять ваш вид, но и тебе нужно понять наш, и насколько глубоки эти предрассудки на самом деле. Лицо Сириуса было бесстрастным, непроницаемым. Ремус почувствовал одновременно прилив адреналина и ужаса при словесном признании того, о чем думал уже несколько недель. Он почувствовал, что выходит из состояния сильного отрицания и переходит к принятию — он чувствовал, что приближается к обрыву в неконтролируемом свободном падении, — но одно слово Сириуса могло толкнуть его обратно. Это должно было быть командное усилие. — Это чужая земля, Сириус. Совершенно неизвестная для нас. Я сам не знаю, почему я это делаю, честно говоря, но — и не смейся, клянусь богом — я... вижу в тебе что-то. Ты подлый и убийца, но я думаю, что ты мог бы сотрудничать, если бы захотел; и ты мне нужен. Если это собирается сработать, тебе нужно заслужить... хотя бы подобие моего доверия. И я хочу заслужить твое. Пожалуйста. Сириус на мгновение замолчал. Ремус увидел, как он сглотнул, и почувствовал, как холодок страха пробежал по его спине. Он схватился за руль, машина все еще не двигалась. — Ну, — раздался грубый голос минуту спустя. — Подлый и убийца, а? Очаровательно. Ремус почувствовал, как в нем закипает ярость, как в чайнике. — Не смей позволять этому быть твоим единственным выводом из того, что я сказал. — Вроде как это было самое запоминающееся... — Нет, знаешь, блять, что?! — Ремус развернулся на сиденье лицом к Сириусу, глаза его сверкали; он не хотел так сильно повышать голос, но, похоже, это застало Сириуса врасплох, поэтому он продолжил. — Ты не можешь быть настолько, блять, нарциссом, чтобы игнорировать все остальное, что я сказал, в пользу того, что я оскорбил тебя. Это притворство! В этот момент он вскинул руки, и выражение лица Сириуса больше не было бесстрастным, а пролистывало различные эмоции, как слайд-шоу: боль, гнев, удивление, замешательство. — Где это притворство? — сказал он, остановившись на замешательстве. — Я подлый убийца. Ты не ошибаешься... — Потому что ты убил тот ебаный ковен ради меня! — наконец взорвался Ремус, выплевывая каждое слово как яд. Сириус замер. — И ты ходишь в клубы, — продолжал Ремус, кипя от злости. — Ты танцуешь с привлекательными мужчинами и не убиваешь их; ты ешь чизбургеры и любишь музыку, и у тебя есть друзья и... и семья! — он почти зарычал от раздражения и изо всех сил ударил по рулю; гудок просигналил бы, если бы было включено зажигание. — Тебе снятся сны, и ты улыбаешься, жалуешься, и ты просто... ты делаешь все, чего вампир не должен делать, и я просто... я так сильно стараюсь, Сириус, но ты так сильно сбиваешь меня с толку, и я... — он замолчал с напряженным выдохом, голос смягчился от раздражения. Его вены пульсировали энергией, а Сириус был очень, очень неподвижен; лицо каменное, глаза спокойные. — Чего именно, — тихо начал Сириус, — вампир не должен делать? Ремус сухо рассмеялся, склонив голову над рулем. Заставлять меня чувствовать себя вот так, подумал он. Заставлять меня чувствовать себя живым. — Заставлять меня смеяться, например. Губы Сириуса на мгновение изогнулись, затем опустились. Ремус сделал глубокий, долгий вдох, а затем сказал кое-что на две трети смелое и на одну треть очень глупое. — Заботиться, — сказал он, выдавливая слова сквозь зубы, заставляя их проникнуть в его сознание. — Вампиру должно быть все равно. Сириус на мгновение замолчал. — И о чем я забочусь? — Не заставляй меня говорить это. Глаза Сириуса сверкали в глазах Ремуса; он чувствовал себя увиденным, интимно, на уровне, на котором никто никогда не заставлял его чувствовать себя раньше. На секунду Ремус мог бы поклясться, что увидел, как чужие глаза скользнули вниз к его шее, где исчезающий шрам от укуса вампира, который вызвал гнев Сириуса, сверкнул белым и горько-сладким. Тогда он этого не понимал. Теперь — да. Это была не ревность, не собственничество — по крайней мере, не до конца. Ремус вздрогнул и обнаружил, что у него горит шея; не укус, а на два дюйма ниже; ощущение, как Сириус прижимался своими холодными губами к теплой коже Ремуса той ночью в грязном общественном туалете клуба, снова начало гноиться. Воздух стал тяжелым, а Сириус ничего не говорил. — Почему я все еще жив, Сириус? Он чувствовал, что этот вопрос в последнее время перекидывался между ними туда-сюда, и ни один из них не был достаточно храбр или глуп, чтобы раскрыть истинную причину. Сириус стиснул зубы; Ремус наблюдал за тем, как его челюсти двигались в муке, и знал, что они все еще были слишком сырыми; что сегодня он не получит ответа, каким бы он ни был. — Это другое, — прошептал он, и Ремус правда рассмеялся; сухо, горько, неверяще. — Нет, не другое, — он поймал себя на том, что говорит, качая головой. Трудно было поверить, что в последний раз этот разговор происходил всего два дня назад. — Не другое. Сириус выждал долгую минуту, прежде чем заговорить снова. — Ты, очевидно, не очень много знаешь о вампиризме, если думаешь, что мы не заботимся о всяком. — Разве ты не видишь, что именно это я и имею в виду? — спросил он. Он слышал усталость в собственном голосе. — Я думал, что понял тебя, но я больше ни в чем не уверен, Сириус. Я чувствую себя так... словно мне солгали или типа того. Я вижу тебя, и я вижу, что ты такое, и где раньше было сходство... теперь я чувствую, что это две отдельные сущности, и... и я не знаю, что с этим делать. — Тогда кто я такой? — спросил Сириус; тактически, теперь будто бы направляя Ремуса к конкретному ответу. — Ты видишь меня и то, что я есть. Ты ясно дал понять, что по своей природе я подлый убийца, но... кто я? Ремус долго смотрел на него. — Я не знаю, — наконец сказал он. Сириус слегка сдулся. — Но... Я бы хотел это выяснить. Если ты впустишь меня. Очевидно, это был не тот ответ, которого ожидал Сириус; его глаза расширились, а нижняя губа слегка приоткрылась, идеально поджатая. Шок. Человеческое чувство. А Сириус не был человеком — даже не близко, — но, казалось, это щелкнуло в голове Ремуса тогда; то, что так сбивало его с толку. Что не нужно быть человеком, чтобы быть человечным. С семнадцати лет его учили, что никакое чудовище невозможно исправить; каждый вид чудовищ опасен, дик, действует чисто инстинктивно. Его учили, что инстинкт — это единственное, что у них осталось. На самом деле его многому научили, и кто? Охотники, у которых никогда не было времени поговорить с существом? Охотники, которых учили этим предрассудкам их отцы, а тех учили их отцы; а где тут конец? Кто должен был быть тем человеком, который сядет и скажет «хватит»? Кто должен был быть тем чудовищем, которое пожало бы им руку, усадило их у костра и раскрыло их искалеченную, изодранную душу? Кто бы это мог быть, кроме двух идиотов, сидевших в неподвижном грузовике на стоянке закусочной на окраине Теннесси? Они кружили друг над другом почти десять лет, вращаясь по орбитам один вокруг другого, никогда полностью не сливаясь. На пути к столкновению, вместе, как это всегда было и всегда будет. Это всегда закончилось бы здесь. Теперь Ремус это видел. И Ремус был готов стать таким человеком. Страх, который он испытывал вчера, казался совершенно несущественным, когда Сириус смотрел на него таким, каким он был сейчас. Если Сириус ебаный Блэк и дальше собирался доказывать ему, что он ошибается, он с тем же успехом может обратить на это внимание. — Ладно, — последовало тихое подтверждение от красивого вампира на пассажирском сиденье Ремуса. — Ладно. — Ладно что? — Мы поедем в Нью-Йорк и остановимся где-нибудь, где немного меньше охотников, и мы... избавимся от своих предрассудков, как ты очень метко выразился, — Ремус уставился на него, и Сириус облизнул губы, выглядя странно нервным, но уверенным в себе. — Я прекращу притворство. Я не могу обещать, что не буду придурком... — Это не притворство, это просто ты. — ...Но, – сказал он, кривя губы в ответ на замечание Ремуса, но оставаясь твердым, — я могу... научить тебя? О се... своем роде. Так как твои учителя проделали такую невероятно дерьмовую работу. Ремус слегка улыбнулся, не сводя глаз с Сириуса. Воздух был слегка тяжелым. — Да, возможно, ты прав. — И, может, — нерешительно сказал Сириус, — может, ты тоже сможешь научить меня чему-то. — Да, возможно, я мог бы. — И потом мы сможем использовать наше новообретенное доверие, чтобы уничтожить тот ковен; потом ты сможешь вернуться к своим друзьям-охотникам и рассказать им о том, какие вампиры крутые, а я смогу вернуться к попыткам убить тебя. Ремус завел машину, и ему пришлось подавить улыбку, появившуюся на его лице, и замечание «нет, ты не будешь этого делать» по поводу будущих перспектив Сириуса насчет него. — И что, я просто отдам свою жизнь? — Желательно. Ремус усмехнулся, выезжая с парковки. — Я все еще ненавижу тебя, знаешь, — вырвалось из его уст, хотя сейчас это было далеко от истины. Сириус рассмеялся. — Мир перестал бы вращаться, если бы ты не ненавидел. — Ты самое раздражающее существо на планете. — Как и ты. — Я использую тебя только для того, чтобы получить то, что хочу. — Само собой. Ремус выехал со стоянки на дорогу и подумал о том, о чем думал раньше: что он убьет Сириуса Блэка раз и навсегда, когда Сириус Блэк больше не будет ему нужен. Казалось, это было много лет назад, но на деле всего несколько недель. Сколько времени прошло с тех пор, как Сириус попал в ловушку на крыльце и был захвачен в его гостиной? Вечность, если подумать. Это было глупое чувство, правда. Ремус не знал об этом (сознательно) в то время, но Сириус Блэк всегда будет ему нужен. Он поглотил все аспекты жизни Ремуса — до такой степени, что он не мог ни на чем сосредоточиться, ни на каком задании, из-за страха или предвкушения появления Сириуса. Все это было довольно жалко, в общем-то. Они с самого начала стирали линии, не так ли? Тот факт, что Ремусу потребовалось так много времени, чтобы по-настоящему понять это — даже несмотря на то, что на данный момент он наполовину злился на себя, — был смешон; теперь, когда плотина была восстановлена, а вода смыта, казалось, что ясность снизошла на него впервые за долгое, долгое время. Абсолютно ничего не имело смысла; что они делали, почему они это делали; Сириус, Ремус, их предубеждения, их перемирие (в единственном смысле этого слова); его... что бы там Ремус, блять, ни чувствовал к Сириусу, вероятно, меньшее из всего, но это осознание спровоцировало полную разгадку действий, навязчивых идей, охоты и увлечений, которые Ремус не мог объяснить в течение последних восьми лет, до этого момента. Внезапно его осенило воспоминание: его телефонный разговор с Лили. Тогда это не имело смысла, но она была права. Он действительно наслаждался погоней, вниманием, и теперь он знал, почему. И боже, подумал он, она тоже знала почему. Это немного смущало. Ремус почти боялся попасть в Нью-Йорк, зная, что у Лили будет такой насыщенный день из-за этого. — Знаешь, — сказал Сириус, нарушая десятиминутное молчание и поворачивая голову, чтобы посмотреть на Ремуса. — Я не помню, каково это — быть человеком. Ремус прикусил губу изнутри. — Правда? — Нет, — сказал он, делая паузу, будто решая, продолжать или нет. По-видимому, одна сторона победила, и он продолжил. — Я думаю — и не воспринимаю это как какое-либо оправдание перед человечеством, — но я думаю, что самая реальная опасность моего вида заключается в том, что мы становимся склонны к своего рода... Не знаю... Скуке. Ремус поймал себя на том, что затаил дыхание. Он промурлыкал в знак подтверждения. — Я имею в виду, что людям каждый день приносит удовлетворение. Вам приходится так много работать, чтобы просто остаться в живых — вставать, заниматься своими повседневными делами, заставлять свое сердце биться. А для нас оставаться в живых так легко, так естественно, что... ну, в конце концов, ты как бы забываешь, в чем суть. Приятно иметь... напоминание, время от времени. Что-то, что заставляет работать, чтобы остаться в живых; напоминание о том, зачем мы это делаем. Ремус случайно взглянул и увидел, что Сириус склонил голову набок, глядя прямо перед собой на широкую дорогу. Он выждал момент, но когда стало ясно, что Сириус больше ничего не собирается говорить, прочистил горло и заговорил сам. — Что напоминание для тебя? Он сохранял голос нейтральным, лицо бесстрастным, стараясь не позволять вспышкам любопытства исказить свое выражение, и одновременно пытаясь не принуждать его к ответу, как Сириус в предыдущем разговоре; возможно, таким образом, в отличие от него, он получит ответ, который искал (надеялся?). Сириус фыркнул и повернул голову, чтобы посмотреть в окно. — Не заставляй меня говорить это. Ремус не смог сдержать ухмылку, появившуюся на его лице, и инстинктивно отвернулся, чтобы не дать Сириусу взглянуть на него, хотя тот тоже смотрел в сторону. — Что? Его лицо инстинктивно повернулось, когда черные волосы мелькнули в периферийном зрении, и они встретились глазами; Сириус пристально смотрел на него. Спустя долгий момент он заговорил. — Ты, — просто сказал он и достаточно быстро продолжил, чтобы Ремус не смог перебить его. — Потому что мне приходилось работать над тем, чтобы не убить себя каждый день в течение восьми лет, которые я знал тебя, потому что ты просто такой раздражающий. Он снова отвернулся, очевидно, покончив с любыми сантиментами. Ремус надул губы. — Аввв, ты все испортил. — Заткнись. — Ты был почти милым. Это был комплимент. — Я убью тебя, Люпин. Пустые слова. — И теперь... что, ты смутился? — Ремус рассмеялся. — Что это за смена ролей?! Сириус снова повернулся, его глаза потемнели, но теперь Ремус мог отличить его искренне сердитое лицо от притворно сердитого. Он не знал, когда этому научился. Как бы то ни было, в его взгляде не было настоящего жара; Ремус почувствовал бы это. — У меня нет сил. Это единственная причина. Заткнись. — Уверен? Видишь ли, мне кажется, что дерзкий, кокетливый ублюдок был частью притворства, но настоящая человечность делает тебя нервным и мяг... МММ... Машина свернула на обочину — к счастью, это была грунтовая дорога, где не было видно других транспортных средств, — когда Сириус практически набросился на него, зажав ему рот рукой. Ремус кричал и извивался, пытаясь оттолкнуть его — но, конечно же, Сириус был до смешного силен, и в итоге он вскарабкался на колени Ремуса, полностью оседлав его. Руль занимал так много места, что каждая их клеточка была прижата друг к другу. Ремус мог прижаться губами к шее Сириуса одним простым наклоном головы — при условии, что Сириус сначала откроет его рот. Он перестал извиваться и позволил рукам упасть, отчаянно пытаясь полностью покинуть свое тело и освободиться от того, как скрутило его живот, и Сириус подождал минуту, прежде чем медленно открыть его рот, проведя рукой по челюсти и шее. В его глазах мелькнула мания, темная и чарующая. Он без колебаний наклонился вперед, и в мозгу Ремуса произошло короткое замыкание — должно быть, потому что у него на коленях, склонившись к его шее, сидел очень жаждущий вампир, и вместо каких-либо красных сигналов тревоги или страха, все, что он чувствовал, было тепло в местах, где их тела соприкасались, и все, о чем он думал, было он не сделает мне больно, снова и снова, мантра, перегружающая все его инстинкты выживания, наполняющая до краев и подавляющая все рациональные мысли. И он не сделал; он просто задержался над шрамом, его горячее дыхание вызывало у Ремуса мурашки по коже. Он оставался там ровно столько, чтобы свести Ремуса с ума, ровно столько, чтобы Ремус знал, что он может наклониться вперед и соприкоснуться кожей к коже, но не инициировать это сам. Он откинулся назад после этой мучительной тишины, и когда глаза Ремуса снова сфокусировались, он увидел смехотворно дерзкую ухмылку на его лице и впервые за этот день жаждал насилия над Сириусом Блэком и отчаянно желал, чтобы у него при себе был кинжал. — Не, — сказал Сириус не громче шепота. Он наклонил голову в невинном жесте, рот поднялся вверх. — Это все до сих пор при мне. Ублюдок. Ублюдок. Прежде чем Ремус смог подобрать слова — слепо хватаясь в темноте за свой голос, плывущий где-то в бездне, — вампир сладко замурлыкал, откидывая волосы с лица и поворачиваясь к окну со стороны Ремуса, которое было на четверть приоткрыто. Он закрыл глаза и сделал глубокий, целенаправленный вдох; выдохнул через рот и улыбнулся. — И мы остановились в среде обитания оленей, — радостно сказал он, сжимая плечи Ремуса руками. — Боже, так хорошо пахнет. Не так хорошо, как ты, но, знаешь... Ремус закатил глаза и, восстановив движение своих безжизненных конечностей, протянул руку, чтобы толкнуть Сириуса в грудь, приказывая ему слезть. Он со смехом упал на руль; смех был глубоким и прекрасным и вливался в уши Ремуса, как вино. Сириус наклонился, чтобы открыть дверь, и тут он оказался снаружи — Ремус не видел, как он двигался: он просто сидел у него на коленях, а потом его не стало. Он отряхнулся, а затем наклонился, волосы слегка развевались на слабом ветру. — Я буду минут через пятнадцать. Или больше. Ремус фыркнул. — Что... и я должен просто сидеть здесь, на обочине, и ждать тебя? Сириус усмехнулся. — Именно. Никуда не уходи, дорогой. И, подмигнув, он исчез, а Ремус остался — как обычно в последнее время — растрепанный, сбитый с толку и ощущающий себя наполовину сумасшедшим. Мимолетный момент, когда он контролировал ситуацию, снова вернулся к вампиру, и Ремус задался вопросом, почему он вообще удосужился запретить Сириусу вести машину, когда тот уже восемь лет держал одну руку на руле. Сириус Блэк собирается погубить меня, с горечью подумал он, резко проводя руками по лицу. И я собираюсь ему это позволить.