Не убоюсь греха. Том 1

      Август шёл от Тони, пребывая в полнейшем раздрае. Рот так и норовил растянуться в глупой улыбке, пока сердце разрывалось от боли. Губы горели от поцелуев, а ладони всё ещё ощущали тепло нежной, безволосой кожи. Август не думал, что его исповедь перед Тони завершится именно так. Если бы не открытый люк и недавнее ранение плоти, кто знает, как далеко бы они зашли?       Обнимать Тони, гладить его и целовать было сравнимо глотку свежего воздуха. Словно до этого Август находился в горящей избе, где кроме гари и дышать-то было нечем. Впору было почувствовать себя виноватым, устыдиться совершенного греха, но Августу было так хорошо, что ни о каком покаянии он и думать не мог. Ведь Тони сам поцеловал его! Сам! На эти сладостные короткие мгновения Август забыл и о бессонной ночи, и о повесившемся Косте, и о Любаве. Остался лишь Тони, его губы, ласковые руки и сбившееся дыхание. Но теперь чем дальше Август отходил от подвала, тем сильнее становилась удушающая тоска.       Его сердце разрывалось от горя. Хотелось броситься обратно к подвалу, спуститься к Тони и заключить его в объятия, но Август не мог! Эти объятия губили его брак. Следовало с таким же желанием обнимать Любаву, целовать её, ласкать. Чем она была плоха? Заботливая, трудолюбивая и мирная женщина — дар свыше, который должен был принести Августу спокойствие и счастье. Однако близость с ней была отвратительной в сравнении с тем, как здорово было с Тони. Если бы только можно было повернуть время вспять… Тогда бы Август ни за что бы не женился и не побежал к отцу Антонию жаловаться во время той роковой исповеди на то, что Тони его соблазнял.       Как же долго он убеждал себя, что с Тони его связывало лишь бесовское влечение. Если бы всё было так просто, то Август уже давным-давно бы справился с этим и стал нормальным! Он не просто желал тела Тони. Он желал быть с Тони: оберегать его, защищая от брата и прочих недоброжелателей, радоваться вместе с ним и грустить, утирать горячие слёзы, готовить вкусный успокаивающий чай, укутывать в тёплое покрывало и гладить по вихрастой голове. Разве бесы могли наслать подобные порывы, если им было чуждо человеколюбие? Бесы не учат заботе о ближнем и любви, они способны лишь к разрушению. Оттого голова Августа и разрывалась от противоречий, когда он пытался объяснить себе, почему его тянуло к Тони. Неужели на то была воля самого Бога?       Август заставлял себя проникаться к Любаве любовью, вытягивал из себя нежность, но до неё доходила лишь его каменелая холодность. Он так отчаянно тянул себя к ней, запрещая себе любить того, кто уже поселился в его сердце. Тони врос в него с первого дня их знакомства. Яркий, шумный, дерзкий, он отличался от остальных братьев и сестр. Тони нёс с собой лёгкость и веселье, которых Августу так не доставало. Благодаря ему жизнь становилась счастливее.       Но потом появилась Любава, и всё пошло под откос. И ведь винить её в том было нельзя! Август сам сделал выбор, разрушивший их жизни. А теперь снова наступал на те же грабли, придя к Тони и обещая ему спасение. Тони-то он спасёт, а себя? Что будет с ним самим?       Он остановился посреди площади, посмотрел на небо. Вопросил, наплевав на то, что роптание являлось грехом:       — Боже, я ведь старался. Всю свою жизнь старался. За что ты так со мной? Разве я был плохим человеком? Разве я не заслужил покоя и счастья? Зла никому не желал, с грехом боролся, плети сносил. Почему ты мне не помог, когда я взывал к тебе? — закричал он, сжимая руки в кулаки. — Почему?!       Небо молчало.       — Почему? — повторил Август тихо. Он сжал челюсти до скрипа, резко втянул воздух сквозь зубы, и тот показался ему раскалённым до нельзя. Прожигая лёгкие, он примешивался к внутреннему пламени, разгорающейся обиды и бессильной злости. — Чёрт с тобой!       Он рывком развернулся и двинулся к дому отца Антония, намереваясь просить о том, чтобы Тони позволили уйти. Пусть хотя бы он будет счастливым и, главное, живым! Он ведь говорил, что болел и без лечения ему был один путь — в могилу. Никому не хотелось умирать, и Август мог его понять. Тони цеплялся за любую возможность, чтобы выжить. Извивался отчаянно, как червь на крючке, и просил только об одном: уехать. Не место ему здесь было. Чужой он был этому миру. Он и возмущался поначалу так много, потому что привезён был сюда не по своей воле. Разве с этого надо начинать путь к Богу?       И вдруг Августа, как ледяной водой окатило. Он замер на пороге дома отца Антония, занеся кулак для стука. Задумался: а сам он как к Богу пришёл? Это ведь было очень давно, ему тогда и трёх лет не было. Мама просто привела его в церковь, и церковь стала частью его жизни. Получалось, что ему никогда не давали выбора: верить или нет. С одной стороны, это было хорошо, он с самого детства шёл по верному пути, но с другой — был ли этот путь его? Имел ли Август право считать, что шёл к Богу, потому что хотел того сам? Не потому, что так учила мама и отец Антоний, не потому, что это было правильно, а потому, что его душа сама стремилась к спасению?       Этим вопросом Август застал врасплох сам себя. Он стоял перед дверью с совершенно дурацким выражением на лице и всё не решался постучаться. Отмереть его заставил повышенный тон голоса, похожего на голос Александра, раздавшийся изнутри дома. Тогда-то Август и заявил о своём визите. Однако зайти ему не позволили. Александр сам захлопнул дверь перед его носом и закрылся на засов, сказав, что отец Антоний пока не может ни с кем разговаривать.       Понурый и встревоженный, Август побрёл домой. Идти туда не хотелось от слова совсем. С ночи на столе лежало тело Кости, которое следовало омыть и переодеть в свежие белые одежды. Любава, когда принесли Костю, до самого утра отказывалась ложиться спать. Она пошла в трапезную готовить завтрак ещё до рассвета и службы. Август мог её понять. Находиться рядом с покойником было тяжело, особенно после всего, что Любаве довелось пережить брачной ночью. Мёртвое тело самоубийцы стало для неё последней каплей.       Придя домой, Август приготовил тряпку, тазы с водой и принялся за работу. Раздел холодное твёрдое тело, сложил грязную одежду в стопку, прикрыл полотенцем пах на случай, если придёт Любава. Женщинам запрещалось смотреть на естество мужчин так же, как и мужчинам на женское, потому тела женщин к погребению всегда готовила Анастасия.       Август вымочил тряпку в воде и стал промачивать лицо Кости. Каким же молодым он ушёл. Ещё и тридцати не было. Сколько Август его помнил, Костя всегда боролся с унынием, а Бог и ему не помог. А ведь через полгода он должен был жениться на Юле, сам ведь говорил, что жизнь стала лучше после обретения любви. Так зачем же он совершил такую глупость?       Протирая его руки, Август почувствовал, как в ушах стал нарастать гул — так шумели кроны деревьев в ночном лесу. Покачивалась петля, а в ней, опустив поражённо руки, колыхалось тело. Август мотнул головой, промачивая локти Кости, такие же шероховатые, как сучья лиственницы, по которой он карабкался, исцарапав все ладони. И откуда только бралась сила в руках лезть выше? Он вновь видел босые маленькие ступни, запачканные белые штанины. Тони никогда не умел их подкатывать так, чтоб не пачкать.       В ушах раздавался собственный голос, выкрикивающий его имя. Август чувствовал жар огня свечи, которую вытащил из фонаря, чтобы поджечь верёвку и спустить тело. Огонь быстро пожирал волокна, Август еле успел потушить его, когда тело полетело вниз. Мужики грубо поймали его, перехватили поудобнее, положили на холодную землю и поднесли фонарь. Те ужасные минуты, в течение которых Август был уверен, что в петле находился Тони, стали одними из самых страшных в его жизни. Боль потери была сравнима с той, которую он испытал после ухода мамы из жизни.       Он спустился с лиственницы, на негнущихся ногах подошёл к телу и с чудовищным облегчением осознал, что черты мёртвого лица не имели ничего общего с чертами Тони. Волосы тоже отличались. Они были собраны в низкий хвост, растрёпанный и с петухами, из-за чего казалось, что на голове закручивались до боли знакомые кудряшки. Август присел на корточки, вгляделся внимательно в лицо с застывшими раскрытыми глазами. То был Костя.       Признаться честно, поначалу он обрадовался. Губы расплылись в неуместной улыбке, из груди стали вырываться нервные смешки, но потом, когда пришло осознание, что человек в его руках — вне зависимости от того, кем он являлся, — был мёртв, стало не по себе. Август дрожащими губами прислонился к его хладному лбу, опустил пальцами веки, обнял, уложил его голову к себе на грудь и стал баюкать, как маленького ребёнка, бормоча Иисусову молитву. Другую вспомнить не смог. Изредка прерывался, приговаривал:       — Горемычный мой, Костенька, что же ты наделал? Зачем же ты так?       Мужики, наблюдавшие за ними, не решались подойти и забрать тело. Единственным, кто осмелился это сделать, стал Григорий. Он приблизился к Августу, тронул за плечо, спокойно сказал:       — Оставь его. Ему уже ничем не поможешь.       — Нет, Бог смилостивится. Оживит так же, как спас Анастасию когда-то, — пробормотал Август, сжимая окаменевшие пальцы на теле Кости.       — Отец Август, — строго обратился Григорий, — самоубийцы не воскресают. Прояви стойкость. Ты нужен нам.       И Август, заторможённый, медленно-медленно отложил тело Кости в сторону. Григорий помог ему подняться, позволил опереться на себя и повёл прочь из леса. Тони никто так и не смог найти, вести же об Александре отец Антоний посчитал нужным держать в секрете. Нетрудно догадаться, каким потерянным и одиноким ощущал себя Август, когда пришёл домой.       Он с сожалением вздохнул, снова вымочил тряпку в воде и перешёл к омовению груди Кости. Дверь приоткрылась, в дом вошла Любава, начав оправдываться с порога:       — Прости, я не хотела помешать, но… — она замялась, теребя подол юбки. — Я видела, как ты спускался к Тони.       Рука Августа замерла, пальцы сжали тряпку в кулак. Капли воды закапали на живот Кости.       — Я просто хотел удостовериться, что с ним всё в порядке, — стараясь скрыть волнение, ответил он.       Любава подошла к столу, оперлась ладонями о край.       — Да… я понимаю, — закивала. — Ты сам не свой был, когда из леса вернулся.       Август смог только кивнуть в ответ и перешёл к омыванию ног. Любава, недолго понаблюдав за его работой, решила предложить помощь:       — Может, я могу что-то сделать?       — Нет, — ответил Август, и между ними повисла напряжённая тишина.       Любава села на стул, глянула в окно, потом перевела взгляд на голову Кости, лежащую прямо перед ней. Потянулась рукой к его волосам, заправила выбившуюся прядку русых волос за ухо. Спросила, не глядя на Августа:       — Как себя Тони чувствует? Всё же его связанным везли…       Август промыл тряпку в воде, выжал слегка, стал омывать ледяные стопы. Вопрос Любавы застал его врасплох. С чего бы ей было интересоваться состоянием Тони, если из-за этого человека рушилось её семейное счастье? Ах да, ей, наверное, хотелось услышать плохие новости. Это бы её успокоило.       — Жив он, — только и сказал Август.       Любава оправдала ожидания:       — Жалко, что его назад вернули. Не надо его здесь держать, иначе спокойствия нам никогда не будет.       Август не был уверен, что с уходом Тони ему станет спокойнее. Скорее тоска только усилится. И останется лишь надеяться на то, что со временем душевная боль утихнет. А с Любавой всё стерпится и слюбится.       Ведь слюбится же?       — Да… ему будет лучше в его любимом городе, — согласился Август. Он представил, как Тони будет широко улыбаться, когда окажется в родном окружении, среди знакомых домов и улиц. В груди сразу же разлилось приятное тепло, в носу защипало. Видеть Тони счастливым было для Августа много лучше обещанного рая.       Любава смиренно добавила:       — Отцу Антонию виднее, конечно, как поступать.       — Да-да, виднее…       Август уже хотел было перевести тему, спросить о том, как чувствовала себя Юля, после того, как узнала о смерти Кости, но Любава опередила его удивительным обещанием:       — Я помолюсь за Тони, чтобы всё хорошо разрешилось. И за тебя тоже помолюсь.       Август поднял на неё ошарашенный взгляд, отложил тряпку в таз. Разве он заслуживал её молитвы? После того, что он сделал в подвале? После того, как целовался с Тони и не желал останавливаться? Ему было самое место в Аду. Грешить было сладостно, приятно. И если бы Августу выпала возможность ещё раз поцеловать Тони, то он бы, не раздумывая, согласился.       — Не стоит, — он мотнул головой. — Не надо за нас молиться.       Голос Любавы наполнился решительным металлом, в изгибе бровей отразилось отчаяние:       — Ты зря думаешь, что я должна ненавидеть Тони за то, что ты любишь его, а не меня. Ненависть — грех. Его бесы мучают. И тебя тоже мучают. Вы несчастные люди. Я верю, что моя молитва поможет вам. Бог смилостивится рано или поздно, я готова ждать. У нас с тобой вся жизнь впереди. Детей вместе вырастим, потом внуков нянчить будем.       Слушая её, Август впервые заметил две углубившись морщины, ведущие от носа к уголкам губ. Он перевёл взгляд выше: под глазами у Любавы залегли тёмные синяки, взгляд потускнел. Вся человеческая усталость отразилась на её лбу. Сколько же боли Любава перенесла за последнее время… И как только находила в себе силы не унывать и не злобиться? Она была образцом смирения и добродетели. Не то что Август. Теперь о смирении с его стороны и речи не шло. Он был уверен: если отец Антоний откажется отпускать Тони — будет большой скандал. Август встанет на сторону Тони, пойдёт против отца Антония и Бога, лишь бы Тони смог уехать.       Он старался не думать о том, какие последствия повлечёт за собой его решение. Наверняка, его лишат сана, будут публично унижать на исповеди, изобьют. От него отвернутся братья и сестры, и только Любава останется рядом, желая получить взамен за свою верность крепкую семью и долгожданного ребёнка.       Разве заслуживал Август её любви после всего, что уже сделал и собирался сделать?       — Не надо, — ответил он на обещания помолиться за свою грешную душу.       Любава воспротивилась:       — Ты не сможешь мне запретить.       — Я не буду запрещать. Я лишь прошу, — пробормотал Август слабым голосом. Он закончил с омовением передней части тела, попросил Любаву отвернуться, быстрыми, неловкими движениями протёр пах, а после, кряхтя, перевернул Костю на живот. Прикрыв ягодицы полотенцем, взял другую тряпку и продолжил омовение с верха спины. Любава, прикрывающая глаза руками, уточнила:       — Уже можно смотреть?       Август позволил. Любава уставилась на голову Кости и робко спросила:       — Я могу его расчесать? Без дела сидеть неловко даже, — она посмотрела на Августа такими умоляющими глазами, что тот не смог отказать. Лишь кивком указал на свой гребешок, лежащий на полке. Любава резво поднялась, пошлёпала босыми ногами по полу. Августу невольно вспомнилось, как Тони сбрасывал свои страшненькие кроксы у порога и расхаживал по комнате босиком.       Любава вернулась к столу, стянула с Костиных волос шнурок. С сожалением проговорила:       — Жалко, что руки на себя наложил. Так долго с грехом боролся, и всё напрасно.       Август еле удержался от горькой усмешки. Видимо, некоторым людям было просто не суждено побороть свои грехи и попасть в рай.       Любава замерла, всмотрелась в затылок. Потом бросилась раздвигать пальцами отчего-то слипшиеся пряди волос.       — Что там? — поинтересовался Август.       — Кровь, — ответила Любава.       Август отложил тряпку на стол, подошёл ближе и тоже стал перебирать густые волосы Кости.       — Вот! — воскликнула Любава, наконец найдя у основания черепа гематому с запёкшейся кровью. Август оттеснил Любаву рукой, попросил тряпку, намочил гематому водой. В нос ударил металлический запах. Под слоем кровяной корки оказалась рана. Такую явно не могла оставить верёвка.       — Может, из петли снимали неаккуратно? — предположила Любава.       — Не могли. Я сам снимал.       Август проник в рану пальцем, почувствовал осколки кости. Любава зашипела от отвращения, закрыла рот руками, но не отвернулась.       — Череп проломлен, — заключил Август, вытащив палец и обтерев его тряпкой.       Любава несколько раз открыла и закрыла рот, желая что-то сказать, но Август засуетился и поспешно покинул дом крикнув через плечо:       — Останься с ним и никого из братьев и сестёр не впускай.       Вылетев на улицу, как ошпаренный, он устремился прямо к отцу Антонию. Пересёк площадь, взбежал на крыльцо, за тарабанил тяжёлым кулаком в запертую дверь. Изнутри донёсся голос Александра:       — Кого там принесло?       — Это я, отец Август, мне срочно нужно поговорить с отцом Антонием.       Щёлкнула щеколда. Дверь приоткрылась, на улицу высунулось усатое и длинноносое лицо Александра.       — Я передам ему, — пообещал он, доброжелательно улыбнувшись. — Говори давай.       Август набрал в грудь воздуха и протараторил:       — Я обмывал тело Кости, Любава его волосы прочёсывать начала, а там череп, кровь.       — Какое тело? Какой Костя? — непонимающе переспросил Александр и высунулся из-за двери уже по грудь.       — Ну, у нас повесился Костя. Точнее, мы все думали, что он повесился сам, но теперь, кажется, не сам.       — Повесился? Не сам?       — Да, я предполагаю, что его чем-то по голове ударили.       — Ну-ка, заходи, — Александр приоткрыл дверь шире, пропуская его в дом.