Не убоюсь греха. Том 1

      Церковь была наполнена дурманящим запахом трав. На лицах прихожан застыли блаженные улыбки. Август в новенькой белой рубахе, расшитой алыми нитками и подпоясанной алым поясом, стоял перед отцом Антонием, за спиной которого горел очаг. Любава стояла рядом, по левую руку, одетая в белое платье в пол. Манжеты длинных рукавов были украшены алой вышивкой, как и высокий ворот. От ворота к поясу спускались алые круглые пуговки. Узкую талию охватывал плетёный пояс красного цвета.       Любава сегодня была особенно красива, наверное, оттого, что небывалое счастье наконец-то зажжёт и её очаг. Состояние, в котором пребывал Август, счастьем назвать было нельзя, разве что с натяжкой. От волнения его подташнивало. Правая рука, держащая зажжённую красную свечу, мелко подрагивала. Во рту было сухо, как в поле во время зноя. Август не различал слов молитв, которые читал отец Антоний, не смотрел в лица радостных людей, одетых в белое.       Наверное, так и должно быть, когда человек венчается? Всё же такое событие…       Август уставился на свечу. Огонёк легонько покачивался, напоминая сумасшедшие танцы Тони внутри огненного круга из снов. Август тряхнул головой, прогоняя греховные мысли, отвёл глаза от свечи и взглянул на отца Антония, стоящего в паре шагов перед ним с Любавой. Тот читал уже третью по счёту молитву, в которой обращался к Триединому Богу и умолял Его, чтобы Он, сотворивший человека и потом из ребра его создавший жену в помощницы ему, ниспослал и ныне руку Свою от святого жилища Своего, и сочетал брачующихся, венчал их в плоть едину и даровал им плод чрева.       После этой молитвы отец Антоний должен был перейти к самой главной части венчания: возложению венцов на головы брачующихся. Заранее подготовленные венки из полевых цветов и колосьев пшеницы лежали у Кольки на руках. Он стоял в первом ряду, чтобы не пришлось торопливо расталкивать людей и бежать к очагу.       Взяв первый венок отец Антоний, подошёл к Августу со словами: «Венчается раб Божий Август рабе Божией Любаве во имя Отца, и Сына, и Святого Духа», — перекрестил его венком и возложил на голову. То же самое он проделал и с венком невесты.       Наступила торжественнейшая минута венчания! Отец Антоний трижды произнёс: «Господи, Боже наш, славою и честью венчай их!», — после чего дал испить жениху и невесте из чаши крови Христовой. Рот и горло обдало жгучим теплом. Она прогрела пищевод и отразилась румянцем на щеках.       Венчание завершилось обменом простыми кольцами из латуни и проповедью, на которой отец Антоний читал Послание к Ефесянам святого апостола Павла и Евангелие от Иоанна. Признаться честно, Август пропустил всё мимо ушей. Он слушал отца Антония, но не слышал. Смотрел в прозорливые глаза, и не видел. Казалось, что всё происходящее — дурной сон. Стоило только ущипнуть себя посильнее и получится проснуться. Уцепившись за эту идею, как за последнюю надежду, Август незаметно ущипнул себя за бедро. Не помогло. Он глянул на Любаву, увлечённую речью отца Антония, и ощутил… тошноту.       «Это всё бесы меня испытывают», — подумал убеждённо и назло им взял Любаву за руку. Получив в ответ широкую улыбку, он дёрнул уголком губ и отвернулся.       Тошнота не проходила. Из-за неё сидение за праздничным столом в трапезной стало невыносимым. Август ничего не съел, кроме куска каравая, который держала баба Маня и следила за тем, кто больше откусит — жених или невеста. Оказалось, невеста.       Сидеть за столами, заставленными ароматной едой, и стараться не обращать внимания на тошноту, было очень тяжело. Август давил улыбку, принимал поздравления, подарки, которые составляли в угол у дальней стенки. Вскоре они стали напоминать непреодолимую гору, которая, убери хоть один подарок снизу, рухнет на головы всем, остановив это беспощадное мытарство. Любава, заметившая, что он ничего не ел, взволнованно поинтересовалась, всё ли в порядке. Август погладил её по руке, поцеловал в платок над ухом и для вида начал ворошить ложкой еду в тарелке. Ему не хотелось ни мяса, ни картошки, ни пирожков с морковкой, ни свадебного торта. Даже вид малинового варенья не принёс ему никакой радости.       Праздничные гулянья на площади были невероятно скучны. Духовные песни, гитары, барабаны, хороводы — всё это было пресным, бледным, надоевшим. Неживым. Может, дело было ещё и в том, что Тони больше не рвался развлекать людей озорными танцами, а просто полулежал на траве, щурился солнцу, зажав между зубами травинку? Август решил последовать его примеру и тоже воздержался от участия в неожиданно наскучивших забавах. Хороводы явно не помогли бы ему избавиться от тошноты. Он уселся на траву вместе с Любавой, взял её за руку и на предложение присоединиться к остальным честно ответил:       — Прости, мне немного нехорошо, — он глядел на неё большими виноватыми глазами.       Любава отнеслась с пониманием. Погладив его по щеке, сказала:       — Ничего страшного, от волнения и не такое бывает. Я вот, после бани и девичника, вообще всю ночь уснуть не могла. Сестры ушли, а я легла в постель и глаз сомкнуть не могу, — она усмехнулась. — Всё думала о нашей свадьбе. О тебе.       Август приобнял её за плечи, прислонился губами к макушке, покрытой платком.       — Я тоже думал о свадьбе, — пробормотал он, вот только не уточнил, что думал явно не в том русле. Если Любава не могла дождаться замужества, то Август после вчерашнего визита Тони весь оставшийся день провёл в метаниях: правильно ли он поступал, собираясь взять в жёны девушку лишь для того, чтобы избавиться от влияния бесов? Заслуживала ли она такого отношения к себе? Конечно же, нет. Но ведь отец Антоний был уверен, что этот брак пойдёт на пользу им двоим. Он не мог ошибаться!       Август отказался от мальчишника, сославшись на то, что хотел провести вечер в молитве. Отец Антоний похвалил его, сказал, что не ошибся, когда избрал Августа священником. Однако время, проведённое наедине с собой, не помогло почувствовать себя лучше. Август был совершенно разбит. Столько дней он старался забыть Тони, терпел похотливые сны, старался быть для Любавы хорошим женихом, молил Бога о помощи и надеялся, что когда-нибудь будет испытывать к жене настолько же сильные чувства, которые сравнялись бы с бесовскими чувствами к Тони. Он бы всё отдал, чтобы стать таким же, как все — нормальным.       Зачем только Тони вообще к нему приходил? Только хуже сделал своими поздравлениями и объятиями! Август был готов волосы на себе рвать после его ухода. Он помнил, как потом горели ладони от прикосновения к пояснице Тони, и как долго ещё трепыхалось глупое сердце. Помнил, как проклинал себя за то, что сходил с ума от одной возможности находиться рядом с ним. Он бы мог вечно смотреть на Тони, слушать его голос и сгорать от желания дотронуться до его щеки самыми кончиками пальцев.       Август проклинал себя за то, чего жаждал всем своим существом. Ему было стыдно и перед Тони, и перед собой, и перед Любавой, и перед отцом Антонием, и перед всеми братьями и сестрами. Вина пожирала его изнутри, скалилась зубастым ртом и обещала, что не оставит от него ни косточки, если он не перестанет грешить. Нужно было просто слушаться отца Антония. Делать так, как он говорил. И тогда это липкое чувство вины наконец-то слезет с него шматками вместе со всеми прегрешениями, и останется только очищенный дух.       Вот только почему после венчания легче не стало? Почему смотреть на Любаву было по-прежнему неловко, а её прикосновения не приносили того же удовольствия, что прикосновения Тони?       Август тяжело вздохнул, прижал Любаву к себе, не сводя взгляда с весёлых людей, танцующих под бренчащую гитару, надоедливые трещотки и тяжёлые барабаны. Как же он запутался и как сильно устал от вечной борьбы с самим собой… Неужто Тони имел в виду именно это, когда говорил о том, что Август будет себя ломать? Но как иначе бороться с грехом? Хочешь — не хочешь, а ломать себя придётся, чтобы спастись.       — Всё в порядке? — Любава отстранилась, обеспокоенно заглянула ему в глаза. — Ты совсем не весел. Поел плохо. Нездоровится, да?       — Есть немного, — признался Август.       — Может, тогда домой пойдём? Объясним ситуацию остальным…       — Нет, — перебил её Август, — это лишнее, не стоит. Не переживай за меня. Просто спал я плохо. Не беда.       Спал Август не то что плохо. Отвратительно. Сначала он долго не мог уснуть, смог провалиться в сон только под утро, промаявшись в постели тревожной дрёмой всю ночь. И лучше бы он не засыпал, потому что вместо спасительной пустоты он провалился в кошмары, в которых раз за разом не мог дотянуться до Тони. Он видел его в поле, в закатных лучах, бежал к нему, хотел обнять, но стоило лишь кончиками пальцев докоснуться его, как тот в мгновение ока отдалялся, и приходилось бежать вновь. Август проснулся изнурённым, будто действительно бегал по полю всю ночь. Если бы не отец Антоний, принёсший ему свадебные одеяния, то Август наверняка бы проспал и службу, и венчание, и вообще весь день.       После скучных песен и танцев, братья и сестры устроили соревнования: они бегали наперегонки, отжимались, бросали деревянные копья в длину, стреляли из лука, метали ножи в мишени, перетягивали канат, удерживали равновесие на деревянных цилиндрах и дощечках, выстроенных в высоту. Август решил, что не будет из-за какой-то слабой тошноты отказывать себе в развлечениях, которые в следующий раз будут проводить только через полгода — на свадьбе Юли и Кости. Всё же это были не хороводы и старые, запетые песни, а командные игры! Пропускать их было бы очень обидно.       Последним доводом в пользу участия в соревнованиях стал Тони. Он поднялся, отряхнул штаны, сплюнул травинку в сторону и пошёл стрелять из лука. Август сомневался, что он вообще умел. Собственно, первая выпущенная в мишень стрела не вонзилась — упала на землю рядом с Тони. Тот от досады хлопнул себя по бедру, подхватил с земли стрелу и попробовал выстрелить снова. На этот раз вышло лучше, но до мишени стрела так и не долетела.       К Тони подошёл Григорий. Он стал ему объяснять азы: показал, как правильно держать лук и как отводить локоть. Благодаря его советам следующий выстрел попал в мишень. Правда в самый её край, однако радости Тони не было предела. Григорий похвалил его, похлопав по плечу, и пошёл метать ножи. Тони увязался следом, передав лук следующему добровольцу.       Глядя на их общение, Август ощутил зависть. Ему хотелось быть на месте Григория, продолжать обучать Тони жизни в общине, хлопать его по плечу, разделять вместе с ним успехи и неудачи. Но то было чревато последствиями для них двоих. К тому же, и сам Тони не горел желанием возобновить общение. Не убиваться же теперь из-за этого?       Август решительно поднялся, протянул руку Любаве и сказал:       — Мне уже лучше. Давай веселиться.       Он поучаствовал в перетягивании каната, проиграв команде во главе с Михаилом. Попробовал метнуть копьё. Вышло плохо. Всё же Август всю свою жизнь был лекарем, а не охотником. Любава же с живым интересом поучаствовала во всём, что было, и выиграла в метании ножей новенький остро наточенный нож в кожаных ножнах, который сразу же отдала Августу со словами:       — В хозяйстве пригодится.       Затем вышли четверо мужиков, решившие потешить народ кулачным боем. Поборолись они, как медведи, порычали, смешно помахали кулаками под возбуждённый людской гомон да разошлись с миром. Август драки не любил и ничего смешного в них не видел, однако братья и сестры были в восторге. Ему не оставалось ничего, кроме как захлопать в ладоши вместе со всеми по окончании боя.       К вечеру зажгли костры, празднество продлилось вплоть до вечерней службы, которую в честь праздника отвёл отец Антоний. Из церкви новобрачных провожали до дома Августа всей общиной. Братья и сестры настояли на том, чтобы жених нёс невесту до дома на руках — всего-то площадь пересечь. Но с непривычки у Августа затряслись руки уже на середине пути. Он еле-еле донёс Любаву до порога, поставил на ноги, открыл перед ней дверь, жестом предлагая войти. Люди заулюлюкали. Август обернулся и сразу же наткнулся взглядом на отца Антония. Тот благословил его крестным знамением, начал читать молитву, и Августу не оставалось ничего, кроме как зайти в дом следом за новоиспечённой женой и притворить дверь. В те долгие секунды пока дверь закрывалась, он так и не успел отыскать Тони. Братья и сестры радостной, галдящей толпой пошли обратно в трапезную, чтобы продолжить празднование.       — Так волнительно, — сказала Любава, счастливо улыбаясь и протягивая к Августу руки.       — Да, — согласился тот. Подступив ближе, он приобнял Любаву за плечи, уложил её голову себе на грудь. Уставился на стену.       — У тебя сердце так стучит, — прошептала Любава.       Август не нашёл слов, чтобы ответить, и просто хмыкнул, соглашаясь. Ему было не по себе. Весь день он старался не думать о том, что будет ждать его ночью. Он отвлекался сначала на тошноту, потом на соревнования и костры. На службе молил Бога о том, чтобы бесы наконец оставили его в покое, но, видимо, молился он плохо, потому что сейчас ему было так страшно, что он еле удерживал себя от того, чтобы не сорваться с места и позорно не сбежать.       Август метнул глазами на стол, где лежали травяные скрутки.       — Подожди, надо травы поджечь, — завозился он, но Любава остановила его.       — Зачем? — она обняла ладонями его лицо, погладила щёки большими пальцами.       — Они помогут нам быть более спокойными и собранными, — объяснил Август.       Любава улыбнулась, кивнула, отпуская его. Август дрожащими руками стал вытаскивать спички из коробка. Первую сломал. Вторую зажёг лишь с третьей попытки. Травами он окуривал дом долго. Если бы Любава не остановила его ласковым: «Август, ну хватит тебе», — то он бы дожёг травяную скрутку до самого основания. Пришлось её затушить, отложить на стол и подойти к сидевшей на постели Любаве.       — У тебя же тоже не было никого до меня? — спросила она, взяв его за руку. — Я имею в виду… то, что сделал с тобой Тони. Ты возлежал с ним, как с женщиной?       Август замотал головой и почувствовал, как покраснели щёки и уши. Как же хорошо, что свечи ещё не были зажжены и сумерки скрывали его стыд.       — Нет. Мы с ним только целовались. И ничего другого не делали, — признался он.       — Хорошо, — Любава поднялась, встав к Августу вплотную. Она притянула его лицо к себе и уверенно поцеловала в губы. Август потерял равновесие, завалился вперёд, опрокинув Любаву на постель. Разорвав поцелуй, он принялся извиняться, а Любава лишь рассмеялась, обвила его шею руками и снова стала целовать. Август был сосредоточен на деле и старался не думать о том, нравилось оно ему или нет.       Он должен был завершить начатое — вставить в Любаву свою плоть и излиться. Ведь чем быстрее она забеременеет, тем скорее он будет освобождён от обязанности заниматься с ней любовью.       Август стянул с неё платок, а Любава развязала ленту на косе и распустила вьющиеся длинные волосы. Август робко прочесал их пальцами. Пряди были мягкими и тёплыми у корней.       — А свои распустить не хочешь? — спросила Любава, усмехнувшись, и, не дожидаясь ответа от Августа, стянула шнурок с тоненького кончика его косы. Волосы — как и всё тело — Август вымыл ещё вчера в бане и ополоснул их крапивным отваром, чтобы они приятно пахли и рассыпались по плечам.       Любава восхищённо вздохнула, когда расплела его косу и зарылась двумя руками в волосы:       — Красивые какие!       Она увлекла его в очередной долгий поцелуй. Августу вроде бы было приятно от того, как она оттягивала пряди, как вбирала его нижнюю губу в рот, но что-то всё же было не так. Не так сладко, не так хорошо, как это делал Тони.       «Бесы, это всё бесы», — напомнил себе Август и принялся выцеловывать шею Любавы. Услышав тихий полустон, он лишь приободрился и решил расстегнуть несколько пуговичек на её воротнике, чтобы добраться до ключиц. Чем ниже он спускался, тем чаще становилось дыхание Любавы. Она откидывала голову назад, упираясь затылком в матрас, вцеплялась пальцами в плечи Августа, в волосы, шептала: «Да, всё правильно», — и он оценивал это как побуждение к последующим действиям.       Добравшись до ключиц, он стал скользить по ним губами. И делал, видимо, это настолько долго, что Любава сама продолжила расстёгивать пуговицы, чтобы обнажить грудь. Она сделала это настолько быстро, что Август и слова вымолвить не успел. Уставившись на округлые груди с маленькими сосками, он замер, не зная, что с этим делать. Любава, заметив, в каком замешательстве он пребывал, взяла его за ладонь и положила на одну из грудей. Август издал невнятный испуганный звук. Он впервые держался за женскую грудь! Боже! Какая же она была нежная на ощупь и в то же время упругая! Август прикасался к ней осторожно, боялся навредить. Он был восхищён! Подумать только, из этого соска будет течь молоко! Ребёнок будет сосать его и насыщаться! Чудны дела твои, Господи!       Наверное, Август не двигался слишком долго, потому что Любава тихо позвала его по имени.       — А? — Август оторвал взгляд от её груди, посмотрел в глаза. — А ой! Прости, пожалуйста! Я не хотел тебя обидеть!       Любава захохотала, и Август одёрнул руки, прижав их ко рту.       — Что ты? — не переставая смеяться, она принялась его успокаивать. — Я ж понимаю! Для тебя это в первый раз. Для меня тоже. Всё в порядке.       — Правда?       — Правда, — Любава ухватилась за его пояс, развязала узел. — Давай, снимай рубаху.       Август засуетился, стянул её, умудрившись запутаться в рукавах. Любава огладила узкими ладонями его торс, утопая пальцами в мягких тёмных волосках у пупка, замерла у завязок штанов, поймала взгляд Августа и опустила руку ниже. Прямо туда.       Август вцепился в её запястье, останавливая, но Любава и так всё успела понять.       — Тебе не нравится? — расстроилась она. Приподнявшись на локтях, тотчас запахнула грудь, однако на пуговицы вырез застёгивать не стала.       Август не знал, что ответить. Вроде бы, всё было нормально. Может, для того, чтоб плоть встала, требовалось больше времени? Но ведь с Тони всё происходило чуть ли не в мгновение ока. Стоило ощутить его губы на шее, как тело тотчас отзывалось, а сейчас…       Что-то было не так.       — Мне нравится, — забормотал Август, оправдываясь. — Правда, всё хорошо.       — Ладно, — Любава кивнула, задумалась ненадолго и вдруг начала раздеваться. Для того, чтобы сделать ребёнка, раздеваться догола не было необходимости. Август хотел было её остановить, но не решился. Любава двигалась так уверенно, словно он был у неё не первый. Однако сомнения эти были пустыми — отец Антоний не мог ошибаться на её счёт.       Она выпуталась из платья, оставшись на постели в одном белье. Боже, как же она была красива! Даже в потемневшей комнате Август мог разглядеть узкую талию, широкие бёдра и груди… Всё же здорово Бог придумал сделать женщинам именно такой верх. Выглядело это гармонично и так… по-матерински.       — Поможешь снять? — Любава указала рукой на своё белое бельё, напоминающее панталоны.       Август подрагивающими руками расстегнул пуговицы сбоку и потянул панталоны с ног. Когда он увидел лобок, от которого ничего не свисало, и кроме куста кудрявых волосков похвастаться Любаве было нечем, то совсем растерялся. Отец Антоний говорил, что женская промежность отличается от мужской, но у Августа и мысли не возникало, что она могла быть лишена самого важного!       «А как Любава по малой нужде ходила», — подумал ошарашенно.       В следующее мгновение она развела ноги, и Август зажмурился. Он сделал это ненарочно, просто переволновался, но Любава ведь этого не знала. Она обиженно проговорила:       — Неужели настолько страшно?       Август распахнул глаза, бросился к ней, целуя в щёки, забормотал, успокаивая:       — Прости, мне просто очень непривычно. Волнуюсь. Ни капельки не страшно.       Он отодвинулся, опустился на колени перед кроватью, огладил внутреннюю сторону бёдер и устремил взгляд между ног. В полумраке видно было плохо.       — Может, свечу зажжём? — спросил стыдливо.       Любава вздохнула, согласилась. Кажется, она была не очень довольна Августом. Захлёбываясь волнами стыда, он почувствовал себя совсем дураком нечутким. Шепнул снова: «Прости», — и зажёг свечу. Поколебавшись немного, ещё и вторую зажёг, для верности. А чтобы точно никто не смог их увидеть, накинул на окно большое полотенце и вернулся к Любаве.       Вот теперь он мог хорошо её разглядеть. Всё тело у неё было покрыто веснушками, на руках и плечах их было особенно много. В свете огня они стали ярче, порыжели, как и распущенная копна волос. Мысленно прочитав Иисусову молитву, Август снова опустился на колени между её ног и уставился на странного вида кожные складки.       «А куда вставлять?» — панически пронеслось у него в голове.       Он погладил Любаву по бёдрам, словно хотел успокоить. Вот только Любаве успокоение не требовалось вовсе, в отличие от него самого.       Женская промежность выглядела отталкивающе, в отличие от остального женского тела. Как мог Бог создать что-то настолько противоречивое?       — Чего ты так смотришь? — смутилась Любава и попыталась свести ноги. Август не позволил, удержав бёдра руками.       — Просто впервые в жизни вижу, — пояснил он.       — И как?       — Пока не понятно.       Любава рассмеялась, откинув голову назад. Потянулась к Августу наощупь:       — Иди ко мне.       И он вновь расположился сверху, навис, упёршись коленом между её ног. Любава утянула его в поцелуй, стала выглаживать шею, плечи, спину, бока. Она постанывала ему в рот, выгибалась навстречу и в конце концов прижалась промежностью к его колену. Август вздрогнул, разорвал поцелуй, смутился.       Теперь происходящее казалось ему жутко неправильным!       — Ты чего? — заволновалась Любава.       — Всё в порядке, — соврал Август. Он вдруг ощутил себя совсем беспомощным. Из головы вылетело всё, чему учил его Тони. А ведь он не только про поцелуи рассказывал! Ещё про какие-то очень чувствительные участки на теле…       С Тони почему-то всё было намного проще. Август ни о чём не думал, когда целовался с ним. Лишь прислушивался к нему, чтобы понять, нравилось Тони или нет. Может, и сейчас следовало делать то же самое?       И он принялся не спеша изучать тело Любавы. Гладил руки, плечи, груди, живот, бёдра. Целовал ключицы, стыдливо покрывал быстрыми, почти что невесомыми поцелуями грудь. Вспомнил, как Тони когда-то вылизывал его соски, и попробовал сделать то же с Любавой. Ответом ему стали протяжный стон и крепкая хватка на плечах. Следовало бы порадоваться да продолжить ласкать Любаву, вот только Август поймал себя на мысли, что ему не хотелось двигаться дальше. Вообще. Особенно как-либо касаться «кожных складок».       Снова подступила тошнота. Август мысленно зачитал молитву, чтобы бесы перестали над ним издеваться. Он должен был исполнить супружеский долг, и никакие бесы не могли стать оправданием провала!       Выглаживая бёдра Любавы и выцеловывая её шею, он думал лишь об одном: когда уже встанет плоть? Однако время шло, Любава распалялась всё сильнее, стоны её становились громче, движения откровеннее, а Август был всё так же сосредоточен и встревожен.       В какой-то момент Любава обхватила его ногами за талию, притянула к себе. Август завалился на неё, и Любава уличила шанс плотно прижаться промежностью к паху. Не ощутив ожидаемой твёрдости, нахмурилась.       — Я не понимаю, — начала она, и Август тотчас от стыда захотел провалиться под землю, — почему?       — Я не знаю, — жалостливо протянул он.       Любава вздохнула, мягко оттолкнула его, села на кровати, свела ноги. Похлопала по месту рядом с собой.       — Присядь, — мягко попросила, и Август повиновался её неловкой улыбке.       Любава прижалась грудью к его плечу, обняла поперёк живота, поцеловала в щёку, поросшую редкой бородой. Потом медленно опустила руку к завязкам на штанах, дёрнула за шнурок. Узел развязался, и её ладонь юрко скользнула внутрь. Август шумно втянул носом воздух. То, что делала Любава можно было приравнять к малакие, за которую Август не раз нёс наказание в юности! Любава осторожно обхватила его плоть, потеребила её, но чуда не произошло. Однако Любава не унывала. Она ласкала плоть и так, и эдак, целовала Августа везде, где могла дотянуться, а он не чувствовал ничего, кроме того, что ему становилось слишком жарко и начинало мутить только сильнее.       Спустя минут десять безрезультатных попыток заставить плоть Августа стоять, Любава сдалась. Она натянула на себя покрывало, чтобы спрятать наготу, привалилась спиной к стене, уставилась в пустоту. Август, с полыхающими от стыда щеками, уселся на самом краю кровати, ссутулившись и опустив глаза в пол. Из-за спины раздался успокаивающий, но расстроенный голос Любавы:       — Не переживай, такое бывает. У тебя раньше были подобные проблемы?       Август задумался. Ещё недавно он изливался себе в штаны от похотливых снов, а теперь был бессилен над самим собой. Неужели он доигрался и вылил всё в пустую? Весь божий дар так и засох у него на белье.       — Нет, проблем не было, — честно признался он.       — Что ж, а что ты делал, из-за чего у тебя получалось возбудиться? В последний раз от чего ты возбуждался? — Любава подползла ближе. — Неужели за эти недели ни разу у тебя не вставал от наших поцелуев?       Август виновато покачал головой.       — И даже мысли не возникало о том, каково это — сделать меня своей? — Любава положила руку ему на колено, и Август вздрогнул. Прикосновение расползлось по коже липкой паутиной. — Разве тебя нисколько не возбуждало думать о том, как мы будем заниматься любовью?       Августа подобные мысли не возбуждали. Озадачивали, пугали — да, но никак не вызывали приятные ощущения. Он переживал, что у него не поднимется плоть, а в противном случае, что Любаве будет больно, потому что она была девственницей. По словам отца Антония, первый раз для женщины всегда будет болезненным. Уж чего-чего, а боли Август ей точно не желал!       — Я не возбуждался, — промямлил он и, низко склонив голову, сдавил её ладонями. — Но недавно у меня всё работало.       — Что ты тогда делал?       Август зажмурился, закрыл руками лицо.       — Я видел сны. Те самые, про которые на исповеди рассказывал.       — Что в этих снах происходило?       — Я… — Август осёкся. С одной стороны, сознаться во грехе стоило, теперь Любава была его женой и имела право знать всё. Но с другой стороны, он представить себе не мог как больно ей будет услышать, что в этих снах он целовал не её, а Тони. Не глядя на Любаву, чтобы не видеть разочарования, которое непременно отразится на её лице, Август тихо проговорил: — Я занимался непристойностями с Тони. Вижу его во снах уже не первую неделю.       Дом погрузился в мёртвую тишину. Любава убрала руку с колена Августа. Отодвинулась. Как от прокажённого.       Вот и всё. Сейчас она оденется, выйдет из дома и направится прямиком к отцу Антонию. Расскажет ему неприятную правду про его приближённого, и ему обязательно назначат наказание — выбьют грех плетьми. Может, оно и к лучшему. Может, и плоть следовало отсечь за непригодность? Август заслуживал самого тяжёлого наказания за то, что испортил жизнь Любаве. Ведь теперь ей придётся терпеть его общество до конца жизни. Но вдруг вместо того, чтобы подняться с кровати и начать собираться, она сказала:       — Я очень хочу детей. И, к сожалению, хочу их от тебя, потому что ты мне очень нравишься. За последнее время мои чувства к тебе стали только сильнее, — она невесело усмехнулась. — Наверное, я тебя даже полюбила.       — Я тоже тебя люблю! — Август порывисто повернулся к ней, положил ладонь на колено поверх покрывала. Любава перевела на него грустный взгляд.       — Ты добр ко мне, — начала она осторожно, — заботишься. Не кричишь на меня. Не воспитываешь кулаками. За это я тебе правда очень благодарна! Лучшего мужа и желать было нельзя. Но… — Любава отвернулась, — я хочу всего тебя. Чтобы твои мысли принадлежали мне, а не какому-то Тони, — произнеся его имя, она скривилась. — Любовь — это значит полностью принадлежать. Как я тебе. Потому не обманывай меня. Не говори, что любишь, пока не будешь полностью принадлежать мне.       — Я буду принадлежать только тебе, — пообещал Август, толком не понимая, на какую муку себя обрекал. — Я буду бороться с грехом. Я уже с ним борюсь. Но пока я не понимаю, как избавить тело от влияния бесов. Я не понимаю, как сделать так, чтобы… — он замялся, смутившись. — Чтобы плоть… вставала. Я знаю, что ты хочешь ребёнка. Мне тоже хочется, — добавил тихо.       Любава вернула к нему взгляд. В изгибе её бровей, дрожи ресниц и губ читалась надежда. Август придвинулся ближе, поцеловал её колено поверх покрывала. Любава погладила его по голове, пропуская между пальцев пряди длинных волос.       — Я борюсь с бесами, — всё бормотал Август, — я молюсь постоянно, гоню прочь похотливые мысли. Я хочу стать тебе хорошим мужем. Хочу, чтобы ты была счастлива, чтобы…       — Я буду счастлива, если буду носить под сердцем твоего ребёнка, — перебила его Любава. — Я ждала нашей первой ночи все эти недели. И я готова сделать всё, чтобы у нас с тобой всё получилось.       Август насторожился:       — Что ты имеешь в виду?       Любава сжала губы в плотную полоску, убрала лезущие в лицо пряди за уши, откинула с себя покрывало. Скомандовала:       — Ложись.       И Август почувствовал, как всё внутри похолодело от недоброго предчувствия. Повиновавшись, он улёгся на подушку, вытянул ноги, сложил руки на животе. Любава резво забралась на него, уселась на бёдра, склонилась к уху, касаясь мягкими грудями его груди. Зашептала:       — Это будет нашим общим с тобой грехом. Вместе и будем его замаливать.       — Я не очень понимаю, о чём ты…       — Закрой глаза, — попросила Любава.       — Зачем? — недоумевал Август.       — Чтобы представлять.       Август смежил веки, положил ладони ей на бёдра. Кожа на них была нежной, приятной, прикосновение к ней успокаивало. Однако ни о каком спокойствии и помыслить стало невозможно, когда Любава заговорила:       — Представь, что вместо меня на тебе сейчас сидит Тони.       — Что ты такое гово..? — стал возмущаться Август, но Любава закрыла ему рот рукой.       — Представь, я сказала. Он голый, сидит на тебе, шепчет на ухо так же, как я. Ну? Представил?       Август вжался спиной в кровать, зажмурился, что было мочи. Любава не должна была говорить всего этого. Не должна была становиться на сторону бесов!       — Я не могу… — Август замотал головой. — Это мой грех, а не твой…       — Наш, — поправила Любава и поцеловала его в шею. — Мои губы — это губы Тони. Это он тебя сейчас целует. Думай о нём. Вспоминай, как вы с ним целовались. И не открывай глаз.       Август забормотал себе под нос: «Пожалуйста, нет, не нужно, не надо, нет», — сильнее упёрся руками в её бёдра, попытался оттолкнуть, но Любава перехватила его запястья, завела их за голову и прижала к подушке.       — Тони ведёт руками по твоему телу, — заговорила она опасным, будто бы металлическим и безжизненным голосом, обжигая дыханием его шею. — Он сидит на тебе, потом стягивает с тебя штаны, — она привстала, сдёрнула грубым движением с Августа штаны до середины бёдер и сразу же без стеснения уселась обратно, плотно прижавшись промежностью к его ноге. Август, по-прежнему зажмурившийся, почувствовал жаркую влагу и невольно оскаблился в отвращении. Любава, видимо, заметила это, потому что хватка на запястьях усилилась до боли. И откуда в хрупкой женщине скрывалось столько силы?       — Тони берет в руку твой член, начинает двигать рукой, — Любава повторила всё о чём, сказала. — Тони хочет тебя. Хочет, чтобы ты кончил. И кончил в него.       Август был потерян и напуган. Он знал, что Любава жила в городе намного дольше него, но никак не ожидал от неё такой осведомлённости о близости между мужчиной и мужчиной. Как вообще можно было излиться в другого мужчину, если у него не было специального отверстия? Только если…       «Какой ужас», — пронеслось в голове у Августа. Он вспомнил, как чувствовал себя Тони после того, как над ним надругался брат. Тони было больно. Ему было плохо. Кто вообще мог в здравом уме просить о том, чтобы ему вставили плоть в анус?       — Ему будет больно, — воспротивился Август слабым голосом.       — Не будет, — уверенно сказала Любава. — Давай, думай о нём.       Она размеренно двигала рукой на его члене — как же это слово смущающе звучало — и выцеловывала шею Августа. Нужно было оттолкнуть Любаву, сказать ей, что она поступала неправильно, но стыд за собственную неполноценность был гораздо сильнее и заставлял держать рот на замке.       Мысли о Тони полезли в голову против воли. Живо воспроизвелось нежно хранимое воспоминание, как тот сидел у Августа на коленях и порывисто терзал его губы, как он восхитительно вздыхал и дрожал от прикосновений к груди. А как он был прекрасен в похотливых снах, наполненные жаром ладного тела и отблесками бесовского пламени!       Стоило позволить себе насладиться запретными воспоминаниями, как плоть тотчас отозвалась. Август пребывал в недоумении: значит, бесы помогали ему совершить акт любви с женщиной? Но почему? Зачем? Разве от этого они не должны были проиграть?       Любава, ощутив его возбуждение, подбодрила:       — Молодец, думай ещё, — и стала двигать рукой резче, поцелуи на шее переросли в укусы. Август ощутил, что она стала тереться промежностью о его ногу, но постарался не придавать этому значения. — Тони тебя ублажает рукой, он держит твои запястья, он сидит на тебе.       Август представил эту картину и еле слышно застонал. Он неосознанно двинул плечами, а Любава, видимо, подумала, что он захотел высвободить руки из захвата на запястья, и потому усилила давление. Август запрокинул голову, приоткрыл рот, представляя, что это не Любава подчиняла его себе, а Тони. По телу тотчас побежали мурашки. Кусучие поцелуи стали особенно хороши. Август подставлял под них шею, мычал сквозь сжатые зубы и думал о том, что всё это действительно делал Тони.       Плоть окрепла быстро. Как только Август почувствовал, что готов скоро излиться, то попросил:       — Не надо дальше, иначе я не успею вставить.       Любава остановилась. Отпустила его руки, распрямилась, привстала на коленях. Только тогда Август раскрыл глаза, еле сосредоточил на ней взгляд. Любава держала его член в руке и будто бы примерялась.       — Большой, — заключила она взволнованно.       — Это плохо? — спросил Август хрипловатым голосом.       Любава провела рукой по члену вверх-вниз растирая естественную смазку, хмыкнула и решительно сказала:       — Сейчас и узнаем.       Она обхватила его член, подалась бёдрами вперёд, уткнула головку куда-то в свои влажные складки. Шумно выдохнув, она резко опустилась вниз и тотчас вскрикнула. Август вскрикнул вместе с ней, потому что плоть прострелило болью. Он завопил:       — Вытащи! Вытащи!       Испуганная Любава отползла в сторону. Август схватился за влажный член, из которого текла кровь, заливая руки, пах и бедра, и в панике воскликнул:       — Это Бог нас наказал!       Любава, держась за промежность и кривясь от боли, согласилась с ним жалостливым завыванием:       — Прости-и-и меня.       Август подскочил на ноги, бросился к полкам, где хранились бинты и тряпицы. В полумраке он схватил первое, что попалось под руку, прижал к члену, чтобы остановить кровь. Обернулся к Любаве:       — Ты как?       Она была вся напряжена, ссутулена. Ноги её были плотно сведены, а ладонь была зажата между ними, плотно прилегая к промежности. Дышала Любава тяжело, рот её был обезображен болью, глаза сильно жмурились.       — Девственности лишилась точно, — заключила она. — Значит, в следующий раз легче будет.       От напоминания о «следующем разе» Августа бросило в холодный пот.       — Н-но у меня кровь… — напомнил он. Хотел добавить ещё, что это было очень больно и он не может понять, откуда вообще у него идёт кровь, но передумал: всё же не один он здесь пострадал. Стойкость и мужественность Любавы заслуживали уважения. Потому Август, чтобы отсрочить второй раз, решил сказать так: — Я не знаю, сколько это, — указал на член, — будет заживать.       — Заживёт — и попробуем вновь, — голос Любавы был твёрд.       Август ничего не ответил. Лишь сел за стол, пододвинул к себе свечу и стал рассматривать травмированный член. Кровоточащая ранка обнаружилась под головкой. Кажется, эта нежная кожица называлась уздечкой. Август понятия не имел, что её вообще можно было надорвать до крови. Почему это случилось — он не знал. Любава подошла к нему, заглянула через плечо. Август смутился, приложил к ранке кровяные тряпки, глянул на Любаву, спросил:       — Тебе помощь нужна?       — Нет, так и должно быть, — убеждённо проговорила она. — А вот, с тобой такого быть не должно.       — Всё в порядке, ложись спать, — успокоил её Август. — Кровь остановлю и тоже лягу.       — Прости, наверное, мне не стоило так торопиться, тогда бы и у тебя ничего не болело, — повинилась она.       — Бог простит, и я прощаю, — Август взял её за руку, поднёс кисть к губам и поцеловал. — Ни в чём тебя не виню.       Любава скупо кивнула и быстро вернулась в постель. Натянув на себя платье, она укрылась одеялом, пододвинулась к стене и отвернулась к ней. Вся её одежда будет принесена в дом завтра утром весёлыми людьми, вместе с подарками, оставленными в трапезной.       Август ещё долго сидел за столом, прижимая к обмякшему члену тряпицы. Когда кровь остановилась, он всё продолжал глядеть на огонёк то одной свечи, то другой. Голову не покидали мысли о произошедшем.       Не так Август представлял свой первый раз. Не так. Он думал, что заниматься любовью очень приятно, иначе бы зачем люди блудили и намеренно грешили? В близости с Любавой же не было ничего приятного. Сплошной стыд и впоследствии — боль. Может, Август действительно её не любил? Он ведь не принадлежал ей полностью, а с её помощью хотел избавиться от влечения к Тони. Какой эгоистичный, мерзкий поступок!       Август не заслуживал такую хорошую жену, готовую пойти на всё ради сохранения семьи. Он видел, как умела любить Любава, сравнивал с собой и приходил к осознанию, что не может. Не может любить так же, как она. Оттого на душе становилось так горько и тоскливо, что хотелось выйти на улицу, уйти в поле и завыть на большую и жёлтую луну как волк.       Улица. Точно. Не мешало бы проветриться перед сном после такой брачной ночи. Август обработал ранку на члене заживляющей мазью, оделся, обулся и на цыпочках, чтобы не разбудить задремавшую Любаву, вышел за дверь.       Небо было облачным, беззвёздным. Куда ни глянь — сплошная темень. Ещё и света в окнах не было. Не удивительно: время позднее, а завтра вставать рано. Трапезная тоже была пуста. Празднование закончилось, и все разбежались по домам. И так засиделись дольше обычного.       Август бродил по пустынной улице, как неприкаянный, избегая домов с собаками, чтобы те не залаяли на всю округу и всех не перебудили. Ему казалось, что за день почти непрекращающейся тошноты, все органы внутри будто бы перемешались в одну кровомясную кашу. Хотелось скрючиться, держась за солнечное сплетение, рухнуть на колени, захрипеть, раздирая себе горло, распластаться на земле, взглянуть в небо и наконец задать Богу вопрос: зачем всё это было? Однако Августу никогда бы не хватило смелости для совершения такого греха. Бог давал ему крест по плечу, и нужно было с достоинством его нести.       Беда заключалась в том, что Август не хотел ничего нести. Только сейчас он по-настоящему понял, что имел в виду Тони, когда говорил, что Август будет ломать себя этим браком. Да, пожалуй, именно так он сейчас себя и чувствовал. Поломанным. С вывернутым нутром. И совершенно одиноким. Не было рядом человека, способного понять его, выслушать и не осудить.       Хотя нет. Был. Но Август не мог нежданно нагрянуть к нему в ночи и сказать: «Ты был прав, мне не нужно было жениться».       Или же мог?       Тони бы точно не стал унижать его. Он бы отнёсся с пониманием, пожалел. Он бы понял, потому что был таким же.       Август остановился посередь улицы. Медленно повернулся в сторону дома Кости. Поколебался пару мгновений и решительно сорвался с места. Как дошёл — не помнил. Как стучался — тоже. Запомнил лишь заспанного Олега, который сначала долго ему не открывал, а потом долго не мог понять, зачем отец Август пришёл к ним глубокой ночью и для чего ему вдруг потребовался Тони. Август в подробности не вдавался, сказал, что у него для Тони назрел очень серьёзный, не требующий отлагательств разговор и только. Более-менее проснувшись, Олег недовольно буркнул: «До утра что ли не терпит?», — и прошёл вглубь комнаты, пообещав, что сейчас его разбудит.       Август стиснул штанины в кулаках, взволнованно задышал. Сердце забилось, как сумасшедшее. Низ живота обдало холодом. Август уже предвкушал, как увидит Тони, как заговорит с ним, но вдруг Олег встревоженно сказал, возвращаясь к входной двери:       — Тони здесь нет.       — Что? — отчего-то шёпотом переспросил Август. — Как нет?       — Не знаю. Кости тоже нет. Но я не помню, чтобы он вообще приходил. А Тони приходил, — забормотал Олег озадаченно. — Мы с ним выпили чая травяного, потом легли спать.       Недоброе предчувствие поразило Августа. Он предположил:       — Может, Тони остался у кого-то? Просто тебе побоялся говорить? Может, вместе с Костей куда пошёл?       — Но он никуда не хотел идти! — воскликнул Олег и тотчас смолк. Он о чём-то задумался, а потом как разъярился: — Сукин сын! Опоил меня, паскудник! Чай свой подсунул! А я, дурак, ещё и обрадовался. Думаю, вот же молодец. Заботится обо мне! Ещё и улыбался так сидел! Надо было догадаться!       Сердце Августа пропустило удар. Ему на ум пришла сразу же самая худшая догадка, почему Тони мог так поступить. Помнится, чтобы уходить ночевать к Августу, он не спаивал брата сонным отваром. Просто брал и уходил. Значит, в этот раз на кону стояло что-то очень ценное, раз он осмелился на такой поступок.       — Надо его найти, — голос Августа был переполнен тревогой. — Прямо сейчас надо идти и искать его. Он бы так просто не стал тебя чаем поить. Надо по всем домам пройти, в амбар заглянуть.       Олег согласно хмыкнул.       — Я подготовлю два фонаря, — сказал он и прошёл в дом. Август сделал робкий шаг за порог, да так и остановился в дверях. — Ещё и Кости как назло нет. Надеюсь, они где-нибудь вместе шатаются. Хоть бы Тони его во грех не ввёл. А то знаю я его…       — Не введёт, Костя очень любит Юлю.       — Тони это не помешает, — Олег зажёг спичку, поднёс к лучинке, стоящей на столе. При её скудном свете он и стал собираться на поиски.       Август стоял возле двери, не двигаясь с места, и наблюдал за его мельтешением.       — Это хорошо, что ты пришёл, — говорил Олег, поджигая свечу в фонаре, найденном в сундуке, — поймаем Тони с поличным. Второй фонарь найти не могу. Видимо, нет.       — Я возьму у себя, — решил Август. — А ты иди в начало улицы. Я пойду в конец. Встретимся на площади, когда всё обойдём.       Август спешно вернулся к себе домой, взял из сарая фонарь, поджёг толстую свечу внутри и отправился на поиски Тони и Кости. Он стучался в каждую дверь, спрашивал, видели ли их братья и сестры, но никто понятия не имел, куда те пропали. В амбаре их тоже не нашлось, как и в пустой тёмной трапезной. Ни в подвале-темнице, ни на площади, ни в церкви — Тони и Кости не было нигде.       Отец Антоний, как только узнал, что пропал Костя, сказал, чтобы Август шёл спать к жене и не переживал попусту, но, когда услышал, что Тони тоже не получается найти, тотчас метнулся в дом, достал лестницу, взобрался на чердак и уже оттуда, крича не своим голосом, приказал созвать добровольцев, взять собак и пройти всю округу — в том числе поля и лес. Тогда-то Август и понял, что волновался не зря.       Тони мог сбежать. Прихватить с собой Костю в провожатые и сбежать.       Группа мужиков, вооружившись фонарями и факелами, направилась с собаками в поля, вторая пошла вниз по течению реки, а третья вверх. Август же во главе с оставшимися, бросился к лесу. Он бежал быстрее всех, крича: «Тони! Тони! Где ты! Ау! Вернись, пожалуйста, Тони!».       Но Тони не отзывался. Август срывал голос до хрипа, брёл всё глубже и глубже в лес. Находиться в мире без Тони было невыносимо, прямо как в том жутком сне, когда Август решил войти в огонь, чтобы скорее проснуться. Только вот сейчас он не спал, и кошмар стал реальностью.       «Хоть бы с ним всё было хорошо», — думал Август, кусая губы. — «Хоть бы в беду не попал. Что ж ты, глупый, натворил?».       Чей-то крик донёсся эхом:       — Я нашёл его! Нашёл! Все сюда! Сюда-а-а-а!       Август ощутил такое облегчение, что у него ноги ослабли. Улыбаясь, как дурак, он развернулся, рванул обратно к выходу из леса, выглядывая огни факелов и фонарей, и побежал туда, где их было больше всего. Добравшись до поисковой группы, он, часто и тяжело дыша, спросил:       — Где он?       Ответом ему стал угрюмый и тихий голос:       — Там. Висит.