два палача

День 502. Воскресенье – Я собираюсь свалить, – с сильным канвонским акцентом говорит рядовой Шин Чунчхоль. Эти слова как гром среди ясного неба. Сиын как раз вываливает лопатой кучу земли из ямы, которую копает. Он ужасно не выспался, из-за усталости все вокруг расплывается, поэтому на мгновение даже сомневается – не померещилось ли ему? Он вытирает пот с лица форменным рукавом и переводит взгляд на Чунчхоля, который стоит в паре метров от него у тачки. – Прости, – говорит Чунчхоль. Затылок покалывает от раздражения. Сиын выпрямляется и вонзает острие лопаты в землю. Вообще-то они вместе должны пересаживать кустарники, но пока что всю работу делает он один. Прошел целый час, а Чунчхоль только и делает, что толкает перед собой тачку да ждет, пока Сиын перекидает в нее рыхлую серую землю. Еще Чунчхоль неумело помогает высаживать в эти ямы кусты и присыпать их сверху землей. Сиын так устал, что перед глазами плывут темные пятна, рубашка мокрая насквозь, а Чунчхоль говорит… Что? Что он говорит? Сиын смотрит на его профиль. Вроде он никуда не собирается. Лицо спокойное. Чунчхоль лишь слегка улыбается, мазнув взглядом по огороженному желтыми воротами периметру КПП, и пялится на деревья вдалеке. На нем нет каски, поэтому за неимением козырька он поднимает свою тощую руку, чтобы защитить глаза от солнечного света… и все же, что он сказал? Сиын смотрит на тонкие пальцы его второй руки, которыми он постукивает по бедру. Аритмично. Напряженно. Сиын хмурится. Они уже наполовину переместили очередной обвязанный мешковиной саженец кизила с одного места на почти идентичное на соседней грядке. Командир Чон по второму разу заставляет нарушителей пересаживать эти кусты, и сегодня очередь Чунчхоля и Сиына. Сиын на собственной шкуре убеждается, что бесконечные работы по благоустройству на военной базе 103-й дивизии существуют с единственной целью – наказания. Оно не сложное, но утомительное, зато невозможно упрекнуть начальство в злоупотреблении полномочиями, и все же это наказание. Наказание за... Ну. За то же самое, за что Сиына всегда наказывают. За то, что дерзит. За то, что дает отпор. Наказание, которое Чунчхоль заработал для них обоих. Рядовой Шин Чунчхоль из 8-го взвода – один из тех, кто вечно создает проблемы. Хуже всего, что создает он их рядом с Сиыном. Из-за Сиына. Три дня назад, после пяти недель базовой подготовки, Сиына распределили в 12-й взвод. В течение следующих полутора лет службы он планировал оставаться незаметным и не привлекать внимание. Он был готов выполнять приказы, игнорировать дедовщину и быть скучным, заурядным солдатом. Но все полетело к чертовой матери в 7:30 утра в первый же день, потому что по какой-то непостижимой причине рядовой Шин Чунчхоль решил заткнуть за ухо маргаритку и за завтраком сесть рядом с Сиыном. Сиын не хотел заводить в армии друзей, а непринужденные манеры Чунчхоля и его мягкие вопросы только укрепили его решимость. Сиын все это игнорировал и избегал зрительного контакта. Он низко склонил голову над подносом и принялся быстро жевать, чтобы побыстрее покончить с завтраком в надежде сбежать, но Чунчхоль все рано втянул Сиына на свою гиблую орбиту: ярко улыбнулся ему на виду у мудаков из 8-го взвода. Вот тогда-то Сиын и стал объектом для нападок. Когда кто-то уронил поднос в очереди на раздаче, все отвернулись. Следующее, что он осознал: краснолицый полноватый рядовой первого класса Пак окунул Чунчхоля лицом прямо в завтрак Сиына. Чунчхоль остался без маргаритки, в слезах и с окровавленным носом. А вся форма Сиына оказалась в молоке. Дремавшие со старшей школы рефлексы в этот момент пробудились с удвоенной мощностью. Сердцебиение замедлилось, сознание наоборот расширилось. Он быстро проанализировал ситуацию. Без единого удара, только благодаря нескольким бессознательным маневрам и парочке точных оскорблений ему удалось заставить рядового первого класса Пака споткнуться и разбить лицо о скамейку. Это оказалось легко, безболезненно и не потребовало практически никаких усилий. Сиын приберег удары на потом – как только приятель Пака, рядовой Хон, нанес первый. Сейчас, три дня спустя, у Чунчхоля нет никакой маргаритки. Скорее всего, раздавленная ботинком Пака, она давно сгинула в мусорном ведре в столовой. С тех пор жизнь Сиына состоит из сигаретного пепла в еде, подножек на физподготовке и пропавших из душа туалетных принадлежностей. За последние семьдесят два часа он спал в общей сложности не больше двенадцати. По ночам ему приходится бдительно следить за придурками, с которыми он живет в казарме, чтобы не пропустить очередную вспышку агрессии, направленную в его сторону. Сиын не очень понимает, как пережить оставшиеся пятьсот два дня службы. Сегодня утром, после быстрого расследования вышестоящих лиц, вынесено официальное наказание: все солдаты, участвовавшие в стычке, должны пересадить кусты кизила, но, как старшие по званию, Хон и Пак не должны делать примерно ни хрена. Это значит, что вся расплата за ссору достается Сиыну, поскольку Чунчхоль никак не может собраться с силами и хоть чем-то помочь. Сиын вытирает пот со лба. Чунчхоль все еще смотрит на далекую гряду деревьев и на серые облака над ней. У него из-под рукава выглядывает свежий синяк. Нос все еще выглядит немного припухшим, но он, кажется, этого даже не чувствует – его лицо, как обычно, совершенно невозмутимо. Может, он слишком тупой, чтобы чувствовать такие вещи, думает Сиын. Чунчхоль выглядит так, словно для него открыт весь мир. Словно он может получить все, что захочет. Разве он не заметил, что здесь сплошные кустарники да сорняки? Где он вообще нашел ту маргаритку? Краем глаза Сиын наблюдает за сидящими на корточках на склоне другой насыпи старшими из 8-го взвода. Он ловит возмущенные взгляды, направленные в их сторону, видит их сгорбленные заговорщические позы. У рядового Пака бинт на носу. У рядового Хона синяки на лице и хмурый вид. Сиын игнорирует звон чистого удовлетворения в груди и приятную ностальгическую боль в костяшках. Может, ударить тогда Хона и было приятно, но в целом оно того не стоило. – Да, – тихо, словно самому себе, говорит Чунчхоль. – Я закончил. – Мы еще не все пересадили, – Сиын снова смотрит на Чунчхоля. – Это все из-за тебя. Ты должен выкопать остальные. Чунчхоль качает головой, а затем поворачивается лицом к Сиыну. Его улыбка становится еще шире и ярче, и Сиыну в голову приходит иррациональная мысль, явно вызванная недостатком сна: наверное, он понимает, почему все так ненавидят Чунчхоля. Подобная улыбка делает его уязвимым. Он выглядит, как тот, кому требуется защита. Сиын так устал, что едва не улыбается в ответ. – Прости, – снова говорит Чунчхоль. – Мне жаль. И вдруг срывается с места. Несмотря на почти болезненную худобу, в его движениях чувствуется грация. Ее заметно в те короткие секунды, которые требуются Чунчхолю, чтобы преодолеть расстояние до ворот. Что-то в его непринужденной манере напоминает Сиыну о... О... – Ебаный пидор! – кричит кто-то, и на мгновение Сиыну кажется, что они имеют в виду его. Он поворачивается и видит, как старшие солдаты 8-го взвода бросают сигареты, подскакивают и скользят вниз по насыпи. Сиын снова поворачивается и видит, как Чунчхоль перепрыгивает через ворота, словно через барьер. Видит охреневшего – с кусочком сэндвича во рту – охранника. Во второй раз за три дня сознание Сиына растягивается и деформируется. Сердцебиение замедляется. Он просчитывает несколько вариантов траектории. Чунчхоль бежит хоть и быстро, но недостаточно. Другие солдаты, находящиеся в этот момент на территории, замечают побег, и все тут же мобилизуются, чтобы перехватить беглеца. Чунчхоля схватят и выбьют из него все дерьмо. Его тупое открытое лицо втопчут в грязь. Сейчас он на свободе, но это продлится не дольше мгновения. Сиын бросает лопату. Он не перелетает через ворота так же изящно, как Чунчхоль, но все-таки они остаются позади. Под ногами мелькают нарисованные на асфальте предупредительные полосы, и теперь Сиын тоже на свободе. +++ Прыжок подхватывает его разум, как ветер – воздушного змея. Мышцы и кости поют единой симфонией, сухожилия тянут тело вперед, а сознание волочится позади, как ленты в воздухе, пока мимо в прерывистом низкочастотном размытии пролетают придорожные кусты. Сейчас Сиын куда более выносливый. В первый год университета у него случилось нарушение сна. Кошмары о жестоких и кровавых драках, о шрамах и преследованиях выгнали Сиына из общежития на дорожки кампуса. Сначала он просто ходил, потом побежал и после этого уже больше никогда не останавливался. Он бегал почти каждую ночь, топая по кампусу в темноте и одиночестве. Он даже купил себе пару кроссовок Nike. В моменты слабости он позволял себе представлять, что другая пара таких же кроссовок мелькает в нескольких шагах впереди него, сверкая красными подошвами. К тому времени, как Сиын поступил на службу в армию, он стер их в клочья. В ста метрах впереди себя Сиын видит Чунчхоля. Тот размахивает руками и словно летит над залатанным асфальтом. Никаких красных подошв, зато он такой же быстрый, как Сиын, если не быстрее. Когда они сворачивают на первом повороте, позади раздаются крики и резкий сигнал тревоги. Чунчхоль слегка спотыкается и замедляется, чтобы оглянуться. Когда он видит приближающегося Сиына, на его лице отражается чувство предательства, и он спотыкается о собственные ноги. – Вперед, – кричит ему Сиын. – Беги! Чунчхоль не понимает. Он полностью останавливается и смотрит на Сиына с раскрытыми в безмолвной мольбе руками, его плечи – сломанный лук. Его колени подламываются, он начинает сгибаться… Сиын догоняет, врезается в него и встряхивает тощее тело Чунчхоля в вертикальное положение, обхватив обеими руками за плечи. – Двигайся, – говорит Сиын, тяжело дыша. Брови и рот Чунчхоля искажаются в замешательстве. – Что? Раздается отдаленный рык маленького двигателя. Еще больше криков. Сиына захлестывает разочарованием и он издает сердитый звук. Этот идиот, этот тупой ублюдок вечно создает проблемы. У Сиына нет на это времени. Он разворачивает Чунчхоля всем корпусом, кладет руку на его костлявую спину и толкает его в сторону леса. – Беги. На этот раз его слова достигают цели. Чунчхоль бросается вперед. Он не колеблется и не оборачивается, чтобы попрощаться или поблагодарить. Он бежит быстро, перепрыгивает через упавшие стволы, продирается через кустарник и исчезает среди деревьев. Сиын выбирает случайное направление и бросается в другую сторону. +++ День 501. Понедельник До рассвета еще пара часов. На востоке серебрится рваная после вчерашнего шторма гряда облаков. Пахнет дождем. Сыин делает глубокий вдох, наслаждаясь свежестью. Она заставляет его задрожать, на долю секунды прервав оцепенение и изнеможение, и он, наконец, выдыхает. С того места, где он сидит – на ржавом стуле под дырявым карнизом столовой – ему открывается обширный вид на базу. Все тихо, если не считать редких радиопомех вдали. После заката, когда дождь неизбежно погасил адреналин, Сиын вернулся. База все еще кишела солдатами, сержанты кричали на ​​свои взводы, через КПП въезжали и выезжали машины. Сквозь деревья непрерывно мелькали вспышки прожекторов. Сиын насквозь промок и слегка прихрамывал из-за того, что неловко споткнулся о мокрое бревно, пока бежал. Легкие горели от напряжения, поэтому он выждал и пытался отдышаться в кустах в ста метрах от входа. В конце концов, с пустыми руками вернулась удрученная группа поисковиков. В этот момент Сиын просто пристроился в конец их строя. Он прошел вместе с группой незамеченным через ворота, а когда они свернули за угол, он от них отделился. Потом он нашел это затененное за кухонной дверью место рядом с кофейной банкой с окурками. С тех пор он сидит здесь – практически у всех на виду. Около полуночи рядовой в грязном фартуке выходит из кухни и встает рядом с Сиыном. – Чертов дождь, – он протягивает руку с незажженной сигаретой. – Что они ищут? Сиын его игнорирует. Парень ждет, но не получив ответа, сует ранее предложенную сигарету себе в рот. – Кто-то сбежал, а? – он хлопает по карманам фартука в поисках зажигалки. – Завидую. Парень тихонько прикуривает и наблюдает за творящейся суетой. Сейчас база похожа на растревоженный улей. Почти докурив, он снова подает голос: – Меня запалили с мобильником. А моя мама просто хотела сказать, что любит меня перед тем, как лечь на операцию. За это меня отправили дежурить на кухню. В одиночестве, – он вздрагивает. – Ты когда-нибудь заглядывал под эти столы? Сиын качает головой. – И не заглядывай. Здесь сплошные свиньи, – парень выдыхает последнюю затяжку. Дым заволакивает влажный, холодный воздух. Взгляд рядового устремлен на горизонт. – Знаешь, если к утру собаки не возьмут след дезертира, значит он наверняка уже в другом городе. Им придется за ним кого-нибудь послать, – он вздыхает, бросает окурок рядом с банкой и давит его ботинком. – Надеюсь, его не поймают. С этими словами парень уходит обратно на кухню. Чуть позже свет в кухонном окне гаснет. Сиын невозмутимо ждет и наблюдает. Он видит, как приходят и уходят солдаты, как сменяются взводы, обыскивая территорию и передавая эстафету другим. В какой-то момент он даже видит свой собственный зевающий и ворчащий 12-й взвод, который отправили на смену другой группе. Около трех ночи на территорию въезжает несколько черных внедорожников. Из одного из них вываливается командир Чон. Он топает через двор в одном халате и что-то кричит в телефон. За ним тащится какой-то напуганный офицер, пытающийся держать над ним зонтик, и толпа военных в дождевиках. Вся свита входит в административный штаб, в офисе загорается свет и больше не гаснет. Он продолжает гореть, даже когда небо начинает светлеть. За следующий час ничего не меняется. Против воли бдительность Сиына угасает. В конце концов он откидывает голову назад, прислонившись к стене позади себя, и закрывает глаза. Он смертельно устал. Вопреки тому, что он замерзший, промокший и вообще-то должен сейчас паниковать, мысли замедляются, а конечности окончательно расслабляются. +++ Видимо, он все-же успевает задремать, потому что резко просыпается в предрассветном свете с уверенностью, что рядом кто-то есть. – Кажется, ты стал лучше бегать, рядовой Ён. Низкий, грубый как гравий, голос. На руку Сиына тяжело опускается чужая ладонь, и он поднимает взгляд… Сердце замирает и спотыкается о неожиданное воспоминание: желтый свет, каштановая челка, ленивая, самоуверенная усмешка… Ничего из этого нет и в помине. Зато есть камуфляжные штаны, туго заправленные в зашнурованные берцы. Твердая линия челюсти и щеки, утратившие юношеский жирок школьных дней. Бесстрастный взгляд, сосредоточенный в какой-то точке поверх головы Сиына. Сержант Ан Сухо выглядит раздраженным и немного уставшим, а также очень высоким и очень сильным. В одной руке он держит пару наручников. Другая надежно обхватывает Сиына за локоть.