Камень преткновения

      В больнице каждый день шум и гам даже там, где должен быть абсолютный покой. Конечно, невозможно добиться тишины, когда врачи и медсестры бегут с передвижными койками к операционной; как только оправившиеся больные будто учатся заново ходить; как в новеньком кулере пузырьки воздуха бегут наверх, где там же и пропадают без следа.              Апфель пришёл сюда, чтобы проведать Сета и рассказать ему о всех новостях. Всё-таки, он сидит там, как отшельник, ему даже Кристиано ничего не сообщал, что довольно обидно. Но сегодня всё станет известно. А вот уж какая будет реакция – придётся наблюдать.              Молодой человек постучался в дверь и приоткрыл её, заглядывая в палату только головой.              – Здравствуй, Сет, – улыбнулся он и быстренько заскочил внутрь.              Сет, учитывая, что в больнице лежит не первый день, уже может даже выходить самостоятельно из палаты. Ни капельниц, ни других тяжёлых медицинских аппаратур; максимум перебинтовка, редко – таблеточки какие-нибудь, обезболивающие. Даже сейчас Сет сидел на кровати. Только непонятно, что он и делал всё это время.              Заняться в палате практически нечем, да и она вся была пустая. Даже зарядки для телефона нет, то есть с парнем и связаться по-другому, кроме как прийти лично, нельзя.              – О, здравствуйте! – поздоровался в ответ Сет и, чуть привстав с кровати, подтянул к себе единственный стул в этой палате, стоявший около тумбочки, – Присаживайтесь, не стесняйтесь.              – Спасибо, – Апфель присел на стул, положив пакет, который он специально принёс для парня, к себе на колени. Без пакета молодой человек не мог прийти. Очень важно, чтобы больному было приятно, что о нём заботятся.              – Вот, я тебе решил купить фруктов и принести из особняка некоторые вещи. Тут одежда, зарядка, и ещё кое-что, – и Апфель спокойно передал этот пакет Сету.              – "Ещё кое-что"? – удивлённо спросил Сет, забирая пакет.              – Посмотришь потом. Сейчас, я думаю, это не совсем важно. Как у тебя дела?              – Всё в порядке, – парень отложил пакет в сторону, – мне уже стало получше. Конечно, рана до сих пор побаливает, но это ещё ничего, – Апфель представил, насколько же здесь Сету было скучно и тошно. Ты словно изолирован от общего мира, к тебе никто не приходит, а единственный доступ к связи пропал. Только и приходится привыкать к боли от раны, которая уже стала, по сути, своим развлечением.              – Рад, что ты идёшь на поправку, – ещё шире улыбнулся Апфель, – ты знаешь, когда тебя выпишут?              – А, да чуть меньше недели осталось ещё. А вы знаете, что с Амато? Он приходил ко мне один раз, и всё... Больше он не появлялся... Что-то случилось?              – Да. Он сейчас находится в колонии, и буквально через неделю уже будет суд.              – В колонии? Подождите, то есть как... в колонии... – конечно, Сет будет шокирован такой новостью. Ему никто ничего не рассказывал, естественно, он будет думать и перебирать все возможные случаи, когда это могло быть реально. Но, к сожалению, слова правдивы.              – Из-за обвинения в убийстве его отправили в колонию. Подло, знаю. Я хочу Амато навестить завтра, узнать, как у него дела... – неудивительно, что преобладает чувство страха. Подростки возраста юноши часто могут выкидывать такие выступления, что и не поверишь в существование подобных людей. Хочется знать, что Амато не страдает в очередной раз, а просто отсчитывает время до суда. Хотя, и это может быть равносильно страданиям.              – Как... я не верю, чтобы Амато смог кого-либо убить... Я не верю в это...              – И я не верю. Никто не верит в этот бред, кроме Д'Анджело и самого Амато. Он всё время думал, что он – убийца, и, может быть, думает об этом до сих пор... В общем, я нанял адвоката, чтобы она защищала Амато в суде, и она на данный момент проводит собственное расследование. Обнаружила, что на месте преступления находится чужой волос. Ещё не всё потеряно.              – Эх... – вздохнул Сет. Мало того, что он до этого момента и прийти к Амато не мог, у него даже не было способа дозвониться. Весь этаж осмотрел, а ничего похожего на стационарный телефон и близко не было, – А как же его в убийстве обвинили?              – Помнишь, как ты приезжал на какое-то заброшенное здание, и вынес оттуда Амато?              – Помню, конечно помню.              – Вот. Нас обоих тогда похитили, и Амато, чтобы попытаться защитить меня, выстрелил из пистолета. Но потом оказалось, что пуля попала в шею одному из донов мафии Д'Анджело. Я сейчас подчёркиваю, куда именно попала пуля, потому что ты сам знаешь, что Амато ни разу к оружию не притрагивался до того момента. А потом пришли вы, Амато тебя увидел и потерял сознание, но это ты и так знаешь.              – Какой ужас... Эх, если бы я мог к нему прийти...              – Ничего, – Апфель на секунду отвернул глаза, – я ведь завтра поговорю с ним, а там уже дальше видно будет.              – Хорошо, спасибо вам... Передайте ему от меня, что я его очень сильно жду и люблю.              – Обязательно передам. Ну, вот, теперь ты в курсе всех событий. Больше ничего интересного пока и нет. А у тебя какие-нибудь новости есть?              – К сожалению, нет. Только в столовой с парнями общаюсь иногда, а так – всё стабильно. Ну, то есть никак.              – Печально конечно. Надеюсь, мы будем поддерживать связь друг с другом вне больницы.              – Конечно. Буду звонить вам, если что.              – Тогда отлично. Ладно, мне уже пора идти, у меня начнётся скоро занятие по йоге.              – Занятие по йоге?              – Да, для беременных. Записался совсем недавно, – молодой человек тихонько посмеялся, – поскорее выздоравливай, и обязательно проверь пакет, хорошо?              – Конечно, всё проверю! Удачи вам!              В ответ Апфель только помахал на прощание. И как быстро он зашёл в палату, так быстро из него и вышел. И Сет вновь остался один, без компании.              Почему, интересно, его не положили в общую палату, как обычно это и делают с пациентами, а держат в пустой и одинокой? Может, Кристиано сам заплатил за эту палату? Это уже не так важно, как важнее то, что лежит в пакете.              Парень перешарил весь пакет, пока не нашёл несколько полароидов с ним и Амато. Именно об этом "ещё кое-что" и говорил Апфель в начале разговора? Если так, то эти фотографии заставляют задуматься о более простых временах, когда не приходилось сталкиваться с трудностями ради светлого будущего...

***

      – Из тебя актёр, как из вороны галка! Тебя что, в детстве не учили выразительному чтению? Что за умирающий лебедь на пруду?              Амато и Джино сидели на репетиции какого-то Михеля. Юноша ни разу не слышал, кто это такой, но Джино по дороге утверждал, что он довольно известная личность в колонии.              В детстве прославился тем, что хорошо и быстро танцевал чечётку. Во всех газетах тогда пестрил на главном месте мальчик по имени Михель – уникальный танцор с натренированными ногами. Но как только мальчик подрос, интерес к нему стремительно упал. Конечно, не каждому бы понравилось, что его теперь реже вспоминают. Для кого-то это свобода от многочисленных журналистов и интервью, а для кого-то – вся жизнь. Конечно, Михель был вторым типом. Он жаждал внимания от других настолько сильно, что сам пошёл в кабаре. Да, они до сих пор существуют, пусть их осталось и не так много.              Но вдруг Джино выпалил, что Михеля посадили... по проституции. Оказывается, в этом кабаре работала схема "больше денег заплатите – и танцора получите", поэтому нередко Михелю приходилось подрабатывать и проститутом. За это была и прибавка к зарплате. Изначально всеобщно в таких типах заведения было одно правило, в котором говорилось, что до танцоров и танцовщиц домогаться нельзя. А заставлять их заниматься проституцией – тем более. Благо, это кабаре прикрыли, и спасибо. Но за это пострадали все танцоры и танцовщицы, которые повелись на прибавку. И среди них был и Михель.              А сейчас он сидит в этой колонии. Нашёл себе новую работу. Теперь он не танцор, а главный режиссёр и постановщик новых выступлений.              Их делают специально, чтобы в определённые дни, особенно в выходные, колонисты не скучали и не деградировали культурно. Вот видите, какое место хорошее, и учёбу даёт, и театры. А вы говорите...              Сам Михель выглядил также, как и большинство омег: миленькое, слегка детское личико из-за круглых румяных щёк, носик пуговкой. Короткие брюнетовые волосы, уложенные в причёску "пикси", открывали уши, в которых еле как искрились совсем маленькие серёжки. Как сказал Джино, серёжки он выпросил обратно за неплохую сумму.              Амато не нравится, как он ведёт себя по отношению к тем, кто принимает участие в его постановках. Словно они – маленькие глупые дети, которым вечно всё надо объяснять. Вот только "профессионал" не может понять, что люди иногда очень сильно стесняются. Они не могут вести себя раскрепощённей, потому что, вероятнее всего, это их первая роль. Вот что более интересно юноше, так это раздумья, в костюмах ли будут актёры или в таких же серо-зелёных скомканных рубашках и штанах.              – А какая постановка скоро будет? – полушёпотом спросил Амато у Джино, пока Михель на сцене опять отчитывал какого-то омежку, неправильно прочитавшего сценарий.              – Спектакль какой-то. Я и сам, честно, не в курсе, – также полушёпотом ответил Джино и пожал плечами, всё продолжая смотреть и слушать Михеля.              М-да. Мало того, что актёры и так банально не могут проговорить хотя бы одну свою фразу, потому что их перебивает Михель, так ещё и за этим другие колонисты наблюдают. Благо, они масла в огонь не добавляют, а только молчат.              – Мой милый, спустись ко мне... – скомканно прочитал первую часть предложения один из актёров.              – О боже, такое чувство, будто я щас в мумию превращусь. Я же сказал, читать надо вы-ра-зи-тель-но. Что в этом слове такого сложного? Ты с любовью должен говорить это, а не так, будто он тебе волосы прожевал! – Михель, кажется, щас настолько сильно вспылится, что просто закончит эту репетицию. И верно, нечего портить нервы не только себе, но и остальным. Уже подбешивает.              Чем больше слушаешь эти бредни про "выразительность" и "отсутствие актёрского мастерства", тем сильнее хочется уйти отсюда. Но Амато терпит ради Джино, которому, кажется, только в радость смотреть, как подготовка к спектаклю идёт полным ходом.              В один момент Амато просто не выдержал, и вполголоса сказал Джино:              – А он не может как-то по-другому на ошибки указывать? – Амато хотел бы дополнить свой вопрос ещё несколькими, но пока и этого достаточно.              Что за глупые сравнения? Что за некомпетентная личная оценка проделанной работы? Это уже не критика, а какое-то надругательство. На месте актёра, Амато бы не выдержал и либо бы сматерился, либо бы плюнул в лицо такому режиссёру и критику и отказался продолжать участвовать в этом.              – Эй, ты там, блондинчик! – спустя несколько секунд раздражённо выпалилось со сцены, – Я всё слышал! Если есть что возразить – выходи на сцену сам и доказывай!              – Да пожалуйста, – Амато был уже готов встать со скамьи и показать курочке, на какой жёрдочке она сидит, но тут же ощутил, как Джино схватил его за руку.              – Ты что! Амато, нельзя с ним ругаться, был уже инцидент... – шипел Джино.              – Да отпусти его, видишь, сам хочет, – чуть тише сказал Михель, и Джино пришлось отпустить Амато на сцену.              Юноша поднялся, встал строго посерединке, будто готовится рассказать какой-нибудь стишок.                     – Так, ну давай, показывай, что можешь. Если ты не только с места галдеть умеешь. Хотя, как я заметил, ноги ты раздвигать умеешь даже отлично...              – Тебе, блять, в челюсть двинуть что ли? – конечно, Амато понимал, что это провокация. Но очень сильно хочется ударить прямо в лицо этому эгоцентрику.              – А кроме этого что-то ещё есть? – назойливо спрашивал Михель, сложив руки на груди, и стучал ногой так, будто те самые часы в кабинете Кристиано набирают свой ход. Амато очень хорошо запомнил их, потому что они издавали это методичное тиканье, и он прислушивался в основном только к ним.              – Петь умею, раз тебе так надо, – юноша сразу понял, что спеть у него, скорее всего, не получится. До сих пор стесняется этого. К тому же, тут сидят незнакомые люди. К тому же, они тоже приравниваются к людям, не таким незнакомым, конечно, но таким же личностям. Тот факт от Сета до сих пор застрял в его голове. Благо, они пока ещё не понимают слов, но вполне могут отличить пение от простого разговора.              – Петь умеешь... Ну, так спой!              Легко сказать. Ещё надо для этого хоть какой-то вменяемый отрывок из песни вспомнить. Конечно, этот же отрывок нашёлся достаточно быстро, далеко за примерами ходить не надо, даже та песня, под которую он подпевал Сету, сойдёт. Но взгляд склонился на живот.              Нет. Вот был бы Амато сейчас один, без них, может, он бы чуть подумал и спел. А тут они. И Амато не мог избавиться от этого дряного осознания, что они всё слышат. Именно поэтому вместо пения пока раздаётся тишина, и она бесит Михеля.              – Ну? Где пение-то? – опять назойливо спросил он.              Амато вздохнул и закрыл глаза. Если ты не увидишь перед собой проблем, из-за которых не можешь что-то совершить, значит, надо на момент закрыть глаза. Хоть эта проблема и представляет собой страх.              Юноша не знал, как оценивать своё пение. Его голос сильно дрожал, исполняя привычные для него мелодию и слова, но он не мог придумать ни единственного прилагательного, ни глупого сравнения, чтобы описывать собственное пение. Просто поёт и всё, чего уж тут придумывать, правда?              Когда Амато закончил, он медленно открыл глаза. Было страшно, потому что люди, сидящие в этом небольшом зале, имели не то, что удивлённое выражение лица; такое чувство, будто у них глаза вылетят из век от удивления. Но юноша не считал своё пение чем-то уникальным. Он всегда думал, что по-любому найдётся тот, у кого получится петь лучше. Потому он никогда не восхвалялся этим умением. А перед публикой рассказывать о том, что ты умеешь петь, тем более нельзя. Стеснение до сих пор не прошло, но Амато ощутил, как его щёки уже начинают гореть от смущения. Но на сцене стоять остался.              Со стороны послышались одинокие хлопки, и юноша повернул голову. Михель хлопал, слегка приподняв брови. Видно, не удивлён.              – Певчий голос, – прокомментировал он, – но всё же стоит над ним поработать. Сильно дрожит, видно, не совсем его умеешь контролировать. Хотя, я и не учитель по вокалу, но некоторые вещи знаю.              Амато знает, что голос сильно дрожит. Это от неуверенности в себе и в стеснении. Что, Михель даже не заметил румянец на щеках юноши?              – Ладно, нам как раз нужны певцы. Ты отлично подойдёшь. Тебя только научить надо, а дальше всё само пойдёт. Побудешь на репетиции пока, потом я скажу, что надо сделать будет. Садись иди, спасибо.              Вот только Амато не для этого на сцену поднимался. Если Михель будет вновь "критиковать" так же, как он до этого и делал, юноша реально встанет с места и уйдёт. И никакие просьбы его уже не остановят.              Когда Амато уже подходил к скамье, он заметил восторженное лицо Джино. Чему тут только восторгаться, совершенно непонятно.              – Ты чего такой? – всё тем же полушёпотом, как и до этого происшествия, спросил юноша.              – Амато, ты молодец! Ты показал свой талант! – Джино настолько сильно хотел приободрить Амато, что даже взял его за руки. Но юноша не может назвать свою способность талантом. Он, конечно, и сам не знает, откуда петь научился с самого детства, может, это передалось генетически, но не уверен, что его пение можно назвать талантом.              – Да ну, подумаешь... – "...аудитория, блин". Именно так Амато хотел дополнить свои слова, но не стал. Вдруг сидящие здесь люди оскорбятся.              Да, вот они, идеальные слушатели: колонисты, которые, вероятнее всего, и музыки-то не слышали некоторое время. Грустно без музыки, очень грустно. И подумать даже не о чем.              Все мысли разбавляют они. Они уже не так стесняются, чтобы прятаться и не подавать виду. Амато сразу полегчало, как только он понял, что их привычный образ жизни налаживается. Хотя это и не образ жизни, но по-другому это никак не назовёшь.

***

      Репетиция после небольшого выступления Амато стала двигаться плавнее. Михель стал меньше перебивать своих актёров, больше слушая их, перестал оскорблять их, но высказывания оставались резкими. Может, Михель и правда считает, что более мягкой критикой он ничего не сделает для актёров. Но иногда же их нужно поощрять, верно?              Джино пришлось уйти, так как у него осталась незаконченная работа на предприятии. Он вздыхал, пока уходил, и признался, что каждый раз приходит сюда только ради части Михеля. Джино сказал, что Михель, попав в бордель, научился танцевать и другие виды танцев, не только чечётку. Вот только какие, сам не указал. Похоже, и он не знает.              А Амато не мог уйти с этой репетиции, потому что Михель буквально заставляет его сидеть. Первое время юноша продолжал сидеть на скамье, а потом Михель подозвал его и сказал идти за кулисы.              За кулисами было холодно. Помещение похоже на огромный, деревянный и старый сарай. В полу между досок были щели, через которые прорывался этот густой холодный воздух. Все остальные, сидящие в этом закулисье, тоже стояли и дрожали, поглядывая в свои листочки с текстом. Причём написано всё от руки, принтера в колонии нет.              Амато нашёл стулик. Он слегка покачивался, но был единственным доступным вариантом. Поставил там, где начиналась шторка на сцене, и откуда можно было хорошо видеть, что на ней происходит. А там всё одно и то же... Благо, Михель, похоже, умеет прислушиваться к критике в свою сторону, пусть и получается это у него не без парочки оскорблений. Если что, Амато обязательно запомнит фразу про его умение хорошо ноги раздвигать.              И вот, репетиция подходила к концу. В зале, кажется, никого почти не осталось, и все актёры ушли со сцены и отправились в свои комнаты отрядов. Но не Амато. Михель до сих пор не сказал, что ему здесь делать. Юноша же даже не актёр.              И Амато долго смотрел на то, как Михель стоит у самого края сцены и вздыхает. От чего только, непонятно. Но потом... он резко начал танцевать. Юноша не знал, что это за стиль, потому что танцами никогда не интересовался, но Михель так изящно вскидывал руками, так плавно перепрыгивали его ноги через невидимое препятствие, а как изгибалось его тело в разные стороны... Амато даже подумал, что Михель когда-то посещал занятия по гимнастике, потому что ни один нормальный человек не будет вытягивать свою спину назад так сильно, чтобы её чуть ли не пополам сложить. Хотя, может, восприятие юноши сломалось. Особенно, после ареста. И то, что ему кажутся ломающиеся спины – это выдуманный бред. Галлюцинации. А может, Амато и правда помешался на теме того, что он потихоньку сходит с ума.              Как только Михель закончил, он схватился за первую плотную шторину и потихоньку свалился на пол, продолжая держаться за неё. Юноша встал со своего места и подошёл к Михелю, пока тот глубоко вдыхал и так же выдыхал.              Михель повернулся в сторону, откуда он услышал шаги, и дёрнулся, когда увидел Амато.              – А, это ты, – осознал Михель, от вздохов потихоньку покачиваясь взад-вперёд, – я тебе задание не дал, да?              – Угу, – кивнул Амато.              – Тогда вот тебе моё задание: помоги мне подняться... пожалуйста, – что ж, видимо, у всех колонистов проблемы с волшебными словами. Хотя, и у Амато что-то такое есть.              Юноша протянул Михелю руки и помог ему подняться, но тот до сих пор не мог даже встать прямо: держал свои руки на коленях, наклонившись, и продолжал вдыхать и выдыхать.              – Тяжело, блин... – пожаловался Михель, – физически тяжело. Что ж за напасть такая...              – Стареешь, может, – Амато решил немножко поязвить.              – Да хрен тебе! Мне восемнадцать всего!              – Я понял, не злись. Тебе помочь?              – Не надо, я приказа не давал, – и Михель отвернулся в сторону дверей из зала, а потом, как понял Амато, кое-как отдышался.              – Пойдём, мне зал надо закрывать, – попросил Михель.

***

      – Ты давно здесь? – юноша, пока Михель пытался найти дверное отверстие, захотел всё-таки наладить с ним контакты.              – Да уж почти год как. Ещё два осталось, – ответил он с суженными глазами, не находя отверстия и ключом попадая не туда, – да ёп твою... А ты сколько здесь будешь?              – Скоро суд будет. Через неделю.              Михель всё же обнаружил отверстие, вставил туда ключ и закрыл дверь, уперевшись о неё спиной.                     – В смысле суд? Ты все эти дни должен был в камерке небольшой прожить в полицейском участке, а не здесь. Ты в курсе, что тебя обманули?              – Предполагал, – Амато уже давно уверил себя в том, что от него хотят избавиться как можно скорее. Был бы он сейчас один, может, и не волновался совсем, но их судьба не должна переплетаться или повторять судьбу юноши. Он опустил свой взгляд вниз, уставившись на живот. Даже сквозь штаны было видно, что он растёт всё больше с каждым днём. На суде прекрасно будет видно, что это не муляж.              Амато заметил, что его руки снова чуть-чуть уплотнились. Получается, не только они растут.              – Везёт тебе, конечно... – подытожил Михель, – Ладно, иди беги к своему отряду, нечего на холоде стоять.              Везёт? Да не то слово. Всю жизнь Амато "везло" на такие приключения, от которых шрамы остаются на всю жизнь. Образные шрамы, естественно.

***

      День близился к ночи. Все, включая Амато, сделали вечернюю рутину в виде чистки зубов и отправились в общую комнату.              Тепленько было. Будто специально нагрели. Так и хотелось остаться в своём одеялке и не вылезать оттуда до суда. На юношу даже напало странное желание поскорее уснуть, так сильно ему понравилась температура в общей комнате.              Уснул он достаточно быстро. Обычно для этого требуется ещё пару раз повертеться, попробовать полежать на спине и перепробовать все возможные позы для сна.              Но снилось ему... ничего. Странно. Похоже, у мозга закончились воспоминания для кошмаров? Или это затишье перед бурей?              Чёрная пустота. И полная тишина. Даже ветерка никакого нет, пусть и хотелось услышать его в своих ушах. Но нет, ничего. Ничего не приходит в голову, ничего не появляется, ничего не звенит в ушах отголоском ужасного прошлого. Простая пустота казалась мирным сном, перерывом ото всех бед, что встречают его именно там, в кошмарах.              Но вдруг, сквозь сон Амато услышал чей-то пронзительный, но такой громкий крик. Было похоже на то, будто человека убивают. А может, тот "Клык" вернулся, но уже за другой жертвой. Надо поторопиться и помочь человеку во что бы то не стало.              Амато проснулся, быстренько нацепил на свои ноги туфельки, и направился к двери, даже не застелив за собою постель.              В коридоре эхом отдавались чьи-то мычания и пыхтения. Они звучали так болезненно, так тяжко и почти устало, что юноша пошёл по коридору быстрее.              Звук раздавался с правого коридора. Амато подходил ближе, и услышал ещё один крик. Но идти ещё быстрее юноша никак не мог.              Кроме него в коридоре ещё никого не было. Может, Амато это кажется? Галлюцинации, опять же. Но почему тогда звук становится ближе? Ото всех этих болей, которые человек выпускает на волю в виде криков, Амато уже хотелось плакать. Но нельзя. Пока нельзя.              Чёткий звук слышался из туалета. Значит, по всей сути, кричащий человек сидит там, и ему срочно нужно помочь! В любой момент всё может стать запущенно, либо юноша застанет тот момент, когда станет слишком поздно. Не хотелось таскать на себе ещё одну ношу в виде вины за то, что не смог уберечь человека и помочь ему. Уже есть такая ноша, но она легко теряется, как только начинаешь заниматься работой или говорить с кем-то.              После продолжительного стона Амато схватился за ручку двери. И потянул на себя...              Первое, что сразу бросилось в глаза, так это огромная лужа крови, расплывающаяся и текущая к стене, создающая завитки и теряющаяся в дырах между плитками в полу. Кровь. Человек потерял её столько, но до сих пор продолжает жить... или по крайней мере существовать.              А у другой стены сидел Михель. Тот, которого Амато видел буквально несколько часов назад. На нём не было штанов и нижнего белья, всё показывалось наружу, и именно под ним начиналась эта огромная лужа. Он уже был весь бледный. Будто скоро умрёт. Но он продолжал стонать, кряхтеть и кричать, как только боль усиливалась.              Штаны оказались около одного из умывальников. Трусы – вообще непонятно где. Но на штанах фигурировало пятно между ног.              Кровавое пятно. Похоже, что Михель заметил это слишком поздно...              Тот ужас, который Амато увидел, не описать никак. Ему одновременно было и страшно, и больно, и жалко. Даже в животе закололо. Несколько минут он стоял в полнейшем шоке, только рассматривая всё то, что он видит перед своими глазами. Кровь. Михель. И штаны. Всё.              Спустя несколько минут, длившихся словно вечность, Амато подбежал к Михелю, сел на колени рядом с ним и начал тараторить, лишь бы узнать, что происходит.              — Михель, Михель, что с тобой? – Амато взял в свои ладони лицо Михеля и повернул его к себе, видя измученное от боли и пыток выражение лица. Эти усталые, стеклянные глаза, эти опущенные уголки губ, эта ненормальная бледнота, которая ещё сильнее выражала мешки под глазами и показывала оставшуюся кровь в капиллярах... Без слёз на это смотреть было невозможно.              – Не... зна- ю-ю-ю-ю... – ответил Михель прерывисто, будто опять ощутил боль, но сдержался, только помычав, – лезет... что-то...              Лезет. Какая разница что, человек уже на грани смерти. Амато тут же встал на ноги, оглянулся назад и понял; нельзя приближать время смерти, нужно как можно скорее искать помощи.                     – Михель, потерпи, дождись, я скоро приду! – и Амато побежал, хоть и знал, что потом это ему учтётся. Они об этом беге ещё напомнят.              В голове была мысль об охранной будке. И Торе. Торе должен знать о том, что произошло здесь. Если он вообще сейчас дежурит.              Изо всех сил прибегая к охранной будке, Амато увидел удивлённые выражения лица Эла и Торе, сидящих внутри этой будки. Конечно, когда ты ещё сможешь увидеть бегущего беременного человека?              Распахнув дверь в будку, юноша даже не зашёл внутрь, сразу начиная отходить от бега.                     – Не думал, что ты бегать умеешь, – спокойно ответил Торе, даже несмотря на встревоженное выражение лица Амато.              – Позвоните... в скорую... пожалуйста... – после каждого слова от юноши слышался вздох, – Михель... скоро умрёт...              – В смысле "умрёт"? – Торе тут же вскочил со своего места, — Эл, звони быстро в скорую, мы сейчас придём. Скажи, что человеку стало плохо.

***

      Обратно Амато бежать уже не мог.              Приходилось держаться за стену и ковылять в сторону туалета. Там, где Михель. Почти мёртвый.              Как только юноша вернулся обратно, на полу до сих пор была расплывчатая лужа крови, которая, кажется, только стала больше. Страшно потерять столько крови, но до сих пор продолжать жить...              Около Михеля на корточках сидел Торе и наверняка проверял его с ног до головы. Надо точно узнать, что с ним случилось. Амато так сильно испугался количества крови и бледности, что паника от этого не дала рационально подумать головой.              Даже сейчас, когда Амато стоит в дверном проёме в туалет, ему хотелось в этот момент лишь одного: чтобы Михель остался живым. Даже если он показался грубым, он всё равно не заслуживает таких пыток и мучений.              Спустя какое-то время, Торе встал и повернулся к Амато.              – Так. Слушай меня внимательно, – начал Торе, – ты щас идёшь в охранную будку и сидишь там до прибытия скорой. Только ты знаешь дорогу досюда. А потом, как проведёшь врачей сюда, идёшь обратно в общую комнату и ложишься спать. Понял?              – А что с Михелем?..              – Что с Михелем... Рожает он, вот что.                     Рожает?.. Да у него даже живота не видно, какие роды...              Хотя, может, Михель думал и также. Не зря ведь он жаловался на тяжесть в своём теле сегодня после своего выступления. И недавно сказал, что из него что-то лезет. Значит, то, что сказал сейчас Торе – полная правда.              Но Амато не может поверить, что из-за родов можно потерять такую лужу крови. Да ничего невозможно, чтобы её потерять в таком размере.              – Всё, давай, иди-иди, – прогонял Торе Амато как тот противненький начальник, а сам обратно присел на корточки перед Михелем, – нечего тебе на такое смотреть.                     Амато решил уйти обратно к охранной будке. Уже и живот начал болеть от бега... всем, даже им в этот момент было страшно.

***

      В охранной будке Амато просидел почти час. Всё время сидел рядом с Элом, укрывшись пледом и начиная дрожать от страха, и унимал боль, попивая маленькими глоточками чёрный кофе.              Страх был из-за всего, что Амато тогда увидел. Кровь, полумёртвый Михель, и слова Торе о том, что это роды. А родов юноша всегда боялся. Начитался ещё перед арестом всяких статей в интернете, что если они оба перевернутся, то можно будет и родить без проблем. А потом увидел комментарий, что какой-то омега рожал двойню, даже когда один не перевернулся.              А Амато не хочет ни рожать, ни на операционный стол ложиться. В одном случае придётся проходить через такую адскую боль, что юноша проклинать Сета начнёт за то, что он вообще посмел знакомиться с ним. В другом – боится, что всякие анестезии или наркозы ему не помогут, и он будет чувствовать каждый надрез, который ему будут делать. Одно другого не легче.              – Что-то долго скорой нет, – стучал пальцами по столу Эл, смотря сверху на часы, – хотя я звонил им и всё понятно объяснил.              – А может... может они не приезжают в колонии... – высказал свои додумки Амато.              – Приезжают. Сам видел. Мальчика какого-то здесь избили до полусмерти, я взял и в скорую позвонил. Приехали быстро. Да ты не переживай, это очень давно было. Когда Торе ещё шалопайничал, а не смотрел за каждым.              Не радует. Амато сильно беспокоится. Не хочет ещё одного мёртвого человека видеть. Особенно здесь, в месте, где на стенах уже длинные подтёки от частых ноябрьских дождей.              – Я пойду лучше, посмотрю, что там происходит... – Амато скинул с себя плед и встал со стула. Живот до сих пор побаливал, и это было странно. Обычно он болит не так долго, как сейчас. Может, это что-то серьёзное?.. Вдруг сейчас тоже рожать придётся?..              – Не боишься, что тебя потом Торе отругает? Он ж тебе сказал не выходить до приезда скорой, – Амато рассказал в самом начале Элу, что это Торе отправил его обратно в будку.              – Всё равно. Там человек уже мёртв может оказаться, – ...и ребёнок тоже. Так что можно потерять уже не одного человека, а двоих. Это страшнее.

***

      Амато подошёл к туалету, пусть и несколько раз хотел развернуться назад из-за боли в животе. Она усиливалась, как только он подходил ближе к туалету. Может, оттуда идёт что-то нехорошее, и поэтому живот болит? Или они тоже волнуются за чьё-то будущее? Амато понять эту боль сейчас не в силах. Он лишь хочет узнать, жив ли до сих пор Михель.              Но туалет по какой-то причине оказался закрыт. И там были слышны другие голоса. То ли восторженные, то ли чрезмерно обеспокоенные.              Амато попытался открыть дверь, но всё безуспешно. Там нет замка, поэтому кто-то её специально придерживает на случай, если, видимо, юноша посмеет вернуться.              Тогда юноша начал стучать в дверь. До сих пор не ответили. Постучал сильнее. Всем внутри будто наплевать на эти стуки. Тогда Амато вообще кулаками забарабанил по двери, и только в этот раз она открылась.              – Ты чего здесь стучишь, а? – как злая бабка высунулся Торе, – Я тебе сказал до приезда скорой из будки не высовываться.              – Что с Михелем? – раз уж Торе теперь груб, Амато тоже не собирается церемониться.              – Тебе-то зачем? Хочешь нервяков лишних?              – Да, хочу. Их у меня и так много.              Торе вздохнул.              – Родил он. Живой пока. Только малыш хилый родился. Всё?              – Да, – хоть и Амато чисто из интереса захотелось глянуть на новорождённого, но он не стал наглеть и просить больше. Но помимо Торе в туалете были ещё несколько омег, которые, по всей видимости, умилялись новому маленькому созданию.              – Скорая где?              – Не приехала ещё.              – Иди обратно и жди, – и дверь захлопнулась.              Какой-то Торе слишком нервный. Может, он переживает за жизнь Михеля не меньше, чем Амато. Но всё равно можно было бы разговаривать помягче.              Внезапно сквозь дверь пронзилось что-то похожее на детский крик. Такой рваный и хриплый, словно новорождённому не хватает воздуха в лёгких, чтобы закричать. Юношу это постепенно успокоило: хотя бы кто-то из Михеля и ребёнка ещё продолжает показывать признаки жизни.

***

      Амато возвращался назад, но уже увидел врачей. Он показал им, куда нужно двигаться, и они тут же ринулись вглубь коридора. Юноша подолгу стоял на одном месте, не обращая внимание ни на что: ни на холод до мурашек на коже, ни на боль в животе, никак не хотящую угасать, ни на усталость. Он стоял, грея свои плечи, пока не почувствовал на одной из ладоней другое, более тёплое прикосновение.              – Иди лучше спать ложись, – предложил тихим полушёпотом Эл. Амато не знал, что он может существовать за пределами маленькой охранной будки. Обычно он из неё никогда не выходит, даже в туалет, – тебе сейчас отдохнуть надо. Пойдём-пойдём, покажешь, где ваша комната находится.              Эл приобнял юношу за плечо. Амато ничего не сказал, только кивнул и пошёл вместе с ним в комнату.

***

      А в комнате уже никого не было. Может быть, все узнали, что случилось здесь? А какая разница... Боль внутри так сильно утомляет. Тепло от одеяла идёт по всему телу, но даже оно не способно прекратить её. А вдруг с ними что-то произошло? Вдруг одного из них не станет? Или их обоих? Боль, хоть и не такая сильная, но всё равно сильно напрягает. Может, она пройдёт, когда юноша выспится?..

***

      Аккуратный зелёный холм, покрытый мягкой короткой травой. Впереди открывался вид на чистое поле, в котором попрятались маленькие беленькие цветочки, с большого расстояния казавшимися белыми точками.              На улице стоял солнечный день. Солнце так сильно делилось своим волшебным теплом, что на каждой из травинок сверкал отблеск.              Где-то пролетела одинокая, но такая красивая и узорная бабочка. Её хотелось рассмотреть получше, но она уже улетала на поиски нектара; а в поле для неё еды никогда не найдётся.              Амато сидел и наблюдал за этим прекрасным пейзажем. Хотелось взять в руки кисточку, поставить рядом мольберт и краски и описывать каждую деталь, которая только приметится. Но ничего из этого у юноши на данный момент не было.              Живот прошёл. Такой же плоский, будто его и не было никогда. Во сне это Амато сильно смутило, но все догадки пришлось оставить парить в невесомости, потому что...              – Папа! Папа! – доносился из-за спины радостный детский крик, и Амато обернулся.              Навстречу ему бежали два маленьких ребёнка. Такие смешные, щекастенькие и с короткими ножками, но такие милые и любимые... Один из них нёс венок в руках. А сзади них спокойно шёл Сет. Но какой-то он был слишком растрёпанный и неаккуратный, хотя в реальности он совсем не такой. Но тем не менее, он всё ещё казался таким же добрым и заботливым. Всё время улыбался, и улыбку эту никак не мог подавить. Он всегда радовался чисто, как эти два маленьких ребёнка, уже прибежавших к Амато.              – Папа, а мы с другим папой тебе венок сплели, – сказал один из мальчишек, немножко запыхаясь. Лицо от бега у него красненькое, румяное.              Амато посмеялся, что было крайне непривычно, пригладил наверх маленькую чёлочку у малыша. В неаккуратном каре у мальчика по разным сторонам заплетены две небольшие косички. Может, Сет заплёл. Он всегда умел делать то, чего не умел Амато.              Второй же стоял где-то в сторонке, сложив ладошки и перебирая их. Надул слегка губки и смотрит вниз. Волнуется. Такой маленький, а тоже, видимо, постоянно на нервах, как юноша. И ещё в миленькой футболочке, где посерединке была нарисована улыбающаяся пчёлка.              – Хочешь надеть мне веночек на голову? – спросил Амато, на что ребёнок радостно покивал и протянул венок.              Юноша взял его в руки. Он состоял из тех же маленьких белых цветков, что он увидел впереди в поле. Посмотрел, да и быстренько надел себе на голову и улыбнулся.              Всё казалось таким непривычным здесь... Ребёнок хлопает в ладошки и радуется, а второй всё так и продолжает стоять в стороне и нервничать.                     – Вы такие у меня умницы, – юноша опять погладил по голове ребёнка с косичками в волосах. Заметил, что глаза у него такого же синего глубокого цвета с примесью фиолетового. Да и чем-то он внешне напоминает именно Амато.              А второй был с чёрными глазами. Большими, но такими усталыми и грустными, что его тут же хочется прижать к себе и обнять, тихо напевая колыбельную.              – Малыш, что случилось? – поглядел Амато на нервного ребёнка, и тот удивлённо поднял взгляд, – Подойди ко мне.              Мальчик подошёл, и юноша тут же положил ладонь ему на лоб. Он вздохнул, не ощущая тепла от него, но понимая, что у ребёнка поднялась температура.              – Садитесь ко мне, – Амато аккуратно и легко похлопал свои бёдра, подзывая к себе детей, и они оба уместились у него на ногах. Как раз и Сет присел рядом, приобнимая Амато и глядя вдаль.              Маленькие такие... У них впереди такое будущее, но они, кажется, ощущают себя привязанней к родителям, чем к огромному неизведанному миру.              Юноша внутри себя понимал, что это, вероятнее всего, лишь фальшивка, сложенная из его надежд и желаний, но здесь было так хорошо и так приятно, что не хотелось расставаться с этим местом. Не хотелось очутиться в реальности, где всё не так радужно и спокойно, как здесь. Может, Амато ждёт что-то подобное в будущем. А может и нет. Но сквозь воздух пронёсся чей-то громкий и строгий голос:              – Вставай. Встава-а-ай.

***

      Амато еле как разлепил свои глаза. Как жаль, что всё увиденное оказалось лишь сном. Но это сон. Не кошмар. Может быть, всё постепенно наладится, и этот сон – точка отсчёта?              Он сел на кровать, чеша свои глаза и собирая на пальцах непонятные крупинки. Таким усталым он ещё себя никогда не чувствовал, хотелось вновь укутаться в одеяло и заснуть. Но над ним уже стоял Торе. Уже не нервный. Уже какой-то злой.              – Ты в курсе, что проспал время подъёма? – спросил он строго.              – Нет... – тихо и хрипло ответил Амато, – Я вообще не думал, что могу так долго спать...              – Эх... – вздохнул Торе, – Ты как после вчерашнего?              После вчерашнего... после вчерашнего... Ах, да, там же был Михель. Интересно, что же с ним случилось.              – А что с Михелем?..              – Увезли его. Ребёнка тоже. Михель полуживой уже был, чуть ли дух последний не испустил.              – Надеюсь, с ним всё будет в порядке.              – Я тоже. Вставать будешь? Тебе к медику надо.              – А мне сон приснился... – решил поделиться Амато, – Мне просто часто снятся кошмары, а тут – сон... Причём он с ними связан.              – Рад за тебя, но у меня сейчас мало времени обсуждать это. Давай попозже поговорим, как только я выкрою себе время, – Торе, неожиданно, стал разговаривать чуть мягче. Похоже, он и правда осознаёт, что немного переборщил, – тебя в медкабинете ждут. УЗИ поедешь делать.              Как только Торе сказал про УЗИ, Амато тут же вспомнил, что у него вчера болел живот. А теперь нет. Странно это всё, конечно, но благо, что боль прошла. Но всё же стоит потом спросить, не повлекла ли боль за собой последствий.              – УЗИ... – медленно повторил юноша, всё ещё думая в своей голове о том сне. Вообще, УЗИ в список проверки его состояния не входило. Максимум анализы. Может, Торе рассказал медбрату, что вчера довелось увидеть Амато?              Амато встал, еле как нацепив на ноги туфли. До сих пор витая в облаках, не ощутил, как Торе взял его за руку и повёл из комнаты куда-то. Но рука у него была холодная. И всегда была такой.              Привели в медкабинет спокойно. На кушетке уже была куртка Амато, которую изъяли. Видимо, чтобы другую не давать, решили отдать ту, что уже была. Медбрат сказал одеваться, а сам сидел и из кружки попивал, закусывая бутербродом.              Торе ушёл. У него ещё было много работы, помимо Амато. Потому юноша на данный момент один, уже надел на себя куртку и застегнул её. Жаль, что она не такая длинная, чтобы укрыть ноги. Но и тёплые джинсы ведь не вернули, так что придётся терпеть промозглый холод.              Спустя какое-то время, Амато и медбрат уже вышли на улицу, где стояла полицейская машина. Может быть, его сейчас повезут далеко не в больницу, но юноша до сих пор не мог поверить, что ему приснился сон спустя столько лет. Причём не просто какой-то абсурд, а нечто прекрасное, будто идеальная жизнь представилась. Это поистине что-то невероятное. Амато никогда не думал о том, что ему в какой-то момент может присниться сон. Он уже привык к кошмарам, привык винить себя во всех тех грехах, что там показаны... Но в этом сне всё так по-другому...              Пока Амато размышлял над сном, машина уже стояла на парковке больницы. Пришлось спокойно выйти, но в отместку за это прицепили наручники. Юноше всё равно, его же на УЗИ ведут, а не на смертную казнь. А может, под видом процедуры в кабинете будет сидеть какой-нибудь прокурор, который будет давить на Амато. Но юноша и так знает, что от судьбы не отвертится.               И вот, он уже стоял напротив двери с надписью "Ультра-звуковое исследование". Медбрат и один из двух полицейских присели на диванчик рядом, а другой стоял рядом с юношей, не норовясь даже снять эти наручники. Куда Амато может убежать? Разве что в палату к Сету, если тот до сих пор здесь лежит. И если он вообще ещё живой... Амато знает, чего попросит после УЗИ. Главное, не забыть ничего нужного.              – Прости, но я с тобой в кабинет не смогу пойти, — оправдывался медбрат, держа куртку Амато в руках, – скажи врачу всё сам, хорошо?              В ответ получил лишь "угу" и слабый кивок.              Кабинета УЗИ юноша до сих пор боится. Но в этот момент, как он и полицейский прошли внутрь в кабинет, наручники тут же снялись с его запястий. Пришлось самому маленькими аккуратными шажками подойти ко врачу и сесть на кушетку.              – Не ложитесь пока, – сказал врач и повернулся к полицейскому, – где его медицинская книжка?              Полицейский приоткрыл дверь и что-то тихо сказал сидящим, и после на его руке оказалась тоненькая папочка, корешок которого переплетён верёвочками.              Врач посмотрел в медкнижку, что-то долго думал, а потом сказал ложиться.              Амато лёг. Было не очень удобно, так как вес давил на спину, но в целом можно и потерпеть. Приспустил слегка штаны и поднял рубашку наверх. Может, зря Амато переживает? Эти исследования ведь просто пустяки...              И опять нанесли какой-то гель на живот и стали вести какой-то штучкой по нему. Было скорее неприятно, чем щекотно, потому что врач надавливал в некоторых местах. Но приходилось только терпеть.              Юноше интересно хотя бы глазком одним посмотреть, что же с ними. Остались ли они живы вообще? Но на аппарате всё как обычно: один только движущийся силуэт, похожий на него, и всё. Вроде бы, он что-то там делает, может, ручками двигает, может, ножками... Но так как картинка двигалась туда-сюда, юноша посчитал, что ему такие вещи только кажутся.              Потом врач начал водить по другой стороне. Но и там всё стабильно. Только он был чуть поменьше, чем предыдущий. И более шустрый. Картинка, как назло, стояла на одном месте, и можно было заметить, как он слегка брыкался. Значит, один из них точно ещё живой.              Потом Амато два раза слышал непонятный, но неприятный звук. Он повторялся, и тогда юноша понял, что у них проверяют сердцебиение. Такое быстрое. Юноша никогда не подумал бы, что у них сердце всегда так быстро бьётся, независимо от чувств и эмоций.              В Амато, конечно, после всего этого не проснулась любовь к ним, но он окончательно понял, что должен заботиться о них. Сколько раз он сначала себе говорил, что точно готов, а потом был не уверен в своих силах... но теперь решение бесповоротное. Амато постарается позаботиться о них, каких бы нервов это не стоило.              – Та-а-ак, всё хорошо, плоды растут согласно сроку беременности, – и это хорошо. Амато даже слегка испугался, когда увидел одного из них чуть поменьше, чем другого. Но слова врача успокоили.              Медбрат когда-то наказывал юноше спросить про вид беременности. Точно. Амато же ещё ни разу не спрашивал про это.              – Скажите пожалуйста, а какая у меня беременность? Ну, в смысле... какой вид? – юноше было немного непривычно спрашивать про такие вещи, пусть это и в его интересах. Да, даже ему самому слегка интересно, что за вид беременности у него такой.              – Дихориальная диамниотическая, – ответил врач, не отвлекаясь от экрана.              – Ди-и-и-и... что? – для Амато это звучало так, будто врач только что заклинание какое-то произнёс.              – Если говорить не медицинским языком, то каждый ребёнок в своём домике, – как мило. Но Амато неспокоен. Теперь мысли о родах или о кесареве просто не дают покоя. Независимо от выбора, он всё равно потеряет кучу крови, чтобы на свет появились они. Юношу аж передёрнуло от того, что он в своей голове представил.              Но пока ещё рано рассуждать о том, будут ли роды или кесарево. Это всё начнётся ближе к концу срока, вот тогда и начнётся карусель с нервами...              – А у меня вот... ну, буквально вчера ночью болел живот, а сегодня перестал. С ними ведь ничего не случится? – Амато сильно беспокоится о них, ведь они оба такие же живые люди, как и он сам... Опять передёрнуло. Эти мысли скорее пугают, чем расслабляют.              – С ними, в смысле, с плодами? – уточнил врач.              Амато покивал.              – Ну, как я заметил, – картинка на экране вновь начала шевелиться, – отклонений у них никаких нет. Так что, скорее всего, боли никак не связаны с плодами.              Успокоило. Немного совсем, но успокоило. Ещё Амато глядел на картинку, на которой были они оба. И правда, сидят там, как в разных домиках. Причём соседи они друг другу противные. И не верится, что это настоящая картинка.              Амато попросил "хотя бы один снимочек". Это скорее не для него самого, а для Сета, чтобы знал, что юноша не просто так на учёте стоит.              После УЗИ можно было отправляться назад в колонию. Опять нацепили эти тонкие железные наручники и повели к выходу. Амато не маленький проворный воришка, ему некуда уже бежать.              Но юноша ещё хотел проведать Сета... Он спросил у медбрата, пока его вели до выхода, можно ли ему быстренько проведать своего жениха, на что сам медбрат лишь медленно, сжимая губы, покачал головой. Было ожидаемо, но всё равно печально, что не получилось.              На улице было холодно. Кажется, минусовая температура уже пошла. И особенно это чувствовалось в ногах, на которых были широкие штанишки с тонкой тканью. Хорошо, что ещё в куртке, иначе Амато бы отказался ехать в больницу даже под предлогом УЗИ.              Приехав обратно в колонию, он пошёл в общую комнату, где сразу же повалился на кровать. Поездка сильно вымотала его. Может, у Амато началась аллергия на улицу, раз уж в помещении он чувствует себя прекрасно, а на улице запыхается и задыхается. Хотя, может, это из-за низкой температуры. Юноша никогда не любил холод. Особенно зимой. Даже день рождения в декабре не спасал.              Вытащил снимок, чтобы опять посмотреть на них в "домиках". Хотя, это больше не домики, а маленькие квартирки. Ну так, размером с комнату Амато. И сосед рядом неугомонный. Юноша не раз чувствовал, что они как будто там иногда дерутся, пытаясь отвоевать себе больше территории. Но Амато уже привык получать от них.              Какое-то время Амато проспал. Сегодня учиться и работать ему запретили. И завтра тоже запретят, между прочим. А так хочется получить хотя бы знаний новых, хотя бы пару купюр на какую-нибудь безделушку...              А потом в комнату пришёл охранник, снова с этими гадкими наручниками. Опять надо куда-то ехать? Если так, то юноша пас. Он сегодня уже успел набегаться в тонкой колонистской форме.              – Без наручников дойдёшь? – спросил охранник, несколько раз до этого кричавший номер Амато.              – Куда? – в ответ спросил юноша, стоявший рядом с охранником в коридоре.              – Тут с тобой встретиться хотят. Родственник какой-то твой, – родственник? Да неужели кто-то осмелился взять и приехать сюда? Может, Кристиано? Амато будет даже ему рад. Всё время думал, что как только попал в эту колонию, вдруг стал никому не нужен. Даже Апфелю. Хотя, у того есть весомая причина сюда не приходить. Такая же, как и у Амато.              – Дойду, – внутри юноша был вне себя от счастья. Так хотелось встретиться с кем-нибудь, поговорить о наболевшем, послушать, что происходит по ту сторону этой крепкой стены... Надоело уже находиться в этом вакууме, в котором находишься не только ты, но и ещё куча людей. Сидишь, как подопытная крыска, ожидаешь своей очереди на проведение эксперимента, в клетке с такими же крысками.       

***

      Коридор, где находились комнаты для встреч, был освещён ещё хуже, чем в "общежитии". Да, именно так можно было назвать то место с общими комнатами. "Общежитием".              Остановились охранник с Амато около одной из дверей с небольшой решёточкой, как окошко. Охранник пропустил внутрь юношу, а сам остался стоять на страже. Вдруг преступник захочет сбежать, не собираясь встречаться со своим родственником.              Амато, не поднимая глаз на собеседника, сел на скрипучий деревянный стул, пододвинув его поближе к что-то роду стола. Вообще, перед ним сейчас была стена, строго посередине которой было большое окно и стол в виде полки.              В фильмах всегда показывали что-то рода такой же общей комнаты, как и всё, что можно сделать таким же общим в местах лишения свободы, и телефоны, через которые можно связаться с тем, кто к тебе пришёл. Пока взгляд Амато ещё не успел найти этот заветный телефон, но мысленно общаться с родственником он не будет. И писать по стеклу – тоже.              Взгляд поднялся наверх. И юноша сразу же пожалел, что он держал это появление в тайне. По ту сторону окна сидел тот, кто больше родственника. Он уже стал старшим братом, который никогда не бросает в беде. Даже раньше не бросал, как пропомнил Амато.              Апфель. Так хотелось ринуться к нему и обнять его, но путь преграждает крепкая кирпичная стена. И эта преграда так злит и так одновременно печалит, что все эти чувства смешиваются в одну огромную кучу под названием "разочарование". Разочарование в том, что даже здесь его ограничили. Как же хочется, чтобы это всё поскорее закончилось...              Молодой человек сидел и улыбался. Спокойно, чуть приподняв вверх уголки губ. Он всегда так улыбается, как Амато заметил. Но замечал, что Апфель иногда стоял какой-то грустный до прихода в его личную комнату. Может, Виктора вспоминал.              Указательным пальцем Апфель показал вправо. Ох, Амато даже не заметил, что на стене и висел тот самый телефон, будто он попал в криминальный фильм. Хотя, то, что ему довелось увидеть и почувствовать, было скорее не криминальным фильмом, а триллером или документалкой. Жестокой, но правдивой документалкой.              Амато взял трубку от телефона и прислонил к уху. Апфель тоже. Непривычно разговаривать с человеком именно так. Но это намного лучше, чем пилить друг друга взглядом.                     – Привет, – разговор первым начал Апфель. Из трубки послышался приглушённый, даже немного сжатый голос, но эха от настоящего – никакого.              – Привет, – как-то грустно ответил Амато. Тоска вновь заполнила душу, когда он увидел пред собой эту стену. Может, это и мера безопасности, но почему нет других комнат, где этой стены не существует?              – Как ты себя чувствуешь? – уже даже не "как дела". Апфель специально задал именно такой вопрос, потому что "делами" настроение Амато описать нельзя. Но молодой человек видит, что синяков, по крайней мере, на видных местах, нет. Значит, его вряд ли кто-то бил здесь. Успокаивает.              – ...Не знаю. Грустно, что могу встретиться с тобой только вот так. Через стенку.              – Не расстраивайся, ещё успеем встретиться. Как... как ты здесь? Никто тебя не обижает? – изначально вопрос был "как колония?", но Апфель понял, что этот вопрос не то, чтобы неуместен, а будто юноша в свободное время то и делает, что в колонию приходит.              – Нет, никто не обижает. Я бы тебе хотел столько всего рассказать, но... думаю, часа не хватит на это, – и это тоже обидно. Но здесь Амато понимает, что так просто время разговоров им никто не увеличит.              – Можем потом как-нибудь поговорить по телефону. Я слышал, у вас есть здесь телефоны, – Апфелю объяснили охранники, как пройти в комнату встречи, и как в колонии всё устроено. Даже про вышивки говорили, и не соврали: у Амато была маленькая, почти незаметная вышивка с цифрами на груди. И форма серо-зелёная.              – Я не помню твой номер, – признался Амато. Он никогда особо номера телефонов не запоминал. Даже свой.              – Ничего, я напишу и попрошу тебе передать, – молодой человек достал из сумки, которую он принёс с собой, маленький листочек и ручку, – и номер Сета заодно напишу.              – Номер Сета? Он жив?.. – удивлённо спросил юноша, пока Апфель одной рукой держал трубку у уха, а другой писал ручкой на листочке.              – Конечно. Скоро выписываться будет. Я ему всё объяснил про нынешнюю ситуацию, он сильно тебя любит и скучает по тебе, – на душе стало радостнее. Апфель мало когда лжёт. Только кому-то во благо. Как и Амато.              Наконец-то навязчивые мысли с судьбой Сета разрешились. Он живой, ещё в больнице, конечно, но живой. Нужно позвонить ему сегодня как-нибудь. А Апфелю завтра. Непременно.              – Я приехал к тебе по поводу суда, – Апфель закончил писать на листочке и отложил его вместе с ручкой в сторону. Да уж, вот про что сейчас меньше всего хотелось слышать в этом разговоре, так это про суд. Мало того, что Амато и так отсчитывает время до его начала, теперь и молодой человек пришёл напомнить про него, – ты не волнуйся, я нанял тебе адвоката. Веронику.              Про Веронику Амато знает очень мало. Максимум то, что она тоже его какая-то там дальняя родственница, и что она работает адвокатом. Выглядит, конечно, противоречиво, но это личное решение человека.              – Она сама расследовала место преступления, и обнаружила там две важные вещи. Не думаю, что буду рассказывать об этом до суда, – Амато даже стало интересно, что это за две важные вещи. Но то, что Апфель решает их оставить в тайне, юноше не понравилось. Да, может, Апфель боится, что Амато разболтает кому-нибудь об этом, да только кому? Из друзей у него максимум Джино, из знакомых – Торе, а больше никому он не сможет рассказать об этом.              – Я понял, – юноша опустил глаза вниз. Он надеялся, что хотя бы в разговоре с Апфелем сможет уйти от тех проблем, что его сейчас окружают. Но даже здесь идёт речь про этот чёртов суд.              – Прости, – вздохнул молодой человек, – что напоминаю тебе об этом. Но я очень сильно переживаю за тебя и это дело просто так не оставлю. Просто помни, о чём я тебя просил.              Апфель резко перешёл на шёпот.              – Не говори на суде про пистолет и не говори, что ты прикасался к нему. Не скажешь?              Амато в ответ помотал головой. Конечно, он никому не расскажет. Это выстрел по его коленам, если он скажет об этом.              – Хорошо, – спокойным голосом ответил молодой человек, – думаю, с судом пока всё. Ещё тебя хотела наведать сама Вероника, но когда, я без понятия. И о чём она с тобой хочет поговорить – тоже. Ну и я буду выступать свидетелем.              Амато вроде бы и слушал то, что говорил Апфель, но смысла в этих словах не видел. Суд, суд, Апфель всё думает об этом суде, когда юноша, наоборот, хочет забыть про него... Оставаться в колонии тоже не хочется, но этот суд будет слишком напряжённым для него. Вокруг него будут сидеть люди и смотреть, считая, что он подвёл не только самого себя, но и их. А с ними вообще огромная загадка.              – Давай пока просто обо всём поговорим, как было до всех этих мрачных событий, – предложил Апфель, – ты не против?              – Нет, – снова помотал головой Амато, – я даже хотел рассказать тебе о том, что случилось, пока я здесь нахожусь...              Апфель понял, что Амато рассказать о своих проблемах некому. Видимо, на него совсем внимания не обращают, и он не смог ни с кем подружиться. Как в детстве, когда он всегда оставался один. Все дети сидели в общей детской и играли друг с другом, а он сидел в саду бабушки и что-то рисовал. Все дети общались друг с другом о новых мультфильмах и игрушках, а он сидел в саду и продолжал рисовать. Когда-то Апфель видел, приезжая в особняк, что Амато не рисует, а поливает кустики, иногда даже останавливаясь и проверяя, точно ли он полил именно этот кустик.              Но когда дети слегка подросли и начали говорить о других вещах, например, о музыкальных группах или любимых играх, то Амато даже в саду не было. Он вообще часто пропадал из дома, и тогда Апфель понял, что мальчишку просто довели.              А сейчас он сидит. В колонии. За убийство, которое не совершал. Сидит и рассказывает, как он нашёл своего старого друга и нового знакомого, как он буквально вчера увидел настоящие роды. Он говорил, что это было очень страшно, и высказал свои страхи: он боится потерять столько же крови, сколько он увидел вчера. И слышать это из уст самого Амато, конечно, тоже страшно, как и ему говорить об этом. Апфель думал, что лишняя жестокость реального мира не коснётся его хотя бы здесь. И он не знал, как на эту историю реагировать. Это было шоком для него. С такой историей, перемешанной с дрожащим голосом, остаётся только ужас. Апфель только смог спросить, всё ли с тем мальчиком в порядке, но Амато лишь ответил, что и сам не знает.              Ещё Амато рассказывал о каком-то человеке, который приставал к нему, но остановился, как только рассказал, что этот человек подходил к нему вплотную. Он молчал буквально минуту, уже вдохнул, чтобы продолжить говорить, но...              – Не надо, – остановил его Апфель, – если эта история оставляет после себя неприятные воспоминания, не говори. Просто... я не знаю, как сказать. Ты не пострадал?              Апфель в полнейшем ужасе. Он думал, что в колонии из серьёзных вещей встречаются разве что драки, но Амато сказал, что пока их не наблюдал. Похоже, с этим здесь всё строго. Но такие истории... Молодому человеку интересно, как такой человек оказался не то, что в корпусе омег, а вообще в колонии? Таких, как он, надо сажать в тюрьму или психбольницу, но никак не в колонию.              – Нет. Вовремя пришёл Торе, ну, новый знакомый, и спас меня. Ничего не случилось.              – И слава Богу, – выдохнул Апфель. Хоть у Амато лишней травмы не появилось. Их и так у него накопилось слишком много.              Юноша также рассказывал про свои мысли. Что он думал, о чём до сих пор переживает. Молодой человек вслушивался в эти мысли наружу, успокаивая Амато, что всё будет хорошо. И с ними тоже. Если его всё-таки посадят, чего Апфель никак не хочет допустить, то их семья заберёт к себе.              Весь разговор уложился ровно в час. Амато с Апфелем попрощались, и второй пообещал, что проведает его ещё раз. Может, завтра, может, послезавтра. Как получится. А потом проведать уже не выйдет – будет подготовка к суду...              Сказать, что Амато был счастлив увидеть Апфеля, это ничего не сказать. Он всё время думал, что стал никому не нужен, но молодой человек наоборот уверил его в том, что без него в особняке стало так пусто и одиноко... Никто не выходит из собственных комнат, разве что только поесть, да и даже там разговоры не закладываются. Но Апфель рассказал, что с ним пытался на днях поговорить Томас.

***

      Апфель вечно в своей комнате стоял в раздумьях. Пока в особняке было тихо, размышления являлись его единственным занятием в купе с книгами и йогой.              Молодой человек думал о многом. О Викторе, о суде, о судьбе Амато, о городе в целом... Хотелось отпустить все эти мысли и жить в спокойствии, без страха, что с тобой может случиться что-то, что не поддаётся ни моральным нормам, ни адекватности.              Книги, даже в детстве, помогали расслабляться Апфелю, погружали в необычные миры. Но не в этот раз. В этот раз он не может взять в руки книгу и начать читать, просто потому что у него в голове вечно застревает лишь одна мысль: он выполнил недостаточно дел, чтобы наградить себя отдыхом. Хотя, отдыхать ему требовалось.              Из-за подготовки к суду и попорченных нервов Апфель проспал тот день, когда изначально планировал встретиться с Амато.              И пусть молодой человек понимает, что не только себе портит нервы, он не может с этим ничего поделать. Ребёнок и сам требует к себе больше внимания и просит прекратить эту вакханалию, но Апфель не может. Как только это всё закончится, он сможет вернуться и к разговорам с малышом, и к книгам.              Апфель днями стоял у своего окна, смотря на голые и тонкие ветви старого тёмного дерева, качавшиеся в такт ветру, холод которого раздавался шепчущим гулом в окне. Он стоял и думал всё о том же. Но внезапно, дверь в его комнату резво открылась, и молодой человек уж подумал, что это был Кристиано, но... нет. Это пришёл Томас. С бутылкой виски в руке. Пьяный, уже с пробившейся щетиной на лице.              Такой ужас, такую мерзотность Апфель испытывал, глядя на парня... Он тут же перенёсся на ту самую вечеринку в старших классах, где пьяный хулиган конкретно домогался до него.              – При- ве-е-е-ет, – начал кое-как игриво и прерывисто говорить Томас, отпив из бутылки ещё немного. Он еле стоит на своих ногах, но Апфель ничего не говорит, только смотрит на это всё с напряжёнными бровями.              Томас пошёл навстречу Апфелю. Ну, как пошёл, начал ковылять, чуть ли не падая. Пока молодой человек его не трогает, может, ему самому тошно сейчас, хоть и Апфель не переносит ни запаха крепкого алкоголя, ни пьяных людей. Особенно сейчас, когда не хочется видеть перед собой человека, так явно падающего вниз, в самую глубь общества. Ещё и до наркотиков недалеко осталось.              – Как дела, Апфель? – под алкоголем Томас уже забыл, что называл молодого человека по-другому. Он говорил невнятно, проглатывая буквы и икая между несколькими словами, – Знаешь, что я понял? Что ты... не просто Фель. Ты – Мефистофель, – и Томас, сев на кровать Апфеля, отпил ещё виски из бутылки.              А на утро Томас уже это не вспомнит, и будет лежать в своей кровати, отходить от вчерашнего. Ничего, Апфель когда-нибудь это ещё припомнит. Когда-нибудь, когда выкроется время на это.              – Чего тебе надо? – серьёзным тоном спросил Апфель, скрестив руки на груди.              – Попросить- ик! У тебя прощения, – и парень засмеялся. Единственное, что он может хорошо сейчас делать, так это крепко держать в руке полупустую бутылку виски.              – Это какая твоя бутылка сегодня?              – Первая! Или вторая... не помню... – и потом Том опустил голову вниз и начал смеяться, – Дьявол ты, Фель, дьявол самый настоящий... И ты всё думаешь о нём... Думаешь, что он придёт назад... Да ничё не будет. Он уже в могиле, как бы сильно ты его не пытался достать.              Апфель без понятия, почему Томас опять начал говорить про Виктора. Он уже давно заложил себе в голову факт, что Том просто завидовал всё время Виктору. И до сих пор завидует. Мёртвому телу, которое, вероятнее всего, уже потихоньку превращается в скелет. И понимать это отвратительно больно. Настолько, что Апфель отворачивает голову, не сдерживая слёз.              Так хочется выпроводить Томаса отсюда. Но хватит ли у него сил на это? Томас не хиленький мальчик, которому можно пару раз пнуть под зад и выпнуть из комнаты. Он такого же спортивного телосложения, каким обладал и Виктор, только тело чуть поуже. Это придётся приложить немало сил.              – И плачешься... плачешься по нему, как сиплая сука! – и снова Апфель слышит, как наклоняется бутылка виски с характерным бульканьем, – Я лишь надеюсь, что этот ребёнок от него в скором времени сдохнет.              А вот это... это Апфель уже никак простить не мог. Он повернулся к Томасу, взял его под руку и потащил к двери, после этого толкая его в спину.              – Пошёл вон отсюда! – напоследок сказал Апфель, перед тем, как закрыть дверь на замок. И так настроение ни к чёрту, ещё и Томас в пьяном угаре говорит оскорбительную чушь. После этого молодой человек с ним общаться не в состоянии. Если парень подойдёт спросить, что случилось, он обязательно и скажет, что случилось, и скажет, куда ему идти, в случае, если он запутался со своей дорогой в этой жизни.              Ребёнок не виноват. И никогда виноватым не был. Это только Томас видит, что ребёнок приносит одни проблемы. Но для Апфеля он, как единственная струна, пытающаяся выдержать весь напор этой страшной жизни.

***

      Конечно, Апфель умолчал о некоторых вещах. Может, специально, может, потому что забыл, но всё равно слышать про это было непривычно. Амато и не думал, что Томас может быть таким. Он вообще никогда не думал, что у Томаса есть свой характер. Только сейчас он начал потихоньку раскрывать себя, и там далеко не цветочек появляется из нежных лепестков, а сорняк, которое требуется уничтожить.              До вечера Амато сидел в общей комнате и только и делал, что разглядывал снимок с УЗИ. И чего он только боялся, он и сам не знает... Это же просто силуэты, которые со стороны даже ими не кажутся. Но зато прекрасно видно, что у них есть какое-то пространство внутри... опять домики. Надо бы Сету сказать, что ему сегодня говорил врач. По телефону, конечно же.              Потом в комнату зашёл Джино вместе с ещё несколькими колонистами, и сразу же заметил Амато на кровати, пристально смотревшего на снимок в своих руках.              – Ещё раз привет, – поздоровался Джино. И хотя они утром вместе умываются, всё равно большую часть дня проводят отдельно друг от друга, – а ты чего это смотришь?              – Да так... на УЗИ съездил, – вторую часть предложения юноша намеренно сказал тихо, чтобы кроме Джино об этом никто не услышал. Кажется, получилось.              – А можно я посмотрю? – попросил Джино, тоже начиная разговаривать полушёпотом. Каждый раз, когда речь заходила о них, Амато специально говорил шёпотом. Достало, когда другие интересуются не своими делами.              Амато кивнул. Джино присел рядом с ним, взял в руки снимок, что Амато протянул ему сразу же, и начал вглядываться в каждую крупинку, каждую частичку того изображения, что он сейчас видит.              В глазах Джино опять потихоньку виднелись маленькие искорки. Значит, радуется. Искренне радуется. Но, может, в своей голове он представляет, что это его снимок, и что это у него скоро будет двойня. Амато не в состоянии понять некоторые чувства Джино, но... он проводит пальцем по овальным концам пространства, проводит и улыбается. Спустя несколько минут, он протягивает снимок назад.              – Хорошенькие такие, – тоже шёпотом ответил Джино и улыбнулся, опять показывая клычки наружу. И юноша рад, что смог поднять ему настроение. Но Амато решает убрать снимок в карман, потому что вспомнил, что должен кое-что спросить.              – Джино, а ты случайно не знаешь, с какого времени начинает работать комната связи? – привычным голосом спрашивает Амато. По всему телу прошлось тепло, которого очень было много в животе, изнутри. Может, они делятся им, чтобы юноше не было так холодно. А может, от мыслей, связанных с Сетом, тело начало греться. Эх, хотелось быть как Сет. Греть всех и ощущать своё тепло самому. Но Амато не такой. Он постоянно замерзает, и ему даже двух пар носков не хватит, чтобы согреть ноги.              – А, да хоть прямо сейчас можешь сходить, там открыто, – вот это совпадение. Может быть, судьба наконец-то распорядилась отдать Амато хоть какую-то частичку счастья? Или у неё к нему были какие-то требования, которые он уже выполнил? – хочешь со мной пойти?              Амато кивнул. Пусть Джино проведёт его в комнату связи, а дальше уж как получится.

***

      – Комнаты связи работают практически каждый день. Но тут действуют некоторые правила... Например, нельзя пиццу заказывать в колонию. Да, вот такие дела, зато не как раньше было, – говорил Джино, идя по левому коридору вместе с Амато.              – А раньше тут как было? – Джино никуда не торопился, в отличие от Торе, потому Амато мог спокойно идти, без лишних пробежек или увеличений шагов.              – Раньше звонить можно было только по выходным. Начальник так сделал. Нажаловались ему на такие правила, а он и ответил, что если так сильно хотите звонить, то звоните хоть каждый день, только правила соблюдайте.              А Амато, видимо, не один такой, которому работу дали чисто на пофиг. Тут, видимо, все решения через начальника так решаются. Уж лучше факты констатировать, чем пытаться что-то просить. Юноша уже понял, что если настаивать на своём, то и начальник быстрее сдастся.              – Ой-й-й, – прошипел Амато, – этот начальник...              – И не говори. Но зато в колонии есть какая-никакая свобода, что бы ты плохого не говорил. Начальник так безразлично относится к своей работе, что это даже хорошо... я думаю. Не знаю, как считают остальные, но мне лично нравится, когда дают побольше свободы, – Амато никогда не слышал, чтобы Джино рассуждал вот так. Может, рядом с другими людьми, например, тем же Торе, он стал более уверенным в себе, чем был до этого. До заключения в колонии он и рот открывать боялся, не то, что слово поперёк кому-нибудь вставить. Особенно Пьетро. У-у-ух, как бесит этот Пьетро. Юноша надеется, что ему в аду припасли самый маленький и узенький котёл, потому что такие козлы на нормальный не достойны. Конечно, злобно так говорить нельзя, да и думать тоже, но смысла это не имеет, если человек издевался над другими, которые и сдачи-то ему не давали.              Когда Амато видел, что Сет избил Пьетро за те слова про наркоту... он сначала испугался. Испугался, что Сет перегнёт палку и убьёт Пьетро. Но теперь Амато считает, что парень тогда правильно поступил, что начал драться. Пьетро понимает только тогда, когда ему в лицо летит кулак.              Но вот, в раздумьях о том, какой же Пьетро козёл и мудак, Джино и Амато уже пришли в комнату связи.              Там было людей мало. Видимо, в колонии больше всего находится сирот, которых родителей бросили в достаточно раннем возрасте.              Впрочем, как и Амато, но бабуля в детстве была для него хорошим примером доброго и светлого человека. И как только у бабули появились такие отвратительные сыновья... Ай, это дед во всём виноват. Слишком сильно преобладает в семье его мерзостный характер, уже впившийся в семейное древо. Но Амато его не знает, потому что дед умер рано. Ещё задолго до того, как его привезли в особняк. Может, это дед кошмарит его на протяжении всей жизни, чтобы было над кем ещё поиздеваться, а судьба с этим поделать не в силах. Да нет, бред какой-то. Наверняка дед стал каким-нибудь маленьким жучком, которого раздавить легче, чем заметить.              Комната связи представляла из себя несколько будок, внутри каждого из которых находился стационарный телефон. Амато знал про такие, он как-то раз видео в интернете посмотрел, где в Англии были вот такие же будки с телефонами внутри. Только там ещё за звонок платить надо. Юноша надеется, что хоть тут платить не надо. Мелочь он с собой не брал.              Амато и Джино разбрелись каждый по своей будке. В одном из карманов у юноши находилась та самая бумажка, которую Апфель написал, с номерами телефонов. Он её вытащил, сначала посмотрел на номер Сета, а потом на стационарный телефон. Благо, он не совсем устаревший: вместо колеса с дырками были кнопочки, на которые Амато принялся сразу же нажимать, держа телефонную трубку плечом, прислоняя к уху, а другой рукой смотря в листок.              После того, как Амато смог набрать номер, послышались громкие гудки. Иногда они даже прерывались, но юноша не спешил радоваться. Обрадуется только тогда, когда он услышит заветное "алло".              И вот, гудки прекратились. Секунда молчания длилась так долго, но Амато услышал...              – Алло, – да, да! Это голос Сета! Он и вправду живой! Но голос немного сонненький. Каждый раз, как парень не успевал просыпаться, его голос превращался в низкую хрипоту, и иногда юноша даже не разбирал, что он ему говорит. Но даже этой хрипоте Амато был рад. Нет, не просто рад, он был на седьмом небе от счастья. Так и хотелось пищать и прыгать от радости в будке, но такого поведения юноша себе не позволял.              – Привет, Сет! – внутри всё так и просилось выплёскиваться наружу. Палец самовольно закручивал пружинистый провод у трубки.              – А-Амато! – Сет, похоже, тоже взволновался и одновременно обрадовался, когда услышал знакомый голос. Амато не знает, хорошо ли его слышно, но, похоже, достаточно, чтобы парень смог различить голос юноши от незнакомого, – Ох, я так рад, что ты мне позвонил! Как ты? Ты в порядке?              – Всё нормально, – несмотря на все те вещи, что Амато повидал в колонии, он всё равно не считает это место самым мрачным. Кладбище и то помрачнее будет. Все эти однотипные, как на подбор, могилки с именами и годами жизни, будто у людей никогда не было индивидуальности... Каждая жизнь важна, и Амато это прекрасно понимает. Но свою жизнь таковой он считает с большим трудом. Только сейчас он важен, потому что выполняет "базовую" функцию, предначертанную природой, – я сегодня на УЗИ ездил... Мне сказали, что они, ну, каждый в своём домике...              Амато сам понял, что его голос стал мягче, как только сказал про эти "домики". В своей голове он представляет двух детишек, живущих рядом друг с другом в цветастых домах. Не то, что на снимке.              Всё затесались в голове эти домики. Амато и сам не понимает, что в них такого, но всё никак не может отвязаться от них. Глупые домики.              – Видишь, они уже самостоятельные, раз каждый в своём домике, – посмеялся Сет, – я надеюсь, они проблем тебе не доставляют? А то ведь поругаю их.              – Нет, нет, всё в порядке. С ними всё хорошо, они послушные и спокойные.              И это было странно. Странно, что они начали всё реже проявлять свою бойкость и непоседливость. Может, им надо дать послушать голос Сета, и тогда всё вернётся на круги своя? Нет, Амато не будет так делать. Стенки будок полупрозрачные, со стороны видно, что происходит внутри них.              – Ну и хорошо. А ты сам как? Я боюсь за тебя... Вдруг что-то случится, – а что может случиться? Разве что только преждевременные роды... Нет, лучше забыть о них. Никаких преждевременных родов не будет. Если меньше думать о них, то и проблемы лишние не появятся.              – Всё нормально, говорю же, – уверял Амато, – я с новыми людьми познакомился здесь. И Джино нашёл.              – Джино? Он вместе с тобой сейчас? – слышно, что Сет недопонимает всю происходящую ситуацию. Конечно, Амато не стал говорить, что это колония для несовершеннолетних. Не хочется тратить даже минуту на обсуждение вопроса, как же Джино смог попасть сюда, будучи совершеннолетним.              – Да, только он в другой будке, – Амато посмотрел направо. Он видел размытый силуэт Джино, очень сильно размытый, и сквозь такое стекло юноша не мог понять, разговаривает ли сейчас он с кем-то, или же нет.              – Понял, – кратко ответил Сет, – ну и замечательно, что Джино нашёлся... А там, где ты щас стоишь, можно ли говорить про такие вещи, как... ну... Пьетро?              Амато и сам не знал, насколько здесь хорошая звукоизоляция. Но, по крайней мере, других людей, находящихся в будках, он не слышал. На крайний случай прикрыл трубку, чтобы Джино ничего не слышал.              – Не знаю, но буду говорить чуть тише, – и Амато немного ослабил свой голос.              – Он ничего не знает о его смерти?              – Нет. Я ему не говорил. Я знаю, что ему нельзя говорить об этом.       – Хорошо, – как бы подытожил Сет, – а чем ты занимаешься в колонии? Ну, может, ходишь куда-нибудь?              – А, да так, – Амато убрал руку от трубки и начал говорить в привычном для него тоне, – ну... На учёбу хожу, ещё и уборщиком работаю...              Амато не хочет говорить, что он недавно перестал ходить и на учёбу, и на работу. Вечно наводит на себя проблемы. Либо на других, если постараться.              Сет не должен пока знать, что Амато пришлось увидеть и почувствовать. Может, ему расскажет Апфель об этом, но только при таком случае юноша не будет молчать. Всё равно парень ничего не сделает, как бы печально это сейчас не звучало.              – Ого, – удивился Сет, – а почему уборщиком? У вас нет занятий попроще?              – Из попроще есть только швейное предприятие. Но я шить не умею. Даже нитку в иголку не всуну.              – Понятно... А с учёбой как?              – Ну, знаешь, я давно так-то хотел школьный курс пройти... Но здесь проходят те темы, которые я давно уже знаю. Зато оценки хорошие, но это так, мелочь.              На оценки Амато стало наплевать, как только он перешёл в десятый класс. Ему тогда уже не было дела до учёбы, ведь у него появились в то время и "друзья", и вечеринки, а потом, спустя годик, и Сет появился... Юноша и сам понимает, что слишком быстро у них закрутился роман. Но он всегда любил Сета. И до сих пор любит. Но не знает теперь, любит ли Сет его, или только их общих детей.              – Молодец, – порадовался Сет и немного посмеялся, – а я вот пока ещё в больнице сижу. Шрам до сих пор болит, но терпимо. Так что не переживай, со мной всё в порядке, под капельницами не лежу. Только таблетки пью и всё.              Если парень не врёт о своём самочувствии, значит, повод беспокоиться уже пропал. Амато готов поверить в слова без доказательств, он устал постоянно просить их и потом удостоверяться, что сказанные слова – ложь.              – Хорошо, – мягко ответил Амато. Хотелось улыбаться, но внутреннее состояние не позволяло. Даже насильно не заставить себя поднять уголки губ. И юношу это расстраивало. Как бы сильно он не был рад и счастлив этому моменту, лицо его скорее показывает грусть и усталость. Тот случай в торговом центре остаётся последним, где юноша смог улыбнуться по-настоящему.              – Я... Сет, я, правда, так рад, что смог тебе позвонить... И когда я услышал твой голос, прямо... знаешь, с плечей лишний груз свалился. Я так часто и сильно переживал за твоё здоровье и так хотел услышать тебя...              Внутри что-то проснулось. Что-то пытается вылезти на волю. В голове наседали только те слова, которые Амато произнести даже по звонку не в силах.              

"Я люблю тебя."

             Но было ли вообще сейчас подходящее время, чтобы говорить об этом? Будут ли ещё такие моменты, когда прямо из груди хочется вырвать своё сердце в знак бесконечной любви?.. Может, это слишком, но Амато весь дрожит от волнения. Сердце так чётко стучит и отбивает, что, чувство такое, будто Сет тоже его слышит.              – Амато, ты не представляешь, как сильно я тебя люблю. Я жду того момента, как мы оба сможем встретиться друг с другом. Но это, может быть, будет после суда. Мне так не хватает тебя...              – Мне тоже сильно тебя не хватает сейчас... – так хочется ощутить его тёплые объятия, так хочется перестать думать обо всём, так хочется наконец ощутить себя свободным ото всех проблем и бед рядом с ним!.. Юноша готов хоть сбежать отсюда, лишь бы увидеть Сета ещё раз. Хотя бы минутку-другую, но увидеть... Нежно поцеловать в губы, притиснуться к его груди, ощутить и его бьющееся сердце...              В голове появился интересный вопрос.              – Сет, а вот... Как я пахну? Чем именно? Мне никто пока не говорил, какой у меня запах... – ни кто-то из родных, ни общие "друзья", ни даже сам Сет никогда не говорил, чем же пахнет Амато. Чаще всего ему не был интересен его запах, но иногда всё же задумывался, какой может быть у него аромат.              – Чаем с персиком. И помню ещё, что молоком. Но, наверно, это из-за беременности. Так что просто чай с персиком, – чай с персиком... Звучит так приятно и элегантно... Амато никогда бы не подумал, что он пахнет именно так. Он думал, что от него пахнет, например, мускусом, или, может, орешками какими-нибудь... Даже интересно, какие будут запахи у них. Конечно, Амато знает, что не будет их чувствовать от слова совсем. Но другие же ощутят их точно.              – А я чем пахну для тебя? – "Для тебя".. Будто это не общий запах для всех, а только для одного Амато. Приятно.              – Колой с лимоном, – Амато всегда ощущал этот шипуче-сладкий запах с кислым послевкусием. И он пробовал колу с лимоном, он знает, какой у неё вкус. Потому юноша легко смог в запахе Сета распознать эти знакомые нотки.              – Ничего себе, – опять удивился Сет, – а я думал, что чем-нибудь другим... Ну, знаешь ведь, что некоторые альфы пахнут специфическими запахами. Например, бензином. Вот я думал, что буду пахнуть тоже специфично.              – А кола с лимоном не специфична? – и правда, что-то не складывается.              – Нет, я ничего не говорю... Кола с лимоном тоже хороший аромат. Но твой гораздо лучше, – Амато, конечно, понимает, что иногда у Сета комплименты бывают не совсем подходящими, но он им всегда радуется. Юноша выдохнул в трубку, как будто улыбнулся, хотя на самом деле только прикрыл глаза от удовольствия.              Один из них пошевелился. Может, почуял, что Амато разговаривает с Сетом. А может, просто проснулся. Они же тоже спать умеют, да?              – Прости, может, сейчас не очень подходяще, но... вам, наверно, нельзя долго разговаривать по телефону, – ой, и правда нельзя. Амато уже забыл, что на разговоры стоит ограничение. Как только парень напомнил об этом, в теле наполнилась другая тревога. На этот раз придётся расстаться, хотя Амато хотел поговорить с Сетом чуть подольше.              – Нельзя. А жалко... – действительно жалко, что юноша не сможет ни рассказать о своих чувствах и событиях, ни послушать о том же и Сета.              – Ничего, мы можем поговорить и в другой раз. Хорошо?              – Конечно.              – Тогда до следующего раза. Я люблю тебя, Амато.              – И я тебя...              Амато повесил трубку на место, и только сейчас осознал, что ответил взаимностью Сету. Как это странно, как это воодушевляет, как от этого хочется прыгать от радости! Внутри будто заиграла песня, от которой хочется танцевать. Таким Амато ещё себя никогда не чувствовал.              Но он даже не успел рассказать о том сне с ними...              Ничего, позвонить ведь ему будет ещё возможно. Амато уже знает путь досюда и точно не забудет про этот сон.              Выйдя из будки, Амато опять выдохнул, на этот раз так, словно всё зло, что окружало его здесь и сейчас, исчезло за секунду. Это облегчение такое непривычное... Будто оказываешься снова в том самом клубе, где встречаешься с Сетом, пока ещё не зная, что произойдёт с вами дальше. Может, тогда, по телефону, когда парень говорил, что уезжает, надо было быть напористей? Возможно, в этот бы момент Амато уехал вместе с ним в его родную страну, познакомился бы с его родителями... Английский юноша знает достаточно, чтобы поговорить с местными, но с акцентом ещё нужно поработать. Глупый этот язык, итальянский. Всё глупое.              Юноша услышал всхлип. Он посмотрел в левую сторону от себя и увидел Джино, всего подавленного, уже готового опять заплакать. Неужели он снова звонил на номер Пьетро, и у него ничего не вышло?              – Джино, что такое? – Амато подошёл к нему и положил ладонь на плечо. Джино в ответ даже голову не повернул, только взглянул украдкой в сторону юноши.              – Дедушке звонил. Не отвечает. А раньше отвечал... – Джино как-то рассказывал, что из родных людей у него остался только дедушка. Что случилось с остальными, он умалчивает, – Может, он умер?..              – Нет, не говори такого, – такой человек, как Джино, может легко наложить на себя руки. Особенно, если в его жизни не осталось значимых людей. Он самостоятельный, но боится одиночества не меньше, чем Амато, – может, он телефон сменил, а тебе не сообщил.              – И Пьетро тоже? – с каким-то издевательским тоном ответил Джино.              Как же задолбал этот Пьетро. Именно из-за него начались проблемы. Не знал, куда сунуть свой нос, а остальным приходится отчитываться за его выкрутасы. Когда же Джино уже поймёт, что Пьетро – не тот человек, о котором нужно вспоминать и скучать?              – Да какая разница, что с Пьетро, – Амато снова не выдержал. Каждый раз, как он слышит это имя, ему хочется блевать от отвращения, – может, он нашёл себе нового омежку, который тоже ходит у него на поводу, а про тебя забыл к чертям! Ему не важно, кто будет приносить наркоту, главное, чтоб она вообще была!              Джино стоял с испуганным лицом. Не ожидал он услышать, что Пьетро может поступить и так. Но не видно, чтобы Джино наполняли гнев и ревность. Скорее пустота и принятие. Может, и правда, для него будет лучше, если он будет думать про омежку, отобравшего у него Пьетро.              – Ты так думаешь?.. – тихо спросил Джино. На глазах появились еле заметные искринки слёз, которые накапливались всё больше. Похоже, он уже свыкся с тем, что Пьетро просто его использовал.              – Я говорю, может быть. Я не знаю, что с Пьетро, но я считаю, что он легко может тебя заменить. Ему плевать, сколько лет вы вместе прожили. Ему главное порошка купить или шприц. Вот и всё.              Джино спрятал лицо за ладонями и начал плакать, при каждом всхлипе дёргаясь. Амато только смог обнять Джино. В таком случае он обычно не просит поддержки, но здесь... кажется, он понял, что без неё сейчас обойтись нельзя.              Амато понял, что накосячил. Наговорил ерунды, а теперь Джино считает, что это всё может быть взаправду. Он любую возможность может посчитать за истину, а потом грустить или радоваться, что её не случилось.              В груди щемит, когда видишь плачущего друга. Ещё больше сжимает, когда понимаешь, что он не знает и половины того, что произошло, пока он находился здесь. Можно сказать, всё это время он был в безопасности, но в неведении.              – Пойдём лучше в общую, – предложил юноша, на что Джино только покивал, не открывая лица своего.              Амато приобнял его. Он понимает, что Джино, возможно, когда-нибудь и сам догадается, что никто не менял номер и никто друг друга не заменял. Про дедушку юноша и сам не знает, но не хочет, чтобы сам Джино верил в худшее из зол.              На улице быстро вечерело. Когда Амато шёл в комнату связи, в окнах горел ярко-красный закат, будто предвещающий, что солнце догорает в последний раз в этом году. А сейчас уже темнеющее небо, где от красивого заката не осталось ни единого следа. Звёзд на небе ещё не видно, зато из чёрных облаков потихоньку вылезала полупрозрачная луна. Такая же чёткая, как и было в ночном разговоре с Торе.              Юноша спокойно шёл с Джино и отвлекал его от той небылицы, что он ему сказал. Тот слегка подуспокоился, уже даже принял, что, может быть, Пьетро будет спокойнее рядом с другим человеком. Главное, чтобы он был жив... Ну да, конечно...