Камень преткновения

      Как только пришло время рабочей смены, в округе не осталось никого, кроме Амато и его мыслей. Раз уж он сам нашёл себе занятие, значит, надо найти и вещи, предназначенные под него.              Швабру и ведро оказалось найти очень просто: существует общая кладовка, пахнущая сыроватой пылью и отличительной старостью; в ней было всё, чего ты, видимо, сам пожелаешь: не хватает ткани – вот она, запылилась, только как следует промыть нужно, нужны иглы – ага, они находятся в той самой жестяной коробочке, где раньше хранились печенья, требуется уединиться – да, это действительно хорошее место, где тебе, к сожалению, не удастся остаться полностью одному, ведь в каждом уголке тебя могут поджидать либо таракашки, либо паучки. С одним из пауков Амато встретился, но их он не так сильно боялся. Если бы не домашний тарантул Пьетро, то, может быть, у юноши и развилась бы арахнофобия, но того паучище ничего не сможет переплюнуть. Эх, жаль Джино, которому иногда приходилось кормить этого тарантула. Он боялся даже к террариуму подходить, не то, чтобы еду какую-то давать.              К сожалению, в кладовке чистящего средства не нашлось. Жаль, пол бы блестел. Но, конечно, и без него можно справиться. Да, будет трудновато таскать ведро воды с собой, но Амато сам понимает, за что взялся.              Изначально всё шло вполне себе обычно, как и следует колонисту: подъём, немного раньше обычного, но Амато мотал время до настоящего подъёма простой дремотой, умывание, душ, естественно, раз в три дня; юноша специально приходил позже всех, чтобы на него в лишний раз не глазели особо любопытные, завтрак, учёба, перерыв, работа, обед, работа, ещё перерыв, и опять работа, ужин и, наконец-таки, вечерний обход и сон.              С другими колонистами, помимо Торе и Джино, общение удавалось, но долго не тянулось: Амато больше хотел занять себя делами, нежели чем пустыми разговорами об одном и том же.              Чуть ли не каждый день ему задают по сто раз один и тот же въевшийся вопрос: "Тебе не тяжело?". Да, тяжело! Вот бы и другим почувствовать ту же ношу, что испытывает Амато сейчас практически каждый день! Может, тогда бы перестали тупые вопросы задавать!.. Хотя, тупого, как говорится, и могила не исправит.              В один день Амато захотелось убраться в комнате начальника. В первый раз, когда он туда приходил, там всё было навалено документами, лишь бы спрятать тот факт, что здесь давненько не проходились мокрой тряпкой. Как этому пухляшу ещё не надоело столько времени сидеть и вдыхать пыль? Это ещё хуже, чем табак!              Кстати, о табаке. Торе иногда забывал, что рядом с Амато нужно тушить сигарету, но сам юноша даже не просил этого делать. Здесь иногда открывают окна в коридоре, но через них не выбраться: чугунная крепкая решётка ходу не даст. Да и к тому же, из-за открытого окна становится холодно, а дополнительную одежду, особенно зимой, никто не выдаст.              Казалось, Торе будто бы каждый раз курит новую сигарету. Будто он сам себе устраивает какое-то испытание, которое не позволяет полностью привыкнуть к какому-то определённому вкусу. С одной стороны, пахнуть может даже вкусно, но с другой, лучше прекратить курить вообще. Амато понимает, что Торе, вероятнее всего, сигаретами сбавляет свой гнев, но как терпеть этот мерзкий вкус табака представления никакого нет.              Амато постучался в кабинет начальника.              – Входите! – радостным голосочком пролепетало сквозь дверь.              О, похоже, главный сегодня в настроении. Это хорошо.              Войдя внутрь вместе со шваброй и попытаясь перенести ведро с водой в кабинет, Амато встретили уже с такой фразой:              – Нет-нет-нет-нет-нет! – быстро протараторил как при смешном монологе начальник, – Мне здесь услуги клининга не нужны. Шух, малыш, шух, – и своими толстенькими пальчиками, на которых надеты такие же толстенькие золотые кольца с бриллиантами, начал гнать Амато вон из кабинета.              Также, как и в прошлую встречу. Но так просто уходить юноша не намерен.              – Я не уйду. У вас слишком пыльно здесь, – сказал он, треснув шваброй о пол.              – Никакой пыли у меня здесь нет! – главный будто бы нарочно подёргал кончиком носа, – Вот как найдёшь его, так и показывай! Иди-иди давай, у тебя наверняка работы навалом!              – Пыли нет, значит? – Амато, держа в одной руке швабру, подошёл к столу и пальцем провёл по нему, собрав на нём толстый слой пыли, и показал этот палец начальнику прямо в лицо, – А это тогда что, господин начальник? Вы не думайте, что если я из богатой семьи, то меня надурить, как палец обос... Вы поняли.              – Ради бога, уйди отсюда, – опять начал махать руками главный, – и без тебя дел хватает. Хочешь, денег дам?              – А вы только деньгами проблемы и решаете, я так понял, – ещё раз стукнул шваброй по полу юноша, – но я не отступлюсь. Почему вы хотите жить в грязи?              – Миленький, да мне тебя жалко, – умоляющим голосом протянул начальник, – ты мало того, что сам на себя эту ношу взял, ты ведь и беременный ещё... В больницу попадёшь, а это деньги... Деньги!              – Так, – разочарованно вздохнул Амато, – выходите отсюда, иначе я вас щас сам прогонять буду. Вперёд к выходу, иначе вы в своё мягкое место получите шваброй. Давайте-давайте!              Под умоляющие просьбы начальника, Амато всё же выпроводил того из кабинета. К сожалению, или к счастью, начальник был настолько пухлым и упёртым, что его всё же пришлось тыкать шваброй в спину. Юноша ещё и дверь закрыл, чтоб наверняка. А этот дурачок забыл с собой ключ от кабинета взять, так что ему остаётся по ту сторону истошно долбиться в дверь своего же кабинета и орать, чтоб его впустили обратно. Надо же, как он дорожит этим кабинетом. Что же здесь такого, чтобы так беспокоиться за эти бесчисленные бумажки?              Для начала Амато решил начать именно с этих бумажек, называемых "делами". Счета, счета, куча счетов, вот тут они просрочены, вот тут просто предупреждение, аренда, какие-то бланки, правила, постановления... Ничего интересного. Зачем это всё хранить – непонятно, но выкидывать юноша это всё не решается. Он и так уже одной ногой в могиле, а ложиться в свой гроб из-за каких-то там ненужных бумажек себе дороже.              Все бумажки, которые Амато только сумел найти, он сложил стопочками. Как раз таки порядок и строгость придаёт больше серьёзности и компетентности, нежели чем пафосный беспорядок и кормление завтраками.              На полках стоят различные папочки с делами. У кого-то побольше, у кого-то поменьше... Амато даже среди них нашёл свой, но брать его в руки он не стал. Таблетки, конечно, уже успели приехать, и юноша их даже забрал, но жертвовать своим здоровьем ради прочтения очередного бреда... опять же, себе дороже. Амато уже хватило выдуманных историй, о которых невозможно молчать.              Полки были тоже все в пыли. Пришлось вытащить все папки и протереть их, а потом всё поставить обратно.              Стол, подоконники Амато тоже быстро протёр. А вот с полом здесь дела обстояли сложнее. Мало того, что он был грязнее всех, так ещё и под полками собралась хорошая такая куча мусора: и скомканные бумажки, и остатки еды, даже купюра здесь осталась. Такая же пыльная и порванная. Не годится даже в чаевые.              В конце концов, Амато постарался сделать из сарайника что-то похожее на кабинет. Понравится ли это начальнику – дело уже второстепенное. Самое главное, что теперь, получается, вся территория, которая только возможна в этой части колонии, вымыта до блеска.              Отперев дверь, начальник вошёл в свой кабинет не сразу. Сидел он вне зоны своего комфорта, конечно, долго, но это стоило того. Амато даже усталости не почувствовал, результат его сильно обрадовал и замотивировал двигаться в таком же темпе и дальше. А мотивация придаёт больше сил жить.              Как только начальник заглянул в кабинет, он тут же ахнул. Но было ли это удивлением? Со стопроцентной уверенностью нельзя было сказать, что начальник полностью доволен работой. Но, может, он сам скажет, что чувствует по этому поводу?              – Господи... – всё продолжал удивляться главный, зайдя в кабинет. Он постоял, прикрывая рот рукой, оглядывал свой чистенький кабинетик, а Амато ожидал хоть какого-нибудь ответа. Пока юноша не услышит оценки своей работы, можно считать, что законченной она и не является. Но тогда, кажется, начальник решился: он подошёл к своему лакированному столу, блестящему даже от от тусклого луча солнца, заглянул в один из отделов и достал оттуда несколько купюр.              – На вот, – начальник вложил деньги прямо в руку Амато, – купишь себе что-нибудь. Ну ты, конечно, молодец, мальчишка... Вот только выставлять меня за дверь не надо было! Меня мимо проходящие омежки обсмеяли, а я ведь не молодой уже, вон, видишь, на голове и так ничего не осталось... Ладно, всё, иди давай. Ну, иди-иди, ты свободен.              В конце концов Амато опять выгнали из кабинета. Но он даже не сопротивлялся, нет, он не слушал этот короткий монолог начальника, только смотрел на эти купюры, что до сих пор лежали на его руке. Это его первые заработанные деньги. Да, в колонии, да, сумма не такая большая, но ведь это тоже деньги. До этого Амато нигде не подрабатывал, а небольшая подачка за уборку своей комнаты – это не деньги, а так, в копилку сунуть и забыть.              Если юноша всё-таки смог хотя бы на чём-то заработать деньги, значит, ещё не всё потеряно. Значит, он не настолько глуп, чтобы не суметь их заработать.              А с учёбой было ещё легче. Амато удивился, когда понял, что здесь проходят то, что ему преподавали, например, два года назад. Школьная программа в особняке была интенсивней, запоминать и заучивать некоторые темы было сложно, потому что ещё не окрепший ум не понимал смысла во всех этих научных терминах. А когда вместо твоих слов, которые ты учил так долго и усердно, слышится лишь тишина, действительно понимаешь, что ты либо глупый, либо недостаточно заучивал.              Амато понял, что он знает ответ буквально на каждый вопрос, который задаёт учитель. Все остальные ученики, сидящие с ним в одном классе, постоянно перешёптывались друг с другом. Они наверняка думали, что раз он залетел, то головой соображать не так сильно умеет. Вот только жаль, что детская наивность, доверчивость к чужим людям и первая любовь позволили надеть на себя розовые очки.              Юноша понимает, что в будущем, если совмещать учёбу и заботу о них, будет очень непросто. Да даже если учиться из дома. Может, если он решится поступить, надо указать, что он – молодой папа?..              За несколько правильных ответов и заданий учитель ставил оценку, но потом говорил, что нужно давать шанс и другим. Конечно, правильное решение, но что, если остальные сами молчат, ничего не предпринимая? Если в классе появился человек, знающий программу одиннадцатого класса, то это не значит, что пора перестать учиться совсем.              После уроков учитель попросил Амато подойти к нему.                     – Мне действительно интересно, – учитель сидел за столом, смотря в журнал и видя, что ни у кого за сегодняшние уроки не стоят оценки, кроме Амато. На это смотреть грустно, юноша никогда не пытался соревноваться с кем-то. К тому же, он сейчас не в том положении, чтобы с кем-то начинать это делать, – откуда ты знаешь школьную программу так хорошо?              – Я это проходил уже год назад, – ответил Амато, – учителя заставляли заучивать до талого. Чтобы каждое определение слово в слово знал. И задания решал идеально.              – У вас действительно всё так сложно с учёбой? – учитель явно удивился тому, что сказал юноша.              Амато кивнул.              – Похоже, из вас хотят сделать вундеркиндов, – непонятно, то ли в шутку учитель это сказал, то ли всерьёз, но Амато с этим высказыванием полностью согласен.              Иногда, вместо Кристиано, учебную успеваемость проверял Энрик. И когда он находил в журнале какие-то недочёты, несостыковки, долги, плохие оценки, или же слышал жалобы от учителей, он всегда брал с собой длинную деревянную линейку, приходил в комнату и хлестал по запястьям. Спасибо, что хоть не до крови.              Иногда у Амато колонисты даже списывали задания и домашние работы. Для него они были попроще, но некоторые трудности всё же вызывали. И он никогда не был уверен в том, что выполнил домашнее задание правильно, поэтому он отчасти снимал с себя ответственность, говоря списывающим, что решения и ответы могут быть неточными.              В целом, учёба давалась даже легко. Но хотелось бы начать изучать новые темы, чтобы наконец закончить школьный курс. Сейчас они проходят старые темы, которые Амато заучил до дыр. Потому что в особняке есть одно негласное правило: не понял с первого раза – учишь и рассказываешь весь конспект на следующем занятии. И юношу бесило, что он проводил столько часов не на своё саморазвитие, а на запоминание лишней информации.              После учёбы Амато обычно начинал свою работу уборщика. И в этот момент ему никто не мешал, в коридоре была почти что мёртвая тишина. Эх, вот бы ещё можно было взять с собой плеер и наушники, и тогда работа бы продвигалась веселее. Но придётся эту самую музыку представлять у себя в голове. Благо, они не расстраиваются, что теперь им меньше уделяют времени. Юноша уже почти перестал замечать, что ему тяжело. Работа для него была простой. Кроме, конечно же, переноса тяжёлого ведра с водой. Но на это они даже не жаловались. Вообще в последнее время они притихли. Сначала Амато этого не замечал, но теперь беспокоится, что с ними что-то случилось. Как же начинаешь ценить то, что раньше ты знал, как они растут и как на всё реагируют. А сейчас... они будто испугались и попрятались. От них ни единого пинка, ни единого движения... Может, и правда не стоило было брать на себя такую ношу? Всё-таки, уже чуть больше месяца осталось, это не тот случай, когда можешь не переживать о том, что с ними что-то случится.              И половину этого дня Амато только думал о том, что с ними, и живы ли они вообще. Надо как-нибудь пойти к медбрату, может, он поможет чем-нибудь...              От этих мыслей и работа продвигалась медленнее. Как только Амато начал задумываться об их состоянии, то сразу же задал себе важный вопрос: "А что будет с Сетом, если он узнает?". Так юноша себе уже начал придумывать исход событий, где они всё-таки не выжили. И Сет в этом исходе ведёт себя также, как и Амато. Отстраняется от всех, прячется в комнате юноши, укрывается под одеялом, постоянно пребывает в грустном настроении и скорбит по ним... Амато ни в коем случае не может допустить, чтобы с ними случилось что-то ужасное. Да, пусть потом будет сложно, но срок уже не маленький.              В один момент, как юноша думал об этом и медленно вытирал одно и то же место на полу, он не заметил, что к нему подошёл какой-то странный человек.              – Привет, – незнакомец усмехнулся, выдавая на своём лице кривую улыбку.              Приветствие заставило Амато вернуться в реальность. Как только он посмотрел на этого незнакомца, он понял, что что-то здесь нечисто.              Альфа в корпусе омег. Как он сюда смог проникнуть, если за этим обычно очень тщательно следят? Может, на посту стоят сейчас не очень бдительные сотрудники колонии?              Альфа был, конечно, внушительного роста и имел крепкое телосложение, но юношу он этим не напугал. И не таких успел повстречать на своём нелёгком пути. Но всё же насторожился, когда понял, что этот незнакомец стоит чуть ли к нему не вплотную. Самодельная швабра в руках, конечно, не самое лучшее оружие, но может пару раз настучать по голове надоедливому вторженцу, если Амато, конечно, сможет дотянуться ею до его лба.              Незнакомец, кажется, находится в этой колонии уже долгое время. Волосы растрёпанные и отрощенные, видимо, здесь стригут колонистов, но только не таких опасных. Значит, это повод больше остерегаться такого человека. Освещение в коридоре не такое яркое, да и практически во всей колонии лампы на потолках были старыми и пыльными, тусклыми и будто ничего не освещали, кроме верхних частей стен. Потому из-за тени, ложившейся прямо на лицо альфы, других черт лица, кроме этой кривой улыбки, видно не было.              Страшновато, но Амато решает игнорировать приветствие незнакомца и продолжает вымывать уже чистый участок пола. Юноша не надеется, что его занятость как-либо заставит этого человека уйти, но и разговаривать с такими ещё бессмысленнее.                     – Ты новенький? Просто раньше тебя здесь не видел, – продолжает незнакомец, всё улыбаясь. Амато намеренно не отвечает. Пусть ищет себе жертву в другом месте.              Пусть и в реальности юноша старался держать строгое лицо, но внутри всё же затаилась тревога. Самое главное сейчас – ни в коем случае к этому незнакомцу не поворачиваться спиной. Мало ли, что он захочет выкинуть. Рядом никого нет, и на помощь никто не придёт. Действовать придётся самому.              – Видимо, ты не особо разговорчив, – Амато этого не заметил, но собеседник, очевидно, даже был доволен тем, что юноша никак не отвечает ему. Если жертва не разговаривает, значит, так будет даже легче.              Амато перешёл к другому маленькому участку, но стоя к незнакомцу всё также боком. Нельзя терять его из виду.              Альфа на этот раз ничего не сказал. Только, как краем глаза увидел юноша, скрестил руки на груди, расплывшись в улыбке ещё больше. А ещё он босой. Видимо, он наглухо больной, потому что сейчас далеко не лето. Либо он что-то рода маугли, которому чужды человеческие изобретения, такие как, например, обувь или носки. А может, он достаточно умный, ведь при таком свете следов его нахождения на чистом полу найти будет почти что невозможно. Да и какая кому разница, что происходит с людьми в колонии? Они же преступники, значит, действия других преступников над ними оправданы!              Внезапно, Амато опять этого не заметил, но незнакомец становился всё ближе к нему, пока в один момент они снова не столкнулись друг с другом. Юноша вновь хотел проигнорировать незнакомца, но тут же ощутил на своей шее холодную большую ладонь. Он остановился, продолжая смотреть в стену напротив.              – Тоненькая, – подметил альфа, но ладонь не отпустил. Амато казалось, что он её со временем чуть сильнее сжимает, ведь в этом месте пульс бьёт быстрее, – похоже, мало кормят.              Юноша сглотнул, так и не налаживая зрительного контакта с этим неожиданным мимопроходимцем. Эта ладонь могла с лёгкостью сжать его шею, моментально задушить и убить. Амато на фоне этого незнакомца выглядит, как маленькое хрупкое чудо, на которое подуешь, – и оно уже даст бесчисленное количество трещин.              Спустя несколько секунд, незнакомец прижал его к стене, всё держа на шее ладонь. Швабра упала прямо вдоль стены, отчего раздался громкий деревянный грохот. Амато не ощущал под своими ногами пола, зато теперь отлично видел эти страшные, чёрные глаза, и этот оскал, преисполненный жестокости.              Страх вновь окончательно заполнил тело, вытеснив все остальные чувства. Страх за себя и за них. За жизнь, которая, скорее всего, окончится в стенах колонии. За любимого, ждущего его и, возможно, верящего, что с ним всё хорошо.              Амато посмотрел вниз. Он понимает, что для истинных преступников нет никаких преград. Ни пол, ни возраст, ни они – ничто не сможет остановить этих нелюдей, этих животных от утешения своей настоящей натуры. И сам, кажется, незнакомец это понял, оттянув слегка резинку на штанах юноши.              – О-о-о, ты у нас и не один, – обрадовался альфа, походивший в этот момент на животное в брачном периоде, – такого у меня ещё никогда не было.              – Пожалуйста... – как только Амато услышал что-то про них, он рефлекторно начал умолять, – Не надо...              – Заткнись, – альфа тотчас же, как только юноша начал просить не делать этого, грубо заткнул ладонью его рот. Грязная и пыльная. Но это всё второстепенно по сравнению с тем, что ощущает Амато, когда чувствует, что резинка на его штанах сползает вниз. Страх был перемешан с беспомощностью, и юноша не мог даже попытаться что-то прокричать, чтобы кто-нибудь его нашёл и помог ему... Он понял, что это делать бессмысленно. Уже почти поздно...              Другой рукой насильник разом поднял тому ноги так, чтобы они оказались у него на бёдрах.              – Держись, сучка, – Амато пытался сопротивляться, не слушая человека, приказывающего ему, и его ноги вновь повисли.              – Ты что, по-хорошему не понимаешь, да? – затылок ещё сильнее ощутил холодную стену. Сзади ощущалась ещё и потрескавшаяся краска, ломающаяся всё больше, — Значит, будет по-плохому.              Насильник самостоятельно кое-как скрестил на себе ноги Амато. Юноша застрял в своих мыслях, понимая, что не слушаться преступника очень опасно. Он боялся за них: его руки прикрывали уже почти что голый живот, лишь бы этот наглухо отбитый не использовал тяжёлую силу.              На этот раз насильник ничего не сказал. Да и, скорее всего, уже не будет что-либо говорить. Он уже ощутил на своих пальцах ткань трусов, за резинку которых он тоже взялся.              Вот и всё. Это бесповоротный конец, превращающийся в пучину ада. Столько всего Амато натерпелся, сколько он собирался ещё перетерпеть, сколько он терпит и сейчас... Невообразимо, когда ощущаешь себя по-настоящему беспомощным. Понимаешь, что человек намного сильнее тебя, и ты ничего не сделаешь, потому что твои действия беззащитны и не вызывают никакой угрозы. Но сейчас пострадает не один человек... не один... и этот факт единственный, который всё ещё держит сознание в защите. Но его точно не хватит...              Юноша слегка всхлипывал, его слёзы текли по этой грязной и большой руке, на что, несомненно, насильник не мог не обратить внимание.              – Не бойся, больно не будет, – и животное посмеялось, уже оттягивая резинку на трусах. Это и правда не человек. Нет, даже не животное. Это нечто, имеющее человеческую оболочку, у которой никогда не бывает преград перед глазами, а только цели и ничего, кроме целей.              Смотря прямо в лицо этому нечто и чувствуя, что в этот день всё может окончиться, юноша ничего не мог предпринять, кроме как ощущать всё это и бесконтрольно лить слёзы. Нечто уже оттянуло резинку и, вероятнее всего, готовится совершить удовольствие. Но только для себя. Он слегка приблизился к лицу Амато, уже хотя что-то сказать напоследок...              – Стоять, ублюдок, – громко, но серьёзно послышалось слева от Амато и нечто. Они оба повернулись к источнику звука, хотя юноша точно знал, что обычно таким серьёзным бывает только Торе. Хотя, кажется, он скорее разозлён, чем серьёзен, – отпустил ребёнка, быстро.              Слушаясь, нечто поставило Амато обратно на пол. Ну, как поставил... он просто убрал руки, и юноша, не совладав с этим, упал прямо на пол. Больно не было, и они не пострадали, и Амато решил изо всех сил отползти назад, пока нечто занято разговором с Торе.              – О-о-о, здравствуй! – как ни в чём не бывало поздоровалось нечто, – Давненько не виделись. Что тебя привело сюда?              – Не смей строить из себя дохуя приличного. Я видел, что ты хотел сотворить с этим мальчиком.       – Да ла-а-адно тебе, – игриво пролепетало оно, подходя ближе к Торе, – мы просто так играли.              – Смылся быстро отсюда, уёбок, – Торе не было страшно при виде этого монстра, да и, кажется, сам монстр слегка побаивался его. Хотя по комплекции и росту они друг другу не ровня, – чтоб я тебя больше здесь не видел никогда, понял?              – Понял-понял, уже ухожу, – нечто покивало головой и принялось неторопливо уходить с места своего нападения. Шёл он чуть ли как не самый интеллигентный человек в мире: шаги маленькие, даже слегка вприпрыжку, руки за спиной, а на лице ни капли той звериности, что видел Амато.              Но почему Торе так просто отпускает этого ненормального? Может, у них какое-то пари? Может, это его лучший друг, и он просто не может допустить того, чтобы с ним что-то сотворили? Какая адекватная причина может прийти в голову, чтобы понять, почему Торе сейчас стоит, сложив руки на груди?              Но как только зверь ушёл за угол... Торе тут же достал из кармана рубашки нечто, похожее на пистолет, и выстрелил из него в том же направлении, где и шёл сейчас этот... у Амато даже слов нет, чтобы описать того, кто напал на него. Он сумасшедший, психопат, насильник и лжец, которому только выгодно издеваться над слабыми.              Полетели две пружинки и послышался звук, похожий на разряд электрического тока. А после что-то упало на пол. Торе, увидев результат своей работы, достал из другого кармана рацию, где тут же быстро и чётко начал сообщать:              – Правый коридор, самый тупик. Я оглушил "Клыка". Берите, пока не проснулся.              – Понял, уже выдвигаемся, – спустя несколько секунд донеслось из рации, и Торе, прекратив на этом сообщение, засунул обратно и пистолет, сняв с него непонятную пластину, и рацию к себе в оба кармана. Он начал подходить к Амато, который настолько сильно был в шоке от происходящего, что до сих пор лежал на месте и даже не поправил штаны.              – Ты как? Он с тобой ничего не успел сделать? – Торе присел на корточки рядом с ним и начал то слегка касаться кожи пальцами, то слегка оттягивать рубашку.              Юноша помотал головой, только и наблюдая, как Торе проверяет его, но единственное, что удалось очень хорошо заметить – следы пальцев на щеках.              – Точно ничего не успел? Не бойся, говори всю правду. Он всё равно в отключке лежит, – Торе даже повернулся назад, чтобы проверить, не слышно ли шороха за углом.              Амато снова помотал головой, пытаясь отдышаться. Он ещё никогда не сталкивался с домогательствами. Лишь словесно. Юноша знает, что год назад, когда он ещё был в кругу "друзей", Пьетро всегда желал "позабавиться" с ним. Джино, как он сам утверждал, ему сильно надоел, а вот Амато как раз: и худенький, и бледненький, и беспомощный. Юноша никогда не видел Пьетро в более-менее адекватном состоянии. Он был то агрессивным, то игривым, и у него это всё смешивалось в непонятный коктейль. У него было много ломок, но он никогда не просил купить ему наркоту... у остальных. "Джино не считается", – как он сам раньше говорил.              Конечно, нельзя о мёртвых говорить плохие вещи, оскверняющие их образ жизни, но Амато не может припомнить про Пьетро что-то позитивное, или что сильно повлияло на самого юношу. Пьетро, в отличии от Сары и Джино, ничему так и не смог научить его. Только, в самом начале их знакомства, пытался подсадить на наркотики. Хорошо, что Амато отказался, понимая, что это не "просто конфета".              Амато чуть-чуть успокоился, когда понял, что до самого ужасного монстр, лежащий где-то за углом, не успел дойти. Но эта паника, заполняющая всё твоё тело, этот страх, распространяющийся по твоей коже, этот ужас, застывший в твоей голове... они всё никак не могут уйти. Юноша даже и слов сказать не может, словно ему и сейчас затыкают рот. Торе сам начинает поправлять его штаны обратно наверх, видя, что Амато еле сам может сейчас что-либо сделать.              – Вставай, щас к медику пойдём, – Торе встал с корточек и протянул руку Амато. Тот слабо схватился за неё и с помощью поднялся, но в момент равновесие снова начало клонить его в сторону.              – Тихо-тихо-тихо-тихо, – быстро пробормотал Торе, прижимая к себе Амато как можно сильнее. Лишь бы опять не упал.                     Но ноги не держат. Как ватные. Словно в них и кровь не течёт.              Но Торе только закинул руку Амато себе на плечи, и, слегка приобнимая его, медленно пошёл вместе с ним к кабинету врача.              – Как малышня? – спросил он, но Амато только испуганно посмотрел на него, – Я имею в виду их, – и рука, приобнимавшая плечо юноши, на секунду опустилась на живот.              – Всё в п-порядке, – голос дрожал, ещё не отошедший от вида того нечто.              И когда они завернули за угол... Амато увидел тело этого чудовища.              Он упал ничком, и по виду его, наверно, можно было бы спутать с омегой, но... нет, нет... нельзя. Он слишком большой. Омеги, по сравнению с ним, – маленькие букашки, что-то пищащие ему в ответ.              Похоже, он и правда в отключке... Если так, то можно ещё чуть больше успокоиться. Но какова вероятность того, что он встретит этого монстра ещё раз? А может, надо прекращать эту деятельность уборщика?..              – Что это за человек? – решает спросить Амато, пройдя рядом с словно мёртввм телом.              – "Клык". Это его прозвище. На свободе изнасиловал не менее пятнадцати человек, даже несовершеннолетние альфы были. Ему совершенно плевать, кого он выберет следующей жертвой. "Клыком" его прозвали потому, что после смертельных изнасилований он всегда жертве раздирал кожу на шее, словно бешеная тварь. Хотя, он и есть тварь. Самая настоящая. Он и здесь успел немало делов натворить. Какие-то из них я прервал самолично, какие-то не сумел, и находил либо остывающие тела, либо серьёзно пострадавших.              Ужасно, что на свете существуют такие люди. Ещё ужаснее, что он так легко может это делать и в зоне лишения свободы. Да и в голове не унимается лишь один вопрос: как он сумел проникнуть в корпус для омег? Повсюду стоят камеры, хоть реалити-шоу в этом месте снимай, а этому было хоть бы хны.              Амато сильно повезло, что на помощь тут же пришёл Торе. Ведь если бы не он, юноша бы уже получил ещё одну психологическую травму на всю жизнь. И тогда было бы уже непонятно, сможет ли он с ней справиться, сможет ли перешагнуть через это и воспитывать их, а не сидеть как овощ и бояться любого прикосновения.              – А как он... как он сюда проник? – спросил Амато, всё оборачиваясь назад. Он боялся, что эта туша снова встанет и побежит за ними, но она до сих пор лежала, будто убитая.              – В некоторые часы в корпусе альф охранники... тупо уходят на перерыв. Причём все. Этим "Клык" каждый раз и пользовался. Перебирался в наш корпус через улицу. А раньше давал взятки, пока на работу не взяли более ответственных сотрудников. Такие дела, – Торе всю эту информацию рассказывал так монотонно, словно заучил её. Будто читает материалы какого-то сенсационного дела, а не говорит об ужасном насильнике.              Что-то не верится, что прямо все охранники корпуса альф в один момент уходят на общий перерыв. Так ведь нельзя поступать, когда знаешь, что рядом находится опасный преступник, хуже всякого вора или проститута. А как же охранник, сидящий днём в будке корпуса омег? Ему что, всё равно на свою работу?              – А охранник? У нас же есть охранник, – до и после той знаменательной ночи Амато ни в будке, ни в её пределах никого не видел. Но знал по рассказам других колонистов, что их всячески ругает и трясёт указательным пальчиком перед их носом какой-то дядечка-охранник.              – Ага, посмотрел бы я на этого сонного деда, который бежит на двухметровую гориллу без мозгов, – похоже, Амато ошибался, когда считал, что в этом месте усиленная охрана. Хотя, учитывая, какой здесь начальник, неудивительно, что всё идёт по одному месту. Спасибо, хоть еда здесь более-менее вкусная.              Юноша на момент замолчал, признавая свою очевидно глупую ошибку. Конечно, какой охранник за такую низкую плату будет гоняться за таким большим верзилой? Даже у Кристиано в доме из охраны горничные, да и только.              – Меня ещё кое-что интересует... Прости, если надоел с расспросами, – Амато не хочет казаться сейчас навязчивым. И он считает, что донимает Торе своими вопросами, ведь у того, скорее всего, дел ещё много сегодня.              – Ничего. В первые дни новенькие колонисты обычно в приступах паники и волнений задают столько вопросов, что приходится объяснять некоторые вещи по пальцам. Ты сейчас задаёшь вполне логичные вопросы, – да, но следующий вопрос будет ли таким же логичным? Всё-таки, Амато ещё не успел отойти от того, что с ним произошло...              – А здесь разве не запрещено пользоваться пистолетами? Откуда он у тебя?              – А, ты про это, – Торе слегка оттянул один из карманов на рубашке и посмотрел внутрь, – так это не пистолет. Электрошокер. "Тазер" называется. Я его купил через своих людей после того, как впервые увидел "Клыка". То, что я видел тогда, было поистине ужасно.                     Амато даже представлять не хочет, что бы с ним было, если бы Торе не вмешался. Смог бы он вообще выжить после "встречи" с этим "Клыком"? И врагу такой смерти не пожелаешь... да вообще никому...              Спустя несколько минут Амато и Торе уже оказались в медпункте. Медбрат сидел и ел бутерброд, пока не увидел их, и пошёл искать таблетки успокоительного. Он попросил усадить Амато на кушетку, и Торе сделал это, не забыв сесть рядом с юношей, чтобы была хоть какая-то поддержка.              – Посидишь пару часиков здесь, – потирая плечо юноше, говорил Торе, – и потом можешь идти обратно в нашу комнату. Я освобожу тебя и от занятий, и от работы.              – Не надо от занятий, – посмотрел на Торе юноша, – мне наоборот учиться надо...              Торе в ответ посмотрел на него недопонимающе. Конечно, где ты встретишь колониста, который потребует, чтобы его не освобождали от учёбы. Это что-то из рода местных мифов. Никогда не бывало такого.              – Уроки – лишняя нагрузка. Ничего не случится, если ты пропустишь пару занятий завтра.              – Даже эта пара занятий сильно важна для меня. Я и так столько месяцев впустую прошляпил...              – Успокойся. Учитель говорит, что у тебя и так хорошие оценки. Тебе не о чем беспокоиться. К тому же, ты, вроде бы, и так эти темы прекрасно знаешь. Извини, я из школы давно выпустился, так что не помню, что там было.              Амато замолчал. С Торе спорить бессмысленно: он главный, он знает лучше, а ты – бестолочь, которая принимает неправильные решения. Лучше сейчас беречь силы, пока есть возможность. Потом придётся вытягивать всё только мыслями о том, что они – живые существа, которых тоже надо кормить, поить, ухаживать за ними... Но жизнь обычно в отместку таким мыслям делает всё в точности да наоборот, чтобы Амато особо не расслаблялся. Может, хотя бы сейчас, когда ситуация и так в одном месте, судьба не будет сильно над ним издеваться. Хотя, учитывая, с кем ему сегодня довелось встретиться, это уже неточно...              Медбрат померял пульс и давление. Результат оказался неудовлетворительным, хотя юноша не ощущал ни головных болей, ни тошноту, ни слабость. Но, может, тело уже привыкло к тому, что Амато постоянно находится в опасности. А может, ему уже всё равно на какие-то там боли. Юноша сам сказать ничего не может об этом, хотя медбрат сказал почти всё тоже самое, что и говорил Торе: вот успокоительное, выпей, потом возвращайся в общую комнату и отдыхай. Сегодня было такое событие, от которого нужно ещё отойти.              Но осталось ещё одно незаконченное дело. Они. Амато сразу же спросил о них, когда медбрат уже вынес свой вердикт насчёт сегодняшнего дня. Он рассказал, что обычно чувствует их движения, но после того, как юноша оказался здесь, они перестали реагировать на всё. Будто мертвы. И Амато не хотел, чтобы произошёл самый худший исход из всех возможных. К сожалению, в кабинете нет аппарата УЗИ, потому что люди с беременностью попадают сюда очень редко, и поэтому из возможных вариантов остался только стетоскоп и... фонарик.              Почему фонарик? Всё просто: если приложить его к животу, то из-за внезапного источника света они будут раздражены и попинаются. Может, будет больновато, но Амато уже привык. Хотя, стетоскоп и так показал, что сердцебиение точное, значит, они всё ещё живы, просто не привыкли к новому месту.              Амато вернулся в комнату своего отряда и обнаружил, что кроме Джино, укрывшегося одеялом, никого здесь не было. А что случилось с Джино? Неужели и он пострадал от этого "Клыка"? Раздавалось то ли тихое хныканье, то ли скрип открытого окна здесь. Юноша сразу же присел на краешек кровати Джино и стал гладить его, ожидая, что он высунет хотя бы голову и расскажет о произошедшем. Так и случилось. Заплаканная голова парнишки вылезла, растрёпанная и пушистая, и вновь заплакала.              Как же хорошо, что сейчас Амато может хотя бы спросить, что случилось. Ведь раньше и этого спросить было нельзя.              – Джино, что такое? – спросил юноша.              – Я... я так скучаю по нему... – ответил Джино, хныкая в своё одеяло, – Мне его сильно не хватает...              Опять двадцать пять. Никогда такого не было и вот опять. Уже чуть ли не каждый день с приходом Амато в колонию Джино плачет под одеялом, всё время скучая по Пьетро и вспоминая его. Что хоть он там вспоминает, юноша никак понять не может. Всё это за несколько дней так сильно надоедает, что в висках уже давит и тянет. Особенно Амато, который и до этого видел, как Джино плакался по Пьетро, даже если он был на расстоянии вытянутой руки.              – Слушай, я тебя не понимаю. Тебе самому-то не надоело ещё скучать по Пьетро? – Амато встал с кровати, вскинув руками в стороны, – Вот что в нём такого хорошего?              – Ты не поймёшь, – это Джино утверждает уже не в первый раз, – это просто любовь. Воспоминания, которые он оставил после себя. Он подарил мне больше счастливых моментов, чем кто-либо.              – Не знаю, какие там у тебя счастливые моменты, но лично я нихрена не припомню, чтобы он сделал что-то хорошее. Он тебя каждый день бил и унижал, не стесняясь нас, а ты сейчас лежишь и говоришь, что это любовь такая? Джино, я, конечно, ничего плохого говорить не хочу, но лично я считаю, что Пьетро тебя вообще не достоин.              – Да, – хлюпая носом и утирая слёзы, соглашался Джино. Он не любил с кем-то спорить и всегда соглашался со сказанным, поддакивал и кивал, чтобы дискуссия наконец завершилась, – да, ты прав, он действительно меня не достоин. Да.              Джино думает, что таким способом возможно отговорить человека с ним ругаться. Но Амато уже всё просчитал заранее и только вздыхает, когда слышит это поддакивание со стороны Джино, и садится обратно к нему на кровать.              – Джино, я обещаю, – юноша наконец решил высказать свою, на данный момент, одну из главных целей на будущее, – обещаю, что найду тебе такого человека, который будет защищать тебя любой ценой, а не глумиться и использовать тебя в качестве груши для битья. Верь мне.              Джино приподнялся, обнял со спины юношу и положил свою голову ему на плечо. Он постепенно успокаивался, под конец только шмыгая.              – Спасибо, Амато, ты такой хороший друг, — единственным другом из всех возможных для Амато является лишь Джино. Он не наркоман, он не пользуется людьми ради своей выгоды, просто человек, который готов бескорыстно помогать другим и ничего не просить взамен, – ты уж прости, что я заставил тебя сердиться...              – Да ладно, я уже привык. Всю жизнь то сержусь, то плачу. Это нормально для меня.              А хотелось бы испытывать нечто большее, чем стресс, тревогу и гнев. Но мозг уже отказывается воспринимать другие эмоции, как нечто позитивное. Если бы у Амато не было такого паршивого детства, которое состояло почти что каждый день из слёз и грусти, то он бы смог радоваться даже самым простым мелочам.              – У тебя ещё всё впереди, Амато. Не отчаивайся так быстро.              А впереди Амато видит только серые будни, состоящие из криков и плача. Он видит, как ему будет не хватать времени не на то, чтобы отдохнуть, а даже на подумать о чём-то своём, помимо них. Сета почти каждый день дома не будет, приходить он будет только к вечеру... вероятнее всего, юноша будет просто ему что-то готовить, и они вместе отправятся спать. Если им обоим удастся выкроить время на это.              А ведь ещё надо поступить куда-нибудь... Мало ли, если Сет пострадает и уже не сможет работать в привычном режиме... Тогда придётся брать ответственность на себя, и роли поменяются. Жизнь состоит из одного труда; трудись, трудись больше, трудись до самого конца, и тогда труд тебе окупится. Но окупается ли сейчас то, что делает Амато?.. Для остальных... может быть и окупается. Но для самого юноши – вряд ли.              Тишину прервала открывающаяся дверь, из которой тут же донеслось:              – 3-14! 3-14! – повторял знакомый голос медбрата. Надо же, он выходит из своего кабинета.              Амато поднялся с кровати Джино и подошёл к медбрату.              – Что такое?              – Твои результаты на анализы пришли, – и медбрат протянул файлик с несколькими документами внутри, – сказали, что стали лучше, чем в прошлый раз.              – Ну... раз стали лучше, тогда и отлично, – юноша прижал к груди файлик, – а всё? Врачи больше ничего не сказали?              – Не-а. Только добавили мне, что если у тебя там не дай бог живот заболит или ещё что похуже – сразу в больницу звонить надо. Ты это... только сам с собой ничего не делай, ладно?              – Да стану я что-либо делать... – а в больницу-то немножко, но хотелось попасть. Там ведь Сет. С ним так хочется встретиться, узнать, что с ним всё хорошо... Амато даже ни разу теми телефонами не пользовался, потому что не помнил номеров. Да и к нему пока ещё никто не наведывался, словно все под землю провалились. Может быть, поняли, что юноше уже ничего не поможет. Даже беременность не смягчит того ужаса, который он натворил. Придётся понести за это наказание, и Амато уже готов провести большую часть своей жизни в стенах этой колонии. Либо же тюрьмы, когда проверяющие одумаются и переведут его.              – Да не грусти ты так, время быстро пролетит, – медбрат погладил по спине Амато, – ты и оглянуться не успеешь, как уже на свободе будешь.              Да вот уж... получится ли такое время, не считая этих двух недель, прожить, медетативно выполняя одни и те же действия. Но, конечно, до сих пор волнует один вопрос: а куда потом денут их? В колонии их просто так не оставят. Негде.

***

      Наступил следующий день. По сути, он ничем не должен был отличаться от предыдущего, но когда Амато захотел нарушить свой покой походом в школьный кабинет, то около двери уже стоял Торе. Как только он увидел юношу, тут же сказал, что ему идти на учёбу запрещено, и надо восстанавливаться. Амато, естественно, не мог перечить Торе, потому поплёлся обратно в комнату отряда.              Вот что теперь делать? Мыть пол не разрешают, учиться – тоже, так куда деваться? Отсыпаться бессмысленно, юноша пропустит приёмы пищи, а это ему сейчас необходимо. Не ради себя, конечно же. Ради них.              Юноша конкретно обиделся на Торе. Можно было бы и смягчить обстоятельства, а не стоять у двери и дожидаться человека, которому срочно требуется закончить старшую школу.              Но, кажется, и сам Торе пришёл в общую комнату, чтобы поговорить по данному поводу. Он вошёл, присел на кровать к Амато, пока тот дулся и смотрел в противоположную сторону от него, минуту сидел и смотрел на правонарушителя, а потом сказал:              – Не знаю, как так быстро ты восстанавливаешься от встречи с насильником. Некоторые по несколько дней лежат в кровати и отказываются наружу выходить, а тебе хоть бы хны.              – Я уже привык к такому. С самого детства меня то били, то унижали, и тогда я чуть ли не каждый день плакал. А щас несколько часов попроливаю слёзы, а потом – пусто. Даже слёз нет для того, чтобы плакать и переживать. И страха нет, потому что я живу в нём каждый день.              – Ты же из мафиозной семьи? – Амато тихо покивал в ответ, – М-м-м, я думал, вас там холят и лелеят, а оно вот как...              – Там холят и лелеят только тех, кто полезен старшим. Либо тех, кого жалко. Но если ты появился от какого-то там их третьего брата, который хрен пойми где, то не поздоровится именно тебе.              – Да уж... – вздохнул Торе, – Грустная у тебя ситуация. Хоть щас-то у тебя синяков на теле нет?              – Есть, но он уже почти прошёл, – юноша слегка приспустил резинку, показывая бедро, на котором гематома, появившаяся от, как казалось тогда раньше, неудачных пинков, уже потихоньку начала исчезать, – да и он не от родных. Мужика случайного попросил ударить мне ногой по животу, а он то ли специально промахивался, то ли у него пиналка не так работает.              – Эх, вот зачем так делать... – опять вздохнул Торе, – Ну, ты хотя бы осознал, что неправильно поступил тогда?              – Раньше – нет. Сейчас... не знаю. У меня иного выбора не было. Их не хотелось вот вообще никак. Но потом приехал мой жених, и тогда полегче стало...              – Хорошо тебе конечно, – Торе будто в этот момент смотрел в пустоту, – тебя жених ждёт... Эх, а меня никто не дождётся.              Всё-таки, Торе на самом деле тяжело на душе оттого, что отец бросил его ради своей успешной карьеры. Но должны же быть и другие, более значимые в его жизни люди? Не только же отец?              – А других родных у тебя нет?              – Есть. Но я про них не в курсе, как и они, возможно, про меня. А братьев или сестёр у меня нет, я единственный ребёнок в семье. Папа развёлся с отцом, когда мне было два года. Больше я его и не видел. Вот такие у меня родные.              "Всё понятно..." – Амато даже вслух это произносить не стал.              – У меня... примерно такая же ситуация. Ну, в смысле, я про родных знаю, но про родителей – почти что ничего. Про отца знаю только как зовут, и что он в незапланированном кругосветном путешествии.              – Да плевать на родителей. Тебя хотя бы жених ждёт, – повторил опять Торе, но уже с ноткой зависти в этом предложении.              – Торе, только не говори, что ты завидуешь мне, – подумать только, человек, воспитывающий других колонистов и показывающий им, как вести себя подобающе в таком месте, может завидовать тому, что у Амато есть... жених? Юноша не может понять, почему Торе резко стал таким... неестественным. Это на него совершенно не похоже.              – Поговорим об этом не сейчас. Рискованно, любой может прийти сюда. Лучше ранним утром, когда все спят, – интересно... Торе никогда сам не приглашал на серьёзный разговор Амато, да и их ещё не было... Неужели он настолько доверился юноше, что хочет о чём-то серьёзно поговорить? Обычно со всеми он перекидывается парой слов, а остальное время молчит и следит за всеми, только иногда давая некоторым замечания.              – Ранним утром... хорошо, я постараюсь прийти, – конечно, Амато придёт на этот разговор. Отказаться от такого он не сможет, иначе, скорее всего, Торе загрустит.

***

      То самое заброшенное здание, в котором всё и случилось. Апфель приехал сюда не для того, чтобы вспоминать этот неприятный случай, и не для того, чтобы самому проверить место преступления.              Ему позвонила Вероника, которая попросила приехать сюда, так как она нашла нечто занимательное для самой себя. Апфелю, конечно, пришлось оторваться от собственных дел, но этот звонок был достаточно важен.              Уже близился вечер. Всё здание оцеплено жёлтой лентой, на которой написано, что ведётся расследование. Хорошо, что через неё можно перешагнуть и вновь испытать те ощущения и эмоции, как в первый раз.              Всё время, пока Апфель сидел на том злосчастном стуле, он чувствовал страх. Сначала страх, что ничего не получится, потом страх за себя и будущего ребёнка, а в конце страх за юношу. Может, с первого взгляда и могло показаться, что молодой человек абсолютно спокоен, но Виктор давно его приучил к тому, как можно скрыть свои панику и страх, и как совладать с ними. И пригодилось ведь...              Вероника что-то тщательно изучала, склонившись на одно колено. Даже линейку с собой взяла, чтобы что-то высчитать. Помимо её серого делового костюма, она покрыла наверх полушубок и надела кожаные перчатки.              Апфель подошёл немного поближе, чтобы и без того чуткий взгляд Вероники его хотя бы краем увидел, и та спокойно ответила:              – Подожди немного, я сейчас диаметр точный измерю, – и Апфель наблюдал какое-то время за её кропотливой работой, пока она сама не убрала линейку со стены и встала с такого, как показалось молодому человеку, неудобного положения.              – Долго тянуть не буду. Я на месте преступления обнаружила чей-то волос и след от пули в стене. Из менее важного я нашла вмятины пальцев на ручках того стула, где ты сидел.              – Вмятины? – удивился молодой человек, – А разве стул не деревянный?              – Как я выяснила сама, это какая-то странная древесина. Она достаточно податливая, если долго надавливать. Можешь проверить сам, твои ли это следы.              Конечно, Апфель и думал, что на месте преступления он оставил хоть какое-то доказательство своего присутствия. К тому же, тогда он был и без перчаток, потому остались не только следы, но и отпечатки его пальцев. Никакой пользы это, конечно, не несёт, но добавит правдивости в слова молодого человека на суде. История уже составлена, главное, чтобы ни самому, ни Амато не проболтаться про тот пистолет. Апфель готов пойти даже на такие нечестные приёмы, чтобы у юноши был оправдательный приговор.              Молодой человек аккуратно присел на край стула и проверил, точно ли следы принадлежат ему. Так как он на данный момент был в перчатках, он не боялся, что отпечатки пальцев смешаются. Но вмятины его. По всей видимости, молодой человек тогда находился в таком сильном стрессе, что сжимал своими ладонями ручки этого деревянного стула. Странно конечно, очень странно.              – Я не думаю, что об этом стоит умалчивать, – Апфель встал со стула, начиная отряхиваться, – всё-таки, на суде будут присутствовать и Д'Анджело.                     Да, уже известно, что Д'Анджело будут присутствовать на суде. Точнее, некоторые родственники, в числе которых находится и Антонио, один из трёх донов мафии и по совместительству самый старший из трёх братьев. И они постараются, чтобы у Амато не осталось ни малейшего шанса на свободу.              – Я знаю. Если они или прокурор будут отрицать, что ты не был на месте преступления в тот момент, я просто покажу им вмятины.              – Тут не только вмятины, тут ещё отпечатки.              – Значит, ещё лучше. Я надеюсь, эту деталь мы выяснили. Теперь про след в стене.              След был совсем небольшой, с маленькими трещинками.              – Этот след очень важен, как мне кажется. Во-первых, его диаметр и размеры отличны от диаметра и размера пули, которая попала Сициллио в горло. Очевидно, здесь есть некоторые погрешности, но след от пули в стене оказался чуть шире, чем пуля в шее Сициллио. Во-вторых, я проверила места, где будет возможно выстрелить в это место, и тот небольшой угол, – Вероника показала на тот тупик, откуда стрелял Амато, – тоже попадает в список мест, откуда могла прилететь пуля. Надо как-нибудь проведать Амато, только не знаю, впускают ли в колонию или нет.              – Я проверю, – ответил Апфель, – я как раз завтра собирался встретиться с ним. Так сильно волнуюсь за него...              Апфель действительно переживает за юношу. Как он там, что с ним, не трогают ли его... Может, он стал апатичным, пребывая в колонии?.. Эх, узнать об этом мысленно не получится. Нужно самому приезжать туда и смотреть.              – Тогда оставляю эту часть на тебя. И ещё кое-что: мне нужен план самого места преступления. На момент совершения убийства, естественно. Ты помнишь, как всё примерно было?              – Вроде бы да... – Апфель не совсем уверен, что помнит точное расположение вещей. В особенности, где стояли мафиози и в каком порядке. Может, стоит заглянуть в свой дневник беременности, там, как припоминает молодой человек, вроде бы есть запись о том похищении... – Если что, я постараюсь точно вспомнить.              – Не утруждай себя. Ты и так весь на нервах, – посоветовала Вероника.              Смелые слова, конечно. Но Апфель просто не может время от времени перестать думать об этом. К тому же, особняк и родственники только накаляют обстановку в последнее время. Кристиано всё время стоит, стоит и думает, стучит пальцами и вздыхает, смотря на давно оголевший сад. Без Амато всё словно стало мертво. Молодой человек даже иногда сидел вместе с детьми, чтобы самому не накручивать себя. Всё-таки, ощущает тревогу сейчас не только он, но и малыш.              Малыш и сам старается, чтобы Апфель сильно не волновался из-за происходящего. Слушает книги, которые иногда молодой человек специально читает вслух, радуется песенкам, которые Апфель иногда поёт себе под нос, чтобы поднять настроение, щекочет и пинается, если Апфель слишком сильно задумывается о тревожащих вещах. В плане беременности молодой человек сейчас чувствует себя более чем прекрасно, хоть иногда и мечтает о том, чтобы поскорее встретиться с малышом. Но, может быть, пока ещё рано думать о таком позитивном?.. Через два, а может уже и месяц вновь придётся встретиться с Абелем. Но тот раз будет последним и решающим.              – Насчёт следа я всё выясню сама. Мне кажется, дело не настолько простое, чтобы так прямо обвинять Амато в убийстве, – и Апфель не верит, что всё может быть так просто. Но сначала это нужно доказать на суде, и осталось не так много времени до него, – теперь по поводу волоса, который я нашла. Ты говорил, что у Амато крашеный блонд?              – Да, – спокойно ответил молодой человек.              Вероника вытащила из кармана полушубка небольшой пакетик, внутри которого был волос средней длины.              – К моему удивлению, это не его волос. Как и не твой. Это даже не волос потерпевшего. Я его обнаружила за тем углом, где сидел Амато во время преступления, и у меня закралась такая теория, что, возможно, здесь находилось лишнее лицо... Но что оно тут делало, я пока думаю.              Значит, волос, не принадлежащий ни Амато, ни Апфелю, ни Сициллио... Но помимо них были Абель и мафиози, которые точно во время выпытывания информации не стояли за тем тупиком. Но кто знает, может, когда убирались важнейшие улики, с одного из мафиози выпал этот волос... Хотя, вроде бы, как помнится Апфелю, среди мафиози не было ни одного, у кого была бы примерно такая же длина волос. Странно, может, и правда был кто-то лишний...              Впрочем, услышанной информации более чем достаточно, чтобы сделать какие-то выводы. Но так просто на суде, к сожалению, не доказать, что тут был кто-то ещё, помимо главных лиц в данном деле. Нужно создать такую железную почву под собой, чтобы тебе на нём поверили все... кроме, наверно, Д'Анджело. Они мало во что верят.

***

      В четыре часа утра, как Амато и договорился с Торе, юноша проснулся и тихо пошёл вновь к охранной будке, стараясь никого не разбудить. В коридоре стоял жуткий холод, и приходилось идти быстрее, чтобы как раз оказаться в тепле. Как обидно, что в этом месте отсутствуют батареи.              Подходя к охранной будке, Амато заметил, что никого похожего на Торе там и не было. Только охранник Эл сидел в своём кресле, попивал горячий кофе и читал что-то в телефоне. Неужели Торе всё-таки обманул юношу, чтобы тот опять проснулся? Надо спрашивать.              Побыв немного в охранной будке, Эл сообщил, что Торе стоит на выходе из колонии, и отдал плед, аккуратно сложенный на столе. Сказал, что на улице холоднее, чем в коридоре.              Выход из колонии... Так если из колонии можно выходить, тогда почему тут все сидят?              Выход находился справа от будки. Железные двери были приоткрыты, и Амато, пройдя в этот "выход", ощутил, что, и правда, в коридоре ещё было тепло. Выход представлял из себя нечто рода предбанника, где главный вход перекрыт чугунной тонкой решёткой. И вот, Торе стоял около этой решётки, высунув из одного отверстия руку с сигаретой. Как ему не было холодно в этот момент... Он же в одном наряде круглый год. Похоже, он давно закалён в физическом плане, раз уж ему даже холод нипочём.              Амато, укрытый пледом, встал рядом с ним и посмотрел вперёд. Пустая, сухая дорога, на которой нет ни единой засохшей травинки; часть здания колонии, где, по всей видимости, сейчас содержали альф, ведь во всём их корпусе горел свет; и небо. Колония находилась за городом, а там, где нет кучи машин, скоплений людей и разнообразия торговых центров, всегда ночное небо красивее. Показалась полная луна, чёткая и светлая, хоть стой оставшиеся часы до подъёма и заглядывайся на неё, а рядом с ней разбросаны, как малюсенькие бусинки, белые звёзды. И Амато не мог оторваться от этого неба. Он и сам чуть ли не забыл, что стоит на холоде. Но ведь такое небо так часто не встречается в жизни... А ведь оно могло бы быть ещё прекраснее, если бы люди давно придумали, как не вредить природе. Но это уже крайность.              Амато взялся одной рукой за решётку, другой придерживая кончики пледа. Так хотелось, хотя бы на минутку, выйти на эту ничем не примечательную дорогу, вдохнуть побольше леденящего воздуха, да подумать обо всём, что тебя сейчас тревожит. Но такой кнопки, чтобы открыть ворота, у охранника нет. Может, через этот вход вообще нельзя выйти. Открыли просто для того, чтобы кто-нибудь закурил.              – Молодец, что пришёл, – "молодец" здесь было нечто рода "спасибо". Похоже, и для Торе некоторые слова вызывают затруднение.              – Ты просто что-то про жениха говорил... Мне стало интересно, – Амато правда интересно узнать о жизни Торе. Как же он сам пришёл к тому, что должен следить за порядком среди колонистов? Может, если бы не он, то колония бы превратилась в сущий балаган? Гадать тут бессмысленно. Лучше услышать всё самим.              – Да больно мне просто, – Торе затянулся сигаретой, а потом выпустил дым прямо на улицу, – больно, что люди адекватные нынче на вес золота. Находишь только всяких отморозков, а потом ревёшь по ним, почём зря.              – Отморозков? У тебя уже был опыт? – Торе в ответ только угукнул, снова затянувшись, – А можешь рассказать, что с тобой случилось?              – Расскажу, но под одним условием. Ты никому об этом не проболтаешься. Я не хочу, чтобы за мной ходили и жалели. Если у тебя язык длинен, то я за тобой больше присматривать не буду. Делай потом, что хочешь, воля твоя.              Амато кивнул. Хотелось бы, чтобы и за ним не ходили и не приставали в лишний раз. За эти дни надоело уже слышать столько слов умиления и эти касания, будто ты не человек, а экспонат, приносящий удачу. Бесит, что мало колонистов здесь слушают друг друга и понимают, когда человек не хочет ни с кем разговаривать и контактировать на тему беременности.              Каждый вечер перед сном юноша одалживает фонарик и прикладывает его к животу. Остальные все либо смеются, либо спрашивают зачем. На смех Амато ничего не отвечает, только смотрит вопросительно, а на вопрос отвечает вполне себе понятно: они в последнее время мало двигаются, а если посветить им, то от резкого света могут даже отвернуться. А это Амато как раз и надо.              На данный момент они в тепле, юноша специально укрыл их пледом, чтобы они хотя бы не чувствовали этот преддекабрьский холод.              Торе вздохнул перед началом рассказа.              – В общем, когда я был глупым подростком, мне всегда хотелось какого-то драйва и экстрима. На мотоциклах кататься, с внутренностями машины возиться... Но отец это всё, конечно, презирал. Оно и понятно, не статно сыну политика, омеге, заниматься работой альф. Но мне тогда было по боку. Сейчас я понял, что если бы не мои тогдашние заскоки, то, может быть, здесь бы меня уже не было. Выдали бы замуж в восемнадцать и рожал бы детей хоть каждый год. Но, конечно, никому такая перспектива не нравится, и мне в том же числе. Занимался я сначала угоном машин и мотоциклов, один угнанный мотик я даже себе оставил, потом это дело прикрыли, меня виновным не сочли. После этого пошёл в бордель. Денег не было, отцу было конкретно похуй, он во мне уже надежды не искал, а я тогда встретился с давним знакомым, который тоже угоном занимался. Альфа. Красивый такой был... Для прошлого меня. Щас я понимаю, что в нём от красоты только слово. Стандартный придурок. Таких ещё поискать надо. Сначала он, вроде бы, по-настоящему меня любил, как сам признался. Потом ему во мне что-то разонравилось. Может, это из-за того, что я тогда впервые коротко постригся. Никогда не нравились мне эти патлы, на мне это красиво не смотрится. И сначала всё шло вроде бы нормально, мы встречались, гуляли за ручку, целовались... Без секса тоже не обходилось, сам понимаешь. Все течки тогда с ним проводил. Но потом... он стал по-издевательски относиться ко мне. Конечно, руку на меня не поднимал, я сам кого хочешь уложу: в детстве ходил на тхэквондо, потому что у отца попросил. Но часто за спиной я слышал оскорбления. Что я тварь, шлюха, отдаюсь первому встречному... А он-то ведь и был тем самым первым встречным, скотина. Изменял. Даже не стеснялся. Говорил, что из-за своей альфьей натуры я никому не понравлюсь, и что когда-нибудь за свои злодеяния в тюрьме окажусь. Ну, со вторым он не просчитался почти. Но меня тогда такое зло охватило, я аж его убить был готов. Но простил его, тупицу такого, и отпустил восвояси. Когда меня сюда отправили, я с ним и расстался. Он вообще ни разу не заходил. Позвонил только разок, и то ответил, что ждать семь лет меня не будет. И, кстати, ещё один был. Во время того, как с тем имбецилом встречался. Он был никакущий. Цветы дарил, шоколадки, конфетки... Спал со мной чуть ли не каждый день. А потом пропал со всех радаров. Такая вот история с печальным концом. Больше у меня никого и не было...              Несчастливое, конечно, прошлое у Торе. Но, кажется, он его отпустил... почти. Может, некоторые темы пробуждают в нём эту зависть. Слепую, не такую сильную, но зависть. Что-то похожее есть и у Джино, вот только... Пьетро ему не то, чтобы приходил, а даже не звонил ни разу. По крайней мере, так понял Амато, ведь сам Джино ничего не говорил по данному поводу.              Юноша тоже как-то мечтал о собственном мотоцикле. Катаешься – и все проблемы уносит с собой ветер. Ты только чувствуешь его свежесть, мчась по широкой магистрали. А ещё он мечтал о том, что его на мотоцикле будет катать Сет. Ведь когда ты рядом со своим любимым, тебе ничего не страшно. Но, конечно, мотоцикл – довольно опасный транспорт; если не знаешь, как с ним работать, то быстро попадёшь в больницу.              Торе не повезло, что он встретился в жизни с такими дураками. Но он не учёл ведь ещё одного человека, который, кажется, в хороших с ним отношениях...              – Жаль, что тебе пришлось пройти через всё это... – отвернул взгляд Амато, всё держась за решётку.              – Да ладно, скотин надо отпускать так же легко, как и встречаться с ними. Наверняка тот альфа, который в прошлом угонял тачки, нашёл себе нового омежку. Эх, не люблю на самом деле нашу природу... человеческую, в смысле.              – А как же Эл? Ты-ы-ы... случайно не приглядывался к нему? – Эл сам признавался, что дружит с Торе уже долгое время. Все его истории про непослушных колонистов так ему интересны, что он даже не замечает, как выпивает пятую кружку кофе. Да, вот такой вот он, Торе, увлекательный человек.              Но о любви Эл не говорил ни разу. Как будто он живёт сам по себе, и вся жизнь для него проста. Он всегда в расслабленном состоянии. Понимает, что ночью нарушителей мало. Да и сам он никогда не ругает за то, что ты что-то нарушил.              Кажется, он просто нашёл себе подходящий круг общения.              – Мы просто друзья. Ну или коллеги. Ничего большего, – эх, как Амато и думал... Эл для него – просто друг, – я вообще больше не вижу смысла искать себе человека, который будет способен меня любить. Таких, кажется, не существует.              Юноша понял, что ничем помочь в такой ситуации он не сможет. Торе, кажется, и самому будет неприятно, если кто-то за него решит все проблемы.              – Мне вот интересно, – он высунул руку с сигаретой из решётки и повернулся к Амато, облокотившись плечом на всё ту же решётку, – как ты встретился со своей любовью? Как ты понял, что вы готовы быть вместе? Может, я в своей жизни что-то не так делаю.              – Не знаю... – Амато стал потирать своё плечо свободной рукой и отворачиваться. В этот момент ему стало от чего-то стыдно смотреть Торе прямо в глаза, – Всё само как-то получилось...              – Само получилось, говоришь... – хрипло ответил Торе, поглядев в сторону тёмного коридора, – Повезло тебе, что всё само получилось. Не приходилось искать по кусочкам эту самую любовь.              – Ну... на самом деле у меня есть кое-какая проблема в отношениях... и она связана со мной.              – Слушаю, – повернулся обратно к Амато Торе, – но на полезный совет не надейся. Я не спец в этом деле.              – В общем... мой жених много раз говорил мне, что любит меня, но я... я боюсь сказать ему те же слова. Боюсь, что в какой-то момент перестану его любить, и те самые слова ничего не докажут. Я не знаю, что мне делать.              Амато уже понимает, что Торе не так сильно хорош в теме любви. У него было два неудачных отношения, но говорил ли он тем парням, что любит их? По-настоящему, не по какой-то корыстной причине?              Но юноше хочется услышать чьё-то мнение на этот счёт. Он обращался к Апфелю с этим вопросом, на что тот ответил весьма неоднозначными словами:              "Если ты сам поверишь, что спустя столько времени можешь доверять этому человеку, – говори. Если не сильно уверен – скажи ему лично, что у тебя возникают трудности с этим."              – Ну, слушай, – начал рассуждать Торе, – давай будем думать так. Представим, ты и твой жених уже несколько лет вместе. У вас два прекрасных ребёнка, ну, если не захочешь больше. И вот, казалось бы, у вас идеальная жизнь, но твой жених подмечает, что никогда не слышал от тебя слов "я тебя люблю". Что ты будешь делать в такой ситуации?              – М-м-м... не знаю, – это не совет, Торе просто поставил Амато в тупик этим, – может, скажу ему о том, что я чувствую на самом деле? Что у меня происходит разлад в голове, и я не могу определиться с выбором. Хотя... нет, не знаю.              – Послушай. Дело-то в том, что необязательно ему прямо говорить "я тебя люблю". Это можно сделать и потом. Свою любовь надо доказывать действиями. Тогда твой жених и поймёт, что ты его любишь на самом деле. Ты делал хоть что-нибудь, чтобы жених это понял?              – Да... может быть. Я сам не уверен, – Амато повернулся в сторону решётки, вновь начиная смотреть на звёздное небо. – Перед арестом я узнал, что мой жених попал в больницу. Я не мог долго ждать того момента, как можно будет навестить его. Я хотел это сделать прямо же после того, как меня оповестили об этой новости. Мне с горем пополам разрешили. Так обидно, что я не смогу навестить его снова...              К глазам подкатывались слёзы, а в горле сжимал тяжёлый ком. Юноша каждый день думает о том, что с Сетом, в порядке ли он, скоро ли выйдет... а может, он уже умер от такой травмы... Кто знает, может, тот раз, когда Амато виделся с Сетом, был уже последним. Хотелось бы надеяться на лучшее, да вот только... судьба – злодейка, не оставляющая желать лучшего.              – Это уже как раз и подтверждает, что ты любишь его. Если бы не любил, у тебя бы и глаз не дёрнулся от этого. Так что не переживай, всё у тебя наладится.              Торе подошёл к Амато и обнял его за плечо, но тот уже не мог сдержать своих слёз. Он надеется, что если Сета всё же больше нет, то он стал одной из звёзд на этом дивном небе. Бабуля всегда рассказывала, что дух умерших проявляется во всём, что есть на этой земле: на насекомых, животных, цветах, облаках, и, самое главное, на звёздах. Конечно, Амато понимает, что это всё может быть неправдой, но эта теория ему нравится больше всего.       

Быть может, когда он и сам умрёт, он тоже станет звёздочкой на небе, будет дружить с другими звёздами и играть с луной.