Здесь лапы у елей дрожат на весу

Попробуй разбить меня, ты не поверишь глазам. Попробуй сломать, ты скорее сломаешься сам. Холодный и твердый в израненных пальцах, Орудие неандертальца Согнуть меня даже гораздо сложней, чем сломать: Я маленький камень, зато я умею летать. Холодный и острый осколок гранита, Смерть Голиафа в руке Давида.

«Камень» — Flëur.

— Всей этой врачебной коллегией теперь руководит некто Джонатан Бэнкс, и госпиталь твой ему отдали, — Жан замолк на мгновение, чтобы прикурить от спички, прикрывая пламя ладонью от ветра. — Слыхал о таком? — Довелось, — коротко ответил Эрен, возвращаясь на место на лавке за уличным столом. — Говорят, тот еще вредный хуй, — хмыкнул Конни, отмахиваясь от дыма сигареты. — На, ознакомься, что делает, — прошуршав типографскими страницами, кинул в сторону Эрена сложенную газету. Небольшая компания из шести человек расположилась за уличным столом перед лесной хижиной. Под тихий треск костра запекалась свежая рыба, шумели под теплыми порывами летнего ветра ветви деревьев, шуршала высокая трава, и дрожали пестрые головки полевых цветов в мерном жужжании мошек и пчел. Выйдя из приоткрытой двери хижины, Микаса прошла к столу с подносом в руках, с которого вскоре расставила перед собравшимися холодный чай с мятой и ягодами. Конни досадливо шлепнул по взмокшей шее, на которую приземлилась назойливая муха. Армин благодарно улыбнулся, поймав взгляд присаживающейся подле Эрена Микасы, и оглядывал друзей чуть дольше нужного, отчаянно сжимая губы. Микаса мельком покосилась на сосредоточенный профиль Эрена, бегающего глазами по развороту газеты в руках. Разобрала лишь черно-белое фото какого-то мужчины во врачебном халате. Стакан чая приятно охлаждал ее ладонь. Сделав глоток, прикрыла глаза, подставив на мгновение лицо припекающим лучам первых июльских дней. — …заявил, что новая вакцина, разрабатывавшаяся коллегией параллельно с первым вариантом на базе эльдийской крови, не представляет никакой угрозы, так как не содержит подобного элемента в своем составе, — зачитал Эрен и хмыкнул. — Это правда? — уточнил Жан. — Пиздеж чистой воды, — Эрен качнул головой, не отрывая взгляда от статьи. — В их коллегии только яйца катать умеют. Вся история с вакциной — заслуга исключительно Рихтера. — Ну ты-то теперь знаток, — скептически повел бровью Леви и отпил из стакана. — Рихтер был главой коллегии последние полгода до своей смерти. Если бы были сторонние разработки, он бы знал, — с шуршанием листов газета перешла обратно к Жану. Микаса, погрузившись в мысленное созерцание образов того призрачного лета в Либерио, чуть вздрогнула, когда ощутила, как на колено приземлилась теплая ладонь. Тяжело сглотнула и медленно обернулась. От смугловатой с выступающими венами ладони, лежащей на обнаженном вырезом платья колене, по всему телу неповоротливо разливался тягучий жар. — Это получается, — начал Конни, собрав глаза в кучу, — теперь все, кто укололся, тоже эльдийцы? — Конни, это не так работает, — закатил глаза Жан и затушил окурок о дно жестянки. — Технически так, — покачал головой Эрен, словно движение собственной ладони под столом не имело к нему никакого отношения. Жан вздернул бровь. — Эльдийцами это их не сделает, конечно, но определенным образом повлияет точно. — Темнишь, Йегер, — хмыкнул Леви. Микаса со стыдом осознала, что не может сосредоточиться на теме разговора, отдавая все силы на борьбу с участившимся дыханием и попытки держать максимально постное лицо. — То есть если бы ты сейчас, как тогда, устроил обращение к народу Имир в Путях, там бы оказались… и все вакцинированные? — нахмурившись, заключил Жан. Эрен пожал плечами, сделав глоток из стакана. — Вполне возможно. Узкая белая ладонь безотчетно потянулась к его руке и накрыла сверху, ощутив, как та чуть дрогнула от касания. Затем уверенным медленными движением, обхватив пальцами, потянула дальше по внутренней стороне оголенного бедра и остановила ровно на середине. От внимания не укрылось, как Эрен мельком посмотрел на нее и сделал достаточно большой глоток чая. Длинные пальцы машинально сжались на гладкой коже, вновь рассылая потоки жара по телу. — Это все как-то странно выглядит, — протянул Жан, задумчиво поглядев на вершины сосен. — Все это повальное прививание нашей кровью, твое в этом участие. — По мне, это скорее выглядит смешно, нежели странно, — губ Эрена коснулась хищная усмешка. — Все те, кто мешал эльдийцев с дерьмом, сами породнились с ними кровью и теперь обязаны им жизнью. Конни неуверенно рассмеялся, поглядывая на сидящих по бокам Жана и Леви. Те не спускали внимательных взглядов с Эрена. Он отвечал не менее прямым взглядом, словно больше машинально продолжая поглаживать внутреннюю сторону бедра Микасы. — Эрен, — со смешком позвал Армин и кивнул на костер, — там ужин сгорит скоро. — Черт, — кинув взгляд на дымящий костер, поднялся и направился к нему. Лишенная тепла ладони на ноге Микаса прокашлялась и бодро подскочила под обратившимися на нее взглядами. — Я пойду на стол накрою, — и, не дожидаясь ответа, поспешила в хижину. Едва дверь за спиной тихо стукнула, прижала прохладные ладони к горящим щекам и зажмурилась. И что это было? Безумие, не иначе. Разошедшееся сердцебиение без устали разгоняло жар под кожей. В груди засаднило ощущение сквозной дыры, налившее мысли отвращением от самой себя и своих реакций. С трудом заставила себя пройти к столу. Руки начали нервными движениями вынимать посуду из полок и с отчетливым стуком ставить на столешницу. Вооружившись ножом, принялась нарезать овощи для салата. Идея собрать всех вместе пришла в голову Армину, когда он вернулся из очередной командировки и застал Жана с Конни на острове. Будучи верным своему призванию миротворца, решил попытаться вернуть условный мир и во взаимодействие своих товарищей. Несмотря на то, что никто явно не горел желанием налаживать какой-либо дружеский контакт с Йегером, все приглашенные явились и держали себя в рамках подчёркнуто нейтрального общения. Уже одно отсутствие тяжелых разговоров, упреков и оскорблений было большим шагом для всех них, но Армин явно рассчитывал разрядить обстановку, с чем и принес три бутылки вина. Микаса сразу отметила про себя, что миротворческие инициативы Армина становились все более изобретательными. Входная дверь тихо хлопнула за монотонным частым стуком ножа по разделочной доске. Микаса покосилась на вошедшего Армина. — Помочь пришел, — пояснил он, становясь рядом. — Что порезать? «Мою тупую башку», — мысленно хмыкнула Микаса и подала ему хлеб, сыр и помидоры. — Раскладушку, смотрю, убрали, — пряча лукавую улыбку, протянул Армин и принялся орудовать над бутербродами. Нож в узкой ладони громче нужного стукнул по доске. — Сломалась. — Понял, — закивал Армин, еще больше раздражая. Микаса скинула гору нарезанных овощей в общую глубокую тарелку и начала мешать, периодически поглядывая на Армина. — Я рад, что у вас вроде все… — Мы можем о чем-то другом поговорить? — Микаса закатила глаза. Начинало раздражать, что теперь Эрена в жизни стало будто слишком много: и в разговорах, и в доме, и в мыслях, от которых хотелось бежать как можно дальше. Глупо. За последние дни успело прийти понимание, что злится скорее на саму себя, чем на него. — Как там Энни? — закончив с салатом, спросила Микаса уже спокойнее. Армин тут же просиял и принялся увлеченно рассказывать об их недавней встрече и походе в парк развлечений в далеком городке Западной нации. Микаса с мягкой улыбкой слушала, как друг держался за руки с Леонхарт, ничуть не испугавшейся комнаты страха в одном из павильонов. Красноречивых рассказов Армина порой не хватало в этой новой жизни, раскидавшей их по разным частям света. И все же сейчас все на краткий миг были вместе, хоть и не совсем так, как хотелось бы. — Я думал ее позвать, но Эрен запретил кому-то еще рассказывать про себя, — произнес Армин под конец рассказа. — С одной стороны, я понимаю, а с другой… Он тебе ничего не рассказывал о своих планах? Микаса усмехнулась, укладывая посуду и блюда на поднос. — Можно подумать, он мне хоть когда-то докладывался. — Ну мало ли, — пожал плечами Армин, подхватывая оставшуюся посуду. — Вы же сейчас самые близкие друг другу люди. Отзвук слов полоснул по нутру. Микаса ничего не ответила, лишь раздраженно дернула уголком губ и толкнула ногой дверь хижины, чтобы выйти. Вряд ли самые близкие люди молча сходят с ума от невозможности принять и друг друга, и свои желания, и совместное прошлое, разрушившее любую возможность на новое начало. Близкие люди не костерят себя на чем свет стоит за зарождение и проявление чувств. Не испытывают омерзения и ужаса от мысли довериться снова. Расставив на столе посуду и приборы при помощи Армина и Жана, выпрямилась и остановила взгляд на замершей у костра с рыбой широкой спине под легкой тканью льняной рубашки. Чертов знакомый незнакомец. Она вдруг с небывалой четкостью осознала, насколько устала: от страха, от неуверенности, от памяти о прошлом, от терзающих ненужных чувств, от него и от себя. — Эй, — на плечо легла ладонь. Микаса перевела взгляд на Жана, вглядывающегося в ее лицо. — Все в порядке? — Да, — тихо выдохнула, попытавшись слабо улыбнуться. Получилось наверняка жалко. Ставка Армина сыграла, как он и планировал. Уже через полтора часа посиделок с вином и рыбой подчеркнуто вежливый и нейтральный тон беседы приобрел забытый оттенок непринужденности. То и дело звучали шутки, разной степени паршивости, несерьезные споры и местами даже негромкий смех. Обсуждения текущей ситуации на острове и в мире плавно перетекли в воспоминания о днях кадетки и разведкорпуса. Казалось, вот-вот всплывет какая-то острая тема, которая снова запустит механизм конфликта, но даже под хмелем сладковатого вина, намеренно или нет, старались обходить сомнительные моменты стороной и менять тему на более нейтральную. Микаса не без горечи подумала, что так теперь и будет всегда: это чертово лавирование, избегание острых углов и попытки хотя бы на время сделать вид, что определенных моментов не было в их общей истории, лишь бы не бередить старые раны. Не знала, думал ли так кто-то еще, но отчего-то было тошно довольствоваться этими полувоспоминаниями и этой полуправдой. Но, казалось, остальным это не доставляло дискомфорта. Бывшие боевые товарищи явно наслаждались одним из столь редких летних дней вместе, вдали от суеты и регалий, с вином, вкусной едой в еловой тишине около ее хижины. Их хижины? Эрен, в отличие от остальных, казалось, вообще не пьянел, да и в целом вел себя достаточно тихо и сдержанно, хотя и принимал участие в обсуждениях. Трогать ее больше не решался, и Микаса не стала задаваться внутренними вопросами о причинах. Она то и дело пересекалась взглядами с сидящим напротив Леви, который то глядел на нее, то сверлил взглядом Йегера, будто силясь прочесть что-то в его мыслях. В какой-то момент компания разошлась. Микаса, не в силах справиться с гнетущим ощущением внутри, отошла к огороду, чтобы пролить грядки. Следом поднялся и Леви, завел разговор по поводу обстановки в столице, о которой разузнали больше в недавний визит во дворец. Микасе показалось, что пытался через подобную тему вывести на разговор о планах Эрена, словно все дружно решили, что она должна быть в курсе. От осознания абсурдности было даже слегка грустно. Эрен остался с Жаном и Конни за столом, который вскоре превратился в место карточных игр. То и дело доносился злорадный смех Конни, без труда обыгрывавшего товарищей. Закончив с поливом, Микаса распрямилась и окинула взглядом тихий город, залитый лучами солнца. По голубому небу неповоротливо плыли кучные облака, щебетали птицы где-то в глубине леса, доносились далекие отзвуки кипящей в городе жизни. Словно ничего не было, словно просто закончилось детство. Теплый порыв ветра принес с собой шум раскидистых лесных крон и сладкий аромат луговых трав, словно с того самого холма, где они так часто сидели, будучи детьми. Взгляд сам собой нашел светловолосую макушку, отливающую золотом под солнечными лучами. Армин в гордом одиночестве устроился на качелях и слабо покачивал себя, утыкаясь носками ботинок в землю, а на губах — едва различимая умиротворенная улыбка, которой Микаса не видела уже очень давно. — Я заложил дом, — между делом, не отрываясь от карт, кинул Эрен, когда Микаса проходила мимо стола играющих. — Какая жалость, — вздохнула Микаса, окинув взглядом его карты. — У него две пары, — добавила, обернувшись через плечо. Вслед раздался очередной взрыв злорадного смеха Конни и жалостливый стон Жана. Лица Эрена не видела, но тот наверняка недовольно пялился ей в спину. Армин вскинул голову, стоило тени вставшей рядом с качелями Микасы заслонить его макушку от солнца. Улыбка стала шире, обхватил ладонями канаты качелей. — Здорово сделал, — одобрительно произнес, оглядывая конструкцию. — Тут раньше стояли мои детские, — невольно повторив его жест, ответила Микаса. — Это мило, — заулыбался Армин и, прикрыв глаза, подставил лицо теплому ветру, ерошащему светлые пряди на макушке. — Во дворе рядом с моим домом тоже когда-то были качели. Но со мной никто не дружил, а родители и дедушка часто заняты были, так что я просто сидел на них. Никто не хотел качать, — Армин чуть усмехнулся, жмурясь от явно приятных воспоминаний. Микаса сама не смогла сдержать мягкой улыбки. — А потом, когда познакомился с Эреном, он научил меня, как качаться самому. Так что даже когда сидел без него, не грустил, потому что мог сам качаться. Потом эти качели поломались, правда. Но я не причем. Микаса тихо засмеялась, представляя Армина за попыткой сделать «солнышко», после которой конструкция и могла развалиться. Молча зашла ему за спину и мягко толкнула край деревянного сиденья. Армин чуть вздрогнул и обернулся. — Исправим детскую несправедливость, — улыбнулась Микаса. Армин рассмеялся и с готовностью вытянулся, подставляя лицо порывами ветра и крепче держась за канаты. Микаса осторожно, но с силой толкала качели, вынуждая их лететь все выше. В детстве не было подобного опыта. Она была слишком слаба, чтобы катать маму, а друзей в округе вплоть до встречи с Эреном не было. Оттого такой простой жест отдался дрожащим восторгом и грустью где-то под ребрами. Столько всего упущено, столько еще не узнано, столько растрачено, что всей жизни не хватит, чтобы нагнать и уж тем более исправить. Но хотя бы покачать друга она теперь может, пусть они уже давно не дети. — Давай ко мне! — крикнул Армин, пытаясь притормозить. — Оно не выдержит, — покачала головой Микаса, перестав раскачивать его. — Выдержит, — уверенно заявил Армин. — А если что, домашний мастер починит, раз он теперь строит, а не ломает. Снова укололо, но проглотила поднявшееся изнутри чувство опустошения. Обойдя с другой стороны, присела на колени Армина, тут же хватаясь одной ладонью за его плечо, а второй за канат. Арлерт с силой толкнулся ногами — качели чуть заскрипели, но постепенно раскачивались все сильнее, и теперь уже лицо Микасы обдавало теплыми порывами ветра, а Армину приходилось со смехом отплевываться от черных прядей, норовивших попасть в рот и нос. Запоздало поняла, что и на качелях всегда качалась только с мамой или отцом, но никогда с кем-то из друзей. И беззаботной дружбы-то, присущей обычным детям, не было. Был лишь год до прорыва стены, да краткий миг визита в Марли, когда смогли притвориться, будто не находятся на военной миссии — вот и все мгновения дружбы, не сдобренной чудовищными обстоятельствами и постоянной войной. Перед глазами на мгновение расцвел угольным образ обожженного дочерна тела Армина на крыше одного из домов Сигансины. Зажмурилась. Если бы тогда не выбрали его, она бы могла никогда так и не прокатить его на качелях и не покататься с ним. Неосознанно крепче сжала его плечо рукой. Отчего-то такая глупость имела очень большое значение. Всего лишь выбор, который изменил все, позволил ему и им, его друзьям, жить. Ведь Армин почти умер тогда, а теперь сидит живой и теплый совсем рядом, воссоздает украденное чужими руками детское воспоминание, которого никогда не было. Всего лишь выбор, всего лишь шанс. — Удивительная все-таки жизнь, — проговорил Армин рядом с ее ухом, задумчиво глядя сощуренными глазами на небо. — Всему в ней место есть. Столько времени жили в аду, и вот на качелях качаемся. И не нужно больше убивать и трястись за жизнь близких. Можно просто… жить, — он словно сам удивился тому, что произнес, чуть округлив глаза. Микаса не ответила. Взгляд машинально дернулся в сторону стола, затерявшись в темно-каштановых прядях.

***

Нет тверже или холодней ничего на земле, Могла бы быть льдом, но боюсь, что растаю в тепле. Напрасны уловки, капканы и сети, Не целься мне в сердце, я в бронежилете.

«Камень» — Flëur.

Микасу резко подкинуло на кровати, широко распахнулись одичалые глаза. Тяжело дышала, провожая рассеивающийся образ безжизненных зеленых глаз в пасти титана, в которых отразился лишь блеск ее сверкающего клинка. Накрыла ладонью влажный от испарины лоб и сглотнула, прикрывая глаза. Дневной сон после разобравшей на охоте слабости и головной боли не принес ожидаемого облегчения. Напротив, разморенная жарой и остаточной после кошмара дрожью, ощущала, будто все ее чувства обострились до предела, словно стала одним напряженным оголенным нервом, готовым разорваться от любого осторожного касания. Она с шумным выдохом села на кровати, подтянула к груди колени и вжалась в них лбом. Слишком много всего. Слишком сильно хочется удавиться, лишь бы не ощущать, не помнить, не думать. Армин уехал с острова чуть больше недели назад, и Микаса мигом ощутила, как на нее заново обрушилась вся удушливая тяжесть без лучезарного щита, одарявшего своими добрыми улыбками и заливистым смехом, счастливым лишь от осознания, что его друзья живы и находятся рядом с ним. Но вот его корабль вновь отплыл, и Микаса бесконечно долго глядела вслед на темнеющую линию горизонта, даже когда крошечная тень исчезла в закатном мареве. Глядела и боялась обернуться назад, туда, где сгущалась тьма, расцветали шрамы и душила зелень самых родных глаз, один взгляд в которые ныне отзывался невыносимой болью и чувством отвращения к самой себе. Она крепко стиснула зубы, до боли вжимая пальцы в колени. Как порой хотелось отринуть все и позволить себе то, о чем мечтала еще в той, прошлой жизни. Взять за руку, обнять, не ощущая сопротивления, довериться, позволить себе чувствовать и принимать то, что он готов дать. Но, господи, насколько это было сложно в прошлом, настолько невозможным стало теперь. Это нарушит естественный порядок вещей — мертвецы не возвращаются, они обязательно уходят снова. Это разрушит все, что она выстраивала в самой себе прошедшие полтора года. Доверится и перестанет уважать себя, ведь получится, что он снова взял над ней контроль, и она снова делает так, как нужно ему. Скот. Лишена собственной воли. Рабыня. Микаса порывисто вскочила на ноги, со злостью откинув одеяло. Наспех нацарапала карандашом на первом попавшемся клочке бумаги, что ушла в лес тренироваться, и с чувством прибила ножом к стене. Прилаженные к крюкам на стене мечи дайсё перекочевали в ножны и повисли на бедрах. Небрежно убрала волосы в низкий узел и, пихнув дверь тихой хижины, пошла в сторону леса. Тени густых крон, шелестящих над головой, не спасали от пронизывающей жары, усилившейся из-за энергичных движений рук, без устали обрушивающих один за одним мощные удары на крепкие стволы деревьев. С лица градом катился пот, выбившиеся из пучка пряди липли на взмокшую кожу, тяжелое дыхание затерялось в монотонном шуме быстрой реки. Оскалив зубы, сделала очередной переход и обрушила скользящий удар на исполосованный ствол, не сумев сдержать напряженного рычания. От резкого выпада ноги перенапрягшиеся мышцы прошило болью, но останавливаться не собиралась, лишь со свистом втянула воздух и отошла на пару шагов, снова вставая в стойку. Легкая рубашка давно была откинута на близлежащий валун, но кожа горела огнем. Микаса давно не ощущала подобной сумасшедшей ярости, растекавшейся под кожей раскаленной лавой. Такое бывало лишь в той, позабытой далекой жизни, когда четкими и безжалостными движениями рубила титанов. Пока не пришлось рубить людей. Пока не пришлось сделать последний в своей жизни удар мечом. Шумно выдохнув, снова оскалилась и ринулась к дереву, не жалея ноющих от перенапряжения мышц, саднящей царапинами от соприкосновения с ветвями кожи. Пусть теперь противник — только старое дерево, но буквально на секунду могла представить, будто снова окунулась в прошлое. В одно из мгновений, когда чувствовала себя по-настоящему живой: не торговкой, не травницей, не рабыней — воином. Будоражащее ощущение силы и ярости вытесняло страх и отвращение, поселившиеся в пустоте за ребрами. Крупная ветка дерева с одного хлесткого точного удара рухнула на землю. Микаса шумно выдохнула в небо, ощутив разом всю навалившуюся усталость, и неспешно поплелась к реке, чтобы передохнуть. Голубоватое свечение каплями растеклось по коже, когда зачерпнула ладонями воду и плеснула на свое лицо, руки и шею. Отложив мечи, присела на нагревшийся от солнечных лучей валун и прикрыла глаза. Обострившийся в пылу «боя» слух резче реагировал на шелест птичьих крыльев, далекие трески и щебетание из чащи леса, плеск воды совсем рядом. Сбоку хрустнула ветка. Микаса резко раскрыла глаза, машинально дергаясь к клинкам на траве. Взгляд остановился на показавшемся на поляне Эрене. Тот с едва различимой усмешкой и нервнозностью в приподнятых бровях оглядел учиненный подругой беспорядок на лесной опушке, прежде чем остановить взгляд на ее хмуром лице, тут же потерявшем интерес к внезапному гостю. Куда ж без него. Но, к его чести, дал достаточно времени побыть наедине с собой. — Не помешаю? Микаса безразлично махнула рукой, позволяя подойти ближе. Настолько вымоталась за время тренировки, что тело практически не отреагировало на его приближение, а в мыслях по-прежнему зияла пустота. Эрен, тем временем, с шорохом травы под шагами дошел до лежащих на траве мечей и заинтересованно поднял один из них. Зеленые глаза скользнули по расположившемуся в руках лезвию. — Интересная вещица. — Дайсё, — выдохнув в накрывшие пылающее лицо ладони, ответила Микаса. — Самурайские мечи. Йегер сделал пару махов на пробу, припоминая заученные в кадетке связки. Микаса бросила на него косой взгляд, отмечая, что и он не забыл навыки мечевого боя, хоть и всегда был лучше в рукопашном. И ни в том, ни в другом теперь нет необходимости в это мирное время. Вся жизнь, которая крутилась вокруг постоянных тренировок, боев и оттачивания навыков, оказалась бессмысленным отголоском прошлого. Только и остается что крушить растения на лесной опушке. Эрен крутанул меч и перевел взгляд на Микасу. — Дружеский спарринг, что скажешь? Аккерман моргнула и удивленно округлила глаза. В прошлом бы никогда не предложил подобное. Наоборот всегда избегал драться именно с ней, боясь проиграть и ей, и собственному самолюбию. Но теперь глядел прямо и слегка насмешливо. — Ты продуешь, — отмахнулась Микаса. — Мечи не совсем твое. — Как знать, — хмыкнул Эрен. — Я сошел в ад и вернулся. Может, раз это возможно, то и навыки мои не так плохи. Микаса окинула его скептическим взглядом, но все же кивнула. Подумаешь, спарринг. Протянула ему поднятый с травы короткий меч. — Сёто — тебе, — сама схватилась и выдернула из его ладони рукоять длинного дайто. Поправив выбившиеся волосы, подождала, пока Эрен уберет свои, и встала на изготовку, сосредоточенно вглядываясь в оппонента. Но стоило Йегеру отзеркалить ее стойку, как внутри все похолодело. Глаза в нарастающей панике обежали его сосредоточенное лицо, красивое, но непроницаемое, как в их последнюю встречу в ресторане; короткий меч в его ладони опасно блеснул, возвращая в день той самой битвы, которая оборвала все. Пусть тогда они дрались с его титанами, пусть тогда она увидела его только в последние мгновения, а вокруг вместо тихого шелестящего кронами леса была копоть и огонь. По нутру резко полоснуло, да так, что, замешкавшись, пропустила неожиданный выпад Эрена, заставивший защищаться и отступать. Раздался лязг сцепившихся клинков. Микаса стиснула зубы, ощущая новую волну ярости: отвлеклась, позволила эмоциям перекрыть сосредоточенность на бое. В реальном поединке это могло бы стоить слишком много. Не собираясь уступать, сделала переход и с силой обрушила удар на клинок Эрена, явно не ожидавшего такой отдачи в дружеском бою. Теперь пусть сам отступает. И пусть катится к черту. Надоело. Микаса обрушивала жесткие удары по размашистой траектории, не переживая, что заденет. Все равно регенерирует, как ни в чем ни бывало. Он не щадил ее тогда: не щадил ее, говоря все эти жестокие слова; не щадил, когда лгал; не щадил, зная о ее чувствах и оставляя ее каждый раз; не щадил, когда вплел ее в собственную игру, заставил подчиняться его правилам, убить. Как безвольную рабыню, как собаку, как скот. Микаса со сдавленным рыком наступала, отбиваясь от достаточно точных ударов, обрушивая еще более тяжелые и резкие. Глаза застлала ярость, и она не сразу поняла, что хуже видит из-за скопившихся слез. Ему было плевать, что она не регенерирует, когда он вырвал к чертям ее сердце и растоптал его. Ему было плевать, когда он притащил ее в эту хижину, когда оставил снова, когда лгал ей, находясь так близко. Он только лгал, разрушал, мучал, уничтожал, а она терпела, ждала, принимала, прогибалась. Как скот. Как тварь, которую можно и поманить, и оттолкнуть за ненадобностью. Прозевала удар, оттиснувший ее в сторону. Пришлось обороняться. Сдув прядь с глаз, не спускала горящего ненавистью и яростью взгляда с его сосредоточенного лица, не собираясь уступать. Только не теперь. Она больше никогда не будет одной из его гребаных пешек, что бы он ни задумал. Размашистым ударом дайто рассек предплечье Эрена. Брызнула кровь. Микаса на мгновение замерла, как и сам Эрен, явно не ожидавший, что зайдет настолько далеко. Но спустя мгновение в его взгляде отразилось что-то иное. Микаса не успела прочесть, снова вынужденная отражать удары. В груди запекло. Господи, она помнила каждое чертово мгновение Дрожи. Она видела ее во сне бесчисленное количество раз. Она бесконечно долго отрубала его тупую голову, глядела в его мертвые глаза, касалась холодеющих губ. Бесконечно громко звучал хруст позвонков его шеи, бесконечной тяжестью давила отрубленная голова, бесконечно тошнотворный запах крови заставлял ее раз за разом выблевывать из себя остатки человеческого, пока добиралась до острова. В детстве она любила глядеть на его умиротворенное сном лицо, любила проводить пальцем по складке между бровями, любила вдыхать украдкой запах волос и касаться щеки, чтобы якобы оттереть грязь. Любила, любила, любила! Бесконечно, черт подери. И никогда не решилась бы убить. Но чертов ублюдок, в которого он вырос, никогда не спрашивал ее мнения. Он всегда действовал, как было нужно ему. Он отравил всю радость, все светлые мгновения, все счастье и всю гребаную любовь, что была в ней. Он разрушил все, уничтожил, измазал дерьмом и копотью. Он сделал так, что она своими руками уничтожила то, что значило для нее весь гребаный мир. И продолжает раздирать кровоточащую рану своими блядскими неосторожными руками. Ему мало! Мало боли, мало криков в подушку по ночам, мало мучений и молитв о смерти. Мало изломал, мало изранил и вывернул наизнанку. Он хочет мучать и дальше. Он хочет сделать еще больнее. Жестокий ублюдок. Настоящий монстр, гребаный дьявол, один вид которого стал ненавистен. Если бы тогда она знала все это, о боги, она бы без сомнения перерезала его гребаную глотку еще в том ресторане. Отрезала бы голову, сожгла бы к чертям. «Ненавижу, ненавижу, ненавижу!» Каждый удар сопровождался оглушительным лязгом встречающихся клинков. Микаса перестала видеть поляну в ажурных тенях деревьев, не слышала шума реки и криков птиц. Видела лишь чертово безжизненное лицо в пасти титана, ненавистное, заслуживающее смерти; слышала лишь оглушительный гул Дрожи и собственной крови в ушах; чувствовала лишь запах крови и гари в удушливом жаре пасти титана. Очередной удар он не смог отразить и от резкого выпада оказался на земле, куда с готовностью ринулась Микаса, нависая над его телом. Клинок уперся точно в горло, больно нажимая на дернувшуюся глотку. Аккерман тяжело дышала, бешено глядя в его побелевшее лицо в жалких сантиметрах от ее собственного. Горячее дыхание смешалось, жар его тела касался обнаженной кожи ее живота, зеленые глаза, потемневшие в пылу сражения, глядели прямо на нее. Но это было неважно. Важно было, что он сообщил ей о паразите. Она знала, как резать. Она могла его убить. Прямо сейчас, и все это закончится. Микаса до боли стиснула зубы, вдавливая клинок в его шею чуть выше белеющего шрама, пока из-под острия не показалась красная полоса порезанной кожи. Эрен не сопротивлялся. Как сквозь пелену ощутила его ладони, обхватившие ее разведенные локти и усилившие давление на образовавшийся порез. Она могла его убить. Только она знала. — Теперь тебе решать, — сдавленно выдохнул Эрен, и отзвук его слов болезненной дрожью прокатился по позвоночнику. — Я приму любой выбор. Ты свободна. Вздрогнула от пронзившего все тело разряда. На красивом смугловатом лице проступили красные отметины титана, выцвели зеленые глаза, побледнела до серого кожа, закостенела шея. Теперь тебе решать. Решать то, что он заставил сделать тогда. Микаса по боли сдавила рукоять клинка, дрожа всем телом. Мышцы руки затрепетали, готовые одним движением оборвать его жизни, отрубить его голову. Снова. Тебе решать. Микаса замахнулась и со сдавленными рычанием вонзила клинок рядом с его головой. Тут же оттолкнулась от земли и, дрожа от разобравших рыданий, отползла в сторону. Из крепко зажмуренных глаз брызнули слезы. Она обняла колени, сжимаясь в жалкий комок, и принялась сдавленно выть, захлебываясь рыданиями. Эрен еще пару мгновений лежал на земле, не сразу осознав, что произошло. Кожу шеи саднило свежей раной, которая, впрочем, начала затягиваться; руки дрожали то ли от перенапряжения, то ли от шока. Не сразу смог подняться и сесть, остановить взгляд на крупно дрожащих острых плечах, расслышать животные рычания из-под переплетенных рук, прерываемые судорожными вдохами и всхлипами. Внутри что-то свело болезненной судорогой. — Микаса… — тихо шепнул и подполз к ней, чтобы сразу обхватив в кольцо рук и переместить к себе на колени. Аккерман мгновенно уткнулась носом в грудь, зажав в кулаках ткань рубашки и еще сильнее задрожала, захлебываясь судорожными вздохами и рыданиями пополам с протяжным воем, словно от нее отрезали по кусочку. — Тщ-щ, — прижав покрепче, принялся гладить ладонью по голове и чуть покачивать, прижимаясь щекой к макушке. — Я здесь, все хорошо. — Ты ублюдок, — сдавленно пролепетала Микаса между всхлипами и замотала головой. Рука высвободилась из плена между их крепко прижатыми телами и с силой ударила по груди. — Ты уйдешь! Ты всегда уходишь! Ты только врешь!.. — конец фразы потонул в очередном приступе рыданий. Эрен стиснул зубы, прикрывая глаза, но решил не отпускать ее ни в коем случае, пусть хоть в кровавую кашу превратит. — Ненавижу! — провыла она, заходясь судорожными вдохами в попытках вывернуться из его рук. — Я не уйду, я останусь с тобой, — обхватив ее мокрое от слез лицо, прижался лбом к ее лбу и уверенно прошептал, крепче сжимая разведенные колени, чтобы не вырвалась. Микаса отчаянно замотала головой и захныкала, жмурясь. Слабеющие пальцы отчаянно пытались отцепить его ладони и оттолкнуть, ударяя в грудь, но тщетно. — Я не верю тебе! Ты уйдешь! Ты всегда так делаешь! Ты всегда!.. Бля-ять, — сдавленно завыла, запрокинув голову, не в силах бороться с его стальной хваткой своим в миг ослабшим телом. — Не уйду, — обхватив ее иначе, принялся покрывать частыми короткими поцелуями ее макушку, виски, лоб, обнаженные плечи. — Я хочу быть с тобой, и я останусь с тобой. — Не-ет, — протянула Микаса, заходясь в новом приступе рыданий. Думала, что умрет прямо здесь и сейчас, до того болезненный огненный ком разжигал боль внутри нее, отдаваясь, кажется, во всем теле. И частые поцелуи на лбу и щеках доносились словно сквозь плотный слой ваты, только больше распаляя разверзнувшийся внутри ад, опалявший края зияющей пустоты. Под горящими веками мертвенно-серым расплылся образ его лица в пасти титана. Того лица, которое она словно спасла мгновениями ранее. Она сама приняла решение не убивать. Наконец, свободна. Свободна от прошлого и невыносимого кошмара. Микаса продолжала рыдать, но уже гораздо слабее била кулаками в твердую грудь, утыкаясь в нее же мокрым носом. По инерции продолжала качать головой в отрицании и повторять как мантру «нет-нет-нет», сопровождаемое тусклыми вдохами. В крепком кольце его рук было до ужаса тесно и жарко, губы болезненно ощущались на ее обожженной коже, но перестала вырваться. Обессиленно всхлипнув, вывернула руки обхватила его спину, кулаками сжала рубашку и наверняка оцарапала ногтями кожу, прижимаясь до боли тесно, вжимаясь в его тело, чтобы перестать существовать. Болезненное упоение. Эрен продолжала гладить ее по голове, покачивая, крепко сжимая дрожащее тело руками и коленями, тихо шептал на ухо, отрывисто целовал в висок и волосы. Микаса обессиленно всхлипывала, вдыхая его до одури, до боли родной запах на сгибе шеи там, в районе белеющего шрама. Пахло как детство, как дом, как семья. Пахло Эреном. Она едва осознала, что это было первое объятье с момента его побега в Марли.

***

Who gave them the right

Waltzing back into

Your life, your life, your life?

Now I feel fear,

I wish that they'd never come

Here, here, here.Сюда, сюда, сюда. What they're gonna do, what they're gonna say,

Taking you away from my life, my life, my life?

What they're gonna do, What they're gonna say,

Taking you away from my life, my life, my life?

The Cranberries — «Waltzing Back».

Микаса не помнила, как добрались до хижины. Ощущение опустошения после случившейся в лесу истерики нагнало уже в доме, когда постепенно начал возвращаться рассудок. Судя по темноте за окнами, время уже клонилось к ночи, и маячки зажженных свечей в керосинках робко дрожали в отражениях. Она бесцветно вглядывалась в рыжеватые маячки, ощущая нечто странное, что не испытывала уже очень давно. Словно долгожданный штиль в разбушевавшемся штормом море. Не было сожалений, страхов, боли — лишь чистый белый лист и ощущение слабости во всем теле. Пальцы дрожали, и не сразу обратила внимание, что пепел коснулся кожи. Резкая боль заставила вздрогнуть и уронить сигарету в горячую воду лохани. — Обожглась? — тихо донеслось из-за спины. Не обернулась. — Плевать, — глубоко вдохнув, прикрыла глаза и откинула голову на бортик лохани. Горячая вода, любезно набранная Эреном, расслабляла и без того ослабшее тело. Словно оно больше не было пригодно для жизни или, по крайней мере, для того груза ужаса, обиды и боли, к которому она так привыкла за последние несколько лет. Словно износилось. Непривычно. Усталый взгляд упрямо возвращался к темному квадрату окна, в котором помимо рыжих маячков свеч и тусклых очертаний хижины был различим и сам Эрен, сидящий вполоборота к ней около печи. Длинные пальцы рассеянно прочесывали холку свернувшейся на коленях кошки. Словно его тоже настигло это поразительное чувство пустоты и небывалого спокойствия, для которого, казалось, нужно умереть. Может, и умерла. Микаса шумно выдохнула и хрустнула шеей. Налитые усталостью мышцы отозвались болью. Все-таки не мертва. За спиной раздался шорох и щелчок зажигалки. Снова перевела взгляд на отражение в окне. В нем Эрен, оставив одну ладонь на спине кошки, отрешенно курил, приближая тлеющую сигарету к приоткрытым губам, глядел куда-то сквозь бревенчатую стену. В мыслях отдалось странно. Отчего-то подумала, как красиво это выглядит. Взгляд скользнул по собственному, едва различимому отражению. Обнаженные плечи ловили рыжеватые блики, во влажных волосах затерялся тусклый блеск, а собственное безэмоциональное лицо казалось призрачным из-за полупрозрачности. Словно вся была соткана из тумана, эфемерного могильного марева, холодного, ждавшего, чтобы чьи-нибудь руки отогрели. Раздался тихий плеск воды, когда чуть сменила положение, садясь ровнее. — Мне нужна помощь, — охриплый голос вплелся в трещащую поленьями тишину. — М-м? — протянул и не посмотрел в ее сторону. Вряд ли даже услышал, что сказала. — Помоешь мне волосы? Взгляды пересеклись в отражении на темном стекле. Эрен замер. — Что? — Ты слышал, — ответила без доли колебаний, не отводя взгляда. Йегер дернул бровями и посмотрел в сторону, вновь затягиваясь дотлевшей до середины сигаретой. — Не думаю, что это хорошая идея. — Почему? Эрен снова посмотрел на нее в отражении. — Ты не одета. — Глупо, — выдохнула, ощутив лишь отголосок жара под кожей. — Ты сегодня был свидетелем чего-то более откровенного, чем нагота. Давить не хотела, поэтому снова села ровно. Сама не знала, откуда взялась эта ужасающая смелость и прямота, смутившая самого дьявола. Возможно, в ее новом теле, на этом белом листе штиля, еще не было эмоции вроде стеснения. По крайней мере, сейчас она казалась глупой и ненужной. Куда ближе, если их уже связала война, смерть и общая боль. Зачерпнув в ладонь воды, вылила на успевшие подсохнуть волосы. За спиной донесся протяжный выдох и шорох, за ним — звук медленных шагов. — Сядь так, чтобы я ничего не видел, — с легким смущением выдавил Эрен, созерцая пол. Его отражение оказалось неподалеку от лохани. Микаса послушно подтянула колени к груди, обняла их руками, чтобы прикрыть грудь. В отражении он пододвинул к лохани стул, сел и намылил ладони, не торопясь, однако, приступать к исполнению просьбы. Ей казалось, что прошла целая вечность, прежде чем ее влажных волос коснулись ладони. Не отражения — Эрена. Прикрыла глаза, ощущая неуверенные и оттого до одури нежные движения пальцев в прядях. Не смогла сдержать тихого протяжного выдоха от осознания небывалой близости. За ребрами, в неподвижном море штиля начали рябью расцветать новые чувства. Дрожь, тепло, сладостное ощущение, словно на саднящую ожогом рану положили лед. Наверняка заметил, как на бледной коже показались мурашки, но не подал вида, продолжая неторопливо намыливать черные пряди и осторожно расчесывать. В воображении вокруг рисовалась тихая теплая хижина Йегеров, где когда-то давно, словно во сне, Карла вспенивала энергичными пальцами мыльный раствор в ее длинных волосах, рассказывала какие-нибудь истории с рынка и громко смеялась. Обязательно сажала комочек мыльной пены на нос Микасы, чтобы развеселить. И почти всегда получалось. Вокруг пахло травами, свежей выпечкой и душистым мылом. Она всегда выгоняла Эрена куда подальше, когда приходило время водных процедур, а Микаса поглядывала на дверь, боясь, как бы не вздумал зайти. Но не заходил. Лишь потом в спальне, когда ложились спать, нюхал душистый запах от ее волос и морщил нос. Но нюхал снова. Тогда она бы не подумала, что однажды будет сидеть перед ним полностью нагая и вместо энергичных движений Карлы ощущать тягуче-медлительные и осторожные касания в своих недлинных волосах. Эрен молча подал ей ковш, чтобы набрала воды. Сам не рискнул, как не рисковал и смотреть куда-то кроме ее макушки. Микаса так же безмолвно набрала воды и передала в его крепкую широкую ладонь — совсем не как в детстве. И совсем не как в детстве налилось тягучим теплом все тело, стоило коснуться его пальцев своими. На макушку полилась теплая вода, смывающая излишнюю пену. Казалось, теперь Эрен вовсе не торопился закончить процедуры, как ранее не спешил и приступать к ним. Микаса повернула голову вбок, тут же перехватывая его взгляд, да так больше и не отвернулась. Следила за едва различимыми всполохами сдерживаемых эмоций на сосредоточенном лице. Хотелось провести кончиком пальца по залегшей меж бровей складке, но решила не смущать его еще сильнее. Достаточно было и возможности разглядывать красивое лицо не замыленным ужасом и болью взором: скользить по высоким скулам с едва заметным румянцем, разлету темных бровей, томительной зелени глаз, красиво очерченным губам и намечающейся щетине. Совсем не как в детстве. Но такой же родной. Пролив волосы еще одной порцией воды из ковша, Эрен расправил пряди и перевел на нее непроницаемый взгляд. Все закончилось, но не спешил уходить обратно в свой безопасный угол. Продолжал машинально перебирать влажные пряди на ее затылке. Испачканный в пене палец коснулся ее носа быстрее, чем успела сообразить. Тихо усмехнулась и ткнулась носом в свое плечо, чтобы стереть. Его пальцы вдруг невесомо затерялись в районе ее щеки, оглаживая налипшие пряди. Она продолжала молча наблюдать, позволяла решиться на все, что захочет. Они оба свободны отныне. Эрен тяжело сглотнул и, не разрывая зрительного контакта, переместил пальцы чуть дальше, ласково поглаживая кожу щеки и подбородка. Показалось, что слышит его участившееся отяжелевшее дыхание, когда он склонился чуть ниже. В объятом штилем море затрепетало очнувшееся загнанное сердцебиение, распустившее плети жара по всему отяжелевшему телу. Длинные пальцы продолжали мягко оглаживать ее щеки, скулы, подбородок. Потемневшие зеленые глаза оглядывали лицо, то и дело замирая на губах, которых вскоре коснулся подушечкой пальца, остановив ладонь на ее щеке. — Ты позволишь? — хрипло прошептал, замерев близко к ее лицу. Сердце ухнуло жаром в самый низ живота, когда горячее дыхание коснулось ее губ, рождая будоражащую дрожь под кожей. Показалось, что даже конечности свело истомой в томительном ожидании. — Попробуй и узнаешь, — тихо выдохнула. Эрен усмехнулся, плавно обведя большим пальцем очертания шрама на скуле. Тепло едва ощутимо коснувшихся губ заставило прикрыть глаза и судорожно выдохнуть, чтобы в следующее мгновение позволить самой себе прижаться чуть крепче и поймать ответный сбивчивый вздох. Пальцы зарылись во влажные пряди на затылке, увереннее притягивая ближе, вторая ладонь легла на щеку, возобновляя нежные поглаживания. Микаса не смогла сдержать тихого стона, когда теплые губы прижались крепче, раскрылись, обхватили ее нижнюю, когда осторожным касанием прошелся вдоль нее кончик языка, высвобождая несдержанный жар. Порывисто схватилась мокрой ладонью за его шею, чтобы притянуть ближе, чтобы не смел останавливаться и отстраняться, чтобы целовал так долго и упоительно, пока она не умрет. Разомкнула губы, впуская жаркое сбивчивое дыхание, жадно ловила каждое движение губ, сгорая от невыносимого нового ощущения. От пылающей нежности и робкой страсти, заставлявшей неумело обхватывать его губы, проводить языком, дрожа от дурманящего жара, ощущать его зубы, чуть прикусывающие нижнюю губу. Невозможно, не насытиться. С судорожным вдохом Эрен чуть отстранился, разорвав поцелуй. Прижался лбом к ее лбу, тяжело дыша и пытаясь прийти в себя. Микаса крепко сжимала дрожащими пальцами длинные пряди на его затылке, напряженно желая продолжения этой сладкой пытки. Но Эрен, снова порывисто прижавшись к ее губам, принялся с тоскливой нежностью покрывать долгими поцелуями ее пылающие щеки, подбородок, лоб, нос, притираясь скулами, бесконечно долго оглаживая пальцами, чтобы снова вернуться к приоткрытым губам и смять их в несдержанном поцелуе, чтобы вырвать из ее груди очередной нечаянный стон в их первый поцелуй. Микаса не могла объяснить странного ощущения, словно все чертовы раны и шрамы изнутри и снаружи медленно затягиваются, словно на всю пылающую огнем отметину прошлых грехов наложили заживляющую прохладную мазь. От новых ощущений хотелось кричать до хрипоты, но не позволяла себе отстраниться и на секунду, следуя за порывисто целующими губами. Эрен с очередным вздохом отстранился и чуть зажмурился. Расфокусированным взглядом, все еще ощущая его вкус на своих губах и ласковые поглаживая пальцев на щеках, заметила, как его губ коснулась легкая улыбка. — Кажется, сбылась мечта, — охриплый голос звучал ниже обычного. — Мечта? Эрен коротко кивнул и тихо рассмеялся. От звука его смеха вдруг стало необычайно легко, словно тело вовсе перестало иметь вес. — Я очень жалел, что перед смертью так и не додумался поцеловать тебя. Микаса ответила на мягкую спокойную полуулыбку на его губах, вглядываясь в умиротворенное лицо, прижимающееся лбом к ее лбу, в подрагивающие ресницы прикрытых глаз, прислушиваясь к ощущениям, которые пробуждали движения его пальцев в ее влажных волосах. Нежный трепет заполнил все сознание, вытеснив годы боли, страха и неуверенности. Собственный выдох вуалью лег на обнаженную кожу груди и плеч, напомнив, что она все еще совершенно не одета. Мгновенно отозвался тягучий жар, смущением залило щеки, но все это было уже не важно. Слабо усмехнувшись своим мыслям, с готовностью обхватила лицо Эрена ладонями и прижалась губами, утягивая в новый мучительно сладкий поцелуй.

***

Give me a reason to believe that you're gone

I see your shadow so I know they're all wrong

Moonlight on the soft brown earthIt leads me to where you lay

They took you away from me but now I'm taking you home I will stay forever here with you, My love

The softly spoken words you gave me

Even in death our love goes on

«Even in Death» — Evanescence.

В ту ночь все стало иначе. Засыпая, лежали лицом друг к другу, крепко держась за руки, то и дело возвращаясь к пылким несдержанным поцелуям, не в силах насытиться друг другом спустя столько времени. Едва переведя дыхание, Эрен снова тянулся к раскрасневшимся губам, игнорируя назойливый жар и очевидную тяжесть в паху. Не мог удержаться от того, чтобы, наконец, без ужимок и недомолвок, зарыться пальцами в ее волосы, проследить линию позвонков сквозь тонкую ткань ее ночной рубашки, огладить талию и бедра, то и дело порывисто сжимая, задыхаясь от восторга и нежности, отдававшейся отчетливой болью в груди. Слишком хорошо, настолько, что можно умереть. Жадные губы голодно соскальзывали на ее горящие огнем скулы, лоб, шею, нежную кожу которой хотелось прикусить. Полутьма хижины расцветала ее сбивчивыми вздохами и тихими стонами в его губы, высвобождая бесконечные волны мурашек, жара и сладостной дрожи где-то внутри. Полутьма расцветала жаркими поцелуями и тесными объятьями, в реальность которых было настолько тяжело поверить, что то и дело открывал глаза, чтобы увидеть ее изнеженное растерянное лицо, ожидающее новых поцелуев и ласк. Все это было настолько далеко от них прошлых: нежность, поцелуи, сбивающееся от страсти дыхание и тягучий жар внизу живота. Настолько далеко от тех, кого учили убивать титанов; от тех, кто с детства знал свое предназначение; от тех, кто бежал любых чувств, не зная, что с ними делать дальше; от тех, кто был с ног до головы покрыт кровью, смертью, криками и ужасом. В черепной коробке назойливым скрежетом отдавалась привычная мысль: он этого не достоин. Любой другой, но не он, уничтоживший весь мир и утопивший его в крови; не он, принесший столько боли дорогим людям. Но вопреки всему, ее ладони упрямо притягивали ближе, гибкое тело то и дело жалость теснее к нему, оплетая, не позволяя вырваться и снова утопить себя в самоуничижении, мягкие губы требовательно раскрывались, сминались, путались языки. Даже если и не достоин, он больше не будет решать за нее. Она приняла, она позволила, она оставила ему жизнь, когда могла оборвать ее одним точным движением. А сейчас словно возрождала из пепла нежностью и невиданным доселе пылом, с которым прижимала, целовала, гладила, заставляя снова и снова тянуться к ней как к чистому источнику после долгого изнуряющего путешествия по огню и копоти адских широт. Мысль о том, что он держит Микасу в руках и не чувствует ни капли сопротивления, сводила с ума, распаляя и без того разгоревшийся огонь не хуже керосина. До исступления доводила мысль, что он является причиной всех этих стонов и судорожных вдохов не от боли и страха — от удовольствия. Наконец, спустя столько лет скитаний, борьбы и потерь, мог обхватить ее лицо ладонями, осторожно, словно хрупкую драгоценность, и осыпать поцелуями ту, что была роднее всех, что была семьей и опорой. За окнами уже забрезжили первые лучи занимающегося рассвета, когда, наконец, измождённые поцелуями и ласками обессиленно прижались друг к другу, не смея расцеплять руки. Оставив долгий поцелуй на ее лбу, Эрен прикрыл глаза, уже на грани сна осознав простую и болезненно приятную мысль. Он дома.