Здесь лапы у елей дрожат на весу

Ты меня ждала на причале, Не смыкала очей ночами, Он увидел тебя, голубка, И забыл о вечности Дьявол.

Принял Дьявол моё обличье, Не найдешь и пяти отличий, Он упал пред тобой на колени, Целовал холодные руки.

- "Сказка о Дьяволе" - Мельница. 

«Я не питаю пустых надежд, что ты приехал сюда ради меня. Но прогонять не стану, пока сам не решишь уйти, как ты обычно делаешь». «Почему не прогнать, если так уверена, что уйду?» В тот вечер спустя несколько дней после приезда Эрена Микаса не нашлась, что ответить. Просто ушла в сарай заниматься со шкурами дальше, предоставив Йегера самому себе, а себя — назойливому потоку мыслей. Почему не прогоняет? Потому что слишком слабая и все еще держится за прошлое, надеясь, что в этом далеком мужчине остался тот мальчишка, призрак которого она словно то и дело находила в нем? Потому что боялась, что снова испытает тот ужас, когда потеряла его, и окажется, что ей вовсе не все равно? Потому что его бред про рабскую сущность правда, и она не может противиться зову собственной крови? Ответить ему что-то подобное — значило расписаться в собственном бессилии, снова швырнуть себя ему под ноги, чтобы от души отпинал, как уже сделал однажды. Пусть лучше не знает, пусть довольствуется своими догадками. Ложась спать в тот день, она радовалась, что скоро наступит весна, и вихрь хлопот захлестнёт с головой, не оставляя времени на дурацки измышления. И реже придется проводить эти томные зимние вечера в одном доме, засыпать лицом к окну, чувствуя взгляд зеленых глаз в спину. И все же волей не волей предстояло учиться сосуществовать и привыкать друг к другу заново. Вспоминая свои подростковые грезы о совместной жизни с Эреном, Микаса с усмешкой думала, что тогда и не подозревала, как это сложно окажется на практике с учетом всего произошедшего. Первым делом решила научить его азам охоты и разделки туш, в чем Йегер не понимал ничего, но внимательно слушал и пытался впитать новую информацию. Возможно, чтобы лишний раз не бесить и не нарываться на холодность. Во время походов в лес и объяснений тонкостей выслеживания разной дичи, Микаса частично забывала о самопровозглашенной вражде и сосредотачивалась только на процессе обучения. Итог подобной охоты, правда, оказался не слишком впечатляющим: из всей разбежавшейся дичи удалось завалить лишь зазевавшуюся косулю. Микаса мысленно сделала пометку, что для выслеживания дичи Эрену не хватит ни терпения, ни тихоходности. Словно оправдывая название своего титана, он умудрялся метко стрелять, но выжидать, прячась в кустах, явно было пыткой. Никаких возражений, однако, не высказывал, лишь хмуря брови и кусая губы в засаде с Микасой. Явно не хотел злить. Аккерман мысленно удивлялась, как в нем сосуществует присущее старому Эрену шебутное нетерпение и эта незнакомая сдержанность. Со свежеванием дело шло куда лучше. Глядя, как ловко он орудует ножом по убитой туше после показанного примера, Микаса старалась не думать, о происхождении подобных умений. В конце концов, нож он умел держать еще в девять лет. И не только держать. Сам Эрен, разделывая тушу, восторга и удовольствия явно не испытывал, судя по тяжелому напряжению на лице, но безропотно продолжал процедуру под присмотром Микасы. Она не знал, о чем он думал. Могла только предположить, что ему в тягость и ее покровительственное наблюдение, с которым приходилось смириться; и сам факт работы с мертвым еще теплым телом, будучи по локоть в крови. Наверняка навевало определенные мысли. Микаса не пыталась узнать — бесполезно. Одно оставалось неизменным — в свою голову, как и раньше, под конец прошлой жизни, он ее не пускал. Вечерами, сидя по разным углам, большую часть времени молчали. Микаса занималась шитьем игрушек для приюта Хистории, расположившись на своей кровати, периодически поглядывала в сторону стола, за которым неслышно засел Эрен с книжкой в руках. В какой-то момент обязательно перехватывала его ответный взгляд и колола пальцы, вздрагивая от неожиданности. Бывало и наоборот. Приходя вечерами с работы на рыночной площади, Микаса сама усаживалась с одной из немногих своих книжек, пока Эрен рассиживался с кошкой, явно не ровно к нему дышавшей, и мог чуть ли не по часу пялиться в одну точку на стене без единого звука. Такого она за ним не помнила. Бывало, придя с работы или после разъездов по городу, не находила его в хижине вообще. Оставив короткую записку со словами «скоро буду», исчезал и возвращался только за полночь, когда Микаса уже ложилась спать. В такие вечера могла позволить себе выдохнуть, сняв опостылевшую броню и маску равнодушия. Ее хижина почти не изменилась за те две недели, что он в ней провел: скудные вещи заняли мало места в старом шкафу, на полках виднелись только книги, пара тетрадей, да ножи в кобуре, которые он периодически снимал с пояса; у раковины теперь с ее щеткой соседствовала и его вместе с тускло поблескивающей бритвой. Оглядывая его нехитрые пожитки, незаметно вкрапленные в ее жилище, не могла отделаться от мысли, что вся его новая жизнь может уместиться в холщовый рюкзак. Хотя даже не его. Ренара Эгертона, чьи документы она как-то раз нашла на полке, делая уборку. Было странно. Пусть и в дни кадетки никто не мог похвастаться большим количеством вещей, в то время не было ощущения, словно в этом материальном мире они только проездом, потому и многочисленного имущества не требуется. Эрен мало говорил, но за несколько вечеров, лежа с бокалом вина после работы, Микаса смогла выболтать из него более подробный рассказ о жизни в Либерио. На ее удивление, ему отчего-то было очень важно рассказать про Дорис, жизнь с которой он описывал с какой-то непривычной теплотой. Сравнивал ее с матерью, вспоминал мальчишку, в котором увидел самого себя в десять лет и чью мать в итоге не смог спасти. С той же печальной теплотой рассказывал о «дружбе» с Рихтером и игре во взаимные намеки, о том, как тот стал своего рода наставником и заставлял читать «умные книжки». О темной стороне той жизни особенно не распространялся, словно стыдился или не хотел пугать. Но Микаса от этого рассказа ощутила лишь нечто сродни обиде. Глупо и бессмысленно. Вряд ли его жизнь такой сладкой, какой казалась по этим крупицам светлых моментов. И все же было обидно не участвовать в ней впервые за столько лет. Оттого в ответ рассказала о себе и своей жизни еще меньше. Светлых моментов за эти полтора года почти не было, если не считать встречи с товарищами; ничего важного и стоящего она не делала, не считая снабжения жителей товарами и своей недавней должности городского представителя на пару с Леви. Последним пунктом Эрен даже умудрился заинтересоваться, ведя себя, тем не менее, сдержанно. Оставалось только догадываться, приобретенная ли это новая черта характера или же он, не привыкший к ее обществу, пытается держать и эмоции, и мысли при себе, пока однажды не разорвет. Одно знала точно. В какой-то момент, чуть обжившись, он явно перестал понимать, куда себя деть, из-за чего Микаса наблюдала периодически вспыхивавшую жажду деятельности, выливавшуюся в очередную маниакальную уборку ее хижины, попытки починить дверцы всей мебели в доме, разделку туш и даже самостоятельные походы на охоту, не всегда успешные. Злился, но пытался снова. Как и раньше. В один из дней Микаса проснулась под приглушенный шум на кухне, где Эрен, снова попавший в сети маниакального желания что-то делать, пытался приготовить нечто по найденной кулинарной книге матери Микасы. Сперва получалось не очень, но и останавливаться он явно не собирался. В этих попытках занять себя чем-то Микаса узнавала саму себя и то самое чувство ненужности в мирное время. В Либерио у Эрена было занятие, было место в жизни и даже люди, которые не смотрели на него волком, но он отказался от этого по одному ему понятным причинам. Микаса думала об этом, но повторяла себе, что это ничего не меняет. Это был его выбор. В один из дней вернувшись с рыночной площади, Микаса, валясь с ног от усталости, покормила Жана и прошла во вновь пустующую хижину. В темноте была различима лишь рыжеватая полоска недавно потухших углей в печи. Стянув с плеч промокшее от снега пальто и скинув сапоги, Микаса поспешила поджечь пару керосинок, потирая руки, чтобы скорее согреться в натопленной хижине. Эрен снова оставил короткую записку на столе, на этот раз вместе с еще горячим горшком жаркого. Опасливо принюхалась и попробовала на краешке ложки. Оказалось, весьма неплохо, хоть и пересолено. Решила согреть воды в печи и помыться, пока Йегера не было дома. Уже развалившись в деревянной лохани, которую сколотил еще отец, запоздало подумала, что не заперла дверь, но сковавшая все тело лень и усталость не позволяли встать и повесить замок. Вряд ли Эрен вернется раньше обычного. А даже если и так… Плевать. Теперь это не имеет значения и смущаться перед ним она не станет. Как и ожидалось, Эрен пришел только за полночь, словно специально давал ей время побыть одной. В какой-то момент, уже засыпая с мурчащей под боком Сашей, услышала, как в вой ветра за окном вплелся тихий скрип открывшейся двери. Темнота мигом пропахла морозной свежестью с улицы. Микаса осторожно приоткрыла один глаза, вглядываясь в высокую фигуру, едва различимую в темноте. Кошка мягко спрыгнула с постели, предательски подбежала к Эрену. Раздался тихий смешок и неразборчивый шепот. Тень склонилась почесать за ухом мурчащую предательницу, а затем, судя по звуку, выдала ей еще порцию еды. Микаса едва сдержалась, чтобы не закатить глаза. В воцарившейся вновь тишине раздались тихие шаги, замерли совсем рядом с ее постелью. Темнота пропахла терпкой смесью табака с гвоздикой, цитруса и чего-то спиртного. Она отчетливо ощущала его взгляд на своей коже. — Ты что, в таверне торчал? — чуть приоткрыв глаз, поинтересовалась Микаса, чем явно заставила Эрена вздрогнуть от неожиданности. — Черт, думал, ты спишь уже, — хрипло прошелестел он со смешком и отошел к раскладушке. — Да, торчал. Обычно я так не делаю, но сегодня понесло. Микаса продолжала одним глазом наблюдать, как в скудном освещении от окна он расшнуровывает высокие ботинки, стягивает рубашку, на секунду мелькнув выпуклыми мышцами спины, и, наконец, укладывается в постель. В полутьме точеный профиль был едва различим. — Чем от тебя пахнет? — вдруг нарушила тишину Микаса. — Чего? — он озадаченно открыл глаза. — Ты что-то утром наносишь иногда. Масло какое-то. — А, — по голосу показалось, будто смутился вопроса. — Бергамот. В госпитале так запах крови и гнили перебивал, привычка осталась. Микаса ничего не ответила, лишь перевернулась на спину. Сама не понимала, зачем спросила, но отчего-то было важно узнать, чем пахнет этот новый человек.

***

— О чем это? — проходя мимо раскладушки рано по утру, Микаса подняла лежавшую на подушке книжку, с которой Эрен, по всей видимости, уснул. Йегер сонно заморгал, едва успев проснуться, и попытался сфокусироваться на прозвучавшем вопросе. — О чуваке, которому был омерзителен весь мир и каждый живущий в нем, — прикрыв глаза, с невеселым смешком ответил. — Не знала, что ты теперь увлекаешься книжками. Микаса хмыкнула и положила книгу поверх одеяла на его живот. Устроившись на краю кровати с зеркалом и косметикой, принялась припудривать лицо и подводить глаза. Со стороны раскладушки донесся шорох ткани. Сев на кровати, Эрен натянул рубашку и принялся разглядывать увлеченно орудующую над лицом Аккерман. Та была уже полностью одета в темно-зеленый форменный китель, туго перехвативший талию черным ремнем, темные брюки и высокие сапоги. — Не знал, что ты теперь красишься, — парировал Эрен, завороженно наблюдая, как кончик красной помады касается мягких приоткрытых губ. — Туше, — хмыкнула она, поправив кончиком пальца контур помады. — Я иду к Леви, конец месяца — пора готовить отчет по Сигансине. — Будешь поздно? — Не знаю. Жан звал поужинать, поговорить хотел, так что скорее всего — да, поздно, — Микаса чуть прикусила щеку, наблюдая в зеркало, как на лице Эрена мелькнуло раздражение. Но быстро справившись с ним, кивнул. — Какие-то проблемы? — она обернулась, наблюдая за его реакцией. — Никаких, — коротко буркнул он, тут же отворачиваясь и принимаясь убирать постель. — Что сделать нужно, пока тебя не будет? Микаса поднялась с постели, стряхивая невидимые пылинки с кителя. Огляделась. — Жана надо бы помыть, коня то есть, — обратив внимание на косой взгляд Эрена, добавила она. — И воды набрать в реке. Ведра знаешь где. В целом, все. Молча кивнув, Эрен направился к раковине. Уже на пороге, натягивая пальто, Аккерман обернулась на него, прежде чем выйти в промозглое влажное утро. Дорога до дома Леви показалась целой вечностью. Липкий мокрый снег, то и дело съезжающий со склонов гор, затруднял движение, утяжеляя шаги. Торопиться в сущности было некуда: февральских прошений пришло не слишком много, часть из них Микаса уже успела просмотреть накануне вечером, да и возвращаться домой пораньше желания не возникало. Куда больше хотелось поторчать в уютном доме Леви за бесконечными чашками ее же чайных сборов с мягким кексом, треском поленьев, шорохом бумажной работы и незатейливым разговором. Время перевалило за пять часов вечера, когда Микаса, наконец, позволила себе подняться на ноги и с удовольствием потянуть затекшие конечности, похрустывая шеей. Леви неторопливо хлопотал у печи, где уже стоял наполненный чайник. Облачившись в белоснежный фартук, чтобы не запачкать форму, так и не снятую после визита к жителям его района, нарезал свежий кекс, проминавшийся от давления ножа. Сквозь легкие занавески в комнату проникал блеклый свет заходящего солнца, небо подернулось сиреневатой дымкой близящихся сумерек. — Ну, рассказывай, — Леви поставил на стол ее чашку с чаем и тарелки с кексом, сам сел напротив, пододвинув аккуратную стопку прошений на край. — О чем? — вдохнув душистый аромат сушеной земляники в чае, спросила Микаса, не поднимая взгляда. Леви закатил глаза. — У нас же так много всего происходит — никогда не догадаешься. Йегера не выгнала еще? — Его выгонишь, — хмыкнула Микаса, задумчиво тыкая вилкой в кусок кекса. — Да нечего рассказывать. Делает всякое по хозяйству, молчит, пропадает где-то до ночи, книжки читает. Кошку мою на свою сторону переманил. — Занятно, — пробормотал Леви, поднимая чашку к губам. — Так и не поговорили, значит. — Мы вообще мало разговариваем. Да и о чем тут говорить? Разговаривать надо было раньше, а сейчас болтовней уже ничего не изменишь. Леви покачал головой, отставив чашку в сторону. — Тогда вопрос к тебе. Зачем его держать? — А кто его держит? — возмутилась Микаса, сузив глаза. — Я его не держу. Захочет — уйдет, он не собака на привязи, а мне надоело постоянно за ним носиться, как раньше. Пусть делает, что хочет — мне плевать. — Но ты не прогоняешь. Значит, — Леви выдержал паузу, смерив ее внимательным взглядом, — не так уж и плевать. — Он не чужой человек, хоть и последний мудак, — ощерилась Микаса, злясь, что ее так задевает эта тема. — Жить ему на острове негде, жизнь не устроена. Это просто помощь. Что бы там ни было в прошлом, мне не доставит удовольствия отправлять его бомжевать под забором, лишь бы не попрать свою гордость. — А ему ты об этом сказала? — Да о чем? — прошипела Микаса, подавшись вперед. — Что это просто помощь. Микаса моргнула под цепким взглядом Леви и отвела взгляд в сторону, тут же смутившись своей чересчур бурной реакции. Сцепила пальцы в замок на столе, ощущая прямой взгляд капитана. Словно снова в разведке и отчитывает за проступок или недостаточно чистую уборку помещений. — Не сказала, — резюмировал Леви, отхлебнув из чашки. Буднично переложил себе на тарелку кусок кекса. — Ты не думала, что он это может вообще не так воспринимать? — Я уже давно не знаю, что происходит в его голове, — сухо заметила Микаса. — Ну, вариантов не очень много, если мужчин приезжает из другой страны к конкретной женщине и торчит у нее дома, — усмехнулся Леви. Микаса раздраженно покосилась на него, поднимаясь на ноги. Замерла со сложенными на груди руками спиной к нему у окна. — Вариантов много, но меня не волнует ни один. Прошло уже то время, когда я с ума сходила только от одной мысли о нем. Прошло и не без его помощи, — глаза проследили за носящимися по все еще заснеженному двору детям в съехавших набекрень шапках. Косо налепленные снежки то и дело летали между ними, раскрасневшиеся щеки алели задорными пятнами на веселых лицах. — Позволишь мне высказать предположение о происходящем? — прокашлялся Леви. — У старика вроде меня одно развлечение сейчас: наблюдать за молодняком и посмеиваться. — Старика? — она усмехнулась через плечо и, оттолкнувшись от стены, прошла обратно на свое место. Устало развалившись на стуле, запрокинула голову, впиваясь взглядом в потолок. — Валяйте, высказывайте. — Я сам не питаю иллюзий, что понимаю все. На мой взгляд, проблема в том, что он тебя застал врасплох своим визитом. Прошло недостаточно много времени, чтобы тебя отпустила обида или какие бы то ни было чувства, которые ты отрицаешь. Мало приехал — еще и таким, каким ты его не помнишь. — Вам не кажется, что судить о чувствах другого человека — как-то самонадеянно? — покосилась на него Микаса. — Ты же не будешь отрицать, что любила его раньше? Того остолопа, который регулярно по морде получал от меня, — помедлив, Микаса кивнула. — В этом и проблема. Того мы любим и жалеем, скучаем, а этот даже взгляда недостоин. Ты разделяешь его надвое, хотя это один и тот же человек. Всего лишь закономерное развитие личности в тех условиях. Для протокола, я его не оправдываю, — хмыкнул Леви в чашку, делая глоток. — Что там он дальше придумает — мне насрать по большей части. Он сам себе капитан, что доходчиво показал в прошлом. И сдается мне, с головой у него совсем беда. Микаса тихо усмехнулась, кусая губу. На ум сразу пришли долгие безмолвные созерцания стены, которые Эрен время от времени практиковал. — Суть всей этой демагогии проста: вбей себе как-нибудь в голову, что это тот же самый Йегер. Мало — тот же, еще и никогда не станет прежним. Жизнь и личность развиваются по линии прогресса, а не регресса. Не надо цепляться за прошлое и свои к этому прошлому чувства — все это ушло. И если, сделав это, ты поймешь, что не можешь быть… да просто жить с тем, кем он стал и будет оставаться дальше, то скажи честно и пускай валит на все четыре стороны. Вы достаточно друг друга помучили, сдается мне.

***

К таверне, в которую пригласил Жан пробиралась уже по сумеркам, покинув Леви в разрозненных чувствах. Маниакальный поклонник чистоты навел сущий беспорядок в ее собственной голове, оставив разбираться с ворохом мыслей в одиночку. Ожидавший у входа Жан приветливо махнул рукой и шагнул к ней, встречая крепкими объятьями, на которые Микаса машинально ответила, вызвав у него улыбку. Расположиться решили за тихим угловым столом, подальше от людей, поближе к декоративным цветам на стенах. Жан словно специально выбирал место посимпатичнее, хотя Микаса не слишком обращала внимание на интерьер. Жан, видя ее заторможенность, извинился еще раз за инцидент на Дне рождении и начал рассказывать о делах в столице, в которую регулярно ездил, пока не получил уведомление о перебазировке на материк. — Ну как дела дома? — сделав глоток из бокала с красным вином, явно завезенным из Марли, наконец, спросил Жан. Микаса подняла взгляд от тарелки со стремительно остывающим супом и пожала плечами. — Я перекормила кошку. Скоро перестанет сама запрыгивать на кровать. Жан тихо рассмеялся. — Ну а Йегер? Микаса злобно уставила на него. — У меня такое ощущение, что помимо Йегера в моей жизни вообще ничего интересного больше нет. Ты меня за этим позвал? Поговорить об Эрене? — Н-нет, я просто… — Жан округлил глаза, смутившись необычной реакции. — Мне показалось, что это важно обсудить и… ты раньше никогда… — А сейчас я не хочу его обсуждать, — сухо проговорила Микаса. — У меня и до него жизнь была. Поговорим о чем-нибудь другом. Жан не стал спорить. За пару часов с перерывами на перекур успели обсудить грядущую поездку Жана на материк, где уже был Армин; Микаса рассказала о настроениях горожан Сигансины и самых странных жалобах, увиденных в прошениях, от которых даже Леви не мог сдержать сдержанного смешка. Жан, явно стараясь впечатлить, принялся рассказывать о спектакле, который посещал недавно в столице, по греческой легенде, которая оказалась знакома Микасе, сразу вспомнившей причудливую книжонку про Одиссея. Несмотря на живость, с которой тек разговор, Микаса не могла отделаться от мысли, что вся эта болтовня не имеет смысла. Шутка ли? Двоим вчерашним убийцам, одним из лучших солдат разведкорпуса обсуждать книжки и театр за бокалом вина. Жан так увлеченно рассказывал о новой жизни, восторженный новыми возможностями и горизонтами, что на мгновение стало стыдно не разделять этот восторг, а, как выразился Леви, цепляться за прошлое, которое уже не вернется. Не вернется ли? — Слушай, — закуривая, начал Жан, — знаю, что уже надоел тебе с этим, но ты все-таки правда не хочешь присоединиться к нашей миссии? Его скулы уже покрыл легкий хмельной румянец, а глаза заблестели, сощуренные в доброй полуулыбке. Микаса снисходительно усмехнулась, склонив голову набок. — Просто… Не могу отделаться от ощущения, что ты несчастлива, даже сейчас. Сидим разговариваем, а у тебя глаза такие, словно… Не знаю, — Жан стряхнул пепел в пепельницу, подняв на нее участливый изучающий взгляд, словно хотел понять. —Вы же ездили в Либерио с Армином. Тебе не понравилась смена обстановки? Микаса задумчиво провела пальцем по линии на деревянном столе, припоминая, как странным образом ее разрывало от желания вернуться на остров, но и остаться на материке. — Понравилась. — Так почему не повторить? — Жан чуть подвинулся, на пробу накрыв ее ладонь своей. — Только в этот раз с дипломатической поездкой и без крови с гноищем, брр, — он наигранно передернулся, вызывая у нее слабое подобие улыбки. — Ну, как тебе идея? Чего толку тухнуть здесь, пока жизнь кипит? Увидим новые места, новых людей, культуру. Все равно пока холодища, огород твой простаивает, а без мяса и шкур люди проживут какое-то время. К лету вернемся. Микаса вглядывалась в лучащиеся, чуть подернутые хмелем карие глаза, ощущая разливающуюся по грудной клетке горечь. Тот мир, что он описывал, был похож на удивительную сказку, в которой можно было оказаться, стоит только руку протянуть, кивнуть на его предложение. Она прекрасно знала о его отношении, не сомневалась, что, получив согласие, он будет из кожи вон лезть, чтобы впечатлить ее и заставить улыбаться. И как же горько было осознавать, что все эти усилия вряд ли смогли бы принести свои плоды. Тьма пустила свои корни слишком глубоко, и в бесконечных ночных грезах она мечтала вовсе не о подернутых теплым светом залах кафе, не о бескрайних просторах и новых лицах незнакомцев. Глупые грезы звучали как скрип ремней, туго затянутых на бедрах; как разящий удар меча по шее титана; как цветочные поля, покрытые кровью, и самые крепкие объятья с оставшимися в живых товарищами. Куда бы Жан ни отвез ее, она будет ощущать эту тьму внутри себя: будет видеть затаенную ненависть в лицах людей, будет видеть кровь на своих руках, будет ощущать тени прошлого, затесавшиеся меж незнакомцев в пестрой толпе. — Ну что, Микаса? Едем с нами? Попробуем просто. Едем со мной? — он с надеждой заглянул в ее глаза с такой невыносимой нежностью, что стало горячо под веками. — За твоей хижиной есть кому приглядеть, пока тебя не будет. Одному ему легче освоиться будет. Ладонь, обгоняя мысли, инстинктивно взлетела к шее, хватая на месте постылого шарфа только воздух. Жест не укрылся от внимания Жана, чуть крепче сжавшего ее ладонь в своей руке. Микаса тяжело сглотнула, прикрывая глаза. Неужели даже сейчас какая-то ее часть, как собака, продолжала тянуться к удавке ошейника, который она не снимала полжизни? Почему подняла руку? Самой вдруг стало омерзительно от застарелого инстинкта. Захотелось согласиться назло, уехать как можно дальше, чтобы просто доказать, что он больше не может удержать ее подле себя. Нет, не так. Он никогда и не держал. Она сама больше не будет лежать у его ног, не смея сдвинуться с места. Не будет рабыней при короле. Но ведь тогда она ушла. Тогда она смогла. Это он приехал к ней, когда она перестала ждать и надеяться. Микаса открыла глаза, подняв усталый взгляд. — Я не могу, Жан. — Почему? — Потому что не хочу. Она аккуратно высвободила ладонь из его руки. Нагретую кожу обдало прохладой. Жан поджал губы, сдвинув брови и уставился в стол. — А чего хочешь? — Это я пока не решила. Хочу быть там, где я нужна. — Да с чего ты… — Жан сжал переносицу, осекшись. Залпом допил вино из бокала и чуть подался вперед, снова делая попытку взять ее за руку. — Ты ведь увянешь тут совсем. В Новый год вроде показалось, что ты оттаяла, поживее стала, а теперь снова. — Да я всегда была такой мрачной и замороженной, Жан. Даже в кадетке, — Микаса покачала головой. — Не всегда. Не со всеми, — поправился он, прочистив горло. Отстранившись, плеснул остатки вина в оба бокала и снова чуть склонился над столом. — Я буду говорить прямо. Про Йегера, извини уж, — Микаса терпеливо поджала губы и кивнула. — Я понимаю, что ты к нему привязана, как и Армин, что он вроде как уже не ведет себя, как уебок, но… Он убил большую часть человечества, сознательно, — понизив голос, произнес Жан, глядя прямо в серые глаза. — Это уже не просто убийство, это кое-что похуже. Ты думаешь, после такого с психикой все будет нормально? Я лично сомневаюсь. И он живет с тобой теперь. А если вспомнить, как он обошёлся с тобой тогда в ресторане… — Ты переживаешь, что он мне что-то сделает? — с долей насмешки уточнила Микаса. — Я не знаю, господи, — смутившись, он прикрыл глаза. — Я просто хочу сказать, что теперь неизвестно, чего от него ждать. Два года назад-то не знали, что у него в голове, а теперь и подавно. Он же больной на всю голову. — Да ведь это, — она сглотнула, машинально сжимая его пальцы в ответ, — все тот же сраный смертник, которого вы дразнили в кадетке. Он всегда был больной на голову, Жан. — Смертником он был давно, а кем он потом стал… я не знаю, как это назвать. — Я тебе подскажу, — кивнула Микаса, — обычно это называют «монстр» или «чудовище», как удобнее. Жан с шумным выдохом уронил голову, терпеливо прикрыв глаза. — Микаса, послушай… — Нет, ты послушай, потому что я хочу спросить, — он поднял на нее взгляд. — Где пролегает эта грань? Сколько человек нужно убить, чтобы тебя назвали монстром? Сколько нужно убить, чтобы назвали героем? — Микаса. — Если человек убил сотню людей, то он монстр, так? — Жан неуверенно кивнул. — А если только одного — то, кто он? Оступившийся? — Ты передергиваешь. — Вовсе нет. Я пытаюсь понять. — Господи, — Жан выпрямился, выпустив ее руку и явно не испытывая удовольствия от поднятой темы. — Если убиты миллионы людей, то все вполне очевидно. Одного или нескольких можно убить… не знаю, случайно. — Случайно. Получается, жизнь одного человека ничего не значит, а масса жизней — значит, — кивнула Микаса и продолжила, не дав открывшему рот Жану возразить. — Тогда давай по-другому. Если человек убил одного, но при этом наслаждался каждой минутой этого убийства и упивался самим фактом лишения жизни? Кто он? И если человек убил миллионы, но при этом даже смотреть на происходящее не мог, делал так только потому, что вбил себе в голову, что иначе — убьют его близких и иного выхода нет? Кто он? — Идиот он, — процедил Жан в сторону. — Значит, не монстр? — Микаса, к чему этот разговор? Идиот с огромной силой ничем не лучше. Он непредсказуем. — Предсказуем, если не закрывать глаза, — Микаса в пару глотков осушила бокал, чтобы промочить пересохшее горло. Оглянулась на посетителей таверны, галдящих за столами под едва различимую живую музыку из темного угла заведения. — Эрен был таким припизднутым с детства, он убил двоих взрослых мужчин в девять лет. И убил не потому, что у него случайно оказался нож в руках. Он знал, что делал, он готовился, это не была случайность. Окажись у него из оружия какая-нибудь гребаная ветка — он бы убил и ей. Он с самой кадетки повторял, что убьет всех титанов, всех врагов. — Но не весь же чертов мир, — зашипел Жан, оглянувшись. — А кто-нибудь ему показал, что в том мире остался кто-то кроме врагов? Времени не было, Жан, сам вспомни. Тогда каждый, кто против островитян, был потенциальной угрозой. Вопрос только в том, что тогда, в восемнадцать лет, у него помимо желания уничтожить угрозу, появился и «нож», которым это можно было сделать, — Жан снова нервно закурил, барабаня пальцами свободной ладони по столу. — И если уж начистоту, ты ведь тоже не человечество жалеешь. — Мне лучше знать. — Да ну? Просто мне жаль Сашу, Ханджи, Пиксиса, других товарищей, полегших в той битве. Ты ведь тоже наверняка скорбишь не по серой массе человечества, а по тем его отдельным представителям, которые были дороги. Вот и Эрен противопоставил жизни отдельных людей жизням безликой массы. — Я понял, понял, — он раздраженно зажмурился, втаптывая наполовину целую сигарету в дно пепельницы. — Ты его защищаешь, и ты не едешь, потому что выбираешь быть с ним. — Да пошел ты к черту, Жан, — зло зашипела Микаса, пнув его по голени под столом. Он удивленно округлил глаза, потирая ушиб. — Ты вообще не слушал? Почему для тебя это выглядит как гребаный выбор между двумя мужчинами? Была б моя воля, я бы в лес отшельницей ушла. Я только что сказала, что мне не жаль человечество, что я не разделяю эти обвинения, что я такой же монстр. И в том мире, куда ты меня зовешь, мне места нет. Жан шумно вздохнул и поднял на нее взгляд, печально улыбнувшись.

***

Need some time to find myself I wanna live within Can I go my own way Can I pray my own way I don't want to leave you Oh I need you Am I ready for this Did I think I would be Can I see the future No, I can't see I don't want to leave you Even though I have to I don't want to love you

"I still do" - The Cranberries

Когда вышли из таверны, на заснеженные склоны гор уже опустился поздний вечер. Кирштайн вызвался проводить до подножья, невинно подставив локоть, чтобы Микаса придерживалась за него без особой на то необходимости. По пути общение уже не клеилось, Жан явно пребывал в глубоких раздумьях относительно темы разговора в таверне. Микаса также не рвалась болтать, ощущая дикую усталость и головную боль от переизбытка общения с людьми на не самые приятные темы. Вино, хмелем разлившееся по конечностям, успело растравить и без того поганое настроение. — Ну, — произнес Жан, остановившись напротив, когда достигли подножия холмов, на вершинах которых едва виднелись темные пики елей и тонкие стволы сосен, — все, получается. Ты приходи провожать, что ли, если хочешь. Через два дня отплываю. — Попробую, — кивнула Микаса, припоминая, что на днях им с Леви ехать с отчетом в столицу. — Точно не передумаешь? — с грустной улыбкой попробовал снова, заглянув в глаза. — Жан, — устало протянула Микаса. — Да ладно, это я так, мало ли. Он протянул руки, чтобы обнять на прощанье. Микаса шагнула навстречу, слегка сомкнув ладони за его спиной, ощущая, как крепко его руки сжимают в объятьях. Даже сквозь слои одежды доходило эхо тепла его тела. Отстраняясь, она дернула головой в сторону, ощутив хмельное дыхание на щеке с явной попыткой поцеловать. Поджала губы, улыбнувшись, но так ничего и не сказав. Жан кивнул в ответ с печальной улыбкой и, одарив взглядом напоследок, неторопливо побрел прочь. Хижина встретила тепло горящими маячками окон, когда Микаса, преодолев подъем, замерла, не торопясь подходить ближе. Очень хотелось забыться сном, никого не видеть и ни с кем не разговаривать, но такой роскоши она была лишена. Эрен явно не спал и дом не покинул. Благо хоть разговоры не тянул. Микаса с усталым вздохом развернулась к дому спиной и выудила из кармана пальто купленную в таверне пачку завезенных с материка сигарет. Огонек спички мелькнул в темноте, поджигая кончик сигареты. Ворвавшийся в легкие дым заставил на секунду закашляться, но уже вскоре растекся волной подкашивающей ноги легкости. Глаза уставились в едва различимый в темноте горизонт, где далеко-далеко, за равнинами и пустыней, располагался порт. Оттуда Жан поедет в новый мир, в другую жизнь, не испытывая сомнений в правильности решения. А она продолжит глядеть вдаль, изнывая от невозможности вернуть прошлое. Затянувшись, Микаса запрокинула голову и издала тихий усталый стон, прикрыв на мгновение глаза. Неужели так будет всегда? Навечно в сомнениях, раздираемая собственными мыслями, лишняя. «Ну ты еще пожалей себя, идиотка». Микаса выдохнула дым последней затяжки и втоптала окурок в снег. Дверь хижины со скрипом открылась, обдавая лицо теплом натопленного нутра. Едва шагнув внутрь, Микаса замерла подле хлопнувшей за спиной двери. Эрен, стоящий без рубашки над корытом с водой, чуть повернул голову, выглядывая сквозь длинные мокрые пряди. — Думал, будешь позже, — глухо произнес он, снова принимаясь промывать волосы. Микаса ничего не ответила, скользнув коротким взглядом по широким плечам, и отвернулась, чтобы повесить пальто. Обойдя Эрена со спины, прошла к столу и уселась на стул, предварительно согнав с него кошку. Глаза уставились на ровно горящий язычок пламени в керосиновой лампе. Она подперла рукой подбородок, мельком отметив, что дома снова чисто и пахнет какой-то едой с явным перебором специй. После посиделок в таверне есть хотелось меньше всего, поэтому молча достала из сумки захваченные у Леви отчеты, отрешенно пролистала пару исписанных страниц, но так и не продолжила заполнять пустые строки в конце. Закусив кончик большого пальца, невидящим взглядом уставилась в столешницу. Скрип двери отвлек, заставив перевести взгляд. Вылив воду из корыта, Эрен вернулся обратно в хижину и натянул рубашку. Микаса наблюдала, как он принялся просушивать длинные, чуть завившиеся от влажности пряди полотенцем. — Эрен, — голос оказался хриплым, когда словно впервые за месяц позвала его по имени. Йегер и сам не ожидал, судя по тому, как замер, вскинув вопросительный взгляд. — Почему ты не обрезал волосы? Он распрямился, опустив на время руку с полотенцем, и озадаченно поглядел на нее. — Ну, не знаю. Так легче лицо прятать. Не то чтобы меня много кто помнил, конечно, — с тихим смешком прибавил, снова принимаясь вытирать волосы. — Да и ты как-то говорила, что мне так идет. Говорила? Микаса окинула его задумчивым взглядом, силясь вспомнить, когда сказала так. Когда-то в прошлой жизни хватило смелости выдать свои реальные мысли, и он запомнил это. — Но если хочешь, — продолжил Эрен, вешая влажное полотенце на веревку над печью, — могу и обрезать. Мне не принципиально. Микаса неслышно хмыкнула. Глупость какая. Отрежет и станет тем, кем когда-то был? — Нет, — глухо ответила, отведя взгляд. — Не надо. Судя по звуку, он едва слышно усмехнулся. — Кобылу помыл. Воды набрал, в сарае ведра. Штук девять, — присев на стул около печи, произнес Эрен. — Хватит? — Даже чересчур. — Ну что, пойти обратно вылить половину? — насмешливо спросил, сложив руки на груди. Микаса помотала головой и с тяжелым вздохом накрыла ладонями лицо. Сжала плечи, зажмуривая глаза под пальцами. — Неприятный день? — донеслось с той стороны. — Нет, — чуть мотнула головой. — Просто меня все заебали. Эрен хмыкнул, поднимаясь на ноги, судя по звуку. Скрипнула печная заслонка, зевнула с тонким мяуканьем кошка. — Если голова болит, можешь попробовать таблетки, которые я привез. Хотя если пили, то придется потерпеть. Микаса прислушалась к собственным ощущениям. Голова неприятно гудела, сдавливая содержимое черепной коробки обручем, а внутри нее, казалось, был густой туман, не позволявший мыслить трезво и координировать свои действия. Она оторвала руки от лица, устало посмотрела на листы отчета и захлопнула папку. — В жопу, — хрипло буркнула, поднимаясь на ноги. — Пойду спать. Не одарив и взглядом, Микаса прошаркала к постели и принялась расстегивать китель, раздражаясь из-за тугих пуговиц. Скинула на ближайший стул — Леви бы за такое по головке не погладил — и юркнула под одеяло, чтобы стянуть брюки, не имея ни малейшего желания идти к шкафу и переодеваться за его дверцей, как обычно. Оставшись в одной рубашке, наконец, замерла и уставилась в потолок. На нем дрожали причудливые вытянутые тени от горящих керосинок, одну из которых Эрен вскоре потушил. Повернув голову набок, Микаса огладила взглядом позолоченный рыжеватым отсветом точеный профиль, заострившиеся тонкие черты лица, потемневшие дочерна длинные волосы, сосредоточенность в чуть сведенных бровях. Он неторопливо пробегал глазами по строкам какой-то другой книжки, обложки которой Микаса не видела, больше сосредоточившись на разглядывании лица и фигуры. Взгляд скользнул по широкой груди вниз, по скрытому рубашкой животу, по крепким бедрам под черными брюками. Если бы она не знала его, он мог бы сойти за кого угодно: хоть за представителя аристократического рода, хоть за демоническое божество из легенд. За кого угодно, но не за вихрастого крикливого мальчишку. Но если он не был похож на него сейчас, это же не значит, что он не мог когда-то им быть? В его лице достаточно легко угадывались красивые черты Карлы, особенно ярко проявлявшиеся из-за длинных волос. Микаса легла прямо, уперев взгляд в потолок. Мысли вновь начали сновать в голове бурным речным потоком, относя образ Карлы все дальше. Слова, разлепившие хмельные губы, оказались быстрее, чем мысли: — Как ты лечил их? Как смог? Боковым зрением разглядела, что Эрен поднял голову и посмотрел на нее. — Как ты смог лечить марлийцев, зная, что они грозили уничтожить всех нас? Как преодолел себя, если тогда, из-за их объявления войны, решился на геноцид всего мира? Эрен отложил книгу. — А кто сказал, что преодолел? — Микаса перевела взгляд на него, тут же встречаясь с серьезным взглядом потемневших зеленых глаз. В такие моменты он переставал походить на Карлу, скорее на того, кем его кликали марлийцы. — Я потому и мог только притворяться врачом, а не быть им. Настоящий врач не пожелает смерти своим пациентам, кем бы они ни были. Микаса сглотнула, чуть заерзав, ощущая, что он, наконец, касается темы, которой избегал весь месяц. — Я лечил их не потому, что они мне очень нравились. Это был способ справиться с грузом вины, избавиться от этого кошмара. Поздновато понял, что это так не работает, — он задумчиво посмотрел в сторону, взяв паузу, словно решаясь сказать что-то более серьезное. Когда вновь заговорил, показалось, что даже голос стал ниже и жестче. — У меня были мысли… Каждый раз, когда слышал, что они говорят про эльдийцев, как относятся к ним, даже та женщина, которая тебя ударила… Я боролся с желанием залить в капельницы другой препарат, что-нибудь, что их убьет. И когда приказал отменить лечение для отказников… мне почти не было жаль. Потому что я не господь-бог и не умею подставлять левую щеку, когда меня пизданули по правой, — он перевел на нее взгляд, из глубины которого еще не успело пропасть темное инфернальное нечто, плескавшееся на дне, в то время как лицо приобрело смущенное выражение в ожидании ее вердикта на его слова. — Так что ненависть, как видишь, я не преодолел. — Я не думаю, что это ненависть, — хрипло выпало из губ. Микаса сглотнула, прикрыв глаза, и снова вернула взгляд на потолок. — Я об этом много думала за последние полтора года. Мне показалось, дело не в ненависти. Это страх. Страх снова потерять близких и не успеть их спасти заставил тебя действовать так необдуманно и устроить Дрожь земли. Страх заставлял желать смерти пациентам и хотеть всех перетравить. Ты, кажется, просто боялся, что дай им фору, они окрепнут и все повторится вновь. Снова боялся за наши жизни. Я думаю, и марлийцы нас не ненавидели тогда. Просто… это достаточно сложно — объять целую нацию таким сложным и сильным чувством. А вот бояться могли вполне. Потому что мы не похожи на них, потому что они нас не знали и не пытались понять. Когда человек боится, у него точно не возникнет желания разговаривать мирно. Возникнет желание поскорее убить и забыть. Микаса вздохнула и заворочалась, пытаясь повернуться набок. Сложив руки вместе под правой щекой, уставилась на глядящего перед собой задумчивым взглядом Эрена. — Я много выпила сегодня и не хотела никого видеть. Но теперь хочу поговорить, — честно призналась, перехватывая его обретший осмысленность взгляд. Йегер чуть улыбнулся и сел, подтянув одно колено к груди. — Ну давай проговорим, — голос подернулся теплотой, которую Микаса призвала себя проигнорировать. — Я никогда не говорила это никому, но я скучаю по жизни, в которой были титаны, — она задумчиво прикусила обветренную кожу нижней губы, глядя в выдуманную точку на полу. — Не только потому что умею их убивать. Просто тогда все это казалось извращённой, жестокой, но все-таки сказкой, где есть четкое добро и зло. Чудовища, рыцари. Потому что… — она подняла взгляд на Эрена, уставившего подбородок в колено и внимательно слушавшего ее. — Как бы ни были страшны титаны, моих родителей, например, убили люди. Без сверхспособностей, ростом с тебя. Просто люди. От Микасы не укрылось, как Эрен, едва заметно сдвинув брови, словно машинально покосился на порог, у которого еще полтора года назад она своими руками оттирала въевшееся в доски пятно крови. Полностью вывести не получилось, но теперь его скрывал небольшой половичок с восточными узорами, на котором также, если приглядеться, были едва заметные въевшиеся капли чьей-то крови. Аккерман перевела взгляд туда же, заново воскрешая в памяти момент, переломивший жизнь надвое: со скрипом открывается дверь, стон ее отца, звук падающего тела, крик матери, фонтан крови, удары по ее собственному лицу и грязные руки, хватающие, где вздумается. Эрен, глядящий на дверь, наверняка вспоминал другое. Он видел итог произошедшего: брызги крови, развороченные тела незнакомых мужчины и женщины, пустая хижина, пропитавшаяся страхом и смертью. — И в отличие от титанов, — продолжила Микаса, не отводя взгляда от рокового места на полу, — те люди все осознавали. Они убивали с полным пониманием. И те трое, и марлийцы, и все остальные. Ты помнишь, я рассказывала кайданы про демонов и призраков? — она снова поглядела на Эрена. Тот коротко кивнул, возвращая взгляд на нее. — Там ведь ни одно чудовище не появилось просто так. Каждое — дело рук человека. Лишь следствие зла, а не его причина, только итог… Я скучаю по той жизни с титанами, потому что оказалось, что нет чудовища страшнее человека. А убивать их не так легко, как безмозглых титанов. Микаса слабо улыбнулась, запоздало замечая, что по щеке щекоткой спустилось мокрое. Быстро смахнула пальцами, едва уловив изменения в лице Эрена, уже вознамерившегося встать. — Микаса… — Нет, оставайся там, — она выставила руку вперед, останавливая. Эрен чуть нахмурился, но послушно сел на место. Шмыгнув носом, Микаса легла на спину и глубоко вдохнула, чтобы согнать с себя хмельную сентиментальность. Ощутив условное равновесие, продолжила: — Мы с Жаном говорили о Дрожи сегодня. И о тебе. Так получилось. И… — она сглотнула с горькой усмешкой. — Я вдруг осознала, что не виню тебя. То, чем ты стал — это лишь итог того человеческого зла и страха. Ты то, что создали они. О Докуро, сотканный из костей своих погибших товарищей, их боли, скорби и ярости. Это было… закономерно. Микаса сглотнула, снова шмыгнув носом. Перевела взгляд на Эрена, чуть повернув голову. В его опущенных в пол глазах мелькнуло недоумение. — Ты и тогда так думала? — Отчасти. Это было неосознанно. — Почему… — он поднял на нее глаза, являя выражение лица человека, который вдруг услышал нечто, шедшее вразрез с его пониманием мира. — Почему тогда решила убить? Почему остановила? — Потому что есть вещи выше убеждений и желаний, — проговорила она с прозвучавшей сталью в голосе. — А может, потому что я делала это не только ради человечества. Красивые слова. Наверное, я сделала так, потому что хотела спасти самого тебя от чудовища, которым ты стал. По привычке думала, что тебя надо спасти, — она оборвала зрительный контакт и с усталым вздохом провела ладонями по лицу, прикрыв глаза. — Вы с Армином оба несли бред, который был мне не близок. Одному — языками чесать, второму — геноцид. Я хотела другого. — Чего? — низкий голос прозвучал глухо. — Я хотела умереть. Умереть так, чтобы забрать с собой всех, чтобы не осталось никого. Взорваться и уничтожить все человеческое, чтобы осталась только земля, растения и животные. Так было бы честно. Уже в тот год, когда ты ушел от нас, все стало невыносимым и чем дальше, тем хуже становилось. Микаса приоткрыла глаза, чтобы посмотреть на Эрена. Тот молча глядел на нее исподлобья, явно перегруженный поступившей информацией. — Я не оправдываю тебя вообще, — продолжила Микаса чуть охрипшим от долгих монологов голосом. — И не хочу врать, что ты невинный мученик и прочее. Это прерогатива йегеристов. По факту мы все виноваты, каждый в своем. Тому, что ты сделал, нет ни оправдания, ни прощения. Многие бы даже назвали тебя чудовищем и не ошиблись. — Слушай, — он со смешком сжал переносицу, чуть жмурясь, — я уже не успеваю за тобой. Ты же до этого буквально сказала, что не винишь меня. — А я и не виню. Но и оправдывать не собираюсь, — сухо ответила Микаса, возвращаясь взгляд к потолку. — Это просто данность. И на моих, и на твоих руках кровь, которую никогда не отмыть. Мы оба чудовища и убийцы. — Черт, — усмехнулся Эрен, — ты прям как Рихтер. То я чудовище, то «самый любимый и милый». В голосе прозвучали неуместные мелодичные игривые нотки. Микаса медленно прикрыла глаза, машинально прижимая ладонь к залившему щеку румянцу, припоминая, что разломанное надгробие они заменять так и не стали. — И где здесь противоречие? — не открывая глаз, продолжила она. — И чудовище можно любить. Человек может быть последним скотом и уродом для всего мира, но оставаться самым хорошим и любимым для близких людей. Ты ангелом с самого детства не был, но мне это никогда не мешало. Я ценила тебя за другое. — За что же? Микаса приоткрыла глаза, косясь в сторону и тут же натыкаясь на мягкую полуулыбку. — Это уже не имеет значения. Эрен разочарованно хмыкнул и зашуршал одеялом, явно намереваясь прилечь. Заложил руки за голову, задумчиво глядя в потолок. — Просто ты так разоткровенничалась. Необычно. Тебя теперь всегда вином спаивать, чтобы на такие разговоры вывести? — Нет, достаточно спросить. Если захочу, отвечу, — прижала к губам ладонь, сонно зевнув и прикрыв глаза. — Оказалось, что после всего этого дерьма, мне стало легче говорить то, что думаю. А кто как понимает — уже не моя ответственность. — Поразительно вовремя проявилось это качество, — с сарказмом протянул Эрен. — Не вздумай говорить то, что подумал, — резко оборвала Микаса, нахмурившись. — Откуда ты знаешь, о чем я подумал? — Интуиция, — отрезала Микаса и усилием воли открыла глаза, снова легла на бок, чтобы видеть хотя бы подернутый тенями и рыжим светом профиль. — Лучше скажи: почему тогда в госпитале ты не хотел переливать нам с Армином кровь? Йегер чуть сдвинул брови, вмиг посерьезнев. — Потому что я не был уверен, что это безопасно. Вами рисковать не хотелось. Но вам же больше всех надо, — завершил фразу недовольным ворчанием. — Почему передумал? Эрен помедлил пару мгновений, потом прикрыл глаза, проведя ладонью по лицу. — Не передумал. Вам ввели мою кровь. Пришлось подменить пробирки. Микаса молча оглядывала его лицо, обдумывая услышанное. Лис Ренар, мастер обмана. Она кивнула и, прошуршав одеялом, отвернулась лицом к окну. — Выключи свет, — бросила через плечо и снова уткнулась в подушку. Спустя пару мгновений хижина погрузилась в темноту. В наступившей тишине Микаса машинально сжимала край одеяла пальцами, балансируя от усталости на грани реальности и сна. Вплоть до самого погружения в небытие в голове стучала одна, отчего-то сильно поразившая мысль: в ее жилах течет часть его крови.