Здесь лапы у елей дрожат на весу

Listen to the wind blow, Watch the sun rise, Run in the shadows, Damn your love. Damn your lies...

- "The chain" - Fleetwood Mac.

Осень пришла на остров раньше обычного. Уже в конце августа верхушки густых крон начали ржаветь в золотисто-красные оттенки, рассыпаясь снопом искр при каждом неосторожном порыве ветра. В начале сентября провожали Габи и Фалько на материк. По сообщениям, доходившим до Парадиза через газеты и слова очевидцев, в Либерио началась активная фаза борьбы с лихорадкой при помощи переливания эльдийской крови, которую запрашивали для донорства в больших размерах. Немногие с Парадиза спешили на материк делиться кровью с бывшими врагами. Не последнюю роль в неприятии донорства сыграла пропаганда йегеристов, разработавшая за лето свою газету, куда помещались красноречивые статьи и призывы бойкотировать запрос Марли о помощи кровью. Однако нашлись жители, не поддержавшие позицию йегеристов. С приходом осени Микаса начала ощущать, как вязкое горе, поселившееся между ребер после возвращения с материка, начало постепенно вянуть под ворохом привычных забот. Все существо снова начала окутывать плотная пелена приятного онемения, затупив острия терзавших изнутри шипов. Онемели края сквозной раны в груди, больше не принося прежней боли; онемели укрытые пеплом безразличия чувства, едва затрепыхавшиеся в первые недели после возращения. Когда сердце загнанной пташкой рвалось из груди и вымаливало слезы из усталых глаз, стремясь вернуться обратно и позволить себе уже, наконец, больше несчастного касания мягкой пряди. Ведь невероятная глупость. Волей судьбы, в которую Микаса давно перестала верить, волей Имир или стечением ряда обстоятельств Эрен был жив. И поживее многих. Все, как она хотела. Как многократно видела во сне. Вот он — живой, теплый, виноватый и смущенный под грузом своих непомерных грехов. Но уже не Эрен. Не тот вихрастый громкоголосый мальчишка. Нечто совершенно другое, больше похоже на пресловутого Дьявола, внушавшего страх во весь материк, глядело из темной зелени глаз. Не умирал, по сути, но переродился в иное. В смутно знакомого Ренара, убийцу и спасителя. Но проклятое глупое сердце, по старой памяти, рвалось к нему в руки. Приходилось с жестокостью засыпать разгорающееся в нем робкое пламя повторением одного и того же, словно молитвы: «Ты не рабыня. Ты не убивала его. Ты ему ничего не должна». Намыливая тарелки после молчаливого чаепития с Леви на фоне частокола ржавеющего леса. «Он выбирал уходить. Ты имела право сделать то же ради самой себя». Подметая пол в хижине, развешивая гирлянды засушенных цветов и ягод под потолком, заготавливая настойки и разделывая очередное убитое животное. «Он не останавливал. Он не хотел, чтобы ты знала. Значит, дороги и впрямь разошлись». Выставляя склянки с отварами, мясо, чаи и травяные сборы на прилавок своей рыночной палатки. «Ты скучаешь только по тому, что помнишь о нем. Но вы оба уже больше не те люди, что раньше. И оба имеете право на свой собственный путь». Со временем отпустило. Пришла привычная прохлада, словно обезболивающий укол на саднящую рану. Леви был удивлен ее бездействию, но признался в одном из разговоров, что одобряет такой подход. И с трудом верит в то, как сильно она выросла из той пятнадцатилетки, из последних сил цеплявшейся за вечно раздраженного дикого пацаненка, как за спасательный круг. Одобрял проявившийся стержень и гордость. Микаса шутила, что это не стержень. Всего лишь осиновый кол, вбитый в сердце. В конце октября пришло время сбора тыкв. Тогда же пришло официальное заявление от Марли, что в Либерио, больше всего пострадавшем от лихорадки Рэнсома, ведутся разработки вакцины, на основе полученной от доноров эльдийской крови. Разработка курируется доктором Кейном Рихтером. Собирая богатый урожай рыжебоких тыкв, Микаса раздумывала о неожиданно коротком письме от Армина, полученном несколько дней назад. Первое письмо со дня ее внезапно отъезда. Он собирался приехать на Парадиз со дня на день. Добавил короткую приписку: «Я все знаю. Поговорим при встрече». За несколько дней до визита, мысль о котором смешивала воедино чувство вины, нервное нетерпение и страх возможных новостей, Микаса попросила Леви помочь с готовкой. У капитана с ней выходило отчего-то гораздо лучше. Занимаясь приготовлением дичи, Аккерман из всех сил сдерживалась от шуток, когда он учил ее готовить сладкий тыквенный пирог, делая большую часть работы самостоятельно и будучи настолько погруженным в процесс, словно речь шла о плане поимки Зика Йегера. Микаса решила, что на этот раз Леви будет присутствовать на их с Армином встрече, раз уж вышло, что они единственные знают правду. Арлерт прибыл вечерним кораблем. Усталый с дороги, помоченный штормом, голодный, с небритой светлой щетиной и синяками под глазами. Микаса волновалась, что станет смотреть волком на нее, будет ругаться от затаенной обиды на ее отъезд, но тот лишь молча сгреб в охапку, утыкаясь носом в плечо и шикая на ее поток извинений и сбивчивых оправданий. До хижины добирались почти молча: Микаса, машинально теребя край куртки, Армин — погруженный в невеселые мысли. Чуть расслабился, словно выдохнув, лишь когда очутился в натопленной хижине, где Леви с невозмутимым лицом и в идеально-белом фартуке накрывал на стол. За ужином Армин резво уплетал кролика с тыквой, запивая приобретенным Микасой на рынке сливовым вином, от которого Леви отказался в пользу чая. Аккерман терпеливо ждала, когда друг начнет рассказывать, наблюдая за отбрасываемыми свечами тенями на его вновь омолодившемся лице. А когда начал говорить, не смела перебивать. Армин рассказал, что работа над вакциной кипит вовсю. Большая часть больных всего госпиталя все же получила переливание крови. Меньшую часть хоронили едва ли не каждый день. Были случаи, когда кровь не помогла, так как болезнь уже успела поразить большую часть внутренних органов. Армин рассказал, что таким образом умерла одна из самых «ранних» пациенток, женщина средних лет, которую Эрен отчего-то с каким-то безумным остервенением пытался вытащить с того света, забыв о своей конспирации. Тогда Армин и увидел мельком его лицо, затем пришел на разговор, и увиливать уже было бесполезно. И, хотя, по словам Арлерта, за последние два месяца они провели много вечеров в барах и на ночных прогулках по городу за разговорами и дней в госпитале за лечением больных, в глубине души он все еще не мог осознать до конца, что лучший друг снова жив. Микаса не хотела задавать самый очевидный вопрос, но Армин отчего-то сам с виноватым лицом сказал, что Эрен не заговаривал о ней все это время. Приняла к сведению. Плечи расправила. Даже аппетит появился. Вроде как стало легче, что не она одна решила идти дальше и оставить прошлую привязанность. Только это осознание холодно царапнуло по онемевшему нутру. Ну и пусть. Леви слушал рассказ молча, явно находясь под не самым приятным впечатлением от осознания, что бывший подчиненный, вчерашний мальчишка, горланивший про титанов и уважавший его авторитет, мальчишка, которому он подавал платок, чтобы вытереть кровь, уничтожил большую часть мира, умер, воскрес, обманув весь мир, и теперь разлагается в барах среди выпивох и топит себя в попытках спасти чудом уцелевших после его же нападения людей. Молчал, пока не спросил, что Йегер собирается делать дальше, когда его дружок разработает вакцину. Армин не нашелся с ответом. О планах друга на будущее он не знал, тот так ничего путного и не ответил. В голове Микасы эхом доносилась его усмешка: «Я хотел снести себе башку, когда понял, что еще жив». Может, таков его план. Сердце загнанно трепыхнулось. Застарелый инстинкт: бежать, спасать, даже если ошиблась с предположениями. Задушила глупое сердце железной рукой, приструнив. Даже если он решится так поступить, сделать это будет очень непросто. Ночью, оставшись наедине с Микасой, курящей паршивые островные сигареты на лавочке у дома, Армин сделал попытку пояснить свою фразу. Выгородить друга, по привычке. Лепетал, что Эрен наверняка просто до усрачки боится даже заговаривать об общей подруге, потому что самому больно. Предпринял попытку рассказать об их откровениях год назад в Путях, но Микаса остановила. Что бы он ни сказал когда-то — теперь это не имело значения. Она приняла решение: никогда не будет смотреть вслед, ждать, надеяться. И попытки Армина подсластить пилюлю, вселив очередную слепую надежду, будут только лишними. Она узнала, что ей было нужно. Отныне будет правильнее поступать как Эрен — не заводить разговор. Уже под утро, засыпая от долгих ночных разговоров обо всем на свете, решили, что в подходящий момент Армин сам расскажет об Эрене Жану и Конни. Они заслуживали знать правду и не стали бы чесать языками, где попало. На исходе ноября, подготавливая очередную партию мягких игрушек для приюта Хистории, Микаса начала ощущать забытое нервное напряжение. Бытовые занятия и тихая рутина перестали приносить удовлетворение. Чтобы выплеснуть растущее внутри напряжение, не выходящее за пределы невозмутимой оболочки тела, выкупила у знакомого торговца старые дайсё, привезенные с берегов Азии. Занималась вечерами после работы на рынке и по дому. Изводя себя до смертельной усталости, без жалости кромсала засохшее дерево в чаще, выплескивая всю обиду и бессильную злость на эту новую жизнь, в которой не осталось места слишком многому, что было ее неотъемлемой частью. Оставалось только позволять чуть притупившимся за ненадобностью лезвиям рассекать воздух со свистом при очередном точном ударе, напрягать налитые свинцом мышцы и скрупулезно вспоминать заученные движения боя, от успешности которых раньше зависела сама жизнь… — Вам не кажется иногда, что мы живем в долг? — ровным голосом произнесла Микаса, выкладывая карту из веера в руках на столешницу. Угли тихо шептались за заслонкой печи, наполняя хижину теплом и уютом. За окном завывал ноябрьский ветер, гонящий сухие листья и рассыпающиеся хлопьями мокрого снега тяжелые свинцовые облака по ночному небу. Леви задумчиво приподнял бровь, не отрывая взгляд от карт в своих руках. По лицу бежали причудливые тени от горящих свеч. На бревенчатых стенах угрожающе дрожали изломанные ветви деревьев, отражающиеся искаженными тенями. — То есть? — То есть время идет, люди умирают и воскресают, — хмыкнула она, наблюдая, как Леви забирает ее битые карты себе, — а ощущение, что мы здесь лишние люди, не исчезает. Она задумчиво окинула взглядом масти своих карт, понимая, что проигрывает. В картах она была не очень хороша, сколько Армин с Эреном ни объясняли ей свои тактики и подходы. Выиграть могла разве что у Хистории, когда собирались девчонками бессонной ночью и обсуждали всякое от тренировок, убийств титанов и политических интриг до симпатичных мальчишек в разведке. В последнем Микаса участвовала неохотно, позволяя Имир, грозе карточных игр, под веселую болтовню обыгрывать ее раз за разом. — Я все вспоминаю дни разведки. Кадетского корпуса. И только когда о них думаю, понимаю, что там было мое место, среди крови, убийств и войны, — чуть упавшим голосом продолжила Микаса под внимательным взглядом «обувающего» ее Леви. — А в этой мирной жизни все как-то не так. Никак не найти покоя и места, чтобы все стало как нужно, — она сглотнула и уложила последнюю карту, которую Леви равнодушно отбил. Подняла на него взгляд. — Столько людей погибло. Хороших людей, тех, кто мог бы пригодиться сейчас. Чем мы лучше, что живы в это мирное время, в котором нам даже места нет? — Я не горю желанием выражать свое предположение. — Думаете, из-за Эрена? — сталью взвился голос. — Не думаю, знаю. У меня то же из-за Эрвина, — Микаса удивленно моргнула. Не часто в разговорах он упоминал командующего. — Все стало как-то не так, как было. Не так, как должно было быть. Но долгое время вел его приказ убить чертову обезьяну, — он бесцветно хмыкнул, откинувшись на стуле и сложив руки на груди. — Ну убил. Что дальше? Приказов-то больше не поступало. Помирать не охота больше, но красок из жизни заметно убавилось. Покой обрели. А толку, если от него тошно? — Эрен мне как-то сказал, чтобы забыла его и стала свободной, — криво хмыкнула Микаса, копируя позу капитана. — Ну ебанько, — усмехнулся Леви подобием слабой улыбки. — Я всегда говорил, что у него голова и задница местами поменялись. Не зря на тестах по интеллекту не блистал, — помолчал, глядя на рыжеватое свечение пламени сквозь зазоры печной заслонки. — Люблю эти пространные фразы из серии: живите свободно, долго, счастливо. А кто учил этому? — Никто, — кивнула она. — Учили убивать. — Вот именно, всю эту смерть и войну уже не вытравить. У нас тобой ситуация похуже, — почесав бровь, продолжил Леви. — Весь род выводили, чтобы служить людям защитой. Как безжалостных воинов. Это все равно что, как мечтала Ханджи, запереть титана в клетке и приказать ему вязать чепчики. Микаса коротко рассмеялась, прикрывая лицо ладонями. — Стыдно это говорить, но… — проговорила в свои руки. — Иногда так хочется, чтобы все вернулось лет на пять назад. Кромсать титанов да горя не знать, — шумно выдохнула, откидываясь на стуле. — Сама не верю, что так говорю. Леви хмыкнул, так же запрокидывая голову и вглядываясь в узоры теней на потолке. — Да. Уродливый донельзя мир. В конце ноября Сигансину занесло снегом, легло на стоящие безмолвным напоминанием развалины стен и домов чистым белым покрывалом, скрывая воспоминания. В начале ноября, поскрипывая колесами телеги по свежим сугробам, Микаса привычно заглянула в приют Хистории. Знакомых детских лиц поубавилось — многих детей забрали в приемные семьи — но появились и новые. Хистория по секрету шепнула, что в приюте теперь живет несколько детей женщин, бежавших из Марли от лихорадки. Матери скончались от болезни даже в глубине острова, как и многие дети. Тех, кому повезло выжить, Хистория распорядилась определить в приют и приучать новое поколение жить в мире и согласии друг с другом, невзирая на национальные предрассудки. Привычно раздав игрушки ребятне и снова приметив угрюмую, вытянувшуюся за полгода Долорес, Микаса осталась на разговор с королевой в ее кабинете. Хотела рассказать о том, что пришло в голову одним тихим вечером с Леви за чаепитием. Они оба понимали, что войну из себя не смогут вытравить никоим образом, особенно при том, что, по словам Леви, этот прекрасный новый мир лишь прикидывается миролюбивым из страха быть растоптанным вновь. На самом деле война продолжалась и в сердцах, и в мыслях людей, оставалась в сочащихся ненавистью словах. К тому же, нельзя было не обратить внимание на стремительное укрепление позиций йегеристов в правительстве. К концу года, по подсчетам политических обозревателей в столице, они будут занимать третью долю всего правительства Парадиза, даже несмотря на неоднозначное отношение общества к их политике. Их организации было необходимо что-то противопоставить. Леви предложил создать общества представителей интересов населения в каждом городе. Выдвинуть на посты тех, кто хорошо знает город и кому люди доверятся настолько, чтобы без страха сообщать свои запросы, жалобы и недовольства, чтобы, затем, представители доносили их до правительства. Разобщение, по словам Леви, в такой период времени только усугубит и без того непростую ситуацию на острове. Идея с представлением интересов общества и полным их донесением до королевы могла в теории сплотить общество вокруг короны и стабилизировать обстановку. Представителями Сигансины Микаса предложила сделать их с Леви. Раз уж они были изначально задуманы как воины для защиты человечества, то пусть ими и остаются даже на новой «мирной войне». Жители города хорошо знали Микасу уже не как члена разведкорпуса, а как «хозяйку гор», снабжающую их лесными богатствами. Легенды о подвигах Леви не сходили с уст по сей день. Хистория выслушала, пообещала подумать об этом и сообщить о своем решении. Микаса понимала отсутствие горячего восторга с ее стороны: в ее положении любые изменения в социополитической структуре, не согласованные с курсом йегеристов, могли дополнительно раскачать лодку. Тем не менее, уже в середине декабря Микасу и Леви вызвали во дворец. Королева утверждала создание общества городских представителей в количестве двадцати четырех человек, по количеству основных городов. В числе еще четырех уже отобранных представителей для жителей Троста и Утопии Аккерманов назначили представителями Сигансины. Церемония произошла в закрытом формате: в присутствии членов правительства и пары допущенных газетчиков вручили форму нового образца с отличительными шевронами на плечах. После церемонии газетчики задали несколько вопросов, на которые в лаконичной форме отвечал в основном Леви. Через некоторое время также подошел «засвидетельствовать почтение героям» и поздравить с новой должностью представитель йегеристов. Микаса не знала его в лицо, но он явно был не последним человеком в подразделении, и доброжелательная улыбка на его губах не внушала никакого доверия. По словам мужчины, он был рад, что они отныне все служат на благо родины ради ее жителей, а не отсиживаются по домам. Забыл лишь упомянуть, что у этой родины теперь два берега. Через неделю Микаса узнала, что йегеристы добились от Хистории разрешения на проведение уроков новейшей истории раз в месяц в столичных школах. Оставалось только надеяться, что королева сможет выдержать все разом упавшее на ее напряжение и ответственность. Предполагалось, что сбор запросов и жалоб будет осуществляться в конце каждого месяца посредством личного визита, однако после первого подобного похода поняли, что физические возможности Леви не позволят ему таскаться по домам, что и со здоровыми ногами заняло бы слишком много времени. Было решено, что наведываться в личном порядке Микаса будет одна и только к немногим оставшимся в живых старикам и инвалидам. Остальные же будут подавать письма в почтовый ящик на ее торговой палатке на рыночной площади. С полученной корреспонденцией решили разбираться совместными усилиями: закладывать несколько дней, чтобы прочесть, отсортировать и составить подробный отчет. Ближе к концу декабря, обойдя за два дня около тридцати домов стариков и инвалидов, у которых самостоятельно записывала жалобы и по большей части сталкивалась с проговариванием их горя и травм, Микаса чувствовала себя абсолютно выжатой. За неделю мешок для писем приобрел ощутимый вес. С письмами и ее записями разбирались три дня подряд с утра до ночи в доме Леви. Жаловались в основном на состояние города, в котором так и не разобрали развалины домов, не восстановили многие дороги. Было много писем по поводу недоступности большей части лекарств и медикаментов, за которыми приходилось ездить в ближние столичные города. Недоставало и квалифицированных врачей, все дети находились, как и раньше, исключительно на домашнем обучении, оказывать которое многие родители больше не могли в условиях необходимости работать больше. С окраин города было несколько сообщений о преступности в некоторых районах. Под конец третьего вечера голова пухла. Микаса уснула прямо на столе, едва коснувшись его виском. В мыслях скакали спутанные воедино образы живых мертвецов Марли с их кровавыми язвами, лица погибших товарищей, развалины Сигансины, укрытые снегом, строчки из тысяч прочитанных писем. С трудом смогли уложить лавину просьб и предложений во вменяемый отчет, в которых Леви поднаторел за годы службы под началом Эрвина. Отчет был представлен во дворце, в котором Микаса с ужасом осознала скоротечность времени. Через день должен был наступить новый год, о котором она совершенно забыла, как и о половине своих переживаний и дел. Хижина не блистала чистотой, охота в последние дни декабря прекратилась, а Армин с ребятами планировали приехать на праздник обратно домой. На этот раз Леви предложил провести встречу у себя, будучи не в восторге от мысли, что Микаса либо забьет на порядок дома, либо потащит приятелей в таверну. Сам аргументировал решение тем, что проштрафился в прошлом году. Совместными усилиями смогли накрыть приличный стол из дичи, овощных заготовок, выпечки и настоек, что, однако, не скрыло повисшую за столом неловкость от происходящего, когда Микаса привела прибывших в порт Армина, Конни и Жана в дом Леви. Бывшим подчинённым, все еще обращавшимся к Леви не иначе как «капитан» и по привычке чуть ли не отдававшим честь при виде него, было странно сидеть за одним столом, делить трапезу, подобную которой они никогда не пробовали в разведке. Но было еще кое-что. Перед воссоединением за общим столом Армин, отозвав в сторонку, чтобы подарить подарок и принять свой, шепнул, что так и не нашел подходящего момента, чтобы рассказать Жану и Конни про Эрена. Было странно и отчасти стыдно сидеть за одним столом и, переглядываясь с сидящим рядом Армином и с Леви напротив, обсуждать похождения в госпитале Марли и последние новости, избегая самой важной темы, о которой и Жан, и Конни имели право знать. Со временем настойки и проведенные за одним столом часы расслабили собравшихся: Конни рассказал про успешное лечение матери и травил шутки, которые слышал от матросов на корабле; Жан расспрашивал о делах на острове в излюбленной невинно-флиртующей манере и бесил Леви попытками закурить в доме; Армин загорелся идеей разузнать все о новых должностях Леви и Микасы, одобряя такую важную для простых людей инициативу. Ночью вышли на недолгую прогулку по заснеженному городу, захватив сваренный во время посиделок грог. Парни маячили обнимающейся нетвердо стоящей на ногах троицей впереди. Горланили песни и толкали друг друга в сугробы. Микаса шла под руку с молчаливым Леви. Снег хрустко скрипел под подошвами сапог, и хмельная голова никак не могла отделаться от навязчивой мысли: где сейчас Эрен и празднует ли он сам? Уж не в каком-нибудь ли пропитом и пропахшим табаком баре Либерио с их диковинной музыкой? Микаса не стала спрашивать у Армина, виделся ли он с другом, писал ли. Даже если он знал, желание спросить было продиктовано лишь хмелем в голове. Все уже решено и сделано. Леви шел молчаливо, так же поскрипывая снегом и чуть прихрамывая. Шмыгал носом от лихого морозца на улице, высветившего яркие точки звезд на темно-синем небе. Сам глядел задумчиво перед собой и, Микаса предполагала, думал о важных людях в своей жизни, без которых встречает уже который год. И все же на мгновение мелькала едва различимая усмешка, когда его взгляд падал на дурачащихся парней впереди, выросших во взрослых мужиков с щетиной и щегольскими костюмами, но остававшимися все теми же вчерашними детьми войны, попавшими в кадетку. Доверенных ему, взращённых им, достойных гордости. Почти за всех.

***

В рутинных заботах, заново свалившихся на плечи с приходом января, Микаса едва не забыла про свой День рождения, на который хмельным языком позвала всех на последней встрече. Пришлось впопыхах, едва вернувшись из столицы после представления январского отчета по Сигансине, наводить порядок в доме. Как назло, накануне в сарае взорвалось несколько банок с огурцами и помидорами, пропитавшими стены и пол рассолом. Участок перед хижиной представлял собой место казни: с крепкой ветви свисала тугая веревка, снег пропитался кровью после свежевания застреленного в чаще лося. Микаса с подступающей злостью пыталась спасти от рассола разложенные в том же сарае шкуры и мех на продажу. Пришлось избавиться от пары засушек, пострадавших при взрыве, и потратить день на уборку последствий. За пару дней до Дня рождения Микаса объездила столичные рынки верхом на Жане, чтобы, как и обещала Армину в том году, накрыть нормальный стол. Она не испытывала малейшего трепета или радости по поводу праздника, но отчего-то хотелось провести этот день приятно, раз уж эти встречи были единственным, оставшимся у них от былых дней разведки. Леви помог с готовкой и в этот раз, периодически ворча на попытки кошки стащить еду прямо со стола. На этот раз решили сделать вариацию их рациона в разведке, разве что повкуснее: картофель, мясо, жаркое, рагу, пара овощных салатов и обычный свежий хлеб, который на первый раз умудрились сжечь. Микаса благодарила себя из прошлого, додумавшуюся прихватить с рынка Либерио несколько видов специй, пригодившихся для готовки. Оставалось надеяться, что острота окажется в пределах нормы. В сам День рождения Микаса поднялась почти с зарей. Наведя порядок в доме и постирав пыль со своих настенных черепов и сухих цветочных гирлянд, привычно вскочила на Жана и отправилась на рынок за вином для стола и пирогом для товарищей, не имеющих возможности посетить встречу. Привычная, занесенная ночной метелью дорога, привела на кладбище, где так же молчаливо глядели припорошенные белым надгробные камни. Она провела на кладбище около часа, обхаживая могилы и разделяя своеобразную трапезу с мертвыми. Не проронила ни слезинки, но в сердце мерзким червем точила назойливая мысль: на одного человека в ее кладбищенском маршруте стало меньше в этом году, так почему бы той же Саше не воскреснуть, словно не умирала? Чьей-то же волей решалось, кому жить, а кому воскресать, кому влачить свое существование в долг у умерших. Придя домой, совсем потеряла настрой. Леви предупреждал, что ее частые обращения к мертвым как к живым к добру не приведут. Шутил, что все воскреснут разом ее стараниями. До приезда товарищей оставалось немногим более двух часов. Микаса равнодушно оглядывала себя в потемневшем зеркале. Рука отчего-то потянулась к заброшенную в дальний угол подарку Армина и Жана. Она скептически оглядела нетронутую косметику как у восточных красавиц. Никто и пользоваться не учил, только за мамой в детстве наблюдала, когда та осторожными движениями и скудным арсеналом пары баночек заставляла свое красивое лицо расцветать по-новому и сиять еще пуще прежнего. Руки дрожали, но отчего-то захотелось попробовать при мысли о матери, которая преображалась по праздникам в прекрасный дух из кайданов. Сглотнув ком в горле, осторожно подвела глаза, чтобы не переборщить со своей очевидной неопытностью, подкрасила ресницы и долго не решалась провести красноватой помадой по обветренным губам. Закончив, не могла понять свои ощущения при взгляде в зеркало. В мыслях воскресал образ матери, и она поспешила убрать зеркало, чтобы не размазать подступающими слезами тушь.

***

— Я этому долбоебу говорю: мужик, все потоптано, земля выжжена, ничего расти не будет, а он опять мне свое — полоть надо нормально, тогда вырастет. Я скорее до геморроя в заднице дополюсь, чем до сраной капусты. Голос Конни звонко отражался от заснеженных склонов и терялся среди частокола чернеющего леса. Друзья приехали чуть больше часа назад, и все это время Конни без умолку тараторил о фермерском хозяйстве Ближневосточного альянса, на котором помогал в прошлом месяце. Солнце уже утонуло в дымчатой линии горизонта, оставив после себя пурпурное марево и привычно оттенив черным зубья стен. Их шаги по глубоким сугробам глухо хрустели, вплетаясь в сумеречную тишину гор. — Я там с этой лопатой так намудохался, — продолжал сокрушаться Конни под усталые вздохи Жана, — стал сплошной мозолью. Даже яйца болели. — Чува-ак, — страдальчески протянул Жан. Микаса с Армином только переглянулись, идя впереди и тихо посмеиваясь. Вскоре показалась ее чернеющая на фоне сизого снега хижина с клубящимся печным дымом из трубы и приветливо мигающими рыжими окошками. На подоконнике был заметен силуэт кошки, внимательно глядящей на улицу. Даже как будто потеплело между скованных льдом ребер. Все было как-то правильно. Почти как когда-то. — Кто вообще сейчас сажает капусту? Самый спрос сейчас на зерно, а не ботву эту, вот где деньги, — с тоном знатока заключал Конни. — Я сажаю, — обернувшись, кинула Микаса. — Ну это ваши лесные штучки. Ты вон и жертвоприношения практикуешь, смотрю, — хмыкнул он, кивнув на темнеющее под деревом пятно и веревку, которую Микаса забыла убрать. — Если бы, всего лишь лось. Но тебе не достанется, потому что он с капустным листом, а это наши лесные штучки. — Микаса! Это я не подумав ляпнул, что с меня взять, а лося я мигом! Микаса усмехнулась, подходя к хижине, чтобы открыть дверь. — Микаса, — она обернулась на замершего Жана. Тот неловко опустил глаза. — Можно тебя на минутку? Она кивнула, пропуская Армина и хитро заулыбавшегося Конни в дом. В тусклом рыжеватом свете окон лицо Жана приобрело еще более смущенный вид. — Выглядишь потрясно, — выпалил он, кивнув на ее лицо. — Спасибо, — ровно ответила Микаса, кивнув. Произведенное внешним видом впечатление она считала еще в порту, когда встречала парней с корабля. Жан сразу засмущался и заулыбался, искоса поглядывая. Армин удивленно отвесил несколько дружеских комплиментов, как всегда, готовый принять любую перемену. Конни в своем стиле заметил, что она как-то изменилась, уж не заболела ли. Жан, тем временем, вынул из-за пазухи аккуратный сверток и неловко сжал в руках. — Я… это подарок, в общем. Не хотел, чтобы остальные видели, потому что… Ну, я понимаю, как это выглядит, учитывая все. Микаса приподняла бровь, принимая мягкий сверток и неторопливо раскрывая. Обнаружив содержимое, замерла. — Я просто знаю, что ты часто по лесу болтаешься, охота там и все такое, надо горло беречь, — Аккерман расправила на руках мягкую шерстяную ткань темно-зеленого шарфа. Между ребер что-то холодно задрожало. — А тот шарф уже не носишь, так что… — Он порвался. Запястье им обвязываю, — монотонно пояснила Микаса, пытаясь не пускаться в лишние мысли. — А… да? Ну, все равно, — он прокашлялся, неловко притоптав сапогом снег. — Это слишком, да? — Да нет, — наконец, подняла глаза, осознав, что явно смущает его своей реакцией. — В самый раз. Спасибо. — Я рад, — Жан несмело просиял и неуверенно протянул руки, чтобы обнять. Микаса шагнула навстречу, позволяя на мгновение чуть стиснуть себя и обнять самой в ответ, после чего отстранилась, едва уловив запах его парфюма. Что-то древесное. За накрытым столом уже расположились Армин, Конни и Леви, отгоняющий кошку от еды. Натопленная, залитая уютным рыжеватым светом хижина скоро заполнилась родными голосами, смехом и звоном бокалов. Сидя рядом с Армином и слушая рассуждения Конни о важности сельского хозяйства, Микаса попивала вино из бокала и потихоньку расслаблялась. В недавнем письме Армин сказал, что все рассказал Конни и Жану, но отчего-то тяжелых обсуждений этой темы за столом не последовало, словно это уже было не важно. По телу разливалась уютная хмельная легкость, относя во времена разведки: в теплую, залитую рыжим светом столовую, где они за едой обсуждают очередной грядущий бой и упражняются в юморе. Почти как тогда. Почти как надо. Только теперь они в ее хижине, вместо формы на ней купленное давным-давно в Марли черное платье с мелкими красными цветами, на коленях — кошка, норовящая поточить когти о ее колено через высокий разрез подола, вместо обсуждений боя — мирские темы. Без крови, смертей и боли. Армин привез в подарок бутылку саке с берегов Азии. Все, кроме Леви, загорелись энтузиазмом опробовать «загадочную бормотуху», как назвал ее Конни. Капитан, однако, и сам сделал глоток и единственный не поморщился от горькости алкоголя. Остальные со смехом принялись заедать вкус хлебом и дичью. Армин даже раскраснелся от крепости, которая вскорости развязала всем языки и направила вечер в более приятное русло. Припоминали моменты со службы: Сашин неуемный аппетит, который возродился в кошке-тёзке, таскавшей со стола кусочки дичи; первые шаги в кадетке и неудачи, ожидания от службы и спесивый характер, который смыло первыми серьезными сражениями; маниакальную любовь Леви к чистоте (тот, в свою очередь, прочитал пространную лекцию о важности уборки и гигиены, дополнив красноречивыми примерами из жизни в Подземном городе); эксперименты Ханджи, говоря о которых обсудили на хмельную голову возможности использования небольших титанов в бытовых задачах при вспахивании полей (Конни не преминул пошутить, что Армин наверняка бы «вспахал поле Энни») и строительстве городов; посвятили несколько тостов ушедшим товарищам. Привычно перешли к россказням о жизни на других материках, чуждой культуре и народах. Конни пополнил свой арсенал дерьмовых страшилок несколькими новыми примерами из традиций стран Ближневосточного альянса: рассказал про запертого в лампе для масла злого духа и вступил в спор с Жаном, который утверждал, что для духа лампа слишком мала, да и запереть его нельзя, раз он дух. Под покачивание головой Леви спели несколько песен, узнанных в бытность разведкорпуса, стуча ладонями по столу. В какой-то момент он и сам начал тихо подпевать, слегка расслабленный атмосферой. Погнал всех курить на улицу, чтобы не задымляли дом, и слушал продолжение песнопений уже из-за двери. Распаленная, Микаса продемонстрировала купленные недавно дайсё и показала несколько движений, отработанных за многодневные тренировки. Жан, в свою очередь, вознамерился показать на Конни и Армине несколько приемов национальной борьбы стран Азии, которыми, по его словам, овладел в совершенстве. Тихо рассмеявшись от вида клубка, борющегося в сугробе, Микаса не могла понять, не хмель ли разлил это странное блаженство по крови. А еще не могла отделаться от ощущения нереальности происходящего: еще полтора-два года назад они были заперты в переделах своего острова, знали о внешнем мире лишь по рассказам, а теперь вот они — ее друзья, бывшие солдаты, сами стали частью этого огромного мира. Вот они, дети войны и солдаты, с детским восторгом показывают друг другу новую узнанную о мире за стенами безделушку. Ближе к девяти вечера активность встречи поубавилась, как и интенсивность выпивания и поедания. Под кожу забралось легкое хмельное расслабление, рождавшее тихие уютные разговоры под перешептывание углей в печи и урчание кошки и беззлобные дружеские подколы. Микаса ловила себя на мысли, что вечер идет донельзя приятно, оттого и закончится быстрее, чем она ожидает. И все уедут, снова забрав с собой это забытое ощущение уюта и правильности. Оперев голову на плечо Армина, Микаса рассказала запомненный с детства кайдан про тануки, енотовидных собак, больших любителей и знатоков хорошего саке, когда совместными усилиями они вылакали уже полбутылки и перестали замечать не приглянувшуюся по началу горечь. — … по рассказам, у них большое брюшко, — она машинально похлопала по наетому брюху кошки на своих коленях. — И внушительная мошонка, просто колоссальных размеров. — Вы знаете, о чем я тут думал… — философски изрек Конни. — Конни, пожалуйста, — Жан накрыл лицо ладонями, будто зная, о чем пойдет речь. — Да погоди. Вот вы вообще осознаете, насколько нам повезло, что у титанов были человеческие тела, но не было человеческих гениталий… — С тебя хватит на сегодня, — заметил Леви, убирая бутылку под стол подальше от Конни. Микаса сжала переносицу, пытаясь сдержать смех от размышлений Конни. Армин накрыл пылающее лицо ладонями, тихо дрожа плечами. — Вы реально не понимаете, как нам повезло. Титан сам по себе страшен, а будь у него еще елда размером с дом? А умирать как представьте. Одно дело — погиб в бою, а другое — задавлен мясистой хуярой. — Конни! — Так и напишут на надгробье. А еще представьте, как бы все эти бои Атакующего и Бронированного выглядели, будь у них… Конни осекся на полуслове, повернув голову в сторону двери, в которую кто-то глухо постучал. Микаса сдвинула брови, оглядев собравшихся. Повисло молчание. — Это Райнер, — тронул ее за плечо Армин, поднимаясь с места. — Я тебе писал, что он хотел заглянуть, но все не мог решиться. Микаса хмыкнула, подливая в свой бокал вина. Армин прошел к двери, впустив на мгновение морозный воздух, и скрылся снаружи. Райнера видеть не очень хотелось, но хмельная легкость притупила взыгравшую было неприязнь. — Как вежливо, — заметила Микаса, делая глоток. — А в прошлый раз, когда нагрянул в Сигансину, зашел без стука. Леви поперхнулся в бокал и чуть закашлялся, одарив ее красноречивым взглядом. — Ну вот сейчас он и подтвердит мои догадки о нашем везении. Расскажет про своего бронированного титана младшего, — Конни откинулся на стуле, задумчиво хрустя кусочком соленого огурца. — Обалдеть, я его не видел… — Жан посчитал на пальцах. — Месяцев восемь, наверное. — Так он в Марли сидел, попросил специально, чтобы не перекидывали никуда. Сейчас опять сядет и будет плакаться о том, как виноват и извиняется, отвечаю. Микаса поймала долгий взгляд Леви и приподняла бровь, вопросительно кивнув ему. Входная дверь глухо хлопнула, впуская прохладный воздух. Армин потер ладони, потопав ногами у входа и кивнул на дверь. — Иди встреть, что ли, — усмехнулся он, проходя на место и принимая из ее рук кошку. — Он сам дверь найти не может? — Да, очень смущен, — с нажимом протянул Армин. Микаса покачала головой, накинула висящее у двери пальто и толкнула дверь, запоздало слыша отдаленное «врача вызывали?» голосом Армина. Морозный ветер лег на кожу возобновившимся снегопадом. В разбавленном теплым светом окон сумраке Микаса едва узнала чуть осунувшееся лицо Райнера, смущенно поджавшего губы и кивнувшего в знак приветствия. Но не успела сказать и слова, едва открыв рот, когда взгляд скользнул левее и сфокусировался на тенью скользнувшей из-за широкой спины Райнера фигуре. Сердце на мгновение болезненно сдавило, стоило замершему рядом мужчине поднять взгляд из-под занесенной снегом шляпы. Темная зелень глаз расцвела на позолоченной теплым свечением коже. Микаса глубоко вдохнула, словно готовясь нырять на дно океана, и крепко стиснула легкий подол платья в кулаке. — Здравствуй, Микаса, — мягким баритоном прошелестел призрак. — Здравствуй, — тяжело сглотнула, возвращая холод в дрогнувший голос, — Эрен.

And if You don't love me now, You will never love me again. I can still hear you saying: You would never break the chain. - "The chain" - Fleetwood Mac.