Здесь лапы у елей дрожат на весу

Darling there is no sense in running,

You know I will find you.

Everything is perfect now,

We can live forever

You can't abandon me

You belong to me…

— «Surrender» — Evanescence.

Едва придя в себя, Микаса уперлась руками в раковину общей ванной. С мокрого лица каплями стекала холодная вода, слегка усмирившая невыносимый жар под кожей. Прежде чем снова нестись сломя голову, как тогда на Парадизе, нужно было все обдумать, но мысли никак не желали складываться в последовательную цепочку, лишь продолжали испуганным галопом носиться из стороны в сторону. Она уже доверилась однажды своим наивным фантазиям, и чуть было не разорвалась от боли. Если снова позволит себе подобное и снова ошибется… А если не ошибется? Микаса тряхнула головой, кусая губы. Нет. Не может быть. Ошибется. Она убила его. Раскопала могилу. Она держала в руках его череп. Он там, где и должен быть, безмолвный свидетель ее боли. Но кто тогда это? Слишком много совпадений, слишком много кричащих намеков, сводящих с ума деталей. Одержимый йегерист, имитатор своего погибшего кумира? Звучит бредово. Но все еще не так бредово, как то, что Эрен жив и прикидывается врачом, пока его череп лежит под деревом в Сигансине. Они живут не в сказке и не в религиозной мистерии, чтобы люди воскресали мановением волшебной палочки. Глубоко вдохнув ноющей от тревоги грудью, она нетвердым шагом вышла из ванной и прошла по полутемному коридору до двери мужского блока. Армин уже должен был вернуться и наверняка лег спать. Микаса замерла у двери так и не постучав зависшим в воздухе кулаком. В мыслях пронеслась реакция Армина на ее рассказ о голубой воде и теорию про Пути. Он может не понять. Ни к чему волновать его новыми безумными домыслами, в которых даже он не в состоянии разобраться. В этот раз она должна понять все самостоятельно, без помощи. Не отводить взгляд, не сбегать, добраться до правды любой ценой. Решившись, она быстрым шагом прошла к лестнице на второй этаж и мимо спящей на столе за стойкой Дорис. Вверх по лестнице к единственному человеку, который может пролить свет в эту заполненную туманом и тьмой комнату. С каждым шагом по ступеням сердце билось чаще и отчетливее, сливаясь с топотом торопливых шагов и шиканьем в спину. — Аккерман! Кому сказала! Ночь на дворе, куда ты несешься, — запыхавшись от бега по лестнице, нагнала ее Дорис уже на втором этаже. — К Эгертону. — Вы совсем, девки, обалдели? — раздался возмущенный шепот, и Дорис обежала ее, перекрывая путь к заветной двери. — Только Фиамму отвадил от себя, теперь ты туда же. Других мужиков нет? — Я не за этим, — сурово проговорила Микаса, решительно отодвигая удивленно моргающую женщину. — У меня к нему дело. С самочувствием плохо. — Нет его там, — донеслось за спиной. Микаса обернулась на сочувственно глядящую на нее женщину. Если бы она только знала… — Будет только к утру. — Я подожду, — кивнула и продолжила путь к двери. — Шла бы ты спать, девочка, — нагнав ее и накрыв пухлой рукой ее ладонь на неподдающейся дверной ручке, предложила Дорис. — А утром сходишь. — Не могу. Иначе он снова исчезнет. Дорис удивленно подняла брови на ее твердый решительный тон. Наконец, прикрыла глаза, что-то бурча себе под нос, и вынула из кармана шерстяной кофты тяжелую связку ключей. Перебрав их, вытащила один и вставила в замочную скважину двери предбанника. — Тут только если, — кивнула она на жесткую кушетку у стены. — Ключ от кабинета у него с собой. Микаса окинула взглядом болезненно-зеленые стены, тускло освещенные лампочкой в потолке. Узкое ложе умирающего темным пятном поблескивало и чуть скрипнуло, когда она, кивнув, осторожно легла на нем на бок. Смотрела решительно из-под сведенных бровей только перед собой, ощущая сочувственный и озадаченный взгляд Дорис сбоку. Не передумает. Не отступит. Больше никогда. Дорис тяжело вздохнула, чуть прикрывая дверь. — Вот надо оно тебе… Сердце себе бередить. Микаса сглотнула, оставшись наедине в полутьме тесного предбанника. Слукавила бы, если бы сказала, что не боится. До смерти, до усрачки страшно. Только не понятно от чего именно: ошибиться снова или… Она покрепче обхватила себя руками и прикрыла глаза, понимая, что ночь предстоит долгая и она вряд ли сможет уснуть. Однако вопреки ожиданиям, через некоторое время сознание начало проваливаться в мягкую пустоту, окутываясь сонной пеленой, через которую она едва различила сладкий запах духов Дорис, заботливо накрывшей ее легким одеялом.

***

Вязкая сеть снова порвалась с щелчком тихо прикрывшейся двери. Микаса вздрогнула, садясь на кушетке и сонно оглядываясь. В предбанник сквозь зазор проникал дневной свет из коридора, были слышны шаги медсестер и добровольцев по ступеням, неразборчивые разговоры. Плечи и спину пронзила боль после сна на жесткой поверхности. Снилось что-то тревожное и зыбкое, под утро слышала вплетенные в сон голоса издалека. Микаса неуверенно покосилась на дверь, спуская ноги на пол. Чуть скрипнула дверь предбанника, впуская голову Дорис. Та беззвучно шепнула «иди» и помахала рукой на дверь кабинета. Микаса нервно сглотнула и поднялась на ноги, сделала пару нетвердых шагов к двери, взялась за холодную ручку и замерла. Вот и все. Откроешь и назад пути уже не будет. Придется справляться с тем, что узнаешь, что бы это ни было. Бороться. Микаса расправила плечи и, потянув дверь на себя, вошла в уже знакомую полутьму с запахом табака и гвоздики. Кабинет встретил звенящей тишиной и глухим скрипом стержня по бумаге. Микаса обернулась на звук — сердце болезненно сжало тревогой — Эгертон сидел за рабочим столом и что-то заполнял в бумагах перед собой, вновь освещенный только наполовину желтоватым лучом настольной лампы. — Что у вас? — в отрывистой манере равнодушно произнес, не отрываясь от записей. Микаса снова нащупала рукой стул за собой и присела на него, не спуская внимательного взгляда со скрытого тенью лица. — Давайте побыстрее только, работы невпроворот. — Это зависит от вас, — легка охрипшим от волнения, но непоколебимо твердым голосом начала она. Загорелая ладонь замерла. — Вы же врач. Он пару секунд сверлил ее тускло блестящими в полутьме глазами, затем с шумом захлопнул папку с бумагами и убрал в сторону. Откинулся на спинку стула, складывая руки на груди. Бьющее сквозь задернутые занавески солнце чуть осветило комнату и его скрытое под маской лицо. — Наверное, хотите спросить про жалобы? — с неконтролируемой нервной усмешкой произнесла она, держа спину до боли ровно, и словно всю кожу искололо иголками. — Дело в том, что меня с детства мучают головные боли. Терпимые, но случаются, и причина никак не находилась. Один врач в Сигансине, откуда я родом, уже осматривал меня. Доктор Йегер, — найдя в полутьме темную зелень глаз, едва различимую за широкими зрачками, она больше не смела отводить взгляда. По его лицу словно пробежала нервная тень, чуть сильнее сдвинулись темные брови. Микаса крепко сжала ладонь в кулак, напуганная льющейся меж ее губ неприкрытой правдой спустя столько времени недомолвок и игр. — Он не увидел ничего необычного. Но один человек рассказал мне, в чем дело… Микаса гулко сглотнула, жадно вглядываясь в любую эмоцию на его скрытом лице. Любое движение ресниц, бровей, эмоция в глубине глаз. Не укрылось и то, как он, весь состоящий из уверенности и спокойствия, словно неконтролируемо повел плечами. Она не заготавливала речь заранее. Лишь говорила все то, что копилось уже год, погружая разум в жаркое марево кошмара. — Дело в том, что род Аккерманов был выведен специально. Как скот. Мы нужны, чтобы защищать особ королевской крови. Потому лишены, по сути, своей собственной воли и права выбора, — ровный голос слегка проседал. Она прекрасно помнила каждое слово их последнего разговора. — Мы выполняем приказы своего господина и не смеем сказать слово против. А головные боли — это следствие того, как наша личность борется с этой рабской зависимостью. Но… дело в том, что человек, которого я в детстве приняла за своего господина, уже как год должен быть мертв. А боли продолжаются. Собственный охриплый голос доносился глухо сквозь плотный шум крови в ушах. Сердце упруго стучало о ребра, заставляя мелко вздрагивать и сжимать ткань брюк одеревеневшими пальцами, чтобы не выдать своего состояния. Эгертон так и не сменил позу, застыв как изваяние, только шумный вздох донесся с его стороны. — Вы слышали что-нибудь об этом? — Нет, не довелось, — он отмер и уложил локти на стол, нервно почесав бровь. — Звучит как бред. У вас наверняка проблемы с внутричерепным давлением и все. Низкий баритон укрылся охриплостью, которую он попытался прогнать, прокашлявшись. — Вы не осмотрите меня? Разве можно выносить вердикт без осмотра? — Вряд ли найду что-то новое. Он явно с неохотой поднялся на ноги и преувеличенно долго рылся в ящике с инструментами. Как тогда, замер в шаге от нее с фонариком и, щелкнув, навел свет на ее распахнутые, глядящие только на него глаза. — Еще у меня с сердцем что-то, — безотчетно прошептала Микаса, различая тусклый блеск темных глаз сверху. Не дав себе времени на размышления, схватила его ладонь и рывком прижала к груди, заставив его склониться ближе от неожиданности и издать шумный выдох. — Чувствуете, как бьется? В ноздри ударил его запах, лицо было ближе, чем когда-либо. Микаса крепко прижимала широкую ладонь своими руками к груди, боясь даже вдохнуть. Наконец, Эгертон отмер и выдернул руку из ее хватки. Тряхнув головой, отправился на свое место, со странным выражением хрипло пробормотав: — Такое бывает, когда люди врут. — А вы часто врете, доктор Эгертон? — тут же нашлась Микаса, особо выделяя его фамилию. — По необходимости, — он сел на место и устало сжал переносицу. — В общем, я могу только выписать… — Откуда вы родом, господин Эгертон? — перебила Микаса, ощутив уверенность. — Ближневосточный альянс, — бесцветно ответил он, так и не подняв взгляда от стола. — Интересно, — шепнула. — У вас необычное имя. Ренар. Родители, наверное, назвали в честь лиса из старого романа. Не читали? Роман о Рейнеке-лисе. — Нет. — Советую. Вам понравится. — Обязательно. Он собирался что-то еще сказать, но Микаса вновь опередила: — Еще у вас очень необычные глаза. Красивый цвет, — Микаса ощутила извращенное удовольствие, словно поменявшись ролями и теперь путая врача своими неуместными откровениями. — Я сразу обратила внимание. Тем более, что это единственное, что вы не скрываете, — он тяжело выдохнул, раздраженно накрывая ладонью лоб и прикрывая глаза. — Ваши глаза мне кого-то напоминают. Только никак не вспомню, кого именно… — Давайте, — не сумел скрыть напряжение и раздражение в голосе, — мы прекратим этот убогий флирт, и я выпишу вам лекарство. Не дожидаясь ответа, он взял прямоугольник бумаги для рецептов и начал нацарапывать что-то рукой. Микаса гулко сглотнула, остановив взгляд на закрывающем часть шеи черном платке. Эгертон быстро расписался и, держа двумя пальцами рецепт, приподнял руку, так и не взглянув больше на Микасу. — Не смею задерживать. Аккерман встала и на ватных ногах подошла к его столу, замерев в жалком шаге. Так близко — только руку протяни. Дрожащие пальцы ухватились за рецепт, рука плетью повисла вдоль тела. Она кивнула и сделала шаг назад, разворачиваясь к двери. И все? Стиснув зубы и рецепт в кулаке, Микаса резко развернулась, не подумав, что делает, и рывком протянула руку к ненавистной маске на его лице, дергая за плотную ткань. Белый прямоугольник ткани неслышно упал на пол. Он отвернул голову, выругавшись. Ну же. — Вот это было лишним. Микаса замерла, умирая от дрожи и щуря глаза. Меж темных прядей мелькнула острая линия челюсти, покрытая темной щетиной. Ошиблась? Сердце невыносимо сдавило. Эгертон медленно повернул к ней лицо. Микаса отшатнулась, проглотив вскрик. Весь воздух разом вышел из сдавленной тисками груди. Хмурые виновато сдвинутые брови. Прямой нос. Высокие смугловатые скулы. Тени под глазами. Темная поросль щетины. Невысказанная горечь и напряжение в опущенных уголках губ. Микаса беспомощно разлепила губы, делая глубокий судорожный вдох, так и застрявший где-то в сдавленном горле. В ужасе попятилась, цепляясь дрожащими руками за предметы. Раздался грохот упавшего металлического стола с инструментами. — Не-ет, не может быть… — едва слышно простонала просевшим голосом, хватаясь ладонью за рубашку, под которой ныла и горела сдавленная до невыносимой боли грудная клетка. Судорожно всхлипнула под неумолимым взглядом зеленых глаз и, не найдя опоры под рукой, начала падать в глубокую темную бездну, не в силах овладеть ставшим чужим телом. Лишь различила испуганное «Микаса!» забытым родным голосом и подхватившие темнотой руки, погружаясь в небытие.

***

Breathe in and take my life in you,

No longer myself only you,

There is no escaping me my love,

Surrender…

— «Surrender» — Evanescence.

Микаса вздрогнула, ощутив упруго ложащуюся на кожу прохладу. Темнота начала отступать, возвращая в реальный мир, постепенно заполняющийся шорохом колес автомобилей, далеких разговоров, навязчивой музыки баров и кафе и шумом ветра в кронах деревьев. Пахло свежестью, соленым морским бризом и табаком с пряной гвоздикой. Все мышцы сковало слабостью, когда Микаса с трудом разлепила веки, восстанавливая зрение. В непривычно светлом кабинете гулял сквозняк, развивались легкие занавески, шуршали прижатые на рабочем столе листы документов и тетрадей. Осознание прошило разрядом вдоль позвоночника и бросило в холодный пот. Взгляд резко метнулся к распахнутому окну, у которого замерла высокая фигура. Погруженный в невеселые мысли, Эрен курил, глядя чуть сощуренными глазами на раскинувшуюся перед госпиталем площадь. Микаса тяжело сглотнула и постаралась дышать беззвучно, не спуская с него глаз. Профиль лица — почти такой же, как когда она видела его в последний раз. Разве что повзрослевший и лишенный ядовитого равнодушия их последней встречи. Она обежала взглядом его стройную фигуру под белой тканью врачебного халата. Пальцем он изящно стряхнул пепел за окно, не глядя, и снова затянулся, на мгновение сомкнув черные ресницы. Под кожей прокатилась тревожная дрожь. Трясущимися руками, едва слышно, оперлась на незамеченную раньше кушетку у стены и села на месте. Лихорадочно блестящие распахнутые глаза судорожно забегали в поисках хоть какого-нибудь скальпеля или бритвенного лезвия для защиты от этого Нечто, застывшего у окна. Как назло, оставила нож в блоке, а острых предметов поблизости обнаружить не смогла. — Мне это снится, — сдавленно прошептала она, ощущая заново наливающийся в горле ком. Эрен вздрогнул и обернулся. Затушив окурок о подоконник, он чуть прикрыл окно и, отойдя на пару шагов, притянул за спинку стул, чтобы сесть напротив Микасы. Та, вжимаясь спиной в стену, неотрывно следила слезящимися глазами за каждым его шагом, холодея от одной только мысли о реальности происходящего. Он с едва различим длинным вздохом сел, складывая локти на разведенных коленях. Окинул ее взволнованным и словно виноватым взглядом, на усталом лице — печать сожаления. Микаса, все сильнее вжимаясь в стену и глотая слезы, обегала взглядом до боли знакомые тонкие черты лица. Невыносимой тяжести ком распирал грудь изнутри. — Это просто сон, — сиплым шепотом всхлипнула она и судорожно закивала головой, убеждая себя. — Этого не может быть. Ты умер. Ты умер. Я… я убила… убила тебя, — дрожа то ли от ужаса, то ли от рвущихся наружу рыданий, помотала головой. — Оттуда не возвращаются, это реальный мир. Ты умер. Так не бывает. Это просто бред, это сон, — она в голос всхлипнула, крупно вздрагивая и сжимаясь в стену всем телом, когда Эрен поднялся и сделал пару осторожных шагов к ней, медленно вытягивая вперед ладонь. — Не подходи! Нет! — Тише, я тебя не трогаю, — вкрадчивым спокойным голосом проговорил, кивая на свою протянутую ладонь. Микаса замерла, беспомощно всхлипнув. «Коснусь и исчезнет. Так всегда бывает во сне». Тяжело сглотнув и внутренне замерев, Микаса несмело протянула дрожащую руку вперед и зажмурилась. Под едва коснувшимися кожи пальцами разлилось тепло. Микаса распахнула глаза — пронзительный взгляд бирюзово-зеленых глаз сквозь длинные темные пряди украл очередной тяжелый удар сердца о раскрошенную грудную клетку. Она в ужасе отпрянула, ощущая фантомный ожог от прикосновения на кончиках пальцев. Так не бывает, черт возьми. Микаса поняла, что задыхается. Грудь беспомощно вздымалась в попытках уловить хотя бы глоток воздуха, бесполезно проносившийся свозь судорожно раскрывающийся рот. Тело затрясло крупной дрожью, словно парализовав и лишив ее контроля. Дрожащие руки безотчетно дернулись к груди, пытаясь выдавить обжигающийся удушливый жар изнутри, словно ломающий хрупкие ребра и переламывающий внутренности через мясорубку. — Микаса! — в поле зрения лихорадочно потемневших глаз показалось размытое пятно взволнованного лица. — Микаса, тише, дыши, дыши. Она пыталась следовать за мягким голосом, но грудь только сильнее распирало тяжеленным валуном, давившим все органы. Из глаз брызнули слезы, но она не заметила, беспомощно хватающая ртом воздух с судорожно сокращающимися мышцами живота. Задеревеневшие пальцы вцепились в ворот рубашки, рывками дергая в попытке высвободить изнутри распирающий жар и ужас. С треском ткани пуговицы отлетели в стороны, мелкой дробью ударяясь по доски пола. Микаса глубоко вдохнула, но грудь лишь сильнее обожгло. Сквозь стиснутые зубы донеслось беспомощное сдавленное рычание. Все вокруг заволокло темными пятнами и тяжелым шумом крови в ушах, оглушающим все больше с каждой секундой. Она сейчас умрет. Ощущение отчетливое. Умрет. Ближе оказалось размытое пятно лица. — Так, давай вместе, — он еще чуть приблизился, но не касался ее, лишь поднял сжатую в кулак ладонь в попытке отвлечь Микасу от панической атаки и начал под размеренный счет поднимать один палец за другим, медленно вдыхая и выдыхая, чтобы показать пример. Вспомнил, как в детстве с ней это делала Карла. — Раз… два… три… Сфокусировав все внимание на мелькающих длинных пальцах, Микаса начала беззвучно шевелить губами, повторяя цифры за ним. Короткие частые вдохи начали с трудом проходить к легким, постепенно успокаивая. Под конец счета, расцепив зрительный контакт с взволнованными зелеными глазами, Микаса ощущала только тупую боль в голове и остаточную дрожь в ослабевшем теле. Она словно только что в одиночку одолела полчище титанов. Она обессиленно подняла взгляд от своих сжатых в кулаки ладоней, изможденно уставилась на Эрена, снова севшего на стул напротив нее. Микаса слабым рывком одернула ткань рубашки, чтобы прикрыть закрытую лишь тканью белья грудь. Вынужденная нагота волновала обоих в последнюю очередь, но Эрен все равно отвел взгляд, чтобы не смущать. — Объясняй, — поморщившись от тупой боли в голове, охриплым голосом выдохнула она. — Ты и сама уже все поняла, — безрадостно хмыкнул он в сторону. — По крайней мере по поводу воды. — Никакой бактерии нет? — слабо выдохнула. — И я не сумасшедшая, и это не галлюцинации? — И да и нет, — он устало провел ладонями по волосам, откидываясь на спинку стула и чуть запрокидывая голову. — Такие галлюцинации видят больные. Вся вода светится, появляются видения о странном месте с деревом, в котором они никогда не были, воспоминания о титанах из песка, которых никогда не видели. Это Пути. После разрушения их энергии было некуда деться. И она нашла единственный возможный путь… — В подземные воды под деревом на холме, — эхом откликнулась Микаса, глядя сквозь него. — Потому что ты умер титаном и твоя кровь коснулась земли в том месте. А потом в реки, озера, болота… — Да, — он кивнул и снова посмотрел на нее. — Осень в том году была очень жаркая. Зараженная вода испарялась и распространилась по ближайшим к острову водам и суше. И люди начали болеть. Для всех не эльдийцев Пути — все равно, что яд. А про бактерию пришлось придумать на пару с Рихтером и одним парнем, чтобы оправдать переливание и не ставить остров под удар. Микаса накрыла горящее лицо ледяными ладонями, устало выдыхая в них. Слишком измучена, чтобы реагировать. Просто не в состоянии осознать масштабов того, что всегда подозревала. На улице бодрым голосом кричал газетчик, предлагая купить свежий выпуск. — Почему только я и Леви все это видим? И почему единственные ничего не помним о времени после Дрожи? — глухо проговорила она в свои ладони. — Ты знаешь, — раздалась грустная усмешка. — Вы Аккерманы, и фокусы с подменой воспоминаний на вас не действуют. Всем остальным удалось внушить, что та неделя после Дрожи была наполнена событиями. Разорванная с Путями связь лишила эльдийцев возможности видеть это свечение вкупе с подменой воспоминаний. — Что было на самом деле? — на черном фоне внутренней стороны закрытых век начали расцветать пульсирующие пятна. — Все было синее, светилось, плыло. И все ваялись без сознания, кто где упал. За неделю Пути и реальный мир срослись воедино, и все начали приходить в себя. — Ясно, — судорожно вдохнув, прошептала Микаса и затравлено уставилась на его шею. — Под платком то, что я думаю? Эрен шумно вздохнул и, нервно поведя плечами, принялся снимать черную ткань. — Пришлось прятать, — пояснил он, когда Микаса чуть округлившимися глазами уставилась на отчетливо выделяющуюся на коже выпуклую полоску шрама от лезвия ее клинка чуть выше основания шеи. — Мое лицо никто не знает здесь, но шрам вызвал бы подозрения. Микаса гулко сглотнула, чувствуя подступающую тошноту, и сжала переносицу, жмурясь. Нужно держать себя в руках, нужно узнать все. — Почему ты не умер? — бесцветно прошептала. Эрен безрадостно усмехнулся и нервно провел ладонью по волосам. — Сложно сказать. Когда ты отрубила мне голову, связь с прародителем пропала не полностью. Сознание осталось при мне. Оказалось, что этой ничтожной капли жизни было достаточно. Регенерация была очень долгой в этот раз, поэтому ты ничего и не заметила. Было еще что-то, но… — он смущенно дернул углом рта. — Я еще не до конца восстановил последовательность и не все понимаю. Микаса отвела взгляд к окну, у которого легким облаком летала занавеска, подхватываемая свежим ветром. Продолжали доноситься звуки музыки и голосов. Словно только она сейчас заново умирала изнутри в тусклом кабинете с воскресшим мертвецом. — Я хотел снести себе башку, когда понял, что еще жив, — хмыкнул Эрен, осторожно покосившись на безучастно глядящую в сторону Микасу, — но оказалось, что человеческого во мне осталось меньше, чем думал. Да и видел всю ситуацию с Путями, узнал о заболевших. Решил, что должен если не исправить, что уже натворил, то хотя бы разобраться с последствиями, раз только я знаю в чем дело. — А врачом стал, потому что остались воспоминания отца, так? — хрипло усмехнулась Микаса. — Да, наконец, пригодилось порыться в его голове. — Я разрыла твою могилу, — прижимая ладонь к шее и чувствуя под пальцами бешено трепыхающийся пульс, проговорила Микаса и перевела на него взгляд. — Я знала, что что-то не так. Только полный придурок будет думать, что по глазам и голосу его не узнать. Еще и возьмет себе имя любимого детского персонажа, — Эрен нервно повел плечами, глядя в пол. — В могиле был череп. Это было единственное, что останавливало меня все это время. Эрен с шумом уронил лицо в ладони, но почти сразу распрямился, справляясь с эмоциями. — После Дрожи многие кладбища оказались разворочены. Возможно, — уклончиво начал он, опасливо косясь на нее, — я закопал под тем деревом череп какого-то неизвестного парня. Я знал, что ты не успокоишься, — поймав ее затравленный взгляд, поспешил добавить он. — А я никогда бы не подумала, что ты способен на такое, — прошелестела она. Мысли в гудящей голове плыли вязко и бессмысленно. Было тошно и отвратительно внутри, словно в сквозное отверстие грудной клетки беспрестанно задувал шквалистый ветер и бередил края раны. Сила стремительно покидала тело, вытекая слезами на щеки. Уголки губ дрогнули. Теперь понятно. — Значит, — хрипло начала она, не отводя взгляда от милого сердцу красивого лица, — это был ты, — Эрен непонимающе сдвинул брови, но в следующее мгновение, осознав, отвел смущенный взгляд. — Я не сошла с ума тогда. Ты был моим призраком. Ты оставлял вещи не на тех местах, ты принес цветы, ты спер плащ и нож отца. На смугловатых щеках словно показался призрачный румянец. Мертвецам краснеть совсем ни к чему. — Пришлось. Мои планы немного не совпадали с возможностями. Да и… нужно было удостовериться, что ты в порядке. — Я не была в порядке, — она слабо ухмыльнулась. — Я хотела убить себя. Хотела и пыталась. — Ты бы этого не сделала, — уверенным, но тихим голосом произнес он, глядя ей в глаза. — Откуда тебе знать? — Потому что… — он запнулся, но, прикрыв глаза, продолжил уже тверже. — Потому что однажды в хижине я сказал тебе бороться. Микаса вздрогнула. — Да, — кривая улыбка исказила бледное изможденное лицо. — Совсем забыла, что у таких, как я, нет своей воли. — Микаса, — то ли с раздражением, то ли со стыдом выдохнул он. Собственное имя горькой дрожью разлилось по коже. — Я это выдумал. Удобно было. — А звучит правдоподобно. Хорошо описывает все, что между нами происходит, — она горько усмехнулась, прикрывая глаза. Внутри закрытых век калейдоскопом вспыхивали воспоминания, образы и эпизоды последнего года жизни. Даже в этот год она, думая, что понимала, какую жизнь ведет, была всего лишь частью чужой хитросплетённой игры, не подозревая об этом. Глаза запекло, в носу стало щекотно. Уже не пыталась сдерживать тихие всхлипы. Не боль навзрыд, не агония страха. Лишь обида, разочарование, осознание. Эрен не спешил кидаться успокаивать ее, позволял выплакаться. Хоть за это можно быть благодарной. Раскрыв воспаленные от слез, влажно блестящие глаза, уставилась на него. Даже смотреть на его красивое лицо, отражавшееся в бесчисленных снах, было невыносимо. Царапало по внутренностям, комом сдавливало горло. Она мечтала хоть раз увидеть его снова. И вот мечта сбылась. Но отчего-то так холодно и погано внутри. — Я проводила почти каждый день у той могилы, — хриплым голосом с обреченной полуулыбкой начала она, глотая слезы. — Делилась мыслями и горем с черепом какого-то неизвестного парня. А тот, кого оплакивала, все это время был здесь, — и ему было невыносимо это слушать, отчего и прикрывал глаза, шумно выдыхая. — Я похоронила тебя, Эрен. Я год твое имя не могла произнести. Я убила тебя, — всхлипнув, она часто заморгала, глядя в потолок. — Ты заставил меня убить тебя. Ты знал, как много значишь для меня и все равно… Смаргивая слезы, она едва различила, что его глаза покраснели и влажно заблестели, ярче расцветая зеленью. — Ты не должна была узнать, — сдавленно проговорил он, шмыгнув носом и глядя перед собой. — Я не хотел лезть в твою жизнь снова и приносить еще больше боли. Я был уверен, что ты больше не покинешь Парадиз после всего. Но ты оказалась там, где я меньше всего ждал тебя увидеть. — Да, — выдохнула полушепотом. — Оказалось, мы оба плохо друг друга знаем. Микаса сглотнула, окидывая взглядом его сжавшуюся фигуру. Он украдкой стер рукавом бесстыдно соскользнувшую на щеку слезу, пряча глаза за каштановыми прядями. Что с ними стало? Разделенные тремя метрами затхлого пространства старого кабинета. Где-то в чужой стране, в городе, утопающем в крови и гное из-за смертельной лихорадки. В городе, который сами и разрушили. Он, тот самый Дьявол, о котором все говорили, все же явился. Дьявол, раздавленный тяжестью своих грехов и бесконечных смертей, в попытках спасти хоть что-то живое в сожженном им мире. По-мальчишески стыдливо прячущий свои слезы на возмужавшем усталом лице. На лице, о котором она столько мечтала ночами, видя и запоминая в мельчайших деталях вновь и вновь, чтобы при свете дня и через десятки лет не забыть ни единой черты. Она, вжимающаяся в стену, обессиленная, выпотрошенная и изможденная, напротив мужчины, которого любила больше жизни, человека, который был ее семьей и домом, который ей пришлось закопать с разбитыми мечтами и жить с невыразимым чувством вины. Сидит перед ней живой. Не во сне — в реальности. Во сне была бы приятная дрожь, горячие объятья и радость встречи. Но отчего-то сейчас Микаса только с мазохистским удовольствием впитывала в себя каждую черту его фигуры и лица, чтобы запомнить. Не хотела подбежать и обнять, разрыдаться на груди. Только запомнить и снять уже этот непомерный груз со своих плеч. Входя сюда, она пообещала себе, что справится со всем, что узнает. — После смерти родителей ты стал для меня самым важным человеком, самым дорогим и любимым, — он тяжело сглотнул, несмело поднимая на нее взгляд. — И ты знал это. И все равно каждый раз я была вынуждена глядеть тебе в спину, когда ты уходишь. Ты знал. И уходил. А мне лишь оставалось смотреть тебе вслед, — Эрен прикрыл глаза, стиснув зубы. — А ты так хотел, чтобы я стала свободной. Шмыгнув носом, она с тихим шорохом слезла с кушетки, нетвердо вставая на ноги, чуть подкосившиеся из-за долгого нахождения в неудобной позе и слабости. От взгляда не укрылось, как он слегка вздрогнул, испугавшись, что она упадет. Микаса сделала пару шагов к нему и встала рядом, глядя сверху вниз на его макушку. Ветер из окна слегка шевелил темно-каштановые пряди, обрамляющие худое любимое лицо. — Я больше никогда не буду смотреть тебе в спину. Больше не буду ждать и надеяться. Я уйду сама. Стану, наконец, свободной, как ты и хотел. Теперь, когда я знаю, что не убивала тебя… Этот груз вины больше не будет меня мучить. Теперь я могу уйти, — сглотнув ком, она коснулась пальцами мягкой каштановой пряди, невесомо пропуская сквозь пальцы. Эрен не двигался и словно даже не дышал. Сверху было видно лишь дрожание черных ресниц. Микаса медленно вдохнула терпкий запах гвоздики и табака, пропуская сквозь измученные комочки легких, и решительно направилась к входной двери. Лишь на пороге обернулась, чтобы окинуть взглядом его все еще неподвижную фигуру. — Прощай, Ренар. *** Вечером того же дня Микаса уже ждала прибытия корабля в марлийский порт, не в силах больше оставаться в Либерио. Город, три месяца в котором стали отдушиной от опостылевшей рутины; в котором она убедилась, что мир вовсе не изменился и понадобится ни одно десятилетие, чтобы это произошло; в котором она коснулась пальцами будоражащей тайны, разгадка которой уничтожила ее; в котором она снова, как когда-то в прошлой жизни, встретила Эрена. И впервые в жизни отпустила сама. Дорис долго уговаривала объяснить причину ухода, озадаченная непонятным внешним видом Микасы: заплаканные глаза, изможденное выражение лица, мертвенная бледность, порванная на груди рубашка. Потребовалось немало сил и слов, чтобы убедить женщину, что все выглядит не так, как было на самом деле. Соврать, что Ренар ее бывший хороший друг по военному времени, и долгое время она была уверена, что он погиб при Дрожи. Потому и не могла поверить, плакала и задыхалась. Но теперь хочет поехать домой. Работников и без нее хватит. Дорис сделала вид, что поверила, но все равно одарила ее скептическим взглядом. Чувства вины за оставление службы добровольца она не испытывала. Царапнуло лишь, когда просила Дорис передать Армину письмо. Микаса понимала, что это неправильно, но не могла объясниться с ним лично и врать ему, глядя в глаза, потому что не имела права выбалтывать тайну Эрена. Попыталась объяснить свое состояние в письме, избегая лишних деталей. Оставив стены госпиталя, ставшего почти родным, за спиной, со сквозящим в грудной клетке холодом, несмотря на августовское тепло, направилась в порт, где уже садилось за горизонт рыжее бесстыдно сияющее солнце. Ночью не выходила смотреть на звезды, лежа в каюте корабля. Глядела в потолок, стирая противно затекающие в уши слезы. Так и не могла понять, от чего было так горько: от жизни ли во лжи в течение целого года; от невообразимой жестокости, совершенной им, вновь, во имя благой цели; или от того, что, едва обретя его лишь на краткий миг, снова потеряла. Своими руками вырвала из груди, не позволив даже обнять. Но если б позволила себе эту слабость — не смогла бы уйти. И однажды пришлось бы снова провожать взглядом его удаляющуюся спину. Беззвучно плача, в мельчайших деталях воскрешала его живой образ в памяти. Мысленно оглаживала загорелую кожу, путалась пальцами в каштановых прядях, касалась губами прямого носа, дрожащих ресниц и уголков губ. Даже теперь, после войны, они не могли стать ближе, сделать шаг и быть рядом. Даже сейчас их пути расходились больше, чем когда-либо, словно раньше только война держала рядом. Корабль прибыл в порт по утру. Парадиз был залит лучами недавно взошедшего солнца, удлинявшего тени деревьев и скал, искрившего голубую воду моря, волнами ласкавшего каменистый берег. Микаса села на поезд до Сигансины и, прислонившись виском к стеклу, все не могла поймать ни одной вменяемой мысли за хвост. Ночная горечь порядком потушилась усталостью от бессонной ночи эмоциональной выпотрошенностью. Мысли о возобновлении былой жизни на острове почему-то внушали тошноту. Жить как раньше, притворяясь, что ничего не было? Отчего-то даже сейчас, подъезжая к родному городу, отчаянно хотелось вернуться в Либерио. В руины, в соленый ветер с моря, ненавидящие взгляды, кровь, гниль, в смех Армина, в крепкие и, наконец, теплые объятья, не сотканные из сна. Сойдя с поезда, Микаса поправила рюкзак за плечом и сумку в левой руке, куда еще несколько недель назад набрала гостинцев для Леви и детей. Усталым шагом плелась со станции к центру города, к уже показавшейся рыночной площади, не понимая, что делать дальше. — Аккерман? — сначала не отреагировала, подумав, что показалось. — Аккерман! Обернулась на зов застывшего в десяти метрах от нее Леви со свежим черничным пирогом в руках. Как обычно, заходил в пекарню с утра пораньше, чтобы закупиться свежим хлебом. Позади него плелась сонная Габи, замершая подобно капитану, когда увидела Микасу. Она тяжело вздохнула, прикрывая глаза, и бросила сумки на землю. По дороге практически не разговаривали. Леви уловил витающее вокруг Микасы настроение и только между делом поглядывал, не решаясь уточнить причину. Габи в попытке разрядить обстановку рассказывала, как Саша поймала жирную крысу в сарае, повадившуюся грызть засушки грибов и ягод. Микаса не слушала. Все стало зыбким и неважным. Вдруг замерла. Леви и Габи по инерции ушли вперёд. Микаса медленно перевела взгляд на возвышающийся по правую сторону холм с деревом на вершине. То самое дерево, с которого все началось. Которым все, казалось, закончилось. Она решительно повернулась и быстрым шагом двинулась к холму. В спину доносился строгий окрик Леви, но она не сбавляла шаг. В какой-то момент, достигнув подножия, перешла почти на бег, взбираясь на вершину и не обращая внимания не увязающие в мокрой земле ботинки и комья травы, летящие в стороны от неосторожных шагов. — Аккерман, стой! Глаза застлала пелена слез, в ушах пульсацией крови гудела ярость. — Микаса! — Габи, не лезь! Аккерман, стой, кому сказал! Не помня себя от мучительной тошнотворной боли в груди, Микаса, болезненно всхлипнув, упала на колени у могилы под деревом и со всей силой выдрала из земли надгробный камень. Резко отброшенный в сторону, он раскололся, попав на торчащие из земли булыжники. — Микаса! Не надо! Не слыша ничего, кроме своих судорожных всхлипов, она в исступлении принялась голыми руками раскапывать могилу, пачкаясь в земле, пока не нащупала пальцами гладкую поверхность черепа. Рывком выдрала из земли и бросила о землю, тут же принимаясь с остервенением топтать каблуками ботинок. — Микаса, пожалуйста! — раздалось совсем рядом, и маленькие ладони крепко схватили за предплечье в попытке оттащить от лопнувшего на части черепа. Аккерман инстинктивно ударила локтем в сторону, чтобы выбраться. Глухо раздался болезненный стон. — Габи! Микаса еще несколько раз, глотая слезы, ударила ногой по черепу, стирая его до мелких осколков и пыли. Затем обессиленно упала на колени и, прижав руки к горящей изнутри груди, запрокинула голову. Из недр ее разорванного на части, истерзанного нутра вырвался надрывный животный вопль, крупной дрожью прошедший по всему телу. Микаса сжалась в комок, прижимаясь лбом к коленям и разрыдалась, выпустив, наконец, из себя сидевшую занозой адскую боль. Сквозь крепко сжатые зубы продолжал доноситься только тихий болезненный скулеж и всхлипы.

***

Назойливый луч солнца бил в сомкнутые веки, размывая пелену сна. Микаса сонно простонала, прикрываясь ладонями. Кожу костяшек тут же засаднило. Поморщившись, она раскрыла болящие глаза, фокусируя взгляд на своих ладонях. Свежие ссадины, краснеющие на бледной коже. Микаса позволила рукам обессиленно упасть вдоль тела поверх мягкости легкого одеяла. Голова шумно гудела, усиливая боль в глазах. Видимо, проспала целые сутки. Даже не помнила после агонии на холме, как добрались до дома. На матрас с тихим шорохом прыгнула кошка, тут же принялась громко урчать, подходя к лицу хозяйки. Мягкими лапами месила одеяло и плечо Микасы, осмысленно поглядывая зелеными глазами. Аккерман слабо улыбнулась и почесала животное между ушей, вызывая довольное мяуканье и доверчиво подставленное пузо. В хижине пахло древесиной и смолой, а еще свежим хлебом и свежезаваренным травяным чаем. Запахи, от которых Микаса успела отвыкнуть за три месяца в Марли. За окном простирался простор лугов и полей, раскинувшаяся у подножья гор, Сигансина со своими затейливыми деревянными и каменными домиками. Вот он — дом. А где-то там — Либерио. В руинах от недавних разрушений, дрожащий перед мощью островного Дьявола, покрытый закатным солнцем и солью с морских волн, объятый смертями от загадочной лихорадки, звучащий необычной музыкой и томными голосами певиц в мареве табачного дыма. Либерио — в грустном недоумении Армина, получившего письмо. В темной зелени родных глаз под пологом черных ресниц. Скрипнув дверью, Микаса нетвердой походкой вышла на улицу, щуря глаза от солнца. Сидящий на лавке у дома Леви молча поприветствовал ее взглядом и отпил чай из своей чашки. Микаса села рядом, шмыгнув носом с ощущением, будто простыла. Немудрено после стольких рыданий. Взгляд остановился на лежащих на склоне на расстеленном пледе Фалько и Габи с корзинкой клубники и вишни. О чем-то говорили, тыкая пальцами вытянутых рук в облака на небе. Когда-то и она такой была, и он. Когда-то очень давно. — Как она? — охрипло спросила Микаса. — Ну, — Леви отхлебнул чай, — шишку ты ей поставила на бровь. Зато у Фалько появилась причина весь вечер ухаживать за ней и на коленках тискать. Микаса бесцветно усмехнулась и налила чай в пустую чашку. На этот раз Леви расхитил ее запасы мятного сбора. — Я так понимаю, наш патлатый друг ныне обретается под именем доктора в Либерио, — без вопросительной интонации уточнил Леви, напряженно глядя перед собой. Микаса тихо кивнула. — Тц, — Леви покачал головой. — Зараза, даже умереть нормально не может. — Он вообще не умирал, — выдохнула Микаса, зачесал волосы назад, и, уперев локти в стол, уставилась в причудливый рисунок древесины. — И череп не его. Закопал чей-то чужой, пока все лежали в беспамятстве. — Ясно. Микаса покосилась на его напряженный профиль. Была сдерживаемая злость, разочарование, но не удивление. — Вы будто даже не шокированы. — Я подозревал, — просто откликнулся Леви, отставляя чашку. — Уж больно чистый череп был. Не разлагаются люди так быстро. Да и ты не из мнительных. Раз уж разглядела в глазах уебка-врача что-то, значит, не просто так. Так что было время свыкнуться с этой мыслью. Микаса устало вздохнула. — Я вам потом расскажу все подробнее. Там много всякого. — Ты снова на день и обратно или? — Нет, я не вернусь туда, — довольно твердо ответила, вынудив Леви окинуть долгим взглядом. — Он нашел лекарство от лихорадки. Сейчас мое присутствие там ни на что особо не повлияет. А я устала. Очень. Она уложила гудящую голову на сложенные на столешнице руки. — Лекарство нашел, — задумчиво повторил Леви. — Грехи пытается замолить. Микаса не ответила, не желая сейчас спорить по поводу мотивов Эрена, которые сама перестала понимать еще года два назад. — И все же ты меня удивила, — она отняла голову от рук, глядя на профиль Леви сощуренными глазами. — Не твоим ли желанием было, наконец, быть с ним рядом? И вот он, живой, а ты уезжаешь. Микаса выпрямилась, снова переводя взгляд на детей на пледе. Невинных и чистых в своих первых робких чувствах. Когда-то и они такими были. Были же? — Так и было. Но это было давно, — выдохнула Микаса. — Ханджи мне как-то сказала, что у каждого человека есть свой предел, после которого он уже может никогда не оправиться, — лицо командора всплыло в памяти, болезненно царапнув по сердцу. — Я всегда думала, что мой предел наступил, когда убила его. Но ошиблась… Он наступил три дня назад, когда я поняла, что Эрен все это время был жив и молчал из своей сраной благодетели, — она сглотнула завязавшийся ком в горле. — У меня больше нет сил догонять его, чтобы снова терять. Леви окинул ее лицо едва читаемым понимающим взглядом. Покивал, обдумывая услышанное. — А что насчет вас? — Насчет меня? — он чуть повел бровью. — Не поедете начистить рожу? Адрес могу дать, — грустно хмыкнула. Леви слабо усмехнулся и выразительно постучал по вшитой в ногу пластине. — Я на своем веку уже набегался за гребаными Йегерами. Исполню его последнюю волю: захотел быть мертвецом, так пусть им и остается, — Микаса передернула плечами от легкого холода на коже. — Хотя я и думаю, что однажды он тут все-таки появится. Но ты не жди. Много чести. Микаса хмыкнула. Фалько поднялся на ноги и подал руку Габи, после чего оба понеслись к дому обновить корзину с ягодами. — Габи, — мягко поймав проходящую девчонку за запястье, Микаса взглянула в ее подернутые неловкостью глаза. — Прости за вчерашнее. Девочка улыбнулась, проступили ямочки на щеках. Махнула рукой. — А-а! Царапина, бывает. Не переживайте, — мягко добавила и все же юркнула в дом за Фалько. Перед глазами невольным образом расцвело воспоминание: алая крови из пулевого ранения на животе Саши, ее бескровные холодеющие губы, измазанные красным, стремительно стекленеющие глаза. Ружье в руках Габи. — Интересно, — тихо усмехнулась Микаса. — Извинилась, а раскаяния не чувствую. Леви окинул ее долгим взглядом, но ничего не сказал. «Этот кошмар никогда не закончится. Мы все одинаковые». — Что будешь делать завтра? — сменил тему Леви. — Не знаю. Что-то надо. Пытаться жить, наверное. — Опять надо жить, — хмыкнул он. — Когда ж уже вместо «надо» будет «хочется».