Здесь лапы у елей дрожат на весу

Long lost words whisper slowly to me Still can't find what keeps me here When all this time I've been so hollow inside I know you're still there. — «Haunted» — Evanescence

В первую неделю июля она перестала видеть сны. Темная зелень вытравилась из-под век, сделав окружающим мир серым и выцветшим, как ее собственные глаза. Вместе с Микасой ждавший ее в Марлийском порту Армин встретил вернувшуюся мрачную молчаливость и равнодушие опустошенного взгляда. Он не пытал вопросами, и Микаса так и не рассказала о произошедшем на острове с ней и Леви. Решила притвориться, что этого не было. Армину не обязательно знать, сколь далеко может зайти ее неуемная жажда обладать мертвецом. Лучше пусть не знает, сколь сильна ее больная одержимость, вытравившая изнутри все живое. Прижимаясь лбом к прохладному оконному стеклу на очередном ночном дежурстве, Микаса смотрела сквозь площадь перед зданием госпиталя. Перед глазами мелькали обрывки образов, мысли текли вяло. Сбоку сипло звучало дыхание спящих больных. Казалось, даже если бы кто вдруг начал кричать от боли, она бы не ощутила ужаса, не вскочила на ноги. В пробитой в грудине зарубцевавшейся дыре наступил штиль. Она видела часть своего бледного лица, отраженного в оконном стекле. Раз за разом прокручивала в мыслях лишь два момента: как отрубает голову глядящего на нее Эрена; как вынимает его истлевший череп из могилы. Сердце стучало, на удивление, ровно. Ее одержимость была столь велика, что только его мертвые кости в ее руках внушили до глупого простую мысль: он не вернется. Она убила его своими руками, выбрала мир и спасла всех от монстра, оказавшегося простым смертным человеком. До одури прозаичная мысль, которую ее мозг отказывался принять. Этот мир со всеми его уродствами и тривиальными чудесами реален. В реальном мире люди умирают навсегда. Слепое обожание и нездоровая зависимость наделили ее невольного возлюбленного мифическими чертами, сделали из него больше, чем просто человека. Никогда не признавалась себе, но в душе надеялась, что он вернется, как делал всегда. Микаса устало потерла лицо ладонями и встала, чтобы обновить капельницу одного из своих пациентов. Глаза сузились, поймав едва заметные лучи восходящего над черным горизонтом солнца. Не сомкнула глаз всю ночь. Впереди еще целая дневная смена. Плевать. Накрывшее после поездки на остров равнодушие к собственной жизни было иным. Не таким, как когда она была не прочь умереть, лишившись самого дорогого. Все фантазии и домыслы разбились вдребезги, явив очередную до одури простую истину: она никогда не жила своей жизнью. Мать прочила ей счастливое замужество и много детей, которым Микаса обязательно передала бы знак своего рода. Госпожа Киёми предлагала ей вернуться в клан и восстанавливать его былую славу. Выйти замуж за главу сёгуната и стать полноправной частью клана. Даже в детстве, когда Эрен, грезивший вступлением в разведкорпус, спрашивал о том, чем Микаса хочет заниматься в жизни, она не могла сказать ничего вменяемого, ничего связанного с реальностью. Она вступила в разведку не потому, что мечтала там быть. Она поступила туда, потому что там мечтал быть он. А она мечтала быть подле него, вечно ускользающего, оставляющего в ее жадных руках только теплый воздух на месте своего присутствия. Так он был прав тогда? Действительно ничего из себя не представляет без него? Почти все нашли свое место в жизни после Дрожи. Лишь для нее и Леви война и пустота продолжались, словно оба были лишившимися своих хозяев собаками. От подобных мыслей становилось нестерпимо тошно. Но не потому ли он всегда уносился прочь, спасаясь от ее удушающей зависимости? Сбежал так далеко, что теперь ей никогда не догнать, и понадобилось раскопать его могилу, чтобы увериться в этом. Теперь ей самой разбираться с жизнью, которую она никогда не вела, согласно собственным желаниям, потому что никогда не знала, чего желала. Единственным самостоятельным решением, продиктованное личными желаниями, как ни иронично, стала работа в госпитале Марли. Микаса прикидывала разные варианты и не могла понять, что ей делать дальше. Снова в выжженном поле одна без малейшего понимания, куда податься. Снова как год назад, когда он погиб. И вот спустя год — то же самое, снова погиб, на ее руках. Только в этот раз по-настоящему, будто оборвав связь, которую не смог разрушить даже ее клинок по его шее. И что теперь? Вернуться на остров. Устроиться работать в правительство? Связать жизнь с хорошим парнем, обосноваться в квартирке в столице? Нянчить его ребенка? Детально представив аккуратную просторную квартиру с балконом и шумной улицей снаружи, себя, держащей ребенка, Микаса вздрогнула и неожиданно для самой себя рассмеялась, утыкаясь лицом в ладони, дрожа плечами от неконтролируемого смеха. Зеленоглазый мальчишка, взявший ее в свою игру десять лет назад в хижине, совсем забыл объяснить ей правила игры. Придется придумывать самой.

***

«Сир, умер Лис и погребен. Ругарт-то ускользнул, а оп, Истерзан с переду и с тылу, Скончался и зарыт в могилу. Увидев свежий холм земли С плитой, мы к выводу пришли, Что мог быть вороном добит он, Чем лисов долг с избытком сквитан Пополнит тот ряды калек, А Лису уж не встать вовек. Пусть дух святой, судеб вершитель, Душе его войти в обитель Поможет райскую, где нет Ни тягот, ни забот, ни бед». — Ну все, хватит на сегодня, — Микаса захлопнула книгу под разочарованный вздох мальчика, который тут же закашлялся. Приложила ладонь к его горячему лбу. — Я дам тебе еще жаропонижающее и постарайся поспать, ладно? — А лис правда-правда умер? — подняв на нее красные болезненные глаза, спросил мальчик. — Я не смогу уснуть, если не скажете. Микаса усмехнулась, покачав головой. На этой неделе ее смены выпали на детское отделение. Дорис уже давно предупредила, что с детьми работать сложнее всего в первую очередь из-за их родителей. Мать Якоба, мальчика, который оказался в квадрате Микасы, была на слуху у всего отделения. Чистокровная марлийка, жена некого столичного священника, она слегла с лихорадкой первой, но удивительно стойко держалась уже третий месяц в отделении длительной терапии. Ребенок попал в госпиталь через месяц после нее и уже выглядел крайне болезненно: тело истощено и изрыто язвами, воспаленные глаза навыкате, галлюцинации про бога, отправляющего его в искрящийся синим ад, и сильный жар, который только усиливался с течением времени. Когда Микаса пришла в детское отделение, ребенок уже выглядел как живой труп. Помешавшаяся мамаша изрядно попила крови у докторов, саботируя любые попытки оказать помощь ребенку. Она приносилась в палату, швыряла медикаменты, бросалась на добровольцев, проклиная грязных эльдийцев во всех грехах и запрещая пачкать ее ребенка мерзкими дьявольскими лапами. В какой-то момент Эгертон распорядился вкалывать ей лошадиные дозы успокоительных, чтобы могла только лежать и ходить под себя. На время саботирование лечения прекратилось. — Моя мама говорит, что лиса — это дьявольское животное, — сиплым голосом продолжал мальчик, тяжело вдыхая. — Потому что она никогда не ходит прямыми путями и петляет, путает следы, как грешники, чтобы обмануть хороших людей. Микаса скептически посмотрела на маленького мальчика, запальчиво вещающего выученную наизусть пропаганду отца с матерью, но вряд ли хотя бы наполовину понимающего смысл своих слов. В подобные моменты Микаса думала, что план Зика по стерилизации населения был бы не так уж и плох, если бы касался подобных родителей, с пеленок пичкающих своих детей дерьмом, чтобы затем из них получались те, кто будет желать истребить каких-то дьявольских выродков. — Знаешь, животные не делятся на дьявольских и хороших. У всех есть разные черты. Один человек как-то сказал, что раз уж бог создал нас всех разными, значит, на то была причина, и вовсе не для того, чтобы одни называли других дьявольскими, — Микаса говорила тихо, чтобы расслышать мог только еще не спящий Якоб, однако все равно осторожно покосилась по сторонам. Мальчик нахмурил лоб, крепко задумавшись. — Как Рейнеке-лис? — наконец, просияло его болезненное лицо. — Он бывает и плохим и хорошим. — Да, примерно как он. Микаса поднялась с места и принялась готовить раствор для инъекции жаропонижающего. Этаж детского отделения располагался почти под самой крышей. Через приоткрытые окна проникал теплый ветер и отчетливо доносились ночные перекрикивания дроздов, устроивших свое гнездо где-то под крышей госпиталя. — Так что будет с лисом? Он умер? Микаса обернулась через плечо и снова перевела взгляд на окно, неторопливо набирая в шприц лекарство. На Либерио уже успели опуститься густые сизые сумерки, только розоватые проблески на западе напоминали о недавнем присутствии солнца. — Нет. Он только притворился мертвым, чтобы обдурить всех вокруг. Когда придет время, он снова оживет. — Это хорошо, — мальчик слабо улыбнулся и прикрыл глаза, сжимая в острых кулаках одеяло. Микаса едва вытащила шприц из ампулы, когда вслед за раздавшимся позади грохотом распахнувшейся двери, донеслись быстрые шаги. Она успела только обернуться, когда на щеку со всей силы звонкой пощечиной обрушилась чья-то ладонь. — Грязная тварь! Не трогай моего ребенка, дьяволица! — Микаса округлила глаза в шоке, распрямляясь. Всклоченная, прибежавшая в одной ночной рубашке мать Якоба рывком выдернула его из-под одеяла, несмотря на крики, и крепко прижала к себе, метая молнии расширенными от ярости глазами. — Грязная тварь! Пропадите все пропадом! Чертовы недобитки! Вы все будете гореть в аду, все! Разбуженные дети в палате начали сонно стонать и галдеть от увиденной картины. Якоб на руках матери извивался червяком, слабым голосом хныкая «жжется». Со стороны двери послышался звон тревожного колокольчика и топот спешащих медсестер. — Госпожа Йоханн, вернитесь в палату! — завопила пожилая медсестра, проносясь мимо Микасы к женщине. — Назад! — бешено озираясь, женщина выставила вперед украденный невесть откуда скальпель. Обступившие ее полукругом медсестры, ахнули, отпрянув и выставив вперед ладони. — Всех порежу, эльдийское отродье! — Госпожа Йоханн, мы же пытаемся ему помочь! У него жар! Микаса успела сделать только шаг в полукруг медсестер, чтобы отобрать скальпель. Мелькнул белый халат и красная повязка на рукаве — пришедший доктор Эгертон одним точным движением, схватив ее запястье, вывернул его за спину. Под ее болезненный стон на пол глухо упал скальпель, и залепетавшие медсестры подхватили выпавшего из рук женщины мальчика. Эгертон слабо толкнул женщину в сторону двух медбратьев, пришедших с ним. — Увести. Те синхронно кивнули и, взяв женщину под руки, почти силком потащили прочь из отделения. Микаса заторможено наблюдала, как сестры кладут мальчика на кровать и делают ему внутривенную инъекцию. Смотрела на слабо различимый профиль врача, снова прикрытый маской, на заметно уставшие полуприкрытые глаза. Смотрела, невольно припоминая, что видела этот прием в первый год кадетки, когда их учили выбивать оружие из руки противника.

***

Вторая неделя июля началась с небывалой суматохи. Микаса, взлохмаченная после крепкого сна, проснулась от назойливых голосов вокруг, возбужденно обсуждающих что-то. Едва продрав глаза и слабо соображая, она медленно натягивала комбинезон и ботинки, слушая обрывки речи носящихся из стороны в сторону уже одетых девушек-добровольцев. Только в очереди в ванную комнату узнала от Эмбер, что в госпиталь приезжает доктор Рихтер и член коллегии столичных врачей, выносящей решения по лечению лихорадки. Говорили, что сегодня после завтрака будут сообщать что-то важное и всем необходимо собраться в холле первого этажа. В столовой Микаса переглядывалась с таким же слабо соображающим после ночного дежурства Армином. Добровольцы наперебой выносили версии от возможности закрытия госпиталя из-за неудовлетворительных результатов до появления прорыва в лечении болезни, о котором им объявят официально. В назначенный час все добровольцы и медсестры большой шумной толпой собрались в коридоре у ступеней на второй этаж. Сквозь шум голосов то и дело доносились выкрики Дорис, защищающей свой хлипкий стол от давления галдящей толпы. Через несколько минут со второго этажа массивной фигурой спустился доктор Рихтер в сопровождении тщедушного мужчины в больших очках и нескольких медсестер. Остановился на площадке и поднял руку, призывая к тишине взорвавшуюся бурным гудением толпу добровольцев. Микаса недоуменно переглянулась с отчаянно зевающим Армином. — Уважаемые добровольцы, друзья, — громовой басовитый голос едва ли не эхом раскатывался по коридорам госпиталя. — Прежде всего, от нашего с доктором Эгертоном лица хочу поблагодарить вас за ваш самоотверженный и тяжелый каждодневный труд. Без вас Марли бы ни за что не справилась со свалившейся на нее бедой… — …точно закрывают, как пить дать, не вывезли, — послышались тихие перешептывания справа. — Также особую благодарность выражает и коллегия врачей Марли, и все ее граждане, — он указал рукой на стоящего рядом доктора, улыбнувшегося так, словно Рихтер прислонял дуло пистолета к его затылку. — Только благодаря вашему труду… — Долго раскатывает, — шепнул Армин наклонившейся к нему Микасе, — значит, новости из приятных. — Мне выпала честь сообщить вам важную новость. Существует высокая вероятность, что мы нашли средство лечения лихорадки Рэнсома, — по толпе добровольцев прокатился пораженный вдох. — И мы снова вынуждены просить вашей помощи. Доктор Эгертон попросил меня особо выделить один факт. Инициатива, которую я собираюсь озвучить принадлежит ему, потому он несет полную и безраздельную ответственность за ее последствия. Микаса переглянулась с Армином, сдвинув брови. — Как вы знаете, было установлено, что носители хотя бы трети эльдийской крови устойчивы к возбудителю лихорадки и не подвержены ее опасным проявлениям. В связи с этим на последнем заседании коллегии было вынесено предложение использовать эльдийскую кровь, насыщенную врожденными антителами, для лечения лихорадки посредством переливания. Рихтер сделал паузу, позволив тихому шепоту прокатиться по толпе. Микаса снова посмотрела на Армина, который выглядел скорее удивленным. О существовании процедуры переливания крови она узнала только в госпитале. Медицина Парадиза, о состоянии которой Микаса была не сильно осведомлена, еще не практиковала подобные методики. — Но, как вы понимаете, не все так просто, — Рихтер вдруг расплылся в улыбке, разведя руками и снова привлекая внимание. — Данное предложение не пришлось по вкусу нашим марлийским коллегам. Они посчитали, что общество еще не готово к обмену кровью с эльдийцами, а также не нашли достаточных данных, подтверждающих потенциальный успех данной процедуры. Микаса тихо хмыкнула, разом припомнив всех помешанных на ненависти пациентов, готовых погибнуть, но не изменить свое мнение относительно эльдийцев даже на смертном одре. — Поэтому сейчас я от лица себя и доктора Эгертона прошу вашей помощи. За два ближайших дня нам будет необходимо набрать двадцать добровольцев. Эти смельчаки получат инъекцию крови от пациентов, зараженных лихорадкой Рэнсома. В течение трех дней за отобранной группой будет производиться наблюдение, по итогам которого мы сможем понять, насколько силен иммунитет эльдийской крови и способен ли он уничтожить возбудитель болезни напрямую, — на этот раз толпа безмолвствовала. Рихтер понимающе кивнул. — Я понимаю, что мы просим от вас слишком многого. И понимаю, что отсутствие гарантий не вселяет в вас уверенность. Вы не обязаны соглашаться на это, и мы не собираемся никого заставлять. Но знайте, в случае успеха, ваш вклад положит начало лечению лихорадки, уже унесшей тысячи жизней в одной только Марли. Поэтому сейчас мы просим вас довериться нам и будем отныне в неоплатном долгу. Благодарю за внимание, — он коротко склонил голову и, помедлив, также спокойно поднялся обратно на второй этаж. В возобновившемся шуме перекрикивающих друг друга голосов Дорис протиснулась на пару ступенек наверх. — Черт вас дери! Все желающие могут взять форму для заполнения на моем столе, который вы чудом не снесли своими задницами! — Во дела, — протянул Армин, окидывая взглядом толпу. — Интересно, чего это он сам не явился сказать, а на Рихтера спихнул? — Доктор Эгертон работает ночами, — Микаса обернулась на возмущенный голос Фиаммы, недовольно уставившейся на Армина. — Прояви уважение. Вас же учат этому на острове? Армин вздернул бровь в ответ на неожиданный выпад и едва успел перехватить руку Микасы, уже с не предвещающим ничего хорошего лицом двинувшейся к Фиамме. — А на твоей родине не учат следить за языком? — Микаса, — Армин чуть сжал ее запястье. Смерив взглядом девушку, мечущую глазами молнии, Микаса отвернулась и, приподнявшись, оглядела толпу. — Пошли, — дернув Армина за локоть, решительно пошла сквозь редеющую толпу к стойке Дорис. — Ты чего? — оторопело спросил Армин, вытягивая руку. Она остановилась, оборачиваясь. — Мы же за этим и приехали — помочь. Пока мы только консервируем их и выслушиваем дерьмо в свой адрес. — Даже если поможем, лучше относиться не станут, — неуверенно протянул Армин, но все же возобновил шаг. — Плевать. Если сработает, больше не придется убирать утки и выслушивать, какие мы все мрази. Подойдя к столу Дорис, Армин и Микаса расписались в получении форм и получили первые два бланка с еще нетронутой стопки.

***

На следующий день в обеденный перерыв столовая была непривычно тиха. Только периодически слышались негромкие разговоры добровольцев, обсуждающих дальнейшее развитие лечения лихорадки и сдержанно восхищавшихся смелостью пятнадцати первых человек, подписавших форму для получения крови. Предложение Рихтера было воспринято неоднозначно. Были среди добровольцев те, кто оголтело понесся заполнять документы, по старой памяти желая доказать, что они достойные эльдийцы, которых общество может считать себе равными. Нашлись и те, кто высказался резко против, подобно марлийцам, не желая заниматься кровосмешением с ненавидящими их людьми. Без аппетита гоняя по дну тарелки кусочек омлета — сегодня кормили легко, чтобы не перегружать организм перед процедурой — Микаса раздумывала, не поспешила ли она со своим решением принять участие. Еще и Армина втянула. У того, правда, лицо было одухотворенное и сытое после обеда. Он, разумеется, обрадовался возможности принести реальную помощь. Но, возможно, это действительно могло быть опасно. Микаса сглотнула травяной чай, завершая трапезу. Свои причины принять участие в процедуре она отнесла к разделу импульсивных порывов, так редко случавшихся с ней. От слов Рихтера веяло уверенными речами капитана Эрвина, отправлявшегося с ними на смерть, но заверявшего, что эта жертва принесет человечеству победу. Впервые за год промелькнула реальная возможность снова ощутить это сладко-горькое чувство от спасения чужих жизней. Даже если эти жизни принадлежали марлийцам. Так даже лучше: пусть живут и вечно понимают, что каждым своим годом обязаны ненавистным эльдийцам, спасшим их задницы. Микаса ощутила колючий взгляд с угла стола, где замерла Фиамма, неожиданно открывшаяся с новой стороны. И раньше в ее взглядах мелькало что-то неоднозначное, но по какой-то причине ни Микаса, ни Армин не думали, что она, выросшая далеко от этих мест, испытывает какую-то неприязнь к островитянам. Не выдержав, Микаса уже открыла рот, чтобы поинтересоваться у девушки о причине ее поглядываний, как дверь с шумом раскрылась. В дверном проеме застыла невысокая молодая медсестра с листами бумаги в руках. — Все, чьи фамилии я сейчас назову, отправляются со мной в процедурный кабинет третьего этажа на переливание крови. Колфилд, Хоффман… Армин вытер салфеткой губы, уже готовый подняться на ноги вместе с Микасой, когда после тринадцатой фамилии медсестра опустила руку с листами и повела добровольцев к выходу. Арлерт озадаченно переглянулся с замершей Микасой. — Извините! А что насчет нас? Мы тоже подавались, — Армин поспешил к медсестре. Медсестра вздернула бровь и подняла листы обратно к глазам. — Фамилии. — Арлерт, Аккерман. Микаса поймала странный взгляд Фиаммы, вышедшей вслед за остальными названными из столовой. В столовой возобновились перешептывания, но теперь все смотрели только на них. Медсестра беззвучно шевелила губами, сканируя списки, и, наконец, вскинула взгляд. — Так ваши кандидатуры отклонил доктор Эгертон. Армин встретился округленными глазами с таким же удивленным взглядом подруги. — А на каком основании? — Микаса подошла ближе. — Та-ак, — медсестра пробежалась по их фамилиям на листе, — Арлерт не указал группу крови. А начет вас, — она подняла взгляд на Аккерман, — доктор сказал, что неизвестно, как лихорадка будет взаимодействовать с аккерманской кровью. — Прекрасно она будет взаимодействовать, аккерманская кровь — это все равно, что… — вовремя прикусив себе язык во избежание нечаянного упоминания титанов, Микаса осторожно оглянулась на смотрящих на нее добровольцев и умолкла. — Не я это решаю. Все вопросы и негодования оставьте доктору Эгертону. На ваше место, в любом случае, найдут других. Медсестра деловито хмыкнула и скрылась за дверью столовой. Стушевавшись, Микаса перекинулась взглядом с озадаченным Армином. По столовой вновь прокатился шепоток и возобновились прекращенные внезапным появлением медсестры разговоры. Сама не понимая отчего, Микаса ощутила волну негодования. Чертов врач даже не знает, катализатором каких событий он стал, и что для них значит эта возможность. — Ты доел? — напряженно спросила Микаса. Армин кивнул. — Идем. Взяв его под локоть, Микаса юркнула в коридор, уводя Армина к дверям подсобки подальше от любопытных ушей. Остановившись, она уложила обе ладони ему на плечи, серьезно вглядываясь в голубые глаза. — Ты указывал группу крови? -Да… — Армин неуверенно посмотрел в сторону. — Я был уверен, что указал. Мы же сдавали тест, когда поступали на службу сюда. Может… я просто подумал и забыл вписать? — Просто если вдруг ты передумал или вообще не хотел, — мягко начала Микаса, высматривая в его глазах намек на сомнения, — не нужно этого делать. Я потащила тебя и даже не… — Микаса, я хочу, — снимая ее руки с плеч и чуть сжав своими ладонями, твердо перебил Армин. — Хочу, это мое решение. Не знаю, как я мог забыть. Спал в последнее время маловато, рассеянный стал, наверное. — Ты не виноват, — она расправила плечи, кивая самой себе. — Я уверена, это все Эгертон. — Зачем ему это? — Не знаю, может, он тоже питает ненависть к островитянам. — Оу, — Армин сдвинул брови, задумчиво глядя в сторону. — Я об этом не думал. Хотя это и странно. — Надо пойти к нему и разобраться. Попросить, чтоб разъяснил. А если идиотом прикинется, то пойдем жаловаться. Скажем, что аккерманская кровь может быть очень важной для выборки, а ты вообще чистокровный эльдиец с острова, — глаза Армина, глядящие над головой Микасы, вдруг округлились, — и твоя кровь может помочь не меньше… — Что-то случилось, молодые люди? Микаса круто развернулась на прозвучавший над головой басовитый грудной голос, тут же встречаясь взглядом с выцветшими голубыми глазами из-под кустистых бровей. Рихтер вежливо улыбнулся. — Не имею привычки подслушивать, но ваше негодование было заметно с другого конца коридора. Микаса, впервые видя его так близко, оглядывала многочисленные шрамы со следами стежков на его лице. — Мы… Понимаете, мы подавались на переливание, — начал Армин, покосившись на Микасу, — и доктор Эгертон отказал нам практически без причины. Мы с Парадиза и, думаю, были бы так же важны для исследования, — от Микасы не укрылся блеснувший в глазах Рихтер огонек интереса. — Я не указал группу крови, сглупил, но готов заполнить еще один бланк, если только позволят. — А вы так сильно хотите помочь им? — с ухмылкой поинтересовался Рихтер. Армин приподнял брови. — Людям, которые еще недавно хотели сжить вас со свету? На лице Армина отразилась горечь и решимость. Он опустил глаза, глядя куда-то сквозь Рихтера. — Да, это было. Но если мы сейчас начнем копаться во всех грехах прошлого, то можем никогда из них не выбраться. Рихтер смерил их внимательным взглядом, что-то подмечая для себя. Наконец, кивнул. — Пусть так. Не беспокойтесь, я поговорю с Эгертоном. Вновь склонив голову в прощальном жесте, он развернулся и массивной широкоплечей фигурой удалился по коридору до ступеней второго этажа. — Так вот кто тут самый главный, даже идти никуда не пришлось, — рассмеялся Армин, выставляя ладонь, чтобы Микаса хлопнула ее своей. Аккерман чуть улыбнулась, ощущая странный осадок от общения с этим человеком. Словно что-то темное сидело у него внутри, и это явно был не просто опыт войны, отразившийся в выцветших глазах.

***

Утром, во время завтрака, еще сонных от двух часов сна после ночного дежурства Микасу и Армина забрала вчерашняя медсестра. Провела до процедурного кабинета на третьем этаже и оставила на попечение приятной пухлощекой женщины средних лет с пушистыми кудрявыми волосами. Та что-то напевала себе под нос, подготавливая шприцы и тонкие трубки для переливания. Открывшаяся входная дверь прервала ее мелодичное мурлыканье. Едва войдя в кабинет, Эгертон поставил две заполненные алой жидкостью пробирки. Микаса вздрогнула, когда Армин резко вскочил с места. — Господин Эгертон, я хотел пожать!.. Не обратив внимания, врач мгновенно скрылся за дверью и внушительно хлопнул ею. Армин недовольно поджал губы, садясь на место. — Как грубо. — Он у нас не очень разговорчивый, — состроив грустную мину, покачала головой медсестра. Подойдя к закатавшим рукава молодым людям она, ободряюще улыбнувшись и подмигнув, установила катетеры с подсоединенными к пробиркам трубками. — Так, ребятки, — регулируя ток крови, начала она, — после переливания могут проявиться симптомы лихорадки. Из-за аккерманской крови реакция организма может вообще не последовать, либо симптомы будут минимальны. Для вас, молодой человек, может также быть ослабленная симптоматика. В целом, наблюдаются жар, кашель, ломота и тошнота. При проявлении симптомов обращайтесь к лечащим врачам, они специально приставлены к палате для наблюдения. Все наблюдение займет три-четыре дня с начала инъекции, как при развитии лихорадки. На это время с вас сняты все обязанности по уходу за больными. Ухаживать будут за вами. — Утки менять? — хихикнул Армин. — Ну уж до этого, надеюсь, не дойдет, — покачала головой медсестра. — Все эти дни вам необходимо вести дневники с течением болезни. Все симптомы, даже незначительные, записывать туда. Любую необычную деталь, даже урчание в животе непривычно тональности. Если все пройдет удачно, через некоторое время вашу кровь на пробу перельют нескольким добровольцам из числа больных марлийцев и будут наблюдать за обратным течением болезни. По окончании процедуры, медсестра измерила давление и, неожиданно выдав мелкие цветастые леденцы «за храбрость», отправила в отдельную палату в конце коридора третьего этажа. — Ничего себе, — гоняя за щекой леденец, довольно протянул Армин, топая в выданной больничной пижаме по коридору до палаты. — Я б так каждый день сдавал. Микаса усмехнулась. Удивительно, куда завела их жизнь. Среди мрачного пропитанного гнилью, кровью и смертью госпиталя, в гуще горящих недоверием и ненавистью взглядов по-детски радовались выданным доброй медсестрой леденцам, неся в себе зараженную смертельным вирусом марлийскую кровь. Стоило переступить порог палаты, переговариваясь между собой и смеясь, как по коже холодом царапнул взгляд тут же отложившей дневник наблюдений Фиаммы. Микаса окинула беглым взглядом светлый вытянутый прямоугольник палаты на двадцать коек, семнадцать из которых уже были заняты и одна стояла разобранная, словно пациент только что покинул ее. Через единственное окно проникал тусклый из-за пыли на стекле солнечный свет. Микаса прошла к двум соседним койкам вместе с Армином и принялась расстилать постель. — Все-таки добились своего, — заметила Фиамма. Микаса вздрогнула от неожиданности, когда Армин резко кинул подушку на кровать и зло уставился на девушку. — У тебя какие-то проблемы? — У меня никаких. Это у вас какие-то проблемы, — в том же тоне ответила она, расправляя плечи. — Зачем вам, островитянам, в этом участвовать? Все же знают, что вы срать хотели с высокой колокольни на обеление эльдийской нации. Пока вы отсиживались в своих стенах, остальные сталкивались с травлей и дискриминацией. Вам столько лет было плевать, а сейчас приехали и забираете возможность у других, кому это действительно нужно, вернуть свое доброе имя! Микаса едва заметно округлила глаза, услышав подлинные мотивы детей богатых семейств из других стран. Все странные взгляды обрели смысл: островитяне снова казались угрозой для принятия обществом эльдийской нации. — По-твоему, это какое-то гребаное соревнование? — Армин грозно насупился, сделав пару шагов к ней под внимательным взглядом Вольфа. — Кто больше выслужится перед марлийцами и черт знает кем еще? Мне плевать на чье-либо одобрение. Люди умирают прямо сейчас, какими бы поганцами они ни были. Если можно помочь, то эту возможность необходимо использовать. И плевать, что к нам так и будут относиться как к дерьму, — Армин отвернулся, заканчивая разговор. Микаса мысленно восхитилась его воинственным выражением его лица, подобное которому она видела в последний раз год назад. Война кончилась, Дрожь прошла, но им все еще приходилось сражаться. — Так и будут, не сомневайся, — деловито подметила Фиамма, возвращая внимание на свой дневник. Армин прикрыл глаза, глубоко вдыхая, чтобы успокоиться. — Ваша политика в прошлом и этот островной Дьявол сделали все, чтобы эльдийцев и особенно вас воспринимали как опасность. Армин снова круто развернулся и подошел почти к самой кровати Фиаммы, удивленно поднявшей на него глаза. Вольф дернулся, приподнимаясь, но был остановлен предостерегающе поднятой ладонью Микасы, поспешившей за Армином. Раздувая ноздри, Арлерт процедил: — Его звали Эрен Йегер, — Микаса вздрогнула, уставивший на светлый затылок. Добровольцы в палате в ужасе округлили глаза, кто-то опасливо заозирался, вцепившись в одеяло, словно ожидали, что Дьявол явится в ту же секунду. — И он никакой не Дьявол, а человек, который хотел спасти свою родину от таких, как вы, считающих все и вся непохожее опасностью. Именно из-за этой непроходимой узколобости все и произошло! И, черт возьми, продолжает происходить, потому что люди ничему не учатся, — выплюнул он и устало вздохнул, сразу осунувшись, словно выпустил из себя терзавший давно ком обиды. Вернулся к кровати и начал раздраженно дергать одеяло, пытаясь вставить в пододеяльник, бурча себе под нос: — Дьявол, дьявол. Не появился никто, озираются сидят. Микаса напоследок, по старой привычке, окинула присутствующих в палате внимательным взглядом, отмечая малейшие намеки на опасность, и отошла к своей койке. За спиной раздался щелчок входной двери. Один из добровольцев, зевнув во весь рот, замер, оглядывая неожиданно хмурые и напуганные лица в звенящей тишине.

***

Микаса в очередной раз перевернулась на другой бок в попытке уснуть. Разлепила веки и уставилась на подрагивающую на стене полупрозрачную тень занавески, подсвеченной лунным светом. Сон никак не шел. Она не была уверена, считать ли это симптомом развивающейся лихорадки, или причина была в ином. Оглянувшись, скользнула взглядом по безмятежно спящим добровольцам, остановилась на расслабленном лице Армина. Во сне тот словно снова превратился в мечтательного мальчишку, которым всегда и был, словно не было всех сражений, ужаса прошлого года, словно не он яростно защищал честь островитян и лучшего друга еще днем. Микаса грустно усмехнулась и осторожно протянула руку. Поправила челку кончиками пальцев. Отчего-то прикосновение отдалось горечью. Всех друзей раскидало по сторонам, не осталось больше былой сплоченности разведорпуса, как и самого подобного подразделения. Только они с Армином чудом застряли вдвоем в этом лихорадочном бреду, прибившиеся друг к другу как щепки, отчаянно держащиеся вместе. Но однажды и ему придется снова уйти. Его ждет другая жизнь. Микаса тихо вздохнула и уставилась на кусочек ночного неба в окне. В Либерио звезд было в разы меньше, чем на Парадизе. Свет фонарей и вывесок в центре города заглушал природное сияние с неба, делая его тусклым и бесцветным. Да и у нее в последнее время все не находилось возможности просто замереть и любоваться чернильным куполом. Натянув ботинки, Микаса тихо прошла к стулу и взяла куртку, накинула ее поверх полосатой больничной пижамы. Дверь чуть заметно скрипнула, когда она, закусив губу, чтобы не издать лишних шорохов, выскользнула в прохладный коридор и спустилась по гулко звучащим под осторожными шагами ступеням вниз. Коридор первого этажа был темен. Приходилось двигаться практически наощупь, отзвуками слыша стоны и хрипы из отделения запущенных случаев. Микаса осторожно толкнула прикрытую входную дверь и вышла на крыльцо госпиталя. Кожи сразу коснулась душистая прохлада со сладковатым запахом сирени и влажной земли. Запрокинув голову, Микаса глубоко вдохнула свежий воздух, подставляя лицо ровному свечению серебристого диска луны. Приоткрыла глаза и обвела взглядом сероватые узоры кратеров, тускло мигающие маячки звезд. Когда-то давно звездные ночи были частью их каждодневной рутины на миссиях разведкорпуса. И каждую из них они ценили, понимая, что в любой момент эта ночь может стать последней. На фоне лунного диска мелькнула ночная птица. Микаса улыбнулась, случайно воскресив в памяти мамину легенду о боге луны Цукуёми и богине солнца Аматэрасу, обиженных друг на друга и вынужденных делить один небосвод, но никогда не сойтись на нем вместе. К запаху сирени примешалась терпкая гвоздика. Микаса повернула голову вбок, запоздало испугавшись, что не заметила еще одного любителя не спать ночами. На углу здания, снова спиной к ней, курил Эгертон. Прижавшись плечом с красной повязкой поверх черной кожи плаща к стене, чуть запрокинув голову, выпускал полупрозрачные облачка табачного дыма в ночной воздух. Так глубоко в своих мыслях, что даже не заметил скрип двери. Лунный свет серебристой дымкой ложился на темные волосы, делая их почти черными. Микаса резко отвернулась, поняв, что беззастенчиво пялится. Но что-то снова влекло взгляд, заставляло повернуть голову и, замерев, оглаживать взглядом ладную фигуру. Ничего необычного, успокаивала она себя, не отводя взгляда. Лишь врожденное человеческое желание разгадать тайну, ореолом который он был окутан с ног до головы, вздымая в мыслях ворох самых разных бредовых идей и эмоций. И все же было кое-что еще. Микаса до боли прикусила щеку, осторожно делая шаг за шагом, чтобы хоть немного приблизиться. Вдыхала запах гвоздики и табака и молила, лишь бы не обернулся и не разрушил так ладно ложившуюся иллюзию. Вот бы еще хоть пару мгновений, чтобы можно было представить, дать болезненным фантазиям стать материальными. Легкий ветер прошелестел в пушистой сирени, прячущей своей тенью Микасу. Слегка пошевелил пряди его волос. Она почти перестала дышать, сжимая ладони до боли от впившихся ногтей, жадно вглядываясь в оживший из крупиц памяти призрак. Он снова неслышно затянулся, прижег окурок о подошву ботинка, едва заметно повернув голову. Микаса только успела заметить отсутствие на переносице белого пятна маски, когда со всей дури припустила обратно к двери. Закрыла и прижалась к ней спиной, часто дыша ртом. Боялась быть замеченной или что милая сердцу иллюзия вдруг рассыпется, стоит ему обернуться. Рассыпется, когда она словно почти ухватила и ощутила пальцами ее бредовую реальность. Губ коснулась слабая улыбка. Обратно в палату вернулась так же бесшумно, как и уходила, осторожно притворив дверь, но Армин все равно вздрогнул и приоткрыл слипающиеся глаза. — Ты чего там? — шепнул. Микаса тихо прошла к кровати и юркнула под одеяло. — Подышать ходила, — грудь все еще тяжело вздымалась после побега с крыльца, что не укрылось от скептически покосившегося на нее Армина. — Эгертона видела. Опять дымил как паровоз. Сигареты у него такие… необычный запах, будто гвоздика. Один из добровольцев в углу палаты закашлялся сквозь сон. Армин долго посмотрел на нее и поджал расползающиеся в улыбке губы. Тоже лег на спину, подтягивая к подбородку одеяло и глядя в потолок. — Что? — недовольно шепнула Микаса. — И давно ты за ним следишь? — Я не слежу. Мы работаем в одном госпитале, тут сложно вообще не пересекаться, — холодно ответила Микаса, надеясь, что жар на щеках не проступил слишком ярко. — Ну да. Только почему-то я не знаю, как пахнут его сигареты. — Я уже жалею, что сказала, — Микаса завернулась в одеяло и отвернулась от друга, чтобы не слышать его смешливых похрюкиваний в одеяло. — Да ладно. Ну подумаешь — понравился. — Фу, Армин, — обернувшись через плечо с чувством прошипела. — Я даже лица его не видела. — Ну по рассказам, просто красавчик, — Армин закатил глаза. Из другого угла донеслось шипение проснувшегося добровольца. — Да все, все. Несколько минут в возобновившейся тишине снова были слышны сонные голоса ночных птиц и шепот сиреневых веток. Микаса задумчиво водила пальцем по складкам простыни, еще больше гоня от себя сон ненужными мыслями. — Микаса, — снова шепнула полутьма голосом Армина. — Что? — У тебя что-нибудь появилось? Симптомы какие-нибудь? Микаса замерла, прислушиваясь к организму. Все остальные добровольцы в палате наблюдений испытывали перечисленные медсестрой симптомы: кто-то закашливался, у многих поднялась температура, кого-то тошнило, у всех была тяжелая головная боль и сильная ломота в теле. Типичные симптомы гриппозной инфекции, как и предупреждали. Микаса же отметила, что за весь день ее самочувствие не менялось. Они с Армином, будто назло остальным, выглядели вполне здоровыми и бодрыми и явно раздражали своими разговорами. — Вроде нет. Только головокружение иногда. — Понятно, — Армин снова помолчал, явно задумчиво сверля потолок взглядом. Микаса обернулась, застав его ровно за этим занятием. — У меня ничего из описанного медсестрой. Только какое-то ощущение, будто… Не знаю, как описать, — Армин снизил голос до едва слышного шепота. — Как будто я только что выбрался из титана. Тело ломит, но словно у меня внутри какая-то распирающая сила. — Может, еще рано, — с сомнением протянула Микаса, укладываясь обратно. — Подождем.

***

Спустя четыре дня наблюдения за группой добровольцев завершились. Как и предполагали доктора, эльдийская кровь смогла достаточно быстро уничтожить вирус, и все испытуемые отделались симптомами гриппозной инфекции. По анализам, сделали выводы, что лихорадка полностью исчезает из организма зараженного чистокровного или полукровного эльдийца через трое суток. Анализы Микасы и Армина не показали наличие вируса уже на вторые сутки, при первом тесте. Не проявились и возможные симптомы, что озадачило врачей-наблюдателей. Объявив результаты эксперимента успешными, Рихтер, снова стоя на ступенях госпиталя, объявил вторую стадию, подразумевавшую переливание крови эльдийцев отобранным марлийцам, уже подхватившим лихорадку. Таковых в короткие сроки набралось только восемь, одна половина из которых желала пожертвовать чистотой крови ради спасения человечества и другая — лояльные к эльдийцам марлийцы, приветствующие сотрудничество. После объявления Дорис рассказала, что подобной лояльностью отличаются прежде всего жители тех районов города и страны, которые были свидетелями спасения их родины от полного уничтожения Дрожью Земли, либо же изначально не питали столь лютой ненависти к эльдийской нации. Реабилитация марлийцев заняла больше времени. За динамикой заболевания неустанно следили медсестры и врачи, отмечая малейшие изменения в течение болезни. Примерно за неделю мучавшие больных симптомы гриппа отступили. У более тяжелых случаев через десять дней начали исчезать проступившие кровавые язвы, еще не успевшие лопнуть. Заболевание полностью отступило через две недели с момента введения крови. Неудачным оказался только один реципиент, боровшийся с заболеванием уже полгода. Лихорадка успела основательно задеть жизненно важные органы, и, несмотря на исчезновение вируса из крови, мужчине оставалось только доживать свои последние дни с пораженным изнутри телом, непригодным для жизни. Тем не менее, Рихтер посчитал результаты переливания успешными, особо отметив для публики, что были произведены исследования и никаких дополнительных примесей в крови выздоровевших марлийцев обнаружено не было, тонко намекая на загрязненную титанической силой кровь эльдийцев. В тот вечер пировали прямо в столовой. Дорис распорядилась прикатить для добровольцев и персонала пару бочек хорошего марлийского сидра. Даже Фиамма и Вольф смотрели менее злобно, обрадованные первыми успехами за год с начала кампании Эгертона. Его самого, как и Рихтера, нигде не было, как ни старался Армин, будучи чуть навеселе, разыскать их, чтобы пожать руки в знак уважения. Дорис утешила, что «мальчики» уехали в столицу презентовать результаты исследования и скоро обязательно вернутся. Однако раньше них вернулась реальность, оборвавшая краткие мгновения радости от прогресса в лечении. Теперь на плечи добровольцев и медсестер, помимо ухода за больными, легла задача донести до них, что единственный вариант излечения — это переливание эльдийской крови. Несмотря на четко прописанные методички по разъяснению важности данной процедуры и красноречивость многих добровольцев, пациенты восприняли информацию без восторга. Те, в ком еще оставались силы разговаривать и двигаться, сносили прикроватные тумбочки, вырывали трубки капельниц и проклинали весь эльдийских род, пытающийся поработить их. Буйство пациентов передавалось и тем, кто едва мог шевелиться, заставляя их болезненно стенать и отказываться от еды в бессильном протесте против новых методов лечения. Для убеждения пациентов даже пригласили нескольких членов коллегии из столицы во главе с главврачом Сомерсетом, которого Армин и Микаса впервые увидели своими глазами. Тощий долговязый мужчина лет шестидесяти на вид, правда, больше навредил, чем помог, уверив воинственно настроенных марлийцев, что в случае отказа пациентов от переливания доктора обязательно найдут другое решение проблемы. Совместными усилиями добровольцев, медсестер и врачей, разъяснивших, что вводимый объем крови никоим образом не повлияет на организм и призван бороться исключительно с лихорадкой, удалось убедить лишь пятнадцать пациентов из отделения длительной терапии. Остальные продолжали буянить и едва позволяли обработать свои язвы и дать медикаменты. Пациентов детского отделения, по негласному велению Рихтера, предполагалось лечить переливанием без согласования с родителями, однако и среди детей нашлись те, постарше, кто устраивал истерики, не желая иметь ничего общего с грязной эльдийской кровью. Один из мальчиков в истерическом припадке расцарапал лицо и руки Вольфа, когда тот пытался сделать ему укол успокоительного. Никто не решался начать лечение в подобной нестабильной обстановке, и процесс стопорился снова, лишая многих стремительно слабеющих пациентов возможности на излечение. Критической точки ситуация достигла через пару недель. После очередной смены, наполненной злобными взглядами и тяжелым сопением больных, принимающих помощь готовящихся их поработить эльдийцев сквозь стиснутые зубы, прохладная июльская ночь стала благословением. Армин и Микаса решили отметить подошедший к концу второй месяц работы в госпитале прогулкой по городу и мороженым в одном из парковых кафе. Дошли до порта, чтобы посмотреть на закат у моря, всю дорогу вспоминая, как впервые выбрались за стены и увидели бесконечную водную гладь до самого горизонта. Вернулись за полночь, когда начал накрапывать мелкий дождь, усиливший запах петрикора в воздухе. Распрощавшись с Армином, Микаса едва нашла в себе силы переодеться перед сном, разомлевшая от усталости и темноты женского блока. Однако уже лежа на матрасе никак не могла уснуть, вглядываясь в быстро бегущие по низкому небу кучные облака, то и дело закрывавшие мутный полукруг луны. Тихое сопение девушек по сторонам никак не могло успокоить отчего-то неспокойное сердце. Через какое-то время организм взял свое, и дрожащие веки то и дело начали слипаться, размывая заключенное в рамку окна пасмурное небо. Находясь уже на грани сна, Микаса уловила стремительно мелькнувшую за окном тень, а за ней — глухой стук. Проморгавшись, присела на матрасе, потирая глаза, и оглянулась на все также затянутое тучами пасмурное небо в окне. Показалось? Откуда-то сверху донесся леденящий душу пронзительный крик. Микаса в ужасе вздрогнула. Несколько девушек рывком сели на постели, переглядываясь друг с другом. Микаса поймала озадаченный взгляд проснувшейся Фиаммы и вскочила на ноги вместе с ней, когда крик повторился снова, а за дверью донеслись шумы и топот. Едва натянув ботинки, выбежали под общий тревожный гомон из своего блока, встречая уже бегущих к выходу парней из мужского. Микаса едва разглядела в толпе мелькнувшую макушку Армина. Дверь на улицу была распахнута, доносился шум измороси, рыдания и сбивчивые объяснения дрожащих женских голосов. Оказавшись со всеми на улице, Микаса недоуменно смотрела на плохо различимые в темноте заплаканные лица медсестер и перекошенные ужасом лица добровольцев, глядящих на землю. Сделав шаг ближе, Микаса замерла. Озноб холодом пробрал все тело. В едва различимой, тускло поблескивающей луже крови лежал бледный как полотно Якоб с разбитой головой и струйкой крови из потресканных губ. Рядом, держа его в объятьях, лежала его мать с остекленевшими глазами и безмятежной полуулыбкой на губах. Микаса пошатнулась, сглатывая ком тошноты. Кто-то притиснулся рядом и обхватил ладонь. Она перевела невидящий взгляд на позеленевшего Армина, в шоке глядящего на место трагедии. — …она была такая спокойная в последнюю неделю, шутила, — задыхаясь от слез и заламывая руки, объясняла медсестра другим сотрудницам и подавшей ей платок Дорис. — Впервые так спокойно принимала лечение и к сыну не бегала. М-мы… мы думали, что она успокоилась. Я-я… — она громко всхлипнула, вздрогнув плечами, и зашлась в рыданиях. Женщины успокаивающе поглаживали ее по спине. — Я виновата. Я дежурила, уснула всего на пять минут, а когда проснулась, она уже открывала окно с Якобом на… на руках. Я не успела, — шепот последних слов утонул в надрывных рыданиях, заглушенных прижатым к лицу платком. Микаса ощутила мелкую тревожную дрожь в коленях при взгляде на закатившиеся глаза мальчика, которому еще не так давно читала сказку про лиса и обещала рассказать, как он обманул смерть. Мать сжимала его крепко, словно самое дорогое в своей оборвавшейся жизни. Самое дорогое, что никогда бы не позволила осквернить грязной крови. Лучше смерть. Армин нервно сжимал ее пальцы, явно борясь с тошнотой, но в какой-то момент все же не выдержал и отбежал к урне. Почти все время до рассвета добровольцы потратили на уборку тел и кровавой лужи на ступенях. Они видели смерти людей при многочисленных столкновениях с титанами, на войне, в госпитале, но событие прошлой ночи ощущалось иначе. Было мирное время. Пусть заболевшая, но за шаг от спасения и продолжения жизни со своим сыном та женщина выбрала смерть. Прокручивая в памяти безмятежную улыбку на бескровных губах окоченевшего трупа, Микаса с другой девушкой оттирала щеткой кровь со ступеней. Замерла, ощутив на коже блеснувший на востоке луч восходящего солнца, разрезавший пасмурную тьму. Над руинами занималось хрупкое рассветное солнце, а в ноздри продолжал отчетливо бить металлический запах крови. Через несколько дней из столицы пришли новости: доктор Рихтер был назначен новой главой комиссии по лечению лихорадки после безвременной кончины заболевшего Сомерсета.

***

День спустя всех собрали в столовой перед началом смены. Сидя среди озадаченных добровольцев и такого же удивленного персонала, Микаса увидела входящую в двери Дорис. Без привычного макияжа, осунувшаяся с опухшими от недавних слез глазами, она оглядела собравшихся непонятным взглядом. Микаса долго не могла понять, что за эмоция прочно впиталась в ее лицо, лишь потом осознав — непонимание и шок. Дорис прокашлялась и помахала рукой, привлекая внимание собравшихся. — Я не буду долго мариновать вас… В общем, пришел доклад от господина Эгертона и Рихтера по поводу лихорадки Рэнсома и официальное распоряжение. Перескажу кратко, — она глубоко вдохнула и дрожащими руками подняла листок к глазам, быстро пробегая по строкам. — В общем, официальная причина возникновения лихорадки — некая доисторическая бактерия, название не прочитаю, не пойму, живущая в водной среде. По заключению коллегии, в древности она населяла воды тех земель, где жили первые эльдийцы. Они переболели подобной лихорадкой еще в древности, и выжившие развили иммунитет. Те земли давно канули в воду, а вместе с ними и эта зараза, — Дорис снова глубоко вдохнула, переворачивая лист. Микаса сдвинула брови и поймала такой же удивленный взгляд Армина. — В связи с Дрожью Земли в прошлом году данная бактерия вновь поднялась на поверхность воды и начала активно размножаться рядом с водами Марли. Таким образом, официальный очаг — вода. Микаса вздрогнула, сжав ладонью ткань комбинезона. Армин округлившимися глазами покосился на подругу. — Таким образом, — продолжала Дорис, — на данный момент коллегией по лечению лихорадки одобрено только одно решение: лечение с помощью переливания эльдийской крови. Переливание начинаем группами по четыре человека с сегодняшнего дня. Но это еще не все, — с нервной улыбкой продолжила Дорис. По рядам добровольцев прокатился шепоток. — Согласно официальному распоряжению господина Ренара Эгертона, одобренному господином председателем коллегии Кейном Рихтером, с этого дня запрещается оказывать любую медицинскую помощь тем, кто отказывается от лечения переливанием. Прекращаем давать медикаменты, делать уколы, обрабатывать язвы. Разрешено разве что кормить. Микаса округлила глаза. Добровольцы зашумели, переглядываясь и уже в голос обсуждая новые зверские методы врача. В усиливающемся гомоне бледная как простыня Дорис поспешила добавить: — Данное распоряжение не касается несовершеннолетних сирот и детей болеющих родителей. Им проводим переливание и оказываем медицинскую помощь в полном размере. Если родители, находясь во вменяемом состоянии, пишут официальный отказ от помощи, ребенку не делают переливание, но оказывают поддерживающую терапию. — А что будет с отказниками? — вскочил с места Густав. Дорис тяжело вздохнула. — Отказников переводим в отделение первого этажа. «К запущенным», — пронеслось в голове, тут же расцветая удушливым запахом крови и гнили умирающих тел. После собрания все добровольцы хлынули в коридор и спальные блоки, чтобы поделиться соображениями об услышанном. Молча проходя с Армином к выходу на улицу, Микаса слышала обрывки разные мнений и идей, ужаса и одобрения, но неизменным оставалось одно — одинаково бледные шокированные лица добровольцев, вынужденных отныне игнорировать просьбы о помощи. Даже Дорис, непривычно сидевшая на вечно пустующем месте за своей стойкой, покачивала головой, глядя куда-то сквозь стены госпиталя. — Что ж он творит, — Армин с тяжелым вздохом сел на лавку перед зданием, вцепляясь в волосы. Микаса, неуверенно сжимая пальцами ткань комбинезона на бедре, оглядывала оживленную площадь, залитую холодным солнечным светом. Люди продолжали сновать из стороны в сторону, занятые своими заботами, погруженные в свои мысли, словно не замечая гнетущего одним своим видом пристанища полумертвых. — Не знаю, — почти шепотом отозвалась. — Если делать, как он говорит, то не пройдет и месяца — госпиталь потонет в трупах. В мыслях расцвели образы пепельнокожих истощенных тел с выпученными красными глазами и россыпью кровавых язв по всему измученному телу. Отчаянно хрипящие и хватающие пустоту своими костлявыми пальцами, дрожащие, изломанные. Им придется грузить их тачками и кучей свозить на кладбище? Микаса тряхнула головой и присела рядом с Армином. — Это наверняка из-за матери Якоба. Решил действовать бескомпромиссно. — Да даже если и так, это неправильно. И что это был за бред про бактерию? — Армин, словно справившись с эмоцией ужаса, направил на нее скептический взгляд. — Я о таком впервые слышу, хотя книг по истории много читал. Это похоже на то, что ты говорила мне про… — он оглянулся, — про Пути. Только твоя версия выглядит теперь даже правдоподобнее. — Может, выдумал? — неуверенно предположила Микаса. Армин задумался, но покачал головой. — Он врач, на кой ему выдумывать? Это же подсудное дело. — А кто проверит… — хмыкнула она и пнула камешек носком ботинка. На лице Армина отразилась новая волна замешательства. Затем брови снова взлетели вверх над округлившимися глазами. — Ну конечно… — Что? Он встал, нервно потирая ладони о бедра и водя заблестевшими глазами по земле. — Никто не проверит. Никто не может подтвердить или опровергнуть его слова. Исторические сведения об Эльдии были только на Парадизе и Марли, но последняя сейчас полуразрушена вместе с многими библиотеками, а к нам никто не поедет, — Армин вскинул на нее пораженный догадкой взгляд. — Он и правда мог это выдумать. — Но зачем? — все еще не разделяя восторга Армина, Микаса свела брови. Арлерт поглядел в сторону, задумчиво прижав ладонь к губам. — Может… Может, разгадку он все-таки нашел, но понял, что она поставит под угрозу эльдийцев. Может, он пытается выгородить нас. Микаса замерла, вглядываясь в нервную улыбку на лице друга. Тот потер ладонью заднюю сторону шеи. — Это начинает очень странно выглядеть, — помедлив, упал обратно на лавку, уставляя локти в разведенные колени. — И все равно не понимаю, зачем надо было мучить тех людей целый год терапией, чтобы сейчас просто выкинуть большую часть из них как мусор. Еще и среди запущенных случаев. Мрак… — он уронил голову, тяжело выдохнув. — Может, — тихим голосом начала Микаса, вспоминая все свои столкновения с яростными марлийцами среди пациентов, — он на это и рассчитывает. Хочет напугать посильнее. Армин поднял голову, встречаясь с Микасой взглядом. — Вспомни тех, кто поливал нас дерьмом. Они скалились, но большая часть понимала, что без помощи может умереть, и позволяли помочь себе. Может быть, увидев, что произойдет с ними без лечения вовсе, он надеется, многие испугаются такой жуткой смерти и согласятся на переливание. Армин задумчиво посмотрел сквозь нее. — Но пока до них дойдет, умрет очень много. Глядя на свои руки, Микаса кивнула, сглотнув. — И он это понимает, — Армин вглядывался куда-то вперед, сквозь угол здания и отцветшее дерево сирени. Вдруг передёрнул плечами, усмехнувшись. — Я как-то книжку читал на корабле. Про убийц всяких, маньяков и подражателей. Там было написано, что у серийников всегда есть свой особый почерк. Микаса ошалело обернулась на него. — Чего? Армин покачал головой, махнув рукой, и поднялся. — Идем, пора на смену.

***

После пересмотра плана лечения, многие добровольцы, не сдающие кровь в текущий день, помогали с проведением переливания и подготовкой отделения первого этажа для перемещения отказников. Сначала отмывали кровь и гной на полу, борясь с тошнотой от запаха выделений и тел бездомных; затем обновляли матрасы и постельное белье; затем транспортировка больных из отделения длительной терапии. Перевести решили пока только тех, кто мог передвигаться на своих ногах. Лежачих решили не трогать, чтобы не травмировать и дать им возможность решиться на переливание в более спокойной обстановке. В тот же день произвели первую серию переливаний согласившимся и оставили под наблюдением медсестер, по одной на пациента. В первый день никто из переведенных на первый этаж пациентов не изменил своего решения, не проронив ни слова при кормежке, лишь одаривая красноречивыми взглядами. Родители нескольких детей явились в госпиталь на второй день и, подписав отказ от лечения, забрали детей домой, проклиная госпиталь на чем свет стоит и уверяя, что смогут найти лечение у других врачей. Дорис только печально смотрела вслед ослабевшим детям с ранами от лопнувших язв. На третий день Микаса и Армин в числе других добровольцев сдали свою кровь для лечения следующей партии больных, число которых пока не сильно увеличивалось. Днем умерло несколько бездомных в отделении первого этажа. Спустя три месяца мучений и без того слабый организм не выдержал, изжив самого себя, и больные, вывернувшись кровавой рвотой, испустили дух. По рассказам добровольцев, убиравшихся в палате и выносивших трупы, отказники изо всех сил избегали смотреть в сторону умерших. Вечером третьего дня начались первые болезненные стоны. Действие последних выданных медикаментов закончилось, жар поднимался, разогревая кровавые нарывы, вскоре лопавшиеся кровью и гноем. За ужином почти все добровольцы разом потеряли аппетит и рылись в тарелках, стараясь не глядеть друг на друга. После смены Микаса с большим усердием намылась в душе, пытаясь смыть с себя воспоминания прошедшего дня, наполненного криками боли. Словно снова стала новичком, который впервые столкнулся с реальностью госпитальной рутины. Ночь выдалась ясная и безлунная. На удивление прохладная для первый половины августа. Вдыхая гуляющий по женскому блоку свежий воздух с примесью каких-то цветов, Микаса жмурилась и зажимала уши подушкой, постоянно слыша доносящийся из коридора слабый стон. Голос человека уже успел охрипнуть и звучал скорее, как жалкое шипение, но отчего-то она все еще могла его слышать не в силах уснуть. На обратной стороне век расцветали яркими пятнами перебитые в боях с титанами товарищи по разведкорпусу, окровавленные, поломанные, но еще дышащие. Стонущие от невыносимой боли и ужаса. Зеленый плащ и крылья свободы пропитывались черной кровью насквозь под звуки предсмертных хрипов и просьб убить. Микаса рывком села, надавливая ладонями на повлажневшие глаза. «Молчи. Прошу тебя, молчи.» В повисшей на несколько секунд тишине снова хрипло раздался стон. Микаса выругалась сквозь зубы и, осторожно надев ботинки, выскользнула за дверь. Освещения в темном коридоре снова не доставало, но, прищурившись, Микаса разглядела вновь пустующую стойку Дорис и тихо нырнула за дверь подсобки, чтобы вытащить шприц и пару ампул с жаропонижающим и обезболивающим. Незаметной тенью скользнула по коридору до двери отделения и, оглядевшись, прошла внутрь, тут же замирая с прижатой к носу и рту ладонь. Глаза едва не вывалились из орбит от удушливой смеси запахов. Подавив тошноту, оглядела полутемное отделение, слабо освещенное из пары выходящих на площадь окон. Стон раздался примерно в трех метрах от входа, справа. Не отнимая ладонь от лица, Микаса быстро прошла к койке, где изгибалась от боли жмурящая глаза женщина, покрытая запекшейся кровью от вскрывшихся язв. Голос настолько охрип, что не был похож на женский вовсе. Переведя дыхание, Микаса дрожащими руками включила настольную лампу, направляя свет пониже, чтобы никого не разбудить. Женщина приоткрыла слезящиеся красные глаза, скользнув едва осмысленным взглядом по лицу Микасы. Чертыхаясь, дрожащими пальцами сняла обертку со шприца и, вставив в ампулу, набрала лекарство. Женщина не сопротивлялась, лишь слабо вздохнув, когда игла проткнула сухую как пергамент кожу. Обезболивающее вводила уже ощущая себя чуть спокойнее. Женщина перестала выгибать впалую грудь колесом и затихла на койке, изможденно прикрыв глаза. Микаса облегченно выдохнула, глядя на ее осунувшееся худое лицо и разметавшиеся всклоченные волосы. — Всех не спасти, госпожа Аккерман. Низкий голос бархатом прошелся по позвоночнику, заставив крупно вздрогнуть. Микаса обернулась, вцепилась ошалевшим взглядом в прямоугольник дверного проема, где замерла высокая тень. Явно смотрящие на нее глаза тускло мелькнули в темноте, прежде чем Эгертон, помедлив, исчез, оставляя после себя только удаляющийся звук шагов и оглушительно стучащее сердце Микасы.

***

В субботу вечером очередная смена закончилась чуть раньше обычного, и многие добровольцы поспешили рассеяться по городу, наслаждаясь теплым августовским солнцем и свежим бризом с моря. В женском блоке помимо Микасы осталось только трое девушек, две из которых отсыпались после ночного дежурства, а третья, не из общительных, увлеченно вчитывалась в книжку, с хрустом покусывая яблоко. Армин ушел на почту отправить письмо Энни, прибывшей вместе с Пик и Жаном в земли Западной нации с миротворческой миссией. Микаса не пошла с ним, сославшись на плохое самочувствие. На самом деле не хотелось напрягать Армина своим задумчивым нервным видом. В памяти накрепко застрял случайно услышанный днем разговор двух медсестер, шептавшихся за ширмой процедурного кабинета, куда она была направлена за хранившейся кровью для десятерых пациентов отделения запущенных случаев, резко переменивших свое мнение. «Это совсем какое-то безумие, — возмущенным шепотом говорил один голос. — Лечить одних и наплевать на других. При Сомерсете такого не было. А как этого Рихтера главой поставили — все, у Эгертона развязались руки. Делай, что хочешь». «Ну не знаю, — неуверенным полушепотом отвечал другой голос. — Безумие безумием, но сама посуди: чего зря тратить лекарства на тех, кто заведомо выбрал умереть?» «Ну так значит, надо искать другое решение! — чуть взвился голос вверх, а что тут же получил тихое шиканье от собеседницы. — Я тебе говорю, тут что-то нечисто. Не мог Сомерсет за две недели взять и угаснуть». «Ну он же чистый марлиец, таких болезнь не щадит». «И сразу же Рихтера сделали главой, и сразу же Эгертон начал творить черт знает что?» «Ну так Рихтера же назначили, а не его. Он известный в Либерио врач. Да и все знают, что бывший военный, так что методы у него…» «Они с ним заодно, — уверял первый голос. — Эгертона никогда бы не сделали главой коллегии». «Почему?» «А ему никто не доверяет, — доверительно шепнул голос, и что-то в его тоне заставило липкую сеть мурашек расползтись по коже. — Не трогают только потому, что он откуда-то знает больше других о лихорадке. Якобы на его родине такое уже было». «А откуда он?» «Якобы эльдиец из ближневосточного, — скептически протянул голос. — Сама подумай: какое к нему может быть доверие? Он появился год назад черт знает откуда. Никто о нем не слышал и вот тебе на…» Микаса устало сжала переносицу, нервно поводя плечами. Остаток разговора она так и не услышала: слишком сильно сжала пробирку в пальцах и обнаружила себя, когда та лопнула. Шумно выдохнув, она прилегла на бок, снова опуская глаза на почти дочитанную книгу про лиса, но строчки никак не хотели обретать осмысленность, скача нервными буквами и собираясь в застрявшее в голове «год назад». Обещала же не тешить себя глупыми идеями. И вот опять. Микаса раздраженно стиснула зубы, кинув косой взгляд на робко посмотревшую на нее девушку-добровольца. Той наверняка было любопытно, какая же книга так разозлила Микасу. Аккерман потерла холодными ладонями лицо, прогоняя остатки липких навязчивых мыслей из головы, и перевернула страницу. В расширенном издании, которое она купила тогда на развале у Армина, была дополнительная информация об истории написания романа и его значении в мировой литературе. Бегущий по строкам взгляд замер на справке об этимологии имени. Микаса сглотнула, поудобнее перехватив книжку и беззвучно прочитала: «…Рейнеке-лис — лишь современная форма имени героя, до нас также дошла более древняя форма — Ренар, значение которого восходит к древним языкам, где «рен» -«король», «ар (т)» — жёсткий, закалённый, выносливый. Т. е. закалённый непогодой, непобедимый король. В оригинальном языке также остался фразеологизм «savoir de renart» — быть мастером обмана, что отсылает к природе главного героя». Микаса задохнулась обжегшим внутренности выдохом, поднимая невидящий взгляд округлившихся глаз. Почти перестала дышать. Изображение женского блока размывалось от застлавших глаза слез. Кожу сдавили ледяные иглы мурашек. Она боялась пошевелиться, невидяще глядя перед собой. Воздух шумно выходил короткими частыми выдохами сквозь пересохшие губы. Она словно неслась спиной вниз в разверзшуюся зияющей пастью пропасть, не в силах совладать с вмиг окоченевшим телом. За шумом крови в ушах не расслышала обеспокоенного голоса девушки-добровольца, не ощутила тронувшей за плечо руки. «Это не можешь быть ты. Так не бывает». Но вопреки стучавшим в ушах увещеваниям, яркими образами расцветали воспоминания. Разгадка была всегда рядом. Намеков было достаточно. А она слишком боялась посмотреть правде в глаза, зная, что не выдержит этого. Все это время Он был рядом. Она прикрыла глаза, позволяя слезам стечь на щеки. На обратно стороне век фантазия искусно дорисовывала эпизод, которого никогда не было. Его широкая спина, скрытая черной кожей плаща. Ветер, слегка треплющий посеребренные луной темно-каштановые пряди. Сделав последнюю затяжку, он, наконец, оборачивается. И она летит в пропасть, когда темная зелень глаз из-под полога ресниц останавливается на ней. И все его глядит на нее в немом приветствии: его хмуро сдвинутые брови, его высокие скулы и острый овал лица, его прямой нос, его невыраженная горечь в опущенных уголках губ. Непобедимый король. Мастер обмана.

Hunting you I can smell you — alive Your heart pounding in my head

Watching me wanting me I can feel you pull me down Fearing you loving you I won't let you pull me down — «Haunted» — Evanescence