Здесь лапы у елей дрожат на весу

By the mountain I feel nothing For in my own heart Every tree is broken. The first tree will not blossom, The second will not grow, And the third is almost fallen, Since you betrayed me so...

- "The Mountain" - PJ Harvey.

Апрель — май, 854-го года. Извилистые переплетения черных ветвей кружевом опоясывали окружность чистого голубого неба. По далекому лазурному панно неслышно пронеслась черной тенью быстрая птица, словно вырвавшаяся из плена ветвей. Микаса плавно развела руки, ощущая обволакивающую все тело невесомость. Толща воды мягко покачивала обнаженное тело, охлаждая искрящимся голубым свечением, смывая засохшие кровавые разводы на белой коже. Небесное панно в ажурной рамке черных ветвей закружилось, когда Микаса руками чуть изменила траекторию движения тела, по-прежнему лежа на спине в лесном озере. Прикрытая тонким хлопком топа грудь высоко поднялась от глубокого вдоха и размеренно опустилась от медленного выдоха. В ноздри ударил отчетливый запах тины и травы с далеким сладковатым привкусом полевых цветов. Пальцы заведенной за голову руки коснулись отросших по плечи волос, влажно извивающихся в воде подобно черным водорослям. Микаса прикрыла глаза, вслушиваясь в робкие звуки лесной чащи. Звонкие далекие голоса птиц доносились со слабыми порывами ветра, тихо шептали зазеленевшие кроны и прибрежный тростник, переплетаясь сухими стеблями. Что-то с робким бульканьем упало в воду, послав по водной глади плавно расходящиеся круги. Казалось, она за всю жизнь не давала себе возможности замедлиться как сейчас. Выйдя из озера, Микаса стерла мокрой ладонью кровавые «веснушки» с лица после разделывания тетеревов и глухарей, пойманных накануне. Провела ладонями по волосам, чуть зачесывая назад и ощущая налипшую на них траву. Взгляд упал на собственное нечеткое отражение в водной глади. Хмыкнув, плеснула по воде рукой, посылая рябь по озеру. Лениво натянула легкий старый сарафан матери, тут же облепивший невысохшую кожу. Машинально коснулась шеи, чтобы поправить шарф, но руки поймали только воздух. Забыла, что во время недавней охоты на птиц в ливень он зацепился за ветку и, перетянув шею, едва не удушил, но вовремя порвался. «Все же не настолько крепкий», — мысленно хмыкнула, пройдясь ладонью по слегка саднящему горлу. Пасшийся на опушке Жан, заслышав свист хозяйки, помчался к озеру. Микаса похлопала коня по крутым бокам и ловко взобралась на спину, натягивая поводья.

***

Микаса сдула выбившуюся прядь с лица, чуть разгибаясь и утирая взмокший лоб рукой в перчатке, измазанной землей. Отложила тяпку, которой рыхлила землю вокруг зеленеющих всходов тыкв и капусты, и снова взялась за лейку с раствором воды и навоза. Застывшее в зените апрельское солнце уже начало припекать и горячило обнаженную кожу предплечий и лица. Услышав приближающиеся голоса и шорох шагов по песку и гравию тропы, снова разогнулась, приставляя ладонь ребром ко лбу и щурясь. Постепенно из-за поросшего зеленью и цветами холма показались три фигуры: резво скачущая и громко смеющаяся Габи с небольшим букетом синих колокольчиков и желтого рапса; хромающий на одну ногу Леви, опирающийся с одной стороны на деревянный костыль, и на руку подросшего Фалько с другой. Губ коснулась слабая усмешка от вида этой процессии. — Чай поставьте, — кивнув на хижину, вместо приветствия скомандовал Леви детям. — И вам доброго здоровья, капитан, — с сарказмом протянула Микаса. — Здравствуйте, госпожа Микаса! — чуть ли не в один голос крикнули пронесшиеся мимо нее дети, успев уважительно склонить головы. Она кивнула в ответ, наблюдая за ковыляющим до нее Леви. — Да вы чемпион, теперь титанам точно не убежать, — сложив руки на груди, закивала она. — Заткнись, Аккерман, — закатил глаза. — Микаса! — она обернулась на голос Габи. — А куда цветы поставить? Вздохнув, отставила лейку с удобрением и прошла к хижине, держа под руку капитана. — От меня дерьмом пованивает, надеюсь, переживете, — доверительно сообщила она, чуть склонившись. — Определенно. В мужских казармах аромат был не лучше. Спустя полчаса расположились на лавке за столом перед хижиной. От теплого чайника шел едва заметный пар со сладковатым ароматом медуницы, душистого красного клевера и ноткой мяты. Микаса, на правах хозяйки, разлила чай сначала капитану, затем себе и подвинула к нему блюдце с полевым медом. Леви благодарно кивнул и привычным жестом обхватил чашку сверху, делая первый глоток и прикрывая глаза. — Недурно. Микаса хмыкнула, не отрывая взгляда от возящихся в ее огороде детей. Габи, сдувая назойливые пряди с лица, увлеченно, хоть и не совсем правильно, работала тяпкой. Фалько что-то рассказывал о домашнем огороде своей мамы, морща нос от аромата содержимого лейки в своих руках. — Эй, нормально рыхли давай, нам этим тоже питаться, — наказал Леви, когда Габи некстати отвлеклась. Микаса усмехнулась и покачала головой. — Ничего, городским отпрыскам полезно поработать в земле. Микаса отпила сладковатый чай из своей чашки. Леви с детьми приехали больше недели назад и возвратили в ее жизнь своеобразный ритуал чаепития, перенеся место действия в хижину Микасы. Леви проходил при их помощи по пять километров, расхаживая больную ногу с вживленным штырем. Ходил медленно, но упорства ему было не занимать. Микаса, в свою очередь, заходила к нему после работы на рынке, чтобы вколоть лекарства и обезболивающее в тощий капитанский зад, с тяжким сердцем доверенный ей. Подставив лицо легким порывам свежего ветра, Микаса прикрыла глаза, глубоко вдыхая аромат луговых цветов откуда-то издалека. Приоткрыла один глаз, заслышав возмущения Фалько, чью помощь специально или намеренно игнорировали, отобрав лейку. Он покраснел и отобрал обратно, чтобы полить самостоятельно. Габи начала что-то ему говорить, поучая. Микаса отметила, что ее каштановые волосы отросли уже ниже лопаток. Почти как у Саши когда-то. Микаса передернула плечами, переводя взгляд в другую сторону. Все еще не могла принять, как бы по-детски это ни ощущалось. Была война. Они сами убили не меньше знакомых и близких девчонки. Но это осознание не сильно помогало. Леви не закончил свое лечение в Марли, когда пришлось возвращаться на остров, прихватив с собой вдовесок пару сувениров. Накануне отплытия встретил Райнера, который едва ли не слезно просил капитана забрать детей на остров подальше от разгорающейся на материке эпидемии. По словам Леви, одному дьяволу известно, как Райнер уговорил на это родителей Габи и Фалько, но свято надеялся, что те не принесутся на остров адских отродий отстреливать оставшиеся конечности невольному похитителю детей. — Нога как? — нарушила тишину Микаса. Леви не отрывал взгляда от живописного вида расцветающей Сигансины. Меж темной древесины домов у подножья гор уже проглядывали белыми пышными шапками деревья черемухи и вишни, распространяющие сладковатый запах. — Бывало лучше. Надеюсь, тот сумасшедший не откинется на больничной койке и доделает меня. — Что у них там творится? Грипп? — Понятия не имею, тамошние врачи не больно разговорчивы, — Леви снова сделал глоток чая. Микаса проводила взглядом детей, отошедших к бочке с раствором навоза и воды, чтобы ковшом зачерпнуть новую порцию удобрения в лейку. Вскоре донесся синхронный стон отвращения. — Может, что-то, чем мы с вами болели? — Габи, окунув палку в навозный раствор, принялась бегать за вскрикнувшим от отвращения Фалько, злорадно посмеиваясь. — Маловероятно. Единственное, что я услышал в больнице: они зовут эту дрянь «лихорадкой Рэнсома» и у нее очень высокая летальность. — Не слышала о таком, — Микаса дернула бровями, отпивая из чашки. — Я тоже. Да и не горел желанием узнавать. Габи и Фалько, расправившись с огородом, принеслись к столу и почти залпом выпили свой остывший чай из чашек. Отпросились у Леви побродить по склону и, взявшись за руки, начали спускаться, пока полностью не исчезли из виду. Микаса убрала оставшуюся посуду, пока Леви, зайдя за ней в хижину, рассматривал красные занавески из кружева на ее окне и приготовленных для приюта кукол. На ужин для всех решила приготовить мясо и печеную на костре картошку. — Интересно, — сидя на корточках у вырытого недавно на заднем дворе кострища, начала Микаса, поджигая сложенные в углублении дрова, — почему Райнер подумал, что им будет здесь безопаснее? — Черт его знает. Он вроде как совсем спятил, — отозвался сидящий на вынесенном из дома табурете Леви. Он задумчиво смотрел куда-то сквозь лес, пока ветер трепал волосы. Затем вдруг продолжил, переведя на нее взгляд. — Не знаю, насколько это правда, но… Слышал, будто от этой дряни мрут все, кроме эльдийцев.

***

Начало мая принесло в Сигансину небывалую жару, которая обернулась серией затяжных ливней. Реки небывало разлились, ярче обычно искрясь голубым свечением. Из-за погодных условий торговля шла хуже: люди старались отсиживаться в домах, а сильные ураганные ветры грозили разнести хлипкие палатки, которые торговцы спешно закрывали, стоило низкому темно-синеву мареву затянуть небо. Большую часть дня, не считая прогулок верхом на коне, когда дождь слегка стихал, и работы в сарае с травами, Микаса вынуждена была проводить дома, в окно наблюдая за всходами растений. Вечерами время от времени заходила к Леви и живущим с ним Фалько и Габи. Пили чай под тихое шипение костра в камине, но мыслями Микаса была далеко. Вскоре на Парадиз должен был вернуться Армин, и ей не терпелось увидеть его, но еще больше — узнать о творящемся на материке. Вместе с ливнями и жарой начало мая принесло на остров тревожные вести. Лихорадка поразила треть населения Марли. Сообщали о случаях заражения и в других странах, находящихся в непосредственной близости от материка. Эпидемия вылилась в массовую панику, коллапс экономики и общественной жизни в только оправляющихся от недавней Дрожи стран. Микасе снились Пути. Ночами не могла уснуть, очнувшись от очередного кошмара. Так и сидела, закусив палец и нервно дергая ногой, не отрывая взгляда от дождя. Внезапная теория внушила тревогу и нервное предвкушение от возникшей на горизонте загадки, выбивавшейся из ставшего привычным за год уклада жизни. Словно тревожно дрожащее внизу живота чувство страха и предвкушения перед боем с титанами. Сквозь квадрат окна жидкими звездами падала голубоватая дождевая вода, и Микаса не могла отделаться от навязчивой мысли. Существовала некая связь между тем деревом, словно родом из Путей, этой водой, причудливо отсвечивающей жидкими звездами, и жуткой лихорадкой, поражавшей, по слухам, всех, кроме эльдийцев. Армин добрался до острова в середине мая, когда в порту Парадиза начались волнения. С материка прибывали корабли с марлийскими эльдийцами, ищущими укрытия от чумы на острове. Раскол общества становился более очевидным, хотя и малая его часть поддерживала идею миротворцев принять горожан Марли. Йегеристы выступали против подобных инициатив и, не встречая явного общественного сопротивления, разворачивали корабли обратно. По приказу королевы Хистории, приняли только немногих женщин с детьми и разместили в дальней части острова во избежание теоретического заражения населения парадиза. Когда Микаса встречала Армина в порту, снова стеной шел ливень, и искрящаяся вода в море словно кипела, пенясь и разбиваясь мощными волнами о берег. Казалось, что корабль прибьет к скалам и разнесет в щепки. Встретившись, не стали тратить время на объятья и, смеясь от обстоятельств встречи, понеслись к поезду до Сигансины, чтобы скорее обсохнуть у печи. Микаса заранее приготовила ужин, не желая сидеть в таверне и слушать участившиеся в последнее время бредни йегеристов о великом господине Йегере, у чьего острова мир просит помощи, оказавшись на пороге гибели за свои грехи. — … так и говорят? Просят милости и раскаиваются в грехах? — задыхаясь от смеха, выдавил Армин, когда Микаса толкнула входную дверь хижины. — Представь себе. Они совсем с ума посходили. Еще немного и причислят к лику святых, — накрепко закрыв дверь, прошла вглубь хижины и, чиркнув спичками, подожгла настольную керосинку. — Саша! — Армин просиял, приседая к забодавшей его мокрые ботинки кошке и принимаясь гладить наетые бока. — Ты ее на убой откармливаешь? — Она жрет вдвое больше меня. Совсем как тезка, — хмыкнула через плечо, вешая мокрую куртку у двери рядом с плащом Армина. Микаса разожгла огонь в печи и оставила ужин греться на тлеющих углях. Сама переоделась в сухой свитер и подала Армину отцовскую рубашку, оказавшуюся вдовое больше нужного, вместо его промокшей. За ужином Микаса не могла удержаться от затаенной улыбки, наблюдая за с удовольствием набивающим щеки Армином. Все утро возилась с рагу и стейками, даже клюквенный пирог подгорел меньше обычного, судя по довольному лицу друга. В мягком свете свечей и керосинок он казался на несколько лет моложе. Будто на секунду исполнилось детское желание показать друзьям свою лесную хижину, в которой они теперь ужинают вместе в тепле и уюте, пока за окном беснуется стихия, крупным каплями барабаня в окно. Будто все было, как надо, будто и не расставались. Появилось безотчетное желание взять за лежащую на столе ладонь, чтобы соприкоснуться с этим эфемерным прошлым, теплой дымкой застывшим в воздухе. Взгляд невольно упал в сторону, на пустоту сбоку. И все же не как в детстве. — Ух, прошу прощения, но нажрался как свинья, — сыто откинувшись, Армин широко улыбнулся, похлопывая свой все еще плоский живот. — Теперь понимаю твою кошку. — Обычно я так не заморачиваюсь, — хмыкнула Микаса и сделала глоток купленного накануне ежевичного вина из стакана. Армин окинул взглядом ее хижину, отмечая изменения. По всполохам эмоций на лице, было видно, что одобряет более уютную по сравнению с прошлым визитом обстановку: бледные белые занавески заменила, под потолком устроились пучки диковинных трав, обзавелась более симпатичной посудой и прибила еще один черепок на стену в компанию рогатому над дверью. — Странно, что Жанусик не приехал, — с притворно грустным вздохом, заметила она. Армин чуть прыснул, отпивая из стакана. — Его с Пик перебазировали на Север пару месяцев назад. Но не переживай, скоро приедет, еще успеет надоесть. — М? — она приподняла бровь, отправляя в рот вилку рагу. — До середины лета будет на Парадизе, регулировать обстановку и все такое, — Армин сыто потянулся, прикрывая глаза. Микаса перестала жевать, уставившись на него. — А что же ты? Тоже будешь здесь? Армин удивленно моргнул. — Я? Нет, у меня же другая миссия, Хистория одобрила, так что… Я не писал? Микаса сузила глаза, сделав большой глоток из стакана. Армин слегка покраснел, поняв свою оплошность. Сел ровно и сложил руки в замок на столе под ее строгим взглядом. — Ну, ты же знаешь, что происходит на материке? — Микаса кивнула, чувствуя, как сердце начинает чаще биться от тревоги. — Вот. В общем, один врач в Марли собирает добровольцев из носителей эльдийской крови для работы в госпитале. Там самые тяжелые больные и те, кто болеет давно. Они пытаются найти лекарство, но заболевших все больше и медперсонала не хватает, — Армин сделал глубокий вдох, как перед прыжком в воду, прикрывая глаза. — Так что я решил записаться добровольцем. Микаса с тяжелым стуком приземлила на стол стакан, расплескав остатки на ладонь и столешницу. Порывисто поднялась под испуганным взглядом Армина и отошла к кошачьей миске наложить еды, чтобы хоть чем-то занять руки и взять под контроль свое состояние. Саша, сонно мурлыкнув, потянулась и поскакала к хозяйке, тут же принимаясь бодать ее ноги головой. — Микаса, — голос Армина послышался совсем рядом. — Не трогай, — железным тоном бросила через плечо, едва заметив потянувшуюся к ее плечу руку. Он послушно вернулся на место, виновато глядя перед собой. Микаса загремела посудой в раковине, едва ли не физически ощущая, как очарование тихого вечера ускользает сквозь пальцы. Все снова было глупо и неправильно. Чугунная сковорода громко звякнула, с силой брошенная на дно раковины. Микаса глубоко вздохнула и запрокинула голову, пытаясь призвать все свое самообладание. Не хватало сейчас Жана с его сигаретами. Посчитав до десяти, все же вернулась за стол и небрежно плеснула в стаканы еще вина, не заботясь о пролитых каплях. Села на место и, промочив горло, сложила руки на груди. Армин, сжав плечи и тут же став нашкодившим мальчишкой из детства, робко бросал на нее взгляды исподлобья. — И когда ты собирался об этом сказать? Армин мигом встрепенулся, вспыхнув. — Клянусь, я был уверен, что сказал! Я себя сейчас совсем идиотом чувствую. Думал, что написал… — он уронил голову на сложенные на столе руки. — Зачем? — Армин приподнял пунцовое лицо от стола. — А? — Зачем это? Разве ты недостаточно делаешь для всех? Зачем бросаться еще и туда? — Да разве, — Армин распрямился, чуть грустно усмехнувшись, — хоть когда-нибудь будет достаточно? — Ты говоришь, как они, — зашипела Микаса, сдвигая брови. — Кто? — Те, кто хотел стать почетными эльдийцами и расплатиться за грехи предков. Снова эта гребаная коллективная порука. Не ты топтал чужие страны. — Да причем тут это? — Армин чуть повысил голос. — Зачем тогда? — Затем, что люди погибают! И раз наша нация единственная, кто может им помочь без вреда для здоровья, то, думаю, это тянет на причину. — А вдруг это неправда? Вдруг и эльдийцы могут заболеть? — Микаса до боли сжала край столешницы пальцами. Вот-вот треснет. — Эта лихорадка там с конца лета. Ее давно изучают и ни один эльдиец не заболел серьезно. Думаешь, Хистория бы одобрила мое решение, если бы был риск? Микаса замерла, вглядываясь в решительное раскрасневшееся лицо немигающим взглядом. «Она там с лета. Как и эта вода в реках». Она тряхнула головой, отгоняя несвоевременные мысли. — Микаса, — он протянул руку вперед по столешнице в попытке взять ее ладонь и участливо заглянул в глаза, — я понимаю, что ты чувствуешь, но… Я должен это сделать. Я… — он запнулся, словно борясь со слезами. — Я по ночам будто все еще вижу всех тех раздавленных и убитых моим титаном в Либерио. Она прикрыла глаза, терпеливо вдыхая. — Значит, все-таки чувство вины. — Не только оно, — снова покраснел Армин. — Просто в другом случае я бы подумал подольше. — Думаешь, после работы в чумном госпитале чувство вины отпустит? — усмехнулась она, делая глоток. Вино вдруг показалось жутко безвкусным. — За спасенные жизни больных убитые свои жизни назад не получат. Немного не так считается. — Тебе откуда знать? — огрызнулся и сразу вспыхнул под холодным взглядом. Микаса отошла к окну и принялась глядеть в моросящий голубоватой стеной дождь. Города было почти не видно. Словно хижина оказалась затеряна в пустоте, а вокруг только дождь и океан. — Прости, я идиот, — Армин продолжал казниться, оттягивая волосы пальцами. — Прости, что ляпнул такое. Прости, что не предупредил нормально. Прости, что вообще уехали тогда. Прости… Микаса задумчиво глядела на свое отражение к оконном стекле. В голове застрял образ из прошлого: она, нескладная мрачная пятнадцатилетка, плачет на руках Ханджи, не желая принимать, что обугленное до черноты тело — ее близкий друг. Не желая принимать, что он больше не рассмеется от шутки, не расскажет интересные факты о мире и природе, не разделит детские воспоминания и не одарит лучезарным взглядом. Не слыша от рыданий Его голоса, срывающегося в просьбах спасти лучшего друга. Теперь из отражения на нее глядела бледная и такая же мрачная взрослая девушка с острыми скулами и тяжелым взглядом, окаменевшая до бесчувствия. Снова в шаге от того, чтобы пережить очередную потерю. Снова объятая леденящим остатки живого ужасом. — Это в любом случае твое право, — начала она поразительно ровным голосом. Нет. Все совсем не как в детстве. Будь они в детстве, она бы не смотрела из окна на то самое дерево вдалеке, светящееся над Его могилой. — А я не имею права отговаривать. — Микаса! — испугавшись ее голоса, Армин подскочил и, мигом оказавшись напротив, схватил за плечи, поворачивая к себе. — Имеешь! Это я дурак и… — А хоть раз срабатывало? — она приподняла брови. — Думаешь, я сотни раз не отговаривала Его? Не просила остаться? — Армин вздрогнул, чуть ослабив хватку. — Если вы что-то себе вбили в голову, этого не вытащить. Просто никогда не думала, что такое повторится с тобой. — Микаса, я вернусь. Я обещаю, это ненадолго, — вглядевшись в серые глаза, он снова чуть сжал ее плечи. — Леви мне сказал как-то, что у Аккерманов какое-то негласное проклятье, — чуть отодвинув занавеску, проговорила Микаса, — мы всегда всех провожаем и теряем. — Прекрати! — Армин порывисто притянул к себе, крепко обнимая, и уткнулся носом в плечо. — Все будет хорошо. Микаса слабо усмехнулась и чуть коснулась носом его макушки, вдыхая знакомый с детства аромат душистого мыла. Обняла одной рукой за талию в ответ, вглядываясь в стихающий дождь за окном. — Пусть будет. Еще и тебя терять не хотелось бы. Иначе в моей жизни останется только тощая задница Леви.

***

And I know These chalk hills will rot my bones Dorset's cliffs meet at the sea Where I walked our unborn child in me White chalk poor scattered land Scratched my palms There's blood on my hands.

- "White Chalk" - PJ Harvey.

Под веками слепит белоснежным светом. Она поднимает руки, прикрывая глаза предплечьями. Морщится. На пробу приоткрывает один глаз, чтобы оглядеть пространство сквозь образовавшуюся щелку. Все пространство наполнено белым светом. Длинный белоснежный холл. Словно больничная палата. Микаса опускает руки. Отзвуки тяжелого дыхания слышны в позади. Но, оглядевшись, она видит все ту же белоснежную пустоту. Посреди холла стоит длинный стол. Такой же белоснежный, как и все вокруг. Ноги холодно ласкает кроваво-красный шифон кимоно. На запястьях и щиколотках глухо звенят серебряные металлические браслеты. Только собственные шаги не издают ни звука. Подходя ближе, различает три лежащих на середине стола плода. Пальцы робко касаются грубой, словно обожженной, кожи гранатов. Тяжелое дыхание за спиной. Микаса оборачивается и замирает. Напротив стоит она сама, облаченная в такое же красное кимоно с напудренным белым лицом, черными глазами и темно-красными губами. Черные волосы гладким блестящим водопадом спадают до поясницы. Незнакомка, похитившая ее лицо, плотоядно улыбается. Ведет холодной рукой, увешанной браслетами, по ее плечу вниз, обхватывает ладонь и тянет за собой, взмахнув волной черных волос. Приглашающим жестом указывает на стол. Вокруг него показались белоснежные стулья, увенчанные вензелями и резьбой. Рядом с тускло блестящими гранатами — ее ржавые клинки. Незнакомка изящно склоняется и берет один гранат в белые ладони, поднимает над головой. Микаса чуть жмурится, когда белые пальцы разрывают красную плоть, брызгая соком. Каплями глухо опадают выпотрошенные из мякоти зерна. По рукам незнакомки стекают кровавые дорожки. Она подносит руку к губам и, едва касаясь языком, слизывает их. Микаса отшатывается, но, сделав лишь шаг назад, снова оказывается в объятьях незнакомки. Та крепко обнимает со спины. Прижимает испачканные гранатовым соком ладони к ее глазам. В наступившей темноте Микаса ощущает, как губ касается вяжуще сладкий сок. Открывает глаза. Обнаруживает себя во главе длинного белоснежного стола, уставленного серебряными блюдами и на каждом — гранаты: целые, разломанные, истекающие соком, блестящие глянцевыми зернами в мелких каплях. А по сторонам — каждое место занято. Плотно друг к другу сидят незнакомые люди, одетые в неброскую темную одежду. Незнакомые? По их подбородкам стекает красный сок, челюсти с хрустом вгрызаются в гранатовую плоть, пальцы рук измазаны алым, одежда забрызгана, их глаза не моргают, остекленевшие и обезумевшие. Черноглазая незнакомка венчает противоположный край стола, неподвижно глядя на нее. Гладкие блестящие локоны, словно змеи, извиваются в воздухе, готовые в любое мгновение напасть. Микаса замирает. Тяжелое дыхание продолжает опалять шею. Со всех сторон — треск и влажное чавканье. Сжимает пальцами скатерть. Черноглазая незнакомка повторяет жест. Поднимается с места. Черноглазая встает следом. Черные локоны хищно извиваются голодными змеями. Глубоко дыша, Микаса замечает: кимоно незнакомки — всего лишь плотный слой запекшейся крови, укрывшей обнаженную кожу; браслеты — хитрое плетение из волос и зубов. Отшатывается в ужасе. По сторонам — влажное чавканье и утробное рычание. На запястьях глухо вздрагивают браслеты из волос и зубов. Кожу тянет засохшей кровью. Отросшие волосы хищно взвиваются в воздух. Незнакомки и след простыл. Глотая ком ужаса и отчаяния, падает обратно на место. По белоснежной скатерти расползаются цветы гранатового цвета. Медленно пропитывают нити, распластываясь незамысловатым узором. Влажное чавканье замирает. Ее черные глаза оглядывают приглашенных: истекающие кровью, развороченные, гниющие до обнажившихся костей трупы гражданских, убитых во время войны. И каждое лицо знакомо. Змеи-волосы стремительно обхватают хрупкие тела за полусгнившие шеи. Дергают на себя. Слышен треск ломающихся костей, глухие удары тел о пол. Схваченная лианами-волосами влажная плоть отправляется в тяжело дышащий, сочащийся слюной рот на ее затылке. Она слышит треск ломающихся об острые зубы костей во всем теле. Голову пронзает болью. Она тянет слабые белые руки к лежащему ближе всего к ней гранату. Пальцы касаются обожженной кожи, путаются в темно-каштановых прядях. Она притягивает мертвую голову с закатившимися малахитовыми глазами к себе. Кости черепа с треском ломаются под давлением ее рук, выпуская горячие потоки гранатового сока на скатерть и кожу. Она прикрывает глаза, вонзаясь зубами в Его влажную мертвую плоть. Она вся, с ног до кончиков волос, в горячей липкой крови... Микаса вздрогнула всем телом, глотая воздух затрепетавшими легкими. Лихорадочно озираясь по сторонам, села на кровати. В тишине лесной хижины слышно лишь тихое шептание стрелок и тихое сопение Армина на раскладушке у печи. На востоке, окрашивая полосу горизонта розоватыми всполохами, занимался рассвет. Слегка придя в себя, Микаса вытянула из-под подушки скомканные обрывки шарфа и машинально прижала к груди. Зажмурилась. Из глубины желудка поднялась тошнота — на предплечьях по-прежнему ощущалась запекшаяся кровь. Микаса выскользнула из-под одеяла, наспех обернув обрывки шарфа вокруг шеи, и влезла в сапоги у двери. Выйдя, едва не бегом обогнула дом, и бросилась к бочке с водой. Сунула в нее руки едва не по плечи, брызгая выплеснувшейся водой на подол ночной рубашки. Руки свело от холода, кожа онемела, но Микаса, стиснув зубы, продолжала тереть пальцами предплечья, чтобы избавиться от навязчивого ощущения тошнотворной липкости. Глубоко вдохнув, она распрямилась. Холодные капли щекотно стекали по рукам, мокрые рукава облепили плечи. Микаса прижала ладони к лицу, тяжело вздыхая, и покачала головой. Ноги сами понесли прочь от хижины и гор. Было не больше пяти часов утра. На востоке постепенно распускался пунцовый рассвет, пока Микаса, шурша высокой травой и гравием под ногами, часто спотыкаясь от спешки, шла сквозь сонную Сигансину. На чьем-то дворе загорланили первые петухи. Дерево и холм были окутаны молочно-белым утренним туманом. Веяло влажностью и холодом, дышать становилось тяжелее, стоило ступить в полупрозрачное марево. Сапоги скользили по мокрой от росы траве, пачкались в комьях влажной после ночного ливня земли. Сделав шаг к могиле, она споткнулась и упала на колени почти у самого серого камня. Пальцы привычным движением коснулись холодной шершавой поверхности. — Здравствуй, — прошептала так же привычно, как и всегда. Взгляд пытливо уставился на неподвижный камень, словно тот мог ответить. Но, как и одиннадцать месяцев до этого — оставался молчалив. Микаса прикрыла глаза и, не заботясь о мокрой земле, села рядом с камнем на выпуклый поблескивающий голубыми искрами корень дерева. В голове невольно расцвели воспоминания о рассказе про то, как давным-давно в детстве Армин и Эрен вместе встречали рассветы в тихой деревеньке. А затем — как все вместе они с затаенным ужасом встречали рассвет перед очередной битвой. Тогда казалось, что по горизонту разливалась их собственная кровь, которая обязательно должна была пролиться. Теперь ночной полумрак сонно отступал, съеживался на темном куполе под пунцовыми лучами, пронзившими ряб серых облаков на линии горизонта. Теперь уже вдвоем с ней Он встречал рассвет, один из тысяч, все так же на холме, немой и неподвижный. — Я не достойна этого подарка… Эрен, — горло сжало комом от впервые за долгое время произнесенного имени. Она боялась говорить вслух. Особенно здесь, отказываясь принимать, что холодный камень и череп — все, что от него осталось. — Я не достойна этой мирной жизни. На моих руках кровь… — голос чуть просел. С ветви дерева взмыла ввысь белая птица. — Но я не чувствую вины. Я просто знаю это. Она шмыгнула носом. Пальцы начали безотчетно срывать стебли растущих рядом цветов, еще нераскрывшихся после долгой ночи. Забытыми с детства движениями переплетала цветы между собой в единый обруч. Из раскинувшегося у подножья города донеслись первые звуки. Пробуждались глухие стуки дверей и раскрываемых ставней, донеслись с ветром отзвуки голосов, далекий гудок прибывшего на одну из станций поезда. Микаса уставилась жадным взглядом в образ родного города, чей вид заведомо внушал тоску от поселившейся в мыслях идеи. Здесь началась ее жизнь, оборвалась жизнь родителей, произошла первая встреча с Ним и трагически оборвалось их детство. Здесь Он нашел свое последнее пристанище. Но… — Эрен, — шепнула ласково, обводя пальцами буквы на камне, — кажется, я больше не могу быть стражем твоей гробницы. Не могу быть Пенелопой, которая провожает суда за горизонт. Мне… — она прикрыла глаза, переводя дыхание. — Мне нужно уехать. Я не просто так вижу больше других, я знаю. Я… я должна понять. Эрен… Цветочный обруч с тихим шорохом приземлился на безмолвный камень. — Тебе придется побыть одному. Но я вернусь. Обещаю, — голос понизился до шепота, когда она, ведомая порывом, склонилась над камнем и на пару мгновений прижалась губами. Даже прикрыв глаза, не смогла отделаться от ощущения твердости и холода под губами вместо теплой живой кожи. Сглотнув налившийся в горле ком, стянула с шеи обрывки изношенного шарфа. Те потускневшим алым легли на колени. Треск ткани резанул по слуху, когда она оторвала держащуюся на честном слове полоску ткани от основной массы. Сняла повязку с запястья и, зажав зубами край красной ткани, обвязала метку клана Азумабито. Так будет правильно. Алая полоска обвила запястье, словно кровавый след из сна. Микаса с тихим шорохом травы поднялась на ноги, осторожно сложив часть шарфа. — Я вернусь. Ты только дождись, — грустно усмехнулась и, кинув последний взгляд на безмолвное надгробие, пошла прочь.

***

Из-под копыт резво скачущего Жана взмыло облако пыли. Вслед донеслось ворчание дворника, принявшегося заново сметать песок с брусчатки. Микаса крепко сжимала поводья, ощущая горячечный прилив сил и нервозность, дрожащую под кожей. Выданное Хисторией разрешение на работу в госпитале Марли мертвым грузом лежало в кармане куртки и словно давило. Она не покидала остров почти целый год с момента Дрожи Земли. До Сигансины добралась уже к закату. Кожу рук залило алыми лучами, голову сдавливало головной болью от копошившихся шумным роем мыслей. Армин наверняка будет против. Оставлять Сашу и Жана — достаточно безответственно. Сможет ли Леви переехать к ней, чтобы ухаживать за животными и хозяйством. Пропустит время сбора и цветения трав — не сможет заготовить достаточно чаев и отваров. Ну хоть охота летом не слишком богатая, не страшно пропустить. Микаса раздраженно тряхнула головой, сгоняя мысли о жизни, к которой ей пришлось приспособиться. Ничего не случится, если на один сезон она отправится куда подальше заниматься тем, что хотя бы отдаленно напоминает воинский долг. Подъезжая к хижине по склону, издалека заметила сидящих на улице Леви и Армина. У последнего было крайне озабоченное и нервное лицо. Заслышав топот копыт, мигом поднялся на ноги, чуть ли не выбегая навстречу. — Микаса! В записке было написано «скоро буду», а не «ждите к ночи». Я чуть с ума не сошел, — досадливо протянул он, наблюдая, как она ловко спрыгивает и похлопывает коня по боку. Леви с пледом на коленях молча отсалютовал чашкой еще дымящегося чая, не покидая насиженного места на лавке. — Откуда ты? Что за срочные дела? — Была у Хистории, — через плечо бросила она, заводя коня в сарай. Сняв седло и удила, вылила в корыто ведро воды, из которого конь жадно принялся пить. — Кукол отвозила? Но почему так долго? Потрепав коня по голове, Микаса уставилась на Армина. Затем вынула из кармана куртки сложенный пополам листок с королевской печатью и поднесла к его лицу. Армин приблизился, вчитываясь, и тут же вспыхнул, дернувшись к ней в попытке отнять. — Ты спятила? — Не больше, чем ты, — некстати отпущенная дверь сарая чуть не угодила замешкавшемуся Армину в нос. Тот, недовольно топая, поспешил за Микасой обратно к хижине. — Не надо изводить себя ради меня. — Это не ради тебя. Ну и как чаек, капитан? — положив ладонь на плечо Леви, спросила Микаса. — Просто охуенно, — ответил ровным голосом и перевел взгляд здорового глаза на нее. — Какая светлая мысль посетила твою голову? — Она собралась в Марли! Отговорите ее! — снова начал сокрушаться Армин, упершись кулаками в столешницу. Микасе на секунду показалась смешной их перепалка. На вершине, затерянной меж суровых гор и дремучих лесов, залитой кровавыми всполохами заката, трое сумасшедших во всех голос переговаривались, решая, кому куда стоит ехать. А всего год назад ругались, пытаясь понять, как избежать конца света без убийства лучшего друга. И закат тоже был кровавый. — Ты это заварил, ты и расхлебывай. И я не про чай, — флегматично отозвался Леви, делая глоток из чашки. Армин взвыл, запрокидывая голову и зарываясь пальцами в волосы. — Капитан, вы сможете на лето перебраться с Габи и Фалько ко мне? Нужно будет ухаживать за скотиной и хозяйством. Я все распишу, — поспешила добавить, видя скептический взгляд Леви. — И пару сдохших тыкв вам прощу. — Оптимистка, — хмыкнул Леви и задумчиво потер подбородок. — Халупа у тебя, конечно — сказка наяву. Ну хоть уберем впервые за год. — Черепа и травы не снимать. — Даже пальцем не коснусь. Твою любовь к мертвым головам я не разделяю. Микаса только усмехнулась. Армин перевел взгляд расширенных глаз на нее и сорвался с места, когда она пошла в хижину. — Аккерман, лимон с медом захвати, коль пошла. — Так точно. Армин протиснулся в дверь следом и замер за спиной копающейся в полках Микасы. — Остановись. — Не могу, Леви любит чай с медом. — Да я не про это! — он перехватил ее руку, сжимая за запястье и разворачивая к себе. Микаса вырвалась и сложила руки на груди. — Зачем? Ты еще вчера не разделяла эту идею и пыталась отговорить меня ехать, а теперь сама несешься сломя голову! — Не зря говорят: утро вечера мудренее, — съязвила в ответ. — Ты не понимаешь!.. — Я не понимаю, с чего ты меня отговариваешь. Раз все так безопасно и благородно, то почему бы вместе этим не заняться? Или ты все-таки соврал? Сощуренные серые глаза уставились на Армина в ожидании. Он тяжело вздохнул и упал на табурет у стола, повесив голову. Разбуженная перепалкой кошка недовольно подала голос со своей лежанки. — Не соврал, но… С тобой — другое, — он вскинул на нее полный мольбы взгляд. — Я там был и видел, что это такое. Но ты… ты переживала те события гораздо тяжелее любого из нас и теперь, едва оправившись, несешь туда, где может стать хуже. Там все будет напоминать. — Вот именно, что успела оправиться. В моем случае это осознанное решение, а не побег от себя и своих кошмаров. За прошедший год их было достаточно, как и времени погоревать, — она замолчала на пару мгновений и добавила чуть тише. — Хоронить себя заживо рядом с Ним я не собираюсь. По крайней мере пока во всем не разберусь. — О чем ты? — конец вопроса потонул в его удивленном вдохе, когда Саша неожиданно вспрыгнула на стол и протяжно мяукнула во всю пасть. — Она с ними похудеет, — Микаса покачала головой и принялась накладывать мигом подлетевшей кошке мясо. Почесав ее загривок, распрямилась. Армин, сгорбившись, скорбно буравил взглядом носки ботинок. — Все будет нормально. Мне это нужно, — начала она, чуть смягчившись. — Разве так плохо? Как ты и хотел — путешествовать с другом детства куда-то за пределы острова. Со мной, конечно, совсем не то же, что с Ним, но… — Микаса, — она замолчала под его серьезным взглядом. — Я всего лишь переживаю за твое душевное здоровье. Ты единственный живой человек из двух самых близких и родных. Я вас никогда не делил. И с тобой мне везде будет хорошо, — он с грустной улыбкой потянул руки к ней. Микаса сделала пару шагов вперед, позволяя обнять себя под коленями, и расположила руки на его плечах, задумчиво глядя в окно. Фигура Леви тенью выделялась на фоне пылающего алым горизонта с острыми черными зубьями разрушенных стен. Пальцы машинально разглаживали складки на рубашке Армина. Внутри тревожно трепетало. Что-то вот-вот должно было случиться.