Здесь лапы у елей дрожат на весу

And cover me from the sound Of the words tightening The words are tightening Around my throat, and, and Around the throat of the one I love, The tightening, tightening, tightening... Around the throat of the one I love, The tightening, tightening, tightening...

- "Dear Darkness" - PJ Harvey.

Чья-то ладонь легко сжала плечо и осторожно потрясла. Сквозь пелену сна донесся далекий голос. «Микаса… Просыпайся». Первым, что она увидела, сонно разлепив веки, — переливающаяся под солнцем рябь воды, расстилающейся до самого горизонта и почти сливающейся с голубым небом. В ноздри ударил запах соли и свежести влажного воздуха. До слуха уже отчетливо доносились крики кружащих над морем чаек. — Мы подъезжаем, — Микаса перевела все еще сонный взгляд на лицо Армина. Тот отпустил ее плечо и распрямился, поправил на плече лямку пухлой бежевой сумки за спиной. На фоне слепящего откуда-то из-за крыши верхней палубы солнца его фигура показалась непривычно высокой. Микаса заморгала, прогоняя заторможенность, но все равно, словно во сне, поднялась с места и на ватных ногах прошла к правому борту корабля. Глаза ослепило блеском водной глади. В пересохшем горле запершило — словно в одном из множества снов или воспоминаний — все ближе становилась бурая полоска берега. Микаса едва узнала в ней марлийский порт, наспех перестроенный после масштабных разрушений. Грубая каменная кладка ярко выделялась на фоне бурых досок пристани; крупными змеями вились крепкие канаты, брошенные с подходящих судов; слева толпились небольшие рыболовные суда, а справа — превосходящие их по размеру в три раза — пассажирские корабли. — Береговая линия ушла примерно на пять километров вглубь материка после Дрожи, — сбоку встал Армин, прижал ладонь ко лбу, закрываясь от солнца. — Когда мы приезжали в первый раз — здесь не было ничего, кроме голой земли и камней. Мурашками вниз по позвоночнику пролилось воспоминание о набережной, по которой они гуляли в свой первый визит. От нее не осталось и следа: ни лавочников, ни уличных фокусников, ни музыкантов. Пристань оглашали только голоса моряков, пристающих к берегу, тяжелые глухие удары опускаемых на землю грузов и крики чаек над сетями с рыбой. Конусами белели расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга палатки по всей длине пристани. По направлению к ним пестрыми подвижными хвостами стояли прибывающие из-за моря пассажиры. Солнце скользило слепящими лучами по деревянным мачтам, бликами отражалось в окнах четырехэтажных домов серого и красного кирпича, беспощадно высвещало крупные трещины и обвалившиеся части, прикрытые строительными лесами, но не до конца восстановленные. — Тут еще ничего, — продолжал Армин, видя ее немое изумление. — Северный порт и юго-западная часть пострадали гораздо больше, там до сих пор безлюдные руины, потому что все военные базы были сосредоточены в тех местах. Микаса машинально поправила лямку тяжелой сумки за спиной. Странное оцепенение овладело всем телом. Не страх, не раскаяние и не чувство вины — осознание, что два года назад они сами привезли сюда смерть и теперь в полной мере могут оценить дело рук своих. Эхо недалекого прошлого неумолимо приближалось по мере придвижения корабля к пристани. Тучный мужчина с сумками наперевес ощутимо пихнул плечом, стоило Микасе замешкаться на подходе к сходням. — Не зевай, — хмыкнул Армин, осторожно придерживая ее локоть. Микаса кивнула, напрягаясь. Обилие незнакомых людей, голосов и запахов снова обрушилось оглушающим потоком. После тихой неторопливой атмосферы Парадиза громкая пестрая поспешность Марли вгоняла в несвоевременный ступор. Армин позади аккуратно направлял ее вперед, обхватив ладонями плечи. Деревянные сходни угрожающе скрипнули под весом человеческой очереди, стремящейся попасть на берег. Микаса оглядывалась по сторонам, с удивлением отмечая, что лица многих людей по самую переносицу были закрыты матерчатыми масками. Недобрые глаза раздраженно перехватывали взгляд, безликие люди прижимались со всех сторон, торопя движение. Стоило опустить ногу на выпуклую брусчатку, как оглушительный голос дежурного в темно-синей форме раздался над головой, заставляя вздрогнуть. — Пассажиры с лицензией на торговлю, пройдите в палатку по правую сторону! Мужчина! — раздался пронзительный свист. Микаса поморщилась, оборачиваясь в сторону, куда смотрел дежурный. Седой сгорбленный старик с трудом протаскивал по сходням груженую капустой телегу. — Не задерживайте движение, проходим вперед! Остальные — в палатки по правую сторону для сверки документов! Микаса обернулась на Армина. — Нам тоже? — Это для всех, — кивнул он. — Молодые люди, быстре-е-е, — за спиной раздался скрипучий старческий голос и показались недовольно суженые глаза старушки над застиранной маской. Женщина вырвалась вперед и излишне быстро для старухи понеслась в палатку. Микаса помнила, что эта женщина уже была на корабле, шедшем с территории Северной нации, когда день назад она и Армин взошли на борт. — Всех прибывающих заносят в базу и берут анализ крови. — Крови? — Микаса замерла, округлив глаза. Неужели до сих пор выслеживают эльдийцев после всего, что было? Армин улыбнулся. — Не для того, о чем подумала. Они разработали какой-то способ выявлять следы лихорадки через кровь. Носителей сразу отправляют в госпиталь. А в базу заносят всех, особенно с Парадиза, они нам не особенно доверяют. Микаса поджала губы, следуя за Армином. Тот, пропустив вперед молодую девушку, поманил Аккерман за собой и нырнул в палатку. В нос сразу ударил больничный запах спирта и лекарств. За ширмой в левом углу мелькала тень высокой стройной медсестры в белом халате. Впереди, за спиной проходящего регистрацию пассажира, Микаса увидела край стола с кипами документов и папок и сидящего за ним мужчину. Смуглое лицо испещрено шрамами и морщинами, пролегшими явно не от возраста; короткий ежик темных волос; напряженный взгляд пытливых карих глаз; широкие плечи под бежевой формой. Он смутно напоминал кого-то и явно был бывалым военным. Стоило пассажиру получить печать и отойти, как тяжелый взгляд вцепился в Микасу. — Документы, — без лишних любезностей. Микаса и Армин с готовностью подали раскрытые паспорта. Мужчина напряженно посмотрел в них, кинув короткий взгляд на прибывших. — Цель визита. — Мы… сейчас, — Армин вытащил подписанное Хисторией разрешение из кармана пиджака и забрал аналогичную бумагу у открывшей было рот Микасы, уложил на стол перед мужчиной. — Мы добровольцы. Для помощи в госпитале. Мужчина со скепсисом пробежал глазами по строкам в бумагах и хмыкнул, поднимая взгляд. — Парадиз, — он подтащил к себе тонкую папку и начал выписывать марлийские символы, сверяясь с паспортами. — Арлерт и Аккерман. Те самые? — Так точно, — отозвался Армин. — Ясно, — он щелкнул пальцами сбоку от себя. К Армину и Микасе подошли два мужчины в штатском и безмолвно начали ощупывать похлопывающими движениями. Микаса дернулась, пытаясь вырваться. — Спокойно, это стандартная процедура, — мужчина поднял ладонь, не отрывая взгляда от записей. — Визит островитян в прошлом принес нам некоторые неудобства. Когда поверхностный обыск закончился, солдаты отдали также проверенные сумки и отошли на места. Микаса раздраженно стиснула зубы, но мысленно благодарила свою осмотрительность, которая подсказала уложить охотничий нож под прошитое дно сумки. Наконец, военный отдал им паспорта, разрешения и выдал подписанные удостоверения с печатью для работы в госпитале. — Всегда носить при себе, если не хотите проблем с полицией, — он поднялся во весь рост, окидывая их обоих тяжелым взглядом, и протянул руку Армину. — С возвращением. Микаса подавила вздох, прочитав на именном шевроне его формы «Магат Л.» — Благодарю, — рукопожатие затянулось больше нужного и явно причиняло Армину боль, судя по поджатым губам. Военный будто чуть склонился к нему, словно пытался разглядеть что-то в его глазах, но все же оставил в покое, вернувшись на место. — Луиза, тест для добровольцев. Следующий! — Бегу, бегу! Присаживайтесь, — проворковал мелодичный голос блондинки, приглушенный медицинской маской. Микаса присела за маленький переносной столик напротив Армина, стараясь не морщить нос от стойкого запаха спирта и медикаментов, смешанного со сладкими духами медсестры. Девушка, тем временем, ловко намотала жгут на предплечье Армина и протерла кожу на сгибе спиртом. Спустя пару секунд, распрямившись, отдала набранную в небольшую колбу кровь за соседний стол, где также белел белый халат. — Так, рукавчики поднимем, — Микаса подняла взгляд на склонившуюся над ней девушку, поймала взгляд ярко подведенных голубых глаз. Торопливо закатала рукав черного комбинезона. Предплечье сжало жгутом, на сгибе локтя мгновенно вздулись и без того проступающие по предплечью вены. Она чуть дернула уголком губ, когда вену неприятно проткнуло острие, и алая кровь заполнила небольшую стеклянную колбу. Глаза замерли на красной повязке на плече медсестры, навевая неприятные ассоциации. — Ну что вы, все уже позади! — проворковала девушка, явно истолковав напряжение на ее лице неверно. — Все чисто, — через несколько минут донеслось с соседнего стола. — Удачи! — голубые глаза улыбнулись над маской. — Следующий! Микаса поспешила выбраться из палатки и, оказавшись снаружи, полной грудью вдохнула соленый морской воздух. Приложила ладонь к горячему лбу. Армин не ошибся — такое обилие событий и воспоминаний тяжело укладывалось в голове и сильно нервировало. — Ты в порядке? — Армин вынырнул из палатки и встал рядом. — Да, — вздрогнула от глухого грохота сброшенного с барки груза. — Далеко до госпиталя? — Километра четыре. Можем на трамвае, тут пройти всего… — Нет. Пройдемся, — она решительно двинулась вперед. Армин не пытался завести разговор, дал ей время привыкнуть и осмыслить новое положение, только предложил свой локоть, который Микаса машинально приняла. Не сразу заметила, как собственная поступь по брусчатке стала до нелепого осторожной, едва не бесшумной, словно каждый неосторожный шорох мог всколыхнуть из мертвых призраки прошлого и образы недавних событий. Словно это все еще вражеская территория, по которой нужно ступать, как по минному полю. Краснокирпичные здания с заметными трещинами обступали с двух сторон, оставив за их спинами кусочек порта с его неугомонными чайками и грязно ругающимися моряками. Микаса исподлобья глядела по сторонам, останавливая взгляд на зияющих темнотой окнах. По пути то и дело попадались нежилые развалины, укрытые от чужих глаз темной материей, которая развивалась подобно траурной вуали от свежего ветра с моря. — Так тихо, — собственный голос показался неожиданно громким в стискивающей тишине улицы. — Ввели карантин, так что многие не покидают своих домов. Плюс тут малонаселенная часть города, большинство перебралось ближе к центру, где не так много разрушений. Тут только бродяги да нищие остались. Микаса чуть сжала ладонь на лямке сумке, когда за стеклом черного окна словно мелькнула бледная тень. В голову назойливо лезли образы некогда шумных аккуратных улочек, детей со сладостями и игрушками в руках, шумной жизнью на поразительно красивой набережной, красиво разодетых марлийцев, погруженных в свои незатейливые мирские радости, ароматы еды и звуки музыки из прибрежных кафе. Теперь ни намека. А марлийцы с их мирскими радостями стали немыми бледными призраками в окнах заброшенных домов. Микаса сглотнула, прикрывая на мгновения глаза. «Мы принесли смерть». На долю секунды показалось, что вокруг вовсе не Марли, а разрушенная нападением Бронированного и Колоссального Сигансина с ее безмолвными руинами, лишенными похорон костями, тлеющими в пропитанной кровью земле, с ее кричащими от ярости призраками. Порой на охоте и во время сбора трав она все еще находила человеческие останки. Микаса чуть расправила плечи, отрезвляя чувство вины образами родного города. Лишь уровняли счет. У Йегера оказалась своя система измерений. Наконец, вышли к открытому пространству. Радиальная площадь, вымощенная красной брусчаткой и нетронутые развалины некогда жилого дома. Сохранилось только два этажа, уцелевшая стена острым клыком выделялась на фоне бледно-желтых домов позади. Вокруг площади — несколько лавок. Микаса отпустила локоть Армина и ускорила шаг, косясь на заворочавшегося на одной из скамеек бомжеватого вида мужчину, укрытого газетой. Подойдя к развалине, замерла, вчитываясь в нанесенные на прямоугольную табличку не до конца понятные марлийские буквы и цифры, продублированные еще на нескольких языках. — Что это? — не отводя взгляда, спросила подошедшего Армина. — Не узнаешь? Она обернулась, встречаясь с печальными голубыми глазами и слабой улыбкой. Сдвинув брови, оглянулась вокруг, задерживая взгляд на смутно знакомых высящихся вокруг домах. — Это лагерь эльдийцев, на который мы напали. Прошиб холодный пот. Микаса вздрогнула, снова оглядываясь. Все причинённые разрушения сравняли с землей и закатали в красный гранит. В этом месте с трудом угадывалась точка отсчета конца. Здесь погибли сотни мирных жителей, здесь они потеряли Сашу. Здесь все началось год назад. Нет, два года, когда они впервые ступили на чужую землю с визитом под прикрытием. — Здесь написано: «Горе вам, земля и море, к вам сошел Дьявол в великой ярости, зная, что немного ему осталось», — продолжил Армин. — И дата нападения. Микаса не нашлась, что ответить, только продолжала скользить взглядом по останкам жилого дома. — Это они про Эрена, — Армин кивнул на табличку, снова привлекая внимание Микасы. — Марлийцы избегают называть его имя, говорят только Дьявол. — Почему? — У них сложилось поверье. Помнишь, что Эрен тогда появился из земли после того, как Тайбер назвал его по имени? — Микаса кивнула. — Теперь многие считают, что если сказать «Эрен Йегер», он тут же вырвется из преисподней и снова разрушит их города. Микаса сглотнула, чувствуя противный холод на затылке. На мгновение показалось, что земля снова дрожит, будто из ее недр готов вырваться, как тогда, Атакующий Титан и оглушить небеса полным ярости рычанием. — Бред какой, — хрипло произнесла она. — Это только усилит страх людей. — Ну, бред не бред, — Армин снова подал локоть, намекая на продолжение пути, — а уж если даже наши начали во всякое верить да дома окуривать, то марлийцы — подавно. Они к такому не привыкли и готовы не были, так что выбравшийся из земли пятнадцатиметровый монстр с клыкастой пастью вполне потянул на дьявола в народном воображении. Микаса не ответила, обдумывая слова Армина. Они относились к ним как к островным дьяволам и проложили этим дорогу для рождения Дьявола воплоти, подкармливая его своей ненавистью. И теперь они зажаты в кольцо еще более всепоглощающего страха, которые сковывает их на месте не хуже забора эльдийского лагеря и лишает любых сил на сопротивление. «Этого Ты добивался?» В центре, до которого дошли через пятнадцать минут блуждания по более оживленным, но все еще замершим в забвении улочкам, народу заметно прибавилось. Уже слышался шум мотора машин, проезжающих время от времени, голоса людей и шум из приоткрытых дверей некоторых работающих заведений. Разрушения коснулись и центра, но явно прошлись по нему ударной волной и землетрясением, отразившимся во все тех же трещинах, замазанных грунтовкой, и строительных лесах на нескольких массивных зданиях. Микаса обратила внимание, что практически все жители за редким исключением ходят в масках, хмурыми неприветливыми глазами оглядывая все вокруг. На мгновение кольнула гадкая мысль об иронии происходящего: еще не остыла память о том, как марлийцы запирали эльдийцев в лагерях и относились как к бесправному скоту, а теперь сами вынуждены носить маски, словно намордники для бешеных собак. От такого стало стыдно, особенно рядом с Армином, чье лицо лучилось состраданием к жителям. Гадливое ликование сменилось внезапной догадкой: если все носят маски, значит врачи до сих пор не знают, как именно распространяется болезнь. Никто кроме нее не видел воды Парадиза и не связывал два фактора между собой. Армин, обуреваемый урчанием пустого желудка после пресного завтрака на корабле, потащил Микасу к рынку. Вокруг мигом взвились облака запахов разнообразных специй, заполнил голову галдеж торговцев и покупателей, в глазах отразился пестрый карнавал красок от обилия товаров со всех стран: от вышитых восточных ковров до экзотических фруктов. Обернувшись, даже разглядела орущего в клетке попугая у одного из торговцев. И все же все было не так, как два года назад. Явление пресловутого Дьявола отразилось на лицах жителей намертво въевшейся настороженностью, бледной суровостью морщин и неприветливой нервозностью движений. Не было больше беззаботной радости и легкости из мира земных удовольствий. Он показал им боль и ужас, отпечатал урок в их глазах, на их коже и искалеченных телах. И все же по позвоночнику прошла дрожь, когда взгляд упал на просящего милостыни у овощной палатки безногого парня, грязного от придорожной пыли. Не сильно задумываясь над своими действиями, Микаса вынула пару марлийских купюр из кармана комбинезона и положила в шляпу перед парнем. Слыша вслед благодарности, Микаса сглотнула подступившую к горлу тошноту. Какая лицемерная попытка помочь, а точнее очистить свою совесть. Будто от пары бумажек его ноги отрастут обратно. Оставшийся путь до госпиталя Микаса была чернее тучи. Армин, напротив, заметно повеселел, уплетая теплый пирог с яблоком и оглядываясь по сторонам. Аккерман обратила внимание, что даже одежда жителей изменилась: исчезли яркие краски, стал более сдержанным крой. Они словно побоялись привлекать внимание, опасаясь, что Дьявол может наблюдать за ними из каждого угла и нападет, увидев, что они рискнули пару минут порадоваться жизни. На улицах то и дело попадались нищие и инвалиды. Он сравнял счет даже здесь: яркое разделение на богатых и бедных не прослеживалось так четко, когда почти весь город остался в руинах и все жители оказались искалечены внутренне. Послеполуденное солнце начало нещадно припекать. Плотная ткань комбинезона липла к взмокшей спине, голову сдавило зарождающейся болью, лицо Армина приобрело розоватый оттенок, а пиджак бесформенной тряпкой повис на локте. Подходя к госпиталю, растеряли весь энтузиазм и имели сходство скорее с заблудшими туристами, чем с горящими желанием помогать добровольцами. Здание госпиталя представляло собой массивный невзрачный прямоугольник из бурого кирпича с выцветшей черной черепицей на острой крыше и двумя потрескавшимися колоннами у входа, поддерживающими треугольник фронтона с надписью на марлийском. В темных окнах второго и третьего, расположенного прямо на чердаке, под крышей, этажей отражались лучи беспощадного солнца. Если бы не приоткрытая массивная дверь, можно было бы решить, что здание необитаемо, несмотря на свое расположение неподалеку от центра. Возвестив усталой улыбкой, что они на месте, Армин надел пиджак в попытке придать себе более презентабельный вид. Микаса пригладила растрепавшиеся, отросшие почти до плеч волосы. Стоило переступить порог, как на разгоряченную кожу лица и предплечий легла влажная прохлада, а глаза мгновенно расслабились от полутьмы в холе приемной. Армина и Микасу встретил прохладный мрачный холл с высоким потолком и бледно-желтыми стенами, уходящий далеко вперед, расходящийся несколькими поворотами в сторонние помещения. Друзья переглянулись. Армин пожал плечами. Микаса отошла в сторону, привлеченная картинами на стенах: снова набившие оскомину марлийские герои, побеждающие мифических существ; изображения цветущих садов и гравюры на врачебные тематики. Она хмыкнула, тронув носком ботинка кадку увядшего фикуса в углу холла. Сильно пахло смесью медикаментов и спирта, в которую незаметно вплетался неопознанный Микасой сладковато-металлический запах. Армин растерянно огляделся, стоя рядом с пустующей стойкой: деревянный стол заставлен кипами папок и бумаг, аккуратно разложены принадлежности для письма, в низкой вазе одиноко склонился головой белый тюльпан, не зажжена настольная лампа. Арлерт прокашлялся и неловко нажал на металлический звонок на краю стола. Тот глухо звякнул. Откуда-то из глубин здания донесся болезненный стон, заставивший молодых людей одновременно обернуться. Громко хлопнула дверь над головой, и застучали каблуки по широким каменным ступеням. — Жрать надо больше, тогда и бессонницы не будет! — сварливый, но певучий женский голос приближался, скатившись в едва различимое бормотание под стук шагов. По лестнице спускалась низкая женщина лет пятидесяти, похожая по форме тела на юлу. Крутые пышные бока упруго покачивались при ходьбе, внушительный бюст кокетливо выглядывал из-под легкой розовой рубашки, прикрытой белым халатом. Поправив седые волосы, убранные в высокую прическу, женщина, наконец, обратила внимание на посетителей, как раз, когда Армин занес руку, чтобы нажать на звонок еще раз. Ярко-красные губы неодобрительно скривились, звякнули зеленые серьги в ушах. — Ты что, звонарь? — она стремительно вернулась за стол и отодвинула пухлой рукой в перстнях и браслетах облюбованный Армином звонок. — А? — А чего тогда названиваешь? Заняты люди, — стул тихо скрипнул под умостившимся на нем телом. — Чего тут ходите? — снова строго начала она, включив лампу. Тускло блеснула золотая цепочка на шее. — Карантин. Болезни только ходите разносите, домой шуруйте. — Да нет, мы! — Армин спохватился, вынимая из сумки выданные удостоверения. — Мы добровольцы. На работу. — Добровольцы? — она устроила на носу очки-половинки и, поджав губы, придирчиво осмотрела бумажки, цокнула языком и протянула пухлую ладонь к нему. — Документы покажи. Армин и Микаса передали в цепкие пальцы документы и разрешения от королевы. Тонкие брови, подведенные карандашом, взлетели вверх. — Парадиз? Была у нас одна парочка в прошлом году. — С Парадиза? — тут же завелся Армин, нависая над столом и совсем не замечая скептического взгляда женщины. — А вы не помните, кто именно? — Сладенький, — она опустила очки на кончик носа, — ты думаешь, моя работа запоминать лица всех встречных-поперечных? Люди работают. Особенно теперь. — Он просто спросил, — холодно сказала Микаса в защиту стушевавшегося Армина. — А я просто ответила, милочка, — она вернула документы обратно, смерив Аккерман взглядом. Она что-то записала в большую тетрадь и захлопнула ее. Стул жалобно скрипнул, когда она поднялась на ноги и засеменила по коридору, махнув за собой рукой. Армин и Микаса снова переглянулись и последовали за стуком красных туфель и маячком виляющей из стороны в сторону зеленой юбки до колена. Женщина толкнула первую дверь коридора, впуская их в затхлое помещение с рядами больничных халатов, медицинский инструментов и прочих принадлежностей. Что-то напевая под нос, вытащила вешалку с халатом, на глаз приложила к застывшему Армину, покачала головой, вынула второй и удовлетворенно кивнула, бросая ему в руки. — Что-то у тебя плечи широковаты для молоденькой девки, — поджала губы она, прикладывая новый халат к Микасе. — В сражениях накачала, — напряженным низким голосом отозвалась она. Женщин многозначно кивнула. Армин чуть пихнул Микасу локтем, облачившись в халат. — Вот это сойдет, — женщина бросила ей халат, а сама просеменила к коробке с красной тканью и, вытащив два отреза, вернулась обратно. — Повязки носить всегда, хоть на шее, хоть на голове, но должны быть. Обычно на плече носят, но вы народ эксцентричный… — Зачем это? — заново возникшие ассоциации добавили сталь в голос Микасы, когда женщина протянула повязки. — Микаса, — сквозь зубы шепнул Армин. — Это, милочка, отличительный знак добровольцев из числа эльдийцев. Знак для полиции и других, что человек не заражен и занимается помощью больным. С ней вас не потащат в участок, а больные на улице смогут обратиться за помощью и сопровождением в ближайший госпиталь. Я сама такую ношу вне госпиталя. Голос звучал мелодично и спокойно, словно она объясняла это уже не первый раз. Микаса буравила женщину напряженным взглядом еще несколько секунд прежде, чем молча принять повязку. Женщина кивнула и вырулила из кладовой, снова помахивая рукой за собой. Микаса на ходу подвязывала красным треугольником волосы, убирая пряди с лица. — Давай как-нибудь подружелюбнее, — тихо шепнул Армин, когда она закончила. — А то все больные шарахаться будут. — Ой, шарахаться они вряд ли смогут, — хмыкнула услышавшая его слова женщина. Армин вспыхнул и втянул голову в плечи. — Так, небольшая экскурсия, цыплятки, — мелодично затараторила женщина, семеня впереди, — этому госпиталю чуть больше сотни лет. Изначально он был заложен как лаборатория для изучения титанов, как и многие, но в недавнем прошлом переоборудован под госпиталь для военных, а затем под лечение лихорадки Рэнсома. Смотрим направо, цыплятки, — они синхронно повернули головы, — портрет нашего главврача, доктора Сомерсета, — Микаса не успела разглядеть его черты, идя быстрым шагом за бойкой старушенцией. — Налево смотрим и видим доску с выдающимися врачами нашего госпиталя и их заслугами. Шустро-шустро, у нас много дел. Миновав очередные закрытые двери, женщина толкнула застекленные двери в конце коридора, где расположилась столовая для персонала. Микаса не успела удивиться отсутствию людей, как женщина захлопнула двери снова и засеменила ко лестнице наверх рядом со столовой. — Лечение лихорадки в нашем госпитале курирует доктор Эгертон, — каблуки снова звучно застучали по ступеням. — Я слышал про доктора Рихтера… — начал было Армин. — Доктор Рихтер работает в главном госпитале, в десяти километрах отсюда. Здесь разрабатывается план лечения и экспериментальные методы, это первый госпиталь, задействованный для работы с лихорадкой Рэнсома. Разумеется, все действия и решения между докторами согласуются. Взойдя на последнюю ступеньку, женщина, пройдя несколько шагов вперед, остановилась перед закрытыми дверьми. — Масочки берем, котятки, — она вытащила матерчатую маску из стоящей на табурете коробки. — Все-таки воздушно-капельным передается? — натягивая маску, спросил Армин. Женщина странно хихикнула и улыбнулась ему, на секунду повернувшись. — Нет, сладкий, это чтобы вы от запаха кони не двинули, — и толкнула двери, делая шаг вперед. Едва переступив порог, Микаса сразу поняла, о чем речь. Даже сквозь ткань маски в ноздри ударил навязчивый ихорозный запах, сладковато-металлический и тяжелый. Микаса передернула плечами, прикрыв глаза, чтобы справиться приступом легкой тошноты. — Это отделение самых первых заболевших, — пояснила женщина, обводя рукой пространство. Обширная больничная палата почти полностью заставлена койками с тканевыми ширмами и тускло освещена светом, проникающим из трех высоких окон. Болезненно-белые стены почти сливались с пепельным цветом кожи лежащих на койках больных, на конечностях которых то тут, то там белели полоски бинтов со свежими алыми пятнами. Между койками — капельницы и тумбочки, заставленные медикаментами и средствами дезинфекции. Неосознанно держась ближе друг к другу, Армин и Микаса проследовали вглубь палаты, опасливо оглядываясь по сторонам. Обессиленные лица больных выглядели так, словно их хозяева уже успели отдать богу душу и теперь медленно разлагались на больничных койках. Только вздымающаяся от дыхания грудь, вращающиеся белки глаз и медленные движения рук выдавали жизнь в измученных болезнью телах. На коже красной выпуклой россыпью расползлись гнойные нарывы, грозящие лопнуть в любой момент. Бескровные сухие губы слабо шевелились, беззвучно проговаривая что-то. — В это отделение вас пока не возьмут. Испытательный срок — неделя. Если не сбежите — будете работать в том числе и здесь, — будничным бодрым голоском продолжала вещать женщина, между делом взбивая подушку одному из больных, с трудом приподнявшемуся в сидячее положение. Микаса перехватила усталый взгляд краснеющих сетью капилляров бесцветно-серых глаз молодого мужчины с обрюзгшим телом старика. — Первую неделю работаете в отделении правого крыла — там у нас приходящие в себя. Еще есть детское отделение, туда вас тоже направят спустя неделю. Рабочий день начинается в десять, завтрак в столовой в девять, обед в два, ужин в шесть. Заканчиваете в восемь, если не назначено ночное дежурство. Дежурят по очереди, по пять человек на этаж. Жалование у нас скромное, деньгами не разживетесь, выдаем каждые две недели. По всем вопросам ко мне, я Дорис, — женщина, наконец, представилась, протягивая пухлую ладонь и крепко потрясывая протянутые в ответ. — Либо обращаетесь к Фиамме, она всему обучит. Фиамма! Из-за ширмы дальней койки выплыла высокая стройная девушка с облаком огненно-рыжих волос, разгоревшихся под лучами солнца, и красной повязкой на плече. Покачивая женственными бедрами, достаточно бодро прошагала к молодым людям, протягивая узкую ладонь и улыбаясь ярко-зелеными глазами. Даже не видя ее лица, Микаса мысленно поразилась очевидной утонченной красоте незнакомки. — Микаса, Армин, новенькие, — представила Дорис. — Ну все, желторотики на тебе, а я пошла к себе, а то Его Хмурейшество снова изволят гневаться. Дорис снова мелко засеменила, стуча каблуками по плиточному полу палаты, и хлопнула входной дверью. Оказавшаяся не менее бойкой и говорливой Фиамма вывела молодых людей из палаты и направила в правое крыло, попутно отвечая на сыплющиеся вопросы Армина. — …пока в ваши обязанности будет входить только мониторинг состояния больных, выдача лекарств по расписанию, все указано на больничных листах, также помощь по части гигиены и питания. Тут все уже так или иначе выздоравливают, поэтому применяется консервативное лечение как при остаточных явлениях гриппа. — Гриппа? — Армин приподнял бровь, оглядывая второе отделение, пациенты которого выглядели более бодрыми, с человеческим цветом кожи. Микаса задержала взгляд на паре пациентов, сидящих на одной койке за игрой в шашки. Фиамма обернулась. — Первичные и остаточные симптомы лихорадки схожи с гриппом. Все начинается с галлюцинаций, — она кивнула на дверь, выпроваживая обратно в коридор, чтобы пройти на третий этаж к детскому отделению. — Затем прибавляется головная боль, головокружение, начинается кашель и одышка, так как первыми поражаются легкие. Потом приходит жар. У носителей хотя бы трети эльдийской крови на этом все заканчивается, пара недель и болезнь отступает. А вот с остальными все гораздо хуже: температура достигает 39-40 градусов, на всем теле начинают появляться гнойные нарывы, которые созревают от жара и кровят, — стуча каблуками туфель по ступеням, мелодичным голосом продолжала девушка. — До недавнего времени думали, что нарывы созревают только снаружи, но, оказалось, что они зреют и во внутренних органах. От этого многих пациентов тошнит кровью. Без лечения весь процесс занимает пару месяцев, тело перестает сопротивляться и погибает либо от жара, либо от внутреннего кровоизлияния. Стоя в палате детского отделения, Микаса слышала голос Фиаммы как сквозь толщу воды, пребывая одновременно в разрозненных воспоминаниях и в действительности, пропитанной сладковато-гнилостным запахом болезни. Она вспоминала, как осенью и она и Леви переболели тяжелой формой, как тогда казалось, гриппа. Разрозненные образы жутких видений от плавящего жара заполнили голову. Глаза неподвижно смотрели на истощенное детское тело, распластанное на койке, едва ли белее кожи самого ребенка, тяжело дышавшего во сне. Его грудь была перевязана бинтами, под которыми уже виднелись кровавые пятна. — …а почему название такое странное? — Дональд Рэнсом был первым, кто погиб от лихорадки. Моряк. Сначала назвать хотели иначе, но решили остановиться на этом. «Моряк». Глаза Микасы едва заметно расширились. Снова вода. — При работе с больными всегда имейте с собой несколько пар перчаток. Нарывы часто лопаются, так что… — она присела на край кровати уткнувшейся в книжку девочки и приложила ладонь к ее лбу. Та чуть вздрогнула, но продолжила смотреть в чуть дрожащую в ее руках книгу. Фиамма вынула градусник из кармана халата и засунула подмышку девочки, ласково погладила по макушке. — Ничего сложного в работе нет. В обязанности всех добровольцев входят перевязки, промывка и обеззараживание ран, мониторинг температуры тела и общего состояния. При жаре — сбиваем, при тошноте — купируем. Хотя тошнота — это уже последняя… — Извини, — Армин оглянулся на подавшую голос Микасу, — я, наверное, упустила. Вы не лечите больных? — В каком смысле? — Ты перечислила методы поддерживающих мер, но… Никаких процедур, лекарств против возбудителя вируса. Фиамма поднялась, косо глянув на девочку, и повела их обратно в коридор. — По факту, — начала она, прислонившись бедром к подоконнику и снимая маску, — да. Чтобы лечить, надо понимать, от чего лечишь. А возбудитель пока не нашли. Поэтому наша цель сейчас как можно дольше поддерживать пациентов в жизнеспособном состоянии, пока разрабатываются методы лечения. — Жизнеспособном? — со скепсисом повторила Микаса, также снимая маску. — Да. В левом крыле больные, первые симптомы которых начались еще восемь месяцев назад. Благодаря терапии мы смогли продлить их жизнь еще немного. — Но… — начал Армин, подбирая слова. — Это же только продлевает мучения. Нет никаких гарантий, что они выкарабкаются. Они уже на трупы похожи. — Таким скептикам как вы стоит посетить приемное крыло первого этажа, — она закатила глаза, складывая руки на груди. — Туда свозят самых безнадежных, скрывавшихся от надзора и бродяг. По ним прекрасно видно, что происходит вовсе без лечения. Не протягивают и двух месяцев. Пока — это лучшее, что мы можем сделать. А затем доктор Эгертон и Рихтер обязательно что-нибудь придумают. Идем. Сейчас ужин, познакомитесь с остальными, — она оттолкнулась от подоконника и махнула рукой за собой. После шептавшей бескровными губами тишины больничных в палатах столовское помещение оглушило гомоном бодрых голосов и калейдоскопом незнакомых живых лиц. Порядка тридцати добровольцев разного возраста в неизменных белых халатах и с красными повязками на плечах мелькали вокруг с подносами, гружеными тарелками с едой и стаканами с чаем. Глаза живо блестели, рты не закрывались, передавая звонкими голосами обрывки впечатлений. Чуть в отдалении, снисходительно глядя на происходящее, за длинным общим столом обедали медсестры, врачи и Дорис, заливисто хохотавшая над шутками докторов. Микаса, отрешенно накладывая еду в тарелку, не могла отделаться от навязчивого сравнения. Словно их столовая времен разведкорпуса, только просторнее, светлее, другие лица, другие обстоятельства и совсем другая еда, от которой Саша бы с ума сошла. Микаса уставилась на суп с морепродуктами в своей тарелке и тряхнула головой, прогоняя навязчивые мысли. Последовала за Армином, который мотал головой в поисках свободного стола. — …вот именно поэтому, — девушка с каштановыми волнистыми волосами по плечи что-то увлеченно вещала, размахивая вилкой, но замолчала, стоило им подойти. — Не помешаем? — смущенно спросил Армин. — А, новички, — улыбка коснулась пухлых губ Фиаммы. — Ребята, это Армин и Микаса. Пятеро молодых людей за столом возбужденно загудели и застучали подносами, двигаясь, чтобы освободить место для новоприбывших. — Вы те самые, значит? — навалившись на стол и сжимая вилку, с интересом спросила девушка с волнистыми волосами. — Островитяне? Победители Дьявола? — Ну… вроде того, — уклончиво ответил Армин, взъерошив челку. Фиамма едва заметно дернула бровями, окинув новичков непонятным взглядом, не укрывшимся от Аккерман. Микаса перевела взгляд на сидящего напротив парня. Тот во все свои карие глаза смотрел на нее, мягко улыбаясь. На лоб падали светлые волнистые пряди, выбившиеся из небрежного пучка на затылке. Микаса опустила взгляд в тарелку, поспешив запить неловкость от знакомства терпким чаем. Слишком много новых лиц, голова пухла. — Мы как раз говорили об этом, — закивала, тем временем, блондинка с длинной тугой косой и веснушками на носу. — Очень плохо, что не осталось никаких изображений Дьявола. — Почему? — тихо уточнил Армин. — Потому что тогда ему легко проникнуть куда угодно. Даже сейчас он может быть среди нас, — понизив голос до зловещего шепота, пояснила Фиамма и резко дернулась, клацнув зубами, в сторону вздрогнувшей Эмбер, девушки с волнистыми волосами. — Фиамма! Та лишь заливисто захохотала, запрокинув голову. — Эр… — Армин запнулся, метнув смущенный взгляд на новых знакомых. — Он погиб, потому что был просто человеком. Так что не беспокойтесь об этом. Беседа за столом продолжила кружить вокруг темы войны и изменившегося положения эльдийцев. Микаса то и дело украдкой переглядывалась с Армином, заметно стушевавшимся от темы за столом. С какой удивительной беспечностью им удавалось обсуждать недавний конец света и новый мир на руинах старого. С такой же дрожью ужаса воспоминания о тех днях отдавались в мыслях островитян. Микаса задумчиво скользила взглядом по молодым людям в столовой. Всем было не больше тридцати на вид, и большинство явно не было связано с войной. Возможно, отпрыски обеспеченных семей из соседних стран, удачно скрывавшие свое происхождение. Возможно, жители Марли, благополучно переждавшие дрожь вдали от эпицентра. — Фиамма, а ты давно здесь? — Армин поспешил сменить тему. — С ноября, я одна из первых откликнувшихся на инициативу доктора, — с долей самодовольства заявила девушка. — И кто из них Эгертон? — Армин указал вилкой в сторону стола с врачами и Дорис. Фиамма мельком оглядела персонал и хмыкнула. — Нет его, он редко ужинает со всеми. — Жаль, — вздохнул Армин, — а я хотел руку пожать за такое благородное начинание. — А Фиамма бы ему не только руку хотела пожать, — звонко захихикала блондинка, тут же получая шутливый шлепок в плечо от улыбнувшейся девушки. — Что-то было? — поддерживая веселый тон, спросил Армин. Фиамма махнула рукой. — Если бы. Он, конечно, чертовски хорош, но слишком суров для меня. И по уши влюблен в свою работу, как и Рихтер. Чуть не ночует здесь. Микаса подняла взгляд, уловив перед собой движение протянутой ладони. Парень напротив мило улыбался. — Вольф Аман, — проговорил приятный низкий голос. Аккерман моргнула, отложила вилку и протянула руку в ответ, напрягаясь и излишне крепко пожимая, когда он попытался поцеловать костяшки. — Микаса Аккерман.

***

Первая неделя в госпитале прошла лучше, чем ожидала Микаса. По ночам все еще было сложно уснуть, лежа на одном из брошенных в больничном крыле первого этажа матрасов. Мужской блок был в соседней палате, поэтому после отбоя приходилось заново учиться выстраивать человеческое общение без компании Армина. За год в одинокой заброшенной хижине она практически разучилась делить с кем-то крышу над головой, тем более если, подобно временам разведкорпуса, этих людей было больше одного. Не раз ловила себя на мысли, что Армин был прав в своих предостережениях: обилие воспоминаний и еще больший объем новых впечатлений захлестывали с головой, не давая ни мгновения на передышку и обдумывание. Пришлось подстраиваться под бурные воды неспокойного течения. Микаса сравнительно быстро научилась работать с капельницами и за пару дней запомнила названия медикаментов из больничных листов доверенного ей квадрата второго отделения на шесть коек. Порой приходилось обратиться к Фиамме за советом при работе с нетипичными проявлениями симптомов у заболевших. В основном ее, как и Армина, обязанности закрутились вокруг сопровождения пациентов до отдельной столовой больных, помощи с мытьем и проведением нехитрых процедур. В остальное рабочее время оставалось только наблюдать за игрой пациентов в настольные игры на койках, слушать вполуха истории об их жизни и некоторым читать отрывки из их любимых книг. Может, и вправду способна не только убивать? Немудрено было расслабиться в подобной обстановке: почти все пациенты так или иначе были эльдийцами, встретилось даже несколько бывших островитян, доверительно сообщивших ей о своем происхождении; кровавые нарывы на телах пациентов отсутствовали, голоса были бодрыми, хоть и слегка охриплыми от кашля; лекарства принимали послушно, готовясь к скорой выписке. Но протяжные крики боли по ночам, резкие хлопки двери на втором этаже и сладковатый гнилостный запах напоминали о реальном положении дел. Вечерами несколько раз выбралась на прогулку под руку с Армином, намеренно держась поближе к центру, чтобы не ворошить гнойник воспоминаний. Центр, хоть и хранящий следы разрушений, выглядел достойно: пышным цветом расцвели пушистые шапки свежевысаженных вишен, певчие птицы заливисто голосили под крышами высоких зданий и в шумящих кронах парковых деревьев. Все еще можно было встретить красиво одетых жителей, сытых детей с конфетами в карманах и начищенные до блеска автомобили. И все же даже лица обеспеченных обитателей центра оказались помечены негласной эмблемой страха и недоверия, словно даже выглядеть обеспеченно и выделяться им отныне стало в тягость. И все же ветер то и дело доносил до обострившегося от обилия новых ароматов обоняния соленый запах моря из порта и разрушенных окраин города. Армин, уже знакомый с местной обстановкой, все равно выглядел несколько оглушенным окружающей реальностью. Он то и дело замирал, когда, сидя в уличном кафе, они пробовали приправленную пряностями острую марлийскую еду. Микаса предполагала, что также думает о всех тех, кто остался в прошлом, кто остался в земле Парадиза и никогда больше не разделит новый опыт с ними. В первую неделю, провожая закат на скамейке в парке, Микаса написала письмо Леви, чтобы доложить обстановку, случайно отметив, что пишет в привычной манере военного доклада разведчика с вражеской территории. То и дело, окруженная каменными стенами и парковыми деревьями, ловила себя на легкой ностальгии по буйной и непокорной природе Парадиза. Куда ни уйди, вытравить свою истинную природу не получится. Как и любым актам доброй воли не вытравить из сердца войну, все еще настигавшую кошмарами в беспокойных душных ночах. И этим они разительно отличались от новых товарищей по работе. Выдавала военная выправка, четкость отточенных движений, молчаливая суровость и тягучая темнота во взгляде. Мина, одна из соседок в столовой, не раз говорила, что не может выдерживать ее взгляд, словно все, что спрятано в его темноте, грозит вырваться наружу. Микаса не обижалась. Сама замечала, как люди избегают смотреть в глаза, и сама не до конца понимала, какие еще чудовища скребутся у нее внутри. На удивление редко заводились разговоры об их островной жизни, словно люди специально закрывали глаза на происхождение, лишь бы не раскачивать лодку. Или же боялись, что дьявольский защитник может услышать любое недоброе слово в сторону своих подопечных. На работе разговаривать было особо некогда, а после окончания рабочего дня и перед отбоем разговоры в основном сводились к обсуждениям прошедшего дня и пространной болтовне ни о чем. Лишь несколько раз спросили про прошлое и семью Микасы, выглядящей достаточно экзотично даже для Марли. Про семью Йегеров упоминать не стала, негласно приняв за правило закрывать глаза на некоторые моменты. Подобная дипломатия казалась нелепой, но работала. Наверное, это и означало быть взрослым: не реагировать. Не упоминали и титанов. Казалось, что эта страница истории испарилась из их картины мира. Лишь обтекаемые фразы об огромных чудовищах, не более, словно снова боялись выпустить из недр земли нечто ужасное, словно боялись даже затрагивать тему в присутствие свидетелей ужасных событий прошлого. Несколько раз пытались выведать, что было между ней и Армином. Микаса ограничилась дежурным ответом про друга детства, не желая распинаться в объяснениях, что за все годы дружбы и тягот их стало связывать нечто большее, чем незнакомые с войной новые товарищи могли понять. Лучистые и душные от июньской жары дни в госпитале протекали быстро, и беззаботность первой испытательной недели закончилась достаточно неожиданно. Их перевели на работу в отделение длительной терапии и детское крыло. Вечером того дня Микаса, перед отбоем вчитываясь в одну и ту же строчку книги про плутоватого лиса, не могла отделаться от легкой тревоги от грядущего дня на новом месте. Образы переплетенных окровавленными бинтами живых мертвецов прочно отложились в памяти. Хлопнула входная дверь «спальни». Микаса вздернула голову, рука машинально дернулась к подвязанному на бедро охотничьему ножу. В палату, сверкая злобными глазами, влетела Фиамма. Белое лицо краснело румянцем, огненные волосы были по-прежнему идеально уложены. Она недовольно рухнула на свой матрас через один от Микасы и недовольно принялась переодеваться ко сну. — Ты чего это? — Мина, расчесывавшая волосы, удивленно округлила глаза. — Ренар, говнюк чертов, — выплюнула девушка, рывком натягивая ночную рубашку. — Кто? — Эгертон! — повернувшись к задавшей вопрос Микасе, чуть громче нужно ответила она. — О-о, началось, — протянула Эмбер, заинтересованно укладывая подбородок на руки в полной готовности слушать. — Он и раньше был не подарок, но сейчас — просто кошмар. — Наорал? — Он не орет, — сухо хмыкнула Фиамма. — Отругал, что я постоянно таскаюсь к нему дело не дело, сказал заниматься своим делом и не лезть, куда не просят. И сказал передать всем, чтоб не вздумали таскаться по кабинетам врачей и отрывать от дела. У всех свое место и бла-бла! — она закатила глаза. — Выставил за дверь. Меня! Да я тут почти с самого начала! Я с ним с самого начала, а он… Микаса хмыкнула кольнувшим горечью воспоминаниям. — Да, у мужчин такое бывает. — Неблагодарный! Фиамма продолжала щебетать слушающим ее подругам, когда мимо окон проплыл тусклый свет и через пару минут что-то глухо ударилось снаружи. Микаса отложила книгу и, натянув ботинки, пошла к двери палаты мимо не обративших внимания приятельниц. В бледном коридоре первого этажа гулял сквозняк из-за открытых настежь дверей где-то в дальнем крыле. Микаса передернула плечами и, обняв себя руками, неслышно прошла по темному коридору мимо вновь пустующей стойки Дорис. В конце коридора тусклым белом квадратом маячил свет и мелькали тени, сгибавшиеся и разгибавшиеся, словно бросающие что-то на пол. Пройдя до конца, Микаса остановилась, сжимая пальцами край двери и прикрывая рот и нос локтем от внезапно заполнившего все пространство сладковато-гнилостного запаха. Серый глаз осторожно выглянул из-за двери. Четверо мужчин, с ног до головы одетых в грязно-белые рабочие костюмы, на носилках перетаскивали бесформенные кучи из палаты в кузов приставленной к другим дверям большой машины. Прищурившись, Микаса разглядела в бесформенных мешках осунувшиеся бледные лица, словно обтянутые кожей, и тощие конечности, изрытые кровавыми островами язв. Темный пол устлан матрасами с едва живыми бродягами и пьяницами, безучастно наблюдавшими как безликие работники, поскальзываясь на мокром от крови и гноя полу, уносят тела преставившихся пациентов в машину. Тошнота поднялась с глубины живота, писк в ушах заглушил тяжелое сердцебиение. — Иди отсюда, — сварливый голос раздался около плеча. — Нечего тут смотреть. Дорис, замотанная по глаза в похожий костюм синего цвета, слегка пихнула ее от двери. Пройдя внутрь со шваброй и ведром воды, она принялась усердно оттирать пол от крови и ошметков плоти.

***

Little girl, little girl, don't lie to me,

Tell me where did you sleep last night?

In the pines, In the pines,

Where the sun never shines

Will shiver the whole night through.

My Daddy was a Railroad man

Killed a mile and a half from here.

His head was found in a drivers wheel

His body was never found.

- "In the Pines" (Where Did You Sleep Last Night?)

Армин был прав в своих опасениях. Микаса действительно не познала подобного ему смирения. Реальное положение дел в восстающем из пепла мире открылось, как водится, не сразу и не в разговорах с молодыми добровольцами. Небывалую степень искренности, словно на исповеди, выдавали те, кому было нечего терять. После первых двух дней в отделении длительной терапии Микаса и Армин почти не говорили, так как оба валились с ног от усталости, больше моральной, чем физической. Микаса не смогла съесть свой ужин, проведя почти десять часов в обители мертвых, иначе не назовешь. Больше получаса оттирала от себя словно въевшийся под кожу сладковатый тошнотворный запах гноя и крови. Удивлена была, что не стошнило. Она много раз и убивала, и видела трупы товарищей и врагов на Парадизе, даже частично разложившиеся, но видеть гниющего заживо человека было в новинку. Словно орда мертвецов из кошмаров и видений обрела плоть и кровь и тлела на белых кушетках, вращая стеклянными глазами. От летней духоты плыло перед глазами, в маске, плотных перчатках и застегнутом больничном халате из плотной ткани, было неимоверно жарко. Хотя это и можно было стерпеть. Нестерпимым показалось только то, как туго обтянутая словно старым пергаментом кожей рука, изрытая язвами, потянулась к ней в попытке что-то попросить. Микаса безотчетно дернулась, машинально нащупывая нож на бедре. Глупость. Некогда молодой мужчина был слишком слаб, чтобы даже говорить. Аккерман терпеливо меняла перевязки, стараясь отключить мозг и выполнять действия машинально. Помогало представлять, что разделывает тушу очередного животного из лесной чащи. Снять пропитанную кровью и гноем повязку, убрать в мусор для сожжения, обработать кратеры язв перекисью, наложить мазь, дать впитаться и обмотать пораженное место заново. Ничего сложного, если не думать. Оказалось, что отданный ей в распоряжение квадрат из восьми коек оказался более, чем достаточной нагрузкой. Возможность присесть была редкостью. Больным то и дело было необходимо обработать прорвавшийся нарыв, сбить снова разыгравшийся жар, дать успокоительные от галлюцинаций и противовоспалительные средства, поставить и убрать «утку», сделать обезболивающий укол, омыть от гноя и крови и покормить. Последние два пункта оказались, на удивление, сложными. Микаса, преодолев свое отвращение, все еще не знала, как подступиться к пациентам, чьи тела казались настолько хрупкими и тонкими, что могли рассыпаться от любого касания, особенно при учете ее несколько большей физической силы. Сами пациенты не сильно помогали посадить себя на койке, только тихо постанывая от боли и переваливаясь из стороны в сторону. Кормежка также оказалась процедурой из раздела фокусов. В некоторых пациентов еда не могла попасть просто физически, так как те, едва разлепив губы, не раскрывали рот и ложка супа вытекала обратно на ввалившуюся грудь. Приходилось мыть заново, осторожничая как с тряпичной куклой. И снова пытаться накормить, следя, чтобы больной ненароком не захлебнулся ложкой жидкости. Наградой за старания был беспокойный сон накормленных пациентов, которых, однако, периодически тошнило недавним обедом. Тогда помывка и кормежка, сдобренная лекарствами для желудка и кишечника, начинались заново. Под конец второго дня в голове, гудящей от тошнотворного запаха и образов, остался только немой ужас. Казалось совсем невероятным, что эти люди провели в стенах больницы восемь месяцев и теперь представляли из себя лишь слабую бездумную оболочку. Хорошо, если бездумную. Так хотя бы не понимали, что с ними происходит. Это казалось какой-то изощренной пыткой. Словно мучения пытались продлить побольше, зачем-то заставляя мучиться тех, кто и так выглядел как откопанный из могилы спустя пару месяцев труп. Микаса гнала от себя подобные мысли, повторяя, что в серьезной медицине она не разбирается и сама приехала сюда помогать. Но иные навязчивые мысли не давали продыху после недели работы в отделении. Она лежала ночью, с мазохизмом прокручивая в памяти образы живых мертвецов, с которыми работала, и постоянно сравнивала их с солдатами, пришедшими на Парадиз. С теми, в бежевой военной форме, с огнестрельным оружием, сверкающей ненавистью и отвращением в глазах, пышущими жаждой убийств крепкими телами. Наверняка часть из них теперь лежит на больничных койках, жизненно завися от того, как скоро грязная дьяволица поменяет «утку». Это было неправильно. Микаса понимала всю отвратительность подобных мыслей, поэтому решила не делиться с Армином, самоотверженно борющимся со смертью за каждую жизнь. Но готова была поклясться, что он наверняка думал о подобном и сам. В середине второй недели в отделении длительной терапии, Аккерман наловчилась более проворно лавировать между койками пациентов и без слов понимать их просьбы. По распоряжению Эгертона, добровольцы должны были время от времени меняться выданными «квадратами», чтобы не привязываться к пациентам и не выделять никого из общего числа больных. На вторую неделю Микасе достались больные Мины, блондинки с длинной косой. Из восьми пациентов, двое могли изъясняться в устной форме, делая частые перерывы, чтобы подышать. Одного из них, бородатого мужчину средних лет, бывшего явно симпатичным до болезни, Микаса смогла за руку подвести к окну, чтобы он смог посмотреть на город. Там он едва не расплакался, опасно задрожав слабым телом, от стыда за свое нынешнее бессилие и с трудом рассказал свою историю. Микаса старалась не выказывать эмоций, узнав, что он жил в Либерио. Мужчина бы все равно не заметил, слишком слаб был. Он послушно открывал рот, чтобы поесть, уже перед сном, приняв лекарства для кишечника, рассказал о каком-то дереве в лагере, на котором гнездились певчие птицы, и где он впервые встретился с женой. Признался, что обрадовался, когда к их квадрату приставили Микасу, так как она была немного похожа не нее. О том, чем закончилась их история, рассказать не успел, забывшись послеобеденным сном. Остальные пациенты ничем примечательным не отличались, кроме одного. Микаса сразу приметила раскосый разрез глаз, как у нее самой. Мужчина также был покрыт язвами и истощен, но его лицо выражало необычную степень осмысленности. Даже занимаясь с другими пациентами, Микаса чувствовала направленный в ее сторону внимательный взгляд черных глаз. Кормя его, ощущала исходящие от него волны напряжения, хотя он молча открывал рот, не спуская с нее глаз, словно анализировал что-то. Мимолетное чувство радости от обнаружения еще одного представителя нации своей матери утонуло в черноте его тяжелого взгляда. Уже закончив свою смену и убедившись, что все пациенты в порядке и спят, Микаса подошла к койке азиата, чтобы поправить съехавшую подушку. Тот, мигом открыв глаза, начал буравить взглядом, даже лицо его преобразилось, словно он силился что-то сделать. Микаса не стала дожидаться и развернулась, чтобы собрать мусор после процедур. — Эльдийская подстилка, — Аккерман замерла, услышав сочащийся ненавистью низкий голос. Медленно обернулась на мужчину. Тот с необъяснимой яростью и отвращением глядел на нее, скривив губы. Вдруг слабо дернул головой и плюнул ей под ноги. Закрыл глаза с чувством выполненного долга. Аккерман мысленно прикидывала, насколько легко будет выдать его перерезанное горло за внезапно разорвавшийся в горле нарыв, глядя потемневшими серыми глазами на тщедушное тело. Он был ослаблен, истощен и, тем не менее, весь день копил силы, чтобы выдать единственную бессмысленную фразу. Не фразу — грязь. И ложь. Копил силы, собирался весь день. Потратил последнее на поток желчи, который не заставит «подстилку» бить в рыданиях и просить прощения. На ум Аккерман пришла только глупая шутка Йегера про монаха, который каждые десять лет тратил разрешенные ему два слова на полный бред. Бессмысленно, как и вся их ненависть. Только вновь обнажало истинное положение дел даже в этом новом мире, до омерзения похожем на предыдущий. Ощущая гадкое превосходство и даже не гоня его от себя в этот раз, она медленно подошла к нему и замерла тенью, чтобы он почувствовал, чтобы испугался. Мужчина раскрыл глаза и с ненавистью уставился на нее, тем не менее приняв нервное выражение лица. Сжимая зубы и не отрывая от него немигающего взгляда, Микаса занесла руку — мужчина слабо вздрогнул — и поправила край одеяла, ощутимо пригладив его ладонью. «Хоть захлебнись в своей желчи, мудак, все равно без меня даже поссать сходить не сможешь».

***

Сладковатый запах гниения и металлический запах крови стали привычным дополнением дня. Находясь вне стен госпиталя, когда на город опускалась долгожданная свежесть, Микаса не могла отделаться от ощущения, что этот запах исходит даже от ее кожи, как бы она ни натиралась мылом и до боли терлась мочалкой. Становилось понятно, почему почти все девушки-добровольцы наносят на себя духи. Не красоваться перед живыми мертвецами и парнями-добровольцами — заглушить запах гниения. Запах гнили и крови присутствовал повсюду: на этажах, в спальне, в столовой, на одежде, даже в пышных волосах Фиаммы. В какой-то момент он стал настолько привычен, что перестал вызывать тошноту и мешать приему пищи. Стал лишь очередным штрихом новой действительности. Казалось, что, даже уехав из Марли, Микаса будет его чувствовать, он последует призраком за ней. И отныне все сны и видения о мертвых товарищах обязательно будет сопровождать запах гнили и крови. В один из душных вечеров что-то изменилось. Вновь обменявшись квадратами и попав на дежурство, Микаса сидела в палате на стуле и читала книгу про лиса, усмехаясь от похабщины, которой не было в детской версии. Периодически поглядывала на спящую в полутора метрах от нее молодую женщину, от чьей молодости осталось только название. Повязку на обнаженной ноге следовало бы поменять, но тревожить женщину, и без того дурно спавшую, не хотелось. Подождет. Глубоко вдохнув привычную смесь запахов, Микаса перелистнула страницу книги и, обхватив покрепче, помахала ей на себя, чтобы избавиться от чувства духоты. Больничное крыло было темно, только сумеречный свет из окон разбавлял полумрак сизыми бликами. На стенах подрагивали пушистые тени цветущей сирени рядом с госпиталем. Одно окно было открыто настежь, но цветочный запах все равно не проникал. Микаса вздохнула. В такой мирный вечер запах сирени был бы как нельзя кстати. Подумала, что стоит наломать где-нибудь веток и принести пациентке. Усмехнулась — не привязываться к пациентам и не выделять никого. Глаза снова забегали по строчкам книги, подсвеченной желтым светом небольшой настольной лампы. Здорово марлийцы придумали с электричеством. С керосинкой она бы намучилась. Где-то в углу раздался храп другого дежурного, уснувшего прямо на стуле. Из приоткрытого окна доносились мелодичные перезвоны птичьих голосов и тихий шорох сирени от свежего ветра снаружи. Глухой стон. Микаса вздернула голову, оглядывая палату. Ничего особенного. Стоило опустить глаза в книгу, как стон повторился отчетливее. Следом донесся шорох и глухой стук. Микаса вскочила на ноги, в полутьме пытаясь найти источник звука. Азиат на койке в углу квадрата, доставшегося теперь Мине, неестественно выгнулся дугой, едва слышно постанывая. Аккерман замерла. Лезть в чужие квадраты было запрещено: каждый нес свою ответственность за своих больных. Если только был не крайний случай. В полутьме было сложно понять, насколько он крайний, но Микаса догадывалась, что изгибание дугой не входило в симптомы адекватного течения болезни. Мины нигде не было. Азиат снова выгнулся, застонал, но тут же издал булькающий звук. Микаса дернулась с места, подбегая к койке. Щелкнула кнопкой настольной лампы и отшатнулась. Грудь мужчины была покрыта кровью от вскрывшихся свежих нарывов, покрасневшие глаза чуть выкатились вперед, конечности ломано дергались, задевая тумбочку и капельницу. Сам он глухо хрипел, пытаясь, очевидно, сделать вдох, но из горла доносилось только влажное бульканье. «Хоть захлебнись в своей желчи…» Микасу прошиб холодный пот. Судорожно шаря руками по тумбочке, она взяла шприц и средство для снятия мышечного спазма от судорог, которые парализовали мужчину. Такое уже было как-то раз у другого добровольца, она запомнила порядок действий, но руки предательски не слушались. Наспех набрала шприцом мутное лекарство и, обхватив руку, вколола в мышцу. Мужчина отчаянно захрипел, вырвал конечность, невольно попав Аккерман по шее, и расплескал остатки лекарства в ее ладони. Из его горла раздался крик, потонувший в бульканье. — Блять! Микаса стянула с себя ботинок и запустила в плечо храпящего дежурного, одновременно выуживая из-под койки ведро. Дежурный вскрикнул и вскочил на ноги. — Это че?! — Зови врачей! — сорвавшись на крик, Микаса попыталась обхватить мужчину за корпус и наклонить над ведром, чтобы заполнившая горло кровь и рвота вышли. Тот бешено забился в ее руках, снова скидывая бутылки с препаратами на пол. Топот ног дежурного раздался за спиной, а спустя пару секунд послышался звон колокола у двери. — Давай же, чтоб тебя! — она, чуть сильнее обхватила его, боясь надавить, и направила его голову вниз с края койки, наклоняя над ведром. Мужчина захрипел, сблевывая кровь с остатками ужина и содрагаясь всем телом. За спиной послышался топот и громкие голоса, застонали проснувшиеся пациенты. Чьи-то руки отодвинули ее. — В сторону, девочка! — пожилая медсестра в сопровождении двух медбратьев оттиснула ее себе за спину, перехватывая с хрипом закричавшего мужчину. Микаса, часто дыша, начала пятиться, безотчетно сдергивая с лица маску. Взмокшего лица коснулся прохладный воздух. Все тело трясло, а глаза различали лишь размытую от собравшихся слез картину: белые халаты хлопочут над корчащимся в судорогах теле, прилаживая к нему какие-то аппараты, что-то кричат в сторону. Микаса не слышала из-за собственного тяжелого дыхания в ушах. Вдруг чья-то ладонь обхватила плечо и решительно отодвинула вбок. Невольно отступив, Микаса замерла, ощущая ударивший в ноздри терпкий запах сушеной гвоздики, табачного дыма и чего-то непонятного, на секунду поглотивший сладкий запах гнили. Она уставилась на стремительно удаляющуюся в сторону белых халатов высокую широкоплечую фигуру в черном кожаном плаще чуть выше колен. Сердце нехорошо сжалось тревогой. Глаза обежали темные волосы длиной чуть ниже плеч. Фигура мелькнула между пятнами белых халатов и скрылась среди них. Микаса не успела дать мысли развиться, когда кто-то дернул ее за локоть, вытягивая из палаты, и прижал за плечо к стене. — Чей квадрат был?! Твой? — перекошенное от тревоги лицо Фиаммы, бледное и сонное без косметики, смотрело снизу-вверх. Микаса спихнула ее руку с плеча. — Не мой. — Нельзя трогать чужие квадраты! — Я бы тоже предпочла, чтобы он сдох, но реакция оказалась быстрее, — Микаса прикрыла глаза, запоздало осознав, что ляпнула. — Это квадрат Мины. Ее нигде не было. — Вот сучка, — Фиамма отшатнулась, переключая свою злость на пропавшую блондинку. — Опять со своим придурком Альфредом зажимается. Я ей устрою! — нервно поправив ночную рубашку под наспех накинутым халатом, она двинулась вниз по лестнице. Микаса прижалась спиной к стене, судорожно сглатывая от не успокаивающейся тревоги и прикрывая глаза. В ту ночь она так и не уснула. Оказалось, что в палате детского отделения в ту же ночь, но с разрывом в один час умер ребенок, боровшийся с болезнью уже третий месяц. Больница стояла на ушах до рассвета: оставшиеся в госпитале дежурные врачи боролись за жизнь ребенка и азиата; добровольцы хлопотали над разбуженными пациентами, чье и без того хрупкое психическое равновесие пошатнулось от увиденного и заставляло буйствовать, нанося себе лишний вред. К пяти часам утра все стихло. Микаса вышла из здания госпиталя, выжатая после ночного происшествия, без малейшего желания возвращаться внутрь. Не хотелось снова ощущать тяжелый ихорозный запах на своей коже и видеть бьющиеся в конвульсиях восковые тела. Хотя было бы лукавством выделять только эти причины. В узком зазоре между углами высоких зданий напротив госпиталя показалась торжественно увенчанная острыми лучами макушка розоватого диска солнца в мареве бледно-золотистых облаков. На фоне разгорающегося рассвета изящные здания казались темными глыбами, укрытыми плотной тенью. Влажный утренний воздух постепенно прогревался. Время от времени тонко вился запах пушистой лиловой сирени, разросшейся почти до окон второго этажа. В хрупкой тишине были едва различимы отзвуки шума со стороны порта и крики проснувшихся птиц. «На Парадизе в этом время туман», — отстраненно пронеслось в голове. — Держи, — тихо прошуршав шагами до скамейки, Армин сел рядом и вручил ей кружку с кофе, который марлийцы пили литрами. — Взял обоим, кухня открылась уже. Он прикрыл рукой рот, широко зевая и сонно пялясь в содержимое своей кружки. Армин и сам поспал от сил три часа, разбуженный в числе других добровольцев посреди ночи. Недосып залег глубокими сизыми синяками под сонными глазами. Грея отчего-то ледяные ладони о горячие бока кружки, Микаса передернула плечами под накинутой сверху кожаной курткой отца и чуть придвинулась к боку друга, чувствуя тепло сквозь грубую кожу. Противная мелкая дрожь колотила ноги. — Ну и ночка! — ухая подобно пухлой сове, из дверей госпиталя вышла взлохмаченная Дорис в заляпанном кровью переднике. Было непривычно видеть ее без бантика красных губ и мудрено уложенной прически. Вертя крутыми бедрами, женщина прошла к лавке и остановилась в полутора метрах, вынимая из кармана передника аккуратный серебристый портсигар. С наслаждением провела под носом вынутой сигаретой и, заметив понурое лицо Микасы, протянула портсигар. Армин покачал головой, отказываясь, и покосился на Аккерман, неловко вынувшую сигарету из-под зажима, но ничего не сказал. Утренняя свежесть с нотами сирени дополнилась легким запахом табака с вишней и едва различимым ароматом кофе из кружек. — С боевым крещением, котятки, — Дорис выдохнула облачко дыма, глядя на встающее у горизонта солнце. — Такое тут случается. Но узкоглазый еще поживет, так что не волнуйся. Микаса не поднимала взгляда с носка своего ботинка, бездумно тыкая им мелкие камешки на земле. Дорис наверняка думала, что так подействовал шок от увиденного ночью и страх за представителя своей нации. Микаса сделала глоток кофе, не торопясь развеивать ее сомнения. — Что теперь будет с Миной? Нашли ее? — Нашли, конечно, — Дорис закатила глаза, тут же распаляясь. — Дура редкостная. Уже не первый раз такое, но я все ловила и прикрывала ее. Тоже дура старая, — она зло затянулась, скуривая сигарету почти до половины. — Пришли, понимаешь, шашни крутить среди трупов. Это еще, скажем так, повезло, что она сейчас такой фортель выкинула, а не через неделю. Увидь это доктор Рихтер… — она покачала головой. — А что ей будет? — пожал плечами Армин. — Она же не врач, просто доброволец. — Это будет решать доктор Эгертон, — она втоптала окурок в землю. — Не знаю, что ей светит, но, опять же, ей повезло, что не напоролась на Рихтера. Уж если наш, — она кивнула головой на окна второго этажа, — суров, то тот — тушите свет. Он полевой врач, человек серьезный. Мог бы довести до суда и навесить ей неумышленное причинение вреда здоровью. Она ж, дурочка, пост оставила, никого не предупредила. А не будь тебя там рядом? — Аккерман перехватила ее взгляд, неопределенно дернула уголком губ. — Помер бы. Сирень тихо зашелестела, донося сладковатый запах цветов. Микаса сглотнула горьковатый вкус кофе и сделала последнюю затяжку истлевшей сигареты, как вдруг Дорис, усмехнувшаяся восходящему солнцу, сделала пару шагов вперед и застыла, все так же глядя перед собой. — В странное время живем: вроде и войны нет, а все как-то… — в лучах солнца ее подсвеченная фигура обзавелась расползшейся по задней стороне тела тенью, добавившей женщине какой-то тяжелый ореол. — Сынок мой успел стать почетным марлийским воином прежде, чем на Парадиз отправили. Там и слег, видать. Микаса вздрогнула, поднимая глаза и перехватывая округлившийся взгляд Армина. Он машинально втянул голову в плечи, чуть сжимаясь. Дорис продолжала непривычно спокойным и хриплым голосом: — За что умер — черт его знает… — Мне… Нам очень ж… — Нет-нет, не жаль, не надо, — она резко оборвала Армина, обернувшись через плечо, но голос был лишен злости и грубости. — Была война. Жаль никому не было, ни вам, ни нам. И извиняться никто не будет. Мой сынок тоже знал, куда шел. Сам убивал таких же людей, вот и погиб то ли от пули, то ли от меча. Все дерьма наворотили, а нам вот расхлебывай теперь. Живи с этим и помни, пытайся заново что-то выстроить. В возникшей паузе, которую Дорис взяла, чтобы справиться с эмоциями или чтобы предаться воспоминаниям — Микаса не видела — Аккерман пыталась перебрать лица марлийских солдат, отправленных на штурм Парадиза. Без толку. В тот момент они не смотрели в их лица. Тогда это были не люди — а просто коллективная опасность, которую необходимо было устранить. Вполне может быть, что и сына Дорис настигла вражеская пуля, или насквозь проткнули клинки самой Микасы. А останки навсегда затерялись в землях Парадиза, разнесенные после Дрожи по всей округе. — Все вроде люди, нация одна, а все равно… Даже ваш этот, как его, Йегер. Тоже человек был. Тоже мстить имел право. Слыхала, что его мать наши убили. Разве не повод мстить? Для человека мать — это весь мир, — Микаса переглянулась с Армином, лицо которого приняло совсем несчастное выражение. Дорис, тем временем, закурив вторую сигарету и закашлявшись дымом, кивнула на корпус госпиталя. — Тут ребятки хорошие, но таких вещей не поймут. Из тридцати человек в Либерио выросло только пять-шесть от силы. Остальные — не чистокровные эльдийцы, дети преуспевших родителей, удачно скрывших свое происхождение за деньгами и связями. Теперь вон их детишки пришли вернуть честь своему роду. Ну не очаровательно ли? — она хмыкнула, окинув их взглядом, и снова отвернулась. — Правильно Эгертон говорит: никакого особого отношения, все равны — и пациенты и персонал. А все эти разделения на достойных и недостойных нам еще аукнутся… Ладно, — Дорис бросила окурок в урну и хлопнула себя по коленям. — Впереди длинный день. Перед сменой чтобы хотя бы пару часов поспали. Она снова засеменила как ни в чем не бывало, шурша подошвами медицинских тапочек вместо кричащих туфель, и скрылась за дверьми госпиталя. Армин глубоко вдохнул, пораженный рассказом. — Ну ты подумай… — Я не хотела, чтобы он выжил. И жалела, что подошла, — ровным голосом выпалила Микаса, не отрывая взгляда от дверей. — О… ты про того парня? — чуть замешкавшись от внезапного откровения, неуверенно начал Армин. — Назвал меня эльдийской подстилкой. — Слушай, Микаса, — он взъерошил волосы на макушке, утыкаясь ладонями в колени и ободряюще улыбаясь, — я тоже хотел одного подушкой удавить совсем недавно. Оказался марлийцем, из армии, фамилию мою знал. Наговорил мне всякого дерьма. Тоже было неприятно, но… Что на них реагировать? Мы такое еще не раз услышим. Ты ведь знаешь, что это все бред и… — Дело не в обиде, — оборвала Микаса, встречаясь темным взглядом с лучезарными глазами друга. — Я усомнилась, что мы правильно поступаем. Если даже после Дрожи, всего пережитого и находясь на пороге гибели, многие продолжают видеть в нас дьявольское отродье… Это никогда не изменится. Мы только оказываем им услугу своей помощью. Забираем их у смерти, чтобы, набравшись сил, они нас же на нее и отправили. Армин устало выдохнул и покачал головой. — Нужно время. Прошел всего год, а люди варились в этой ненависти десятилетиями. Митрас тоже не сразу строился. Микаса посмотрела на него долгим задумчивым взглядом и слабо улыбнулась. — Вот этим ты всегда и отличался от нас. Миротворец — не убийца. Ты счастлив, когда спасаешь. А я вот спасла и не уверена, что стоило…

***

Предпоследняя неделя июня в госпитале прошла достаточно спокойно, если не считать десяти умерших пациентов: два ребенка, пятеро в крыле для запущенных на первом этаже и трое в отделении длительной терапии. Уходя с дежурства в детском отделении, Микаса видела, как люди в защитных костюмах выносят бородатого пациента, рассказавшего ей про дерево с птицами в Либерио. В груди неприятно кольнуло, но она быстро напомнила себе: не выделять и не привязываться. Выживший азиат перестал буравить взглядом. Сменив тактику, старался даже не смотреть в ее сторону, словно ощущая стыд за свою жизнь, спасенную ее грязными руками. Еще не раз приходилось слышать обвинения и брань от других пациентов отделения длительной терапии и даже от пары детей детского отделения с промытыми родителями мозгами. Обвиняли, что прислужники островного Дьявола принесли чуму и решили завершить дело своего господина; пересказывали историю эльдийского народа, вынужденного страдать из-за островитян; мешали работать, устраивая истерики из-за прикосновений островной шлюхи; травили грязную брань и описывали, как славно могли бы марлийские солдаты развлечься с ней, чтобы знала свое место. Один ребенок обвинил в том, что его родители погибли по вине островитян. Микаса ни с кем не спорила, погруженная в усмирение темных желаний. Большой выдержки и самообладания стоило не всадить клинок в горло ходящим под себя обличителям. Находились среди них, как водится, и иные. Жители Либерио, оставшиеся в живых, и радовавшиеся, что теперь их положение стало немного лучше, чем раньше, хотя глаза марлийцев до сих пор смотрели с ненавистью на них, выздоравливающих быстрее. Нашлась пара осведомленных пациентов, поблагодаривших за спасение от гнева Дьявола. Микаса не могла решить, от чего более тошно: от благодарностей ли или же от грязных обвинений. Однако, большей частью пациенты все так же оставались безмолвными восковыми куклами, глядящими выпуклыми отчаянными глазами, беззвучно шевелящими потрескавшимися губами. В один из дней, прислушавшись, Микаса разобрала, что один из таких пациентов едва слышно шептал молитву, явно готовясь к смерти. Но смерть, а с ней и прекращение мучений, так и не наступала, и десятки живых мертвецов, обескровленных, испещренных нарывами, гниющих заживо, неслышным унисоном продолжали замаливать грехи в своеобразном лимбе госпиталя. В конце недели по неупокоенные души явился судья в лице главврача центрального госпиталя доктора Рихтера. По словам Дорис, Сомерсет, главврач их госпиталя, самоустранился подальше от эпицентра болезни, будучи марлийцем. Теперь лечение лихорадки вела коллегия врачей, засевших в глубине материка, где заболевших было меньше, Рихтер, верховодивший процессами, и Эгертон, ведший вместе с ним борьбу в эпицентре распространения. Он явился после завтрака в воскресенье. Микаса сразу обратила внимание: Рихтер был широкоплечим и высоким мужчиной лет сорока с небольшим. Бросающаяся в глаза военная выправка, безупречно уложенные короткие волосы черного цвета, суровый и надменный взгляд выцветших голубых глаз из-под кустистых бровей, шрамы на обветренном загорелом лице с седоватой щетиной, обтянутая темно-серым костюмом-тройкой под халатом грудь колесом. Первую половину дня врач провел в кабинете Эгертона, запершись наедине, чем сразу вызвал тихую волну глупых шуток в рядах добровольцев. После шести вечера Дорис погнала всех добровольцев прочь из палат, заявив, что доктора идут на обход и осмотр пациентов. В качестве сопровождения разрешила пойти только самым опытным: медсестрам, Фиамме с мигом загоревшимися глазами, Вольфу и двум другим, с которыми Микаса не часто пересекалась. Внезапно возникшее свободное время Микаса решила потратить на себя. После ужина намылась в общей душевой до скрипа, постирала одежду и отправилась в мужской блок болтать с Армином. Тот вовсю крутился возле тусклого зеркала, укладывая волосы перед свиданием с Энни, приехавшей в Либерио пару дней назад. Нервно спрашивал, какая рубашка лучше подойдет, и никак не мог решить, в какое кафе лучше пойти, чтобы ей понравилось. В какой-то момент, смеясь над его прихорашиванием, Микаса ощутила дрожь в районе позвоночника. Весь этот трепет перед мирскими делами вроде свидания с девушкой, муки выбора наряда и места для приема пищи казались чем-то совершенно инородным, вырванным из чужой жизни и нелепо вставленным в бреши их собственных жизней. Хотя который раз ловила себя на мысли: Армин был таким же, как она, во многом, но ему шла эта новая жизнь. — Ну, вроде все, — придирчиво оглядев себя, он поднял на нее глаза в ожидании вердикта. Микаса окинула взглядом его темно-синий костюм, белую рубашку и начищенные до блеска туфли. Одобрительно кивнула. — Надо будет цветы еще купить… — задумчиво произнес он, поправляя с трудом уложенные волосы и чуть покраснев, ловя смешливый взгляд Микасы в зеркале. — А ты чем займешься? — Не знаю. Прогуляюсь, схожу на рынок. Тебе купить что-нибудь? Армин отрицательно покачал головой. — Только будь осторожнее, ладно? Не шатайся по злачным местам. Одной — может быть опасно, — посерьезнев, добавил он. Микаса только сдержанно улыбнулась его заботе. День клонился к закату, когда, проводив Армина, Микаса влезла в брюки, легкую майку и отцовскую куртку. Отрез красной ткани привычно подвязал черные волосы. Дорис, как обычно, отсутствовала на месте, когда Аккерман уходила. Едва подойдя к распахнутым дверям, сразу ощутила теплые лучи клонящегося к закату солнца на коже. Замерла у скамейки рядом с выходом и прикрыла глаза, глубоко вдыхая пропитанный морской солью теплый воздух с ненавязчивыми цветочными нотками. С легким порывом ветра донесся пряный запах гвоздики и табака. Микаса раскрыла глаза и медленно повернула голову в сторону источника. Взгляд остановился на стоящих у правого угла госпиталя двух фигурах. Мужчины курили. Рихтер, выше собеседника сантиметров на десять, глубоко затягивался сигаретой и что-то говорил, мерно дыша широкой грудью. Щурил глаза от солнечных лучей и хмурился, безрадостно усмехался одним уголком напряженного рта, поглядывая на собеседника. Микаса осторожно втянула пряный запах в воздухе, ощущая, как в животе отчего-то закручивается тревога. Глаза обежали темно-каштановые длинные волосы чуть ниже плеч, тускло поблескивающую кожу плаща, устойчиво расставленные стройные ноги в черных брюках, грубоватые высокие ботинки. Спина прямая, широкая, и поза уверенная — снова очевидная военная выправка. На плече единственным ярким пятном краснела повязка, в пальцах тлела сигарета, с которой он щелчком периодически сбивал пепел. Сама не зная почему, сжала руку в кулак, впиваясь ногтями в кожу, и мигом отвернулась, стоило Рихтеру посмотреть на нее. Микаса прокашлялась и уверенно двинулась вперед через площадь, шагая чуть быстрее нужного. Быстрая прогулка по рынку вытравила разрозненные мысли из головы, подгонявшие вслед от самого госпиталя. Сознание снова заполонили яркие краски пестрых рыночных развалов и палаток, в ноздри ударил пышный аромат специй и пряностей, уносил с собой шумный рой разномастных голосов. Микаса снова ощутила, как слегка теряется в этом шумном обилии красок, ароматов, звуков и незнакомых лиц. Проходя по оживленным рядам, видя в большинстве случаев только глаза на прикрытых масками лицах, постоянно оглядывалась по сторонам, увлеченная новым образом. Внимание привлекла лавка с духами, маслами и восточными благовониями. Глаза разбегались от обилия выбора, но тратить деньги на дорогие духи не входило в планы. Помня свою периодическую тоску по хвойному лесу, Микаса купила флакончик эфирного масла сосны и почти сразу нанесла пару капель на кожу запястий и шеи. Суррогат показался весьма похожим на реальный запах леса, что слегка приподняло настроение. Уже выходя с рынка, Микаса остановилась у развала с фруктами, привлеченная ярко поблескивающими крупными ягодами клубники. Захлестнули двоякие эмоции и обрывки воспоминаний. Не имея четкого плана на вечер, она вдруг поняла, куда отправится. По мере приближения к порту в воздухе все более отчетливо ощущался запах соли и морских водорослей. Свежий ветер прохладой забирался под куртку, трепал волосы. В тишине полуразрушенных окраин исчезли звуки праздной жизни, разбиваясь вместе с волнами о прибрежные камни и безмолвные руины домов. В черных окнах больше не мелькали бестелесные бледные тени неупокоенных душ, но жизнь продолжала вопреки всему прорываться даже на выжженной земле. Микаса то и дело натыкалась на пьяные неподвижные тела, лежащие на лавочках у мемориальной доски и в развалинах домов. Грязные, покрытые ссадинами, запекшейся кровью и расцветающими язвами. Возможно, бывшие рядовые граждане Марли или жители Либерио, оставленные на произвол. Совсем скоро многие из них окажутся в больничном крыле первого этажа, где с ними будет работать исключительно доктор Эгертон своими неизвестными методами, не подпускающий никого, кроме уборщиц и медсестер, к палате запущенных больных. Проходя по залитым красными лучами широким улицам, заброшенным и потресканным, несколько раз ловила на себе недобрый взгляд, шарящихся по подворотням жителей. То ли бандитов и воров, то ли бродяг. Армин просил не ходить в злачные места, но ноги сами принесли туда, где произошло так много непоправимых событий. В район, который больше не выглядел как аккуратные приморские улочки оживленного города, которые они исходили в свой первый визит. Она то и дело сравнивала запечатленные в памяти образы с действительностью, выжигавшей прошлое ржавым закатом на руинах. Замерев у одной из подворотен, обернулась на доносящиеся из ее темных недр голоса. Среди мусорных баков и крыс, полураздетый мужчина в приличном костюме рвано двигался позади ярко накрашенной проститутки, прижатой к стене и глухо стонавшей. По позвоночнику прошла дрожь от взгляда на его перекошенное красное лицо и животные рывки, отдаваясь то ли полузабытыми детскими страхами после похищения работорговцами, то ли резким контрастом с воспоминаниями о городе за море, который они когда-то посетили. Такого в том городе точно не было. Новая действительность расползлась по ломанной брусчатке кровавой ржавчиной и глухими животными стонами в грязной подворотне. Теперь тот город за морем снова далек и недостижим. Микаса смогла чуть выдохнуть, только дойдя до останков набережной. Руки вцепились в перила, грудь расширилась, впуская свежий соленый воздух. Закатное солнце скрылось за неспокойной толщей воды почти наполовину, разливая красноватую медь по чернеющим рябью волнам. Чайки оглушительно кричали, ныряя к воде и взмывая в небо. Сбоку доносились звуки порта, стук грузов и гудки прибывающих кораблей. Снова кровавый закат — как тогда. Только никаких прогулок у кипящей пеной кромки воды, никаких объятий и разговоров. Не задумываясь над своими действиями, Микаса, оглянувшись, перелезла через перила и спрыгнула на покрытый галькой берег, омываемый шипящей пеной наплывающих волн. Вынув из сумки маленькую коробку клубники, наспех промыла водой и уселась прямо на песок, подтянув колени к груди. Качающиеся волны с шумом разбивались о берег, набегая на него полупрозрачными языками с пенящимися шапками. Облизывали поблескивающую гальку и выбрасывали на берег ракушки. Микаса потянулась, чтобы взять одну из них: небольшую, с коричневыми полосками по ребристой спирали. Когда-то давно она могла бы подарить ее Армину, но ему, избороздившему море от и до, они теперь без надобности. Хмыкнув, Микаса убрала ракушку в карман. На память домой возьмет. Толща воды у горизонта казалась все более черной. Расплавленная закатная медь мерно покачивалась, переливаясь на волнах. Закончив письмо для Леви, Микаса вынула из коробки клубнику и замерла, так и не отправив в рот. Еще не высохшие капли воды отсвечивали искрящимся голубоватым. Аккерман перевела взгляд на толщу воды, сощурилась, пытаясь разглядеть в неспокойной глубине намек на то же свечение. Все же откусив от ягоды, она подошла чуть ближе к воде и позволила подбежавшей волне облизнуть ладонь. По белой коже, искрясь, начали стекать голубоватые капли. Устало потерев лоб, Микаса села обратно. Навязчивые мысли снова заполонили голову, лишая хрупкого спокойствия безмятежного вечера на морском берегу. Отправив в рот еще одну ягоду, она тряхнула головой, прогоняя тревожные образы. Обняла колени руками и уставилась на тонущий в море раскаленный шар. Ветер ощутимо крепчал, подгоняя волны. Вскорости наверняка должен был грянуть шторм.