Здесь лапы у елей дрожат на весу

As soon as I'm left alone The Devil wanders into my soul And I pretend to myself I go out to the Old Milestone Insanely expecting you to come there knowing That I wait for you there...

Октябрь 854-го года. Прохладный тускло отсвечивающий металл холодил кожу, приятным весом надавливая на ладони. Подержанная винтовка длиной в сорок три дюйма обнаружилась на развале в ярмарочный день. Смуглолицый торговец, по виду — предприимчивый делец из Средневосточного альянса, привез оружие и прочие редкости с материка около трех дней назад и имел большой успех у жителей острова. Островитяне с интересом осматривали потрепанные, но не утратившие диковинной красоты пестрые ковры с причудливыми орнаментами, металлические вазы, необычную посуду и ткани, побитые статуэтки, музыкальные инструменты и оружие. Мысли то и дело возвращали в теплую Марлийскую ночь, в шатер беженцев, подернутый дымом курившихся в лампадах благовоний, заполненный запахом специй и сладковатым запахом аниса от крепкого алкоголя. Звуки струнных инструментов, глухой бой барабана, незнакомая речь, смуглые лица и странные одежды, пестрый карнавал ночного веселья. Юные лица товарищей, еще не искаженные тяжестью собственных грехов. Торговец беззастенчиво пересчитывал деньги, изъясняясь на ломанном марлийском с сильным акцентом. Расписывал достоинства своей посуды и украшений, подбадривая молодую девушку украсить себя диковинными цепочками и браслетами. Микаса вгляделась в пятно на ковре подле себя. Тщательно отмывали, но кровь въелась слишком глубоко. Губ коснулась холодная усмешка. Возможно, на этих украшениях кровь раздавленных в Дрожи смуглых девушек. Возможно, во вмятинах на посуде бывали чьи-то кости. Возможно, на этих коврах лежали раздавленные тела. Торговец скорее всего кропотливо собирал редкие уцелевшие предметы по шатрам, тщательно отмывал от крови и прикипевших телесных тканей, затирал следы вмятин и потертостей. Возможно, на одном из этих ковров была кровь мальчика, который позвал их в шатер беженцев в Марли. — Сколько за винтовку? — Двадцать, красавица, — мелодично отозвался мужчина. Микаса вздернула бровь. — Ей красная цена — десять, — торговец обернулся. Она вытянула оружие на руках, демонстрируя. — У стволов дефект сверловки, пропайка некачественная. Не знаю, с кого вы ее сняли, но в пользовании она была долгое время. — Красавица, что говоришь? — голос взвился вверх. — Возьму за тринадцать. — Красавица, я есть что? — торговец раздраженно отмахнулся от мужчины, спрашивавшего его о товаре. — Семнадцать. — Четырнадцать. Он шумно вздохнул. Наклонился и подхватил выпуклый серебристый браслет с причудливым орнаментом. — Браслет полторы бери и винтовка четырнадцать. — С кого снял? — Микаса слегка усмехнулась, поднося браслет к глазам. Мужчина возмущенным взглядом окинул ее, слегка покраснев. — Выкупиль. — Ну конечно, — она со вздохом протянула деньги. Торговец хмыкнул, окинул ее странным взглядом и вернулся к гомонящим покупателям, засыпающим вопросами. Микаса повернула браслет лицевой стороной к себе. Под лучом солнца блеснуло затемненное изображение рогатой головы чудовища с выраженными клыками. Островные дьяволы. Микаса хмыкнула, покосившись на торговца, утонувшего в шуме и гомоне под пологом палатки… Осень в этом году выдалась на удивление теплая. Микаса не помнила, когда за долгое время в конце октября стояла такая солнечная и сухая погода. Она утерла влажный лоб тыльной стороной ладони в матерчатой перчатке, запачканной землей. Разбитый перед домом огород уже начал давать первые скудные плоды. Она, бывало, простаивала кверху задом под палящим солнцем целыми днями летом, пропалывая клубнику и подкармливая морковь. Носилась с ведрами, чтобы полить тыквы и капусту. Под конец октября на прямоугольнике, обнесенном невысоким частоколом забора, взошли только беловато-зеленые кочаны и рыжебокие тыквы. Микаса распрямилась, усталым взглядом глядя на скудный урожай. Со вкусом тыквы она с детства не сдружилась, теперь ее придется собирать и что-то придумывать. Чертова клубника, за рассаду которой она отдала немалую сумму, зелеными плетьми расползлась по черным комьям земли, местами засохла. Словно издевка — созрела только пара бледных ягод. Совсем не как в Марли, блестящая и сладкая. Совсем не как в деревенском огороде у дедушки Армина. Микаса покрепче перехватила черенок лопаты, сжимая ладонью. Глаза уставились на полоску горизонта с далекими зубьями невысоких гор и лесной порослью. Куда-то туда, куда уехал Армин и все ее оставшиеся в живых друзья, за море. А она осталась пропалывать чертов огород, который ей даже не нужен, в попытках имитировать спокойную мирную жизнь, которую им всем подарили без спроса. Мирную жизнь, в которой нельзя просто так пойти к другу детства в гости и спросить, что такого делал его дедушка для выращивания гребаной клубники. Микаса проглотила вязкий ком злости и обиды, опустила глаза на плети клубничной ботвы. Наклонилась и с остервенением выдрала из земли, откинув подальше в сторону. Коль скоро приходится жить без друзей и семьи, то и без гребаной клубники обойдется.

***

В глаза настойчиво бил луч света, рассеивая остатки сна и нежную улыбку милого мертвеца, ласкавшего щеку кончиками ледяных пальцев. Микаса привычно вытянула руку за ускользающей дымкой сна, снова позволяя занавеске обвить руку. Раскрыла слипающиеся глаза, снова взглядом окидывая темный потолок. Словно крышка гроба. Где-то сбоку раздался скрип, разрушивший ленивую утреннюю задумчивость. Микаса дернулась, резко садясь на кровати и оглядываясь по сторонам. Хижина поглядела немой пустотой в ответ. Микаса тяжело вздохнула, проклиная свою мнительность, и спустилась с кровати, все же настороженно оглядывая полутемные углы. В списке дел сегодня значилась охота. Прошлым вечером она уже опробовала винтовку на импровизированном стрельбище за сараем, используя в качестве мишеней пустые жестянки. Оружие напоминало о своем солидном возрасте, но в целом стреляло неплохо. Хватит и такого. Безошибочная меткость была необходима при борьбе с титанами и людьми. Микаса отрешенно вспоминала, как когда-то давно в годы кадетки Саша учила ее стрельбе из лука и хвалила самые незначительные успехи. В меткости дочь охотника не мог переплюнуть никто. Иронично, что этот же навык и подвел ее к гибели. Опираясь на детские воспоминания об охотничьих привычках отца, решила выходить на утреннюю охоту, когда рябчики вылетают покормиться. Надеялась так же засечь и зайцев, хоть отец и говорил, что лучшее время для охоты на них — ночь, но для подобных практик опыта и умений ей явно не доставало. Приведя в порядок себя и проверив винтовку, принялась собирать в темную холщовую сумку хлеб, немного сыра, флягу и мешочек ягод, прикидывая, что проведет в лесу почти весь день. Широкий охотничий нож отправился за голенище сапога. Микаса скинула пожитки у двери и раскрыла старый, слегка покосившийся шкаф. Глаза неторопливо пробежались по одежде в поисках бежевого плаща. Пальцы на дверце шкафа нервно сжались. — Фантастика, — бесцветно хмыкнула хриплым голосом, не обнаружив искомой вещи. Ощущая заново закипающее раздражение, медленно обвела взглядом хижину, прошлась, вглядываясь по углам. В бессилии запрокинула голову, не представляя, где могла его оставить, и проклиная провалы в своей памяти. Выудила из дальнего угла шкафа темно-коричневую куртку отца. Пальцы сжали грубую воловью кожу, на уровне затылка почувствовался холод. Она не видела этой куртки с детства, когда бежала обнимать вернувшегося с охоты отца, утыкаясь лицом в сильно пахнущую прохладную кожу. Тогда, чтобы повеселить родителей вечерами, она надевала нелепую охотничью шапку отца, закрывавшую ей глаза, вместе с курткой так, что из-под нее виднелись только тонкие белые лодыжки. Брала в руки веник и, крадучись, делала вид, что первобытной охотницей в пламени печи выслеживает дичь по углам хижины. Обязательно спотыкалась и под громкий смех падала, проваливая импровизированную охоту. Микаса сглотнула и несмело просунула руки в рукава. Куртка ощутимым весом легла на плечи, тут же окутывая забытым запахом кожи. Из тусклого почерневшего зеркала, прилаженного к дверце шкафа, на нее смотрела женщина, в которой вряд ли можно было узнать ту жизнерадостную звонкую девчонку. Куртка села почти по размеру, была лишь слегка велика в плечах. Микаса судорожно вдохнула, отводя взгляд от бледного худого лица с темнеющими глазами. Захватив со стула поношенный бордовый шарф, привычно обернула вокруг шеи и покинула сонную хижину. Сухие листья и слежавшийся плотный ковер хвои шептали под подошвами сапог. Со склона оврага с тихим шорохом скатилась пара камней, исчезая в кустарниках у подножья. Микаса присела у кромки реки набрать воды во флягу. Река привычно змеилась искристым голубоватым свечением. Вопреки ожиданиям, вода оказалась вполне обычной и даже не убила. К сожалению. Микаса не могла вспомнить, когда именно вода во всех реках и озерах приобрела такой оттенок и не ее ли это затянувшаяся галлюцинация. Все люди, с которыми можно было бы поделиться соображениями, либо умерли, либо унеслись прочь восстанавливать чертов новый мир. Микаса хлопнула себя по колену, одергивая от нового витка обиженных обвинений. Наполненная фляга легла в карман куртки. Поправив винтовку на плече, продолжила путь. По рассказам отца, рябчики селились около водоемов и болот, по оврагам, в области высоких деревьев и бурной растительности. Решила держаться неподалеку от реки. Вскоре широкая тропа перестала проглядываться за сухой травой и темными зарослями кустарников. Микаса осторожно отодвигала руками ветви низких деревьев, краем глаза улавливая тусклое голубоватое свечение по правую сторону, становившееся чуть более отчетливым в сгущающейся полутьме чащи. Краешек сизого неба в неровных молочных мазках облаков затерялся в переплетениях желтовато-зеленых крон и черных изломанных ветвей. Шум реки отошел на второй план. До слуха доносился лишь шорох собственных шагов, перешептывание листьев и сухой травы от дуновений ветра, поскрипывание тяжелых ветвей, далекое ухание кукушки. Микаса глубоко и размеренно дышала, упиваясь запахом терпкости прелой листвы, влажной земли, смолы и хвои. Отцовская куртка отдавалась приятной тяжестью, шарф привычно грел шею, винтовка мягко давила на лопатку. От этой прогулки можно было бы получить забытое мирское удовольствие, и Микаса изо всех сил старалась не думать о том, что почти полностью одета в вещи троих мертвецов и идет в лесную чащу с вполне конкретной целью — убивать дичь, чем когда-то занимался покойный отец и чем никогда не хотела заниматься она сама. Пока родители были живы. Почувствовав, что почва под ногами начала слегка проседать и сочиться влагой под весом ее тела, Микаса свернула немного в сторону в поисках более безопасного места для выслеживания. На глаза попалось высокое толстое дерево, черное и засохшее с разломанным посередине стволом, словно его разорвала попавшая молния. Микаса присела в выемке между его корней, прячась за невысоким кустом орешника. Выудила из кармана отцовский самодельный манок. В густой тишине раздалось слабое посвистывание. Замерев, принялась ждать. Полутьма чащи хорошо скрывала ее фигуру, но и усложняла наблюдение за потенциальной добычей. Микаса покрепче запахнулась в куртку при новом порыве ветра. По коже прошли мурашки, но будто не от холода. В животе тяжелым комом разлилась тошнота, которую она поспешила закусить хлебом с водой, но помогло слабо. На губах тошнотворным ощущением горело прикосновение к манку отца, которого он сам касался губами, когда они еще не были мертвенно бледными. Тяжелая куртка будто начала издавать сладковатый трупный запах. Микаса крепко прижала ладонь к губам, мысленно призывая выдержку и хладнокровие. Воображение стремительно рисовало призрачные руки отца, обхватившие ее за плечи тяжестью куртки. Губы начало саднить, как тогда, когда, держа его отрубленную голову… Микаса зажмурилась, мотнув головой. Стиснула зубы и поменяла положение, чтобы лучше видеть открытый участок в четырех-пяти метрах от себя. Глаза метнулись в сторону, улавливая движение. Она беззвучно сняла с плеча винтовку, установила приклад на плече и прижалась щекой, замерев. Ветка куста впереди дернулась, палец нервно дрогнул около спускового крючка. Она глубоко вдохнула, размеренно выдыхая. Отец говорил, что дыхание и терпение — важнее всего. Из-за куста показалось нечто белое, от силы пятнадцать сантиметров в размере. Микаса удивленно приподняла брови, слегка выглядывая. Из-за куста призрачными белыми существами вышло еще несколько похожих друг на друга, все полупрозрачной парящей процессией двинулись к черному разломанному дереву. Микаса вспомнила рассказы матери о духах леса — Кодама. «Твою мать, еще галлюцинаций не хватало». Она беззвучно выругалась, не меняя положения и краем глаза провожая белых существ в разломе. Зажмурилась, прогоняя наваждение. Показалось. И неудивительно. Голос матери зазвучал будто за спиной: «Если увидишь в лесу кодама — знай, что это большая редкость. Они хранят покой леса и не показываются на глаза путникам. Только если не хотят предупредить о злых духах и опасностях…» Микаса вцепилась в винтовку до боли в пальцах, решив, что не отпустит ее и не обернется, даже если юрэй начнут вылетать из задницы. По виску противно скатилась капля пота, несмотря на дикий холод во всем теле. В лесу стало слишком тихо и это пугало. Наконец, зашелестело. На отрытую поляну, нелепо переваливаясь с ноги на ногу, опасливо вышла пухлая пестрая птица. Поклевала что-то в земле и коротко просвистела открытым клювом. Микаса напряженно перехватила винтовку покрепче, прикрывая один глаз. Шорох возобновился: из темных зарослей осторожно вышла вторая птица, чуть меньше размером. «Чертова парочка», — мысленно усмехнулась, пытаясь прогнать ненужные мысли. Воображение бесконтрольно вырисовывало образы тренировочного стрельбища. Напряженное как струна тело Саши чуть поодаль, блеск новых марлийских винтовок. Громкий выстрел прямо в цель. Лучащиеся радостью глаза цвета горчичного меда. «Неплохо. Тут как с луком. Самое главное — не дергаться и стрелять на выдохе». Микаса глубоко вдохнула, прицеливаясь. Краем открытого глаза уловила движение белой руки, легшей на ее ладонь на прикладе. Закатившиеся медовые глаза. «Не дергайся». Микаса вздрогнула то ли от видения, то ли от прогремевшего выстрела. Отдача прошила тело волной. На поляне раздался шорох крыльев и протяжный свист. Она начала лихорадочно озираться по сторонам, вцепившись в холодный ствол винтовки и дыша через приоткрытый рот. Утерев мокрый лоб ладонью, поднялась на ноги и, пошатнувшись, прошла к поляне. На середине в сухой траве лежал убитый рябчик. Микаса присела и коснулась дрожащими пальцами испачканных в крови пестрых перьев. Еще теплый. Она с легким удивлением поняла, что впервые убила животное, а не человека или титана. Только отчего-то ощущение странное. Сверху просвистело и зашуршало крыльями. Микаса запрокинула голову, вглядываясь в кроны высоких деревьев. Оставшаяся в живых птица унеслась короткими перелетами по частоколу деревьев дальше от поляны, оглашая густые кроны свистом. Показалось, что печальным. Микаса решительно закинула винтовку на плечо и двинулась следом за спугнутой птицей. Та отчего-то не улетала далеко, то и дело мелькая пестрыми перьями в кронах ближайших деревьев. Перебежки вывели на открытую местность. Перед глазами раскинулось болото, укрытое призрачной туманной взвесью и зеленовато-желтой порослью сухой травы. Местами виднелась мутная водная гладь, излучавшая все то же искристое свечение. Одиноко торчали голые невысокие деревья, изогнутые в неестественных позах, виднелись выпуклые островки суши с кустарниками. На горизонте проглядывались острые черные пики высоких елей. Микаса нырнула в сухие заросли рогоза, вглядываясь в близкий участок суши, куда приземлилась самка. Птица клевала упавшие с куста брусники ягоды, будто не обращая внимания на затаившуюся опасность. На секунду окатило иррациональное чувство вины. Микаса мотнула головой, прогоняя глупости из головы. Над болотом эхом прокатилось гарканье ворона где-то в чаще. Снова перехватила винтовку, глубоко вдохнула, прицеливаясь. Прогремевший в вязкой тишине выстрел заставил Микасу проглотить сорвавшийся с губ вскрик. На мгновение на островке брусники вместо рябчика показалась фигура Саши. Пошатнулась, отступая на шаг от точного выстрела в район живота и с едва различимым плеском упала спиной в болотную муть. В висках бешено застучало. — Саша! — Микаса бросила винтовку за спину и безотчетно бросилась вперед, перебегая по зыбким островкам суши. Влажная почва глухо чавкала, слезы душили, внутренности сковало ужасом. Добравшись, она рухнула на колени. Влага тут же пропитала ткань брюк. Безуспешно вглядывалась в мутную болотную воду. Свесившись с края островка, руками водила в искрящейся жиже, пытаясь зацепиться хоть за что-то, судорожно повторяя имя подруги. В носу защипало. Микаса сжала дрожащие губы, зажмуриваясь. По носу прокатилась слеза. Не смогла подавить всхлип. Живот начал ритмично сокращаться от сдерживаемых рыданий, сквозь крепко сжатые губы то и дело доносились бульканья. Микаса прижала мокрые ладони к лицу, не замечая запаха тины от кожи. Сквозь пальцы глухо протянулся болезненный стон. Она сжалась, прижимаясь животом к коленям и надеясь исчезнуть. Глаза саднило от слез, когда она обессиленно распрямилась, мутным взглядом оглядывая топь. Сил не хватало даже на полноценные рыдания. Ладони угодили во что-то мокрое и мягкое. Поднесла к глазам — по пальцам за рукава куртки стекал красноватый брусничный сок от передавленных ягод, смешанный с кровью подстреленной птицы. Микаса уставилась на неподвижное пестрое тело в россыпи кровавых бусин брусники. Поэтично. Армин бы оценил. Только в этом болоте она одна. Микаса утерла мокрые от слез щеки ладонью, размазывая кровь и сок по коже. Потянулась к ветке, срывая несколько ягод. Словно как в детстве, когда мать гуляла с ней по лесу и рассказывала о значении трав, цветов и ягод. Голос матери эхом отразился за спиной: «Очень полезная ягода. При простудах помогает. А на языке цветов она — символ тоски и одиночества». Микаса криво усмехнулась, шмыгнув носом, и отправила ягоды в рот. Кислый сок брызнул, сводя челюсть. Мокрые ладони слабым движением оттолкнули тело от островка, позволяя ему с глухим плеском уйти под мутную воду. Тело прошило сводящим конечности холодом, резко обволокшим с ног до головы. С обратной стороны закрытых век сгустилась темнота, когда ощущение невесомости сменилось ощущением, словно что-то крепким силком затягивало на дно, стремительно утаскивая от поверхности воды. Тело прошило инстинктивным ужасом, в ушах застучала кровь, легкие засаднило от желания сделать вдох. Темнота закрытых глаз слепила. Лихорадочно задергавшиеся руки с трудом уцепились за длинный корень и рывком дернули. Едва ощутив прохладу свежего воздуха на коже, Микаса судорожно вдохнула раскрытым ртом, тут же напрягая руки, чтобы вытащить тело из топи. Цепляясь за комья земли травы, забивающиеся под ногти мелкие камешки, с низким рычанием сквозь стиснутые зубы постепенно выбиралась на островок суши, слыша в мыслях призрачный хохот безликого юрэй из детского кошмара. Загнанно дыша, Микаса упала на спину, уставив согнутые ноги на относительно твердую почву. Во рту ощущался тошнотворный привкус тины, волосы и одежда мокро облепили холодную кожу, посылая дрожь по всему телу. Сизое высокое небо изогнутым куполом нависало сверху. Тяжелое дыхание прервал судорожный смех с истерическими всхлипами. Спаслась только потому, что она из Аккерманов. Она не может умереть так просто, инстинкт не позволит. Смех перешел в надсадный хрип и всхлипы рыданий. Ни жить нормально не может, ни умереть по-человечески. Живет чужую жизнь в долг, потому что Он решил, что они все должны жить. И даже не объяснил, как жить дальше после всего того Ада. Не спросил, нужен ли ей этот дар, не принимает ли она его из чувства вины перед его памятью и жертвой. Перед жертвами всех погибших товарищей, отдавших свои сердца за чужую мирную жизнь. Микаса прикрыла глаза, ощущая, будто увязает в плотной паутине без возможности выбраться. Вот чем она стала — призраком, преисполненным сожаления. Выходка на болоте не прошла даром. Ощипывая рябчиков на следующий день, Микаса поняла, что ее начало знобить. Стремясь закончить работу, упрямо куталась в куртку и кофту, пока голову не повело. Уже в доме, ощущая накатывающую слабость, она поставила в печь молоко с медом от саднящего горла. Волнами накатывал то жар, то холод, противно покалывая кожу. Лоб горел очевидно высокой температурой. В сарае она неосторожно рылась на полках в поисках подходящего настоя от жара и воспаления. Если заболеет, то будет совсем дерьмово — вытаскивать некому. Дрожащая от пробравшей тело лихорадки рука смахнула одну из склянок на пол. Та с пронзительным звоном разбилась, зеленоватый настой растекся по полу бесформенным пятном. Микаса вздрогнула, замирая и кусая огнем горящие губы. Пальцы крепко сжали край одной из полок. В глазах снова запекло горячими слезами. Она боялась поворачиваться, не желая увидеть подтверждение тому, что осело нечаянной глупостью еще неделю назад. Глубоко вдохнув, она медленно обернулась. Глаза обежали стену, на которой с самого ее детства висели инструменты отца. У каждого было свое место. Она гулко сглотнула. Теперь половина инструментов была не на своих местах, а разделочный охотничий нож она так и не смогла найти, хотя видела его не так давно и не притрагивалась. Инструменты, вещи в доме, чертовы цветы — все словно находилось не на своих местах. Не там, куда она клала. Что-то пропадало без вести, что-то находилось в неожиданных местах. Казалось, что из каждой стены смотрят зловещие глаза, пробирающиеся под кожу. Вывод напрашивался сам собой: либо она сошла с ума, либо рядом с ней поселилось нечто, сводящее с ума. Дух, демон, призрак — черт его разбери, но липкий ужас сковывал все тело, стоило измученному мозгу начать думать в эту сторону. Микаса схватила с полки за спиной настой и со всех ног понеслась прочь из сарая обратно в дом. Накрепко закрыла дверь и прижалась к ней спиной, дрожа то ли от страха, то ли от холода. Свечные огни отбрасывали жутковатые изгибающиеся в неестественном танце тени на стены, скрывали нечто жуткое в темных углах. Дыхание снова участилось. Микаса рывком оттолкнулась от двери и, отыскав в воспаленном ужасом и лихорадкой мозге наивное детское воспоминание, раскрыла полки около раковины. Глаза бегали по названиям упаковок с крупами, пока не отыскали нужную. Дрожащими руками высыпала бобы в миску и, прикрыв глаза, чтобы вспомнить образ матери из детства, принялась ходить по хижине, горстями разбрасывая бобы по углам. Мать делала обряд изгнания злых духов, маме-маки, каждый раз перед наступлением весны. Не в силах вспомнить сопутствующие обряду слова, Микаса беззвучно шептала «уходи», периодически врезаясь в попадающиеся по пути предметы. Когда миска опустела, Микаса отошла к печи и вынула ухватом ковш с молоком. Дрожащими руками, нещадно кусая губы до боли, налила в кружку и юркнула под одеяло, соорудив вокруг себя кокон. Вцепилась ладонями в обжигающе горячую кружку и не смела сдвинуться с места, наблюдая потемневшими глазами за малейшими изменениями в хижине. Тело нещадно колотил озноб. Голову словно пытались расколоть тяжелым молотом, в глазах пекло, всю кожу саднило, словно по телу разлилась сыпь, но она оставалась чистой, только лицо подернулось нездоровым румянцем лихорадки. Микаса жадно глотала молоко и настой, надеясь переждать лихорадочный бред во сне и не мучиться от галлюцинаций всю ночь. Снова начал мерещиться тяжелый взгляд с каждой стены. Микаса судорожно пыталась сообразить, успеет ли в случае чего добежать до оставленных на столе ножей или сцапают быстрее. Что-то мелькнуло в дальнем углу. Она с дрожью обернулась на белый безликий силуэт Ноппэрапона. Зажмурилась, стискивая в руках пустую кружку. Что-то скрипнуло у двери. Микаса подавила всхлип, распахивая глаза. В тусклом зеркале размытым пятном красного мигнула искаженная злобой клыкастая морда Они с белоснежными рогами. Она зажмурилась, накрывая уши ладонями и глубже прячась в кокон одеяла, чтобы не слышать назойливый глухой стук канабо о стены ее хижины и чавкающий звук пожирающих мясо клыкастых челюстей, раздающийся все ближе. Не выдержав, Микаса нырнула с головой под одеяло, по-детски прячась от ужасов реальности или разыгравшегося воображения. Свернулась в комок и притихла, периодически подрагивая от озноба. Потусторонние звуки постепенно стихали, вытесняемые тиканьем стрелок настенных часов и глухим шепотом остывающих углей в жерле печи. Микаса попыталась выровнять дыхание. Матрас слегка просел, тихо скрипнув, словно под весом чьего-то тела. Она резко раскрыла глаза. Леденящий ужас сковал все тело. Она отчетливо видела чей-то невысокий силуэт совсем рядом. Из-за тонкой преграды одеяла глухо донеслось смущенным мальчишеским голосом: — Лучше так поспим, если не против. А то опять будешь бегать после кошмаров по ночам. Микаса вздрогнула всем телом, задохнувшись от ужаса в немом крике. Из глаз градом покатились слезы, грудная клетка задергалась от интенсивных рыданий. Одернула одеяло, с размаху бросая пустую кружку в сторону призрака: — Хватит меня мучить! Крик утонул в звоне кружки, разлетевшейся вдребезги по полу от соприкосновения со стеной. Микаса приподнялась на локте, бешено озираясь по сторонам пустой хижины. Откинулась на спину на подушки и, прижав ладони к горящему лицу, бессильно разрыдалась.

***

Ноябрь 854-го года. — Черт, ты все еще носишь этот шарф? Пальцы машинально коснулись края обернутой вокруг шеи ткани. — Ношу. — Тц, многие браки не так прочны, как эта тряпка. Микаса тихо усмехнулась, продолжая помешивать отвар семян белозора болотного. Лежащий на кровати Леви снова закашлялся и зашуршал одеялом, кутаясь покрепче от прошибающего холодным потом озноба. Еще при первом визите, когда капитан позвал на чай, она отметила, что его дом, находящийся в тихом районе неподалеку от центра города, выглядел гораздо более обжитым и уютным. Как и многим героям войны, ему было пожаловано жилье вместе с ежемесячным пособием. Микаса удивлялась, как всего за полгода он умудрился обжиться здесь. Пол и потолок отделаны древесиной цвета топленого молока, на стенах — аккуратная каменная кладка, на окнах — тепло-зеленые легкие занавески с белой бахромой. Герань на белых подоконниках и уютные глубокие кресла, стеллаж с книгами — все освещалось теплым светом керосиновых ламп. В первые визиты Микаса несколько раз пересекалась с высокой пухлой женщиной, которую Леви нанял помогать с хозяйством. Бодрая экономка живо расправлялась с работой по дому, поддерживала необходимую чистоту и помогала с приготовлением пищи, пока Леви восстанавливался от полученных травм. Румяное лицо всегда оставалось хмурым, движения резкими, но, сидя на веранде за чашкой чая с Леви, Микаса замечала, с какой заботой женщина печется о Леви и сварливо, но мягко напоминает не студиться им обоим лишний раз, настойчиво укутывая пледами. В последний месяц Леви окреп, и женщина приходила раз в три дня. Он уже мог с трудом стоять на ногах в течение нескольких минут, пока конечность снова не прошивала боль. Микаса покосилась на настенные часы, отмечая время варки настоя. Спустя неделю с начала собственной болезни Микаса, изнемогая от лихорадки, снова пошла к болоту за травами, чтобы сбить с их помощью жар. Когда вернулась, обнаружила прикатившего на коляске Леви с хорошо скрываемой тревогой на лице и хмурую экономку позади него. Микаса получила капитанский выговор за свои выходки в больном состоянии. Оказалось, что Леви успел забеспокоиться и решил проверить, не сдохла ли она, когда неделю не видел ее на рыночной площади. Следующие четыре дня, пока Микаса пыталась восстановиться после болезни, Леви торчал в ее хижине. Экономка даже притащила раскладушку, чтобы он мог оставаться на ночь и не дергать ее, когда нужно было ехать обратно с горы. Микаса ощущала неловкость и напряжение от помощи капитана, но того почти не было видно и слышно в течение дня, ненавязчивые разговоры заводили только вечерами, когда он возвращался с прогулки по лесу или с рынка в компании экономки. Его присутствие слегка облегчило ведение быта и, как ни странно, отпугнуло кошмары разыгравшейся фантазии. Ее призрак успокоился и перестал переставлять и забирать вещи из дома, все вновь стало обыденным, словно одноглазый капитан внушал ужас даже потустороннему. На краткий миг, выздоровев, Микаса ощутила подобие горечи, оставшись наедине в своей пустой темной хижине, начавшей навевать тоску без ощущения демонического присутствия. Словно каким-то образом, это делало ее ближе к Нему. Микаса сняла кастрюлю с настоем с плиты и вынесла на веранду, чтобы остудить. Вернувшись, кинула короткий взгляд на устало глядящего в окно Леви в коконе одеяла, и занялась настоем из васильковых лепестков. Выверенными движениями залила ярко-синий порошок кипятком и оставила на плите настаиваться в течение получаса. Сам Леви заболел около трех дней назад. Середина ноября принесла в Сигансину проливные ливни и промораживающий до костей ветер, поваливший несколько деревьев в лесу. Микаса едва успела собрать урожай капусты и тыкв, пока над городом не прошел крупный град. Ливни шли несколько дней кряду, размывая дороги и разливая реки. Ходить на охоту стало совсем невозможно, поэтому приходилось сидеть дома с тетрадкой для кайданов в руках, тоскливо глядя в окно на искрящуюся голубым свечением стену дождя. Когда ливни успокоились, вся почва поблескивала тусклыми жидкими звездами, и Микаса не могла отделаться от странного ощущения дежа-вю по пути к дому Леви. Капитан, как оказалось, попал под один из первых сильных ливней, промок до нитки, пока самостоятельно добирался на коляске без помощи экономки, отправленной в заслуженный отпуск. — Снимайте рубашку, — Микаса развернулась к нему, держа в руках баночку с мазью. Леви вздернул бровь, оторвав взгляд от окна. — Не понял. — У вас кашель, надо растереть грудь. — А без этого никак? — он недоверчиво посмотрел на склянку в ее руках. — Если хотите, чтобы через пару дней я ухаживала за вашей могилой, то можно. Леви закатил глаза, но все же послушно стянул промокшую рубашку и лег на спину, внимательно наблюдая за манипуляциями бывшей подчиненной и кривя лицо от неприятного запаха. — Что это за дрянь? — он кивнул на ее пальцы, измазанные в лоснящейся прозрачно-белой массе. Микаса присела на край кровати и, опустив руки на грудь, с нажимом начала втирать мазь в кожу, тут же ощущая, как та разогревается. — Луковая мазь на гусином жире. Леви поморщился, отводя глаза к окну сбоку. — То-то воняет, будто кто-то сдох. — Ну пока еще никто. Но это вопрос времени. Леви замолчал, увлеченно разглядывая герань на подоконнике и изредка кидая хмурые взгляды на Микасу. В комнате отчетливо запахло сернистым запахом от нагревшейся мази. Глядя на напряженное лицо бывшего капитана, Микаса усмехнулась. — Не смущайтесь, вы не в моем вкусе. Да и староваты. Леви закатил глаза и уставился в потолок. — Я сейчас просто расплачусь от горя. Закончив растирания, Микаса с усмешкой шлепнула его напрягшейся мышце на груди и встала, отходя обратно к выходу за охладившимся настоем. — Будь мы в кадетке, Аккерман, за такие вольности… — недовольно начал он, с трудом накидывая на плечи рубашку. — Но мы уже не там, — ногой закрыв дверь, вошла обратно и принялась процеживать настой через сложенную втрое марлю. — Да, дожили, — тихо протянул он. — А раньше все как на собаке заживало. Микаса на секунду замерла, но тряхнула головой, прогоняя невеселые мысли о прошлом и настоящем. Ужинали в уютной тишине под треск поленьев в печи. Куриный суп, оставленный экономкой, оказался весьма неплох на вкус, хотя ему и не доставало специй. Микаса то и дело уходила мыслями в воображаемое помещение столовой разведкорпуса, где все ее товарищи сидели за одним столом и больше болтали и смеялись, чем ели. Саша всегда сидела напротив нее и с аппетитом поглощала все, что было оставлено без присмотра. Мягкий смех Армина все еще отдавался в ушах. Глуповатые комментарии Конни и шутки Жана. А рядом… Нет. Было нечто странное в том, что теперь она частенько пьет чай на веранде с собственным капитаном, который в бытность разведокорпуса сидел за отдельным столом с Ханджи, Эрвином и другими старшими сослуживцами. Теперь он, полураздетый и слабый от болезни, резко пахнущий луковой мазью, будто сразу уменьшившийся в размерах больше прежнего, кидает на нее задумчивые быстрые взгляды, сидя напротив со своей порцией куриного супа на коленях. Ни брони, ни плаща, ни мечей, ни даже глаза. Только все та же холодная сила где-то внутри ослабевшей оболочки. — Ты неплохо справляешься, — наконец, изрек он, оставив пустую тарелку на поднос. Микаса забрала поднос и отошла к столу, чтобы налить ему стакан брусничной настойки, принесенной с собой из дома. Как раз только пару дней назад подошла. — Моя мать была травницей, ничего удивительного. — Я не об этом. Микаса поджала губы, осторожно выливая кроваво-красную жидкость в стакан. — Ну да, башку себе не снесла. Хотя у меня есть неплохая винтовка. Так и манит. Она подошла обратно к его кровати, не глядя в глаза, и подала ему стакан с настойкой. Леви прищурился, поднося жидкость к носу, сморщился, но молча сделал пару глотков, после чего вытер губы салфеткой. — Не то чтобы я этого ждал, но ты заставила понервничать. Вид у тебя был такой… Думал, не выдержишь. — У меня приказ. Он хмыкнул. — Приказ, — он чуть откинулся на подушку за спиной. — Что это за жизнь, если она по приказу? — Это в любом случае не жизнь, — она сжала пальцами край темного свитера. — Существование, влачение, но точно не жизнь. — И все равно ты… молодец, что не сдалась, — Леви было сделал движение, чтобы неловко хлопнуть по плечу, но одернул себя от лишней сентиментальности, складывая руки на груди и задумчиво скользя взглядом по рисунку каменной кладки. — Но на этом далеко не уедешь. — Не знаю, за что тут хвалить, — она снова вернулась к кровати уже со столовой ложкой и двумя стаканами настоя от жара и кашля. — Жизнь из чувства долга перед мертвыми — это какой-то особый сорт извращения. — Поэтому люди и пытаются найти то, ради чего им жить. Арлерт с компанией быстро сориентировался. Жизнь ради служения людям — неплохо, — Леви с тяжелым вздохом принял по паре ложек обоих настоев, передал ей стаканы. — По мне, это банальный побег. — Их дело, не наше. — А вы что же тут тогда? — она резко обернулась, опершись бедром о столешницу позади. — Еще и в Сигансине. Неужели решили, что ваш новый смысл — следить, чтобы бывшая подчиненная не сдохла? Леви выдержал ее холодный взгляд и покачал головой. — Я свой смысл еще не нашел. Да и нужен ли он мне? Старикам и покоя будет достаточно с цветами на подоконнике и занавесками, — он неосознанно коснулся пальцами края занавески и перевел взгляд на смягчившееся лицо Микасы. — А здесь поселился потому, что у меня, как и у тебя, никого больше не осталось. Микаса снова ощутила противный укол вины. Опустила руки и неловко прошла к стулу около кухонного стола. Села, оперев локти о колени и бесцветно глядя перед собой. Уже не раз ловила себя на мысли о том, насколько сильно похожи их с капитаном судьбы, и как они оба остались совсем одни в этом мире, разменяв близких на свидания с могильными камнями. Как словно одни не видели смысла в этой новой жизни и в этом мире. Может, поэтому с ним и было приятно проводить вечера за чашкой чая и ненавязчивым разговором. Последние Аккерманы, безжизненные призраки прошлого мира. — Я не знаю, — тихо пробормотала она, глядя на линии на своих ладонях. — Не знаю, где искать этот смысл. Жить ради дела у меня нет сил. А жить ради кого-то… — в груди больно кольнуло. — Ничем хорошим это не оканчивается. Она перевела взгляд на Леви. Тот смотрел перед собой, погруженный в собственные мысли. Микаса предполагала, что знает, о чем они. Долгое время он сам цеплялся за жизнь изо всех сил, чтобы выполнить приказ Эрвина Смита и убить Зика Йегера. Теперь оба Йегера мертвы, мир зиждется на развалинах. Приказ выполнен и чертов мир спасен, но чертовски не нужен. — Я рада, что вы здесь, капитан, — искренне сказала она, поднимаясь с места и отходя к раковине, чтобы помыть посуду. Леви ничего не ответил, укладываясь в ворох одеяла и подушек. С посудой и уборкой Микаса закончила в районе девяти вечера, снова ловя косые взгляды Леви, который хранил молчание и даже не указывал, как обычно, на пропущенные пятна и незамеченную пыль на полу. Влила в него еще порцию настоя от кашля перед сном, собираясь вскоре уходить. За окнами успело порядком стемнеть. — Аккерман, — Леви, наконец, подал голос. — Я тебе не сказал кое-что. Микаса усмехнулась, вытирая руки полотенцем и оборачиваясь к нему. — Если это не признание в любви, что толку… — Помолчи, — Микаса недоверчиво сдвинула брови и отложила полотенце, мысленно готовясь к чему-то серьезному. — Я собираюсь ехать в Марли, когда выздоровею. Тело пробил разряд. Она будто слегка качнулась, оглядывая его лицо в поисках намека на издевку или шутку. — Билет как раз покупал, когда попал под ливень. — Тогда я не приду завтра, чтобы вы подольше провалялись в койке, — холодным голосом отрезала она, отворачиваясь к раковине, чтобы ненароком не выдать разлившуюся внутри горечь от этой новости. — Это не блажь. На материке есть доктора, которые могут что-то придумать с моей ногой. Мне, признаться, опостылела жизнь бесполезного инвалида. — Ни у кого язык не повернется вас так назвать, — голос зазвенел металлом от злости. Еще один идиот, который не понимает своей важности для других. — Ты меня прекрасно понимаешь. И все же это было для него важно. Ничего удивительного, что он хватается за любую возможность вернуть себе независимость и возможность хотя бы передвигаться без помощи. Нельзя по-детски обижаться на желание человека жить, а не выживать. — Так вот зачем был этот разговор про смысл жизни. — Едва ли твой смысл жизни может быть связан с чаем на веранде, — Леви хмыкнул и похлопал по стулу рядом с кроватью. Микаса шумно выдохнула и прошла к нему, села рядом. — Но я прекрасно понимаю, что это тоже удар. — Я не вправе вас держать. Да и не собиралась. Спасибо за предупреждение. — Аккерман. Глаза подними, — она вскинула подбородок, уставившись в него непроницаемым взглядом. — Я хочу иметь возможность подтирать себе задницу без присмотра экономки. Но я вернусь. На материке меня будет сопровождать Арлерт, так что не пропаду. Не думаю, что лечение продлится дольше пары месяцев. — Откуда вам знать? — она бесцветно усмехнулась. — Неоткуда. Я вернусь. — Давайте без обещаний. — Не доверяешь слову своего капитана? — Леви с едва различимой усмешкой вздернул бровь. — Не доверяю людям, которым приходится смотреть в спину, когда они уходят, — со вздохом откинулась на стул, складывая руки на груди. — Они либо не возвращаются вообще, либо возвращаются так, что вся жизнь катится к ебене матери. Леви хмыкнул, поджав губы. — Писать умеете? — Что? — Пишите хотя бы, когда свалите. Капитан.

***

Микаса покрепче закуталась в кожаную куртку, пряча озябшие от прохладного воздуха ладони в карманах. Расстелившийся перед глазами лес в пределах бывшей стены Роза отличался от образа в памяти. Под подошвой глухо треснула ветка, зашуршала покрытая первым легким слоем инея сухая трава. Микаса осторожно пошла вперед по широкой тропе. Вокруг постепенно нарастающим частоколом темных стволов обступал лес, обдавая черными, серыми, бурыми и редкими тускло-рыжими оттенками. Многие деревья, поломанные и сгоревшие, лежали по сторонам. По пути Микаса то и дело выглядывала из окна запущенных недавно трамваев для сообщения между городами Парадиза. За стеклами медленно проскальзывала серая разруха городов, затронутых полгода назад Дрожью Земли. Некоторые здания до сих пор не были восстановлены, почва, втоптанная и выжженная ногами колоссов, так и осталась темнеть кратерами, облепленными кристаллами первого инея. Перед глазами то и дело проносились образы давно ушедших дней: атакующий титан борется с женской особью, разрушая город; солдаты на УПМ перелетают с крыши на крышу, стремясь уничтожить как можно больше титанов. Юные, бесстрашные, живые, горящие. Теперь все обратилось серостью и пеплом, впитавшимся в кожу навечно. Микаса напрягла чуткий слух, улавливая малейшее движение в смутно знакомой местности. Она не выезжала за пределы Сигансины с самого возвращения на Парадиз. В этом лесу не бывала еще дольше. С тех пор, как капитан Леви отвел их на тренировочную базу после обнаружения подвала. Микаса сошла с тропы, не теряя из виду, и то и дело присаживалась у безмолвно замерших деревьев, чтобы срезать последние оставшиеся после теплой осени грибы. Хотела напоследок приготовить жаркое с грибами, прежде чем Леви уедет на чертов материк. На глаза попадались только редкие лисички и кучные опята. Осторожно срезала ножом с коротким лезвием и убирала в корзину, обводя местность внимательным взглядом. Из различимых слухом звуков были только редкие отзвуки птичьих голосов где-то над головой да шорох, скачущих по веткам белок. Изредка было слышно, как с деревьев падают уцелевшие листья и шишки, глухо стукаясь о слежавшийся ковер листвы и хвои. Черные стволы хорошо проглядывались на многие метры вперед, сплетались ветвями на фоне бледно-голубого неба. Микаса вдохнула прохладный воздух и продолжила путь. Реальность совсем не сходилась с образом из памяти. Тогда этот лес поражал буйством красок, горевших огненным цветом, пестрой шумной рябью дрожавших под порывами ветра. Тогда тепло светило солнце, окрашивая лица товарищей медовыми оттенками. Погода стояла сухая, в листве то и дело шныряли мыши и прочая живность. Теперь же казалось, что лес медленно испускал дух, готовясь к долгожданной смерти, изломанный и измученный. Не теша себя напрасными ожиданиями, Микаса вышла на открытый участок на вершине холма. Та встретила ее безмолвными темными бараками, полуразвалившимися от старости. Темными гусеницами тянулись на добрый десяток метров бывшие казармы. Амбар, где раньше держали куриц, стоял все так же поодаль с провалившейся крышей. Никакого теплого свечения закатного солнца. Никаких теплых зеленых глаз. Микаса отвела взгляд в сторону, прикусывая губы и сжимая ладонь в кулак в кармане. Взяв себя в руки, двинулась вперед, оглашая пустынный холм шорохом сухой травы. Микаса приблизилась к дверям одной из казарм. Пальцы коснулись холодной стали замка, цепями опутавшего закрытые двери. Она отогнала мысль сломать его, чтобы войти. Пусть хотя бы там что-то остается по-прежнему, без гнили этого нового мира. Пусть дальше звучит призрак юного смеха и оживленных голосов, робкие чувства и надежды, бывшие страхи. Проходя мимо птичьего амбара, сильнее стискивала холодные пальцы, ощущая, как бешено заходится сердце. Вот сейчас, как тогда, пройдет до конца и увидит Его у кромки леса с трёхцветной кошкой. Но перед глазами ожидаемо предстала только пустота и легкий скрип веток под порывами ветра. Пройдя всю территорию бывшей тренировочной базы, замерла у кромки леса, долгим взглядом смотря туда, где вместо пустоты должен сидеть Он. Тяжело сглотнув, сделала шаг вперед, заново ступая на широкую тропу. По пути, оглядываясь на чернеющие линии стволов по обе стороны, постоянно одергивала себя от мысли: сейчас она идет по Его шагам. От этого изнутри сдавливало органы, замораживало снаружи хрупкую телесную оболочку. Глупая затея. Над головой прокаркала вспугнутая чем-то стая ворон, на секунду закрывшая бледный участок неба широкими крыльями, уносящими птиц на запад. Впереди показались квадраты деревенских домов. Микаса замерла. Она не знала, как они выглядели раньше, но теперь перед глазами предстало унылое зрелище: укрытые листвой, разломанные, черные, словно обожжённые, без дверей, с лопнувшими окнами развалины, которые когда-то были кому-то домом. Сощурив глаза, Микаса слегка пошатнулась. Около пары домов, едва различимые из-за листвы, лежали тела. Она осторожно подошла ближе, стараясь не дышать. Вгляделась. Трупы уже успели разложиться, но выглядели не как жертвы марша титанов. Скорее те, кто просто не успел выбраться из-за полученных травм. Микаса прикрыла глаза, выдыхая, и отошла обратно к тропе, прошла чуть дальше вглубь бывшей деревни. Присела на корточки и оглянулась. Ни единого признака жизни. — Кс-кс-кс… Голос словно отдался эхом от голых стволов. Микаса прислушалась, внимательно оглядываясь, мысленно ругая себя за глупую затею. Могла бы сегодня заняться засолкой грибов на продажу. Явно не в полумертвом лесе искать себе смысл нынешнего существования. Она усмехнулась. Попробовала еще раз позвать, пошерудив ладонью сухую листву. Ни звука. «Идиотка». Встала на ноги и, отряхнув налипшую на колени хвою, пошла прочь из деревни. За спиной раздалось нервное мяуканье нараспев, словно издавшее его существо бежало. Микаса обернулась, расширенными глазами и с заходящимся сердцем глядя на тощую трехцветную кошку, трусцой приближающуюся к ней из-за дальнего дома. — А… — она осеклась, вспомнив, что не дала ей имени. — Кошка! Двинулась навстречу, но животное, напротив, резко замерло, опасливо дернувшись. В глазах застыли горячие слезы. Микаса, всхлипнув, присела на корточки, осторожно вытягивая руку. — Не бойся, — она торопливо закопошилась в корзине и вытащила свернутую в салфетку ветчину. — На, тебе. Это я — дура, которая тебя толкнула. Прости меня. Кошка принюхалась, все еще недоверчиво глядя зелеными глазами. Микаса чувствовала, что сердце готово вырваться из груди. Животное выглядело больше, чем пять лет назад. Шерсть свалялась и стала невзрачной, лапы запачканы грязью, на мордочке раны и болячки. Она тяжело сглотнула, вытирая слезы с щек. Кошка, наконец, сдалась на милость голода и, опасливо поглядывая, припала к ветчине на салфетке. Принялась жадно жевать, издавая урчание. Микаса засмеялась сквозь слезы и несмело дотронулась дрожащими пальцами до макушки животного. Кошка лишь слегка вздрогнула, но продолжила трапезу, довольно урча. Микаса, обняв колени и глотая слезы, наблюдала за ней, ощущая давно забытое чувство облегчения и нежности в груди. Кошка не сопротивлялась, когда Микаса сунула ее за пазуху и понесла домой. Весь неблизкий путь до Сигансины смиренно согревала тощим телом, слегка подрагивая то ли от страха, то ли от урчания. На удивление спокойно восприняла водные процедуры, которые Микаса произвела, стоило переступить порог дома. Она мысленно отметила себе, что животное нужно будет пролечить от паразитов и блох, но и после ванной кошка начала выглядеть достаточно прилично, снова обретя причудливый трехцветный рисунок шерсти. В ту ночь Микаса впервые за полгода засыпала не одна в своей кровати, прижимая вибрирующую сытым урчанием кошку к груди. Уже на границе реальности и сна, окинув сонным взглядом холодные тени на стенах темной хижины, прошептала в мохнатую макушку: «Сашей будешь».

***

Возвращаясь из порта, в котором час назад провожала капитана Леви на материк, Микаса вялыми шагами плелась через город выученной наизусть тропой, не поднимая головы. На щеки то и дело скатывались слезы, хотя она была уверена, что после всего пережитого такая мелочь как отъезд Леви не возымеет подобного эффекта. Ошибалась. Разом накатило чувство липкого одиночества и тоски. Сколько она еще не успела с ним обсудить, сколько еще жутких дней и ночей предстоит пережить, осознавая себя чужой на родном острове со знакомыми незнакомцами. Прощание с близкими стало обыденной традицией, которая красной нитью проходила сквозь всю жизнь. И вот снова, когда только показалось, что все еще не совсем одна. Снова вокруг остались только воспоминания, надгробные камни, да прожорливая кошка дома. Единственная живая душа рядом. Ноги уверенно несли к холму, на котором навсегда был погребен милый сердцу мертвец. На свидания с ним она приходила исправно раз, а то и несколько раз в неделю. Он всегда оставался учтиво молчаливым, позволяя рыдать или делиться переживаниями. Немой, глухой, навеки юный, навеки мертвый, самый дорогой и любимый, чей образ наверняка со временем сотрется из памяти. Микаса провела ладонями по щекам и запрокинула голову. Ноги остановились у подножья холма. Тяжелые ноябрьские облака низко висели в черно-сером безлунном небе, готовом разразиться очередным проливным дождем. Тусклые маячки звезд едва проглядывали, чтобы снова исчезнуть за тучами. Микаса судорожно вдохнула влажную прохладу воздуха и сделала шаг к подножью холма. Ноги вязли в промокшей землей, соскальзывали с сухой травы. На вершине забрезжил маячок света. Микаса машинально подняла взгляд и замерла, едва не потеряв равновесие. Пальцы судорожно сжались и разжались, обхватив рукоять ножа на поясе. На вершине холма возвышалось знакомое с детства дерево. Сверкающие искры мигали в прожилках коры, сквозь которые пробивалось то самое голубое свечение, которое она видела в водах рек, озер, в дожде и лужах после него. Микаса в ужасе замерла. Голову прошило болью. Она точно это где-то видела. Едва дыша, с трудом сбросила с себя оцепенение и на ватных ногах продолжила идти на вершину холма, не отрывая взгляда. Образ дерева размывался из-за застлавших глаза слез. Она раздраженно смахнула их ладонью, переходя на быстрый шаг и не обращая внимания на вылетающие из-под подошв комья травы и земли. Сердце зашлось тяжелым стуком. Она уже бежала так однажды. Бежала к этому дереву, а около него стоял… Микаса издала глухой стон, всхлипывая от поразивших разом воспоминаний. Она остановилась у дерева, прижала дрожащую ладонь к холодной шершавой коре. Белые пальцы осветило голубоватым от извилистых прожилок с расплавленными звездами внутри. Словно светящийся луч был закован в грубую плотную корку, пропитывая все дерево от корней от кончиков голых веток странным светом. Она не бывала здесь по ночам. Может, поэтому не видела? Микаса обернулась на раскинувшийся в подножья холма город. Тусклые маячки рыжего света, застрявшие в темных фигурах деревянных домов, тускло светились в темноте. На кожу упало несколько прохладных капель. Микаса, не дыша, выставила руку вперед, ловя ладонью искрящийся голубым мелкий дождь. На поверхности холма, меж черных комьев земли и сухих стеблей, протекли искрящиеся голубые дорожки дождевой воды, осели каплями на траве. Вскоре сама земля начала источать едва различимый в полутьме голубоватый отсвет. «Это Пути». Микаса заторможено обернулась и опустила взгляд на намокший могильный камень. Не обращая внимание на дождь, присела рядом на корточки. Осторожно сняла налипшие сухие листья, погладила кончиками пальцев надпись. Снова подняла взгляд на возвышающееся сверкающим голубым дерево. Раскидистые ветви расходились в разные стороны, словно тонкие голубоватые линии рек на фоне черного неба. Голубые прожилки змеились словно вены по стволу и ветвям. Микаса сглотнула, боясь даже подумать, почему она это видит. Теперь это даже обсудить не с кем. Некого спросить. — Эрен… — она устало прикрыла глаза, утыкаясь лбом в колени.

Come! Come! Come here at once! Come! Come! On a Night with No Moon Because all of my being is now in pining All of my being is now in pining.

- "The Devil" - PJ Harvey.