Здесь лапы у елей дрожат на весу

Мне снятся иногда ночные города. Там был какой-то дом, где мы были вдвоём, Не помню с кем — утрата утрата, нету возврата Чужая постель, чужие стулья, На мусорном кресле чужая бабуля, Летучие мыши, хлам по углам, Разобранная крыша, разрушенный храм... - Умка и Броневичок - "Голос мой дом".

Парадиз, Сентябрь 854-го. Кожа покрывается крупными мурашками в местах, где он проводит теплыми ладонями. Ожоги несдержанных поцелуев расцветают на губах и шее, тонкие пальцы сжимают лунный свет, разлитый на простынях, альвеолы легких обжигает ночной прохладой. Снаружи так свежо, а внутри под призрачной телесной оболочкой обжигает горячее марево, пышет, готовое разорвать на частицы с каждым новым поцелуем и касанием нежных рук. «Микаса…» — ласковый шепот прокатывается робкой дрожью под кожей. Она крепче обвивает руками крепкие плечи, вдавливая себя в его тело, чтобы слиться воедино и, наконец, умереть в его руках. Мало времени. Жадные губы ловят ее судорожный вздох, сминают, обжигая прерывистым дыханием. Мышцы мягко перекатываются под накрепко вцепившимися в спину пальцами. Она делает глоток воздуха, отдающийся резкой болью в грудной клетке, когда его губы неторопливо спускаются по ее шее, зубы слабо смыкаются на коже. «Пожалуйста… дай мне умереть у тебя на руках», — в слезах шепчет, распаленная жадными касаниями. Всхлипы раздаются в хрупкой ночной тишине. Она вытягивает руку вверх, к темнеющему потолку, пока его горячие губы оставляют ожоги на обнаженной груди. Легкая занавеска новым порывом ветра обволакивает ее руку призрачной дымкой. Мало времени. Откроет глаза — и снова пропадет. Жар его тела, мягко придавливающий к кровати, на секунду исчезает. Разгоряченную кожу холодит ночная прохлада. На середине ладони расцветает нежный поцелуй, горячие руки ложатся на бедра и порывисто сжимают, стоит ей развести ноги в стороны. «Если будет больно, — она сжимает губы, глотая рвущиеся наружу рыдания, — сразу говори». Вытянутая к потолку ладонь касается его прохладной, слегка колючей щеки. Почти безотчетно, ведомая порывом, раскрывает глаза, лишь бы увидеть в последний раз хотя бы во сне. Пронзительный взгляд бирюзово-зеленых глаз сквозь длинные темные пряди крадет очередной тяжелый удар сердца о раскрошенную грудную клетку. — Больно… — Микаса не услышала собственный голос. Сухие губы беззвучно разлепились, словно выпуская пузыри в темную мутную воду, которой от пола до потолка была затоплена ее глухая лесная хижина. Микаса шумно выдохнула, сглатывая привычный после сна ком в горле. В глазах снова до противного мокро и отдавалось неприятным ощущением рези. Все тот же темно-коричневый деревянный потолок зловеще нависал сверху, а она мысленно просила, чтобы он упал и придавил ее. Перевела взгляд на окно, к которому боком приставлена кровать. Призрачная дымка легкой занавески колыхалась легкой рябью от порывов ветра из приоткрытой форточки. Микаса подняла руку вверх, к потолку, позволяя занавеске оплести прохладой струящейся ткани ее предплечье. Небо светлело, на востоке уже занималась заря. Тени высоких сонных сосен расползлись по лесной чаще, едва освещенной первыми золотистыми лучами. Микаса накрыла ладонями лицо, шумно выдыхая в них. Сжалась всем телом, словно перед прыжком, и мысленно посчитала до десяти. Опять надо жить. Она рывком поднялась с кровати и, накинув на обнаженные плечи рубашку, прошла к раковине. Доведенными до автоматизма движениями умыла лицо холодной водой, принялась чистить зубы. Безучастный взгляд из-под полуопущенных век окинул унылую тишину хижины. Темные пятна деревянных стен, серость каменной печи, тусклые краски глиняной посуды, виднеющейся в шкафу, печальная холодность приставленной к окну кровати со сбитой простыней, нехитрая мебель, едва слышный шепот настенных часов. Глупая попытка жить. Глаза замерли на пестром букете цветов в старой вазе на столе. Кажется, нарвала их несколько дней назад во время сбора трав. Последнее напоминание о жарких днях самого отвратительного лета. Микаса задумчиво вынула щетку изо рта, прополоскала рот водой и снова недоверчиво уставилась на цветы. Подойдя к столу, провела кончиками пальцев по пестрым головкам вереска и пижмы. «Должны были уже завять. Вчера еще выкинуть хотела ведь». Фиолетово-желтое буйство согласно закачалось от ее касания. Микаса вынула букет из вазы. Вода заискрилась голубоватым свечением, словно кто-то развел в ней голубую акварель. Микаса тяжело вздохнула, прижав горячую ладонь ко лбу. Было бы глупо доверять своей памяти, зрению и полагаться на разум, затуманенный в течение последних трех месяцев зыбучей смесью из фантазий, кошмаров, панических атак и ежедневной рутины. Она бы не вспомнила, какой сегодня день, если бы не связавшее с жизнью обязательство привозить лесные богатства на рынок. Дни смешались в один бесконечный и бессмысленный поток бреда и рутины. Но у нее был приказ: выжить любой ценой. Приказ бессмысленный и беспощадный, как и весь оставшийся им в подарок мир. Микаса сунула цветы обратно в вазу и быстро вышла из дома, направляясь на задний двор. Там скинула рубашку и, оставшись в одном нижнем белье, рывком вылила на себя бочку ледяной воды в качестве шоковой терапии для начала нового дня. Прибитый ножом к стене комнаты список дел на день задал мыслям привычный поток. Сначала — проверка трав на просушке в сарае. На заре — сбор трав и плодов в лесу. Первым делом, одевшись и убрав отросшие волосы в низкий узел, направилась к сараю. Его пару месяцев назад пришлось приводить в порядок самостоятельно, поскольку от сырости и бесхозности доски порядком прогнили, а крыша грозила провалиться. Теперь в этом сарае Микаса проводила по полдня, занимаясь рассадой и заготовкой трав и ягод. Сарай встретил привычной тишиной, хриплым скрипом старой двери и полутьмой. В нос ударил душистый запах подсушившихся трав, пучками развешанных в тени на стене рядом с охотничьими инструментами отца, уцелевшими от мародерских набегов. Не глядя обогнув разделочный стол отца, прошла к душистым пучкам и осторожно коснулась пальцами, внимательно всматриваясь в них под скудным освещением из окна. Полынь — для лечения ран, нагноений, кровоостанавливающее и хорошо помогает от мигрени. Также верное средство против нечистой силы. Вереск — обеззараживает раны, останавливает кровь, отвары обладают снотворным действием. Также верное средство для защиты от злых сил и колдовства. Зверобой — противовоспалительное, обеззараживающее, вяжущее средство, помогает от ожогов. Зашитый в одежду зверобой спасет воина от смертельной раны. Крапива — улучшает свертываемость крови, лечит угри и лишай. Защищает от злых духов и возвращает былую силу. Мак — обезболивающее успокаивающее средство, лечит кашель и помогает при бессоннице. Символ забвения и сна, грани между жизнью и смертью. Символ уверенности и смирения. Все это Микасе пришлось вспоминать из детства по рассказам матери, державшей огород и разбиравшейся в травах, и по скудным сохранившимся в доме подполом книгам по травничеству. На Парадизе с его и без того недалеко шагнувшей медициной, исследовавшей в основном титанов, народная медицина расцвела пышным цветом в послевоенное время. Люди пытались прибиться ближе к земле, держаться корней и привычного уклада, еще не оправившись от ужаса. Большой популярностью пользовались настои, сборы для чая и порошки. Первое время Микаса удивлялась тому, что многие женщины приходят на рынок к ее палатке купить травы и настои с уточнением, есть ли в ее травах какие-то магические свойства. По рассказам матери, она помнила, что каждому растению приписывали нечто сверхъестественное, хотя вера в это и казалась глупостью. Однако со временем, рассказывая раз за разом, как окурить жилище от злых духов и защитить близких с помощью колдовских снадобий, начала понимать. Даже спасенные от ужасов нападения Марли люди застыли в невесомости, в ужасе от увиденного, в отчаянии от потерь. Люди погибали, люди видели, что существует нечто, не поддающееся их контролю и осмыслению, что-то дьявольское, что распорядилось их миром по своему усмотрению. Что-то, чего стали в разговорах касаться с благоговейным страхом, благодарно, но боязливо вспоминая о Дьяволе Парадиза. Начали бояться теней по углам, наделяя их потусторонней силой. Начали молиться и обращаться к магии, чтобы защитить то немногое, что осталось у них, замершие в ожидании очередного кошмара через неопределенное количество лет. Удовлетворенно кивнув, Микаса мысленно сделала себе пометку начать заготовку еще одной партии настоев и порошков из просушенных трав. Уже готовые на продажу склянки с настоями мутно поблескивали на полке у пыльного окна. Сегодня оставалось только собрать плоды шиповника, рябины, можжевельника и облепихи. Помимо интереса к колдовству и мистике, жители проявляли интерес и к алкоголю в попытках смириться с действительностью. Так пришла мысль заготовить настоек на ягодах, о которых уже неоднократно спрашивали на рынке. Микаса вернулась к столу, на котором уже были разложенные собранные недавно и еще не подсушенные травы. Машинальным движением потянулась к краю стола за небольшим серповидным ножом. Пальцы схватили только воздух. Микаса резко перевела взгляд, не находя нож на привычном месте. Безуспешно заглянула под стол и огляделась вокруг. В голове легкой тревогой забилось опасение, что она начинает сходить с ума и страдать провалами в памяти. Залезть в ее владения бы никто не посмел: слава Аккерманов все еще была на слуху и вряд ли бы кто-то отважился залезть в ее дом в поисках наживы. Микаса медленно выдохнула, призывая себя не впадать в панику. Захватив из инструментов отца небольшой охотничий нож и три глубокие корзины для ягод, направилась к выходу. Взгляд упал на блеснувший полумесяц на покосившейся тумбочке у входа. Пальцы едва заметно дрогнули, когда она взяла в руки найденный серповидный нож. Глубоко вдохнула, закусив щеку изнутри, чтобы избавиться от липкого ощущения, будто из каждого темного угла что-то смотрит, отражаясь в наточенных до блеска ножевых лезвиях… Осенний лес встречал привычной терпкой прохладой и рассветной тишиной. Сонные золотистые лучи запутались в густых сосновых кронах, облили стройные стволы розоватой медью. Испуганная серая птица с шорохом вспорхнула с ветки и унеслась в чащу. Микаса отрешенно собирала ягоды с разросшейся облепихи, кидая их в пустую корзину рядом с уже полной корзиной можжевельника. Прохлада раннего утра мокро ложилась на кожу, вызывая мелкую дрожь во всем теле. Яркие цвета осеннего леса смешивались в пестрый карнавал. Рыжий и красный огненным вихрем ударяли в глаза, яркие ягоды облепихи рассыпались по ладоням раскаленными углями. Словно в самом эпицентре Дрожи Земли, объятая огнем и дымом. В ушах ритмично застучала кровь, вторя тяжелым шагам колоссов. Опавшая хвоя задрожала на почве. Листья обрывками плоти закружились у ног. Со всех сторон — стена гула, ритмичная поступь, марш смерти по их грешной земле. Тяжелые шаги наступали на израненную землю, выжимая из нее остатки сочащейся крови. Микаса в бессилии зажмурилась и накрыла уши ладонями, приседая на корточки. Сжалась в ничтожный комок, стремясь исчезнуть. Гул приближался, сердце бешено заходилось в груди, норовя прорвать клетку костей. «Микаса…» Так любовно. Она замотала головой, прижимая ладони крепче к ушам. Не посмотрит, не посмеет. Они ее не растопчут. «Микаса», — липкой дрожью вниз по позвоночнику. Сквозь сжатые зубы раздался сдавленный всхлип. Что-то теплое легло на плечо. Она резко распахнула глаза и рывком поднялась, выставляя вперед руку с ножом. Безучастные малахитовые глаза на призрачно-бледном лице юрэй. Лезвие разрезало белую плоть с оглушительным свистом, на шею хлынул алый поток. Микаса в ужасе отшатнулась и, запнувшись, упала на землю, расширенными глазами глядя на упавшее перед ней обезглавленное белое тело. Безликая голова, укрытая длинными каштановыми прядями, с тихим стуком упала на землю и докатилась до ее поджатых ног, пачкая кровью сапоги. Грудь свело сдавленным криком. Микаса прижала ладони к лицу, сдерживая лихорадочные рыдания и рваные панические вдохи. Тело затрясло крупной дрожью. Она обхватила себя руками, до боли вжимая пальцы в кожу и принялась мерно покачиваться, не раскрывая зажмуренных глаз. Слезы холодно проскользнули по щеке. Сглотнув вязкий ком в горле, Микаса дрожащим голосом принялась тараторить, не слыша своего голоса за гулом со всех сторон: «Кагомэ, кагомэ, птичка в клетке, Когда же, когда же она её покинет? Может быть, во тьме ночной сгинут журавль с черепахой. Кто же за твоей спиной?» Дыхание немного успокоилось. В ушах все еще отчетливо стучала кровь. До слуха донесся шорох ветра в кронах высоких сосен и скрип вековых стволов. Микаса шмыгнула носом и сглотнула, опасливо приоткрывая глаза. У ног стояла заполненная доверху корзина можжевельника, рядом — россыпь облепихи и перевернутая на бок корзинка. Микаса изможденно провела ладонью по влажному лбу, невидящим взглядом смотря перед собой на одинокую широкую тропу, укрытую ржавой хвоей и листвой, пролегшую сквозь чернеющие стволы и густые кустарники. Ладонь безотчетно подняла нож и приставила заостренным концом к горлу, ощутимо надавливая. Микаса сглотнула ком в горле, смаргивая слезы. Все окружающие звуки вдруг стали ужасающе громкими и резкими, будь то шум ветра или скрип старого дерева. Интересно, он тоже чувствовал это, когда понял, что умрет? Он тоже слышал это, когда она отрубила… Кожу засаднило в месте на горле, куда вжалось лезвие, оставляя красную точку. С высокой сосны донесся шорох рассекающих воздух крыльев. Затем — громкое протяжное карканье, резанувшее по ушам. Микаса моргнула, поднимая взгляд. С ближайшей сосны блестящими черными глазами глядел крупный ворон. Заинтересованно склонял голову, слегка переступая мощными лапами по ветви, словно наблюдал за развернувшимся зрелищем. Рука замерла, не смея двинуть дальше. Ворон распахнул широкие крылья, замахал и снова оглушительно гаркнул, не отводя взгляда. Микаса завороженно уставилась в черные глаза, отводя руку с ножом от горла. Птица посидела на ветви еще несколько секунд, прежде чем раскинуть крылья вновь и с мягким шорохом подняться в воздух. Микаса устало вздохнула, проведя ладонями по лицу. Посидела пару минут с прижатыми к груди коленями, изнывая от липкого чувства собственной жалкости. Принялась монотонно собирать рассыпанные ягоды обратно в корзину… Остаток дня почти до самого вечера провела на рынке. Склянки с настоями разошлись почти полностью, как и порошки. На рыночной площади, как обычно, было шумно и оживленно, хотя во всем гомоне и присутствовал призрачный оттенок какого-то потаенного ужаса, или же так казалось самой Микасе. Она, необщительная, с долей иронии отметила, что в скором времени будет знать в лицо весь город, если не весь остров. Огромное количество лиц мелькало перед ней в течении дня: улыбчивых, мертвенно бледных, пустых и безжизненных, озаренных, искалеченных, полных надежды. Разные лица, ставшие знакомыми, но ни одного из той прошлой жизни. Ни одного родного и близкого. У нее ведь была семья. И были близкие. Теперь эти дороги разошлись в разные стороны. Лиц Армина, Жана и Конни она не видела уже около трех месяцев с тех пор, как те уехали на материк в роли миротворцев. Они были вместе с самого вступления в разведку, а теперь Микаса не знала, когда снова придется увидеться. Они пытались отстроить новый мир, она же решила тихо схорониться в старом. Впервые совсем одна. Одна, если не считать одноглазого коротышки, ругавшего ее чай, но постоянно заезжавшего за новым сбором. Отдавшего приказ жить. Жить и не видеть лиц близких людей, жить и никогда больше не увидеть Его лица вне кошмаров и снов. Когда солнце начало клониться к горизонту размытым оранжевым желтком, Микаса неторопливо собирала непроданные товары в корзину. Площадь пустела и тонула в сумеречной тишине, укутываемая вечерней прохладой и длинными тенями полуразрушенных зданий. Кривые зубья разбитых стен чернели рваной линией на горизонте. Перед уходом зашла в продуктовую лавку за спиртом для настоек. В очереди перед собой заметила широкоплечего крепкого мужчину с обмотанной бинтом культей вместо руки и обожженной половиной лица. Отвела взгляд в сторону, безразлично разглядывая скудный ассортимент продуктов. Краем уха услышала, как мужчина просит несколько бутылок вина потухшим голосом. Окинула беглым взглядом атлетическую фигуру и видимое вполоборота симпатичное лицо, искаженное ожогом. Микаса старалась не пускаться в мысли о том, сколько искалеченных, некогда сильных мужчин и женщин, топящих свою жизнь в дешевом алкоголе, оставила Дрожь земли. Слишком много. Но точно не больше искалеченных титанами. Вряд ли больше потенциально искалеченных жертв возможной войны с Марли. Жалкая попытка успокоить себя. Мужчина обернулся и, слегка задев плечом, пошел к выходу, прижимая к груди бутылки, словно драгоценность. За спиной раздался звук дверного колокольчика, отчетливее стал слышен разговор двух мужских голосов. Микаса до боли сжала кулак в кармане курки, пока старик-лавочник искал бутыль со спиртом. Голоса обсуждали тестирование нового УПМ и расширение полномочий командующего своего подразделения, проверку на приверженность к идеологии партии, ушедшего в отставку бывшего офицера разведкорпуса из-за несогласия с новым курсом. Микаса подала деньги лавочнику, убрав бутыль в корзину. Их маленький мир стал изуродован до неузнаваемости. Растоптан и опошлен. Парадиз оказался таким же глупым, раздираемым политическими дрязгами, клочком суши. И это было только начало. — Госпожа Микаса, — один из мужчин учтиво склонил голову, когда Аккерман прошла мимо. Только коротко кивнула, мазнув взглядом по шеврону йегеристов на плечах. За ужином кусок не лез в горло. Бесцельно водила вилкой по дну тарелки, гоняя остатки рагу. Окинула взглядом хижину, опершись подбородком о руку. Шептание углей в печи создавало мнимое ощущение уюта, теплом ложилось на кожу и обдавало рыжеватым свечением темные углы хижины. Микаса прикрыла глаза, отдаваясь во власть знакомого с детства звука. Он тотчас принялся вырисовывать в воображении родную сердцу картину: пышущая жаром печь, темноволосая женщина, ловко ставящая ухватом ужин в жерло, привычный скрип ветки об оконное стекло, болтающиеся в воздухе загорелые лодыжки и взъерошенные каштановые волосы мальчишки, лежащего на полу и подающего ей карандаши для совместной работы над рисунком рыцарей и чудовищ. За спиной раздался короткий скрип. Микаса вздрогнула всем телом, оборачиваясь. Ладонь невольно дернулась к голенищу сапога за спрятанным ножом. Нервный взгляд встретил только причудливо подергивающиеся на стенах тени от неровного свечного пламени. Липкий страх прокатился под кожей. Снова ощущение, словно что-то не так. Словно зловещие пары глаз Мокумокурэн наблюдают из темных углов. Словно она сходит с ума. «Дура». Микаса встала со стула и вышла из дома. Прихватила из сарая сухой пучок полыни и у порога дома подожгла, дав лишь немного разгореться, чтобы повалил белесый дым с терпким горьковатым запахом. Войдя, начала вырисовывать в воздухе символы, которые показывала еще мать, окуривая дом от злых духов. Вскоре вся хижина пропахла горьковатым полынным дымом. Микаса зажгла еще несколько свечей, чтобы избавить хижину от полутьмы. До сна оставалось еще пара часов. Решила вымочить собранную рябину, чтобы с утра начать работать с настойками. Воды в бочке оказалось слишком мало и, вооружившись ведрами, направилась прочь из дома к реке в овраге неподалеку. На город уже успела опуститься тьма. Ночная прохлада холодила разгоряченную кожу и легким ветром зарывалась в волосы. Расположившаяся у подножья гор Сигансина тусклыми маячками окон мигала в глубокой темноте. Остановившись у двери, Микаса окинула взглядом небо. Осенние тучи заволокли чернильный купол, скрыв луну и звезды. Микаса поудобнее взяла ведра и направилась в чащу, шурша травой под подошвами сапог. Ночная темнота леса перестала пугать ее еще в детстве, когда оказалось, что монстры в ее воображении, притаившиеся за высокими соснами, ничто в сравнении с монстрами, явившимися в ее дом средь бела дня. Глаза быстро привыкли к темноте, прохлада приятно остужала раскалывающуюся от напряжения голову, грудь высоко вздымалась, впуская прохладный терпкий запах лесного воздуха с примесью сырости. Держась рукой за выступы на склоне невысокого оврага, спустилась к лесной реке, в которой еще в детстве набирала воду. После зимы она разольется и уровень воды станет выше, не придется так низко спускаться. Микаса рукой смахнула волосы со лба и перевела взгляд на небо. Кучные сероватые облака разошлись, пропуская серебристый луч острого серпа луны. Микаса привычно обвела глазами затемнения кратеров и, глубоко вдохнув, присела, чтобы набрать воды в ведра. Взгляд расширенных глаз замер на тихо шумящем водном потоке. Река извилисто змеилась, искрясь голубоватым свечением, словно кто-то развел в ней голубую акварель. Казалось, что внутри рассыпаны мириады звезд, сверкающих в бурном потоке. Микаса в ужасе отшатнулась и зажмурилась в попытке прогнать очередную иллюзию. Вода в реке все так же излучала синеватое свечение, поблескивая сверкающими мириадами искр. Сердце тяжелым молотом стучало о ребра, когда Микаса поднесла дрожащую руку к кромке воды. Пальцы робко коснулись холодной глади. Она одернула ладонь. В лунном свечении по пальцам стекали мокрые капли, тускло искрящиеся на бледной коже.