Постскриптум

Постскриптум — это запоздалая мысль, оставленная на полях разлинованного листа, это еле заметная деталь в уголке исписанного пергамента. Это действо, на совершение которого не хватило смелости в основном сюжете, но которое неустанно пробивает себе путь, право на бытие во всеобъемлющей кульминации. Это слово, завершающее письмо, как, например, «С любовью, Гермиона Джин Грейнджер». Это точка, обычно не ставящаяся после имени, но по незнанию или невнимательности, очутившаяся слабовидимым знаком на состаренном папирусе.

Это след позднего раскаяния или запоздалого признания, звучащего подобно эху, уходящему вдаль, но оставляющее за собой неснимаемые оковы, сотканные из сомнений. Из догадок. И бесконечных мыслей. Постскриптум — это последний миг из бесконечно ускользающего времени, построенный на ощущении недосказанности.

Постскриптум напоминает о том, что даже в завершении истории остаётся место для последнего слова, способного изменить всё, или не изменить ничего.

***

Солнечный свет едва пробивался сквозь густую пелену дыма, что стелилась над руинами Хогвартса. Замок, некогда величественный, сейчас своей отчуждённой разрушенностью походил на беспомощного эльфа, держащего руки под раскалённым утюгом свыше пяти минут, и не имеющего права ни то что попросить о помощи — не мог и минимально выразить переполняющий спектр эмоций. Башни, прежде тянувшиеся к небу, теперь лежали поверженными глыбами камня, пронзёнными осколками витражей. Разноцветные осколки тускло поблёскивали среди серой пыли, словно потерянные звёзды в бескрайнем мраке. Воздух был густым и тяжелым, наполненным запахом гари, крови и сырости. Каждое движение отдавалось болью в натруженных мышцах, каждый вдох имел выраженный вкус пепла, застывающего на языке, проникая в рецепторы, в мозг, с корнем поселяясь одной из главных ассоциаций, связанных с войной. Хотя, наверное, всё сейчас, так, или иначе, ассоциировалось с войной. Иногда с её отсутствием. Но удручал сам факт того, что, куда бы не посмотрел любой из заставших бойню, он машинально проводил прямую ассоциацию, мысленно проговаривая что-то наподобие: «До войны я любил огонь. Любил зажигать свечи, костры, факела». Казалось, сама земля устала прятать в собственных объятиях бесчисленное количество трупов, не разделяя почивших на «плохих» и «хороших», дрожа под ногами и предостерегая — ничего ещё не закончено. В тишине, разрываемой лишь глухими стуками обрушивающихся частей замка, с диким грохотом врезавшихся в пропитанную кровью землю, скрываясь за толщей пыли, всё словно звучало на несколько тонов громче: сухие шорохи волочащихся по земле обугленных мантий, отбивание ритма волшебной палочкой по ладони, лёгкие всхлипы тех, кто нашёл выживших — или потерял их, надеясь на трусость, на побег тех, кого искали. Тени заполняли подавляющее большинство пространства, словно сам свет боялся проникнуть в это место. Но среди руин в Хогвартсе, в его останках, всё ещё мелькала…жизнь? Скорее, её подобие: картины на полу, порванные в местах стыка с рамой, кое-где прорезанные вплоть до середины, всё ещё одушевлялись блеклыми фигурами, испуганные, ранее не проявлявшие особых эмоций, призраки, парящие среди обломков, и стены, которые, несмотря на бесчисленные трещины, стояли, храня в себе отголоски прошлого. Тишина не придавала желанного спокойствия — она нещадно сдавливала голову, заставляя виски биться в неприкаянной пульсации, вытесняла любые слова, оставляя место лишь для безмолвного признания, которое не было никем озвучено, но осознавалось каждым: ничто больше не будет прежним. Сквозь дым и пыль проглядывали фигуры выживших, их силуэты двигались с истязающей медлительностью, словно те несли на себе тяжесть не только собственных тел, но и всего, что осталось позади. Словно война каждой ослепляющей вспышкой, каждым взрывом, каждой новой смертью, прибавляла по сотне фунтов на спину невольным свидетелям происходящего. Гермиона стояла у обломков громадной арки, где ещё недавно располагалась входная дверь в Большой зал. Её пальцы в болезненно-крепкой хватке сжимали волшебную палочку, напоминая о нужде инстинктивно и беспрерывно произносить про себя все защитные, обезоруживающие, ранящие и убивающие заклинания, выводя в голове отчеканенные движения рукой. Идеальные, невозможные в своей точности. Чтобы не забыть. Чтобы не быть застанной в секунду несосредоточенности. Но вряд ли хоть кто-то из заставших эту войну, из принимавших в ней участие сможет, положа руку на сердце, отпустить сознание, вперемешку с постоянной напряжённостью, почивать, избавившись от перманентного белого шума в ушах, составляющими которого были заклинания. И серьёзность не спадёт с лиц переживших, извечно засев желваками, на скулах играющими. Взгляд её скользил по развалинам, выхватывая то обугленный край стола, то рухнувшую колонну, то безмолвные лежащие тела. Каждое из них вонзалось в её сердце, подобно тупому ножу-пилке, не оставляя после себя отчётливых порезов, но привнося болезненность, медленную, мучительную, такую, которую не причинила бы заведённая бензопила, способная в мгновение отделить её голову от тела. Лицо застыло в маске отрешённости, но глаза — глаза выдавали бурю, бушующую внутри. Она опустилась на колени рядом с одним из тел — учеником, кажется, второго или третьего курса, которого она смутно помнила. Его лицо приобрело серый оттенок, словно оно было высечено из турмалинового кварца, а изодранные руки сжимали волшебную палочку, треснувшую у основания. Гермиона провела рукой по его волосам, бессмысленным жестом утешения, который был предназначен не для него, а для неё самой. — Ты боролся, - прошептала она почти беззвучно, так, словно хотела, чтобы её не услышали даже стены. Её ладонь замерла на холодном мальчишеском лбу, а затем, через мгновение, она поднялась, будто испугавшись собственного прикосновения. Руки дрожали то ли от холода, то ли от злости, то ли просто по привычке. Некогда розовые губы, сейчас принявшие практически телесный оттенок, пересохли, пару раз дёрнувшись в безмолвном всхлипе. Но она знала: плакать сейчас не время. Где-то впереди послышались голоса. Сначала слабые, будто принесённые эхом, но постепенно они становились громче. Гермиона поднялась, её взгляд устремился на дальний край разрушенной лестницы, где в тусклом свете заката двигались две знакомые фигуры — Гарри и Рона. Фигуры, когда-то любимые, когда-то обожаемые, когда-то желаемые в своём присутствии. Сейчас Гермиона не ощущала ничего из этого, был лишь небрежно прикрывший покой в их присутствии. Успокоение, дарованное отсутствием надобности в оплакивании ещё двух бездыханных. — Гермиона! - вскрикнул Рон, его голос прорезал тишину, подобно воплю чайки над штормовым морем. Она кивнула, делая шаг навстречу друзьям, но ноги предательски подкосились, и она едва не упала. Всё тело ломило, словно её кости брали пример с Хогвартса, в бесстыдном повторе треща, уподобляясь стенам. Гарри успел подхватить её, крепко, практически в животной хватке вцепившись ей в плечи. — Мы справились, - сказал он, но в его тоне не чувствовалось ничего, кроме глухой усталости. — Правда? - прошептала Гермиона, её голос дрожал от недоверия. Гарри молча взглянул на неё, не отвечая. В этот момент они оба поняли, что конец войны не означает конец страданий, безудержной боли, что конец войны не вернёт нескончаемые потери. Не вернёт им их же. Они стояли посреди руин, окружённые призраками, телами, вздымающейся пылью, и свет за горизонтом был слишком далёк, чтобы в него поверить. Гермиона сделала шаг вперёд, будто пытаясь убедить себя, что всё действительно закончилось. Камень под ногой хрустнул, издавая пренеприятнейший для чувствительных ушей, звук, а холодный воздух нещадно полоснул по горлу. Глаза её блуждали по руинам, выискивая подтверждение концу. Разбитые окна Большого зала, полуразрушенные лестницы, следы заклинаний, оставившие на стенах чёрные отметины. Но сильнее всего её взгляд приковывали тела. Они лежали повсюду. Среди них были те, кого она знала по именам, те, кого любила, и те, кого ненавидела. Драко Малфой — на этот раз без привычно насмешливого выражения лица — сидел на ступенях вдалеке, сжимая что-то в руках. Её взгляд бегло задержался на нём. Его плечи опущены, создавая впечатление абсолютной обессиленности. Серебристые волосы, всегда аккуратно зачёсанные назад, теперь были спутаны и выбивались из привычной идеальности, местами прилипнув к нездорово бледной коже. Лицо казалось мраморным — лишённым жизни, с синеватым оттенком, с отброшенной тенью вокруг глаз. Говорят, тех, чьи лица усыпаны веснушками, однажды поцеловало солнце, оставив на коже отпечаток своей нежной любви и трепетной ласки. А тех, у кого под глазами застыла тень, являющаяся практически первой ассоциацией с бессонными, тяжёлыми ночами, поцеловала луна, даруя им собственную загадочность и отчуждённость. Глядя на выделяющиеся на фоне бледной, практически белой кожи Малфоя, тёмные круги под глазами, Гермионе казалось, что луна одарила его десятком французских поцелуев. Его взгляд был направлен вниз, на собственные руки, в которых он держал что-то едва различимое в толще поднявшейся пыли. Казалось, он не замечал ничего вокруг: ни обломков, ни тел, ни того, что вокруг окончательно рухнул мир, который он так отчаянно пытался сохранить. В бою все средства хороши, вот только метка и «Авада», отбрасывающая за собой ослепляющее ярко-зелёное зарево, одержали поражение ещё до начала шахматной партии. Взгляд его был пустым, стеклянным. Взгляд, который, как ранее читала Гермиона в маггловских книгах по психологии, да и впоследствии ни раз сталкивалась с обладателями такового сама, обычно приобретали люди, пережившие больше, чем способны вынести. Но в пустоте читались отголоски страха, который, подобно яду, неторопливо распространялся по телу, отравляя вновь и вновь. Иногда его пальцы отчего-то машинально потряхивались, может, это были последствия продолжительного использования Круциатуса. А может, он с нечеловеческой силой что-то сжимал в руках, доводя напряжение до дрожи. Что-то всё ещё неразличимое, но, видимо, бесконечно важное. Что-то, что неустанно напоминало Малфою о его существовании, что-то, что, наверное, было последним напоминанием о его связи с реальностью. Его мантия местами была разорвана, где-то обгорела, оставляя на черно-зелёной ткани абсолютно отвратительные, неаккуратные, обугленные дыры, но всё ещё сохраняла отголоски былой роскоши. Змеиные вышивки на обшлагах были почти незаметны под толщей пыли вперемешку с грязью. На лацкане — пятно, подозрительно похожее на кровь. Вся его фигура была объята, казалось, видимой, ощутимой аурой, имеющей грязно-серый оттенок, излучающей отчуждённость. Создавалось стойкое ощущение, что он намеренно отделял себя от всего окружающего — от мира, в который больше не верил. Он не пытался заговорить с кем-то, не смотрел на проходящих мимо. Единственным движением, издаваемым им, было едва заметное, почти машинальное, наверное, выработанное в автоматизм, сжатие, иногда переходящее в тревожное поглаживание, предмета в руках. В его молчании и застывшей позе читалось не только бессилие, но и растерянность. Практически детская, сравнимая с потерей матери из виду во время безмятежной прогулки по Хогсмиду. Он сидел так, словно впервые не знал, куда идти дальше. Или зачем. Он не искал утешения в толпе, не оглядывался. Каждый проходящий словно существовал в другой реальности, недосягаемой для него. В его отрешённом молчании рассказывалась история длиннее, чем в любом монологе — история крушения всех основ, ранее составляющих его мир. Ранее являвшимися основой его мировоззрения. Основ, являющихся его личностью. — Почему не стало легче? - голос Рона раздался где-то позади, сиплый, словно после долгого истошного крика. Гарри обернулся, и в его взгляде что-то померкло. Привычная зелень со временем становилась чуть бледнее той, что была раньше. Чуть бледнее, чем в прошлом году. Чуть более явно бледность чувствовать в сравнении с зеленью трёхлетней давности. И ощутимо бледнее, если сравнивать с первым курсом. Сейчас зелень его глаз принимала непривычно тёмные оттенки. Он достал волшебную палочку и, будто не желая произносить этого вслух, указал чуть вперёд места, где сам неподвижной статуей стоял уже с десяток минут. Там, среди осколков разрушенного собственноручно и абсолютно самовольно воздвинутого его приспешниками, трона, лежал Волан-де-Морт. Застывший взгляд был направлен в небо, заволоченное клочьями пыли, а его палочка куда-то исчезла. Черты лица не изменились — те же острые, точёные линии, те же змееподобные черты. Но теперь, не имея пугающей силы, ощущения собственного всевластия и страха, внушаемого им, он казался жалкой пародией на того, кем был когда-то. — Я смотрел ему в глаза, когда он… Упал, отзеркалив на себя же «Аваду», - прошептал Гарри, словно боялся, что его слова разбудят, оживят Реддла. — Он ничего не сказал. Он просто… исчез. Гермиона ощутила, как пальцы начинают самовольно подрагивать. Она ладони в кулак. — Он не мог просто исчезнуть. Столько боли… Столько смертей… И это всё? - она повернулась к Гарри, но он лишь пожал плечами. Измотанный, до безумия уставший, безрадостный. Пустой. В этот момент земля будто вздохнула. Ветер поднялся, завывая в разрушенных коридорах замка. Гермиона взглянула на горизонт, над которым неторопливо возвышалось солнце, освещая место былой бойни скорбящими лучами, но утро казалось… Никаким. Таким же пустым, как и Гарри. Как и Рон. Как и она сама. Она поняла: они победили. Но победа не привносила триумфа, радости. Она не возвращала жизнь почившим. Она ничего не дала им. Победа ощущалась той же пустотой. Уже привычной им. Их победа оказалась хлопковым шариком, завёрнутым в конфетную обёртку. Их победа была со вкусом еле ощутимых пряностей, растворившихся на рецепторах секунду спустя. Их победа оказалась слишком эфемерной. — Мы справились, - почти неразборчиво повторил Гарри, но в его голосе больше не было ни уверенности, ни силы. Ни радости. Их победа не оставила приятную сладость на языке. Не оставила и тепла, неторопливо разливающегося по телу. Их победа безжалостно запустила Бомбарду в сердце каждому. Драко медленно поднял взгляд, словно каждое движение давалось ему с неимоверным трудом. Слова Гарри повисли в воздухе, сталкиваясь с тишиной, густотой своей сравнимой с дымом, всё ещё стелящимся среди развалин. — Справились? - Драко наконец заговорил, его голос принял непривычную безэмоциональность. И отчего-то был сломан, приглушён, потому сказанное им звучало подобно хриплому вороньему крику. — Ты это видишь? - он неопределённым жестом указал на поле, где среди осколков и обломков лежали тела, смешанные с грязью. — Это ты называешь «справились»? Гарри не ответил. Он просто смотрел на Малфоя, его лицо было отражением усталости, проникающей в самое сердце. Что он мог сказать? Что любая победа приходит с потерями? Что это была их единственная возможность? Все слова казались слишком жалкими. — Мы живы, - тихо проговорил Гарри, словно пытаясь напомнить об этом не столько Драко, сколько себе. — А они нет, - отрезал Драко. Он вновь опустил голову, отказываясь встречаться взглядом с Поттером. Его руки дрожали, но не от страха — от гнева, отчаяния или, возможно, просто от холодного ветра, пронизывающего всё вокруг. Молчание воцарилось вновь, и в этой пустоте каждый из них остался наедине с мыслями. Гарри смотрел на горизонт, где первые лучи солнца всё также робко пробивались сквозь серые облака, но свет этот не приносил тепла. — Это… Это всегда так, любая война заканчивается… Подобным образом, - наконец сказал Гарри, не отрывая взгляда от горизонта. Его голос не дрожал, не выражал никаких эмоций. Казалось, что он общается с собой же. Пытается донести действительность до себя же. — Кто-то выживает, кто-то уходит. И выжившим приходится с этим жить. Вина уцелевшего, синдром концентрационного лагеря, синдром Холокоста — маггловский термин, который, как оказалось, прочувствовать способны далеко не только магглорождённые. Форма посттравматического стрессового расстройства, при котором человека, пережившего какое-то экстремальное событие, например, войну, преследует всепоглощающее чувство вины за сохранность собственной жизни. Драко тихо усмехнулся, горько и безрадостно. — Жить? - он одарил Поттера ядовитым взглядом, в котором отражались боль и непонимание. — Ты думаешь, я могу жить, Поттер? После этого? С этим? - он отчеканил каждое слово, не отводя глаз от Гарри. Из последних сил прожигая потемневшим серебром уставших глаз. Взором помутневшего серебра, он окинул разрушенные башни, выжженные клочки земли, где когда-то стояли величественные стены Хогвартса. Ветер подхватил пепел и разнёс его в стороны, будто разбрасывая воспоминания, которые невозможно собрать. — Ты выжил, Малфой, - Гарри повернулся к нему, в его голосе не было попытки как-то задеть блондина этим. Ощущалась лишь перманентная усталость. — Ты можешь начать всё заново. Стать… Лучше. Драко вскинул голову, в серебре блеснула нескрываемая злость. Опасность, подобная ослепляющему блику на обнажённом клинке. — А что насчёт тебя, Поттер? Ты собираешься стать "кем-то лучше"? Или снова станешь героем, раздающим обещания, которые не в силах исполнить? Гарри помедлил с ответом. Его взгляд вновь устремился в сторону горизонта, где солнце продолжало медленно подниматься, заливая мертвую землю холодным светом. — Я просто хочу, чтобы это… Оказалось концом, - признался он. — Конец всего. Конец войны. — Конец? Его не будет, - тихо ответил Драко, опустив голову. Его голос практически перешёл на шёпот, однако Гарри отчётливо слышал каждое слово. — Всегда остаётся что-то. И эти руины, и эти люди... Они останутся. И это не станет концом. Ведь тогда это всё, - неряшливым движением кисти, он вновь окинул поле. — Для них было зря. Конец — это небытие. Конец — это отсутствие чего-то дальше. И воспоминаний в том числе. Поэтому, Поттер, это не конец. Поттер хотел возразить, сказать что-то утешительное, но слова застряли в горле. Он знал, что Малфой прав. Война оставила слишком глубокие шрамы. Шрамы, навсегда поселившиеся не снаружи, внутри. Они находились рядом, но каждый был на собственной грани пропасти. Ходил по собственному краю лезвия. Ветер свистел, разнося запах гари и пепла. В хрупком молчании когда-то враждующие, ныне объединённые общей трагедией, просто смотрели на восходящее солнце, понимая, что ничего, кроме времени, не сможет сдвинуть эту тяжесть. — Я пытался, знаешь ли, - вдруг заговорил Драко, не глядя на Гарри. Голос вдруг приобрёл неожиданную жёсткость. — Верить, что когда это закончится, можно будет жить дальше, будто ничего и не произошло. — Наивно, - коротко бросил Гарри, не отводя взгляда от горизонта. Драко скривился будто от удара. Он медленно повернулся, его лицо — турмалиновая маска, но серебро глаз билось в шторме. — Ты бы мог хотя бы попытаться не быть таким самодовольным, Поттер. — Это не самодовольство, - Гарри скрестил руки на груди. — А реальность. — Реальность? - Драко фыркнул, его губы исказила горькая усмешка. — Ты всегда был уверен, что знаешь, как надо. Что ты лучше всех. — Я не говорил, что знаю, как надо, - Гарри, хотя и пытался сдерживать эмоции, но раздражение всё-таки ощутимо проскальзывало в голосе. — Но знаю, что это место заслуживает хотя бы попытки восстановить его. — Восстановить? - голос Драко наполнился холодным презрением. Он сделал шаг вперёд, сузив расстояние между ними. — Ты собираешься возвести новые стены на костях? Или посадить цветочки, чтобы скрыть запах гнили? Гарри резко вздохнул, но выдержал его взгляд. — Это не ради меня и моих прихотей. Это ради тех, кто умер, пытаясь остановить этот кошмар. И отстоять Хогвартс. — И ты думаешь, что их это волнует? - Драко усмехнулся, в его тоне звучало циничное удивление. — Ты ведь даже не знал половины из них по именам. — А ты знал? - Гарри окинул Малфоя гневным взглядом, его голос зазвенел сталью. — Или ты предпочитал смотреть в противоположную сторону, пока твоя семья делала всё для их смерти? Драко побледнел, но лишь задрал голову выше. — У меня хотя бы хватило честности признать, что я жил среди пожирателей, что я был таковым, Поттер. А ты? Ты всё ещё веришь в свои несбыточные сказки о героизме? — Я верю в то, что есть вещи, ради которых стоит сражаться, - Гарри медленно выдохнул, сдерживая сочащийся отовсюду гнев. — И, как бы тебе ни хотелось, Малфой, ты теперь тоже часть этой… Новой истории. — Мне это не нужно, - Драко бросил взгляд на руины вокруг, его голос спал до едва слышного шёпота. — Всё это — не для меня. — Тогда зачем ты здесь? - Гарри прищурился, в голосе ощущалось непонимание, смешанное с… Вызовом? Ребяческим соперничеством? Драко отвёл взгляд, но ничего не ответил. Молчание между ними натянулось, подобно струне, готовой вот-вот разорваться. — Ты не должен быть лучше или хуже меня, Поттер, - наконец произнёс он с лёгкой дрожью в голосе. — Но ты должен хотя бы перестать притворяться, что тебе не всё равно. Гарри молчал. Он не мог позволить Драко видеть, что тот, возможно, попал в цель. — Притворяться? - произнёс Гарри медленно, почти сквозь зубы. — Если бы мне было всё равно, Малфой, я бы не стоял здесь, не слушал тебя и не пытался понять, что ты вообще творишь, чем думаешь и руководствуешься. Драко хотел, было, возразить, но его взгляд скользнул в сторону. Гарри почувствовал за спиной чьё-то присутствие ещё до того, как услышал знакомый голос. — Хватит, - произнесла Гермиона, тон был резким, но говорила она тихо. Она медленно подошла ближе, сверля взглядом то одного, то другого. — Вы оба слишком упрямы, чтобы просто замолчать и хотя бы попытаться найти общий язык. — Общий язык? - Драко практически искренне рассмеялся, не скрывая отвращения к обоим. — Подозреваю, у нас с Поттером возникла проблема в виде языкового барьера, Грейнджер. — Тогда тебе стоит научиться говорить на чём-то, помимо парселтанга, - парировала она, её взгляд небрежно окинул блондина. — Или ты думаешь, что твоя жизнь останется такой же, какой была до войны? Что ты сможешь просто выйти сухим из воды? Без каких-либо последствий? — Последствия? - Драко повернулся к ней, его лицо застыло в маске презрения, но голос дрогнул. — Мои последствия, Грейнджер, гораздо более ощутимы твоих. — Хватит прикидываться мучеником, Малфой, - Гермиона шагнула ближе, в её голосе было больше усталости, чем злости. — Ты ещё дышишь. Ты стоишь здесь. А многие из тех, кто заслуживал этого больше тебя — нет. Драко открыл рот, но на мгновение растерялся, будто её слова ударили прямо под дых. Ударили сильнее, чем он ожидал. — Мы здесь не для того, чтобы обвинять друг друга, - продолжила она, переводя взгляд с одного на другого. — Мы здесь, чтобы попытаться понять, как жить дальше. Гарри тяжело вздохнул, стараясь сдержать накопившееся раздражение. — Он этого не понимает, Гермиона. Для него это всё — очередная возможность посмеяться над нами. — Ты так уверен в этом, Поттер? - Драко вновь заговорил, стальной тон вдобавок покрылся ледяной коркой. — А может, ты просто боишься признать, что я вижу в тебе то, чего ты сам не хочешь видеть? — И что же ты видишь, Малфой? - Гарри сделал шаг вперёд, их взгляды сошлись во взаимном отвращении. — Пустоту, - сказал Драко, практически перейдя на шёпот, нещадно плескаясь ядом в Поттера. — Достаточно, - Гермиона снова вмешалась, её голос прозвучал твёрже. — Оба вы устали. Оба вы ранены — физически, морально. Если вы не можете видеть дальше собственных обид, то, может, хотя бы перестанете цепляться за них, как за щит? Молчание встряло между ними, только ветер продолжал раскачивать разбитые конструкции, выметая пыль и обрывки слов. Гермиона перевела взгляд с Гарри на Драко, словно искала в их лицах хоть крупицу понимания. — Вы не обязаны быть друзьями, - наконец сказала она, её голос потерял часть былой резкости, но обрёл что-то новое — усталую, но упрямую надежду. — Но хотя бы попробуйте не стать врагами снова. Драко отвернулся первым, его взгляд упал на истоптанную землю. Гарри продолжал смотреть на него, но в конце концов тоже отвёл глаза. — Это не так просто, как ты думаешь, - бросил Драко через плечо, прежде чем сделать шаг прочь. — Я и не думаю, что это просто, - ответила Гермиона тихо, уже в пустоту, застывшую на его месте. Гарри медленно повернулся к Гермионе, её лицо выражало смесь разочарования и усталости. Он знал, что она права, знал это с самого начала. Но что-то в самом присутствии Малфоя заставляло его закипать. — Ты действительно думаешь, что с ним можно разговаривать? - произнёс Гарри, стараясь максимально контролировать интонацию, с которой говорит. — Нет, - честно ответила Гермиона. — Но и игнорировать его нельзя. Мы теперь, считай, бок-о-бок, Гарри. Он фыркнул, но её слова задевали. Она знала куда давить. Гарри не хотел думать о Малфое, о том, как тяжело ему, или о том, через что тот прошёл. Но правда, к которой Гермиона вновь и вновь возвращалась, была слишком очевидной, чтобы её отрицать. — Я просто… не могу, - наконец сказал он, опуская взгляд. — Я не хочу делать вид, что ничего не было. Гермиона посмотрела на него, мягче, чем он ожидал. — Никто не просит тебя забывать, Гарри. Просто не позволь этому стать частью тебя. На мгновение между ними воцарилась тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра, качающего обломки. Гарри кивнул, но не поднял головы. — Ты прав, это сложно, - сказала она после долгой паузы. — Но однажды… Станет легче. Если ты позволишь себе отпускать постоянное напряжение. Гарри взглянул в сторону, туда, где только что стоял Малфой, теперь уже исчезнувший среди развалин. — Не уверен, что он сделает то же самое, - пробормотал он, но в словах уже не было прежнего ожесточения. — Это его выбор, - тихо ответила Гермиона. — А наш — научиться жить дальше. Она коснулась его руки, кратко, но уверенно, и развернулась, направляясь прочь. Гарри остался стоять на месте, взглядом провожая удаляющуюся девичью фигуру. Он чувствовал, что этот разговор что-то изменил, хотя ещё не знал, что именно. Вдалеке на горизонте мерцало что-то слабое, но непоколебимо постоянное — то ли свет, то ли обещание, что время действительно способно исцелять.

***

Гермиона сжала пальцами обложку дневника, ощутив шероховатую поверхность ткани. Она опустилась на большой обломок колонны, который теперь служил ей укрытием от ветра. Развалины Хогвартса окружали её, словно немые свидетели их победы, что пахла пеплом и кровью. Раскрыв дневник на последней записанной странице, Гермиона взяла в руки перо. Его острый кончик заскользил по бумаге, оставляя тонкие линии. Всё вокруг пропахло гарью. Пепел оседает на коже, словно напоминая о том, что здесь было. Никто не говорит вслух, но мы все знаем: это не конец. Это — начало чего-то нового, чужого, отчего пугающего. Она ненадолго замерла, перо зависло над страницей, а затем продолжила: Гарри говорит мало. Рон хмурится больше обычного. Все выглядят так, будто сдедают ещё один шаг и рухнут. Но мы стоим. Мы обязаны стоять. Даже если под ногами развалины. Рука замерла, когда издалека донёсся чей-то голос. Гермиона прищурилась, заметив фигуру у разрушенной стены. Высокая, тонкая, с сутулыми плечами. Белые волосы — такая редкость среди выживших — выделялись на фоне тёмного камня. Она узнала его сразу. Драко Малфой. Сердце сжалось от вспышки привычного раздражения, почти гнева, смешанного с чем-то ещё, пока неопознанным ей. Она быстро опустила взгляд на дневник и, словно в попытке избавиться от наваждения, дописала: Сегодня я увидела Малфоя. Всё тот же холодный, равнодушный взгляд. Его лицо — белее пепла, а в движениях что-то ломкое, неестественное. Он выглядит как человек, которому нечего терять. Никогда не думала, что увижу его таким. Она поставила точку и закрыла дневник с силой, будто строки могли вырваться наружу. Всё тот же Малфой, тот, кто привёл их к этому аду вместе со своими дружками-пожирателями. Но теперь в нём было что-то пугающее. Словно его прежняя надменность исчезла, оставив за собой лишь пустоту. Гермиона сжала обложку дневника сильнее. Не время для таких мыслей, — уговаривала она себя. Но нечто внутри шептало, что их пути ещё пересекутся. Гермиона отложила дневник в сторону и встала, поправляя сползающую с плеч мантию. Холод безжалостно пробирался сквозь ткань. Она хотела уйти, но взгляд вновь непроизвольно упал на Драко. Он стоял у стены, словно сам был статуей, высеченный из камня, с опущенными плечами и лицом, обращённым в сторону разрушенной башни. Ветер шевелил его светлые волосы, но он, казалось, этого не замечал. Гермиона выдохнула. Она не хотела подходить. Не хотела начинать разговор. Но что-то в его неподвижной фигуре заставило её сделать шаг вперёд, потом ещё один. Когда она приблизилась, Драко чуть повернул голову. Его взгляд — привычно холодный, но уставший, без обыденной злости — упал на неё. — Грейнджер, - сухо произнёс он. — Малфой, - так же тихо ответила она, останавливаясь на расстоянии пары шагов. Повисла пауза. Гермиона собиралась что-то сказать, но слова словно застряли в горле. — Ты что-то хотела? - спросил он, его голос стал жёстче, как будто прикрывая собственную уязвимость. — Нет, - ответила она чуть быстрее, чем собиралась. — Просто... увидела тебя здесь. Слова повисли в воздухе, а только что высказанное, кажется, не имело и не намеревалось иметь в себе какой-либо смысл. — Ну, увидела. И подошла. Можешь идти дальше, - в его голосе мелькнуло что-то похожее на прежний сарказм, но это был лишь его жалкий остаток. — Неужели тебе нравится здесь стоять? - не удержалась Гермиона. Драко безрадостно усмехнулся. — Нравится? Здесь, - уже в привычной манере он небрежным движением кисти окинул развалины. — Есть что-то, что может нравиться? Она посмотрела на него пристально, ища что-то наподобие скрытого смысла в его ответе, но его лицо оставалось наглухо закрыто маской, закрепленной не снаружи — внутри, под кожей. — Почему ты здесь, Малфой? - интонация была, возможно, слишком грубой. — Почему ты спрашиваешь? - его взгляд стал более напряжённым. — Может быть, потому что всё это из-за тебя, - выпалила она, прежде чем успела остановить себя от внезапного выпада. Драко вздрогнул, но не отвёл взгляда. В серебре что-то вспыхнуло, но погасло так же быстро, как и появилось. — Да, - коротко сказал он. — Может быть. Слова, произнесённые спокойно, без оправданий или обвинений, выбили Гермиону из равновесия. Она ожидала другого — защиты, нападения, чего угодно, только не этого. — И что теперь? - тихо спросила она. Он не ответил. Только отвернулся, смотря куда-то вдаль, в сторону дымящихся обломков. Гермиона несколько секунд молчала, затем выдохнула и вернулась обратно к развалине, на которой покоился дневник. Она не знала, почему подошла. И не знала, почему он ответил именно так. Но вновь чувствовала, что им ещё предстоит поговорить. Гермиона вновь устроилась на обломке колонны, где оставила свои записи. Дневник лежал открытым, но слова, которые она пыталась записать, сейчас казались ей слишком безжизненными, пустыми. Она посмотрела на строку, которую успела закончить до того, как отвлеклась: Разрушения касаются не только камней и стен, но и людей. Те, кто остались, словно балансируют на тонкой грани между прошлым и тем, что ещё может прийти... Слишком литературно. Слишком неодушевлённо. Она задумалась, осознавая, насколько эти слова применимы ко всем, кого она видела в последние дни. Гарри, с его взглядами, полными вины за каждого павшего. Рон, который пытался держаться, но скрывал трещины в собственной броне за грубыми шутками. И Драко... Она украдкой взглянула на него. Он стоял на том же месте, едва заметно ссутулившись, будто тяжесть всего мира легла ему на плечи. Гермиона вновь взяла перо, погрузив его в чернила. В памяти всплыл недавний диалог: — Может быть, потому что всё это из-за тебя. — Да, - коротко сказал он. — Может быть. Простота и безэмоциональность рассекали сознание, подобно Сектумсемпре. Он не винил никого. Хотя, может, себя. Её рука зависла в паре сантиметров над бумагой. Почему я записываю это? — думала она, ощущая странное раздражение и тревогу. Издалека послышались шаги, и через мгновение её окликнули: — Гермиона! Рон. Он махал рукой, приближаясь, ловко маневрируя через обломки. — Мы собираемся. Ты идёшь? Гермиона закрыла дневник, не успев закончить следующую строку. — Да, сейчас, - ответила она и вновь посмотрела в сторону Малфоя. Он не шелохнулся, но, как ей показалось, его пальцы сжали край стены немного крепче. Рон подошёл ближе и нахмурился, заметив, куда устремлён её взгляд. — Что он здесь делает? - недовольно пробормотал он. — Почему ты вообще с ним говорила? Гермиона встала, сжимая дневник в руках. — Рон, не сейчас, - отрезала она, обрывая нескончаемый поток его вопросов. Она двинулась к небольшой группе выживших, которая уже собралась у края разрушенного двора, не оборачиваясь, словно пытаясь выбросить из памяти все последние события. За её спиной ветер снова поднялся, унося остатки дыма с развалин. Малфой остался стоять, его силуэт скрывался в мутном солнечном свете. Последние строки ещё не написаны, — подумала Гермиона, пальцами привычно теребя обложку дневника.