Постскриптум

Эпитафия — это постоянно преследующий шёпот, твердящий о "вине выжившего", о нужде в постоянном обновлении воспоминаний, шёпот, выгравированный на потрескавшемся камне времени. Это невысказанные слова, засевшие после побоища в мыслях всецело, подобно яду, въевшемуся в кровь, подобно втоптанному пеплу, осевшему на голую землю. Это попытка осмыслить окончание чего-то великого, но разрушенного, дать имя почившему ныне.

Это фраза, являющаяся приспешником жизнеокончания. Это обрывок письма, написанный на разрыве между последним вдохов и небытием.

Она часто звучит как признание или просьба. Неотъемлема в этих строках попытка сохранить в памяти хоть-что то.

Она таит в себе и трагедию, и надежду: трагедию, проходящую сквозь призму неизбежного принятия утраты и надежду на то, что биение сердца почившего продолжит отбивать ритм в словах выгравированных, преподнося на рисунке мраморном трещины новые. Эпитафия напоминает о том, что даже в смерти можно найти поэзию, а в прощании — скрытое тепло. Это строка, которая звучит громче всеобъемлющего крика и осмысленнее трёхтомного монолога, потому что она — последняя.

***

Утро встретило Хогвартс уже привычным запахом пепла и звоном пустоты. Величественные башни, некогда бывавшие символами знаний, обратились своеобразными "Стенами скорби". Обгоревшие стены, растрескавшийся камень, раскиданные книги и клочья пергамента, трепещущие на ветру. В воздухе с тяжестью витали отголоски заклинаний. Гермиона проснулась в библиотеке, среди груды разбросанных книг и опрокинутых полок. Она не помнила, как уснула, только ощущала давящую тяжесть в конечностях и зуд в глазах. Мягкий свет утреннего солнца пробивался сквозь щели разбитых окон, освещая страницы разорванных томов, будто природа стремилась согреть холодный хаос каплей тепла. — Чёрт... - выдохнула она, отгоняя остатки сна. Её взгляд упал на открытый дневник, лежавший у локтя. Чернила слегка размазались, но слова, записанные ею накануне, всё ещё были различимы. В них — страх, сомнения и попытка найти смысл в случившемся. Она провела кончиком пальца по краю страницы, ощущая шероховатость бумаги. Слова, — подумала Гермиона. Они способны… Наиболее точно и полно сохранять воспоминания. Она снова взяла в руки перо. Каждое движение было осторожным, словно она боялась нарушить непоколебимую тишину. Я не знаю, зачем пишу и какой цели пытаюсь достичь. Может, они, эти слова — дань памяти, может, — попытка сохранить связь с теми, кого больше нет. Может, это не более, чем желание убежать от боли. Но я пишу, как минимум, потому что молчание убивает быстрее «Авады». Её мысли прервал отдающийся эхом звук шагов. Она подняла голову и увидела Гарри. Он выглядел ещё более измученным. Под глазами расцветали синяки, его волосы были в совокупной взъерошенности, а очки едва держались на переносице. — Гермиона, ты здесь, - шепотом, почти неотличимо от звенящей тишины, сказал он с непривычным облегчением. — Мы пытаемся организовать поиски... Выживших. Её сердце сжалось. Гарри сел рядом, его плечи поникли, словно невидимая, но вполне весомая тяжесть давила на него с каждой секундой всё сильнее. — Гарри... Ты не должен винить себя. — Как, Гермиона? - он прервал её, сжав кулаки. — Это всё на моей совести. Фред... Тонкс... Люпин... Сколько ещё, Гермиона? Сколько ещё могло выжить, если бы я... Его голос дрогнул, но он быстро отвернулся, пытаясь скрыть болезненный взгляд трением глаз, а кашлем — излишнюю эмоциональность. Гермиона положила руку ему на плечо, но не нашла слов, способных облегчить его ношу. Она просто сидела рядом, ощущая тяжесть момента. — Ты сделал всё, что мог, - наконец сказала она, тихо, но твёрдо. — А теперь мы должны сделать всё, чтобы их жертвы не оказались напрасными. Мы должны продолжить жить. Гарри не ответил, но его дыхание стало чуть более ровным. Он поднялся, пробормотав что-то о необходимости вернуться к поискам. Гермиона осталась одна, вновь обратив взгляд на дневнику. Когда она покидала библиотеку, её взгляд зацепился за знакомую фигуру. Драко стоял возле обломков лестницы, что-то ища среди руин. Блондинистые волосы были испачканы пеплом, одежда помята и покрыта пылью. Он выглядел так, словно был такой же частью, обитателем разрушенного мира. Такой же жертвой обстоятельств, как и все выжившие. Они встретились взглядами. Гермиона замерла, но не отвела глаз. Драко первым разорвал молчание: — Приятно видеть, что гриффиндорцы вновь научились смотреть без осуждения. Или ты просто не выспалась? — Приятно ощущать змеиную язвительность даже по окончанию войны, Малфой, хоть что-то неизменно, — ответила она, скрестив руки на груди. Его губы дрогнули в подобии улыбки, но дальше он ничего не сказал. Она отвернулась, делая вид, что больше не замечает его. Но ещё долго ощущала его взгляд на своей спине.

***

Остаток дня Гермиона обыденно провела в библиотеке, иногда выполняя поручения Гарри и Макгонагалл. Сейчас она сидела на какой-то полуразрушенной колонне, сверля взглядом чистую страницу в дневнике. Она смотрела на неё, почти как на пустой холст, и впервые за весь день ощутила, что у неё есть цель. Я должна записывать не только свои мысли. Я должна записывать всё, что видела и слышала. Это будет пересказом всех тех событий, того, что мы потеряли, и того, что мы должны помнить. Сделав первый штрих, она почувствовала, как её душа обретает непривычное успокоение, надежду. Она была подобна мореходу, потерпевшему крушение, внезапно открывается вид на крошечный островок среди бескрайного океана. Гермиона провела рукой по лицу и вновь уставилась на пергамент. Нужные слова подбирались непривычно медленно, будто боялись прорваться через хаос её мыслей. Казалось, что каждое предложение становится не просто строчкой на бумаге, а частью того времени, ещё не успевшего превратиться в историю. В прошедший этап. Её пальцы дрожали — от усталости, от тишины, которая обволакивала Хогвартс, и от тяжести, которую она чувствовала внутри. Но когда она наконец нашла... Ритм, пожалуй, в котором слова сливались в предложения, те же становились цельным текстом. Она писала не только о битве, но и о людях. О тех, кого больше нет, и о тех, кто всё ещё здесь, кто вновь отстраивает собственные жизни. Гермиона не знала, сможет ли её летопись что-то изменить, но у неё было явное ощущение долга. Долга, который она, вряд ли, когда-нибудь отплатит сполна, но написанием истории она, хотя бы, попытается выплатить его часть. В какой-то момент тишину нарушили осторожные шаги. Она оторвалась от написания и подняла голову. В дверях стояла Джинни, её лицо было нездорово бледным, а глаза покраснели от слёз, которые она больше не могла проливать. — Мама… Молли собирает всех в Большом зале, - тихо сказала она. — Снова перекличка. Гермиона кивнула, не задавая вопросов. Она убрала дневник в сумку, взяла палочку и встала. Глядя на Джинни, она заметила, как её плечи нервно подрагивали. Гермиона подошла ближе и обняла её, осторожно, но в нужной степени крепко и уверенно. — Мы справимся, - прошептала она, хотя сама не до конца верила своим словам.

***

В Большом зале привычно царила странная смесь жизни и какого-то осязаемого мрака. Волшебники — те, кто остался в живых, — стояли вдоль длинных столов, вполголоса переговариваясь. Столы, некогда накрытые изысканными скатертями, теперь были завалены бинтами, склянками с зельями и пустыми тарелками. Потолки скрывались под клубами серого дыма, оставшимися после разрушений и непрерывно преследовавшими замок даже по окончанию битвы. Гарри стоял в центре зала, неловко теребя рукав потёртой мантии, находясь в обществе Макгонагалл. Он заметил Гермиону с Джинни и коротко кивнул, приглашая их подойти ближе. — Мы нашли ещё несколько человек в подземельях, - сообщил он, когда они подошли. — Но... всё больше имён оказывается в списках погибших. Он замолчал, крепко сжав свиток в руках. Гермиона знала, что он винит себя за каждую потерю. Она видела это в потухшей зелени глаз. — Мы сделаем всё, что можем, - сказала она, подходя к нему чуть ближе. Её голос звучал уверенно, но внутри была сплошь пустота. Макгонагалл оглядела их своеобразное трио, в её взгляде происходил симбиоз всеобщей скорби с собственной решительностью. — Хогвартс переживал ужасы прежде, - сказала она. — Он был восстановлен тогда. И мы восстановим его снова. Но для этого нам нужно работать вместе. Всё, что каждый из вас сможет сделать... Пусть это будет вашим личным вкладом в создание новой истории. Слова профессора, пусть и не громкие, разлетелись эхом по залу. Люди начинали расходиться, а Гермиона поймала себя на том, что снова думает о Драко. Она видела его мельком в толпе, заметила, как он стоял отдельно от остальных, будто пытаясь скрыться от взглядов. Когда перекличка завершилась, Гермиона решила проверить состояние Астрономической башни. Ей казалось, что именно там она могла бы найти… Желанное уединение. Но едва она вошла в полуразрушенный коридор, как вновь увидела Малфоя. — Ты снова бездельно шляешься, вместо того чтобы помочь? - тихо спросила она, но слова прозвучали скорее устало, чем обвиняюще. Драко обернулся. На этот раз он выглядел ещё более потерянным. В серебре плескалось нечто, что Гермиона не смогла сразу распознать — смесь горечи, стыда и чего-то ещё, что трудно было даже описать. — Может, и так, - ответил он, его голос прозвучал почти безжизненно. — Но я хотя бы не притворяюсь, что всё может вернуться на круги своя. — Никто из нас так не думает, - отрезала она. — Но если ничего не делать, то всё это, - Гермиона повторила привычный для Малфоя жест, небрежно окинув кистью коридор. — Было напрасно. Драко хмыкнул и снова отвернулся. Казалось, он хочет что-то сказать, но не решается. Гермиона осталась стоять рядом, чувствуя, что между ними повисло молчание, наполненное невысказанным. Гермиона выжидала. Казалось, что если она сделает хоть шаг или нарушит тишину, момент будет потерян. Драко, по-прежнему отвернувшись, напряжённо провёл рукой по волосам, стряхивая пепел. — Ты ведь не понимаешь, - тихо заговорил он, будто обращаясь больше к себе, чем к ней. — Для вас это конец войны. А для меня?.. Для меня — начало. — Начало чего? - Гермиона не смогла сдержать вопрос, хотя слова прозвучали несколько жестче, чем она хотела. Драко обернулся, серебро потемнело. Он шагнул ближе, сократив расстояние между ними до опасной близости. Гермиона сжала палочку в руке, не отдавая себе отчёта, зачем. Но Драко не выглядел… Человеком, представляющим угрозу — скорее, измождённым, на грани отчаяния. — Начало искупления, - сказал он с горькой усмешкой. — Или, по крайней мере, попытки его. Она растерялась. Гермиона видела Малфоя в сотнях ролей — насмешливого, язвительного, высокомерного. Но сейчас лицезрела что-то слишком отличающееся от предыдущих его выпадов. Перед ней стоял человек, утративший привычные маски, не уверенный в своём будущем и, как ей показалось, боявшийся его. — Драко... - она не знала, как сформулировать желаемое. Слова застряли в горле. Она знала, что ненавидела его. Ненавидела годами, презирала за его трусость, высокомерие, взгляды. Но сейчас её ненависть испарилась, обратилось пеплом, который недавно стряхивал с себя Малфой. Осталась только необъяснимая жалость. — Не утруждайся, Грейнджер, - усмехнулся он, заметив её замешательство. — Ты не обязана притворяться, что тебе есть до меня дело. Никто не обязан притворяться. Ни перед воскресшим Мерлином, ни перед сотней трупов, ни, уж тем более, передо мной. Он отвернулся, намереваясь уйти, но Гермиона быстро шагнула вперёд и схватила его за локоть. Драко замер, обернувшись к ней. В серебре мелькнуло удивление. — Это не так, - твёрдо сказала она. — Я не знаю, что ты сделал и что собираешься делать, но сейчас мы все стоим перед выбором. Каждый из нас. И от нашего решения зависит наше будущее. Ты говоришь, что для тебя это только начало. Так начни… Делать хоть что-то. Драко смотрел на неё несколько долгих мгновений, будто пытаясь понять, искренна ли она. Затем его губы дрогнули в слабом подобии улыбки. — Ты всегда была упрямой, Грейнджер. Иногда даже чересчур, если задуматься, - тихо произнёс Драко, в голосе прозвучало явное желание упрекнуть и что-то ещё. Подобие уважения. — Упрямство — не самое плохое качество, когда на глазах рушится не только место, заменившее дом, но и тысячи жизней, - ответила она. — Оно помогает отстроить всё заново. На этот раз он не ответил. Вместо этого Драко кратко кивнул и пошёл прочь, оставляя Гермиону стоять в неуютном одиночестве посреди руин. Её взгляд скользнул ему вслед, и она впервые подумала, что, возможно, он действительно заслуживает шанса.

***

В тот вечер в Большом зале было необычно тихо. Те, кто оставался на ногах, помогали с организацией простейшего ужина: хлеб, вода и немного супа, приготовленного из того, что удалось найти в разрушенных кладовых. Гермиона сидела у одного из длинных столов, записывая в дневник очередные мысли о восстановлении Хогвартса, когда её вновь отвлекли. — Мы нашли кое-что, - сказала Джинни, появляясь из-за её плеча. В её руках был свёрток — обугленный, но всё ещё целый. — Это было в башне Когтевранцев. Кажется, это... карта Хогвартса? Гермиона аккуратно развернула ткань. Внутри были старинные пергаменты, покрытые тонкими линиями и странными надписями на латыни. Она нахмурилась, чувствуя, как странное волнение пронизывает её. — Это не просто карта, - пробормотала она, водя пальцами по затейливым символам. — Это схема защитных заклинаний Хогвартса. И что-то ещё… Но одно точно — это схемы, что были созданы основателями. — Ты уверена? - Джинни наклонилась ближе, пытаясь разглядеть. — Они выглядят... не так уж впечатляюще. — Поверь, это наша самая ценная находка за последнее время, - Гермиона поднялась. — Мы должны это изучить. Если здесь есть хотя бы часть плана построения Хогвартса, это может… Значительно облегчить нам дальнейшие действия. Джинни кивнула, и вместе они направились к Макгонагалл. Гермиона чувствовала, как надежда, подобно подпаленному кусочку папируса, всё сильнее и ярче разгорается. Среди, казалось, необъятной боли, напрямую связанной с её прошлым. Среди лишь плохих ныне ассоциаций с ним. Среди отчаяния, среди наигранной мотивированности. Среди пустоты нашёлся отблеск маяка от водной глади.

***

Когда они вошли в кабинет Макгонагалл, атмосфера сразу же изменилась. В воздухе витала напряжённость, но не пустая и угнетающая, как сразу по окончанию войны, а сосредоточенная, как в ходе последней битвы. На столе профессора лежали кипы пергамента, среди которых Макгонагалл искала нужный документ, а вокруг неё стояли остальные преподаватели, обсуждая восстановление школы. — Мисс Грейнджер, мисс Уизли, - Минерва подняла голову, строгий взгляд принял материнскую мягкость. — Рада видеть вас. Мы только что обсуждали, как лучше организовать помощь пострадавшим. Нам потребуется любая поддержка, которую вы сможете предложить. Гермиона сделала шаг вперёд, крепче сжав в руках свой дневник. — Мы хотим быть полезными, профессор. Что мы можем сделать? Макгонагалл кивнула, глядя на них с молчаливым одобрением. — Сейчас самым важным является восстановление порядка и забота о выживших. Мы пытаемся составить списки, чтобы понять, сколько людей нуждаются в лечении, жилье и поддержке. Мисс Грейнджер, ваша внимательность и организованность будут незаменимы. А вы, мисс Уизли, могли бы помочь в больничном крыле. Мадам Помфри остро нуждается в дополнительной помощи. — Конечно, профессор, - кивнула Гермиона, ощущая в груди знакомую искру. Это была возможность действовать, а не отсиживаться в тени собственного горя. Джинни сжала губы и твёрдо ответила: — Я сделаю всё, что потребуется. Макгонагалл отпустила их, но, не успела Гермиона выйти за дверь, как обернулась. — Профессор, могу я вас спросить о... - она замялась, собираясь с мыслями. — Да, мисс Грейнджер? Гермиона закрыла дверь за собой, оставив Джинни ожидать в коридоре и отойдя с Минервой на такое расстояние, чтобы их разговор не был услышан остальными присутствующими. — В школе остались ученики, которые... Которые поддерживали Волан-де-Морта, - начала она, стараясь сохранять непоколебимое спокойствие. — Драко, Паркинсон, Забини... Они ведь тоже пострадали, - с Блейзом и Пэнси Гермиона не имела чести пересечься после войны, но Драко… Она, словно ненароком, выделила его, назвав по имени. Что-то колыхнулось. Макгонагалл отложила перо и внимательно посмотрела на неё поверх очков. — Вы хотите сказать, что они заслуживают помощи? — Не только помощи, - Гермиона сделала глубокий вдох. — Прощения. Профессор, многие из них были детьми. Я понимаю, что они совершали ужасные поступки, но сколько из них действовали по собственной воле? Макгонагалл прищурилась, её лицо оставалось непоколебимо безэмоциональным. — Вы считаете, что их поступки можно оправдать? — Нет, - честно ответила Гермиона. — Но если мы их отвергнем, не дадим шанса искупить свою вину, то что с ними будет? Их поглотит ненависть. И собственная, и всеобщая. Я видела, как Драко... Он не хотел быть частью этого. Он просто боялся. — Вы правы, - после паузы сказала Минерва. — Но это очень… Щепетильная тема, мисс Грейнджер. Родители, потерявшие детей в этой войне, могут не согласиться, не принять такого решения. — Это тяжело, - признала Гермиона, глядя на Макгонагалл со всей решимостью, которую только смогла собрать в себе. — Но если мы начнём делить людей на «достойных» и «недостойных», то никогда не сможем исцелить этот мир. Макгонагалл долго смотрела на неё, а затем её лицо обрело привычную мягкость. — У вас большое сердце, мисс Грейнджер. И вы правы в одном: если мы не дадим этим молодым людям шанса, то потеряем их окончательно. Я подумаю над этим. Гермиона кивнула, чувствуя облегчение. Она знала, что это стало первым шагом. Только первым, но ведь с этого и начинается всё великое. Гермиона вышла из кабинета Макгонагалл, плотно закрыв за собой дверь. На лице играли смешанные чувства: облегчение и напряжение. Но, едва она повернулась к Джинни, как та встала прямо перед ней, скрестив руки на груди, окидывая её взглядом, наполненным чем-то, граничащим между абсолютным непониманием и желанием вырезать последний диалог из головы, мыслей, языка Грейнджер Сектумсемпрой. — Ты серьёзно? - выпалила Джинни, не давая Гермионе и слова произнести. — О чём ты? — Я всё слышала, Гермиона. Прощение для Малфоя? Паркинсон? Ты думаешь, они изменились? - Джинни сжала кулаки. — Они чуть не убили тебя, меня, Рона! Малфой смотрел на убийства! Он сам убивал! Гермиона нахмурилась, но голос её оставался вполне спокойным. — Джинни, я не говорю, что они невиновны. Я говорю, что если мы не дадим им возможности... — Возможности для чего? - перебила её Джинни, едва не переходя на крик. — Для того, чтобы снова предать нас? Ты слишком наивна! — Это не наивность, - сдержанно ответила Гермиона. — Это попытка... — Ну конечно, очередная попытка всех спасти, - усмехнулась Джинни, делая шаг назад. — В какой момент ты перестанешь думать, что люди — твоя зона ответственности? — Я не думаю... — А я думаю! Думаю, что ты просто не видишь, насколько опасно давать таким, как Малфой, второй шанс. Перед тем как Гермиона успела ответить, позади раздался пугающе спокойный голос: — Уизли, неужели тебе некуда спешить, нечем заняться, что ты от скуки стоишь и плескаешься ядом? Обе обернулись. В нескольких шагах стоял Драко Малфой, его руки были засунуты в карманы школьной мантии. Его лицо, как обычно, выражало смесь усталости и презрения. — Малфой, - начала Джинни, но тот лишь показательно приподнял бровь. — Оставь нас, Уизли. Мне нужно поговорить с Грейнджер. Джинни хотела возразить, Гермиона, заметив это, положила руку ей на плечо, мягко, но уверенно сжав его. — Всё в порядке, Джинни. Я разберусь. — Ты с ума сошла, - прошептала Джинни, но в конце концов, скрипя зубами, развернулась и ушла по коридору. Гермиона повернулась к Драко, стараясь сохранять безраличность в голосе и выражении лица. — Что ты хотел, Малфой? Он несколько секунд молчал, изучая её взглядом. — Ты так старательно бросилась на защиту нас, бедных и непонятых, что я решил поблагодарить, - произнёс он с язвительной ухмылкой. — Это так трогательно. Особенно с учётом того, как ты раньше смотрела на меня, будто я — самое отвратительное, что ты когда-либо видела. Будто я — блядская Авада, летящая в грудь невинному эльфу. — Я не защищаю тебя, Малфой, - безэмоционально ответила Гермиона. — О, правда? - Драко сделал шаг ближе, его голос стал тише, но не терял в себе жестокости. — Тогда зачем весь этот лепет о «втором шансе»? Гермиона выдохнула, с трудом удерживая спокойствие. — Потому что я не хочу, чтобы ненависть снова разожгла войну. Если это значит, что я должна быть той, кто протянет руку... — То ты её протянешь. Да, я понял, - перебил он, скрестив руки на груди. — Ты, похоже, так жаждешь быть героиней, Грейнджер, что готова спасать даже тех, кто предпочёл бы… Не марать руки о грязь. Или не можешь жить без того, чтобы кто-то зависел от твоей бесконечной святости? — Малфой... Драко, прищурившись, смерил Гермиону взглядом, в котором читалось явное чувство собственного превосходства. — Грейнджер, опять играешь в святую? Золотая девочка Поттера не изменяет собственным принципам? Какая преданность делу. Что, осталась без очередного «важного» занятия, вроде спасения домовых эльфов, решила перейти на что-то посложнее? Гермиона резко выдохнула, сдерживая желание отрезать ему язык. Вместо этого она подняла голову, взглянув в серебро. Оно практически достигло собственной температуры плавления. — По крайней мере, я делаю хоть что-то, чтобы изменить мир, Малфой. В отличие от тех, кто предпочитает… Не марать руки о грязь. — О, конечно, избавь меня от этого, Грейнджер, ты повторяешься в собственных мыслях и действиях, - протянул Драко, его губы искривились в притворной улыбке. — Гермиона Грейнджер, жрица милосердия и вечного спасения. Ты ведь, наверное, по ночам мечтаешь о памятнике, где ты будешь изображена с героическим взглядом и, скажем, с гордо вытянутой рукой, сжимающей палочку. Он склонил голову чуть вбок, подобно хищнику, наблюдающему за жертвой. — Но ты ведь знаешь, что спасать кого-то против его воли — это не помощь, а диктат. — А ты знаешь, Малфой, что цинизм — это наиболее жалкий из способов самозащиты? - не осталась в долгу Гермиона, её голос принял холодность сильнее ожидаемого и желаемого. Его лицо едва заметно дёрнулось, но он тут же вернул на него привычную маску. — Трусов? Что-то новенькое, Грейнджер. Напомнить тебе, кто, не успевая выйти из предыдущей схватки, вновь бросался в бой, а кто сидел в библиотеке и писал дневники? Её глаза сверкнули от гнева. — Я не собираюсь объяснять тебе, почему второй шанс заслуживают все, - отрезала она. Драко фыркнул, его лицо исказила гримаса откровенного презрения. — Ты так говоришь, будто я умру без твоего благородного вмешательства. Вот только, Грейнджер, не все хотят быть спасёнными. Некоторые вещи — и люди — не могут быть воссозданы из пепла. Ты тратишь своё драгоценное время на попытки починить то, что лучше оставить в руинах. Он наклонился ближе, будто собираясь шепнуть ей что-то на ухо, но остановился в шаге от девушки. — Может, тебе стоит разобраться в том, кого ты на самом деле пытаешься спасти? Он резко выпрямился и бросил на неё последний взгляд — холодный, подобно осколку льда. — Не забудь записать это в свой драгоценный дневник, - добавил он и ушёл, оставив Гермиону стоять на месте. Гермиона не успела сделать и шага, как голос Драко вновь разрезал тишину: — Знаешь, Грейнджер, забавно наблюдать, как ты, великая спасительница, самая умная ведьма столетия, золотая девочка Поттера, упорно копаешься в этом хламе. Всё равно ведь ничего не изменишь. Ни развалины, ни людей. Неужели ты способна написать с сотню свитков о важности домовых эльфов, о нужде в их свободе, но не в состоянии понять такой простой вещи? Она резко развернулась, чтобы ответить, но он шагнул вперёд, серебро полыхало синим пламенем. — Тебе правда кажется, что кто-то из нас хочет, чтобы ты ломала свою глупую грязнокровную жизнь ради нас? Это было бы мило и очень польстило бы мне, но, увы и ах, я не настолько потерял самоуважение, что опущусь до позволения грязнокровной девочке Поттера радушно протягивать мне руку помощи. И всё же, ты думаешь, один хороший поступок способен вымыть чужую кровь, въевшуюся в организм до той степени, что смешалась и с нашей собственной? Или ты надеешься, что, помогая остальным, сможешь заглушить собственное чувство вины? Его слова ударяли, подобно плети, но Гермиона не позволила себе и пошатнуться. Она выдержала прожигающее серебро, стиснув зубы. — Я делаю это не ради себя, - твёрдо ответила она. — И уж точно не ради тебя. Он усмехнулся. Горько. — Конечно. Великая Грейнджер. Вечно идёшь туда, где тебя не ждут, вечно пытаешься спасти тех, кто уже давно сдался. Мы все тебе так благодарны. — А ты? - её голос дрогнул, но настолько слабо, что это было практически незаметно. — Ты сдался, Малфой? Он замер, но не отвернулся. Напряжение между ними стало почти осязаемым, подобно туго натянутой струне. — Может, и да, - сказал он холодно. — Но знаешь что? По крайней мере, я честен в этом. А ты продолжаешь строить иллюзии, думая, что твоё вмешательство способно исправить не только тройку пожирателей, но и всё мироустройство в целом. — Ты слишком много времени тратишь, пытаясь мне это доказать, - парировала она. — Просто скучно наблюдать, как ты топчешься на месте, - его губы растянулись в кривой, почти хищной усмешке. — Не хочу портить тебе сюрприз, но, Грейнджер, это бессмысленно. Твои попытки спасения утопающих сравнимы с… Ну, знаешь, представь, что у тебя жил цветок, который ты не удобряла, не поливала и держала в холодном тёмном углу. А потом вспомнила и истерично начала обливать его водой, параллельно пытаясь опалить ультрафиолетом. На мгновение её дыхание сбилось, но она не отвела взгляд. — Может, мне, всё-таки, стоит попытаться спасти это… Подобие перекати-поля, - тихо, но уверенно ответила она. Драко чуть прищурился, словно оценивая её. Затем фыркнул, словно ему вдруг стало безразлично. — Ну что ж, удачи, - бросил он через плечо и исчез за углом, оставив её стоять посреди коридора, заполненного отголосками его жестокости. Она долго смотрела ему вслед, прежде чем глубоко вздохнула, собирая себя по кусочкам. Её рука потянулась к книге, которую она подняла в полуразрушенной библиотеке. На обложке отчётливо виднелся глубокий порез — как напоминание о битве, о разрушении... Но она всё ещё была цела. Люди меняются, — прошептала она себе, словно это был ответ не только для него, но и для самой себя. Гермиона осталась одна в длинном коридоре, утопающем в полумраке. Вокруг стояла глухая тишина, нарушаемая лишь слабым шорохом далёких шагов где-то на другом этаже. Драко ушёл, но его слова крутились в голове, выискивая пыльный угол, затянутый паутиной, чтобы бесчестно поселиться там, пустив корни. Она склонилась над книгой, проводя пальцами по порезу на обложке. Шрам, оставленный временем и войной, казался живым, напоминая обо всём потерянном. Осколки. Всё вокруг словно состояло из осколков — людей, судеб, их хрупкого мира. Но книги можно восстановить, разве нет? Переплести страницы, бережно склеить края. Людей тоже, — подумала она. С каждым шагом, который она делала в сторону своей комнаты, эта мысль укоренялась всё сильнее. Даже если Малфой был прав, даже если надежда на изменение кого-то вроде него казалась бессмысленной, она не собиралась отступать. Когда она дошла до комнаты и закрыла за собой дверь, её встретил хаос, неотличимый от её собственного состояния. Стены, некогда украшенные движущимися картинами, теперь были обуглены и покрыты трещинами. Обломки старой мебели небрежно валялись в углу. Её кровать была больше похожа на жалкую импровизацию, неудачное подобие: несколько разорванных одеял, сложенных на разбитой раме, с подушкой, которую она кое-как отыскала среди обломков. На стене напротив висело зеркало, его поверхность покрывали трещины, разделяющие её отражение на множество искажённых фрагментов. Гермиона мимолётно взглянула на себя и отвернулась, не желая рассматривать измученное лицо. На столе, стоявшем у окна, валялись книги, собранные ей в библиотеке. Их потрёпанные страницы и обгоревшие края не отталкивали, наоборот, повелевали воссоздать их. Вернуть былой вид. Гермиона положила очередную находку — ещё одну спасённую книгу — поверх остальных, аккуратно проводя пальцами по изувеченной обложке. Она села на стул, скрипнувший под её весом, и устремила взгляд в окно. Снаружи школа всё ещё была объята тишиной. Лишь слабый свет луны пробивался сквозь облака, отражаясь на стекле. Гермиона вздохнула и закрыла глаза. Сегодня она снова вспомнила, как тяжело нести этот груз — груз выбора, груз ответственности, груз борьбы. Но она сделала этот выбор давно. И отказываться от него не собиралась. В голове прозвучали слова Джинни, холодные и яростные, режущие по мыслям, подобно только заточенному ножу: — Ну конечно, очередная попытка всех спасти. — В какой момент ты перестанешь думать, что люди — твоя зона ответственности? Может, Джинни права, и люди — не её зона ответственности. Она была в ответе за эльфов, за животных, за себя, но люди... Пожиратели. Хотя, если не она, то кто? Если не сейчас, то когда? Мир за окном всё ещё оставался бесцветным и мрачным, но внутри неё появилась едва уловимая уверенность в том, что её направление правильно. Гермиона вздохнула и потянулась к дневнику, лежавшему на краю стола. Обложка, обугленная по краям, хранила тепло её прикосновений. Она медленно открыла его, ощущая, как треснувший корешок протестующе скрипнул. Перо, лежавшее рядом, было изувечено чернилами. Она долго смотрела на пустую страницу, не зная, с чего начать. Всё, что произошло за день, было подобно клубку, не желающему распутываться. Но молчание казалось хуже. Резало сильнее ножа. Било больнее плети. Наконец, она склонилась над страницей и начала писать: Сегодня я поняла, что спасать — это не всегда про битву или магию. Иногда спасение таится в разговорах. Иногда — в возможности дать кому-то право на новый день, даже если остальные считают, что он его не заслуживает. Но где граница между добротой и слабостью? Сколько ещё людей я успею потерять, прежде чем пойму, когда стоит остановиться? И не потеряю ли себя, пытаясь удержать всех? Чернила слегка растеклись на последнем слове. Гермиона замерла, рассматривая записи. Потом, прежде чем мысль успела покинуть её, добавила: Я не знаю, права ли я. Но, возможно, это единственное, в чём я не могу ошибиться: если мы не попробуем помочь друг другу, то война заберёт нас окончательно. Даже теперь, когда она, вроде бы, закончилась. Она посмотрела на написанное, словно пытаясь найти ответы в собственных словах. Потом захлопнула дневник и отложила его в сторону. Теперь руки казались чуть менее тяжёлыми, а в сердце теплился слабый, почти незаметный огонёк. Она поднялась, отодвинула стул и, подойдя к импровизированной кровати, осторожно опустилась на груду одеял. Память безжалостно цеплялась за любые обрывки, связанные с войной. Она почти прочувствовала липкое ощущение крови и непрерывно преследующий запах гари, прежде чем заснула.