Танец Чёрной и Белой розы

Наступило утро 9 декабря 778 года. Как обычно, Кирио проснулся раньше многих. Он был весьма доволен сегодняшним днём. Было облачно, в меру прохладно и тихо, лёгкий ветер давал некое чувство свежести воздуха. Часовые шагали из стороны в сторону в паре десятков шагов от лагеря, чтобы не тревожить сон остальных. Кирио отправился на холм неподалёку: оттуда открывался хороший вид на всё поле, где расположилось маленькое войско. — Утречка! Решил природой полюбоваться? — донеслось из-за спины. Кирио узнал голос человека позади него и, не оборачиваясь, ответил: — А-а-а, Мэнхо, следишь за мной, что ли? А я-то думал, что позади никого не было. — И не было. Я сюда пришёл раньше. Отсюда открывается неплохой вид на лагерь и окрестности… Между прочим, я-то уже собрался уходить, — донеслось в ответ. Почему-то Мэнхо проговаривал каждую фразу с неприлично долгими перерывами. — Так, и что тебе угодно? — Я что, не могу просто прийти и поговорить с братом? Неловкая пауза. — Ладно. Мне нужно, чтобы ты встретил одного нашего общего родственника, — нехотя продолжил Мэнхо. — Безо всякой политики: он лишь хочет нас обоих видеть. — Сого? — Что за глупый вопрос? Родственники вне клана уже давно передохли или одряхлели в изгнании настолько, что вряд ли ворота обители покидают. — Ну, одни дражайшие родственники ещё живы, — с ухмылкой заметил Кирио. — Скоро всё поменяется, — заверил Мэнхо, но неожиданно прервался и воскликнул: — Не переводи тему! Пойдёшь Ло Мэна встречать или нет?! — Ло-о?! Конечно же пойду! Сколько мы уже не виделись!.. Так, а ты-то? Вроде не я говорил, что он хочет видеть нас обоих, разве нет? — Я не хочу, — голосом обиженного ребенка ответил Мэнхо. — Ты серьёзно? Всё ещё обижен за то, что он у тебя в детстве игрушку отобрал и поколотил изрядно? — Вот совсем дурак ты, Кирио? Ло меня очень сильно разочаровал. Многие, ровно как и я, желали, чтобы он возглавил наше дело, но нет! Сого, на которого возлагали столько надежд, просто бросил мечту тех немногих, кто остался, когда до дивного и нового будущего вместе мы могли дотянуться рукой! Вместо этого он выбрал жить на отшибе страны и якшается будто полоумный со всякими сектами!.. — … И лошадку даже не вернул… — делано дрожащим голосом пролепетал Кирио. — КАК ЖЕ ТЫ НАДОЕЛ С ЭТОЙ НЕСЧАСТНОЙ ИГРУШКОЙ! ГОРИ ВМЕСТЕ С НЕЙ АДСКИМ ПЛАМЕНЕМ! — проревел Мэнхо. — Да всё-всё, хорошо. Пойду я, так уж и быть, сам встречать. Во сколько он явится? — Будет к полудню или вечеру этого дня, — кротко ответил Мэнхо. Уже спустя пару минут разговора он выглядел так, будто проработал без отдыха целый день. — И? Может, обсудим, что мне говорить? Какие-нибудь планы? — Небубу! — Мэнхо сел поодаль, спрятал голову в импровизированное сооружение из сложенных рук и поджатых ног. По издавшемуся «Небубу», которым было, очевидно, не хитро усовершенствованное «не буду», Кирио понял, что Мэнхо после лёгкого срыва перешёл в состояние капризного мальчика, но отступать было не его стратегией. — Есть будешь? — не оставляя Мэнхо в покое, начал он. — Буду. — Ты же знаешь, что готовить придётся долго? — Угу. — У тебя много будет свободного времени, верно? — украдкой продолжил Кирио. — … — Значит, ты сейчас немного успокоишься, и мы поговорим о приезде… Он не успел проговорил. Мэнхо, издав невероятный звук, похожий на мяуканье, запустил в Кирио первое, что попалось под руку. К счастью, это оказалась небольшая ветка. Хоть это и была самая обыкновенная ветка, Кирио увернулся так, словно от этого манёвра зависела его жизнь. Затем быстро оправился и подошёл к Мэнхо, который исподлобья смотрел не самым дружелюбным взглядом. — Ну и что ты смотришь на меня, как семинарист на еду? Будто это в тебя с боевым кличем веткой метнули. Можно я сяду рядом? Мэнхо не ответил, что являлось признаком доброй воли, означавшее великодушное разрешение сесть на землю слева. — Что с тобой происходит, брат? Совсем ты хватку ослабил, — аккуратно взяв за правое плечо, начал Кирио. — Ты такой был раньше серьёзный и молчаливый, а теперь ведёшь себя, как маленький ребенок. Прости, что я шутил про это. Я подумал, мол, вот, дурачишься от всего, что наваливается нам на голову, скоро перестанешь. Это уже как-то не смешно, Мэнхо. С тобой точно всё хорошо? — … — Понятно. Ты, правда, думал, что раньше не замечу? Я твой брат, Мэнхо, дурак ты несчастный! Из живых людей, кто ходит по этой несчастной земле, я больше всех тебя знаю! Ты можешь сказать, что случилось? — … — Ты к лекарю ходил? В ответ последовал лёгкий кивок. — И что он тебе сказал? — Небубу. — Не будешь говорить? Ты же понимаешь, что я сам рано или поздно узнаю. Всё это время Кирио внимательно пытался разглядеть лицо Мэнхо, и, наконец, увидел на секунду, как утреннее солнце осветило скупые слёзы на уставших, покрасневших глазах. — Ты не спал всю ночь? — Угу. — Ты хотел заснуть, но не мог? Лёгкий кивок в ответ. — Ты заболел и из-за этого не мог уснуть? — Угу. — Ты не мог уснуть из-за этого кашля? — Да. — Ты кашлял кровью? Ответом был лишь поднятый на него взгляд. — У тебя чахотка, Мэнхо? Мэнхо пытался что-то ответить, но получались только какие-то несвязные звуки и судороги. Уже не имея больше сил, он разрыдался и замотал головой. Невероятная боль где-то внутри разрывала его на части — более невыносимо, чем застывшая кровь в лёгких. Он подвёл брата, уйдя тогда, когда тот нуждался в нём больше всего. Эта единственная мысль, которую он отчётливее всего помнил, причиняла больше боли с каждым днём. Бесконечный надрывный кашель, тревога, трудные походы и вечная усталость свели его с ума. Погибающее тело забирало закованную внутри душу. Каждое слово давалось ему как покорение новой вершины, где его встречала знакомая боль. Когда он ходил, его встречала боль; когда он был в кругу товарищей, с ним была лишь боль; даже когда вокруг не было никого, а на самом деле он был не одинок, он был с ней — болью. «Хватит, пожалуйста! Мне больно, больно, больно, больно, больно!...» — Самая длинная мысль, которая посещала его за последнее время. Но чаще всего в его голове звучало: «Я подвёл тебя, Кирио». Кирио был человеком, ради которого он жил каждый день. Вдруг нечто выдернуло Мэнхо из мира собственных мыслей. Ненавидимый им самим, он не хотел в него возвращаться, но впадал в ярость, когда его вышвыривало обратно на свет. Погружаться в трясину легче, чем выбраться из неё, не так ли? А ведь ветку, что поможет тебе выбраться, ты часто отбрасываешь сам.