Настоящие дни

Горе ты мое от ума

Не печалься, гляди веселей

      С унитазом все было предельно просто. Это была просто проблема с поплавком — в результате тек просто сам бачок. Вандер просто пришел, посмотрел, да и разобрался. Хуй знает, что тянул вообще.       Возможно, это было какое-то символическое действие — потому что тут же и распогодилось, жить стало проще и веселей. Больше никаких толстовок и курток, нормальное такое лето решило таки вернуться к ним к тридцатым числам августа ближе. Вандер очень ждал выходных, которые реально выпадали на выходные — чертовски надеялся застать на даче чуваков, особенно при учете того, что мамы там не будет. Весь дом и даче баня в их распоряжении — да разве что-то может быть лучше? Балдеж.       Он купил две упаковки пива заранее и исходился на них слюнями еще два дня, хоть и мог безнаказанно подливать себе на работе. Чуть-чуть с этого крана, чуть-чуть с того… Но тогда он бухой домой пока придет, уже спать захочет. А там Силко. Трезвый и иногда злой. Чаще спящий, просыпающийся с его приходом — но иногда что-то симпатичное и происходило. Вот во вторник, например. С хуя ли наутро (то есть, часов в 5 вечера) он нашел на кухне перевернутую пепельницу, Вандер концептуально не понял, но пепел с окурками на всякий случай подмел. Мало ли кто по домашнему позвонил.       Работа Силко мерзее и опаснее. Он это уважает. Силко сочувствует ему, когда какая дрянь на работе надирается и буянит — потому Вандер уважает и его грязное дело. Кто-то должен толкать наркоту, да-а, пусть лучше это будет его бойфренд с его идеями, а не какая шпана. Вандер всегда был уверен, что Силко никогда не продаст подростку или не толкнет говно. Он никогда этим не интересовался, но и в корректности этого суждения не сомневался никогда. Вот совсем.       Вот стресс толкает на странные поступки. Вандер играет в дартс. Кидает кирпичи в стену. Он размышляет о том, не следует ли ему поехать пострелять по бутылкам еще раз. Лучше бутылка, чем набить рожу зарвавшемуся постояннику. Бля. Сжать стакан с тонкими стенками так, чтобы он нахуй сломался. Соврать, что это посетители.       Главное не ломать технику. И не гонять. Не-а. Это край.       Ему нравится, что с этим делает Силко. Это выглядит… Бля, просто нормальней.       Позавчера он зашел на кухню — а там Силко при свете вытяжки сидит на полу у плиты с какой-то книжкой. До этого Вандер и не знал, что он по-французски вообще-то читает. И с остатками кольца краковской в руке. Он был совершенно уверен, что краковская ему не нравится. По крайней мере учитывая то, что ничего кроме краковской у них к гарниру последний месяц не подавалось.       Вообще-то, выглядело стремно. Вандер смог уйти со смены раньше — никто не поперся в бар в такую ночь. Идет, значит, по коридору, думает, мол, надо в туалет зарулить, руки там помыть, может, сожрать чего… Смотрит на кухню — а там в темноте Силко. Ниче не видно, только глаза блестят и краковская в руке. Страшно пиздец. Если бы ему такое приснилось… Ладно, хуйня, вышел бы эротический сон. Иногда у Вандеру были вопросы к собственному мозгу.       — Я думал, ты ненавидишь краковскую? — спрашивает Вандер, изображая на лице невероятную невинность.       Силко аж зубы оскалил, будто его за чем непотребным застукали. Подумать только, откусывать от палки колбасы? Что в этом ненормального?       — Ты рано.       — Ага, да, отпустили! Может, посмотрим, че там угарного по ночному телеку?       Силко не отвечает ему с секунду. Предыдущая реплика звучало невнятно — видимо колбасу дожевывает. Хорошее дело. Вообще без хуйни.       — Давай. Минут через пятнадцать.       — Забились, — со смешком отвечает Вандер, отправляясь в туалет. Тогда-то он и обнаружил, что бачок течет. Болт забил.       Потом они и вправду наслаждались чудесами ночного телевещения. Удивительные конспирологические теории пополам с музыкальным каналом. Они оба не могли отлипнуть от новых клипов. Слишком ярко, но еще и очень интересно. Иногда Силко учил его английскому. Вандер улыбался в ответ и повторял — никакая из их идей о переезде не была в должной мере реальной. Скорее так… Мечта о несбывшемся. О том, что не сбудется. Хотя было бы круто.       Но этот город Вандер все равно любил. Хуевый, но родной и свой.       — Знаешь, — Вандер целует его в нос, ровно так, как он и любит. Охуенный нос. Как у лисенка, — карбонары хочется.       Силко смотрит на него самыми несчастными глазами в мире:       — Блядь, умоляю… Только не с краковской. ***       В общем, охуительные вышли последние выходные лета. Вандер даже проснулся в нормальное время. Немного пожеванным, но нормально. Из зеркала на него смотрело немного опухшее лицо с довольно так себе смотрящейся щетиной. Он решил не бриться из общей лени. Оправдал себя тем, что почему-то Силко так больше нравится. Он предпочитал не задавать вопросов, когда речь шла про вкусы Силко. Ну ладно то, что он стал пошире за последние годы где не надо, но это… Ай, да черт с ним. Все равно ему скорее был нужен образ «своего» мужика, нежели невероятного красавца. Чай не стриптиз бар и он в нем не в стрингах рассекает.       Силко как будто не сильно поменялся. Постарел чуть. Но еще бы он не — с такими событиями! Он встретил его в их шахтерской… Ну, чуть более юности. Казалось, такой цветочек вообще только в библиотеке или каком НИИ только и должен существовать. Подумал сначала, что репортер какой. Волосы еще… Кошмар, тушите свет, всем разойтись, самый сексуальный мужчина в мире спустился в шахту. Можно еще тревогу объявить. Но нет — Силко пришел работать.       Самое невероятное стечение обстоятельств из возможных. Он вытащил Силко из шахт так скоро, как только смог. Постоянно теперь думал о том, что надо было раньше, надо было сразу. С одной стороны, Вандер прекрасно понимал, что Силко — на самом деле довольно обычный, физически сколько-то сильный и не какой-то калечный мужчина. В теории. Потому что, с другой, ему казалось, что это — самое хрупкое существо в мире. С такими мыслями Вандер боролся. Это неправильно и глупо. Он старался никогда их не озвучивать.       Скажи кто ему что такое — Вандер плюнул бы такому наглецу под ноги, да и развернулся. А содержимое его собственной черепной коробки иногда было… Ну… Пиздец каким загадочным.       Ладно. Теперь они собираюся на дачу. Вандер надел дурацкую кепку и просто что-нибудь — его куда больше заботит то, чтобы удался шашлык. О-о-о, шашлык. Самое лучшее слово в мире. Он бы продал что-нибудь важное за идею шашлыка. Каждый должен это испытать — пусть сегодня у них и колбаски вместо чего-то посущественнее.       Они вытаскивают из дома все вкусное, что могут — включая немного залежавшиеся перцы и лук. На гриле все равно будет нормально. Силко теперь жалуется на то, что ему, видите ли, жарко. Только что было холодно — а теперь жарко! Ему вообще не угодить.       Впрочем, они перед этим обнимаются на кухне. Вандер его поймал — тот с кружкой стоял что-то, а он его возьми да и сожми. Кружка какая-то дурацкая — с какой-то из их бывших работ. Теперь в ней Силко заваривает растворимый кофе. Вандер иногда тоже.       ***       Давным-давно — или пару лет назад. Другим летом, когда громадина-государство наконец-то признало собственную смерть.       Умопомрачительно жарко сделалось уже во вторник. Это по мнению Силко. По мнению Вандера — нормальное лето, так и надо. Столбик термометра не дотягивал и до отметки в тридцать градусов, на самом деле. Было другое лето — другая жизнь и другие времена, — когда едва ли не асфальт плавился. Тогда были чуть моложе, и казалось, что вообще ничего у них не будет, на самом деле. Даже той колымаги, где присказка к любому слову — «все это зря».       Но веры, на самом деле, очень много.       Они живут в коммунальной комнате. Их устроила Севика — она вообще не ясно, как связана с этой квартирой. Квартира, конечно, полное дерьмо. Не то, чтобы они жаловались. Не то, чтобы не участвовали в соседских вечеринках. Дело было скорее в том, что периодически Силко приходилось едва ли не насилу оттаскивать от соседей. Там такое начиналось… Такие речи… Если подливать Силко красное достаточно долго, они вываливались из него как-то совсем без посторонней помощи.       Иногда соседи устраивали вечеринки. Ничего прямо-таки исключительного, просто вечеринки-посиделки, но их иногда звали — а иногда они не шли. Иногда шумели и ругались. Впрочем, как все и всегда. Иногда вечеринки инициировал сам Вандер. Силко уже не был в шахтах — а он был. Уезжал недели на две, приезжал, и становилось скучно. Первую неделю — только пить и веселиться. Потом отходить. Потом можно уже что-то сделать. Казалось, что каждая вахта делает с ним что-то нехорошее. Очень хотелось, наконец, прекратить это. Пока не получалось. Это были деньги — а другой работы особо не было. Вандер выбирал пока что сжимать зубы и продолжать.       Вандер приезжал — и всегда ждал, когда Силко окажется в дверях. Он устраивал себе в эти дни выходные. По его лицу никогда не скажешь, действительно ли он рад тебя видеть. Слишком много скорбных выражений, и, в целом, такой взгляд, что хочется немедленно начать признаваться во всех возможных грехах. Но он точно был рад? Он точно не горит желанием лезть в чужой монастырь, но сейчас те дни кажутся одним из самых светлых воспоминаний.       Силко сидит на кухне. У него чуть больше волос, они в целом чуть длиннее. Дома он не носит хвоста, волосы падают на лицо так, что с определенного ракурса и лица-то не видно. Вандер хотел бы видеть его лицо всегда. Это очень простой, почти мучительно обычный образ. Хочется просто встать и наблюдать. Почему-то он не среагировал в этот раз на проворот ключа в замке, на то, как тяжело шлепнулась на пол тяжелая сумка с вещами.       Вандер прекрасно помнит, что и когда читал Силко. Не то, чтобы он пытался за ним поспевать, нет, это другое. Он просто слушает слишком много. А до конкретных книжек нет ему интересу. В тот момент Силко сидел за каким-то Достоевским. Очередным, таким, у какого даже экранизации не было. Вандер не помнит названия текста, помнит только, как Силко жалуется, что хотел бы сейчас ходить в пальто. На улице асфальт едва ли не плавится, а ему потребовалось пальто.       В те времена он еще не научился говорить об этом, в целом не научился разговаривать. Говорить правду, а не шутки, выдавать что-то кроме повседневных, базовых, безопасных реакций. Наверное, все могло бы быть по-другому. Тогда у Вандера по-другому просто не получалось.       Так вот, он зашел на кухню, и с секунду Силко как будто бы его не признает. Горит только одна из трех лампочек — выходит довольно тускло, получается такой желтушный полумрак. По стенам ползут трещины, плита — это отдельная тема. Кажется, все жители коммуналки были бы рады ее заменить. Была бы возможность.       — Вандер, — он отлипает от книжки, выражение лица меняется.       Сначала было очень-очень сосредоточенное, вот как будто бы читает какой-то философский трактат. Да даже если и его, сразу после этого даже морщинка между бровей разглаживается, на лице появляется что-то вроде… восторга? Вандер не знает, ему сложно и страшно это описывать даже в собственной башке.       Силко соскакивает с кожаного дивана, ударяется коленкой об стол, но его это не замедляет, — тут же кидается навстречу, бросается на шею с объятиями.       Он показался совсем маленьким тогда — он был еще худее, казалось, одно движение, и сломается где-нибудь. В каком-нибудь самом важном месте. Вандер аккуратничает каждый раз, когда приезжает с вахты. Он как будто бы забывает о том, какой Силко. Какие у него тонкие, длинные, костлявые пальцы с выделяющимися суставами. Хрящ на носу, там, где горбинка — он выделяется так сильно, что кажется, что вот-вот прорвет кожа. К образу бы подошло, если бы Силко еще и никогда не загорал, но нет, стоит выглянуть солнцу, как все открытые участки кожи становятся желто-коричневого оттенка, а на носу появляются веснушки.       Вандер жмурит глаза, пока они обнимаются. Наверное, Силко пришлось встать на носочки. Ему приходится напоминать, что Силко только для него одного крошечный. Для всех остальных — это длинная макаронина с длинным носом, мерзкий чел, уже научившийся держать в страхе конкретный сектор сети. Чем только пугает такая-то крошка? Ох.       — Вернулся, — Силко скорее констатирует.       — Даже не спрашивай про зарплату.       Он говорит это в шутку, умело скрывая, что их опять наштрафовали, что домой не принес он и половины обещанного.       — Хуйня. Ты же не женат, не оправдывайся.       Силко кривит губы, безумно красиво кривит губы. Нужно чуть опустить взгляд, чтобы смотреть ему в глаза. Он уставший, он ждал до ночи, он правда? Правда-правда ждал? Ну правда, ну честно? А если совсем честно? Вандер хотел бы его сожрать.       Хотел бы прямо сейчас усадить на стол, хотел бы потереться мордой о внутреннюю сторону бедра, хотел бы укусить за бедро. Один разок — на пробу, один раз, — чтобы следы остались.       Он сжимает Силко сильнее в своих руках, находит рот, чтобы поцеловать уже по-нормальному. Сначала — поцелуи, потом уже — все остальное. Вандер добирался с ебучего Алтая. От него несет потом и чем еще похуже, учитывая то, сколько ему пришлось проторчать в поезде. Бля, он хочет прямо сейчас. Он думал об этом все время на верхней полке. Пиздец какой маленькой для него верхней полке. Он бы хотел никогда больше не ездить без Силко. Вот ему верхняя полка точно по размеру — а там уже придумать можно. Когда сосед курить пойдет… Ерунда. Они бы курили на каждой остановке, они бы смеялись вместе над тем, какие уродливые пирожки продают на станциях посреди великого русского нихуя.       Вандеру бы очень хотелось куда-нибудь его увезти. Когда-нибудь получится.       Силко больше смеется, чем целуется — ржет о чем-то, ненормальный.       — Ты чего?       В ответ он обвивает его руками где-то в районе ребер, прижимается теснее.       — Все хорошо. Все правильно. Забей.       Внутри что-то щемит — совершенно отчаянно. Вандер знает, что нужно в таких случаях делать.       — Наливай, хозяюшка.       Силко поднимает брови и коротко ему улыбается.       — Вот так? Сложно что-то предвкушаешь?       Вандер не понял, о чем идет речь, но Силко все равно двигается в сторону шкафчика, все равно достает с их, их полки некоторую бутылку. С этикетки ухмыляется чей-то портрет, а Силко достает стаканы. Надо забрать бутылку из его рук? Вандер это делает, — и это портвейн. Вкусняха. Такое можно пить просто так, быстро берет, хорошо берет. Что будет дальше? Сейчас это его со-овсем не волнует.       Портвейн темно-бордовый, в нос сразу бьет химический запах. Химия для детей заводов, — ура, салют!       Они стоят перед столом, вот эта вот желтая-желтая лампочка. На улице темно — скоро начнет светать. Ночь-ночь, еще и очень жарко.       Звон стакана о стакан — Вандер не успел еще стакан в руку взять, а Силко уже с ним чокается. Вандер сам даже движения не замечает, слишком увлечен собственными ощущениями. Дом-не-дом, Силко в нем, они живут где попало, но Вандеру есть, куда вернуться, что обозначить как собственное спальное место. Есть, к кому ехать.       — Все, вернулся. Можешь оттаивать, — Силко улыбается, он всегда как искренне улыбнется, выходит все криво и зубасто. Как надо и как правильно.       — И правда, — Вандер жмурится, глаза болят с дороги. Стакан все равно берет.       Они еще раз чокаются, и Вандер отпивает неаккуратно, быстро — ему сложно отвести взгляд. Это портвейн как портвейн — просто пойло и не более того, но почему-то задерживает полглотка во рту.       — У меня для тебя кое-что есть, — Силко берет его за руку, и Вандер просто позволяет это сделать, сам никак толком не реагируя. Всего слишком много, он все еще, на самом деле, не в полной мере пришел в себя после поезда, чувствуя себя немного вареным и насквозь прокуренным, — или ты не в настроении?       — Я, — Вандер спотыкается о слова, будто бы не способный составить сколько-то адекватное предложение. Что-то есть? Для него? Как подарок? Не, такое они едва ли могут себе позволить. Наверное, Силко что-то придумал. Не то, чтобы он часто это делал. Скорее не делал совсем, исключая какие-то важные праздники, да-а, — Ага.       — Хорошо, если так.       Кажется, что Силко почему-то чуть-чуть волнуется — но Вандер не понимает пока что, в чем дело. Просто отмечает, что у него чуть трясется рука, что бегают глаза. Обычно не так. Точнее, дома — не так. А на улице бывает. Так что и вправду там… Ну что-то. Загадочное.       — Сейчас приду, пей. Еды нет.       Он довольно автоматически садится на табуретку, а Силко с каким-то странным выражением лица целует его в висок. Да что там?       — Эй, ты чего, — Силко заглядывает ему в лицо, перед тем, как удалиться в их комнату. Вопросительно так заглядывает, хмурится, — ты же знаешь?       — Все в порядке. Бля, — Вандер усмехается, остро чувствуя чужую тревогу, — Забей, правда, нормально все. Просто заебался ехать, а?       — Ну ладно, — Силко напоследок останавливается в таком положении, чтобы их глаза были на одном уровне. Щурится немного. Наверное, еще несколько лет, и ему уже потребуются очки. Он вообще стал что-то много щуриться в последнее время, и это стало частью его и не связанной с разглядыванием вывесок и прочего мимики.       Силко быстро удаляется, а Вандер так и остается на табуретки, тупо разглядывая портвейн в стакане. Делает еще глоток, жмурится, пока разминает спину. Не, верхние полки и правда придумал кто-то пиздец экономный и жестокий. Вот как советская власть, у которой лес рубят — и щепки летят. Наверное, нужно быть совсем бесчеловечным, чтобы лишать людей простого повседневного комфорта ради того, чтобы стремиться к какой великой цели.       Не то, чтобы Вандер не уважал великие цели. Да как бы не так! Иначе его вообще бы сейчас здесь не было. Но — тем не менее, — никакого «сопутствующего ущерба». Это вообще мразотская формулировка. Кто так говорит — сразу демонстрирует, что он нахуй за человек. Если и человек вовсе, ага-а.       Он бросает взгляд на наручные часы — в полутьме кухоньки видно плохо. И Силко-то здесь читает? Сумасшедший, ясно, что у него со зрением. Вообще о себе не думает, — но не то, чтобы это было новостью. Вандер совершенно убежден и в том, что за эти две недели Силко едва ли постирал одежду в достаточных количествах, чтобы ему было, в чем ходить. Так, по-лоховски застирывал белье и стратегически важные части футболок. Он отмазывался всегда, мол, а че их целиком стирать-то? Все равно одни подмышки пачкаются. Во дурачок. Как только дожил до своих лет с таким пренебрежением к повседневности? Впрочем, по той же причине у них и еды-то нет. Сто процентов полностью забыл о том, что и себя, и самого Вандера кормить надо, и как доел присутствующее — перешел в режим поедания микса гречки с макаронами. Не от недостатка денег, не, на такое хотя бы хватало, но просто из-за… Ну… Вандер не мог точно охарактеризовать причину, кажется, Силко делал так просто потому, что был ровно таким человеком. И Вандеру не приходило в голову и мысли о том, чтобы его в таких мелочах пытаться переделать.       Не жрет? Накормим. Не стирает одежды? Да похуй, делов на десять минут.       К слову о делах на десять минут… Вандер не то, чтобы засекал, но Силко не было уже какое-то время. Че это он там шуршит?       Вандер наливает себе еще с полстакана и встает с табуретки, издавшей при этом какой-то несчастный скрип. Опрокидывает портвейн в себя, еще раз потягивается, прежде чем пойти скрестись в дверь спальни.       — Можно, — он чуть понижает голос, это пока не флирт, но… Ну что-то такое. Близкое.       Бля, он соскучился. Что за приколы? И что вообще ждать?       Ответа не следует, и Вандер просто открывает дверь. Тихонько, чтобы не разбудить никого, чтобы не произвести слишком громкого звука.       Ну… Наверное «вау»? Силко выглядит ошарашенным лишь в первую секунду — или вовсе на долю секунды, жесть, он прекрасно владеет лицом. Одна его нога на кровати, и прямо сейчас он натягивает… Да, это блядские чулки. Ну, сами по себе они не такие-то и блядские. Вандер, конечно, не специалист, но мог бы представить такие просто на какой девчонке. Доводилось, знаете ли, наблюдать! Девчонки носили и более блядские, в том числе и кружевные. Это… Ну даже как-то скромненько получилось.       Наверное, сквозь них где-то торчат весьма редкие черные волосы. По крайней мере, он видит, что выше колена он не брился. Наверное, нигде больше тоже. Хорошо. Все-таки… Вандер не знает, что он думает, по этому поводу, но чувствует себя сразу же малость некомфортно в своих штанах. Хочется плотнее друг к другу поставить ноги, хочется по крайней мере накрыть пах рукой, сделать так, чтобы ширинка плотнее соприкоснулась к членом, немного надавить. Прикольно, наверное. Он пока не понимает, из-за чего…       Если бы здесь была девчонка… Он не знает. Не думает в эту сторону, ему на самом деле похуй на это — вот Силко. Голый выше пояса. В каких-то просто трусах — вполне обычных. На одной ноге уже завязанный ботинок. Фантастические у него, конечно, ботинки, огромные и тяжелые. Вандеру очень нравилось закидывать на плечо ногу в таком ботинке, он действительно довольно дохуя весил, у него была толстая подошва и металлический стакан. Если таким пиздануть — мало не покажется. Это как всегда быть при оружии, что всегда круто. Что в определенной мере сексуально, опасно и сексуально, да-а.       — Ну че? — Силко в последний раз дергает чулок вверх, заставляя резинку удариться о бедро. Без какого-то шлепка, увы, но эффект определенно произведен, — Что думаешь?       Силко ему улыбается, а затем садится на кровать, чтобы поднять ботинок и начать натягивать его на ногу.       Не, так сильно насрать на то, что было бы если бы, да кабы, да в лесу росли грибы. Острые коленки Силко интересно натягивают полупрозрачный черный капрон, ярко выделяются икроножные мышцы, и Вандеру вот это интересно. Не какие-то абстракции, когда ему такое показывают. Выглядит впечатляюще. Выглядит опасно и неправильно, равно как и многие другие связанные с Силко штуки. Он весь какой-то опасный и неправильный, сделанный как будто бы по кусочкам, так, чтобы эти кусочки сложились в красивый и непонятный паззл, четко разделенный на хаотично собранные сектора.       — А че, не видно? — Вандер ему улыбается и проводит рукой по собственной ширинке. Ну так. Все равно стирать.       Он вообще не имел проблем с идеей трусов в смазке. С реальностью, впрочем, тоже.       — Я пока наблюдаю, потом уже решу, — Силко усмехается, и Вандеру кажется, что он почему-то нервничает. Почему? Нет, правда, почему? Здесь нет абсолютно ничего, о чем стоит переживать, но Вандер скорее удавится, чем произнесет такую реплику.       Что можно сделать? Силко наклоняется, чтобы завязать шнурки, передние пряди падают ему на лицо. Слишком короткие, чтобы убрать в пучок, достаточно длинные, чтобы засунуть за уши. Вандер сглатывает, осознавая, что, кажется, от него нужно какое-то… Действие? Если это сделает все лучше. Возможно, чуть лучше подошла бы фраза, но с говорением немного туговато выходит.       — Погоди, — он сам опускается на колени перед Силко, так, чтобы мочь ему в глаза еще заглянуть. Взгляд… Да хуй проссышь, в такой темнотище вообще плохо видно — свет только из окна и от настольной лампы. Почти что полумрак.       — Да как скажешь.       Силко замирает, наклоняется корпусом вперед, глядя на него в ожидании чего-то. Ладно, окей.       Вандер чуть приподнимает подбородок, чтобы его поцеловать — совсем коротко, хотя Силко и пытается как будто бы немедленно отгрызть ему губу. Не хватается руками за волосы и челюсть, нет, но облизывает нижнюю губу, ведет языком по зубам Вандера, прикусывает верхнюю. Чуть сильнее, чем было бы приемлемо. Он всегда так делает, а еще, конечно, ждет того же в ответ. Что ж, партия сказала — надо, комсомол ответил — есть. Вандер отстраняется на секунду, громко щелкает зубами в воздухе, и целует Силко так, как ему, вероятно, хочется. Сминая губы, пытаясь дотянуться языком до всего, до чего получается, не аккуратничая, так, чтобы еще зубами столкнуться. Еще и так, чтобы было больно.       Силко шипит, когда он снова отстраняется, шипит и ерзает бедрами по клетчатому покрывалу.       — Дай-ка помогу, — Вандер широко улыбается и выдыхает носом, почти что фыркает, а затем наклоняется к ботинку.       Да-а, это совершенно ебучие настоящие гриндера. С высоким голенищем и толстенной подошвой, такие, какие носят всякий припанкованный народец и любители отжимать кошельки за гаражами. В них должны заправляться штаны, и с чулками они производят не менее устрашающее впечатление. Контраст поражает, и, стоит Вандеру поставить ботинок Силко (грязный, кстати, сука!) себе на колено, как у него появляется желание потереться щекой о затянутую в гладкий, блестящий капрон икру.       Он не противится. Сквозь полупрозрачную ткань, действительно, где-то пробиваются волосы, но она все равногладкая. Пиздец какаятонкая. Это неправильно, это смотрится совершенно поразительно на контрасте с начавшей облезать на местах сгиба грубой, жесткой кожей ботинок.       Вандер сглатывает слюну и двигает ботинок чуть выше. Да-а, Силко понимает, о чем он — носок оказывает ровно на его ширинке. Стоит Силко чуть направить его вниз — делается уже практически больно. Ох.       — Будешь шнуровать, или ты просто так полюбоваться решил?       Реплика застает врасплох, и когда Вандер поднимает глаза, то видит, что Силко совершенно бессовестно улыбается. Такая-то его улыбка-оскал. Снова. Специально для него — но не сейчас, не, хуйня, сейчас Силко действительно наслаждается собственным положением. Он красуется, он даже сидит чуть прогнувшись в пояснице, так, чтобы Вандер мог вообще все рассмотреть, все, что ему захочется. В том числе и то, как натянулась ткань трусов.       — Буду.       — Так вперед, — Силко усмехается и закидывает вторую ногу Вандеру на плечо. Вот так, чтобы ботинок оказался ровно за плечом, чтобы внушительная платформа со стороны пятки опиралась в плечо сзади.       Охуеть. Вандеру сложно справиться с тем объемом ощущений, который он испытывает прямо сейчас. Этих ебучих подошв тупо много, целых две, обе слишком рядом, и еще чулки эти… Ну пиздец. Остается поцеловать где-то рядом с выпирающей коленной чашечкой (а эти штуки вообще должнытаквыпирать?), и приступить к делу.       У Силко новые шнурки и пиздец какие высокие ботинки. Не до колена, конечно, но чтобы начать шнуровать, надо по очереди затягивать шнурки на каждой паре люверсов. Плотно. Как надо. Как будто бы шнуруешь хоккейные коньки. Но у них-то шнурки мягкие, а здесь — жесткие и новые. Когда Вандер затягивает плотно, они обжигают его кожу. Еще больше — взгляд, который он ощущает на себе. Он может себе его представить. Хотя, может, все-таки шнурки.       Чтобы шнуровать плотно, ему приходится при некоторых движениях браться на лодыжку Силко вот в этом… Ну этом безумии. Чулках. Скользких черных чулках, которые заканчиваются плотной кружевной резинкой на бедре. Вандер хотел бы оттянуть ее своими руками, а еще лучше — зубами. Растянуть ее так, чтобы не могла больше плотно сомкнуться на бедре Силко, чтобы чуток упал вниз, застряв где-то в районе икроножной мышцы.       Ух ты. Он не слишком понимает, что все-таки волнует его больше — и отчего-то опыт шнуровки ботинок явно не спешить уступать чулкам позиции. Фантастический опыт: это монотонно, это больно, нужно сосредотачиваться, что совсем не просто в условиях, когда Силко то и дело пользуется своим положением, переносит часть веса на носок. Наконец, Вандеру остается немногое — он пропускает последнюю пару люверсов и с силой тянет за шнурки, чтобы, наконец, завязать их. Он смотрит в лицо Силко, который на этом движении чуть подается корпусом вперед, так, чтобы приблизиться к его, Вандера, лицу.       Похуй. Будет просто на узел.       — Ну хорошо, — Силко улыбается, и его зубы слабо блестят в темноте, — что теперь?       — Ты… — Вандер берется рукой за бедро ноги, на которой он только что шнуровал ботинок. Не требуется слишком много упорство, чтобы закинуть и эту ногу себе на плечо, будто бы Силко на то и рассчитывал, — позволишь мне? Ты же меня жда-ал, правильно?       Силко вынужден податься бедрами вперед из-за этого движения, потянуть за собой плед. Ему не слишком удобно теперь сидеть, он теряет равновесие и опускается на согнутые локти.       — Как будто ты что-то другое делать собрался.       Вандер соображает быстро, и стоит ему податься вперед — Силко приподнимает бедра. Он зубами берется за резинку трусов, тянет вниз, и стоит вдохнуть в таком положении, как кажется, что сойдет с ума окончательно. Это не какой-то резкий запах и тем более не свидетельство того, что кому-то пора в душ. Скорее просто естественный запах настоящего человека и человеческих гениталий, знакомый, такой, от которого голова кружится как-то на автомате.       Им приходится на секунду расцепиться, чтобы все-таки избавиться от трусов, и Вандер пользуется этим моментом, чтобы вылезти из джинс. Куда бы их? Похуй, на пол. Равно как и все остальное. Рубашку туда же. Носки… Черт бы их побрал, черт с ними.       — И майку снимешь, — Силко не встает с кровати, одна нога согнута в колене. Член почти прижимается к животу, ох. На фоне — черные-черные волосы. Невероятно красиво. И чулки эти — когда нога согнута, резинка чуть плотнее впивается в бедро, и это умопомрачительно горячо.       — Нахуя?       — А мне на что смотреть прикажешь?       Звучит логично, и Вандер стаскивает с себя бельевую майку. Она все равно уже довольно сильно воняла. Он вспоминает, что и сам воняет — и этот элемент так ладно встраивается в уже выстроенное совмещение обыкновенно противоположенных тяжелых ботинок и чулок. Ух ты.       — Да смотри на здоровье, кто ж тебе запретит.       Силко смотрит на него не с открытым ртом, конечно, но явно с удовольствием. И Вандеру это чертовски льстит. Он медленно — чуть медленнее, чем обычно стал бы, — разворачивается к Силко. Немного красуется, намеренно неторопливо опускается на одно колено, чтобы позволить снова закинуть ногу на собственное плечо. Силко явно собирается закинуть и вторую — но Вандер упирается в его бедро ладонью, не позволяя пока что этого сделать.       — Ну-ну, сбавь обороты.       Вандер наклоняется к паху Силко и, хоть тот и немедленно чуть выгибается в пояснице, пока что игнорирует его член: ведет языком от края лобковых волос вниз, по внутренней стороне бедра, пока не доходит до резинки чулка. Силко то ли усмехается, то ли шипит — и если бы он был каким механизмом или машиной, Вандер бы сказал, что сейчас произойдет короткое замыкание, и агрегат задымиться. Благо, Силко не начинен болтами и проводами. Вандер и сам усмехается, прежде чем уцепляется зубами за резинку. В его голове это было проще — она широкая и неудобная, сидит плотно, и ему удается оторвать ее лишь на несколько сантиметров. Впрочем, он вполне удовлетворен тем блядским шлепком, что прозвучал в результате. Охуительно. Да. Он коротко вздыхает, чрезвычайно удовлетворенно, прежде чем прихватить зубами кожу на внутренней стороне бедра, затем лизнуть. И укусить посильнее.       — Даешь, — Силко шипит и ерзает, но когда Вандер поднимает глаза, то с такого ракурса не видно лица. Хотелось бы посмотреть все-таки, как улыбается. На яйца смотреть, конечно, тоже неплохо.       — А то, — Вандер аж хрюкает от удовольствия, но он уже затянул.       Он сжимает в руке ягодицу Силко, прежде чем наклониться над членом. Хочется, конечно, всего и сразу. Недостаточно нацеловал, наоблизывал всякие места, еще не укусил везде, где надо, но это еще успеется. Сперва проходится языком по длине, оглаживает свободной рукой мошонку.       — Сегодня все для тебя?       В ответ Силко выдает какой-то загадочный смешок, и Вандер считывает его как утвердительную реакцию. Ага.       Он обхватывает рукой член у основания, чтобы было удобнее, и высовывает язык. Хочет, чтобы было совсем влажно, совсем слюняво. Ему так нравится. Чтобы еще каждый раз, когда он берет в рот головку — вот как сейчас, — был еще непристойный звук. Непристойный на грани с мерзостью. Вандер чуть втягивает щеки, не стесняется то и дело проводить языком по уздечке. Ненадолго он прикрыл глаза — и теперь открывает, глядя на Силко, и тот немедленно кладет руку ему на волосы.       Для этого Силко приходится принять чуть более горизонтальное положение, опираясь только на одну согнутую в локте руку. Он громко дышит — это все еще тихие звуки, совсем не сопоставимые с тем, как громко и отрывисто он обычно говорит. Абсолютно другой модус поведения, куда больше… Не покорности, нет, это вообще не про него, но определенногоожидания, эгоистичного, в духе «что же еще ты мне покажешь? мне все так интересно, так здорово, давай, сделай еще что-нибудь поразительное,удивименя». По крайней мере, так интерпретировал Вандер. И он знает, что делает.       Руку, удерживающую ногу Силко на плече, Вандер опускает чуть ниже по его бедру, туда, где была полоска не скрытой чулками кожи. Цепляется и сжимает в руках — на костях у Силко совсем не много мяса, там особенно нечего сжимать, но ему нравится этот конвенциональный жест, ему хочется, чтобы остались следы от пальцев. Сам Вандер издает некий звук, что-то вроде хриплой усмешки, не выпуская члена изо рта, и она смешивается с то ли вздохом, то ли со всхлипом Силко. А он хорош — помнит, как это делается.       Он опускается чуть ниже по стволу, почти зарываясь носом в черные волосы. Особо не аккуратничает, темп довольно дебильный получается, и Вандер не столько двигается вверх-вниз, сколько играет языком. Ровно так, как ему самому хочется, не особенно глядя на то, как Силко нравится. Ему вообще, кажется, все что угодно нравится — лишь бы было поинтереснее. Или нет? Теперь Силко не просто поглаживает его по волосам, но направляет, заставляя перейти к более целенаправленным движениям.       — Секунд двадцать, — Силко произносит это со смешком и на выдохе, это практически полустон.       Отличная инструкция — Вандер сжимает его бедра теперь обоими руками, продолжая движение. У него чуть затекла челюсть, слюна стекает по подбородку, но он ощущает, что почти закончил — учитывая то, как коротко подрагивает член Силко, равно как и его живот, как хаотично и шумно он дышит. Вандер выдыхает носом и на секунду отстраняется, чтобы обхватить член Силко рукой у основания, подставить рот так, как удобно. Нельзя же позволить ему нечаянно замарать такие-то чулки? Они, наверное, еще когда-нибудь пригодятся.       Не все капли спермы оказываются у Вандера во рту — он чувствует их на собственной щеке и подбородке. Силко издает протяжный звук, скорее похожий на шипение, — и когда он переводит взгляд на его лицо, то видит, что тот закрывает рот тыльной стороной руки. Может, даже закусил кожу, чтобы не шуметь. Так, наверное, больно. Вандер не удивлен, — Силко такое нравится, но ему самому… Пиздец, наверное, ему теперь охота обниматься, а там как пойдет. Никакой конкретики в отношении его самого — но чего-нибудь очень бы хотелось уже.       Он поднимается на ноги, теперь глядя на Силко с высоты собственного роста. Берет уже свой член в руку, лениво начиная дрочить, пока решает, каким именно образом устроится на постели. Кровать расположена вдоль стены и окна, и Силко сейчас лежит поперек — очевидно, чтобы не лезть в ботинках в кровать. Вандер тянется, чтобы стереть сперму с лица, но Силко явно протестует против такого действия:       — Погоди, иди сюда.       Он лежит такой… Дурацкий, наверное, слишком улыбающийся, слишком довольный для человека, наряженного в черные чулки и тяжелые, плотно зашнурованные ботинки. Вытягивает одну руку в направлении Вандера, щурится. Да-а, совсем кот. Ленивый черный кот, тощий и лохматый, явно дворовый. Подобрали, отмыли, причесали — но менее дворовым его это не делает.       Вандер опускается на кровать рядом, ложится рядом на бок, продолжая дрочить себе. Силко берет его лицо в руку, и Вандеру на секунду кажется, что просто, чтобы поцеловать. Как бы не так. Он коротко облизывает подбородок, коротким движением языка подбирая каплю спермы, а большим пальцем снимает еще одну, поменьше, с щеки. Уже подносит палец ко рту, но Вандер оказывается быстрее — облизывает.       Силко смеется.       Притягивает Вандера к себе, запуская руку в волосы, целует уже понежнее, но долго. Не кусается, но целует долго и жарко, не стесняясь выдыхать в поцелуй. Его нос привычно утыкается в щеку.       — Подрочить тебе хоть?       Вопрос звучит умопомрачительно, до бабочек в животе нежно. Вандер кивает, утыкается лицом куда-то в шею Силко, обнимает за плечо и позволяется взять в руку собственный член.       Потом они долго и лениво лежат в постели, толком не вытеревшись и не умывшись, курят, передавая друг-другу служившую пепельницей банку из-под дрянного растворимого кофе. Вандер рассказывает, че вообще было на вахте и че там еще Бензо придумал по поводу следующих шабашек, Силко пересказывает ему сюжет какой-то повести. Или романа. Где еще мужик на всех обозлился, заручился идеей и ходил в дурацком пальто.       — Как ты, — усмехается Вандер.       — Не, тот студентом был, — Силко отвечает ему с улыбкой, но предельно серьезно. Тогда эта тема еще была болезненной.       В общем, они занимаются глупостями и говорят про глупости, пока за окном постепенно начинает всходить солнце. Это довольно быстро происходит — они даже пропустили первые рассветные лучи, слишком заняты были. Но там все равно не особо красиво — в июле редко когда очень красивые рассветы бывают. Все знают, что самые красивые — розовые-розовые — они всегда в ноябре.       — Слушай, — Вандер спрашивает как бы между делом, толком не придавая значения, — а че ты мне не дал морду вытереть? Тебе теперь такое нравится?       — Может быть? — Силко даже не смотрит на него, вертит в руке окурок. У него слипаются глаза уже с последние пятнадцать минут, видно, что он отчаянно борется со сном. Надо будет ботинки с него хоть снять, Вандер-то полдня в поезде продрых, — Но у тебя еще руки совсем грязные были. Ты же шнуровал.       Вандер чуть приподнимается на локтях, чтобы посмотреть на оставшиеся части наряда Силко еще раз — и ботинки у него явно совсем не мытые, шнурки видно — новые, но на подошвах и носах прилично так грязи. Наверное, еще на плечах Вандера, а также на рубашки. Похуй, все равно все в стирку. Только завтра. Вместе с постельным бельем, ага-а.       Портвейн еще надо бы закрыть — он там на кухне сиротливо стоит, как будто бы приглашает всех соседей по коммуналки приложиться. Хотя похуй. Потом с ним можно будет стребовать. Авось какая вечеринка получится. Вот бы еще кто гитару принес? Вандер не поет, но очень старается. Ему бы хотелось в очередной раз доказать всем, что он худший певец на этом флэте. И еще много всяческий глупостей кому потребуется подоказывать.       Да и вообще это были хорошие дни, дни, когда они на самом деле верили в то, что все еще впереди. ***       Все еще там же — в той же коммуналке, тем же днем.       Вандер просыпается просто в какое-то время — на стене нет часов, будильник затерян где-то среди занимающих все поверхности вещей. Эта комната — почти пещера — слишком мала для них двоих, она была бы маловата и для одного человека. Пусть вещей и не много — дай Бог пара рюкзаков и коробок, этого хватало для того, чтобы сделать ее захламленной, такой, чтобы по ней было почти невозможно пройти, не глядя себе под ноги и не пытаясь протиснуться между плотно стоящей мебелью, поверх которой еще и лежало все подряд. Кровать, узкий проход, стол, потрепанный кожаное офисное кресло. Хорошее, на самом деле — они притащили его с помойки. Обивка потрепалась, кожа потрескалась, где-то совсем обтерлась, но кресло было весьма впечатляющим. Будь больше места — не нем можно было бы крутиться. Силко регулярно предпринимает попытки — вот только седло может вертеться не больше, чем на 200 градусов. Металлические части подлокотников тогда бьются о деревянный каркас кровати — глухой, негромкий звук. Иногда Вандер слышит его сквозь сон.       Он сам спит мордой в подушку, и едва ли такие тихие звуки могут его разбудить, равно как и тусклый свет от лампы. А звук — этот звук, — он действует скорее успокаивающе. Может раздражать, если голова болит, но там будет раздражать и скрип двери, и ощущение, что матрас проминается из-за лежащего рядом с тобой человека. Звук означает, что Силко опять сидит за своими книжками и бумажами, что-то там ковыряется, с чем-то разбирается. Они остаются лежать на столе — и Вандер иногда вычленяет среди написанных слов конкретные реплики. Сейчас Силко больше интересуют инструменты, какие могут потенциально оказаться в его руках. Он не просто продает вещества, но еще и откуда-то понимает, как их проверять. Не просто передавать другому — но четко понимать, сколько и чего куда ушло. Часто он рассчитывает что-то по поводу своих сделок, иногда — просто уточняет всю информацию. Кто, где, когда. Кто проверял, кто поставщик, кто может оказаться конечным потребителем. Это почти сеть. Силко совсем не в ее главе сейчас, но ему важно все контролировать.       Иногда пишет будто бы совсем другое и о другом — когда сидит с книжками и копиями. Книжки — библиотечные, копии — часто подпольные, вытащенные у каких энтузиастов. Иногда непонятно, каким чудом добравшиеся до их захолустья. Порой Вандер заглядывает ему за плечо и видит какие-то слова латиницей. Возможно, они значили бы чуть больше, знай Вандер какой еще язык, кроме русского матерного.       Итак, он выбирается на кухню. Времени… Ну, судя по небу — какой-то час дня, наверное, пока что не к вечеру. Он не настолько же устал и хотел спать, чтобы продрыхнуть до вечера, ага-а? Только до середины дня. Должно быть, большинство на работе — так что пойдет, воды хоть попьет. Может, до магазина сходит.       Он останавливается в дверях кухни, замечает, что бутылку кто-то из соседей все-таки закрыл — но не убрал. Не хочет даже проверять уровень. Выпить с утра? Да можно, выходной. И не утро же толком. Он усмехается собственной мысли — она в определенной мере греет душу хоть тем, что в полной мере обозначает кратковременную свободу от работы, момент, когда Вандер никому и ничего не должен.       Вандер заворачивает в ванную, которая, удивительно, тоже свободна. По внутренней поверхности ванной и раковины ползут довольно неприятного вида коричневато-желтые разводы, и ему скорее плевать. Он выуживает из стакана свою щетку, задумчиво чистит зубы, пытаясь понять, куда подевалось полотенце. Может, Силко донес до корзины грязного белья… Значит, черт бы и с ним. Вандер позднее разберется. И со всем остальным — тоже. Вот со всей стиркой, какую он ему оставил в подарок. Он как обычно не может отвлечься от своих дел — и пока у Вандера это вызывает только улыбку. Он привык, и ему даже нравится.       Обладание мечтой немало вдохновляет, даже если это и мечта о чем-то далеком. О невозможной справедливости, всеобщей гласности и прочем. Вандер хотел бы мечтать о чем-то таком — и потому слушает его, пусть большая часть идей Силко и представляется скорее нереализуемой чепухой.       За звуком воды он упускает то, что на кухне успела оказаться соседка. Они пока что не в полной мере знакомы — Вандер знает, что ее зовут Фелиция, что она где-то работает. Вроде, продавщией. Ей привозят всякое из-за бугра — она продает. Большая часть знаний скорее носят бытовой характер: Фелиция красит волосы в фиолетовый, и потому у них вечно фиолетовые пятна по поверхности ванной. Еще она, кажется, почти всегда спит до поздна, если не работает, часто приходит совсем под утро. Всегда заявляется громко. А если Фелиция дома, то ходит весь день в пижаме.       Вот и сейчас она сидит на диване, закинув ноги на табуретку. Сигарета в руке, собранные в косу волосы растрепались после сна. На лбу пара полупрозрачных фиолетовых пятен — только подкрасилась.       — Здорова, — Фелиция усмехается и лениво машет ему рукой, — что, вернулся? Выходной?       — Ага-а, — Вандер облокачивается на дверной косяк и тоже ей улыбается, — пока что вечно выходной.       — О как, — отвечает она, а после на секунду умолкает.       — Ты что-то хотела сказать? — Вандер не вполне уверен, хочет ли она вообще разговаривает.       Быть может (и скорее всего) Фелиция завела разговор просто из вежливости. Но они всегда хорошо проводили время — и она частенько помогала выбраться на весьма хорошие посиделки. Ну, когда кто-то из музыкантов приезжал. Или даже предлагала у них устроить какую тусовку. Это вообще было почти обыденной вещью, и, пусть Вандер и не мог сказать, что именно Фелиция делает по жизни, он бы скорее ожидал привычной болтовни по его возвращении.       Фелиция смотрит на него с кривоватой улыбкой.       — Тебе не понравится.       — Что именно? — Вандера это действительно озадачивает. Теперь он не может не услышать, теперь ему нужно это знать.       — Вот этот твой загадочный бойфренд, Силко. Он мутный.       Вандер вопросительно изгибает бровь и подходит, чтобы стоять ближе к Фелиции. На самом деле, это выглядит почти угрожающе, и ему самому того бы не хотелось. Ищет взглядом вторую табуретку, пододвигает, чтобы сесть.       — Я тебя слушаю. Ты правда можешь рассказать.       Вандеру никогда не составляло труда заставить себя звучать так, чтобы показаться людям достаточно дружелюбным. Почти их лучшим другом. Проблема и в том, что сам Вандер порой принимал совсем не значимые разговоры близко к сердцу, немедленно начинал считать всех друзьями и приятелями.       — Расскажи, — он старается выглядеть невозмутимым, почти непоколебимым. Просто предлагает рассказать, так, исключительно дружелюбно. Даже не смотрит на нее почти что, отворачивается, чтобы поставить чайник на плиту, тянется за сигаретой, ищет пепельницу. Но, на самом деле, он весьма и весьма напряженный.       Он не ждет какого-то удара под дых, не ожидает, что Фелиция сможет рассказать ему чего-то такого, о чем он сам не в курсе. Дело не в этом, нет… Все скорее о том, чтобы убедить остальных в потенциальной… Нет, не невиновности, но в определенной надежности Силко.       Ему почему-то стало слишком много дела в последние годы, они постепенно становились все более и более друг другу обязанными, все более связанными в каких-то совсем мелких аспектах. Мнение других о Силко, конечно, не определяет его самого, но он лучше бы сам слыл «мутным типом».       — Да как скажешь, — Фелиция разводит руками, — дело такое, что он, видать, не просто так приторговывает. К нему ведут все дороги, типа, кого не спроси, там в конце концов все на твоего Силко выходит.       — Тебя это смущает?       — То, что при желании он мог бы сколотить банду? Определенно.       — Потому что это, — Вандер борется с желанием сжать руку в рулак, — это все про дрянь?       Фелиция смотрит на него с грустной улыбкой.       — Ровно так. Он совершенно уверен в том, что делает правое дело. И ты…       — И я. Бля, слушай, лучше так.       Вандер чувствует, что начинает малость закипать, он переводит взгляд на холодильник, считает, сколько на его глянцевой поверхности отпечатков от пальцев и других мутноватых пятен. Вон то, кажется, осталось от супа. Почему на уровне полутора метров от земли? Да хуй его знает. А вон там пальцами после бутербродов или еще чего жирного брались.       — Что «лучше»? Если он все-таки сколотит группировку здесь?       Он не колеблется: просто кивает.       — Да. Группировка все равно возникла бы, и кто-то в ней все равно бы торчал. Пусть лучше это будет он. Не будет продавать детям и не будет толкать говно. Еще авось с ментами что-то получится порешать местными, больно они охуели.       Фелиция смотрит на него с недоверием. Вандеру кажется, что в один момент она едва ли не кивает, но, видимо, все-таки себя останавливает.       — Ладно. Может, еще работка какая-нибудь реальная будет.       Вандер видит, что она хочет ему поверить. Ему самому стремно, но она сам слишком глубоко в этом — и прекрасно понимает, что и в этот приезд ему придется делать что-то для Силко и его дел. Силко не посвящает его, нет, потому что Вандер не против. Но Вандер хорошо видел, насколько плохо может сделаться, если единственная система в городе — охуевшие менты и приезжающие раз в никогда местные депутаты, которые пухнут от денег и меняют один другого. Городу что-то нужно — или кто-то. И Силко, вроде, понимает, что он делает. Вандер сделает ровно то, о чем он попросит.       С него не станется.