Настоящие дни

Что на небе такого, что стоит того

Чтобы рухнуть на камни тебе или мне

      — А что такое «требушет»?       Вандер спрашивает Силко уже где-то о третьем слове, что попалось ему за первую пару глав. Задавая вопрос, он даже не отвлекается от чтения и не глядит особо на Силко: тот сидит в своем кресле в одной футболке, что-то читает, иногда — Вандер слышит, как он шуршит карандашом по бумаге — делает заметочки. Значит, не интересная книжка у него, а трактат, наверное, какой-то. Еще, — думает Вандер, — Силко точно продолжает время от времени кусать обратную сторону карандаша. Их ему хватает ненадолго, но не потому, что те стачиваются, а исключительно благодаря тому, что Силко сгрызает их раньше. Не будет грызть карандаши — будет грызть ногти, кусать губы, в общем, как-то себе вредить по мелочи.       — Как катапульта, только слово угарное. Так ты съездишь?       Силко смотрит на него так, как будто бы просит, ээ… Белье развесить там, или что-то типа того, но не тащиться к черту на рога в его второй законный выходной после нескольких недель в шахтах. Да тьфу ты, мог бы кого еще попросить!       — А Севика твоя или кто еще не может? — Вандер вздыхает и отрывается от книжки.       Да бля, да е-мое, новая книжка! Силко ему купил, да-а, и там все ровно так, как Вандер любит — бурный полет авторской мысли, следующая часть дорогой ему серии. Тут еще и про любимого персонажа — про волчка-оборотня. Бегает там что-то в своем славянском фэнтези, огромный и страшный. Молчаливый. Вандеру нравятся такие персонажи в целом, и глав про него очень не хватало для полноты картины. Еще и наконец-то на обложке его изобразили — ну или спиздили иллюстрацию. Так или иначе, смотреть на нереалистичного мужика-качка в волчьей шкуре ему определенно нравилось, и это определенно оказало влияние на его представление о персонаже. Ранее герой представлялся каким-то более близким к реальности — а тут как будто бы оказался вписан в фильмец типа «Конана-варвара», только на ебало вышел поприятней Шварцнеггера (при всем уважении к шварцнеггеровским плечам, не ебалу).       Можно и пересмотреть.       Вандер опускает книгу корешком вверх, особенно не беспокоясь за сохранность переплета. Все равно его собственная.       — Не. Это для тебя работка, — Силко проговаривает это между делом, продолжая рассматривать что-то в тексте в позе вопросительного знака. Ну, или креветки. Скорее все-таки креветки, особенно учитывая то, что на кресле он сидел с ногами, прижав колени к груди.       — И она срочная?       Силко поворачивается к нему — железная деталь кресла глухо ударяется о деревянный корпус кровати. Интересно, там есть уже вмятины? Должны быть, но хуй с ними. Силко глядит на него едва ли не с лицом великомученика — Вандер вполне может помыслить, что в какой-нибудь причудливой иконографии его лицо могло бы возникнуть на иконе или фреске. Удивительно печальный взгляд.       — Да. Правда да.       — Чета случилось? — Вандер хмурится, потому что Силко и правда выглядит так, будто речь идет совсем не о его стандартных, хм, делишках. Свои делишки он всегда держит под контролем.       Даже в столбик выписывает и в какой-то только ему известной системе обозначений кодирует. Таблички там рисует.       — Не, ниче.       Вандер переползает на другую часть кровати, так, чтобы можно было сесть на край лицом к Силко. Тот смотрит на него со скорбным выражением лица и сползает ниже по спинке кресла, так, что почти полулежит в нем. Две торчащие коленки — и лицо между ними. Недовольное.       — А че делать?       — Сколько тебе раз повторить надо? Ладно, хуй с тобой, — Силко тяжело вздыхает, — Ревеку помочь надо. В больницу его отвезти. Ты не помнишь?       Вандер пожимает плечами. Ну… О чем-то его Силко просил, но все под руку, мозг не успел полноценно зарегистрировать там, обработать информацию. Ладно.       — Да что-то припоминаю. А ему че в больницу-то надо? Случилось чего, менты?       Силко звучит раздраженно, но объясняет:       — Дочка у него. Ты помнишь, совсем лежачая. И Ревек, как ты помнишь, немного безумен по этому поводу.       Вандер предпочитает просто не спрашивать еще раз. Про дочку Ревека он помнил: о ней… Кто он вообще? Вандеру пытался как-то определить в своей голове, как его назвать — лицо неопределенного возраста, где-то между тридцатью и пятьюдесятью. Страшный пиздец. Дядька? Не самое подходящее слово, оно всегда казалось Вандеру более позитивным, но «мужиком» называть Ревека было бы еще страннее. В общем, о своей дочке дядька не затыкался.       Он вообще был стремный дядька — вот кого-кого, а его Вандер и сам бы назвал мутным. Просто по факту — он выглядел пиздецмутно. Один глаз с катарактой этой и бритый череп — полная жуть, и это если ожоги не разглядывать. Он понимал, что ожоги-то давние, но в первый раз и сам застремался руку жать. Пересилил себя, конечно, не-е, он нормальный. Ему сказали, мол, этого мужика уважаем — он и уважает.       — Да я съезжу, — слова звучат немного виновато, и Вандер отправляется на увлекательные поиски достаточно свежих для надевания носок.       Дня стирки пока не произошло — а из «вроде домашней но еще пойдет» футболки он переодеваться сегодня отказывается. Нормально.       Авось не оскорбит Ревека какое пятно, а оскорбится — так Вандер ему всяко услугу оказывает. Но Силко просит — он сделает. Ну, может, после пятого напоминания.       — Возьми еще, — Силко залезает под кровать, и возникает из-под нее с пластиковым пакетом, в какой в местной так себе то ли сешке, то ли дисконте вещи клали.       — Слушай, а если меня гаишники стопанут? — Вандер на секунду колеблется, не будучи уверенным в том, что вручили ему не груз напрямую. Он еще не потерял надежд на нормальную работу.       Силко усмехается и явно сдерживается от того, чтобы не засмеяться в голос.       — Ты загляни хоть, не запаяно.       Вандер хмурится, но не выебывается. Ему все-таки интересно.       В пакете лежит не что иное, как штук… Пятьсот? Никак не меньше. Бля, с полтыщи спичечных коробков.       — Ладно, — Вандер усмехается, проведя логическую операцию. Да, это тот тип сырья, что может кончится. Главное, чтобы его самого не посадили красную селитру отковыривать.       — Вот, а смеешься ты что?       — Анекдот вспомнил. Короче, письмо на балабановскую спичечную спичечную фабрику. Пишет, мол, я одиннадцать лет покупаю спички вашей фабрики и каждый раз считаю спички в коробках. Вы их то пятьдесят девять, то шестьдесят, а то и вовсе по шестьдесят две кладете. Вчера открываю коробок, а их пятьдесят шесть. Вы там ебанутые?       Он смотрит на Силко в ожидании реакции. Вот бы понравилось, — но тот и правда смеется, а затем на прощанье сжимает его предплечье. Это довольно нежный жест.       — Ты только Ревеку не рассказывай, балабановская ты фабрика.       — А то че? Не нравятся ему анекдоты, пусть хоть из уважения послушает, мне ж прикольно.       — Ну смотри, выставит еще, ты помнишь, он серьезный пиздец. И, знаешь, всегда следит за контекстами, не пошутит где не надо.       — Ну его проблемы. А он умеет шутить?       Вандер возрождает в памяти образ, и о нет, он не совсем уверен в том, что Ревек в целом обладает чувством юмора.       — Очень по-своему. Там очень тонкая грань между шуткой и оскорблением.       ***       Ревек живет на флэту повышенной загадочности. Во-первых, пятиэтажка, в которой он находится, подозрительна сама по себе. Это не самое ебучие захолустье, нет, — тем более, что наиболее стремные районы еще и соседствовали с частными секторами, где дела шли еще более-менее, где у кого-то водились минимальные деньги. Так что — почти что центр, но рядом — пустырь, а детская площадка перед «коробочкой» находилась в совсем уж запущенной степени общей разъебанности.       Носиться с арматурой по ней мальчишкам это не мешало — и определенно заставляло Вандера усмехнуться. Если бы… Ну в общем, какая-то дурацкая мечта о том, чтобы учить несуществующего сына заниматься всякой прикольной хуйней возникала у него достаточно часто.       В нынешних условиях такая мысль звучала как в высшей степени нереализуемая — хотя… Нет, он знал о том, что, ну, в целом можно. Наверное, это не кончилось бы дерьмом, встречей в подворотне с гопотой или ментами под дверью в квартиру разве что в какой-нибудь европейской столице. Может, даже в Москве так можно. Здесь… Вандер фыркает и пытается убедить себя в том, что придумал для себя еще более сложные условия. Беспризорников — дохуя, соседям — скорее похуй. Вот и что он начал?       Он останавливается рядом со своей колымагой, прежде чем поднять к Ревеку и закуривает. Идея кажется ему привлекательной, даже очень — но как будто бы при другом раскладе все было бы… Проще? Вандер с трудом может себя представить, ну… По-нормальному женатым. Не только несмотря на то, что женщины всегда представлялись ему в большей мере пугающе красивыми и слишком «другими», но и потому, что…       Вандер хмурится и затягивается. Солнце бьет в глаз — он морщит лоб, но не отворачивается. Так. Вот почему — потому что нормативный, «правильный» порядок жизни как будто бы нихуево так ее укорачивал. Ну, по крайней мере по его личным впечатлениям. Вот тебе, э, пятнадцать. Ты заканчиваешь школу, идешь, значит, в шарагу. В этой самой шараге учишься-бухаешь-дерешься, может, еще в армию попадаешь, как пойдет. Может, еще немного на гитаре играешь. Программа-максимум — можно в институт. Но это для тех, кто из ученой семьи, или же кто родился сразу большом городе как будто. От Вандера этого никогда не ждали — хоть полным идиотом он и не был.       Он усмехается: ну, эту программу выполнил, хули, как раз без института. Следующая часть предполагала бы от него найти какую «хорошую девочку». Кто такая хорошая девочка? Он не мог ответить на этот вопрос, таким образом могли назвать какую угодно девку, какая не ширяется и не имеет слишком-то дохуя амбиций. Такая, чтобы понравилась маме. Остального не надо. Там полгодика — можно жениться, а там уже штамповать некоторое количество спиногрызов. Одного мало. Но первого надо сразу после свадьбы — учитывая прекрасную традицию прямо на свадьбе пол первенца угадывать. Можно вообще и по залету жениться — тоже никто не осудит. А потом вы создаете еще больше — можно три, больше уже как-то странно. И вообще плевать, есть ли у вас деньги, вообще насрать, где вы живете. В жизни вы уже состоялись, и все атрибуты хорошей жизни наличествуют.       Вандер с трудом готов принять то, что в этой программе-максимум жизнь как будто бы и вовсе ставится на паузу в двадцать два или в двадцать пять. И четверти века не прожил — а впереди все уже определено. Ты где-то работаешь, приходишь домой, можешь даже с дитями в конструктор не играть, просто где-то быть.       В его случае — типа, даже если очень захочется, — его ждет не только ебля с документами, но и долгий период размышлений о том, гдеспервадобыть денег. Деньги как будто бы проходят между рук, и каким бы обнаглевшим и точным в отношении денег Вандер ни был, наебывают даже его. Система продолжает его иметь — и ему трудно представить, как еще ему нужно выкаблучиться, чтобы работа принесла что-то помимо грыжи и минимальных средств для нищенского выживания.       Тьфу ты нахуй.       Он вполне может понять, почему Силко этим занимается. Или так — или дерьмовый магазинчик. Или так — или в другие полулегальные и нелегальные делишки. Вандер всегда, на самом деле, это понимал.       Простая игра — или наебываешь ты, или наебывают тебя.       Все, развалилась великая утопия несложившегося, теперь устоявшийся порядок не вызывает вовсе никаких вопросов. Интересно, рассказывают ли детям в школе об утопии правового государства и демократии, как лечили ему трухлявую правду строительства коммунизма? Нет, наверное. Вышло бы совсем гадко-лицемерно.       Он тушит окурок о подошву ботинка и идет к подъезду, перехватив поудобнее пакет спичечных коробков. А, ну конечно, — ни домофона, ни шила, ни гвоздя — дверь открыта нараспашку. Тут только зайти в заплеванный подъезд и пройти три этажа пешком — вот до квартиры с истрепанной дверью, чтобы нажать на звонок. Вандер не особенно понимает, слышит ли он положенное дребезжание, и потому еще и стучит кулаком. Чтобы наверняка. Дверь отлично гасит звуки — довольно понятно, почему именно такая стоит. Но, скорее всего, стоит случайно. Едва ли даже у винтовара достаточно денег для того, чтобы по велению левой пятки брать и менять блядскую дверь в квартиру.       Дверь вскоре открывается — и хуй пойми, из-за звонка ли, или из-за того, что Вандер постучал.       — Ага, Вандер, — Ревек ему улыбается, и это даже стремно.       Вандер отвыкает от его наружности всякий раз. Она прям… Внатуре стремная. Видимо, у него химические ожоги — кажется, что плоть была чем-то оплавлена до состояния, когда она началатечь. Как блядский воск или что-то типа того. Бельмо катаракты на глазу смотрится стремнее, особенно учитывая то, что весь Ревек покрыт этими ожогами. Может, и с глазом из-за этого та же хуита.       — Здорова, — Вандер ему кивает и заходит в квартиру. Ну это тоже полное разъебанное дерьмо, и здесь… Да, это однокомнатный засранный флэт — закрытая дверь в комнату — видимо, жилую, толчок подкласса «смежный санузел» и то, что в нормальных квартирах называется кухней. Здесь это винтоварня. Черт, а этот приятель вообще чем-нибудь питается, или кухня уже стала навсегда радиоактивной? А от нее фонит настолько, что рукомойником в толчке пользоваться опасно, или же все-таки норм, сходить поссать — не преступление? Повсюду еще коробки, блядь, какие-то. Какие-то открытые, какие-то закрытые. Следы от башмаков в коридоре.       Типа, сам Вандер не то, чтобы чистюлей был, но это выглядит просто как пиздец. В самой винтоварне, он знает, чисто. Но квартира — степень ее захламленности и бедности одновременно — не может не поражать.       Интересно, он сам употребляет-то свое говно? Наверное, нет.       Силко же этого не делает. Или делает? Вандер не знает ответа, и он сам никогда не ловил Силко с поличным. Но такое может и быть. А может, Силко предпочитает просто алкоголь. Но, может, и очень хорошо скрывается. Почему-то.       — Готов ехать, или тебе чаю предложить? — несмотря на жару, на Ревеке рубашка с длинным рукавом. В принципе, нетрудно догадаться, почему.       — Не, не, — отмахивается Вандер, — давай поедем, че тянуть. А куда?       — В райцентр, во вторую, я покажу. Знаешь примерно?       Ревек не стесняется прямо при нем что-то продолжать сортировать в своих коробках — сейчас он говорит, сидя на коленях перед картонной коробкой. Там — пакетики с чем-то красным, а также пузырьки из-под лекарств. Вперемешку что-то типа йода и зеленки, а также пузырьки побольше с синими этикетками.       — Знаю, там уже покажешь, дружище, — Вандер усмехается, — только в толчок пусти сперва.       — Прошу, — Ревек очень нейтрально пожимает плечами.       Вандеру не особо хотелось ссать, но хотелось одним глазком заглянуть на кухню, поглядеть, как это все устроено. Он видел совсем дерьмовые варианты — доводилось разбираться с заигравшимися домашними варщиками. Так, по дружески. Но там мулька была, совершенно дряная вещь. Замешает из хуйни и марганцовки почти кто угодно, и в результате ввиду быстро спадающего эффекта люди скатывались до совсем уж нечеловечески-трупообразных состояний слишком уж быстро. Тьфу.       Но кухня выглядела вполне… Нормально. По крайней мере он видел только кусок лабораторной части. А так — за вычетом склянок с требуемым аптечным препаратом и всякой нужной хуйни, лежащей на обеденном столе, казалась даже чистой. Ничего себе.       Когда он возвращается из толчка (и тот тоже выглядит удивительно нормально! как будто бы гигиена Ревека распространялась только на стратегически важные вещи), Ревек уже успел засунуть нос в принесенный Вандером пакет.       — О, а спасибо. Оболдуй не совсем бесполезен, оказывается.       Ревек произносит это таким спокойным голосом, что Вандер не совсем уверен в том, иронизирует ли он, или же говорит совершенно серьезно. Видимо, ровно об этом Силко и предупреждал. Как прикольно.       — Да не за что. А коробки потом куда деваешь?       — Ха, — Ревек снова не усмехается, просто говорит ровным тоном, — да что-то использую, что-то выбрасываю. И не пизди, что тебе надо, у вас у всех зажигалки моднейшие.       — А анекдот знаешь? Рассказать?       Ревек не успевает ответить, поэтому он, пользуясь моментом, решает все-таки поделиться с ним сакральным знанием:       — Короче, приходит письмо на балабановскую спичечную фабрику…       — Да-да, все правильно, не охуели ли там они, — Ревек смотрит на него, как на идиота. Из-за его катаракты выглядит даже пугающе, — малыш, я вот вообще и совсем и радикально не в настроении для такой хуйни. Это моя работа. Давай поедем. Потом заедешь ко мне когда, я тебе дам еще немного товара для Силко. Но с ним уже аккуратней.       Вандер тратит пару минут на то, чтобы решить, готов ли он этим заниматься. Но явно не хочет спорить с Ревеком.       Когда они выходят из квартиры, он замечает, что дядька стал совсем дурно ходить. Просто почему-то. Он колоссально хромает и вообще идет медленно, слишком уж для своих небольших, честно признаться, лет горбится под ерундовым весом.       — Ты поэтому хочешь, чтобы я отвез?       Ревек снова смотрит на него так, что Вандеру хочется сгорбиться и вообще как-то сжаться под его взглядом. В идеале — убежать куда-нибудь. И то же время ему Ревека жаль.       — Нет конечно. Просто я лучше знаю, как ее лечить, — он отвечает коротко и сухо, и Вандеру приходится додумывать его слова.       Если так — то каким образом? Там же врачи? Он планирует думать об этом все время — в том числе и сидя в машине с книжкой в ожидании. Ревека нет слишком долго для обычных посещений, особенно учитывая тот аспект, что дочка его, ну… В коме… И вряд ли там что-то кардинально поменялось. Его нет где-то часа полтора — и Вандер успевает пять раз покурить и выпить отвратительно отвратительный горячий кофе, лучшее название которому — бурда, прежде чем он убеждается в собственной неспособности читать из-за жары. В его тогдашней колымаге нет кондея — и остаются только те развлечения, что попадают под определение «скучать, изводиться и жариться».       ***       Снова то лето, когда август выдался холодным, но вот что-то к последним выходным все-таки распогодилось.       Вандер тогда вообще не особенно придавал значение всякой незначимой (по его, конечно, мнению!) хуйне. И в целом как будто бы относился ко всему с гораздо большей долей скептециз… Не, нахуй. Похуизма. «Скептицизм», что за слово вообще? Это слово Силко, чужое и наносное. Вандер тогда таких не знал, а теперь знает, но пользоваться не хочет.       Спустя два года его куда больше волнует возможность провести время, шанс на то, что эти выходные пройдут просто по кайфу. Чем больше дел в баре, тем меньше кайфа. Раньше у него была тяжелая работа — и ее было нужно еще найти! Нужно было сделаться достаточно наглым, где-то пролезть вперед и далее по тексту. Разок Силко даже нашел, где делают поддельные справки. Такие, чтобы было написано о совсем-совсем богатырском здоровье — ну, пришлось ехать совсем в ебеня и заниматься совсем неприятной работой. Вандер не особенно понимал, чем именно занимается и зачем намывает эти канистры, но на руках у локтя — там, где заканчивались перчатки (и еще кое-где на пальцах, если уж на них попадало), — расплылись уродливые шрамы.       «Химические ожоги», — сказали в тамошнем медпункте.       «Они самые», — подтвердил Ревек.       «Ты совсем ебанулся, жить надоело?» — сказал Силко. Последнее было приятно. Ощущалось по-тупому героическим. Вандер ему многого про работку, конечно, не сказал. Но почувствовал себя почему-то важнее из-за того, что ввязался во что-то опаснее. Впрочем, за два года он пока не почувствовал больше никаких последствий. Новообретенное пузо волосатое явно никак с токсичными производственными отходами связано не было, и демонстрировало скорее то, что вандеровская туша и не к такому дерьму готово.       Но все равно то еще говно. В реку они еще все это сливали, — и тогдашнего, не полуголодного, но явно жрущего исключительно дерьмо с майонезом Вандера это не слишком волновало.       Прошло два года — он, конечно, все еще ест дерьмо с майонезом. Одни и те же повторяющиеся рационы, потому что покупаешь сразу много. Привыкаешь к такому.       На самом деле, не слишком много поменялось, — они снова едут на дачу, они даже положили все что нужно с собой, они даже достали чего-то, что можно категоризировать как «шашлык». Коли курица — пусть так. И колбаски, колбаски, конечно же. Без них вообще ничего хорошего никогда не получалось, все любят колбаски. Можно еще перец зажарить и черных хлеб — по такому поводу они достали откуда-то банку маринованного чеснока.       Чеснок, вообще-то, изначально вообще не предполагался: искали они шампуры нормальные. Вандер на самом деле не то, чтобы вообще часто какими-то шашлыками занимался, это все-таки по части Севики было всегда, а тут им придется принимать. Кошмар, как бы не опозориться? Ну вот, надо было найти шампуры — и что-то подсказывало, что среди прочего они привезли мамкины шампуры в эту квартиру, да так и оставили вместе со всем не особо нужным где-то в глубине антресолей.       По-хорошему поиском шампуров следовало заниматься самому Вандеру — но нихуя не срослось, он вообще черт знает чем занимался. Чем, кстати? Он не особенно помнил, кажется, примерно ничем. Ну, что-то по телевизору бормотало, а он сам скорее из спортивного интереса ковырялся с вытяжкой. Она совсем безнадежная была, да-а, но надо было чем-то занять руки — и лучше чем-то, что не судоку. Интеллектуального ресурса на что посерьезней совсем не хватало в те дни почему-то.       В общем, Силко полез на антресоль. Даже вытащил из туалета стремянку, чтобы вообще дотягиваться — и, видимо, оставил пару царапин на паркете. Вандер в рот ебал его лачить, так что от лака одно только слово осталось, так что было довольно похуй. Залез, короче, и как открыл рот по поводу находок, так и не затыкался.       — Слушай а вот эти бокалы у нас вообще были или они там как-то самозародились?       Кажется, последнее было ближе всего к правде, но ответил Вандер что-то нечленораздельное.       — Так что думаешь?       Пришлось уже отложить отвертку — все равно бесполезно, — и тащиться к Силко: смотреть снизу-вверх на тощую жопу и работать человеком, выдающим вердикты по поводу потенциальной полезности и бесполезности вещей.       На самом деле Вандеру казалось, что для Силко это какая-то игра, ну, просто от скуки. Обычно ему было настолько похуй на вещи, что, вероятно, детальный анализ антресолей был скорее продуктом внезапного выходного дня. Да, такого дня, когда совсем-совсем ничего делать не хочется, — но и скучно до ужаса.       Могли бы, хуй знает, как раз до райцентра доехать. В киношку сходить или че.       — Ниче, — Вандер отвечает ему каким-то незаинтересованным тоном, а сам все думает только про киношку всякую. Они вообще много времени вместе тусуются, и, кажется, Вандер только Бензо чаще видел. И то, типа по работе. Когда один смену заканчивал, а второй начинал. Ну или так, по мелочи, но призрак работы всегда в этих отношениях присутствовал.       А с Силко они все еще куда-то гоняют, что само по себе удивительно. Только и мыслей в башке у Вандера было, что про киношку. Если пойти на что достаточно заумное, то на задних рядах совсем пусто было бы. Можно и смотреть, и какой неприличной хуйней заниматься, особенно если с собой ноль-семьсятпять захватить. Можно вот прям вина. Можно коньяку — тогда поменьше. И если фильм совсем загадочный, то даже как будто бы и все к месту. Сотрудникам кина под полночь будет совсем уж категорически насрано.       — Приятно ты начал разговаривать, конечно.       Про киношку думать интересно и это как будто бы отвлекает — а думать про сегодняшние здесь-и-сейчас-шампуры уже не очень.       У него в голове, может быть, и были такие вот исключительно приятные мысли, но желчного тона оказалось вполне достаточно для того, чтобы мысли сбить. Ну что это такое, а? Чуть ему секунду не отвечаешь…       — Так че ты хотел? Бокалы посмотреть?       Вандер глядит на Силко на стремянке снизу-вверх. Тот корчить злую рожу (и это весьма сильная его сторона, он вполне может выиграть какой-нибудь приз за зание человека с самой недовольной мордой!), стоит с какой-то потрепанной по краям упаковкой. Бокалы, да, бокалы.       — Да, — он отвечает холодно, но коробку передает.       — Так с работы принес, — фыркает Вандер, когда приоткрывает крышку. Это просто какие-то пивные бокалы, с избытком достались в какой-то момент им благодаря Бензо, ну он и забрал домой одну упаковку. Думал, использовать будут, да вот только даже и не распаковали, — тебя не заинтересовали, вот ты и не помнишь. Тебя с чего вообще туда потянуло?              — Ты меня… Совсем не слушал?       — Да я помню, что шампуры, — Вандер чувствует себя немного виноватым, — но раньше тебя такое и не волновало. Ты, знаешь… Ну… Как будто бы можешь жить и в коробке.       Вандер отводит взгляд, чтобы не видеть, как Силко в ответ лицо кривить будет — а он будет. Он вообще никогда особенно с темы съезжать не умел, равно как и извиняться по-нормальному. Тут никто особенно не умел, да-а.       — Так может это и не для меня. Подумал, тебе будет приятно. Хуй с тобой, знаешь, коробку сам обратно ставь. Бокалы прикольные, нечего их на дачу еще тащить.       Силко задвигает некоторую коробку в глубину антресоли так, что что-то там лязгает. Может, мамины салатницы. Не то, чтобы Вандер ими дорожил, но прямо сейчас ему приходится неплохо себя сдерживать для того, чтобы не перевести эээ… Привычное событие? Да, теперь это привычное событие. И его важно не перевести в раздел катастрофического скандала на все погожие выходные. Силко спускается со стремянки и идет занимать освободившееся место на кухне — рядом с пепельницей.       Вандер провожает его глазами — думает, мол, щелкнет ли чайником. Щелкнул. Будет ли пить кофе? Может, и будет — не настолько жарко, чтобы не стал. Он вообще всегда чайником щелкал, если мимо проходил. Силко закуривает — на столе рядом лежит три пачки разной степени початости. Вандеру кажется, что следует по-хорошему дверь закрыть и позволить Силко злиться — злиться на полную, блядь, хуйню. На абсолютно минорное происшествие. Только за одним происшествием следовало второе, третье, пятое, — и Вандер успел уже выучить, что Силко делает, чтобы успокоиться.       А сам он… Да хуй знает, что он, вздохнет, сигарету стрельнет, блядь, будет вытяжку ковырять. До магазина сходит. Вечером нормально все будет. Всегда было. Наутро на дачу рванут, как будто бы ничего и не было — а через пару дней опять поругаются.       Значило ли это что-то? Как будто бы ничего, как будто бы Вандер уже привык и… Ну… Если по-честному, то никогда особенно не переживал по этому поводу. Как будто бы так и нормально. Как будто бы все ругаются, вот только чем больше они ругались, тем больше его воображаемый образ Силко расходился с ним реальным — все более сварливым, все менее готовым терпеть компромиссы человеком, с которым Вандер сосуществовал не первый год на болезненно ограниченных квадратах.       ***       И да — наутро просто на дачу поехали.       И вечером нормально было, Силко куда-то по работе дернул — нарядился опять хуй пойми во что, вернулся к двум ночи, дергался и матерился.       — Ты до райцентра ездил? — Вандер встречает его с надкусанным бутербродом в руке. Хорошо, что на кухне еще один, можно даже предложить. Ну, если Силко согласился.       Он спросил скорее из вежливости. Ну, понять, что происходит. В нем было бы куда больше сочувствия и всего такого, если бы это произошло бы в первый, второй, пятый раз. Если бы ээ… Если бы и он сам не начал воспринимать «опасную работу Силко» как что-то типа рутины.       — Сука, нет, до ближайших, — Силко очень быстро запирает дверь и встает так, чтобы спиной прижаться к стене.       — Живой?       — Пойдет.       Его, конечно, немного потряхивает, и это даже не спектакль — просто задергался, как может рассудить Вандер. Не в первый раз, правда. Сунулся не туда — Вандер это уже, в целом, запомнил. Его дело весьма территориально, и ввиду специфики региона здесь Силко менты еще прикроют от гопоты, то стоит немного отъехать, — и уже без вариантов. Это слишком территориальный бизнес, все поделено между собой, и все делается со временем только хуже и страшнее.       — Что ты там забыл в очередной раз? Снова общежитие?       Силко кивает, и Вандер решает не вздыхать. Тут нечего уже вздыхать.       — Разувайся уже. Отмоем, накормим, будешь как новый.       Вандер стремится произнести это максимально нейтрально, но у них уже был, хм… Разговор на эту тему был. Естественно, студенты не были такими фанатами чудес домашнего винтоварения — скорее наоборот. А Силко не был идиотом, конечно, и как только появилась какая-то возможность примазаться к импорту, то ровно это и сделал. Расширил рынок и штат — так, что периодически Вандер замечал в баре рядом с Силко совсем отъявленных оболдуев. Скорее не столько рядом с Силко, сколько с Севикой. Его самого все еще было довольно странно даже представлять рядом с архетипическим представителем дворовой преступности. Удивительно.       Он умеет вертеться — и Вандер просто не думает о том, чего это может стоить. Просто не лезет, куда не просили, но теперь и держится на значительной дистанции. Он отмывает деньги — но больше никуда и не лезет. Такова задача. Сейчас еще, конечно, будет отмывать самого Силко. Потому Вандер наскоро доедает бутерброд и тянется к верхней полке шкафа.       Будь они где-то еще — можно было бы и о красивом винном шкафе подумать, но тут только верхняя полка кухонного гарнитура с початыми бутылками.       — Коньяку? — он бросает через плечо, не особенно даже рассчитывая на какой-то ответ. Просто знает, что ответ будет положительным.       Собственно, ответа и не разобрать — Вандер наливает рюмку, но пока ставит просто на стол на кухне. Выходит в коридор, и Силко так и прислоняется к стене спиной — только теперь едва ли не сидит на корточках. Все еще в куртке и в ботинках. Один — левый — расшнурован.       — Эй, ты вообще в порядке?       Вандер подходит к нему, чувствуя себя… Ну, не на своем месте. Это уже неправильно, Силко сам виноват, и Вандер был бы рад, если бы ему все еще не было бы никакого дела. Или до Силко, или до работы Силко — тут одно из двух. А тут дело есть и до того, и до другого — получается противоречие. А Вандер хуево умеет их решать.       — Да. Я сказал.       Звучит неубедительно.       — Прям в порядке так в порядке, да? — Вандер садится на корточки перед ним, пытается заглянуть в глаза, — вот настолько, чтобы жопой на коврике для обуви сидеть, ага?       Силко поднимает глаза — и у него обиженный вид теперь, такой надломленно-обиженный, так дети еще иногда смотрят, когда на все-все в этом мире решили концептуально обидеться.       — Тебя обнять?       — А коньяк?       Силко спрашивает у него это таким несчастным тоном, что Вандер невольно усмехается и едва ли не автоматически встает на колени перед ковриком, наклоняется вперед — обнять, да, немедленно обнять.       — Будет тебе коньяк, разуйся хотя бы.       Вандер мгновенно как будто бы не забывает, нет, но отодвигает все «но» и все «да ну нахуй с таким вообще возиться» на второй, третий, пятый план. Ему делается настолько насрать, все ощущения сосредоточены на том, что у Силко куртка немного холодная, кожаная. Пряжка на ремне куртке (выебистая, блин, куртка!) особенно холодная — а Вандер по дому без футболки, конечно, ходит.       И если с Силко куртку эту снять, если прижать его поближе, покрепче, то можно будет и сердцебиение чувствовать. Учащенное. Вандер не уверен в том, придумывает он или все-таки нет, но ему кажется, будто он и сейчас сердцебиение Силко почувствовать может. Пахнет от него еще совсем-совсем как обычно — парфюм почти выветрился, он совсем немного вспотел, но пахнет в основном сигаретами. Очень тонко еще — запах кожи.       Будто и не ругались, да что за хуйня.       Силко обнимает его тоже — и это даже немного щекотно. У него все равно малость холодные руки. Звук еще издает какой-то такой… Ну такой, ну звук, ну звук, если обнимать человека особенно правильно. Вандеру кажется, что он сейчас вовсе извинится абсолютно за все, вот только он толком и не умеет.       — Давай, надо вставать, не рядом с ботинками ночевать собираешься.       Он крепко берет Силко за плечи и поднимает на ноги — и это он конечно позволяет сделать. В таком наряде — вот с этой вот курткой, с огромными ботинками на толстой подошве и ремнем еще этим рокерским, — Силко определенно выглядит несколько пугающе. Особенно ночью. И с мотоциклом. Вандер не всегда может взять в толк, где пролегает граница между пугающим мутным типом и… Ну…. Вандер решает не продолжать думать об этом, учитывая то, насколько быстро объятия и нежные чувства заканчиваются для него эротическими контекстами. Сейчас, бля, вообще не время.       — Сам расшнуруешь, или?       — Справлюсь.       Силко выдыхает и кивает, теперь приседает по-нормальному, не жопой на коврик. Значительная часть его пугающей… Ну не внушительности, нет, серьезности — вот большая ее часть как будто бы и заключается в куртке с ботинками. Немного в ремне. Самую малость иногда в других предметах одежды. Без них ровно то же самое, что было несколько лет назад. Только чуть более уставшее, наверное.       — Все, иди, — Вандер с улыбкой кивает куда-то в направлении конца коридора, — пепельница там тебе стоит, кажется. И рюмка будет.       Он выуживает помятую пачку из кармана снятой Силко куртки, дает ему в руки. У того взгляд сделался совершенно пустой — успокоился, но не пришел в себя будто бы. Что-то в этом роде. Кивает так еще — и это такое молчаливое согласие, — но с места едва ли двигается.       — Я так заебался.       Слова звучат… Разочарованно? Пусто и разочарованно, обычно Силко так не разговаривает. Он отнекивается, ругается, выдает что-то совершенно нейтральное. Язвит, пожалуй, — язвит он много.       Вандеру на секунду кажется, что его наебывают — настолько неправильно оно в контексте всего того, что он выучил о Силко. Тот умеет вести себя как самое заебавшееся и несчастное существо в мире, но говорить?.. Ух ты черт, а здесь вообще кто-то умеет говорить? Это особое умение, которое выдают, если ты умудрился дожить до какого-то определенного возраста, типа, не вступить в клуб двадцать семь или дотянуть до возраста Христа?       Че тут делать-то надо нахуй?       — Я… Знаю?       Вандер не уверен, как тут правильно говорить, он в результате просто открывает рот и просто что-то произносит. Вот что получится, да-а, не более того. Чувствует себя дерьмово — и без того оказавшись между чего-то и чего-то, теперь еще и делает Силко заложником собственных… Ну… Мыслей, наверное все-таки мыслей. Ничем не подтвержденных мыслей, то и дело появляющихся в его голове.       Чем дальше в лес, тем больше ему кажется, что Силко лжет даже ему. Что он патологический лжец, что он никогда не честен, здесь не договорил, здесь улыбнулся, и… Вандер видел, как Силко пиздит другим. Он уже постепенно приходил к мысли о том, что сам он от этих «других» мало чем отличается, скорее наоборот, будто бы является едва ли не лакмусовой бумажкой лжи Силко. Тьфу ты. Вандер был бы рад быть неправым в этом. Он очень этого бы хотел, вот только последнее время едва ли мог отгонять от себя навязчивые мысли.       Вот сейчас то же нахуй самое. Вот ровно как всегда. Фу.       — Знаешь? — Силко поднимает на него глаза, и Вандеру делается совсем-совсем отвратительно. Омерзительно даже.       — Мне хотелось бы верить, что да. Или не знаю. Ну… Бля, в общем.       — Да?       Вопрос звучит также надломленно, как и последние реплики Силко. Даже если Вандер прав, даже если это все — ловкая манипуляция… Он был бы рад поддаться. Он верит, даже если и сомневается. Он хотел бы не сомневаться.       — В общем да. Я с тобой. Пойдем, правда, пойдем посадим тебя в ванную. Коньяку выпьешь. Да, — Вандер кладет обе руки ему на плечи, и с каждой секундой делается ему все более и более неловко. Еще чуть, и он сам окажется в том же положении, и ему самому захочется усесться жопой на коврик и громко взвыть, — и если хочешь, я посижу с тобой рядом.       — Хорошо, — Силко даже не кивает ему, не улыбается, просто произносит это. Скорее позволяет держать руки на плечах.       — Хорошо тогда, что хорошо. Я посижу.       Мысленно Вандер тяжело вздыхает, а в реальности еще раз крепко обнимает, сжимает в руках, утыкается носом куда-то в основание шеи. Да, это то место, на которое Силко обычно брызгает свой парфюм. Вандер не знает, какой именно, но здесь этого запаха осталось больше — и если он сейчас высунет язык, проведет по шее, то почувствует привкус спирта. Блядь, ну опять не к месту.       Что же он за животное. Что ссора, что эмоциональный момент, что поддержка — все ему похую. Возможно, он заслужил. Вообще все. Вне зависимости от того, что вообще происходит.       Возможно, друг друга стоят.       — Пойдем, а. Торчим тут… Как идиоты.       — Полные.       Силко успевает тоже уткнуться носом куда-то ему в грудь, прежде чем Вандер от него отцепляется. Это хорошо. Значит, пациент скорее жив, чем мертв. Могло быть и хуже.       Он не делает ничего эксплицированно эротизированного дальше — просто доводит Силко до ванной. Делает так, как он сам того бы захотел — и почему-то даже думает об этом едва ли не в тех же категориях, в каких Силко говорит про свои тексты, едва ли не чужими — его словами. Тот позволяет стащить с себя футболку. Футболке пора в стирку, а еще на рукаве красуется дырка по шву. Такую только под куртку или под свитер еще носить. Интересно, пиздец ей в стирке или пока что нет?       Силко сам раздевается дальше. Бросает джинсы прямо на не самый чистый кафель, затем наклоняется и достает из кармана пачку сигарет.       — Зажигалка?       Вандер оглядывается — да-а, куда-то проебалась.       — Минуту.       Делает пару шагов на кухну, возвращается — не забывает прихватить рюмку. Времени уже совсем дохуя — скоро рассвет. А они тут… Впрочем, черт бы с ним.       Когда возвращается, Силко сидит голый на бортике ванной, смотрит на него какими-то несчастными глазами. Улыбается почему-то при этом — то ли зажигалке с рюмкой, то ли ему самому.       Удивительный.       — Милости прошу, — Вандер усмехается, глядя на то, как Силко немедленно протягивает обе руки. В зубах сигарета, а руки свободны.       Он подает ему рюмку, но зажигалкой щелкает сам, заставляя Силко чуть наклонить голову. Волосы ему на лицо еще падают сразу. Когда-то успел резинку стащить. Их совсем много стало в последнее время, при взгляде в профиль челка совсем лицо закрывает, один кончик носа торчит.       — Давай, лезь уже. Посижу рядом. Ща только, момент.       Силко кивает. Кивает и улыбается. Ну, Вандер знает, что это называется улыбкой, так-то он просто уголком рта дергает, не более того.       — Спасибо.       Когда Вандер возвращается с бутылкой — не так-то много там осталось, впрочем, вдвоем уговорят, и даже встанут нормальными, — Силко уже в пустой ванне с сигаретой. Вода только начала набираться.       — Мы же ни за что?       Вопрос звучит почти наивно, и Вандер не ищет в нем никакого подтекста. Обычно у них нет никаких тостов. Они просто пьют. Слишком часто. Не слишком много, но слишком часто.       Вандер пожимает плечами:       — Да, думаю, что просто.       Он поднимает руку и чокается с Силко. Пока несет рюмку до губ, то ловит себя на мысли, что все еще умудряется им любоваться. Даже не умудряется, нет. Это просто автонастройка, просто константа. Так просто происходит каждый раз, когда он смотрит на Силко дольше пары секунд, наверное, и при этом не увлечен чем-то слишком сильно. Ну, то есть, почти все время, когда они рядом. Или, иными словами, в целом почти что все время.       Они разговаривают так, как будто бы все нормально. Как будто бы не существует работы Силко. В ванной влажно и душно, очень накурено, они вдвоем приканчивают неплохо початую пачку за каких-то двадцать минут — просто курят одну за одной.       — Не волнуйся, есть еще.       Вандер усмехается и наливает им еще. Они снова чокаются — просто так, снова просто так. За это время он рассказывает всякую чепуху про работу, про вытяжку, про все остальное. Хуй его знает. Просто что-то болтает себе.       Даже про кино рассказывает.       — А сходим?       Силко смотрит на него так, будто бы и вправду этого хочет. Вандеру от этого… Приятно. Вовсе не горько, нет, совсем не горько. Обидно, скорее, что сам себе придумал какого-то большого и плохого. Он начинает приходить к мысли о том, что работу нужно оставлять все-таки на работе. Сегодня они живут так — думает Вандер, — и по-другому жили бы только исключительно плохо. Ему просто нужно смириться. Или не стоит?       Так или иначе, они болтают, потом целуются, потом идут в кровать. Силко теплый после горячей воды, и он сразу же начинает отключаться, стоит дойти до кровати. Обычно это Вандер засыпает первым, да-а. Ну вот.       Он включает телевизор на минимальных настройках громкости — просто ту же кассету, что и шла. Н-да, он совсем не помнит сюжета этого сериала. Может, придется вернуться на пару серий назад. Под звуки заставки Силко еще как-то ворочается, говорит что-то невнятное, мол, и вправду смотрит, но благополучно выключается окончательно. Лежа прямо посередине кровати. Вандер не рискует будить — просто устраивается на самом краю, одним ухом слушая, что там за разборки в сериале. Хуй с ним, пересмотрит.       Наутро они и вправду берут что попало из дому и выдвигаются. Утро настало поздновато — Вандер просыпается уже за полдень. Без больной башки, конечно, но с каким-то тоскливым чувством внутри. Находит Силко с мокрой головой на законном кухонном месте — он то еще, конечно, земноводное. При любом удобном случае уползет мыться. Обнимает, и Силко обнимает его в ответ, спрашивая о каких-то базовых мелочах по поводу дачной поездки.       Вандеру хочется спросить, мол, тебе правда не насрано? Правда-правда? Он этого не делает, просто съезжает с темы, рассказывает какую-то байку с работы, рассуждает о том, какое пиво хочет заказать.       Почему-то Силко подвязывается поехать с ним к поставщику. Вандер не совсем понимает, почему он это делает. Может, тоже хочет пиво дегустировать. Хуй его разберет. Или на работу свою не хочет. Хотя там такая работа, что если раз не выйдешь — рискуешь встретить торчка в подворотне.       Да-а, ни отпуска, ни отдыха.       Вандер снова задумывается об этом, задумывается о том, как они будут так жить все время.       Но в итоге они собираются и едут — почти нормально. Под музычку едут, не просто так. Но уже на месте Вандер подмечает все больше странностей. Как будто бы все его друзья уже не такие уж его, — и особенно заметно это на примере Севики. Она все больше говорит с Силко, нежели с ним, говорит с Силко об их делах. И в таких условиях Вандеру совсем сложно поверить в то, что какое-то разделение работы и жизни возможно.       Что барыгу ждет что-то кроме могилы или тюрьмы.       Он доходит до горькой мысли о том, что, возможно, Силко уже и сам понимает, что едва ли ему светит университет. Вандер чувствует себя еще старше, когда приезжает Фелиция — вместе с Вай, конечно. Фелиция даже отказывается от пива, да-а. Вандер смотрит на них одним глазом и отчаянно пытается убедить себя в том, что еще не поздно… Что? Начинать сначала? В очередной раз?       Можно сколько угодно, конечно, в этом себя убеждать, но… Он и вправду чувствовал себя старым.       Немного помогает, когда Фелиция отвлекает его разговором. У нее все также плохо — и она тоже работает с Силко, ох. Ладно, все работают с ним, это просто нужно признать. То есть, они все в каком-то общем деле, которое рано или поздно будет нужно бросить. Когда будет какая-то возможность.       Придется уехать, придется сразу придумать, где может быть работа. Может, тоже в баре. Вандер не уверен, что выдержит еще работать вахтой — коли так, то до гробовой доски тоже не слишком долго останется. Шило какое-то на мыло.       Он переворачивает поджаривающиеся на мангале сосиски и смотрит на то, как как Силко садится рядом с Фелицией, чтобы забрать хоть на десяток минут Вай. Удивительно.       Честно говоря, Вандер уже был совсем не уверен в том, где он был прав, а где — не очень. Хуйня какая-то, и вправду.