Настоящие дни

Я ни на что не жалуюсь и мне все нравится, несмотря на то, что я здесь никогда не был и не знаю ничего об этих местах.

      Вандер любил этот ебаный пригород. Он называл его «ебаным» исключительно нежно, почти смакуя прилагательное — так и должно быть, все правильно. Очарованность знакомым, совершенно родным пространством, грязным захолустьем, полным мерзости! — но совершенно родным. Он чувствовал себя слипшимся с ним, он помнил каждую вывеску и каждую трещину на криво уложенной плитке главной площади. Смрад от заводов давно стал его частью Что за очаровательная гадость! Один раз он был слишком пьян — едва держался на ногах, то и дело заваливаясь на товарищей. Ох, хорошо было, — а наутро он слишком сильно оперся на бачок унитаза, пока пытался осознать: будет ли блевать, или все же нет. И произошла маленькая катастрофа, — разбираться с последствиями пришлось, конечно же, самому Вандеру. А Силко все стоял в дверях и ржал над ним. Ну, еще держал фонарик. С пару дней до этого перегорела лампочка — и обоим было слишком похуй на неудобства, чтобы реально этим озаботиться. Никто же не видит? Ну и хуй бы с ним. Так или иначе, в тот день, — ну, когда они так напились, — ему казалось, что в доказательство любви к собственной малой родине он готов языком плитку на площади вылизывать. От большой любви исключительно.       На самом деле, они хорошо живут: у них есть квартира, и в этой квартире даже все почти что в порядке. Силко обещал каждый раз совершить что-то насильственное в его, Вандера, сторону, если тот не соизволит оттереть ванную. Вандер пытался — но, кажется, это совершенно дохлый номер. Силко проходил мимо с какими-то бутылями с реактивами без наименований, таким набором «сделай сам» — и не то, чтобы Вандеру было до того много дела. Лишь бы эмаль хотя бы минимально на месте осталась. Остальное ему до пизды.       У них хорошая кухня — только на ней едва ли вдвоем протолкнешься. Ему нравится как Силко садится на рабочую поверхность рядом со старой газовой плитой, когда они отчего-то говорят именно там. Отчего? Обычно просто оттого что Вандер решает поесть именно сейчас — Силко тащится за ним едва ли не на автомате. Вандер ест — а тот забирается на столешницу, вертит в руках поджиг для газовой плиты, то и дело нажимая на кнопку, щелкая. Вандер без проблем может зажечь и спичками, а Силко что-то вот купил ее. Раньше нормально и без поджига жили, че только выебываться начал? Все спичками, спичками — нормально справлялись, и Силко не жаловался. Может, стресс так снимает — щелкает ей по десять минут к ряду. Наверное, она скоро перестанет работать.       Вот сидит он так — а иногда сидит так и там не очень-то и одетым. Трахаться на кухне неудобно, но слишком много потенциально постельных сценариев на обороте сканвордов «Тещин язык» так начинались (даже с картинками эротического характера!), — и воображение всякий раз играет с Вандером злую шутку. Вот Силко закидывает ногу на ногу и смотрит на то, как-то появляется, то пропадает огонек зажигалки, а в его собственной голове что-то щелкает. Даже если они только что из спальни, и сам Вандер слишком претендует на бутерброд, чтобы терпеть. Вообще-то он по жизни слишком претендует на бутерброды для терпения. Раньше, конечно, что-то пытался из себя выжимать, да. Ну, типа, менять постельное белье чаще раза в два месяца. Когда они работали в шахтах, да-а. Почему-то ему казалось тогда, что Силко сам какой-то хрустальный. Не просто хуево работает, а именно что… хрустальный. Оказалось, дело было совсем не в том, — но не суть дела, Вандер в те времена действительно уделял внимание тому, чтобы на постельном белье не было крошек. Или тому, чтобы не показаться Силко совсем законченным идиотом, слишком привязанным ко всему материальному, живому, обычному. Собой, человеком, очень живым и желающим жить.       Возможно, потому-то они и сошлись. Теперь Вандеру приходится иногда думать о том, как это вообще произошло. Вещи почему-то стали идти не так, и ему не всегда удается понять, почему именно. Точнее, ему сложно об этом думать. В целом — не так-то просто думать, когда вы вдвоем заварили общее дельце, теперь желающее сожрать остатки твоего свободного времени. Вандер привык, что все его время принадлежит Силко. Равно как и он сам. Равно как и… Ну. Теперь и рабочее время. Вообще все время. Силко предложил темку — Вандер согласился. Все просто. Потому что Силко казался ему правым. Он все еще прав — и это позволяет смотреть на него щенячьими глазами. Иногда кажется, что его плечи сейчас сломаются едва ли не сами по себе — просто от своей тяжести. Какие-то неестественно, по-тупому тонкие черные-черные брови. Он позволяет трогать себя грязными и неловкими руками, рассказывать тот же самый анекдот про поручика Ржевского. Он не морщится, если Вандер предлагает ему крайне так себе коктейли на крайне так себе алкоголе, а также всегда выбрасывает окурки из пепельницы, когда их там оказывается совсем уж много.       Наверное, они семья. Вандер не уверен, являются ли все пришедшие в последние пару лет проблему прямо-таки обязательной частью семьи. Он никогда не видел счастливых семей, и это дает ему надежду на то, что, ну… Все нормально? Просто как у всех? Почти что правильно?       Но иногда, конечно, приходится подумать. И это не слишком приятно.       ***

Несколько раньше — может, в прошлом году, может, месяц назад, а может — и с пять лет назад.

      Ебаные двадцать часов в этом ссаном баре. Вандер каждый раз надирается под конец смены. Силко запретил ему брать ниву сегодня утром, как только увидел то, с каким лицом Вандер сражался с жарящимися яйцами. Яйца определенно побеждали. Он налил в раскаленную сковородку слишком много масла, сама сковородка была новая… В общем, горячее масло уже стрельнуло Вандеру куда-то между носом и глазом. Маленький локальный пожар близок. Вандер умеет его устраивать. Ебучие, блядь, яйца, чтоб их.       Обязательно с мягким желтком. Вандеру похуй, он научился делать именно такие. Можно сказать, что специально? Можно сказать, что специально довел навык, ну… Не до совершенства, просто отточил умение настолько, чтобы можно было (ну, если очень присмотреться) ловить кривую улыбку на губах Силко. Когда тот в хорошем настроении. Когда в плохом, то, конечно, ничего не выловишь, что тут делать. Это нормально. Вандер привык к плохим дням, и их было больше, чем дней хороших.       Если бы его спросили тогда, в шахтерские времена, ест ли Силко, он бы растерялся. Силко казался настолько человеком идеи и слова, что, казалось, дошел до абсолютной бестелесности. Ух. Оказалось, что он ест. Странно и не всегда регулярно, — но питаться ему необходимо. Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, — и это, тем не менее, оказалось гнусной ложью. Силко ни на секунду не заканчивал пиздеть. И никогда не давал никаких комментариев. Иногда Вандеру казалось, что он просто время от времени подкладывает ему еду, и тот ест в том случае, если достаточно увлекается говорением.       Задача Вандера в это время очень проста — поддакивать. Это ему всегда удавалось.       Спорить, однако, он тоже любил. Но не в такие моменты. В такие моменты следовало просто быть благодарным тому, что Силко в грядущий день не упадет в обморок когда-то за работой. Господи, блядь, спасибо.       В общем, похуй. Силко запретил ему братьпикап. С очень категоричными выражениями, конечно, едва ли не встал поперек коридора. Казалось, что еще секунду — и в целях демонстрации он нахуй проглотит ключи. Вот ровно так. Пришлось вдохнуть и согласиться. Вандер и сам знал, что под конец смены нажрется. Можно было и не сопротивляться, хоть Силко прекрасно знал и о том, что Вандеру впору вручать награду за самое аккуратное вождение в нетрезвом виде. Он заслужил.       Ебучие постоянники не стремились заканчиваться. Вечер вторника? Какая в жопу разница. Пусть они и закрывались в полночь, к половине двенадцатого у Вандера была едва ли не полная посадка из чистой воды уебков. Он улыбался — краешком губ, конечно. Каждый раз, когда так делал, казалось, будто копирует Силко. Вообще казалось, что в его голове не осталось ничего, кроме одной и той же романтической жвачки. Будто ничего нет, а он сам — герой ромкома. Только ромком идет по кругу, и, ужас, идет не первый год — и Вандеру все еще не надоело, не приелось, мозг все еще создает какие-то сюжеты. Какие-то повторяют реальные события, а какие-то представляются совершенно новыми.       Еще один Гиннес, ага.       Два шота виски? Конечно. Четыре? Да вы даете, братья! Не, бутылку не отдам.       Поздно, по телеку крутится что-то невразумительное. Вандер тянется за пультом и переключает на случайный музыкальный канал. Guns’n’Roses. Да, такое пойдет. Добро пожаловать в каменные джунгли! Здесь — еще не совсем, скорее какая-то каменная опушка. Здоровенный парк, ебучий пустырь, лес в паре километров, но вместе с тем и заводы. Тизер. Если проедете двадцать километров до следующего городка-пригорода — вот там будут совсем заводы-заводы. А тут еще жить можно. И, конечно, ходить тереть ботинок статуе Ленина. Это народная забава, которую нужно повторять ежемесячно. Ну или всякий раз, когда делаешь что-то особо ответственное. Или когда просто достаточно напиваешься.       Вандер то и дело бросает кривые взгляды на батины наручные часы. Силко обещал быть незадолго до того как ему придется закрывать смену. Попиздят, может, выпьют. По такому поводу уже с пару часов назад Вандер начал разогреваться — с пивка, конечно. Ему еще нужно работать.       Они были чертовски правы, когда добавили по рублю к минимальной сумме каждого напитка. И каждый день Вандер пробивает несколько самых дорогих коктейлей, конечно. В зависимости от того, сколько было посетителей. Он старается не вникать в ту хуйню, что проворачивает Силко. Пока что ему кажется, что это почти что бессмысленно. Может, потом спросит. Навязчивая мысль «а что мы вообще отмываем» приходит и уходит, слишком быстро ее место занимает романтическая чепуха.       23.45.       — Давай, мужик, это последнее. Вот это, и можно на выход, — бросает Вандер, уже не скрывая того, что сам отпивает пиво.       Можно перекур. Нужно перекур. Не столько ради сигареты — но ему слишком сильно хочется увидеть, как Силко приедет. Он усмехается себе в усы, делая вид, что это все над шуткой постоянника. Да-а, все-таки его все еще в достаточно мере радует этот видон. На мотоцикле приедет? Да похуй, видеть Силко в уличной одежде всегда… Слишком приятно? Слишком приятно думать о том, что это, ну… В какой-то мере далеко от реальности. Когда Силко никто не видит, он выглядит по-другому.       Вандер никогда не задумывался о том, есть ли Силко дело до собственного внешнего вида. Ему кажется, что скорее да. Но нет, не как те… Ну… Реально разодетые мальчишки. Не-а, Силко не такой. Он… Ему скорее как будто бы неудобно за то, какой он аристократичный получался. Вандеру кажется, что в 37 его бы просто по ошибке расстреляли. Ну, среди прочих.       Нет, дерьмовая шутка.       Он закусывает внутреннюю сторону щеки и запрещает себе так думать. Совсем дебильный юморок пошел. Силко наряжается в свои кожаные куртки и ботинки, когда говорит с теми, кто как они сами. И в костюмы, когда с важными дядьками. Он очень хорошо понимает социальные условности, да-а, он чертовски в этом хорош. Почти как хамелеон. Куда угодно подстроится, влезет в любую задницу без смазки. Будет нужно — нарядится медсестричкой. Опять дебильная шутка.       Не-а. Нет, не сейчас. Может, потом. Может? Или не может?       Вандер усмехается сам себе и здесь — на эту мысль, — дает себе зеленый свет. Он достает из мятой пачки сигарету и зажимает между губ, направляясь к заднему входу. Там — полная разруха, но кому не похуй? Там никто не ходит. Зато не пристанет никто из постоянников. Силко паркует там свой байк.       Дерьмовый байк, должен признать Вандер. Но Силко никому не дает его трогать — сам ковыряется в своих железках. Вандеру плевать было ровно до того момента, пока он не увидел, как это смотрится. Наблюдать тощего, длинного, похожего на гуся Силко с огромной канистрой масла — одна из наиболее эротичных возможностей, что ему вообще в жизни предоставлялись. Это было на мамкиной даче — и его задача там заключалась в основном в том, чтобы не выдать, в каких именно они отношениях. Такие хорошие друзья, ага. Практически братья. Честно говоря, и при самом Силко палиться было как-то неловко, однако Вандер выдал себя с потрохами тем же вечером. И не каким-то загадочным образом, нет, он был прост как пять копеек, и не придумал ничего лучше, чем сказать, ну… Тупо и прямо.       ***

      С год назад — или с пару, каким-то летом, никто не помнит и не знает.

      Дело было предельно просто: выделили им раскладушку на чердаке. Силко что-то сказал о том, что, мол, мансарда — один из романтических топосов. Вандеру как-то особенно не верилось в то, что дорога приключений реально приведет Силко к настоящему высшему образованию, поэтому действовал он предельно просто. Ну, согласился. Сказал, мол, «ладно».       Силко выдали футболку, на которой было написано что-то про футбол. Отчим номер три был мужиком огромных габаритов, а потому она едва ли не оголяла плечо, стоило Силко ссутулиться слишком сильно. Он постоянно сутулился. Наверное, у него постоянно болела спина. Если бы Вандер точно знал, то Силко не проработал бы в шахтах и недели, не говоря о годе. Ему было жаль, что все было именно так, что ему не хватило духу сказать о… о чем-то сразу — но плечо выглядело откровенно пиздато. Вне зависимости от того, сколько Силко сутулился.       Торчащие кости. Почему-то Вандеру нравилось. Он не знал, как они назывались, но одна из них выпирала слишком сильно, — и всякий раз ему слишком сильно хотелось провести по ней языком. Да. Вот так. С нажимом. Опционально можно смотреть Силко в глаза.       У Силко в этот момент еще был его стандартный «я презираю всех вокруг» взгляд и он хмурил лоб. И с тем и с другим Вандеру предстояло поработать. — Зачем ты побрился? — вместо какой бы то ни было благодарной или сколько-то соответствующей контексту реплике Силко предпочел спросить у него это.       Возможно, Вандер выглядел виноватым. Он не мог судить. — Я… Ну… Собеседование.       Сначала звучало жалко, но Вандер выправляется. Он начинает говорить обычным тоном — или даже чуть ниже. Никаких проебанных возможностей на этой даче. Не-а. Не сегодня. — И ты вправду считаешь, что какой-то бармен может быть успешным без бороды?       Силко дергает уголком рта. Вандер уже выучил, что это называется «усмешка». А он хорош, да-а. Целая усмешка. Лучше чем… Ну… В эту среду, когда он чрезвычайно несмешно комментировал «Криминальное чтиво». Пиздатый фильм. Силко так и не сказал, понравилось ли ему. Ну и похуй. Вандер включит еще раз и проверит.       Кажется, харизма подействовала, потому что Силко встает с раскладушки, останавливаясь прямо перед Вандером. Мерзейший скрип. Еще один шаг вперед — и их колени соприкоснутся. Да, давай. Ну пожалуйста. Очень надо. Для всеобщего блага.       Вандер, кажется, на секунду перестает дышать. Он чувствует себя кем-то между сексуальным гигантом и сопливым школьником. Когда Силко смотрит на него достаточно строго, он продолжает теряться. Ему это, возможно, нравится. Он еще не думал об этом детально, но чувствует, что его члену делается несколько некомфортно в спортивных штанах. Хуй дергается как-то особенно отчаянно, вторя ускоренному ритму сердца. Блядь, это даже не тридцатый раз, а он нервничает как какой-то школьник. Ну нахуй, дерьмовое сравнение — особенно учитывая то, что Вандер окончил всего 9 классов. Больше не требовалось. Никаких сравнений со школьниками. — Так вот, — Силко садится ему на колени, раскладушка скрипит ему в такт, и Вандер тут же притягивает его ближе. Слишком сильным движением. Слишком сильно вдавливая пальцы в тощие бока, — ни один бармен не будет успешен, если не будет… — Каким, — Вандер наклоняется к нему, так, что они сталкиваются лбами. Никакого удара, нет, только чрезмерная близость. Так, чтобы каждый чувствовал жар от лица другого, — расскажи. — Как бы тебе сказать?       Вандер чуть сильнее сжимает его талию, и Силко действительно выпрямляет спину, сидя на его коленях. Теперь он будто бы чуть выше — чтобы посмотреть в глаза, придется малость поднять взгляд. — Так и сказать. Как есть. — Как есть?       Вандеру мучительно от этого флирта, еще и Силко слишком блядь близко к нему. Слишком блядь. Ебаные штаны. С ебаными катышками по внутренней стороне. Спасибо нахуй, что никаких трусов уже. Ух. — Ртом.       Это звучит уже нихуя не эротично, но, кажется, оказывается чем-то типа инструкции, и Силко на секунду отстраняется. Вандеру кажется, что он собирается нагнуться, и он не упускает возможности спустить штаны. Пока до колен. Он не очень уверен в том, какой именно сценарий они сейчас разыгрывают.       В ответ на это Силко поднимает бровь. Свою кошмарно тонкую бровь. Его брови — черт! — они выглядят почти нарисованными. Театральными что-ли. Что-то типа того. А если бы Вандер взялся подмечать, что еще ему нравится, он бы вовсе сошел с ума. Когда он с друзьями напивается, то всячески старается не думать о Силко. Ему приходится молчать каждый раз, когда заходит речь о чьем-то вкусе. Весь его мир вертится вокруг этого восхитительно некрасивого, странно сложенного, умопомрачительного дельца. — Если ты этого хочешь, — Силко кладет ему руку на подбородок, там, где короткая и довольно ужасная щетина.       Вандер кивает. Тупо, очень просто, совсем, блядь, тупо. Просто кивает. — Хочу.       Больше слов у Вандера нет, и Силко ему улыбается. Нет, не криво, нет, не уголком рта. Реально улыбается со всеми своими кривыми, наезжающими друг на друга зубами. Так, будто у него в челюстях на четыре или даже шесть зубов больше, чем надо. Каждая его настоящая улыбка похожа на ебучий оскал.       Вандеру это чертовски нравится. Он бы сказал, что это чертовски его заводит — но эта исключительно порнографическая фраза кажется поразительно некорректной здесь.       Силко опускается на колени — становится на неплотно прилегающие друг к другу доски прямо голыми коленями. На них останутся следы — продолговатые линии. Вандеру уже хочется провести по ним указательным пальцем.       Он продолжает гонять в голове эту исключительно нежную, приторно-сахарную мысль в голове и в момент, когда Силко берет в руку основание его члена. Специально так, чтобы убрать подальше все волосы. Не чтобы подрочить, нет, но чтобы устроиться поудобнее. — Пожалуйста.       Вандеру кажется, что он смотрится несколько туповато. Он приподнимает свою дачную майку. На левой подмышке дырка — похуй.       Дома Силко спит в футболке с дыркой ровно на подмышке. Вандер одергивает себя, чтобы не копаться в глубинах собственных кинков. Нет. Это уже, блядь, чересчур.       Ему вполне хватает того, что Силко берет в рот головку. Наверное, это не очень приятно, хотя… Да, он не мылся на даче, а работал весь день. Но они трахались и в подсобке на шахтах, трахались после смен, один раз — в походе. Силко пиздец не понравился поход. Вандеру — очень, и он подъебывал Силко на эту тему еще неделю.       Силко знает, как это делается. Он всегда знал, — он придерживает рукой основание члена, он не опускается слишком далеко, чтобы не было никакого конфуза, у него очень точные движения. Это ни в коем случае не автопилот — но какой-то ебуче правильный ритм. Вандер каждый раз хочет его прервать. В этот момент — тоже. Он неосторожно двигает бедрами, и Силко в ту же секунду с силой опускает свободную руку на его бедро: — Ну-ка, — он выглядит как блядская змея, удав, готовый сожрать его в ту же секунду, — не дергайся. И будь, сука такая, потише. Раскладушка скрипит за нас обоих.       Вандер глубоко вдыхает и замирает, — но его член все-таки дергается, и Силко это явно нравится. То, как он может командовать им. — Замечательно, — он будто бы не заканчивает фразы, вместо точки или снижения тембра в конце предложения возвращаясь к члену Вандера.       Рука остается на бедре — и хватка не делается слабее, совсем нет. У Силко железная хватка. В конце вечера Вандер проассоциирует эти моменты и расскажет о том, насколько серьезное воздействие на него оказала сама картина того, как Силко поднимает крупные предметы.       Он сам никогда не вызовется помочь. Таков невербальный договор, все выверенно и правильно. Вандер никогда не подвергает сомнению то, что Силко сможет справиться с чем угодно, за что взялся, и, наоборот, Силко не лезет в дела Вандера. Все умопомрачительно просто.       А говоря о минете, Вандер не даст ему закончить — притянет к себе, на кушетку, на ебучую скрипучую кушетку. Они легли лицом друг к другу — и в голове у Вандера автоматически всплыли услышанные по радио слова: «я у стенки, ты — с краю, я тебя не люблю — я тебя обожаю». Песня была пиздец какая грустная, но слова так сильно врезались в его голову, что с тех пор он упорно укладывал Силко с краю, а себя — у стенки.       Они целуются и дрочат друг другу. В очень так себе темпе — вряд ли Вандеру нужно много, чтобы кончить, вряд ли у Силко в целом что-то получится в этом отношении. Вандер привык к этому.       Они пролежат в обнимку слишком долго, чтобы это вообще можно было бы назвать как-то… Вандер не может подобрать слов, он бесконечно гладит бедро Силко, бесконечно очерчивает пальцами одну и ту же кость, не слишком вслушиваясь в сто сорок пятую итерацию разговора про высшее образование. Он очень верит в то, что у Силко все получится. Верить в реальность этого, однако, не совсем получается.       Не с такими взятками.       Не в этом мире.       Они навсегда застряли, и все утопические проекты Силко кажутся ему не в полной мере реализуемыми. Но очень правильными. Он вообще, блядь, всегда прав.

      Будет жаркое лето в этом году

      Если птицы летают так низко, то это, это к дождю

***       Вандер думает об этом, когда усаживается на заднее крыльцо бара. Деревянное, разъебанное-раздолбанное. Подумать только, насколько врезалась песня в его разум. Нет, нет, не такой иронический тон. Он все еще не может позволить себе над этим иронизировать — и вместе с легким возбуждением от одного воспоминания приходит и какое-то меланхолическое настроение.       Он вытаскивает зажигалку с портретом Че — черное на белом, хотелось бы, конечно, на красном! — и поджигает сигарету. Он слишком долго держал фильтр в зубах и он малость размок, но первая затяжка приносит наслаждение вне зависимости от этого. Все просто умопомрачительно пиздато.       Что на ужин? Хуй с ним. Что найдет. Можно просто без ужина — если найдется достаточно хорошее занятие. Может… Не, нихуя не может. Вандер все-таки пиздец голоден, а еще — очень не хочет торчать у плиты. Вообще.       Он заебался.       А, нет, не очень.       Стоит кому-то проехать мимо, он мгновенно напрягается. Ну, ну, когда? Он так хорошо помнит, как должен скрипеть гравий под колесами Харлея. Да, Харлея. Откуда? Вандер не задает вопросы. Он просто протирает его тряпочкой. Это чертовски сексуальная штуковина — на которую иногда садится и сам Вандер, но собственный образ казался ему скорее… Просто мужицким? Как ковбой Мальборо или кто-то вроде того. А Силко смотрелся на байке именно что… Секси? Вот такое слово, да, здесь будет порнушное.       Потому что Вандеру так хотелось. Да потому что, блядь, даже в порно такого не показывают. Вот чтобы высокие ботинки — настоящие Гриндера — и вот эти вот джинсы. Они сами варили. Вандер варил, Силко направлял. Да, давай еще отбеливателя. Нет, убавь газу. Но, тем не менее, Вандер пиздец гордился своим произведением.       Так вот…       Нет, не так вот — вот он во плоти. Без шлема, конечно же. Вандер не привстает — он сощуривает один глаз и поднимает ладонь в жесте приветствия. Никто не должен знать о том, сколько в нем розовых соплей. Даже Силко. Тогда не будет так круто.       Гравий шуршит под колесами — Силко тормозит и наскоро ставит байк на бок. Сияющий байк — и нет, не черный. Он вишневый. Этого Вандер не ожидал, пусть Силко и делился с ним собственными фантазиями в области личного транспорта. Вишневый — это отдельная категория прекрасного. Отменно сочетается.       У Силко отросли волосы — теперь он собирает их в пучок. Но не все — одна прядь у лица остается висеть, и Вандер совершенно уверен, что она должна мешать обзору.       И вот такой вот — какой? — похуй? Похуй, абсолютно похуй, главное, что свой. Главное, что улыбается. Никто не видит — но выглядит он совершенно хтонично. Бля, реально. Темнотища, блестящий оскал, блестящие глаза. Демон сонного паралича. Чертовски привлекательно — еще и в этой кожанной куртке. Не то, чтобы сам Вандер не носил кожаной куртки. Не, это другой. Силко на полголовы ниже, он будто сделан целиком из зубов и конечностей. — Ну здравствуй.       Силко говорит это, скалясь, а Вандер шагает к нему навстречу. Чтобы сжать в объятиях, да? Здесь же достаточно никто не видит.       Вандер привык оглядываться через плечо — но он умеет бить в ответ. Он не уверен в том, что какая встреча не окажется для Силко последней. — Здарова, — Вандер сжимает его в объятиях, борясь с желанием еще и оторвать от земли. Они не виделись, э, сколько? 10 часов? Как же насрано, — как ты? — Жив, — замечает Силко, и Вандер, пусть и не видит лица, готов клясться в том, что он глаза сейчас закатывает, — жив и пришел пропустить с тобой по стаканчику. — Как и обещался, — Вандер усмехается, хоть готов и расхохотаться, и открывает дверь входа для персонала.       Он не придерживает двери для Силко — это слишком. Они не муж и жена. Ни в коем случае. Ни в какой вселенной он бы не сделал этого — и в любой харкнул бы Силко в лицо, реши тот превратить все в имитацию настоящего брака. — Ты закрылся-то? — Ща.       Вандер ускоряет шаг, и он представляет, что Силко сейчас точно-точно осуждает его, щелкает языком. Всегда такой правильный. Нет, не всегда. Он на людях такой правильный. С ним он вообще не правильный. Но на людях… Он всегда играет по правилам, причем не по мужицким — по каким-то официальным. Вандер плевать бы на них хотел, но нужно соответствовать.       Благо, последние постояльцы успели ретироваться. Он подбирает чей-то кошелек. Он отдаст его обратно только если попросят. Завтра посмотрит внутрь, да. Если там если фотка дочки — тогда отдаст. Если нет — то, уж простите, не несем ответственности за сохранность личных вещей.       На всякий случай Вандер проверят, не забыл ли кто чего, а также относит стаканы к мойке. Он просто поставит их рядом. Помоет завтра, когда будет открываться. Не каждый же день свидание, ну правда? — А ты хорош. — А? — Да вот, — стоит Вандеру обернуться, он видит, что Силко уже уткнулся носом в кассовый аппарат, — вижу, что дельце-то идет. — Каждый день будешь проверять?       Он по-быстрому ставит стаканы куда надо и подходит к Силко вплотную со спины, кладет руку на бедро, проводит верху вниз. — Могу и каждый. Каждый западло. Свидание?       Вандеру кажется, что у него в горле застрял какой-то ком. Он пытается его проглотить. Надо еще пива. — Оно самое. — Настоящее?       Силко берет его лицо в обе ладони — и теперь-то у Вандера настоящая борода. Рыже-каштановая, чуть-чуть, самую малость вьющаяся, жесткая, что твоя щетка. Почему-то Силко нравится. — Самое настоящее.       Он кладет руку Силко на поясницу — сегодня на нем какая-то футболка. Начало июня — днем парилка, вечером холодно. Чудесная погода для того, чтобы носить кожаную куртку, поехать на электричке в хуево-кукуево и выпить бутылку портвейна на крыльце. — Тогда давай его проводить.       Вандер его целует — и это всегда интересно. Силко не столько целуется, сколько облизывает его лицо, как какой-то дикий зверек. Он такий официальный, такой вылизанный, и целуется, как будто бы он какой енот или лисенок. Хочется сжать в объятиях до хруста костей, хочется положить в карман и унести с собой на манер брелока или талисманчика.       Силко отлипает от него и запрыгивает на стул за барный стойкой. — Если мой бойфренд — бармен, то почему я должен лишать себя удовольствия свидания с браменом? Флирта с барменом.       Вандеру кажется, что он сейчас умрет на месте. Он втягивает воздух носом.       Силко проводит пальцем по барной стойке. Она липкая что пиздец. Палец застревает, маневр неудачен — но это, это… И все остальное… Это очень сексуально. Ой. — Угу… — Ну, давай, — Силко перегибается через барную стойку. Нет, не стоило ему это делать, ведь Вандер только сегодня достал эту футболку из стирки, — побудь хорошим барменом.       Вандеру не нужно время, чтобы собраться с мыслями. Он готов что-нибудь поставить (но только что-нибудь неважное или смешное — типа желания!) на то, что он сам сейчас красен как рак и предельно жалок в своем смущении. Смущении перед чуваком, с которым уже года полтора спит в одной кровати и которому выдавливал прыщ на спине. — Что же Вы тогда будете? — Можно на ты.       Силко щурится. Вандер сводит ноги ближе.       Сука, никогда не прекратит.       В этот момент ему кажется, что кто-то очень умный поигрался с куклой Вуду, и теперь он навсегда обречен захлебываться слюнями при виде собственного бойфренда. Помойной крысы в слишком больших джинсах. Умереть, блядь, и никогда больше не вставать. — С таким красавцем только на «ты» и можно. — Прекрати, — Силко ерзает на своем барном стульчике и тянется к нему. Вандер предполагает, что для того, чтобы потянуть за лямки джинсового комбинезона. Он наклоняется вперед, позволяя это сделать.       Позволяет притянуть себя ближе. Но целует сам. — Это чистая правда.       Силко выглядит так, будто ему объявили, будто сегодня не 3 июня, а Новый год. Буквально одну секунду. Вандеру этого хватает. Он увидел. Он все понял. — Спроси, что мне налить.       Силко все еще держит его за одну лямку комбинезона. Ткань натягивается на члене Вандера. Он еще не совсем возбужден — но происходящее слишком эротично для того, чтобы не оказывать вовсе никакого влияния на его физическое состояние. Бля, а ему, между прочим, сраных 32. Почти возраст Христа. И вот, на тебе! Вот такое вот на голову.       Впрочем, у Вандера никогда не было никаких иллюзий относительно собственной сексуальности. Равно как и относительно собственной маскулинности. Он был совершенно уверен в том, что закончит с каким-нибудь мерзким придурком. Вот ровно типа такого. Возможно, Силко был послан ему в награду. Он будет носить эту невидимую награду на манер ордена, оказываясь нежелательным элементом во всяком официозном нарративе. — Чего тебе налить?       Вандер заискивающе улыбается.       Сделать или не сделать? Сделать или не сделать? — Что покрепче. Давай «Старый Кенигсберг». — Никаких проблем.       «Ты не меняешься»       Вандер исчезает за стойкой. Он этому рад. Он может поправить свои трусы. Это неплохое решение. Хотя он все больше приближается к мысли о том, что сегодня они будут никак не меланхолично пить вино на крыльце. В другой вечер. Вечеров будет много. Сегодняшний вечер один.       Он наливает им по стопке.       Дерьмовый коньяк, сальные, мерзкие, гадкие мужики. Все так правильно, что Вандеру хочется начать прыгать на месте, будто он какая восьмиклассница. — За нас?       Он предлагает тост почти бессознательно.       Силко хрипло смеется. — Люблю тебя, старый пес.       Они звонко чокаются и пьют.       Вандер почти ничего не чувствует, кроме дерьмового привкуса. Да, хуевый коньяк, но что с него взять. Силко все знает, и это ощущается безумно ХОРОШО. Как в стишке из школьной программы.«Грозят? Как хорошо. Лезут? Сотрем в порошок». И никакой хуйни. — Ух ты. — Ага.       Силко ему подмигивает. — Еще? — Пожалуйста, — он упирается локтями в барную стойку и ерзает жопой, — и давай в стаканы.       Вандер делает ровно так, и они чокаются, они пьют, они смеются и улыбаются друг другу. Силко ни капли не стесняется почти звериного оскала.       Ух ты.       И вправду, ух ты.       Вандер сроднился с ним до безумия. Он не может представить другую жизнь. Они что-то мутят, они делают вещи, они говорят людям вещи, они говорят о том, как будет правильно. О том, что должно быть избирательное право, о личной свободе, о свободе политической. Об идеях, об идеях, о свободе. Силко говорит много, Силко делает вещи по этому поводу. Вандер всегда за его спиной. Они чертовски правы. Силко прав. Вандер согласен.       Он набьет кому угодно рожу.       Он возьмет из дому пистолет и пристрелит уебка.       Он отмажет Силко от ментов.       Он смоет груз в унитаз.       Много, много, много любви. Слепой любви. Он пойдет куда угодно — и не уверен, идеология ли это, или же то, что однажды Силко заикнулся о том, что можно и в Америку. Можно быть как какой-то исследователей по фамилии на Ж, который живет в Америке со своим мужем. Где их женили — Вандер не знает. Он просто знает, что это все по-настоящему. Не как в армии. Не как с тем дружочком. Здесь как будто бы все взаправду.       Он сам никогда не признавался Силко в любви. Казалось, что это все для кого-то другого. Ну, для тех, кто не ненормальный. Или для тех, кому повезло родиться с золотой ложкой в жопе. Бля. Ну, писать сценарии. Писать книги. Стихи — да даже если стихи в 1915 году. Не здесь. Не в рабочем районе.       Вандер знает, что Силко ему никогда не спиздит. Знает, что поедет в ночную аптеку. Знает, что будет рядом. Просто рядом. Просто не съебется посреди ночи, не приведет домой кого.       Ему хотелось бы сказать какое-то сверхзначимое слово, но у него не выходит. Слово на букву «с». Какое-то такое. Правильное. Для нормальных. Для тех, кто матери не лжет. Для тех, кто может сказать, мол, «мама, я люблю тебя» не посредством дерьмовой татухи на месте, какое мама никогда не увидит. Ну, блядь, словами. Ртом.       Вандер наливает в стаканы еще раз. Не на два пальца, как пойдет. — Хочешь?       Силко смотрит на него так, будто он и взаправду какой кот. Может, блохастый. Может, Бегемот. — Что именно?       Силко ерзает. Вандер это видит. Он неправильно сформулировал. Не сейчас. Вандер боится, что сделает что-то не так. Например, заплачет. Не следует. — Колу. Американскую.       Вандер чувствует себя тупо.       Силко не выглядит разочарованным. Он глядит на него глазами по пять рублей. Блядь, Вандер правда… Правда его любит. — Ну, такой день. Давай.       Вандер моргает. — Какой? — Хороший день. Правда. Забей. Мне просто нравится этот день.       Силко криво улыбается, Вандер делает вид, что не заметил этого изменения. Он сейчас готов сделать что угодно, чтобы Силко улыбнулся зубами. Ему нужно сказать. Нужно? Может, правда нужно?       Он достает бутылку. Он мнется с ней на одном месте с открывашкой в другой руке. — Хочешь ты? Это же тебе за колеса ее дали? — Мне. Но я хотел принести ее тебе. — Кончай. Это просто бутылка. — Не. Другое. Это про свободу, — Силко кивает так, как будто бы в такт.       На музыкальном канале щебечет Леннон — и это как будто бы про любовь. Would you promise to be true?       — А я хочу, чтобы ты. Вандер вручает ему бутылку. Держит в руке открывашку. Силко смеется. Когда он смеется, он будто бы и старше, и моложе. Вандер привык к тому, что они будто бы вечно молодые. Он бы хотел увидеть, какими старыми они будут. — Ладно. ‘cuz I’ve been in love before and I found that love is more than just holding hands.       Силко встает — и он открывает бутылку о край барной стойки. Не с первого раза, нет, но открывает. Срывая небольшой шматок древесины. Вандеру так похуй. Как будто этот бар вообще когда-то был хорош? Не-а, нихуя подобного. Древняя развалина с кожаным порнографическим диваном. — Я тоже.       Силко тянется налить им колы в коньяк — и у него вздрагивает рука. Он не проливает ни капли, но Вандер все видит. — Что?       На его лице самая невинная в мире улыбка. Вандер не уверен в том, что он все понял. — Люблю тебя.       Говорит он это слишком быстро и жмурится. Он уже представляет целый спектр выражений, что вообще могут возникать на лице Силко. Он не хочет знать, какое именно. Он чувствует себя пиздец каким слабым. Дураком. Придурком. Идиотом.       Он открывает глаза, когда Силко кладет руку ему на плечо. — Спасибо.       Вандер молчит, и он мало когда видел, чтобы Силко выглядел так. Если бы речь шла о киношном персонаже, он бы мог сказать, что этот персонаж сейчас расплачется. Но нет. Не здесь. Здесь так нельзя. Конечно же он… Испытывает чувства. Да. — Это правда. — Это честно.       Силко перемещает руку и почему-то прячет взгляд. Он наливает ему колу. — На брудершафт? — предлагает Вандер, поднимая стакан. — Да.       Они пьют. Не до дна, до дна — это все-таки дохуя за раз.       Он тянется обнять Силко, и это все еще правильно. Никто все еще не изменил своего статуса. — Ты мне все еще брат. — Да. — Ха.       Это ощущается настолько правильно. Как и то, что они целуются. Так правильно. Вандер слишком сильно упирается животом в барную стойку.       Силко явно ведет его к потертому дивану. Какое клише. Он не дает увлечь себя на сам диван — берет за руку, заглядывает в глаза: — Все норм? — Ты чего?       Силко смотрит на него как на идиота. Ничего нового.       Он сгребает его в свои объятия. Это очень просто. Силко может сопротивляться, если достаточно хочет. На самом деле он достаточно сильный, пусть иногда и кажется, что в нем больше мыслей и слов, нежели плоти и крови. — Я правду сказал. — Я знаю. — Правда? — Да. Ты полный идиот.       Вандер отстраняется от него только для того, чтобы громко, раскатисто расхохотаться — и Силко хохочет ему в ответ, едва ли не сгибаясь вполовину. — Снова на брудершафт?       Силко кивает, но они так смеются, что заливают одежду друг друга. Прямо так, как и надо. — Ну хорошо, — Силко улыбается его, и Вандеру снова хочется сжать его немного слишком сильно.       Чертовски. — Хочешь?.. — Пожалуйста.       Вандер скидывает с плеч лямки комбинезона, чтобы быстро стащить насквозь пропотевшую футболку, и, стоит ему остаться без нее, немедленно останавливает Силко. Он собрался снять футболку самостоятельно? А не охуел ли?       Нет. Он берется за ткань на спине самостоятельно, стаскивая ее с Силко самостоятельно. Интересно, а у него нос нахуй не застревает?       Они снова целуются, и теперь Вандер может трогать его там, где только захочется. Ну, там, где это вообще возможно. Выше пояса. Силко правда какой-то чересчур костлявый — раньше казалось, что он вовсе чем-то болеет. Сейчас — честно, хуй знает. Возможно, Вандер просто привык. Может, ему просто теперь такое нравится. Чтобы по-стремному впалая грудная клетка, чтобы чуть-чуть выпирающий за счет общей схожести со скелетом низ живота с выделяющимися венами.       Пиздец. Он бы каждую венку расцеловал.       Его нахуй ничего не держит.       Вандер плюхается на диван, резко притягивая к себе Силко за шлевки джинс. Пусть так сидит. Вот ровно на коленях. Целовать удобнее.       Они неплотно закрыли дверь с черного хода — и теперь помимо тусклого света люстры их освещает белый лунный свет. Тонкая полоска. Как в пиздатом кино. Не в порнухе. Что-то из того, что они смотрели — Вандер не помнит названия. Он не хочет копаться в собственной памяти. — Джинсы. — Ты прямтакхочешь?       Не место и не время, чтобы делать что-то потенциально имеющее последствия. Вандер не такой идиот. — Не. Но типа… Мы же собрались.       Силко встает и Вандер вслед за ним. Оба только приспускают штаны — ровно так, чтобы Силко мог снова оказаться на его коленях, чтобы их члены могли соприкоснуться, чтобы Вандер мог обхватить оба одной рукой.       Они оба двигают бедрами — и при этом снова начинают целоваться. Силко закидывает обе руки ему не шею, а край подошвы его левого ботинка больно трется об волосатую икру Вандера. Это больно — это пиздец как горячо. Горячее только то, что он с каждым движением задевает дорожку черных, жестких волос, ведущую от паха Силко к его пупку.       Вандер знает каждую детальку и каждую родинку. Знает, из какой родинки растут особенно длинные волосы.       Знает, что домой они приедут пиздец голодные.       Вместо этого он предлагает Силко поехать в город, в круглосуточной Макдональдс. Не спрашиваясь, Силко берет ему чизбургер, кофе и вишневый пирожок. Себе — вот этот ебучий бургер с рыбой и все то же самое. Вандер наливает им обоим в кофе коньяку из фляжки. На следующий день они почти что просыпают работу, но все равно идут в душ вместе. Как малолетние придурки. Вандер чувствует себя самым счастливым малолетним придурком на земле.       Через пять дней ему 33. Наверное, они пойдут жарить шашлыки в парке. Возможно, это закончится тем, что Вандер сдерет себе кожу на спине об березу. Оно будет того нахуй стоить.