Желтизна

Моя нога дрожала под столом. Мелкой, противной дрожью, которая бывает только в стрессовых ситуациях. Когда беспокойство тоненькими коготками царапает сердце, сжимает его в деликатной хватке; не позволяет поддаться страху полностью, но и не даёт забыть о себе. Исподлобья я наблюдал за ним. Поймал взглядом белокурый затылок, двигающийся то влево, то вправо. Он сидел ко мне спиной, ел, кажется, овсяную кашу, а люди вокруг него улыбались и что-то говорили — губы их беззвучно шевелились. У меня вот аппетита не было. Живот скручивало спазмом от смеси голода и нервов. Наконец, он встал. Его мантия мягко колыхнулась от быстрого, непреднамеренно элегантного движения — такое, какое бывает заложено у людей в природе. Безупречное, как он сам. Слизеринцы вокруг, как по команде, поднялись следом. Мои глаза не моргали, наблюдая за тем, как он направлялся к выходу из Большого зала. Шёл, шёл, шёл с ровной спиной, а затем на секунду остановился и повернулся, словно искал кого-то. Наши взгляды столкнулись. Люциус улыбнулся и покинул зал, сопровождённый слизеринцами. Он напрочь испортил мне день рождения. Я сидел на холоде, трезвея с каждой секундой нарастающего во мне ужаса, и судорожно размышлял. Щёки и нос горели от сухого, колючего воздуха. Я вышел из паба налегке, с накинутой на плечи мантией, но не находил в себе сил вернуться назад, к теплу и улыбкам. Праздник во мне умер и зарылся глубоко под слоем животного страха, вызванного благодушно-спокойным голосом Люциуса. «Я знаю, кто ты». «Сивый передаёт привет». Что это, сука, было? Какого чёрта этот мудак подошёл и соизволил испортить мне вечер такими словами? Какой, блять, Сивый? Откуда им друг друга знать? Я часто и неглубоко дышал, пережидая короткую истерику. Успокаивался, наблюдая за клубками пара в воздухе. Мне нужно было размышлять логично. Фенрир Сивый. Тварь, что укусила меня в 64-ом году. Оборотень. Мужчина. Грёбаное животное, не брезгующее убийством детей. Возраст неопознан. Люциус Малфой. Семикурсник-слизеринец, староста, наследник. Будущий Пожиратель Смерти. Мужчина. Высокомерный и жёсткий — наверное, даже жестокий. Хороший дуэлянт. Семнадцать, может, восемнадцать лет. Это было всё, что я о них знал. И между ними не было никакой ёбаной связи. Сиятельный наследник Малфоев не должен был взаимодействовать с грёбаным оборотнем, а имя оборотня не должно было скользить с уст приличного чистокровного волшебника. Они из разных миров, небо и земля. Так откуда? Почему? — Всё в порядке? — спросила меня девушка, о которой я и позабыл. Она уже не плакала — лишь нос покраснел и опух, а глаза влажно поблёскивали. Она казалась искренне обеспокоенной, пусть мы и в жизни не общались до этого дня. — Да, — я хрипло ответил, спрятав лицо в ладонях. Нихрена у меня не в порядке, милая. Я хочу рыдать, биться головой об стену и убивать одновременно.

***

Ситуация усугублялась тем, что он принялся меня игнорировать. Просто игнорировать. Проходить мимо в ситуациях, в которых раньше мы бы переглянулись, может, закатили бы глаза или наоборот — улыбнулись. Я словно бы резко перестал для него существовать, и эта новая модель поведения ужасно давила на меня. Я не знал, что ожидать. Томился в беспокойстве, не понимая, что думать и чего бояться. Люциус Малфой знал первый из самых страшных моих секретов. И, наверное, это можно было считать удачей — он не знал второй, который мог полностью уничтожить меня, мою личность и репутацию, а ещё — отнять свободу и право на самореализацию. И всё же ситуация была катастрофичной. Мне казалось, что мы... Подружились за это время. Думал, может, он не так уж и плох, каким казался. Люциус, в конце концов, часто мне улыбался. И шутил, и смеялся. Он не делал мне практически ничего плохого до нынешнего момента, если не считать тот случай на суде, о котором я уже и позабыл за ненадобностью. Поэтому его поступок — его самодовольная ухмылка в тот вечер — воспринималась хуже, чем если бы это был случайный старшекурсник Слизерина. Я почти чувствовал себя преданным. Совсем чуть-чуть, совсем капельку, но Люциус Малфой предал моё своеобразное доверие к нему. У меня развилась паранойя. Возможно ли, что с самого начала Люциус был в курсе? Может, он лишь игрался со мной всё это время, примерял роль друга-врага, тогда как на деле был лишь последним? Может, потуги оборотня в человечность вызывали у него веселье? Был ли я его персональным шоу, которое он любил по субботам и воскресеньям? Было обидно, но больше всё-таки страшно: что он собирался делать с этой информацией? Доносить на меня не было особого смысла. Я бы понял, если бы Люциус меня люто ненавидел и мечтал изжить из Хогвартса, но всё было не так: я, насколько мог видеть, ему нравился. Или, в крайнем случае, был безразличен, и в этом случае он мог бы раскрыть меня чисто из злобы и природной вредности. Было бы плохо. Нет, ужасно: Люциусу, наследнику Малфоев, поверили бы без особых сомнений, а если и решили бы устроить проверку — я бы её не прошёл. Это был худший и одновременно самый нереалистичный вариант. Я в него не верил. Тогда, возможно, он что-то от меня хотел. Но что? Что я мог ему дать? Я был не беден, но и не богат, не был гением мира магии и не владел ничем, чего не было у Люциуса. Ему было просто нечего от меня хотеть, кроме, может, меня самого. А что? Мальчик на побегушках бы никому не помешал. Если бы он пригрозил мне раскрытием моей сущности, что вылилось бы в ужаснейшие для меня последствия, то я бы сделал всё, чтобы это предотвратить. Может, Люциус хотел моей реакции. Моего страха и беганья за ним. Его тактика игнорирования хорошо вписывалась в эту идею: он словно специально расшатывал моё душевное равновесие, вкинув бомбу и тут же сделав вид, что ничего не было. Вариантов было много, ответов — ноль. В субботу, тринадцатого марта, я не хотел идти в ванную старост, и всё же пришлось: я надеялся застать там Малфоя. В субботу не получилось, зато получилось в воскресенье. Он уже уходил, когда пришёл я. Столкнулись, смешно, в дверях: я потянулся к ручке в момент, когда её открывал он. Опустил настороженно взгляд, расстроившись, что это мог быть кто-то другой, и встретил знакомые серые глаза. Волосы Люциуса влажными прядями оплетали контур лица, отчего он выглядел мило и по-домашнему. Времени любоваться, впрочем, не было. — Постой, — я мягко взял его за запястье, заметив, что он собрался уходить. — Подожди, пожалуйста. И — о чудо! — он действительно остановился. Мои губы пересохли, а сердце принялось стучать быстрее обычного, пусть я и искренне старался сохранять спокойствие. Мне нельзя было нервничать перед Люциусом-я-знаю-кто-ты-Малфоем. — Нам нужно поговорить. — О чём? — он ленно улыбнулся, полностью расслабленный после ароматной ванны. Его настроение резко контрастировало с моим, нерадостным и напряжённым. — О том, что произошло, — я лизнул губы. — В среду. Я думал, может, он рассмеётся или скажет что-то в своём стиле: насмешливое, жестокое или ироничное. Думал, что почувствую себя униженным или оскорблённым от его слов, как всегда жаловалась мне Лили. Ведь теперь я — оборотень, не человек — в его глазах должен был быть ниже даже грязнокровок. Но реальность редко соответствует ожиданиям. — Не понимаю, о чём ты, Ремус, — он стоял ровно, прямо, не пытаясь вырваться, и всё же его запястье незаметно выскользнуло из моей ладони, забрав с собой всё тепло. Я моргнул и изогнул беспомощно брови. — Ты кажешься обеспокоенным. — Скажи мне, чего хочешь. Пожалуйста, Люциус. Я был вежлив. Я действительно старался быть вежливым, помня, что нахожусь в невыгодном положении, и это было заметно: обычно бы я действовал прямее и жёстче. Люциус мне лишь улыбнулся. — А что ты можешь мне предложить? Он ушёл, пока я пытался найтись с ответом.

***

Потом, конечно, стала нарастать злость. Действительно: а кто он такой, чтобы пытаться мной манипулировать? В ответ на такое мне лишь хотелось разукрасить его самодовольньное лицо, а не сидеть в углу и плакаться. Я давно понял, что любые попытки манипуляции или шантажа во мне вызывали лютую злобу: хотелось из чистой вредности делать всё наперекор и плюнуть сверху, наблюдая, как рушится из-за гордости моя жизнь. Но делать было нечего. Я пытался продолжать жить, поддерживая его игру в то, что ничего в вечер среды не произошло. Так прошла неделя, за время которой стресс то стихал, то возрастал снова. Я тренировался, учился, спал, читал, ел... Всё то, что делал обычно, разве что раз в час — как минимум — мелькала мысль о Малфое. Где он? О чём думает? Что собирается делать прямо сейчас? Уже пишет письмо декану или решает подождать, помучать? В общем, к исходу первой недели я был весь на нервах. Больше Малфоя в одиночестве застать не получилось, а что делать кроме этого я не знал. Молиться, разве что, на его адекватность. Хотя адекватным он будет как раз в том случае, если сдаст меня верхушке школы. А то вдруг я и его покусаю, как Снейпа? Мысль звучала заманчиво. В марте полнолуние прошло рано, седьмого числа, поэтому я мог не бояться за оставшийся месяц. История со Снейпом вполне себе могла повториться, разве что убийство молодого Малфоя бы просто так не забылось, а я бы недолго разгуливал на свободе. «Тяжела жизнь оборотня», подумал я, потирая полоску шрама на челюсти. «Седьмой этаж, третий коридор, подсобка рядом с Гарцующими Кентаврами. Приходи завтра в семь». Гадать, кому принадлежала записка, не приходилось. Я остановился посреди гостиной факультета, вытащив эту бумажку — она лежала во внешнем кармане мантии. Не заметил, как она там оказалась, но подозрительно спокойное лицо Люциуса на патруле так и шептало о подставе. Какого уровня будет эта подстава? Я размышлял об этом, лёжа в подавляющей тишине своей комнаты. Днём следующего дня я не нервничал. Наоборот — долгожданная возможность расставить точки над «и» меня радовала. Действительно, а чего бояться? Раз Люциус меня ещё не сдал, значит, нужен ему я был для другого. Зная его, то, может, попытается через меня творить какие-то грязные делишки в Хогвартсе, может, я стану его мальчиком на побегушках. Главное было одно: прояснить ситуацию и выбить из него гарантию о молчании, неважно, какими способами. Желательно ещё было понять, откуда он всё узнал, но это я счёл уже делом второстепенным. Я просто хотел, чтобы всё закончилось. Ровно в семь я был на месте. Зашёл осторожно внутрь, отметив царящую темноту, и взмахом палочки, без слов, зажёг факел у стены. Этим трюком я гордился: выглядит несложно, но даже такое невербальное колдовство требовало хорошей концентрации. Интересный факт: окклюменция очень помогала в невербальных чарах. «И долго его ждать?», размышлял, разглядывая помещение. Подсобка подсобкой: пыль щекотала нос и было тесновато из-за стеллажей со всякой школьной утварью. Я разглядел пустые колбы, доски, непонятные инструменты магического применения... Долго времени осматриваться у меня не было. Скрипнула дверь. — Ремус, — донёсся его голос, спокойный, нейтральный. Я обернулся: дверца была чуть ниже его роста, потому Люциусу пришлось пригнуться, чтобы зайти. Прядь волос упала на высокий лоб. Взгляд исподлобья привычно напрягал своей пристальностью. — Ты опоздал, — заявил я прямо, нахмурившись. — На две минуты. — Непростительно. Люциус в ответ лишь шумно закатил глаза и залез, наконец, внутрь, закрыв за собой дверцу. Стало темно — лишь зажжённый мною огонёк мерцал на наших лицах, окрашивая его волосы в тёплый янтарный оттенок. Я беспокойно сцепил руки за спиной, наблюдая за ним молча, серьёзно, и ожидая дальнейших действий. Он ничего не говорил, лишь разглядывая меня пытливо. Я не выдержал и десяти секунд в тягучем молчании. — Это ты меня позвал, — прислонился к стене, чувствуя, что если приподнимусь сильнее на носочках, то дотронусь макушкой до потолка. Для каких лилипутов создавали эту кладовку? Или, может, эльфов... — Почему молчишь? Я вновь начинал нервничать из-за его поведения. Оно было жутким. Было странно оказаться в такой ситуации: вечером в кладовке и напротив Люциуса, мать его, Малфоя. Я знал его на протяжении пяти лет, и всё же именно сейчас всё дошло до такого. — Думаю, — ответил он. Я задумался о том, как легко было бы сейчас наставить на него палочку, произнести чёткое «Обливиэйт» и забыть всё, что было между нами за этот год. Я даже знал, какое движение нужно было для этого заклинания. Опыта, конечно, не было, но я всегда очень легко разучивал новые чары и применял их на практике. Талант не пропьешь. Флитвик меня очень хвалил, храни этого полугоблина Господь. — Ну, — я потоптался на месте, чувствуя неприятное желание прилипнуть к стене и слиться с ней навсегда. — Я жду. Люциус вздохнул. Вот взял — и вздохнул, сделав ко мне шаг. Я постарался расслабиться: перестал хмуриться и опустил плечи, но цепко следил за каждым его движением. Наши взгляды на мгновение столкнулись, пока я свой не отвёл, помня о правиле «не провоцировать». — В прошлый раз я спросил тебя, что ты можешь мне предложить, — вкрадчиво начал он, повернувшись к факелу. — Ведь я знаю твой секрет, Ремус. Расскажи я об этом своему отцу, состоящему в попечительском совете, то ты бы вылетел отсюда немедля. Знаешь, эта власть опьяняет. Сука, а попроще ты выражаться не можешь? Моё лицо потеряло всякие эмоции, став безжизненной восковой маской. Так было легче переживать этот момент. — И что ты хочешь в обмен на молчание? Ну же. Скажи мне. Назови цену и мы разойдёмся. — Я долго думал о том, что ты можешь мне предложить, — к моему сожалению, он продолжал медлить. Ещё немного, и я бы кинулся на него с кулаками от нарастающего во мне раздражения. — Будь ты из древнего, могущественного рода, я бы сделал тебя своим должником. Будь ты богат, я бы преумножил богатство собственной семьи. Будь ты просто невыносим сам по себе, я бы воспользовался возможностью избавиться от тебя. Днями ранее я размышлял в том же ключе. По всем признакам получалось, что хотеть от меня нечего, и в этой ситуации это было почти облегчением. — Но... Есть кое-что, что я был бы не прочь от тебя получить, — говорил он, пока я погряз в тяжёлых мыслях. — И что же? — спокойно отозвался я. Люциус повернулся ко мне и улыбнулся. Это была первая улыбка за эту пару дней, отчего я, на мгновение, расслабился. Улыбка Малфоя не была для меня признаком угрозы — я уже привык к ней в моменты, когда мы смеялись и шутили наедине. Наконец, он отозвался: — Ты. Я почувствовал одновременно разочарование и обречённость. Я был прав: ему был нужен мальчик на побегушках. Что, хотелось кому-то навалять моими руками? Я с ужасом представлял свою жизнь в роли шестёрки Малфоя, но, в конце концов, это было не так уж плохо. Мы ведь были почти друзьями. — Мог бы сразу сказать. К чему вся эта интрига? — я закатил глаза, скрестив руки на груди. Упёрся в него вопросительным взглядом: — И что тебе надо, чтобы я сделал? Надеюсь, это не что-то нелегальное, у меня с законом и так всё плохо. Некоторое время Люциус ничего не говорил. Смотрел на меня пустым взглядом, который я по ошибке счёл задумчивым, и молчал. Затем он испустил задушенный вздох, звучащий как смешок. — Ты серьёзно? Оглядываясь назад, я действительно пропустил все намёки. И тяжёлые, внимательные взгляды в ванной старост, и лаконичное, полное подвоха «ты». Я жил в своём розовом мире, в котором всё было легко и однозначно, и люди вокруг были нормальными. — Я не хочу, чтобы ты что-то делал, — Люциус, всё ещё смешливый и развесёлый, подошёл ближе и положил руку мне на грудь. Даже сквозь слои мантии, свитера и рубашки я почувствовал отдалённое покалывание, пробежавшее по коже. — Я хочу тебя. Я жил в мире, в котором одни парни не шантажировали других парней ради секса.

***

Первым порывом было оттолкнуть его. Конечно, я сдержался. Люциус стоял близко, очень, отчего я чувствовал стремительно нарастающий дискомфорт. Моя грудь замерла под его рукой — я боялся дышать, до конца не веря в происходящее. Мозг плохо соображал. Было темно и сюрреалистично. Горло пересохло. — Ты чё несёшь? — я убрал его руку, двинувшись в сторону, чтобы меня не трогали. На тонких розовых губах всё ещё виднелась улыбка: Люциуса происходящее не смущало ни капли. Казалось, он веселился. В ответ на это во мне вспыхнула злость. — Придумай шутку получше. Я ухожу, — помотал я головой, мысленно кипя от негодования, и собрался было открывать дверцу. Да кем себя возомнил этот ублюдок, чтобы выдвигать мне какие-то условия? Считает себя остроумным, смешным? Будь он кем-то другим, я бы начистил ему ебало, но с Люциусом Малфоем это был не вариант. Потому я хотел уйти. Оставить его в одиночестве, может, он бы понял, как нелепо прозвучали эти слова. Но я не смог. — Ремус, — голос похолодел, потеряв все эмоции. Словно он ругал меня. Словно я был непослушным ребёнком, истерично убегающим от родителя. — Ты не выйдешь, пока не дашь мне ответ. Его ладонь накрыла мою, стиснувшую ручку двери, и я почувствовал себя обожённым. Перевёл на него расширенный, напуганный взгляд. Его красивое обычно лицо было почти гротескным в тусклом свете огня. Глаза буравили с холодным спокойствием и требовательностью, что давила, давила, давила на меня. Мне стало ужасно страшно и некомфортно. Всё было серьёзно. Он был серьёзен. — Я... — глаза забегали по помещению, но всё, что я видел, был он. Стресс накатывал со всех сторон; внезапно меня настигло чувство, напоминающее клаустрофобию. Стены, окружавшие нас, были оковами. Они приближались и приближались, делая нас ближе и не оставляя мне пространства, места для существования. Мы были в гробу, стоя друг напротив друга и не имея возможности уйти. — Что ты имеешь ввиду? — Ты прекрасно понял, — он ощутимее сжал мою ладонь, возвращая в реальность. — Не прикидывайся, Люпин. Он вновь перешёл на «Люпин», как в самом начале нашего общения. Внезапный холод больно по мне ударил. Мы ведь друзья. Мы друзья. Мы хорошо относились друг к другу. Мне нравилось проводить с Люциусом дуэли. Он не обижался на мои шутки. Нам было весело. Он смеялся, когда я промахивался мимо него бладжером, а я ухмылялся, когда он забивал в наши кольца. Зачем он делает это? Зачем устроил всё это? Зачем так расстроил меня в мой день рождения, зачем говорит это сейчас? — Зачем? — озвучил я шёпотом свой вопрос, медленно отпустив ручку двери. Предплечье начинала бить дрожь. — Почему я хочу этого от тебя? — переспросил Люциус, наклонив голову. Я растерянно кивнул. — Ты мне симпатичен, Ремус. Почему я не должен тебя хотеть? Вот как всё для него просто. Просто и легко. «Ты не можешь так пугать кого-то, кто тебе симпатичен», хотелось ответить мне. «Ты должен быть вежлив, обходителен и вести себя так, чтобы нравиться. Чтобы с тобой ложились добровольно. Ты не должен быть так доволен, портя человеку жизнь». — Мы мужчины, — сказал я вместо этого, из всей сумбурности мыслей выцепив только одну, основную. — Это всё, что тебя беспокоит? — уточнил он. Не дождавшись от меня ответа, продолжил почти с раздражением: — Думай быстрее, Ремус. Это твой единственный шанс продолжить жить, как раньше. Ты ведь не хочешь вылететь из Хогвартса? Тебе ведь здесь нравится? Страх и злость по-новому вспыхнули во мне. Ладонь сжалась вокруг палочки в кобуре: я неспешно обдумывал заклинание, что мог применить в этот момент. — Дамблдору я не скажу. Думаю, он в курсе, раз ты продержался целых пять лет, — спокойный, разумный голос Люциуса настиг меня, отвлекая. — Уверен, этот скандал сильно замарает его репутацию. Оборотень в Хогвартсе! Рядом с детьми! Он пожалеет, что когда-то проявил к тебе сочувствие, когда его имя будет во всех газетах. Эта мысль задела меня больше остальных. Дамблдор проявил ко мне доброту. Он, чёрт побери, подарил мне шанс на хорошую жизнь: принял на учёбу, посадил Иву специально для меня, был добр. Было бы ужасно неблагодарно в ответ всё испортить. И себе, и ему. Я остановился, взглянув на Люциуса страшными глазами. — Не смотри так. Я уже сделал копию воспоминаний и написал письмо, что отправлю отцу, если ты откажешься, — отреагировал он мгновенно. У меня сбило дыхание. — Всё, что тебе нужно — сказать «да». И я всё забуду, Ремус, я обещаю. Ты будешь в безопасности. От безысходности покалывало нос. Я тяжело и часто дышал, пытаясь успокоиться. — Дай мне клятву, — сказал совсем тихо. На большее не хватало сил. — Поклянись, что будешь молчать, если я соглашусь. Было удивительно видеть, как быстро его лицо осветилось радостью. Словно я сделал ему большой подарок, согласившись на эту мерзость. Я чувствовал нарастающее во мне отчаяние на пару с безысходностью, от которой хотелось закрыться руками и не смотреть на окружающий мир. Мгновенно, не давая себе передумать, я добавил: — Один раз, — он нахмурился, но я лишь повторил: — Это произойдёт только один раз. — А если я хочу больше? — Один, — упёрся я. Ему пришлось согласиться. Мы стояли друг напротив друга, произнося ритуальные клятвы: «я, Ремус Лайелл Люпин», «я, Люциус Абраксас Малфой...». Это не был Непреложный Обет и не была клятва на крови, а другая, более слабая версия, в случае невыполнения которой грозила не смерть, а проклятие. Обет требовал свидетеля и считался слишком радикальным, а кровная клятва — слишком личной. В конце, когда все формальности были произнесены, Люциус приблизился и коротко поцеловал меня в губы. Золотая вспышка заклятия вспыхнула вокруг нас, ненадолго оплетая своими сияющими нитями. Я почувствовал магию, сковывающую моё сердце, и напуганно уставился на Люциуса. Губы покалывало. — Вот и всё, Ремус, — улыбнулся он открыто и довольно, поощряя мой выбор. — Ты молодец.

***

Затем он вывел меня из подсобки, мягко держа за запястье. И я следовал за ним. Позволял вести, куда он там хотел, тогда как в мыслях пытался осознать происходящее. До самого конца всё казалось дурным сном: подсобка, Люциус, «ты». Возможно, это и правда был сон. Я ведь перенервничал на досуге? От стресса людям снились кошмары, я это знал. Но тепло его рук не было сном. Клятва, оплетающая моё сердце, также не была сном. Ничего не было. — Что ты делаешь? — спросил равнодушно, тогда как внутри творилась буря. Люциус шёл прямо, а затем развернулся и... Вновь развернулся. Если в первый раз я не обратил внимания, то второй раз не мог не отреагировать. По его затылку не было понятно, о чём он думает. — Увидишь, — ответил он, и именно в этот момент в стене всплыла дверь. Я тускло моргнул на неё, на мгновение отвлекаясь от своих мыслей. Перевёл взгляд на Люциуса, и он уверенно пошёл именно в её направлении, словно только и ждал её появления. — Это называется Выручай-комната. О ней мало кто знает. Мне, например, рассказал мой отец. Мы зашли внутрь, и дверь закрылась. Вспыхнули многочисленные свечи. Я бегло оглядел помещение: небольшое, но вмещающее в себя пару кресел, тумбочек и большую кровать с балдахином. Окон не было, отчего сразу появлялось гнетущее чувство замкнутости. — Она принимает вид того, что ты представил в конкретный момент, — всё говорил он, проходя внутрь, тогда как я остановился на месте. — И ты представил это? — А ты бы предпочёл пыльный пол подсобки? По мне вновь пробежала дрожь. Я не верил в то, что сейчас собирается произойти. Голова соображала медленно и туго. Спустя, кажется, ёбаную вечность, я вновь услышал его голос. — Подойди сюда, — Люциус сидел на левой стороне кровати, на краю, не разувшись и не раздевшись. Лишь глядел на меня, подзывая ближе. Не хватало ему ещё по колену похлопать, чтобы унизить меня окончательно. Стоя во весь свой рост, пока Люциус сидел, я сильно возвышался над ним, и всё же его взгляд исподлобья морально давил на меня. Стало хуже, когда руками он потянулся к застёжке моей мантии: в пару движений развязал её и стянул с плеч, а следом ткань бесформенной кучкой упала на пол. — Знаешь, изначально я не хотел соглашаться на один раз, — рассказывал он, раздевая меня, как ребёнка. Я поднял руки, позволяя ему стянуть с себя джемпер, и остался в тонкой белой рубашке, в которой был ещё на уроках. Джемпер он аккуратно сложил и положил на тумбу у кровати. — Какая-то не равноценная плата за хранение твоего секрета, нет? Но ты настоял, поэтому я согласился. Я беззвучно вдохнул, когда ремень выскользнул из шлёвок. На мне был как минимум ещё один слой одежды, но уже сейчас я почувствовал себя голым. — Так что из этой ночи я хочу выжать всё, — он улыбнулся мне, поднимая лицо. Эта поза казалась слишком интимной: я стоял меж его разведённых коленей, не зная, куда деть руки, а его ладони лежали низко на моих боках. Я чувствовал, как его палец прокручивал пуговицу на брюках, пока вдруг не перестал. — Выпьешь для меня кое-что? Из внутреннего кармана он вытащил что-то, напоминающее упаковку таблеток, но какую-то странную: стеклянную и одиночную. Маленькая белая пилюля выглядела безобидно, и всё же мой живот болезненно скрутило от напряжения. — Что это? — Она тебе только поможет, не волнуйся, — открыто и доброжелательно ответил, раскрывая капсулу. Протягивая её мне, он добавил: — Клянусь, что она не причинит тебе вреда. Пожалуйста, доверься мне. К тому моменту у меня не было сил спорить. Пару секунд я анализировал её, а затем, мысленно отпустив ситуацию, взял и проглотил: таблетка, как оно всегда бывает без воды, ненадолго застряла в горле. Запоздало настигла мысль: это могла быть наркота. Я был бы не против. — Молодец, — он коротко поцеловал мой торс, приподняв рубашку, отчего я вздрогнул и инстинктивно увернулся. Его смех тёплой щекоткой прошёлся по коже. Люциус сидел, обняв руками мою талию и уткнувшись щекой в подрагивающий живот. — Снимешь для меня рубашку? Пальцы не слушались. Медленно, методично я расстёгивал каждую пуговку, пока не открылись ключицы, грудь, живот... Она сползла с плеч мягкой, змеиной волной, а с рук её стянул уже он сам. Всё время Люциус исследовал каждый дюйм обнажённой кожи взглядом, с интересом и жаждой. — Скажи, — тихо говорил он, оглаживая открытую, покрывающуюся мурашками кожу. Его ладони были странно-большие, мужские. Это вызывало во мне одновременно страх и непонятный трепет: меня трогал мужчина, не женщина, и это меняло всё и ничего одновременно. — Ты девственник? Я уже открыл рот, собираясь ответить отрицательно, как понял: я ни с кем по-настоящему не спал. Нет, была Пауль, но... С ней тогда, после победы в дуэльном турнире, дело не дошло до проникновения — было слишком рано и обстановка была неподходящая. Я гладил и ласкал её, а она ласкала меня, и мы оба достигли оргазма, но я бы не осмелился лишить её девственности на грёбаной Астрономической Башне. С Пауль хотелось по-другому. Хотелось закидать постель лепестками роз и угостить её вкусной едой, хотелось сладко её целовать и шептать комплименты, хотелось любви и нежности. Жаль только, что ничего у нас не получилось. — Скорее да, чем нет, — ответил уклончиво. Люциус хмыкнул и опустил палочку на тумбу. Затем, встав рядом со мной, тоже принялся раздеваться. Я бы мог отвести взгляд, но я этого не сделал. Что, в конце концов, я там не видел? У Люциуса было красивое, как для мужчины, тело. Его плечи были широкими, в меру крепкими, и талия слегка выделялась на их фоне. Я, например, выглядел крепко сбитым, и мышцы у меня были вовсе не изящные, а рабочие. Люциус был другим. Он был весь светлый, с длинными креплениями мышц, не худой, со здоровой мышечной массой, но и не громоздкий. Приятный на вид. — Пошли в кровать, — шепнул он мне на ухо, заново обнимая за талию. Наши голые торсы прижались друг к другу. Я отвлёкся на это непривычное ощущение, пропустив, когда Люциус поцеловал — во второй раз — мои губы. И если первый был целомудренным соприкосновением, то этот — нет. Люциус не совал мне в рот язык, не совсем, но поцелуй определённо был глубже. Его губы были мягкие, гладкие, и если закрыть глаза и игнорировать мужские ладони на пояснице, то я даже мог этим насладиться. Люциус хорошо целовался. Удивительно. В момент, когда он отстранился, мы впервые посмотрели друг другу в глаза. Его — расширенные, ясные, а я... Я не знал, что чувствовал. — До сих пор не верится, — шепнул он неожиданно, подталкивая меня в сторону постели. Я мягко упал на пружинистый матрас, тут же приподнявшись на локтях, чтобы видеть и контролировать происходящее. Люциус, такой же голый по пояс, как и я, скинул с себя обувь с носками и опустился на колени, чтобы проделать то же самое со мной. Я тяжело, сбивчиво дышал, глядя на его переливающуюся золотом макушку у своих ног. Это было удивительно: видеть, как он делал для меня что-то подобное. Не царское. И всё же Люциус был деликатен. Поднявшись обратно, он проделал дорожку поцелуев по моему торсу, параллельно расстёгивая пуговку брюк и спуская молнию. Его колено упиралось в кровать между моих ног, а тело ложилось на моё, даря контакт кожи с кожей. Было щекотно. — Ты горячий, — сказал он, трогая ладонью мою грудь. — Буквально горячий. Я мутно моргнул. — У меня повышенная температура тела, — ответил, устремив взгляд наверх, на балдахин. Так было легче успокоиться. — А ещё твоё сердце очень быстро бьётся, — кожей я почувствовал его улыбку, пока Люциус не отстранился и не навис надо мной: — Ты нервничаешь? Боишься? «Мне противно», хотел сказать я, но передумал. Пока что противно не было: лишь стрёмно и непонятно. Я длинно, беззвучно выдохнул, пытаясь восстановить дыхание, и в качестве ответа невнятно покачал головой. «Не знаю». «Не боюсь». «Я в ужасе». Воспринимай, как хочешь. — Не бойся, Ремус, — он отстранился, и я почувствовал руки на поясе. Приподнялся над кроватью сам, не дожидаясь просьбы, и вздрогнул, ощутив прикосновение на ягодицах. Люциус просто снимал мне брюки, аккуратно стягивая ткань с лодыжек, а я вновь забеспокоился. Между ним и мной оставалось лишь тонкое нижнее белье. — Знаешь, какой ты сейчас красивый? Я знал лишь то, что был жалок. Голый, открытый, с разведёнными коленями... Когда Люциус целовал меня, наваливаясь сверху, страх накатывал волнами. Неудивительно, что у меня не получалось возбудиться: я был напряжён и безынициативен в своём поведении, лишь в нижней части живота клубилась тревога. Он говорил мне многое. Шептал, что у меня великолепное тело, что он думал обо мне месяцами, что я приятный на ощупь... Непривычный к такому проявлению похоти, я горел: стыдом, непониманием. Ведь это Я должен шептать комплименты. Всю свою грёбаную жизнь я был тем, кто делал первый шаг, тем, кто очаровывал и соблазнял. И мне нравилась эта роль: я любил женские влюблённые улыбки, любил, когда я был ведущим в отношениях, любил, когда всё было под контролем. Но и то, что делал Люциус, не было плохим. Просто... Другим, странным. Пугающим. — Я могу? — шепнул он, накрыв ладонью пах. Я подавил желание сжать колени. — Зачем спрашиваешь? Его рука, обвивающая член, ощущалась странно. Стоит воздать ему должное, Люциус знал, что делать: прикосновение было мягким, но ощутимым, и чувствительная кожа отзывалась. Это не было моим выбором: член медленно твердел в ответ на его действия, а совсем хорошо стало, когда в уравнение добавилась влага. — Из всех... беспалочковых чар... Ты серьёзно выучил именно это? — я сбивчиво дышал, закинув локоть ему за шею в полуподобии объятия. Смазка хлюпала в такт его движениям вверх-вниз, и удобства ради Люциус припустил и брифы, обнажая мой член полностью. Он всё ещё был в брюках. Я не нашёл в себе сил стыдиться разницы между нами. — В постели не принято размахивать палочкой, — ответил он, а я почти улыбнулся игре слов. Почти. Потому что пальцем он полез мне между ягодиц. — Подожди! — я резко отстранился. Член влажно шлёпнул по животу — Люциус проводил его жадным взглядом — а сам я чуть отполз по мягким простыням. — Ты собираешься?... Я не смог закончить вопрос. Собирается что? Трахнуть меня в задницу? Это звучало ужасно сюрреалистично. Я не задумывался об этом до того момента, пока он не полез ниже, в место, о котором я в жизни не задумывался. Я даже представить не мог, на что это будет похоже, и не хотел знать. Не в этот день. — Знаю, у тебя это впервые, — успокаивающе отозвался Люциус, выставляя на показ испачканную в смазке руку. Ту, которой он мне дрочил, ту, которой хотел полезть внутрь. — Тебе понравится. Я знаю, что делаю. — А можно как-то... Без этого? — сглотнул я, заметив, что его взгляд потемнел. Добавил торопливо: — Всё, кроме этого. — Снова ставишь условия? — хмыкнул он, но, к моему же удивлению, не стал настаивать. Лишь залез на меня сверху, вынудив полностью лечь на спину, и встал на колени прямо над твёрдым членом, задевая его тканью брюк. Я проследил то, как красивые, длинные пальцы ловко развязали ремень и вытащили его из шлёвок, кинув куда-то за спину. С такого ракурса Люциус казался совсем подавляющим: высокий, с твёрдым рельефным телом, растрёпанными волосами и взглядом. Жадным, сканирующим. Моя кожа невольно покрывалась мурашками. — Мне кажется, я слишком к тебе добр, — он вновь наклонился, переплетая наши руки, а своей, свободной, обвил стоящий член. На эмоциях я вскинул бёдра, пытаясь получить большее, чем мягкие, невесомые прикосновения. И понял, что это был первый раз, когда я сознательно захотел с ним контакта. Прежде я инстинктивно уворачивался, отстранялся, каменел... Пальцы Люциуса были тёплыми, но на коже ощущались, как склизкие холодные змеи, недружелюбные и неласковые. Но теперь лёд тронулся. И Люциус, несомненно, также это ощутил. — Мы можем сделать всё по-другому, — сказал он, избавляясь от остатков собственной одежды. И белья тоже. Я сглотнул, осознав, что впервые вижу его член так близко. Он был твёрдый, очень твёрдый; мне было неловко думать, что это из-за меня. Что он возбудился, потому что был со мной. Даже звучало это, как ёбаный сюр. В остальном он был... Правильный. Это была единственная мысль, что приходила мне в голову. В меру крупный и прямой, но вовсе не изящный, каким было всё остальное в Люциусе. Члены вообще бывают изящные? К чему эти мысли? — Как по-другому? — хрипло спросил, облизав губы. Член ныл, оставленный Люциусом без внимания, и с каждой новой секундой мне хотелось, неожиданно для себя, чтобы его рука вернулась на место. Мысленно я объяснил это тем, что в возбуждённом состоянии мальчики-подростки трахали и одеяла, и подушки, а тут — вполне себе тёплая и влажная рука. — Знаешь, секс между мужчинами очень универсален, — томным тоном начал Люциус, словно доверяя мне секрет. — Я могу трахнуть тебя здесь, — он оттянул ягодицу, на мгновение пугая меня. — А могу здесь, — оставил короткий поцелуй на губах. Клюнув меня в подбородок, он отстранился. — И ты можешь сделать тоже самое со мной. С растерянностью я наблюдал, как он завёл руку за спину. Большего увидеть мне не дали — отвлекли поцелуями-вылизываниями, но после его слов я понял, что он собирался сделать. Его колени сжимали мне бока, фиксируя на месте. Я был почти болезненно возбуждён, не зная, что мне делать, чтобы облегчить эту пытку, кроме как ждать. И дождался. — Тебе не будет больно? — я взволнованно вздохнул, держа Люциуса за талию, когда ощутил прикосновение к члену. Низ живота снова скрутило: от смеси страха, возбуждения и предвкушения. — Будет. У тебя большой член, сам видишь, — улыбнулся он беззаботно, расслабляясь. Я беззвучно открыл рот, почувствовав, как он опускается. Стон заглушился им же: он вылизывал мой рот изнутри, пока не насадился по самое начало. Мои руки переместились с талии на крепкие ягодицы, сжимая их от переизбытка эмоций. — Но это хорошая боль. Его голос, обычно низкий и спокойный, подрагивал. Внутри Люциус ощущался хо-ро-шо. Он плотно стискивал меня, был тугим и правильным, отчего хотелось, плюнув, завалить его на спину и вбиваться, как я умел — сильно и грубо. Но у меня в этой позе было мало контроля: можно было лишь вскидывать бёдра, отчего Люциус широко распахивал глаза и клал руку мне на живот, пытаясь замедлить, или же сжимать его бёдра и опускать на себя, не дожидаясь, пока он соберётся с силами. Физически, по крайней мере, я был сильнее его. — Блять, — это был первый мат, что я услышал от Люциуса за всё знакомство. Громкие хлюпы сопровождали каждое моё движение внутри него. Я всё ещё чувствовал себя странно, трогая по-мужски узкие бёдра вместо округлых, женских, но эти ощущения задвинулись на задний план. О чём думать, когда член сжимает жадное, гостеприимное тело? О чём и зачем? Я не понимал, какое удовольствие он преследовал во всём этом. Его член упруго качался и тёк, оставленный без внимания, но не падал — значит, ему нравилось. Значит, он получал наслаждение от того, как мои руки водили его вверх-вниз по уже моему члену, грубо впиваясь в кожу его бёдер и задницы, делая больно. Люциус Малфой выглядел, как блядь. А я? Кем я был? Потому что мне тоже нравилось. Мне нравилось трахать его, возможно, делая больно не случайно, а намеренно — в качестве мести за всё, что он мне наговорил. Мне нравилось, как он падал на меня сверху, стонал, задыхался словами. Мне нравилось, как свободно в нём скользилось. И кончать, вытащив в последний момент, мне тоже понравилось. — Мерлин, — выдохнул Люциус, откатываясь на бок и дыша тяжело, сбивчиво. Я звучал так же. Послеоргазменные эмоции были ярче всего. — Помоги мне кончить. — Каким образом? — я лениво повернул голову, на что Люциус молча открыл рот и указал на свой всё ещё твёрдый, всё ещё изнывающий член. Намёк был ясен. Первым порывом было «не хочу», а следом я вспомнил, что только что трахнул его, и отказать в ответной услуге было бы ужасно неблагодарно. Поэтому, сглотнув, я сел и несмело наклонился вниз. Застыл на пару мгновений, решаясь, а потом уже сам Люциус зарылся рукой в мои отросшие волосы, подталкивая ниже. И я взял. В рот. Было неловко и страшно. Челюсть быстро начала ныть, когда я держал её такой открытой, и вкус на языке отдавал горечью. Люциус задал мягкий, щадящий темп, но я всё равно скоро почувствовал недостаток воздуха. Приходилось медленно, размеренно дышать носом и молиться, чтобы он не пытался выебать мне горло. Это было больше унизительно, чем сложно — сосать член. Утешала лишь мысль о том, что до этого Люциус унизился сам. К счастью, и без того до крайности возбуждённый, он не продержался долго. А вот то, что произошло дальше, оставило меня шокированным и безмолвным: Люциус поднял меня за волосы, оттаскивая от себя, и кончил мне на ёбаное лицо. Я инстинктивно зажмурился, чувствуя, как тёплые вязкие капли падают на ресницы и горячие щёки. — Ты чего наделал? — пробормотал жалобно, не зная, что делать и чем вытираться. — Красотка, — похлопал он меня по щеке, засмеявшись, но таки произнёс тихое «Экскуро». Лицо вновь стало чистым, а я проморгался. По всем правилам — и моему собственному опыту — на этом всё заканчивалось. Я никогда не отличался высоким либидо и одного раза мне хватало, чтобы насытиться: я клевал партнёршу в макушку, шептал последние слова благодарности и заваливался спать. Как-то раз это едва не стало причиной расставания, но не суть. Я любил долгий, вдумчивый секс, но не всегда его хотел. Редко, но метко. — У меня снова стоит, — озвучил растерянно свою проблему. — Это нормально, — Люциус приподнялся на локте, проведя по моему бедру. — В этом и смысл. Я пялился на него непонятливо, пока не вспомнил ту таблетку, которую выпил в забытье, в начале всего этого. Всё стало понятно, включая его слова про «выжать из меня всё». Вспыхнула секундная злость, тут же сменившаяся обречённостью. — Пиздец, и сколько это будет длиться? — я медленно выдохнул, почувствовав руку на вновь возбуждённом члене. — Пока не натрахаешься столько, что у организма не хватит сил на стояк. — Звучит, как вызов. Я отвёл его ладонь, поймав растерянный взгляд, и небрежно толкнул Люциуса в сторону подушек. Он всё понял моментально: устроился животом вниз, на локтях, и прогнулся в пояснице. Эта поза всегда смущала меня, но в этом состоянии мне быстро стало плевать — хотелось лишь пристроиться сзади и вставить одним слитным движением. Так я и сделал. Сверху открывался хороший вид на спину Люциуса: белую, рельефную, с красиво очерченными лопатками и более тонкой, на фоне плеч, талией. Я наблюдал, как мой член исчезал между его ягодиц, сжимал их в ладонях, утыкался лицом в плечи и влажную от пота шею... Второй раз он попросил меня кончить внутрь. Прошло время, когда Люциус, наконец, устал. — Через час у меня патруль, — сказал он, садясь на край разворошённой постели. Я издал тихий, безынициативный звук в ответ. Патрули начинаются в девять. Если до них час, то сейчас восемь. Мы встретились в семь. Это означало, что мы провели час вместе. — Я должен идти, — сказал он, мягко тормоша моё плечо. Я лежал, уткнувшись лицом в подушку, и в ответ лишь оттолкнул его ладонь. Вместо того, чтобы обидеться, Люциус засмеялся: — Хорошо-хорошо, я понял. Постель скрипнула, когда он встал. Я не смотрел, как он одевался, но догадывался, что выглядел Люциус неважно. Обнял крепче подушку, вдыхая чистый, свежий запах. Отличный от того запаха секса, что витал в комнате после произошедшего. — Как думаешь, мы как-нибудь повторим? — имел наглость спросить он. — Нет. Тогда Люциус, погладив меня в последний раз по оголённому бедру, вышел из комнаты. Я остался один. Поначалу это было облегчением. Я лежал в тишине, слушая тихий стук собственного сердца. Простыни, нагретые телами, медленно теряли тепло. Моё тело покрывалось мурашками, отчего я подтянул ноги к груди и попытался согреться. Не помогло. Меня бил озноб, как при сильнейшей температуре. Ощущал себя плохо и несчастно, а ещё — покинуто. Странное дело: я хотел, чтобы он ушёл как можно быстрее, но, оставшись в одиночестве, я почувствовал себя брошенным и ненужным. Почти использованным, но это было уже совсем по-девчачьи. Ничего ведь не произошло. Это просто был мой первый и последний секс с мужчиной. А можно ли считать сексом то, что началось так ужасно? А можно ли считать насилием то, в процессе чего ты получил удовольствие? А можно ли считать жертвой того, кто ни разу не выглядел, как жертва? Меня не насиловали. Я был сверху. Я получил удовольствие. И всё же мне было мерзко: с Люциуса, но больше всё-таки с себя.

***

Когда озноб усилился, и не думая останавливаться, я через силу поднялся с кровати и натянул одежду, аккуратно сложенную на тумбе. Самое ужасное в этом было то, что возбуждение и не думало стихать. Я был несчастен и чувствовал себя разбито, мерзко, но с неприятной обречённостью осознал, что продолжил бы, приди ко мне кто-нибудь и предложи себя. Я чувствовал себя грязным, униженным, а ещё — распутным и шлюховатым, как бы смешно это не звучало в отношении мужчины. Я не знал, куда мне идти. К себе в комнату точно нельзя — там бы я почувствовал себя намного хуже. В ванную старост? Я бы туда пошёл, чтобы смыть с себя всю грязь, физическую и моральную, но с недавних пор у меня она ассоциировалась с тем, кто и довёл меня до такого состояния. Хотелось проветриться. Хотелось свежего воздуха. И я пошёл в сторону Астрономической Башни. До отбоя оставалось полчаса, мне было холодно и одиноко. Тело мелко дрожало от бьющего меня мандража. Подъём по длинной крутой лестнице чуть не убил меня, но, поднявшись, я сел прямо у перил, свесив ноги, и просто... Смотрел вниз. Нет, у меня не было мысли сбрасываться с грёбаной башни и умирать такой нелепой смертью. Хотя, конечно, хотелось бы тогда посмотреть на лицо Люциуса: человек скинулся с высоты ста футов после секса с ним, вот умора. Я бы после такого принял обет безбрачия и стал монахом, а он, наверное, плюнул бы да пошёл дальше. Моё тело горело, и особенно это было заметно на контрасте с ледяным ночным воздухом. От холода не ощущался нос и руки; я подул в них, пытаясь согреться. В какой-то момент, закрыв лицо руками, я осознал, что плачу. Это не было надрывными рыданиями, не было и тихим, душевным плачем: просто глаза пекло, нос перчило, а затем по холодным щекам скатилась пара тёплых слёз. Я шмыгнул носом. Это было смешно. Я проронил одну-единственную слезу, когда смотрел на труп своего отца, и не плакал ни разу после этого. Тем не менее, мне приспичило сейчас, после... После чего? Того, как Люциус Малфой воспользовался мной, как живым вибратором? Дилдаком на ножках? Это даже звучало нелепо. От одиночества? От того, что он ушёл, даже не спросив, как у меня дела? Это правда, что я был особенно чувствителен после того, что было между нами, и мне бы хотелось ласковых слов... Но мы не были парой возлюбленных, чтобы плакать из-за такого. Но правда была в том, что я плакал, и плакал я из-за всего вышеперечисленного. А ещё... А ещё — от того, что в какой-то момент в моём пьяном от возбуждении мозгу проскочила мысль: если бы Люциус Малфой до самого конца оставался хорошим, веди он себя галантно и ненавязчиво, будь он добр и оставайся мне таким же хорошим другом... Будь он всем этим, я бы не отказался. Я бы покривился, я бы боялся, но я бы не отказал ему. Он мог спросить в любой момент, но Люциус выбрал то, что выбрал. И из-за всего этого я чувствовал себя самым жалким существом на свете. — Ремус? — донёсся сзади женский голос. Я тут же принялся вытирать лишнюю влагу с лица. Сердце на мгновение подскочило, принявшись биться чуть быстрее. Встав и обернувшись, я обречённо узнал её. Пауль. Она стояла у вершины лестницы, держа в руке телескоп, и смотрела на меня широко раскрытыми глазами. Она выглядела болезненно похожей на саму себя: с нежным округлым лицом и светлыми волосами, низенькая и безобидная в своей пышной зимней мантии и слизеринским шарфом. Пауль. Пауль Шафик. — Всё хорошо? — осторожно шагнула она, наклоняя голову. Словно призрак из прошлого, пришедший напомнить мне, как тогда было хорошо. Ведь с Пауль всё действительно было потрясающе легко. Не было ни единого дня в её компании, когда я чувствовал отвращение к себе или к ней, не было ни одного момента, когда я мечтал о ней забыть. С ней было правильно, с ней было просто. А с Люциусом было... Было... Оглядываясь назад, я не знаю, чем мне было объяснить то, что я сделал. Возможно, я поддался тёплым воспоминаниям. Может, на меня так повлиял её вид. Вероятно, я просто ничем не думал. Но, не имея привычки себе врать, я знал: то, что я сделал, было попыткой доказать себе, что во мне всё осталось прежним. Что я был всё тем же Ремусом Люпином, молодым и самоуверенным, простым и понятным. Тем, кто любил женщин и кого женщины любили в ответ. Пытался реабилитироваться. Я поцеловал её. Обхватил руками холодное лицо и поцеловал, сладко впиваясь в губы. Поцеловал её тем же ртом, которым полчаса назад касался Люциуса Малфоя: его губ, его плеч, его члена. Поцеловал её губами, которыми делал отвратительные вещи. И, конечно, она меня оттолкнула. Я едва почувствовал это: её руки, неустойчивые у меня на груди. — Ремус? — спросила она напуганным шёпотом, когда я отстранился. В тот же момент я ушёл. Хотелось убить себя.