Желтизна

Часть 25: Не всякая протянутая рука зовет к дружбе. Так уж получилось, что в ноябре полнолуние совпало с днём патруля. Шансы на это были весьма и весьма велики — пятьдесят на пятьдесят, поскольку патрули у старост были через день. В сентябре и октябре мне повезло, а вот ноябрь подвёл. Дамблдор что, не учёл этого? С каждым днём у меня складывалось впечатление, что он и вовсе не был причастен к моему назначению. По всем признакам получалось так, что школьными вопросами занималась МакГонагалл, а наш доблестный директор был занят другими, более важными делами, и на назначение ёбаного оборотня старостой вовсе не обратил внимания. В общем, мне пришлось срочно выдумывать повод оказаться в Больничном крыле. Лили расстроилась, что ей придётся вести патруль в одиночестве, на что я с сожалением улыбнулся и пожелал удачи. После той просьбы в библиотеке она некоторое время вела себя немного скованно, видно, посчитав ситуацию неловкой, но я не зря был толстокожим человеком: вёл себя точно так же, как и до, и со временем Лили расслабилась. Мадам Помфри была радушна ко мне на протяжении всех четырёх лет. Её рука с материнской лаской трогала мой лоб, отмечая поднимающуюся температуру в предверии полнолуния, и аккуратно помогала выпить зелья после, когда я вернулся голодный и усталый. — Не нравится мне твой цвет лица, — вздохнула она, придерживая меня за затылок. Я, зажав привычно нос пальцами, допил восстанавливающее зелье и передёрнулся от отвращения. Столько лет пью, а легче не становится. — Может, не пойдёшь сегодня на свои тренировки? — Почему нет? К вечеру оклемаюсь, — пожал я плечами в ответ, беззастенчиво наслаждаясь её прикосновениями. Иногда мадам Помфри вызывала во мне такой трепет, что хотелось её обнять и поцеловать в щёку, словно родную мать. Как я и сказал, к вечеру мне стало легче. Полнолуние выпало на пятницу пятнадцатого числа, отчего на следующий день, в субботу, я смог всласть отоспаться и проснуться ближе к часу от бьющего в лицо солнца. Зарылся лицом в пахнущую чистотой подушку, почувствовал неприятно сосущий голод и встал, готовясь к разгрузочному дню. Моменты сразу после полнолуния всегда были худшими. Кости ломили, ощущаясь ломко и чужеродно в теле, а конечности словно были не на своём месте. Зудели дёсна, чесалась кожа, неприятно деревенели пальцы... Полный набор побочек, в общем-то. Квиддич в такой день был хорош тем, что возвращал всё на свои места. Сегодня все были на поле. Джеймс махнул мне рукой, капитанша кивнула, Сириус кинул долгий взгляд... На последнего я не обратил внимания, разогреваясь знакомыми себе способами: пробежал пару кругов вокруг поля, с привычным недовольством оценивая свою дыхалку, примерился к тяжёлой бите и морально приготовился к тому, чтобы отбить задницу о метлу. Так и произошло. К концу я недовольно переминался с ноги на ногу, мечтая о массаже ягодиц, и клевал носом в раздевалке. В момент, когда я поднял белую футболку-поло, собираясь натянуть её на всё ещё слегка влажное после душа тело, меня оклинули: — Люпин. Это определённо был Сириус. Обернувшись, я взглянул на него с вопросом. — Что, Сириус? Уже долгое время мы не обменивались ни словом. По пальцем одной руки я мог пересчитать наши диалоги со времён того случая в душевой, но и те были лишь подачками в стиле «отойди», «тебя звали» или «вот твоё расписание». Меня вполне устраивал наш вооружённый нейтралитет. Выражение его лица было странным. Напряжённым, словно ему требовалось усилие над собой даже для такой мелочи, как смотреть на меня. — Этим утром... — он начал хрипло, чтобы замолкнуть и прочистить горло. Дальнейшие слова прозвучали сухо и безлико: — Этим утром я столкнулся с Малфоем. Он остановил меня и спросил, где ты был вчера вечером. Я ответил, что ты попал в Больничное крыло. Каждое предложение звучало всё страннее и страннее, пока я не осознал, что, должно быть, интерес самого Сириуса ко мне начинался с тех же вопросов. «Где он» и «что делает в Больничном крыле». Я нахмурился обеспокоенно, подняв футболку к груди и ненавязчиво скрывая своё тело. Мне не нравилось стоять перед ним с голым торсом. — Ты думаешь, он?... — начал недоверчиво и замолчал. — Я ответил, что это не его собачье дело, — продолжил Сириус уже привычным для себя тоном. — Но он не выглядел удовлетворённым. Если тебе интересно, то он потом пошёл в сторону Больничного крыла. После того раза с ним в ванной я думал о Малфое пару дней, не зная, насколько большую ошибку тогда совершил, но достаточно быстро успокоился: если я буду параноить насчёт каждой такой мелочи, то жизнь в шкуре оборотня станет невыносимой. Но это? Это меня напрягло. — Я просто сообщаю тебе. Выводы делай сам, — Сириус неуютно дёрнул плечом и повернулся, собираясь уходить. — Спасибо, Сириус, — донеслось ему вдогонку. Он остановился, застыл на секунду, а затем продолжил идти. Тревога от неозвученной нами мысли продолжила висеть в воздухе. Гнёт правды, которую знали лишь мы двое. Причина, по которой Северус Снейп не дожил до четвёртого курса и причина, по которой мне грозит пожизненный в Азкабане. Наш секрет.

***

Двадцатое ноября. Люциус провожает меня слишком долгими взглядами на следующем патруле. Двадцать пятое ноября. Мы проводим дуэль, в ходе которой оба теряем палочку и едва не вцепляемся в рукопашной. (Он тронул мою шею, а я застыл от этого, как девчонка). Первое декабря. Я с раздражением стряхиваю с себя снег из-за снежка, кинутого придурком Джеймсом, и ловлю ухмылку мимопроходящего Малфоя. Следуя непонятным импульсам швыряю в него снежок и открываю тем самым портал в ад. Седьмое декабря. Мы вновь сидим вместе в ванной, разве что первым пришёл он, а не я, и обсуждаем что-то, чего я в жизни не вспомню. Его глаза слишком внимательно проходятся по шрамам на моём теле и задерживаются там, где их нет. На правом плече. На части живота. На внутренней стороне бёдер. Десятого декабря пересекаюсь с ним взглядом в Большом зале, в момент, когда ем жареную сосиску. Быстрый взгляд на мой рот в этот момент почти лишает меня аппетита от смеси смущения и стыда. (Почти, потому что ничто не способно лишить меня аппетита). Пятнадцатого декабря состоится матч Гриффиндор-Слизерин, в ходе которого я отчаянно пытаюсь сбить его бладжером. Мы проиграли, а Люциус, ловя мой разочарованный взгляд, одними губами шепчет: «неудачник». Семнадцатого декабря я просыпаюсь и понимаю, что Люциуса Малфоя слишком много в моей жизни. Это открытие меня смущает.

***

— Эдна, сходим вместе на Рождественский бал? Капитанша нашей сборной взглянула на меня с вопросительно поднятой бровью, молча требуя объяснений. — Ну, тот, что у Слизнорта, — пояснил я, зная, что она тоже состоит в кружке для избранных. — Я поняла, про что ты. Зачем приглашаешь меня? Её голос был низковат, отрывист, а волосы по середину шеи забавно били по ушам. Вообще-то, ныне мне она казалась красивой: нетипичной, по-своему завораживающей красотой с этими её массивными чертами и колючими глазами. Эдна здорово похорошела с прошлых лет, но её главная изюминка оставалась при ней. Даже я, будучи мужчиной, смотрелся мягче неё. Это было необычно. — Ты красивая и высокая. Мы будем клёво смотреться в танце, — признался искренне, отчего на её полных розовых губах выступила слабая улыбка. Мы действительно пошли вместе. Я с удовольствием покружил партнёршу, что, наконец-то, почти была со мной на одном уровне в плане роста, а то, что мы оба были спортивными и выносливыми, позволило топтать танцпол на протяжении неприлично долгого времени. Оказывается, я любил танцевать. Ловить ритм музыки было интересно, а особенно плавное движение удовольствием отдавалось в мозгу. На Эдне было красивое тёмно-синее платье, что демонстрировало её широковатые, как для женщины, плечи и роскошно очерченные ключицы. На её ногтях блестел приятного оттенка лак, а туфли весело отстукивали по полу. В какой-то момент я осознал, что улыбаюсь ей почти бесконтрольно. Она напоминала мне искажённую версию Пауль. — Знаешь, он меня пугает, — сказала она уже под конец, пряча губы за бокалом чего-то шипучего. На наших лицах блестел пот от почти часа оживлённых танцев, за время которых я так и не сменил партнёршу. — Кто именно? По углам целовались пары под цветущей омелой. Вдалеке донёсся задыхающийся смех профессора Слизнорта — тот беседовал с одним из своих многочисленных любимчиков. Хихикала стайка мимопроходящих старшекурсниц, кидая на меня игривые взгляды. Я сделал глоток. — Малфой, — Эдна хмуро поправила выбившую прядку, опустив взгляд на столик. — Пялился на нас весь вечер. Пунш застрял у меня в горле. — У тебя с ним что-то было? — спросил я, пусть и понимая, что вероятность этого минимальна. Своей реакцией Эдна подтвердила: — Что? Нет, — она покачала головой, почти засмеявшись. Светлые пряди воздушной волной пронеслись по оголённой шее. — Мы не враги, но и встречаться со мной он бы в жизни не встал. Я полукровка. — Действительно. Чтобы Его Высочество снизошёл до нас, презренных полукровок? — я легко засмеялся, показывая, что говорю это не всерьёз, и Эдна заулыбалась в ответ. Переждав вспышку веселья, я на мгновение отвёл от неё взгляд и тут же наткнулся на предмет нашего разговора. Люциус не прятался и даже не пытался сделать вид, что обратил на меня внимание случайно. В глазах его стыл холод.

***

— ... и я ему говорю, ну, а зачем ты пошёл на свиданку с Лайлой, если уже согласился на отношения с Донной? Он мне ответил, что с Донной скучно, а у Лайлы красивая грудь. Если честно, то это как-то не очень. И самое странное, что эта Донна так его и не бросила, хотя уже ловила на измене. Я ничего не понимаю. — Да, мерзковато, но он так не в первый раз делает. Помнишь ту третьекурсницу в прошлом году, которая терроризировала его хлопушками? Ей он тоже изменял. — Не понимаю, зачем они вообще с ним вступают в отношения, если потом всё заканчивается... Этим. — Подростки такие подростки, — я наигранно тяжело вздохнул, оперевшись лениво о кулак. Голос профессора Бинса бесцветным бубнежом доносился с доски. — Хочется драмы, знаешь? Этот Хогвартс пиздец какой унылый, вот люди и веселятся, как могут. Я поморщился, кинув в сторону призрака косой взгляд. Какому гению пришла в голову мысль не изгонять его, а оставить учителем? Это такая экономия средств? Ну и ну, директор! Экономик! — Ты так говоришь, но я чё-то не видел, чтобы тебе, как Сириусу, устраивали тёмную бывшие, — усмехнулся Джеймс, лениво улёгшись на столе. По рядам проходился шёпот тех, кто, как и мы, к болтовне Бинса не прислушивался. Именно шёпот, потому что сегодня мы учились в паре с Рейвенкло, а эти и были теми редкими кадрами, что пытались учиться на историии и терпеть не могли шум. С Хаффлпаффом всё было намного веселее. — Мы расстались на хорошей ноте, — фыркнул я в ответ. — И, чтобы ты знал, бывшая у меня только одна. — Одна? Кто? — мигом оживился Джеймс. — Не скажу. — Ну-у! Она с нашего курса? — Нет. — На нашем факультете? — Нет. — На шесто... — Нет, Джимбо, даже не пытайся, — я беззлобно закатил глаза, не воспринимая его попытки докопаться всерьёз. Мы сидели на последнем ряду, там, где было удобнее всего шептаться. Сириуса не было — он вчера сломал ногу на квиддиче и отлёживался у мадам Помфри с костеростом. Иногда я ловил себя на мысли, что ревную мадам ко всем остальным её пациентам. — Мне ж теперь интересно, кто удостоился внимания звёздочки нашего факультета, — ехидно заухмылялся Джеймс, приподнявшись так, чтобы видеть меня. — Звёздочки? — меня перекосило. — Ну да. Что тебе там писала та четверокурсница? — он задумался, прокашлялся и пропел томным голосом: — Твой жгучий взгляд лишает меня воли, а звёзды в твоих глазах!... Я перестал слушать, зарывшись головой в свой лежащий на столе пуловер и закрыв уши. Донёсся задыхающийся смех Джеймса, на что я, не глядя, пнул его под рёбра. — Не смейся. Её чувства были искренни. — Поэтому ты улыбнулся ей с такой неловкостью, что она расплакалась и убежала? — добавил Джеймс. Я закатил глаза. — И таких много. Дафне с Рейвенкло ты очень нравишься, и Алисе тоже. Чёрт тебя дери, Люпин, в тебя все шестикурсницы глазками стреляют! И в феврале больше всего валентинок у тебя! — У тебя их не меньше, — нахмурился я. — Нет, меньше. У меня ведь не такая крепкая бицуха, — он вновь прыснул, заглушив смех партой. — Ничё, малыш, накачаешься ещё, — я ткнул его в незащищенный живот, отчего он несильно вздрогнул и фыркнул. Некоторое время мы сидели спокойно, записывая под диктовку Бинса и нагоняя всё то, что не сделали раньше, слишком занятые болтовнёй. Вечно с Джеймсом всё скатывалось в бесполезные перешёптывания и смех на задних партах, пусть я и пытался поначалу следовать уроку. Такой уж он был человек: лёгкий и свободный, в компании которого слетали все ограничения и правила. — Знаешь, — начал он задумчиво, стуча пером по пергаменту. — Это даже пугает. Я лениво отозвался: — Что именно? — То, что в тебе нет недостатков. Слова эти прозвучали, как шутка, отчего я приглушённо засмеялся. Не дождавшись той же реакции от Джеймса, осознал, что сказано оно было всерьёз. — В смысле? — Мы же не первый год знакомы, Рем. Обычно за это время успеваешь узнать о человеке даже самые постыдные секреты, а ты... — он растерянно пожал плечами. — Умный. С хорошим чувством юмора. Всем нравишься. Отличный загонщик. Редко выходишь из себя. Красивый и харизматичный. С каждым новым словом меня косило всё сильнее, а видя ту обезоруживающую честность, написанную на лице Джеймса... В его тоне не было зависти, правда, лишь какое-то непонятное удивление — от этого я и терялся больше всего. Будь это просто комплименты от какой-то девчонки, то я бы просто поблагодарил и забыл, но Джеймс? Джеймс, с которым я четыре года жил в одной комнате? Джеймс, тот самый самодовольный школьный красавчик, говорит мне о том, какой я идеальный? Ты ничего обо мне не знаешь, Джеймс Поттер. — Хороших качеств так много, что это как-то пугает, — подытожил он с ощутимой неловкостью, словно вдруг очнулся и понял, что мне говорит. Он ничего не понимал, понял я с отчётливой нервозностью. Джеймс не знал, что происходит у меня в голове, не знал, какие мысли иногда во мне блуждают, не знал, на что я способен. Он видел во мне весельчака, школьного друга, смешного и надёжного Ремуса Люпина, который лихо играл в квиддич и влюблял девочек своими «жгучими глазами». — Джеймс, — начал я серьёзно. Дождавшись, пока он поднимет голову, приблизился к нему и посмотрел прямо в глаза. — Ты что, флиртуешь со мной? Молчание. Наши лица находятся непозволительно близко. Тёплое дыхание Джеймса ощущается на кончике носа. Я не моргаю. Мы оба взрываемся смехом громким настолько, что на нас оборачиваются сидящие впереди рейвенкловцы. — Заткнитесь! — шипит один из них. — Прости, — сипло бормочу в ответ, глядя искоса на Джеймса. Вновь смотрим друг другу в глаза и задушенно смеёмся.

***

В декабре мне вновь пришлось пропустить патруль из-за полнолуния. Конечно, это было неприятно, но я постарался максимально убедительно сыграть головную боль, чтобы не исчезать без видимых причин. К тому же, отлучаться раз в месяц — это не настолько нагло, чтобы вызывать к себе нежелательное внимание. Лили, например, расстроилась, но выразила понимание и пожелала выздоровления. Хорошая она. Мне повезло, что в старосты попалась добрая, тактичная Лили, а не какой-нибудь мелкий проныра вроде Сириуса Блэка. Ещё начиная с сентября нам усиленно ездили по ушам из-за экзаменов. Уже намечались пробники, умники ходили с красными от зубрёжки глазами, а отстающие в панике нагоняли весь материал, что пролюбили за прошлые годы. Я, например, целиком сосредоточился на трансфигурации: МакГонагалл особенно зверствовала в предверии СОВ, а моя голова варила хуже обычного. По ЗОТИ и чарам я мог хоть сегодня сдать ЖАБА на отлично, но вот трансфигурация... Не получалось у меня запоминать эти тупые формулы. Вот совсем. Да и мотивации не было. Иногда я ловил себя на мысли, что после смерти Лайелла я будто бы вовсе разочаровался в своей жизни: учился на «отлично» я для того, чтобы видеть улыбку отца, а не ради блестящего будущего. «Мой отец умён, значит, и я должен быть таким же», думал я. Ныне я не был уверен в том, что делать дальше. В аврорат меня не тянуло, как, в принципе, и к армейской деятельности в целом. Министерство? А что я там буду делать со своей любовью к боёвке и плохой усидчивостью? Я — не Лайелл Люпин. Я не смогу методично, годами пробиваться по карьерной лестнице, чтобы к сорока получить статус главы отдела и копить целое состояние на своём счету. Деньги я всегда тратил быстро, безжалостно, на любую понравившуюся вещь. Сидеть в кабинете меня не прельщало, да и как работать там, где когда-то убили моих родителей? Других такого масштаба организаций в магическом мире не было. Банк? Там гоблины. Хогвартс? Боги, мне хватило детей на всю жизнь. Какое-нибудь заведение на Косом переулке? Какое? Зачем? Как? Я был действительно озадачен своим будущим.

***

— Знаешь, это странно, — сказал как-то профессор Розье, когда в феврале мы пошли за новой порцией ингридиентов. Мы уже хорошо приловчились работать вместе: профессор шёл впереди, лихо разъёбывая акромантулов, а я подхватывал сзади, оберегая его от разнообразия живности в Запретном лесу. Разрубал настырные лозы, сжигал крупных и опасных на вид насекомых, половина из которых обладала чем-то смертельным или опасным, и в целом расчищал нам путь. Если кто-то думал, что Запретный лес опасен исключительно из-за полчищ акромантулов или наглых кентавров, то они ошибались. Буквально всё в этом лесу кишело риском, начиная с невинного камушка, под которым прячутся жуки-сквернители (чьи укусы вызывают гнойные раны и заносят инфекции, а слизь, которую они выделяют, просто отвратительна), заканчивая болотами, которые в этом лесу вызывали головокружение и дурман своими парами (и которых мы всеми силами избегали). Даже ёбаные комары тут были опасны, а лесные мандрагоры? Господи, как я их ненавидел. Ввиду всего этого Розье ещё до первого дня исписал несколько пергаментов со всем тем, что мне нужно уметь для выживания в таком месте. Список заклинаний, который мне следовало выучить наизусть, знания о растениях и существах... — Что именно, сэр? — я зло выдохнул, с корнем выдирая извивающуюся Колючую лиану. У этих тварей было недостаточно сил, чтобы доставить проблемы человеку, но они отчаянно пытались: хватали за ноги и тащили к земле, ставили подножки, а их шипы больно кололи кожу, окажись она обнажённой. Мне приходилось убирать их заранее, чтобы профессор без препятствий мог собирать наши будущие деньги с акромантулов. О, как же я был рад, что нам не приходилось собирать ещё и растения! Этим, насколько я знал, занималась профессор Спраут с парой старшекурсников-хаффлпаффцев. — Акромантулов стало слишком много, — Розье вытер лоб, вытирая грязные руки о штанину. Из того, что я заметил, он не жаловал мантии: по крайней мере, на тренировках и наших выходках их не носил. Это был вопрос удобства или Ференц Розье бунтовал? — Это значит, что они начали активнее размножаться? — озвучил я логичное предположение. — Нет, нет, дело не в этом... — он замолчал, опустившись на корточки перед трупом. — Раньше я постоянно видел такие тела, понимаешь? Это всегда были акромантулы. Разорванные, надкусанные... Мерзкие, одним словом. Я так до сих пор и не вызнал, с чем это было связано. Я промычал в ответ, почти сразу потеряв интерес к разговору — понятно ж, что всё было из-за волка. Где-то три года он счастливо убивал и жрал пауков, а теперь, стоило мне запереть его, популяция последних резко пошла в гору. — Теперь они лезут из всех щелей, а трупов не видать, — Розье задумчиво повертел в руках паучью лапку, размышляя, видимо, брать или не брать. — Разве в лесу недостаточно хищников? — пожал плечами. — Кто-то да питался паучками. — Да не сходится как-то. Мне... Редукто! — он оборвал сам себя, резко вскинув палочку в сторону зарослей. Акромантул, запутавшийся в лианах, упал замертво, испустив перед смертью мерзкий писк. Я поморщился. — В общем, жаль. Я с этих трупов много чего собирал, самому убивать не приходилось. Добычу за этот день Розье оценивал высоко, где-то в полторы тысячи на нас обоих (из которых мне досталось бы где-то шесть сотен). А ведь это только то, что он сбывал нелегально... Большая часть доставалась Хогвартсу, что, в общем-то, справедливо, но меня душила жаба. — Девяносто семь, девяносто восемь, девяносто девять... Сто! — Розье с широкой ухмылкой хлопнул в ладони, закончив пересчитывать яд, сцеженный с акромантулов. — Итого три сотни склянок. Представляешь, сколько это баблища? — Удачная вылазка, — я расслабленно улыбнулся, растёкшись в кресле. — Учитывая, что на дворе февраль. — Да, зимой их сложнее поймать. Ублюдки прячутся, — раздался щелчок, когда Розье крепко-накрепко закрыл резервуар с ядом. — Главное, чтобы мы не слишком поредили их популяцию, а то в это время акромантулы не размножаются. Директор нам голову открутит, если лишится такого источника дохода. Он хохотнул. — Да, яиц не было, — согласился я. — Кстати о них, сэр... Чисто из любопытства: вы пробовали сбывать яйца? Вопрос был щепетильный. Яйца акромантулов к продаже были строго запрещены: Отдел регулирования магических популяций и контроля над ними, в котором работал мой отец, и был тем, кто ввёл этот закон. Вполне адекватный, в общем-то: акромантулы относились к весьма опасным существам, пусть лично я и не был согласен с оценкой Ньюта Скамандера, и Бог знает, что бы мог натворить недобросовестный маг с яйцами акромантула. Нелегально сбывать часть товара, как делали мы — это одно, а нелегально сбывать нелегальный товар — другое. — Дурак я, что ли? — хмыкнул Розье. — Как будто я не знаю, в каких целях их будут использовать. Да и нам самим выгоднее, чтобы акромантулы оставались в нашем лесу, под контролем, а не существовали свободно по миру. — Чем реже и востребованнее товар, тем он дороже, — я засмеялся. — Именно. Был вечер субботы. Мы зашли в его кабинет, чтобы подвести итоги вылазки, как делали обычно. Мне безумно хотелось принять душ: заклинание очищения, конечно, было очень удобной штукой, но настоящее ощущение чистоты, как после долгого тщательного душа, оно не давало. Сходить, что ли, в ванную старост? Сегодня суббота, так что я не должен был встречать там небезызвестного мудилу-эльфа. Мысль о горячей воде с пенкой и милыми успокаивающими пузырями становилась всё привлекательнее. — Так, давай, шуруй к себе. У меня дела, — Розье с хрустом потянулся, выглядя уставшим и заёбаным. Как, наверное, и я. — Позову тебя через пару недель, как только всё продам. — Вас тоже нагрузили административкой? — я послушно встал, вытянувшись во весь свой рост, и с любопытством на него взглянул. Нравился мне профессор Розье, что ж поделать. Смешно, но я даже начал считать его другом: не в привычном понимании, конечно (для этого мы были слишком неравны в плане возраста), но смеялись мы вполне себе искренне. — Не, родственничек, — покачал головой Розье, а на мой вопросительный взгляд пояснил: — Пацан меня донимает, чтобы я его научил боевой магии. Я б отказал, но он у меня племянник, сын брата... — Сын брата... — выходило, что фамилия у них должна быть такая же. Я нахмурился, пытаясь вспомнить. — Как его зовут-то? — Эван. Тот ещё кадр, — он засмеялся беззлобно. — Засранец, но талантливый. Может и меня перегонит со временем, даром, что четверокурсник. Никакого Эвана Розье я не знал, но пообещал себе присмотреться к четверокурсникам в дуэльном клубе. Интересно было узнать родню профессора поближе, учитывая, что о своих отношениях с близкими он не особо распостранялся. После этого мы уже окончательно разошлись. Как и хотел, я потопал в сторону пятого этажа. До отбоя был час, но патрулировал сегодня не я, так что вполне мог себе позволить задержаться. Старосты не могли снимать баллы другим старостам, а значит и комендантский час для меня не был помехой. Зайдя внутрь, я с чувством обречённости отметил клубы пара, витающие под потолком. — Опять ты, — констатировал, коротко взглянув на расслабленно лежащего Малфоя. — Что, тоже разучился запирать двери? Он мне не ответил — лишь прикрыл глаза и глубже погрузился в воду. Уходить при виде него было бы как-то жалко, словно я Малфоя опасался или презирал, поэтому я лишь запер ванную и прошёл в сторону шкафчиков. Раздеваться всё ещё стеснялся, потому делал всё быстро и без лишних телодвижений. По оголившимся плечам, невзирая на царившее внутри помещения тепло, пробежали мурашки. — Давно тебя не видел, — сказал он наконец, когда я торопливо скрылся под водой. Удовольствия было много: усталость, накопленная за день тяжёлой работы, медленно смывалась горячей водой. — Январь выдался загруженным, — ответил я, почему-то чувствуя желание оправдаться. Какого чёрта он вообще замечает такое? Мы никакие не друзья. — А что, скучал? Тебя и так слишком много в моей жизни, хотелось мне воскликнуть обвинительно. Ты в Большом зале, в коридорах, в дуэльном клубе, на квиддичном поле, на патрулях, в Хогсмиде и даже в ёбаной ванной! Я не знал, может, дело было во мне, в том, что я резко начал его замечать по всей школе, но эта вездесущность меня немного смущала. За этот год Малфой показывался мне на глаза столько, сколько не делал за четыре предыдущих. — Твою шрамированную рожу трудно не запомнить, — бросает он в ответ с нарочитым презрением. Я фыркаю, почёсывая плечо. Вожу индифферентно по светло-лиловой поверхности воды, чувствуя приятную апатию; такую, которая бывает в конце сложного дня. Сегодня он был продуктивен: я заработал денег, попрактиковал боевую магию, узнал о ещё нескольких видах растений в Запретном лесу... Там их, кажется, было бесчисленное множество. Глядя на Люциуса я ощущаю сильное дежавю. Помнится, в первый раз мы также сидели, друг напротив друга, и обсуждали какую-то хрень. С ним только так. — Знаешь, мы давно не проводили дуэли в клубе, — сказал я задумчиво, водя ногтями по чувствительному колену. — Да, уже несколько месяцев. Боишься мне проигрывать, Малфой? — Боюсь ранить хрупкое самомнение одного пятикурсника, — не подводит он. — Ещё один шрам себе хочешь? — Не делай вид, что тот случай произошёл намеренно, — цокаю я языком, накрывая пострадавшее предплечье рукой. — Ты выглядел, как напуганный павлин. — Ты хоть видел павлинов в жизни? — Прямо передо мной. Он отворачивается, а я смеюсь. Предплечье, накрытое ладонью, начинает чесаться. Я вожу по шрамированной коже короткими ногтями, поначалу легко, думая, что этого будет достаточно, но щекочущее чувство не стихает. Хуже — оно переносится на правую голень, затем и на левое колено. Раздражение стихает, когда я с силой царапаю кожу. Та пылает. — Ты ничего не чувствуешь? — хмурюсь, ощущая нарастающий дискомфорт. — Что именно? — спрашивает лениво Люциус. Тем не менее, он определённо заметил, что что-то не так. — Нет. Ничего. Я честно пытался сделать вид, что всё нормально, но спустя пару минут жжение стало крайне неприятным — почти болезненным. Я царапал сильно, так, что кожа пылала и взрывалась горячей болью под водой. Мне стало сложно усидеть на месте. Мозг же стал судорожно соображать, что это могло быть. Может, я что-то подхватил в Запретном лесу? Там было столько насекомых, что я бы не удивился, укуси меня незаметно какая-то мистическая поебень. Чесотка стала невыносимой — настолько, что я начал раздражаться. — Мне нужно идти, — я встал, привычно скрывая наготу по максимуму, и направился в сторону шкафчиков. — Почему? — любопытствовал Малфой. — Дела. Наслаждайся ванной. Я бы сходил к Розье, но я знал, что он занят тренировкой племянника. А жаль: возможно, он уже сталкивался с такой реакцией и смог бы мне сказать, что со мной происходит. Поппи? Мне не хотелось тревожить её по таким мелочам, да и поздно уже было: в восемь она как раз выдавала вечерние порции лекарств и наказывала всем спать. Я стоял посреди коридора в наспех накинутой одежде, мокрый и растрёпанный, и не знал, что делать. Пришлось признать, что вариантов, кроме как вернуться в факультетское жилище, у меня не было. Уже у себя, раздевшись до белья, я с нахмуренными бровями разглядывал розовую, исцарапанную кожу. Местами она выглядела обожённой, но в целом всё смахивало на сильнейшую аллергическую реакцию. Проблема: аллергии в этом теле у меня не было ни на что. Чесотка прекратилась, а Розье на следующий день лишь предположил, что я тронул не то растение в Запретном лесу. «Так бывает, — сказал он, пожав плечами, — главное, что всё закончилось». Я склонен был согласиться.

***

Десятого марта мы всем факультетом праздновали мой день рождения. Вообще-то, это был совмещённый праздник: накануне мы победили Рейвенкло и продвинулись вперёд по турнирной сетке, а затем Джеймс — это всегда будет Джеймс — вспомнил о моём шестнадцатилетии и громко, на весь факультет, объявил о вечеринке. — Ты шутишь? — сказал он, когда я пожаловался на размах. — Тебе исполняется шестнадцать! Такое бывает раз в жизни! В общем, ближе к вечеру мы все вместе собрались в одном из самых больших пабов в Хогсмиде, предварительно его зарезервировав. Когда я говорю все вместе, то имею ввиду не только Гриффиндор, нет: собрались ребята со всех факультетов и курсов — даже грёбаные рейвенкловцы, которым было нечего праздновать. — Нашей звёздочке исполняется шестнадцать! — кричал, смеясь, Джеймс и втюхивал мне в руки пиво. — С днём рождения тебя! С днём рождения тебя! С днём... Люди подхватили, распевая нехитрую песенку по кругу, а Джеймс ебанулся об пол. Заметьте — сам он упал, а руку с пивом поднял так, чтобы ни капли не пролилось. Я с этого засмеялся и дело пошло веселее, так, что уже спустя час я и не помнил, почему возмущался изначально: мы пили, танцевали и хохотали, как и положено на дне рождения. Жаль, что не было Нормана. Очень жаль. Торта не было, зато целое алкогольное ассорти — да. Изначально я морозился, привычно избегая напиваться, но потом подумал: да ну его. Мне хотелось веселиться со всеми, а простое пиво меня не штырило так, как я бы того хотел. — До дна! До дна! До дна! — скандировали пьяные старшекурсники. Мне всунули немало подарков, чему я удивился сам, но было очень приятно. Всякие магические штучки, которые можно было найти в Хогсмиде, красивые перья, приблуды для квиддича, поцелуи в щёку... Последнее делали особенно раскрепощённые старшекурсницы, хотя Лиам Шафик в пылу чувств тоже чмокнул меня куда-то в челюсть. В ответ я, смеясь и вытирая влажный след с лица, отталкивал его от себя. Было весело. Правда весело: мои щёки болели от улыбок, а голова приятно кружилась от множества счастливых лиц. Какие-то парни исполняли пьяную версию стриптиза на барной стойке, кидая в толпу красно-золотые и чёрно-жёлтые галстуки, девочки с помощью магии включили музыку, а по углам целовались пары. Краем глаза я даже заметил Сириуса: он танцевал с девчонками и выглядел органично среди тусовщиков. Потом, конечно, я начал уставать. Даже организм оборотня стал медленно сдавать под натиском всего, что я успел в себя всосать, и я начал действительно пьянеть. На слегка заснеженном дворе уже была ночь — в начале марта темнело рано. Вывалившись на задний двор паба, под прохладный вечерний ветер, я глубоко вдохнул свежий воздух. Сзади доносился гомон и шум десятков голосов. На крыльце сидела девушка, вытирающая с глаз слёзы и тихо шмыгающая носом. Она выглядела такой же обдолбанной, как и я, а ещё сидела в короткой юбке на холодных досках. — Не простудись, — я с пьяной неловкостью похлопал её по плечу и отошёл, чтобы не мешать. Стоял, вглядываясь в сумерки, и чувствовал нечто между удовлетворением и грустью. Вспоминался отец: скорбь по нему поблекла за полугодие, но никуда не ушла. Я подумал, что был бы самым счастливым человеком на свете, окажись мой папа сейчас в живых. Нормана со мной тоже не было. Мы ведь всегда праздновали вместе, вдвоём, без всего этого шума. Надо бы с ним помириться. Да. Очень надо. Как я мог поссориться с таким хорошим другом? Норман ведь хороший. Очень хороший. Я улыбался в темноту, чувствуя, что всё в моей жизни становится очень простым и понятным. Затем донеслись шаги. Повернул голову лениво, чудом не покачнувшись, и вновь улыбнулся тому, кого видел. — Люциус, — голос мой звучал легко, простодушно. — Пришёл поздравить меня? Он был одет по-зимнему, в тёплое пальто, а светлые волосы выглядели красиво на фоне снега. Люциус сам словно бы был порождением зимы: весь светлый и завораживающий, с грозными серыми глазами и неуступчивым тонким ртом. Породистый. Интересный. Люциус не улыбался, но было в нём что-то тёплое. Словно он был в хорошем настроении. Моё пьяное «я» очень чутко воспринимало эмоции окружающих. Я плакал, когда люди плакали, и смеялся, когда они смеялись, и потому от его довольного вида хотелось улыбаться. И я делал это: открыто и беззастенчиво. Рядом всхлипывала девушка. — Я знаю, кто ты, Ремус. Моя улыбка не померкла. Наоборот — расширилась, словно я находил происходящее нелепым. — Ты о чём? Люциус подошёл ближе. От его дыхания исходил пар, так же, как и от моего. Мы столкнулись взглядами: мой — медленно теряющий веселье, его — спокойный и даже снисходительный. Его рука притянула меня за воротник рубашки, вынудила склониться к себе. Широкая тёплая ладонь накрыла плечо. Шёпот обжёг ухо, губы мазнули по щеке в подобии дружеского поцелуя. — Сивый передаёт привет. Уходя, он пожелал мне счастливого шестнадцатилетия. А я стоял, слушая рваное дыхание плачущей слизеринки, мечтал сесть рядом с ней, закрыть лицо руками и... Я убью его.