Желтизна

Часть 24: Лучший способ не быть дураком — сломать себе шею. «Давай поговорим?». Я проследил, как бумажный журавлик проделал путь до одиноко склонившейся над книгой фигурой. Норман выпрямился, стоило птичке приземлиться перед ним, и кинул на меня быстрый равнодушный взгляд. Словно и не знакомы вовсе. Надежда во мне медленно угасала, когда выражение его лица так и не поменялось за время чтения. Норман, вновь не обратив на меня внимания, скомкал несчастного журавлика и без видимых признаков агрессии... Сжёг его заклинанием. «Драматичная ты сука», пронеслось в голове едко. — Что, Люпин, твоё признание в любви не оценили? — весело донеслось рядом. — Заткнись, Джеймс, — я легонько пнул его под столом, стараясь показаться небрежным, тогда как на самом деле кипел от гнева. Кем Норман себя возомнил, чтобы сидеть тут и строить из себя несправедливо оскорблённого? Если уж так посмотреть, то оскорбили меня, но почему-то всё исправить пытаюсь тоже я! Вторая просьба, которую я отправил, и он всё игнорирует, выставляя меня дураком! Думает, что я буду за ним бегать? Думает, он мне так нужен? Глубоко вдыхаю. Длинно выдыхаю. Мы никогда не ссорились с Норманом ранее. Я мог бы сказать, что это благодаря нашей феноменальной совместимости, как друзей, совпадающему мышлению или дружбе, преодолевающей всё... Но на самом деле это было не так. У Нормана был тихий темперамент и не было склонности к агрессии, как, впрочем, и у меня, но было ещё одно: мы просто общались недостаточно близко. Мне нравилось думать, что он мой самый хороший друг в Хогвартсе, но тогда получалась довольно печальная ситуация: я проводил с ним мало времени. Мы учились на разных факультетах, у нас были разные увлечения, а из факультативов совпадали одни лишь руны. Даже с тем же Сириусом я невольно проводил больше времени, чем с Норманом! Бывали недели настолько загруженные, что мы не виделись днями, отчего возможность ссор, в общем-то, была минимальной. Поэтому первый настоящий конфликт неприятно меня поразил. Как минимум тем, как вёл себя Норман: игнорировал меня начисто, тоскующим не выглядел и даже не пытался как-то мне помочь. Зная его, виновата была уязвлённая гордость, но я тоже был гордым! Я тоже хотел бы вести себя, как принцесска, которой все должны! И виноват в этой ситуации был он, не я. Наконец, устав от бестолковой злости, я усилием воли — и окклюменции — перевёл мысли в другое русло. Итак, спустя две недели я осознал, что, вообще-то, патрули были довольно весёлым занятием. Длились они два часа, с девяти до одиннадцати вечера: в девять был так называемый отбой, после которого всех обязывали сидеть у себя, а в одиннадцать все — в среднем — отходили ко сну, чтобы проснуться ближе к восьми. По сути, эти патрули были способом удостовериться, что по замку в неурочное время не бегают ученики. Легко? Легко. По большей части делили нас по общепринятым «дружественным» и факультетам: три патруля из пяти мы проводили с Хаффлпаффом, остальные — на волю случая и деканов. Если первые ночи мы с Лили ещё пытались выполнять обязанности, то со временем патруль стал синонимом прогулки: шли, обсуждая всякое, и на обстановку обращали внимание постольку-поскольку. С Лили нас объединял маггловский мир: сама она пусть и была далека от меня характером, мы вполне себе дружелюбно и с интересом проводили время, обсуждая тонкости магии и мироустройство. Она была действительно умной и вдумчивой девочкой, я даже мог понять, чем она так нравилась Джеймсу. Хаффлпаффцы, Алан Кёллер и Фрэнсис Аббот, моментами меня раздражали: первый говорил слишком много, а вторая наоборот — замыкалась, кажется, чувствуя себя уверенно лишь с детьми помладше. Раздражал, на самом деле, лишь Алан, потому что моя социальная батарейка резко упала в этом году и поддерживать его болтовню мне было не по силам; стеснительное же молчание Аббот меня устраивало. На один патруль приходилось две пары старост с разных факультетов. Хогвартс был слишком огромен, чтобы двое человек могли его обойти, но и патрулировать каждый вечер было бы слишком муторно... Поэтому так и получилось, что выходили мы через раз и было это дело вовсе не обременительно. Мне нравился ночной Хогвартс. Коридоры выглядели совсем пустынно без учеников, тишина, прерываемая лишь шагами и голосами старост, по-своему завораживала. Будние дни стали серым пятном в жизни, в котором выделялись лишь тренировки на квиддичном поле да ожесточённые дуэли в клубе. Я приходил с патруля и засыпал, затем просыпался и выполнял утреннюю рутину, затем ел, затем сидел на уроках, затем делал домашнее задание... Скучно. Скучно. Скучно.

***

— ... в маггловской школе меня дразнили Морковкой. Вообще-то, полное прозвище было Морковный волосок, но это было слишком долго произносить, поэтому просто Морковка. — Морковный волосок? Звучит ужасно. — Да, так называлась какая-то французская книга. Её написал Жюль Ре... Реван? Ренан? — она запнулась, остановившись на месте на секунду. Тут же зашагала дальше: — В общем, неважно. Прозвище глупое и некрасивое. — Тебя оно обижало? — Нет, на самом деле. Маме мои волосы нравятся, она говорила, что дети просто завидуют. Мы завернули за угол. — ... а вот в Ирландии каждый второй был рыжий. Оглядываюсь на прохожих, а там раз морковка, две морковки... — Ты преувеличиваешь! — захихикала Лили. — Может, на самом деле я ирландка? Шутка про приёмыша так и не соскочила с языка, потому что навстречу раздались шаги. Надменность Малфоя опережала его самого. Мысленно я закатил глаза, отметив, что этот павлин выглядел всё так же опрятно и вылизанно, как и всегда, когда я на него натыкался в Хогвартсе. Волосы почти блестели в тусклом ночном освещении — сам он сиял, как... Как единороги, которых я пугал в Запретном лесу. Рядом шла Октавия, круглолицая темноволосая девушка с пышным телосложением. Она же и задала вопрос: — Почему вы на шестом этаже? Разве вы не заняли с первого по четвёртый? — Филчу мы мешали, — я пожал плечами. Люциус молчал, лишь глядя на нас с поднятыми бровями. В эту ночь мы, впервые за полторы недели, патрулировали со Слизерином; было действительно глупо видеть, что даже в такой мелочи, как дуэты по патрулям, красных с зелёными пытались разделить. Зачем всё это? Разве профессора не должны стремиться наладить отношения между учениками? Ну там, не знаю, парные работы, какие-нибудь мероприятия, больше совместных уроков... Хогвартс, наоборот, изо всех сил стремился углубить трещину между группами детей, выстраивая стены с самого нежного возраста. Хотелось верить, что на старших курсах все забили на эти глупости, потому что на младших львята со змейками шипели и плевались друг в друга ядом. — Да, он послал нас на верхние этажи ещё в самом начале, — добавила скромно Лили. Как-то она мне призналась, что боялась Малфоя (на что я громко засмеялся, но не суть): во-первых, он был уважаемым семикурсником, во-вторых у него были страшно высокомерные глаза, а в-третьих — ему бы ничего не было, оскорби или поглумись он над такими магглокровками, как она. Я на взгляды павлина-Малфоя плевал с высокой колокольни — он почти на полголовы ниже меня, о чём речь? — а к напыщенности привык ещё в начале третьего курса, когда он, после каждой дуэли, считал должным вкинуть пару уничижительных фраз вдогонку. Единственный раз, когда он меня действительно разозлил, был тот, на суде. Подними глаза, Ремус. Ты, сын убитого, и он, сын убийцы. Думаю, вам стоит подружиться. — Остался ещё час. Пойдем, Лили. И мы разошлись, как в море корабли. Мы сталкивались ещё пару раз, что было неизбежно, поскольку патрулировали мы те же этажи, но в последующие разы диалог никто не начинал — лишь я перекидывался с Люциусом долгими взглядами. Параллельно задумался о его дальнейшей жизни. Люциус Малфой учился на седьмом курсе и, насколько я мог видеть, учился блестяще: его вечно окружали подхалимы с собственного факультета, на дуэльных турнирах стабильно занимал третьи-четвёртые места и расхаживал он по замку, словно король. Последнее было неудивительно. Отец его числился одним из основных спонсоров школы, а спонсоров в Хогварте уважали. Люциус Малфой. Сегодня — семикурсник и относительно обычный маг, пусть и из богатейшей семьи. Когда он станет Пожирателем? Когда начнёт принимать участие в войне, когда примет метку? А может, он уже? Может, за закрытыми дверями он уже вербует для своего лорда новых бойцов? Я едва начал об этом думать, как сразу же решил: а мне какое дело? В войне участвовать я не собирался. В идеале — уйду из Англии на это время, возможно, попутешествую по Европе или доучусь где-нибудь заграницей... У меня были деньги. Я ещё не решил, продолжу ли учёбу в Хогвартсе после пятого курса, но у меня были средства, где бы я ни пожелал жить: у отца был счёт специально для меня, а ещё я сам смог заработать хорошие деньги на пару с Ференцем Розье. Мой отец был бережным. Он хотел для меня лучшего будущего и говорил, что работает ради этого. Ради меня. «Я не могу дать тебе длинной родословной, переполненных деньгами ячеек и дорогих артефактов, — как-то раз, когда мне было девять или десять, он гладил меня по щекам и тихо говорил, — но я хочу обеспечить тебя, чем смогу. Ты будешь здоров, образован и счастлив, Ремус». Он соврал. Я не был счастлив, пока он гнил в земле.

***

Прошли недели, а Норман так со мной и не заговорил. Хотел бы я сказать, что был обижен, но... На это тупо не хватало времени: я думал о Нормане в редкие моменты, когда видел его самого, или в какую-нибудь субботу, когда мог полежать на час дольше и вернуться к извечной теме нашего конфликта. Стыдно мне не было. Ему, видно, тоже. Или наоборот — слишком стыдно? Норман гордый, извиняться ненавидит. Помню, как на первом или втором курсе мы мелко повздорили из-за какой-то мелочи, и в момент, когда Норман пытался извиниться вслед за мной, его ужасно перекосило: он запнулся, замкнулся, а затем и вовсе вышел из себя и назвал меня придурком и нахалом. Такие страшные оскорбления, воистину, мог выдать лишь двенадцатилетний Норман Мальсибер. В любом случае, тогда я не обиделся, а лишь посмеялся. А сейчас? Я не собирался больше идти ему навстречу: у меня была гордость, а Норман был мудаком. Это было просто стыдно и неловко — потерять хорошего друга из-за... Такого. С другой стороны, а был ли он так хорош? Разве хорошие друзья ссорятся из-за таких глупостей? С Риччи бы такого не было. Его эго было не таким внушительным, он умел извиняться и был гораздо более открыт эмоционально, чем Норман. Возможно, мы бы подрались и наговорили друг другу оскорблений, но потом — сразу же успокоились. Вздохнув, я отбросил эту тему и сосредоточился над домашним заданием по трансфигурации. В этом году я окончательно её возненавидел. Мне удивительно легко давались чары и боёвка, сносно — всё остальное, но вот конкретно трансфигурация меня стопорила. Если на первых курсах достаточно было воображения и уверенности, то дальше пошёл бред про вычисления и состав объекта, в чём я ничего не понимал. К сожалению, трансфигурация мне была нужна, потому и приходилось перебарывать себя. — Тебе помочь, Ремус? — раздался голос Лили, что сидела на другом столе в библиотеке. Пожевав задумчиво губу, я угрюмо согласился: — Давай. Моё эго не выдерживало неудач. Будь это что-то другое, что было мне не настолько важно, я бы запросто забил и сосредоточился на чём-то другом, но трансфигурация? К тому же, мне совсем не нравилась МакГонагалл: не скажу, что она совсем ужасная, но её лекции изобиловали сухими терминами и она совсем не пыталась разжевать всё доступным языком. Мои глаза закрывались спустя считаные минуты на её уроках, что уж там говорить про концентрацию. — А я помню, что на первых курсах всем помогал ты, — она улыбнулась, подсаживаясь ближе. Длинные медные волосы скользнули по столу. — На первом курсе и трансфигурация была другая, — пожал я плечами, тогда как в мыслях поморщился: вот что бывает, когда пытаешься строить из себя умного среди одинадцатилеток, а потом вы все дружно вырастаете. Хорошо, что хоть какие-то таланты у меня присутствовали, иначе бы это было полное фиаско. Лили в трансфигурации разбиралась достойнее меня, и, к тому же, объясняла получше МакГонагалл: мы провозились всего-то с минут двадцать, пока я не понял основные принципы. К тому моменту в библиотеке уже почти никого не было. — Спасибо, Лили, ты хороший учитель, — я устало ей улыбнулся, ловя такую же улыбку в ответ. Потом Лили замялась. — Слушай, Ремус... — она с преувеличенным интересом покрутила в руке перо, поднимая на меня быстрые взгляды. — Ты бы не хотел сходить со мной куда-то? — Куда? — я тупо моргнул. — Ну, погулять. В Хогсмид. Она ждала, пока я, наконец, не осознал: Лили пыталась пригласить меня на свидание. Мысль эта показалась мне такой сюрреалистической, что с пару мгновений я открывал и закрывал рот, не зная, что ответить. Затем всё-таки собрался с мыслями и произнёс извиняющимся тоном: — О, прости, Лили. Я очень занят в последнее время, совсем не до Хогсмида. Вообще-то, я не врал, просто вдобавок не хотел с ней гулять. Нет, Лили, безусловно, прекрасная и миловидная девочка, но пятнадцатилетки — это слишком уже даже для меня. Даже для меня? Боже, кем я себя воспринимаю после семнадцатилетней Пауль? Я не педофил. Всё в порядке. У меня мозг подростка. Из прошлого у меня только смутные воспоминания. Семнадцать — осознанный возраст. Повторяю это про себя, как мантру. — О. Ничего страшного, — Лили приняла отказ достойно, с улыбкой и всем-всем, но меня всё-таки кольнула совесть. Она ведь должна выйти за Джеймса, так? Я знал только то, что у них будет ребёнок и женятся они относительно молодыми, возможно, сразу после Хогвартса. Значит, в запасе три года, за время которых они должны как минимум проникнуться тёплыми чувствами, как максимум — влюбиться и стать друг для друга парой. Боже, надеюсь, в этом плане я ничего не поменял, иначе Гарри Поттер может и не родиться. А что тогда делать? Кто станет избранным, у кого будет функция главного героя? Стоп. Я не в книге. Это реальная жизнь, в которой ни один очкастый сирота не будет главным героем — я и есть главный герой. Для себя, по крайней мере, а остальное и неважно. Вдох-выдох. — Спасибо, Лили. Пойдём на патруль?

***

Несмотря на то, сколь искренне я пытался не поддаваться унынию, рутина доконала и меня. К началу ноября ходил, как робот, изредка выдавливая вежливую улыбку в разговорах с друзьями. Я старался учиться, но даже это мне наскучивало; всё больше средних по значимости оценок начало появляться в табеле и всё меньше я участвовал в учебном процессе. Как-то раз меня спросил Флитвик: — Всё в порядке, Ремус? Ты очень тихий на моих уроках. Тихий я везде, сэр, не только у вас. В ответ получилось лишь скованно пожать плечами. Даже не улыбнулся — вот я зараза. — Всё в порядке, сэр. Усталость. Мне безумно не хватало писем от отца. Раньше он стабильно писал каждую неделю-две: рассказывал, как обстоят дела дома, делился мелочами и интересовался мной и моими оценками. Вслед за письмом прилетали мои любимые ореховые шоколадки, которых в Хогсмиде было не найти. Тишина давила на меня. Одиночество накатывало волнами, сколько бы людей меня ни окружало. В результате я стал чаще ходить к волку. Он был подавлен на фоне того, что уже больше года не выходил наружу, но кусать и царапать не спешил. Глядя на его огромные мощные лапы и крупные клыки я искренне сомневался, переживу ли его расправу над собой. — Если встанешь на задние лапы, то будешь выше меня, — заметил как-то, наблюдая за тем, как волк грыз чью-то косточку. Чью — вопрос актуальный, потому что я не помнил, чтобы у меня в голове были другие животные. Было бы хорошо. Всегда мечтал потрогать медведя. Они мне нравились больше волков. Интересно, а существуют оборотни-медведи? — Кого ты там грызёшь? Волк прорычал что-то в ответ. Я вздохнул и лёг на спину, уставившись в пасмурное небо своего подсознания. Почему пасмурное? На него как-то влияет моё уебищное настроение? Почему не дождь тогда? А если я хочу солнце? Раздражённо убрал с лица волосы. Отросли — покрывали теперь лоб тёмно-русыми прядками. Отрезать, что ли? Вроде для такого существуют заклинания... По всем канонам стоило заплакать и закатить волку сентиментальную речь. Слёзы не шли. Бесит. Как-то раз, совершая в одиночестве патруль, я наткнулся на парочку хаффлпавцев. Лили со мной в этот день не было — она приболела и лежала в Больничном крыле. Было скучно ходить одному на притяжении двух часов, а сегодня, к тому же, мы были в паре со слизеринцами. Мне не нравилось, с какой пристальной оценкой на меня смотрел мимопроходящий Люциус Малфой. — А где рыжая грязнокровка? — спросил он в первый раз, заметив меня одного. — Болеет, — лаконично отозвался я. — Что, даже не вступишься за неё? — с каким-то подобием разочарования доебался он. Думал, что я грудью кинусь защищать её честь от посягательств злого чистокровки? Надеялся на это? Да чёрта с два я начну с тобой перепалку из-за подобной хуйни. — А должен? И он отстал, в следующие разы лишь окидывая меня короткими взглядами с ног до головы. Итак, шагая неторопливо на первом этаже я заметил кое-кого. Светлая макушка мелькнула в проходе между двумя статуями в доспехах, а ещё мне послышался стук — такой, будто башкой непреднамеренно о камень. Ненадолго я замер, с пробудившимся нежданно азартом вглядываясь в доспех. Напряжённое молчание. — Выходи, умник, — я фыркнул вслух. — Тебя бы и моя глухонемая бабушка услышала, не то, что я. Задерживать меня не стали: из-за доспехов выпал паренёк, чей сияющий блонд я и заметил ранее. Но кое в чём я всё-таки ошибся — он был не один. Следом понуро выполз другой, рыжеватый и пухленький, несущий сумку-рюкзак на спине. — Серьёзно? — первый утёр нос, поправив нервно мантию. — Я пошутил, у меня нет бабушки, — вгляделся в них пристальнее, сложив руки за спиной. — Час прошёл с отбоя. Вопрос: чем заняты, граждане? Они переглянулись. — Ремус, ну ты же неплохой человек, — блондин заканючил. Мы, в общем-то, были знакомы: Родрик, четверокурсник с Хаффлпаффа, вылетел из дуэльного клуба за несоответствие уровню, заданному Розье. Все видели ту истерику, которую он устроил. Что-то про то, что отец его наругает и бла-бла-бла. — Мы просто задержались в теплицах. Отпусти, а? — Ага, в теплицах, — я кивнул болванчиком, затем перевёл взгляд на рыжего. — А у тебя там что? Он протянул красноречивое «э-э», оглянувшись на Родрика. Путём нехитрого давления и угроз снятия баллов (ох уж эта власть в моих руках!) в рюкзак я заглянул. Внутри, предсказуемо, оказалась запрещёнка: всякие ништяки вроде ягодного пунша и сливочного пива, но ещё несколько бутылок хереса, огневиски и — я присвистнул — эльфийское вино. — Какой повод? — Обмываем победу, — дёргано пожал плечами Родрик. Я сразу понял, о чём он: недавно хаффлпаффцы разгромили Рейвенкло в квиддиче и даже на поле едва не возносились от экстаза. Неудивительно, что в вечер субботы решили отпраздновать. Такое практиковалось на всех факультетах, но чаще выделялись барсуки. У этих были свои связи, а кухня неподалёку от гостиной так и располагала к тому, чтобы пинать одних младшекурсников за закусками, а других — за питьём. Я и сам был звездой таких вечеров, потому что, бывало, лишь мое бессовестное поведение на поле и приносило Гриффиндору победу. Пить я старался немного и несильно, потому как пьянство среди малолеток искренне не одобрял, но в целом мне нравились эти посиделки. Позволяло мне социализироваться и обретать популярность, как староста. — А это что? — я потряс бумажным пакетиком, по неосторожности заглянув внутрь. Тут же закашлялся и швырнул его обратно. — Осторожно! Я полчаса её собирал! — Родрик трепетно прижал пакетик к себе. — Что за хрень? — Просто мирка, — пожал он плечами. — Я понял, что это мирка. Где ты её достал? — Люпин, мы хаффлпаффцы, — на сей раз тупым выставили меня. Родрик приободрился и выглядел уже почти самодовольно: — Сами выращиваем. Я недоверчиво покачал головой. Мирка являлось сокращением от Миразии — такая штучка, которой любили баловаться студенты в свободное время. Кто-то активно распостранял слухи, что она растёт в Запретном лесу, побуждая наивных младшекурсников туда лезть, но я, который в этом лесу провёл как минимум с три дюжины ночей, в это не верил. На гриффиндорских тусовках она была редким гостем — в последний раз притащили в прошлом году, но я тут же ушёл, не желая наблюдать за обдолбанными малявками. — И что, вас не палят? — мне было сложно в это поверить. — Вот если ты сегодня не спалишь, то нет, — он вновь умоляюще на меня посмотрел, прижимая к себе рюкзак. Я задумался. С одной стороны, чисто из злорадства хотелось забрать всё и понести к Филчу, чтобы он разбирался с хаффлпаффскими тусовщиками. Впрочем, это был мимолётный порыв. Умом я понимал, что если поступлю так, то на меня обозлятся чуть ли не все барсуки и репутация «своего» резко падёт вниз. Надо ли мне оно? К тому же, зачем портить людям праздник? Не самый цивилизованный, это правда, но мой мразотный поступок тут ничего не изменит. Как пили, так и будут, а я просто стану мудаковатым старостой. — Ладно, бери, — я вернул всё рыжему на руки, отметив облегчение на их лицах, и тут же добавил: — Но! — Но? — заёрзал нетерпеливо Родрик. — Это я забираю. И отвернулся, прихватив одну из трёх бутылок эльфийского.

***

На утро воскресенья я проснулся с ужаснейшей головной болью. Во рту пересохло, мозг бился о череп, а сам я был наполовину голый и стопроцентно заебавшийся. Слава Господу и привелегиям старосты, что я был один — не пришлось объясняться перед соседями, почему я полночи методично напивался без единого повода. Повод-то был. Просто не праздничный. Вслух застонал от ощущений, впившись в волосы и потянув их. Это была ошибка — к тупой всеобъемлющей боли добавилась и острая, резкая. Почесал голый твёрдый живот, заметив, что чуть выше пупка размазаны чернила. Чернила? Я отчётливо помнил, что разделся из-за жары, вызванной ебаным вином, но чернила? Ответ нашёлся быстро — на полу, возле кровати. Недописанная домашка по трансфигурации. На секунду я испугался, что сегодня был понедельник и я проебал воскресенье, но быстро наколдованный Темпус показал, что всё не так. Вздохнув, оделся и попёр в мужскую ванную: в такое время там был лишь какой-то пацан, который во все глаза пялился на потрёпанного старосту, но когда это меня волновали младшекурсники? Джеймс нашёлся в своей комнате, что-то бурно обсуждающий с Сириусом, сидя в пижамах. Аж я с пьянки проснулся относительно рано, какое оправдание у этих двух слюнтяев? — Джеймс? — прервал их вежливо, со стуком. — Чё с тобой? — тут же отозвался Джеймс, щурясь. Если даже этот полуслепой дебил издалека и без очков заметил, что со мной что-то не так, то со мной явно что-то не так. — У тебя есть что-то от похмелья? Джеймс оказался бесполезен — лишь поржал да спросил, по какому поводу я нажрался. Отмахнувшись от него, я задумался: чем заняться-то сегодня? Обычно по воскресеньям я отсыпался, много ел, тренировался в клубах, делал домашку и выходил по вечерам в Хогсмид, но сегодня не нашёл в себе мотивации ни для одного из этих дел. Тело под наспех накинутой одеждой зудело и гудело. Головная боль сходила, спасибо моему мегаздоровому и молодому организму, но я всё равно чувствовал себя не в своей шкуре: хотелось расцарапать кожу и добраться пальцами до мяса, отмыв его с мылом. Искупаться, что ли? Но в факультетских душевых ванн не было, а простой душ бы мне не помог. Следом я вспомнил, что я грёбаный староста. На пятом этаже на выходных мало кто ошивался. По памяти я отыскал портрет Бориса Бестолкового, рыжего детины, что беззаботно храпел на грубоватом холсте, насчитал четыре двери слева и произнёс пароль: «Неоновые пузырьки». Уж не знаю, какой гений их придумывает... Вернее, догадываюсь. Директор таким как раз увлекается. Присвистнул, зайдя внутрь и закрыв за собой дверь. Помещение было большое, внушительное, красивое: огромная прямоугольная ванна посередине, которую вполне можно было назвать бассейном, несколько дюжин изящно украшенных кранов, приглушённый свет из-за вычурных витражей... По бокам, присмотревшись, заметил стопку полотенец и халатов светлых оттенков. Удобно. — А я-то думал, почему Джеймс так завидовал моему назначению. Конечно, о ванной старост я знал с первого курса. Знал, что старшекурсники — не только старосты — любили устраивать тут свои тематические вечера и даже догадывался, чем тут занимались подростки, заёбаные отсутствием в замке личного пространства. Штучка эта, действительно, была тем ещё пенным раем. Я убедился в этом, опустившись со стоном облегчения в горячую воду и любопытства ради врубив один из краников. Ванна наполнилась розовато-лиловыми пузырьками и пенкой, тут же придав воде почти... пошлый вид. Фыркнул и принялся с интересом тестировать другие краны: с восторгом полопал огромные, неестественно плотные пузыри красивых цветов, нырнул вниз, подивившись глубине — существовал удобный выступ для тех, кто хотел просто посидеть-понежиться, но если отплыть ближе к центру, то вместилось бы почти трое таких, как я — и лежал на спине расслаблено, разглядывая витражи стремноватых, но по-своему завораживающих русалок. Пахло вкусно и было тепло. Голова лениво перекатывала мысли, почти и не напоминая мне об утренних болях — слава и почести моему организму! Полчаса спустя я успокоился, откинув голову на комфортный бортик, и медленно засыпал. Проснулся я по привычке рано, отчего нехватающие часы сна дали знать о себе. Желудок, правда, урчал голодно. Я не завтракал сегодня и относительно легко поужинал вчера, чтобы не грузить на ночь желудок. А какая разница? Моё тело бы не почесалось, реши я съесть сапог и запить бензином. Ну, я так полагал. Мерный звук воды меня убаюкивал. Небольшие волны, созданные мной же, мягко обволакивали плечи и ласкали кожу. Сознание медленно ускользало. Я почти заснул, а затем услышал щёлк, подозрительно похожий на тот, что производила дверь. Нахмурился в полудрёме, отчаянно не желая прерывать прекраснейший момент своей жизни, но наступившая тишина давила на мозг уже далеко не так умиротворяюще. С трудом приподнял тяжеленные веки, проморгавшись. — А ты тут что делаешь? Голос мой прозвучал хрипло, отчего я негромко прочистил горло. Потянулся влажной рукой к лицу, пытаясь проснуться окончательно. — Ты бы двери запер, гений. Этот самодовольный острый тон, воистину, мог принадлежать исключительно Его Высочеству Люциусу Малфою. Я сфокусировал на нём зрение: Малфой стоял в нескольких шагах от бортика, по диагонали от меня. Он был одет повседневно, с лёгкой мантией, накинутой на плечи, и привычно недовольным выражением лица. Он сделал ещё один шаг. — Забыл, — я пожал плечами, пустив по воде колебания. Вставать ужасно не хотелось, но из вежливости таки предложил: — Я могу уйти, если ты хочешь посидеть в одиночестве. Невиданная щедрость с моей стороны, сказал бы кто-то (никто), но на деле мне было бы просто неуютно сидеть с ним голеньким в одной ванне. Я в целом избегал показывать людям своё тело. Не потому, что стеснялся или стыдился — стыдиться там нечего, я что, зря впахиваю третий год на квиддичном поле? — а потому, что обилие шрамов вечно вызывало вопросы. — Не надо, — впрочем, Малфой меня удивил. Я проследил, как он спокойно прошагал к полкам и скамейкам, где до этого я оставил одежду. — Потерплю тебя сегодня. — Как великодушно, — фыркнул я в ответ. Уходить, в общем-то, я не хотел. Вода была слишком приятной для моего измученного тела. Поэтому я остался. Я давно потерял способность считать тишину неловкой или напряжённой, поэтому вполне себе расслабленно откинулся обратно на бортик. Лишь на мгновение приоткрыл глаз, заслышав шорох, и из-под длинных ресниц пронаблюдал за Малфоем. Он уже стянул мантию и туфли, повесив первую аккуратно на крючки, а вторые — положив на скамью. Со спины я не видел, как он щепетильно расстёгивал каждую пуговицу, но зато мог проследить, как ткань сползла с плеч — светлых, в меру широких, по-мужски красивых. С небольшим смятением я проследил, как рука его потянулась к брюкам. Почему-то до этого я не думал, что Люциус для принятия ванны тоже разденется. То есть, я... Почувствовал себя напряжённо. Этот засранец на протяжении трёх лет пытался смутить меня своими подколками, но впервые у него получится, лишь продемонстрировав свой член? Серьёзно? — Почему тебе приспичило принять ванну именно в воскресенье? — я намеренно прикрыл глаза, притворившись безучастным, когда он повернулся и направился к воде, хотя до этого с минуту неуютно пялился на проблеск его голых спины и зада. — Если ты не знал, я всегда хожу сюда по воскресеньям. Вопрос тут к тебе. Я знал, что всю жизнь — обе жизни — чувствовал себя некомфортно при виде голых людей. Особенно — голых мужчин. Это, по сути, нормально, учитывая, что люди не так уж часто видят друг друга нагими, но в моём случае фобия голых телес была возведена в абсолют. Помнится, как-то я пытался ходить в зал. Продержался едва ли раза три, потому что мужчины были слишком, слишком открыты. Особенно меня смущали раздевалки, в которых отдельные умники не стеснялись ходить с голым задом и подолгу стоять, не спеша натягивать одежду. На квиддичных тренировках тоже было нелегко, но лучше: я приходил под самый конец, когда оставалась всего пара людей, которых было легко избегать, и в целом нас было всего семеро. Однажды меня так назвали пуританской девицей, но мне больше нравилось считать, что я просто не люблю пялиться на голые хуи. — А я тут впервые, — пожал плечами. Проследив, как он аккуратно спустился в воду, лопнув по пути пару пузырей, прокомментировал: — Слабо было с трамплина? В этот момент стало несоизмеримо легче. Как минимум потому, что я мог сосредоточиться на его лице, а не на том, что ниже пояса. — Зачем мне делать что-то подобное? — он сощурился на меня презрительно. — Я бы посмеялся. Люциус лишь цокнул языком и провёл своими аккуратными влажными руками по плечам. Пенка, которую я щедро использовал в начале, почти ушла — потеряла, во всяком случае, объём. Решив это исправить, я подплыл ближе к кранам и врубил по очереди все, забыв, какой из них за что отвечает. По итогу ванну наполнили жёлтые вперемешку с красным пузыри. Я заулыбался. — Откуда у тебя это? — спросил вдруг Люциус. — Что именно? — я кинул на него взгляд, одновременно отплывая обратно, к бортику, где устроился со всем удобством. — Шрамы. О. Должно быть, он обратил внимание на те, что рассекали плечи. Излюбленное место волка. Или, может, я слишком высоко приподнялся и Малфой заметил тот, что на боку? Иногда я забывал, что кончиком он добирался до верхних рёбер, а я ещё и поднял руку... — Знаешь, ты первый, кто так прямо об этом спрашивает, — не ответил я на вопрос. — Остальные стесняются. Вдруг это для меня травматичное воспоминание, о котором я не хочу думать? По Люциусу было видно, как глубоко его заботили мои хотелки. Примерно никак. — Ну так откуда? Я задумался. Что именно мне ему ответить? Отмахнуться, ляпнуть привычный бред про падение? Тот шрам, что он мог увидеть, никоим образом не похож на шрам от падения. Это будет звучать нелепо и подозрительно, в стиле «не беспокойся, мам, меня не обижают школьные хулиганы, я просто упал с велосипеда». То есть — как полный пиздёж. — Ты про этот? — я обнажил плечо, приподняв его над гладью воды и стерев налипшую пенку. — Нет, тот, что ниже. Я прочертил шрам пальцем, намеренно делая спокойный вид, тогда как в мыслях соображал, что бы ответить. В очередной раз подумал о том, какой же я ебаный тормоз, что не озаботился даже такой мелочью, как шрамы. Корить себя, впрочем, времени не было — Люциус смотрел выжидающе. — Это был... — наконец, я открыл рот. —... несчастный случай. — Несчастный случай? — сощурились в ответ. А вот надо было, сука, наложить косметические чары. — И, если ты меня извинишь, я бы не хотел о нём говорить, — закончил я со всем внешним достоинством и самодостаточностью. Мой ответ звучал вполне естественно. Шрамы редко получают при мирных обстоятельствах — обычно дело сопровождается болью, кровью и чем-то неприятным. Конечно, будь это обычный шрам, заработанный в детских бесоёбствах, я бы не постеснялся о нём рассказать, но тот, на который обратил внимание Малфой, невозможно было списать на бурное детство. У него вот, насколько я заметил, шрамов не было вовсе. Сплошное светлое полотно — даже волос на теле с моего положения видно не было. — Ладно, тогда тот, что на плече. Откуда? — настаивал Малфой. Я чуть нахмурился, но этот объяснить было куда легче: — Нападение животного. — Что за животное? — Собака. — Псина оставила тебе такие следы? — он сощурился недоверчиво. — Она была размером с волка, — механически улыбнулся я в ответ, мысленно умирая: на кой хер упоминать волка? Возможно, я параноик, но по таким мелочам и обмолвкам определённо можно было что-то заподозрить. Впервые я ошибся, когда не запер дверь и оказался тут не один. Второй раз, когда не вышел из воды сразу же, а поддался лени и любопытству. В последний — теперь, позволив заметить шрамы и на вопрос об их происхождении сделав намёк на ёбаного оборотня. Я проебался. Официально. — А эти, кстати, оставил мне ты, — поспешил отвлечься, чтобы не обострять ситуацию. Поднял левую руку и продемонстрировал тоненькие розовенькие полосы в зоне предплечья — свежие, оттого и не похожие на остальных. — Помнишь, в мае? — Помню. Не думал, что остались шрамы, — с непонятным выражением отозвался Люциус. В мае напряжение в дуэльном клубе поднималось до невиданных вершин. Все ожесточённо готовились к турниру и напарников не жалели, отчего риск травм возрастал с каждым таким днём, когда очередной умник решал опробовать своё невъебически крутое заклинание. Я вошёл в число жертв. Громкое слово, но крови тогда было много: я спарринговал с Лиамом, совершенно не обращая внимания на окружение, и в отместку мне прилетели искры чужого колдовства. Люциус не направлял его напрямую. Он просто отразил чужую атаку, а его мудрёный щит разбросал последствия по округе — в том числе и на ближайших дуэлянтов. Стоявшие с правой стороны не пострадали, а с левой весь урон на себя взял я: поднял руку на автомате, укрываясь, и тут же пожалел — плоть разрезало глубоко и болезненно. По лицу Розье было видно, как горячо он жаждал на всех нас наорать, но ограничился лишь тем, что повторил правила безопасности и обработал мне раны, обрадовав тем, что у меня прибавление в коллекции. — Вот так я легко их зарабатываю, — пожал плечами, вновь погружаясь в горячую воду по подбородок. Мне было неловко вылезать. И мы просидели ещё минут двадцать: я завёл тему про квиддичную тренировку сегодня вечером, он подхватил. Нельзя сказать, что переговоры были особенно оживлённые, но зато — вполне себе мирные, что было для нас нонсенсом. В смысле, я-то никогда неприязнь не проявлял первым. Малфой старался за нас обоих. Изредка Люциус намыливал розовой пеной руки и плечи. Я задерживался взглядом на длинных пальцах, выводящих круги на коже. В отличие от меня, подтянувшего колени к груди и спрятавшего руками всё, что ниже шеи, он чувствовал себя совершенно свободно: полулежал, раскирув руки по бортикам, и лениво плевал в высокий потолок. Привык, что ли, быть голым. Я улыбнулся и фыркнул при этой мысли. Люциус отозвался: — Над чем ты там смеёшься? — Ни над чем, — покачал головой и протянул руку в сторону низкой подставки с полотенцами. Замер на секунду, обудумывая, что делать, и мысленно некомфортно выдохнул. — Думаю, я закончил с ванной. Из воды я выбирался спиной к нему, между задницей и членом предпочитая спалить первую, а взятое полотенце, к моему глубочайшему сожалению, оказалось недостаточно большим, чтобы я смог обернуть его вокруг пояса. Пришлось просто прижать его к паху, скрывая самое уязвимое, и двинуться в сторону скамеек и полок. Я не горбился и не крючился, как бы того ни хотел, но чувствовал что-то среднее между стыдом и неприятием. — Уже уходишь? — донеслось вслед. — Мне нужно на тренировку. Тогда я и ушёл, оставив его одного. Не видел, но чувствовал его взгляд при этом.