Желтизна

Глава 22: Скорбь делает нас людьми. Когда-то, после третьего курса, Лайелл взял меня навестить могилы своей семьи. У Люпинов семейного кладбища не водилось. То есть, конечно, на обширной территории вокруг дома его можно было бы устроить, но... Зачем? Чтобы каждый раз, выглядывая в окно, натыкаться на могильные плиты с именами предков? Не совсем приятная перспектива — вот, как об этом отозвался мой отец. — Тут, — говорил он, прохаживаясь вдоль рядов, — захоронен твой прапрадед, Альфард Люпин. Погиб в ходе дуэли. Судя по указанным датам, Альфарду было двадцать семь. — Тут, рядом, его старший сын — Матиас. Его насмерть затоптал гиппогриф, — продолжал Лайелл, очевидно, помня местоположение каждой могилы. — Здесь покоится его племянник и наш двоюродный прадед. Он пытался отомстить за Альфарда и тоже помер. Я тогда безуспешно подавил смешок. — Наши предки — никудышные дуэлянты. — Ты родился, чтобы это исправить, — его рука прошлась по мягкому ёжику волос. Было пасмурно. В небе собирались гнетущие тучки. — Когда-нибудь, — задумчиво начал отец, подняв голову навстречу редким каплям дождя, — меня тоже похоронят на этом кладбище. Рядом с сестрой и родителями. Я перевёл взгляд на надгробие. «Лилианна Люпин», гласила витиеватая надпись. — Надеюсь, это будет нескоро.

***

Он умер спустя год. Щурюсь, пряча глаза от солнца. Чёрная траурная одежда притягивает тепло, нещадно нагревается, а пот стекает по лбу и скатывается под ворот. Я стою неподвижно, наблюдая, как уставший кладбищенский работник, обильно потея, горсть за горстью закапывал гробы. «Не могли выбрать другой день для смерти?». Погода отвратительна для похорон. По всем клише должен идти дождь, трагично омывая землю и печальные лица зрителей — словно в насмешку небо чистое и светло-голубое, а рыхлая почва пылает под солнечными лучами. Надеюсь, я не получу солнечный ожог — у моей кожи был свой лимит безопасного загара. На похороны я никого не позвал. Мне хотелось остаться с мёртвыми наедине. Чужие люди казались лишними на этом празднике смерти; я не хотел думать ни о ком, отказался от помощи Министерства в организации и попросил только одного — помочь возвести надгробия и закопать трупы. — Спасибо, — отстранённо киваю мужчине, стоит тому опустить лопату. Вскоре я остаюсь один. По всем клише я должен заплакать. Начать какой-нибудь слезливый монолог, вспомнить все счастливые моменты, проведённые с покойниками и пообещать отомстить за их смерть. Так ведь делают люди, погружённые в горе? У них бывают эмоции. У меня эмоций не было. Десять лет назад я получил Лайелла, десять же лет спустя и потерял. Это казалось закономерным — жизнь обрывалась рано или поздно. Моя светлая полоса длилась десять лет, разве я не должен радоваться? Но она закончилась слишком... Несправедливо. Бесчестно и глупо. Разве Лайелл Люпин мог умереть из-за грёбанного Элвина Трэверса? Разве он для этого работал всю жизнь? Разве он не заслужил счастья с Амандой? Разве он недостаточно настрадался, имея в сынах оборотня? Мне не хотелось плакать из-за того, что его потерял я; мне хотелось плакать из-за того, что потерял он. Жизнь. Любовь. Семью. А я — его. Плач так и не вырвался. Казалось, вся моя скорбь сконцентрировалась на той слезинке, которую я стёр с щеки в Министерстве. Я просто существовал. Ничего больше не вызывало у меня эмоций: ни надгробия, ни газеты, ни работники Министерства, решающие вопрос об опеке. Я просыпался и лежал в кровати, ожидая услышать копошение на кухне; выходил из комнаты, мечтая заметить оставленную Лайеллом газету; сидел перед камином, видя его призрак на соседнем кресле. Это сводило с ума. Всё то, чем я занимался до этого, медленно потеряло смысл. Читать? Рисовать? Есть? А зачем? Зачем, если мой отец не видит и не слышит? Мозг перешёл от отрицания к смирению в рекордно короткие сроки — так, словно я никогда до конца и не верил, что Лайелл останется со мной навсегда. Я ведь был чужим для него: его жена ушла, его сын умер, а на смену пришёл я. Злой, неласковый, чужой — точно, я был чужим. И в этом доме, в котором расхаживал десять лет, как хозяин, я тоже не имел права находиться.

***

У магов были непонятные законы насчёт сирот. Приютов, как таковых, не существовало, иначе магглорождённых бы отправляли туда. Если мёртвые родители ребёнка, которому не исполнилось одиннадцать, были волшебниками, то пути два: либо у него есть родственники и они забирают дитя к себе, либо последнее отправляется в обычный маггловский приют до письма в Хогвартс. По сути, магическое общество можно сравнить с большим селом: детских домов нет, но у каждого есть родственники. По идее. Другое дело, если ребёнок старше одиннадцати и, соответственно, учится в Хогвартсе. Тут в дело вступает директор: студент считается достаточно «взрослым» для самостоятельной жизни, а директор берёт над ним формальное опекунство. Уж не знаю, какие в семидесятых были законы у магглов, то у волшебников всё оказалось довольно... печально. И удобно для меня. Я не могу представить, насколько хуже бы мне стало, если бы пришлось жить в новом месте и с новыми людьми. Всё, чего я хочу — лежать дома, в кровати, и медленно гнить, упиваясь этим тянущим безразличием в голове. Мне дали эту возможность. — Тебе будет выделяться месячное содержание от Министерства. Если что-то серьёзное случится — разбираться будет Дамблдор, то ты ведь уже можешь жить один? Всего два года до совершеннолетия, всё нормально, — улыбался напряжённо Роули, словно пытался убедить самого себя. — Счетами Лайелла ты сможешь распоряжаться лишь к семнадцати, до того момента они заморожены, но дом с территорией уже принадлежат тебе. Я кивал, кивал и кивал — слова ненадолго задерживались в голове, а затем меня вновь накрывала пелена усталости. Эллард Роули, Эллард Роули, Роули... — Эскель Роули, случайно, не ваш родственник? — мой вопрос в наступившей тишине, должно быть, прозвучал неожиданно, потому как мужчина растерянно поднял брови. — Да... Да, Эскель сын моего брата. Мой племянник. Вы знакомы? — Учились вместе два года. Он помогал мне с дуэлингом, — воспоминания чуть растормошили меня. Я слабо улыбнулся, воспроизводя в голове тёмные волосы и прищуренные глаза Эскеля. — Чем он сейчас занимается? — Пошёл в авроры, — не удивил Роули. Он этого хотел. Почему-то новость, что на секунду позволила мне выплыть из горя, затем окунула меня в него с новой силой: я вернулся домой и сел на пол, вспоминая, как отец радовался моему первому кубку за дуэльный турнир. Он хотел, чтобы я стал аврором; называл это благородной профессией. Аврором быть перехотелось раз и навсегда. На четвёртый день я заметил, что похудел. Еда потеряла вкус. Я ел редко и быстро терял аппетит; взамен пил много воды. Вообще-то, большая часть моих будней состояла из того, что я лежал в кровати, пил воду и пялился в потолок. Привычные дела потеряли свой смысл. На пятый день пришло письмо. Суд над Элвином Трэверсом состоится пятнадцатого июля.

***

Я не раз просил встречи с убийцей, но раз за разом мне отказывали. Говорили, что мне это незачем, что разговор лицом к лицу лишь спровоцирует лишнюю конфронтацию. И даже если сердце первое время горело ненавистью, умом я понимал эти доводы: кто знает, что бы я сделал, оставшись наедине с убийцей. Расплакался? Стал бы убийцей сам? Это было бы безумно жалко. Новость о суде никак меня не вдохновила. Что мне с того, что Трэверс попадёт в Азкабан? Мёртвых никак не вернуть. Единственное, что я мог, так это надеяться на пожизненное для ублюдка и представлять его муки; это тебе за отца, нравится? Так или иначе, у меня появилась мотивация жить. Вернее, дожить до суда: взглянуть в глаза человека, разрушившего мне жизнь, и увидеть хоть каплю сожаления. Мелочно? Правда. Но меня бы это утешило.

***

До суда меня навестил Дамблдор. — Я слышал, что произошло с Лайеллом, — говорит он первым делом тоном сожалеющим и старческим. Я смотрю на него молча и киваю: да, грустно, да, мне уже говорили. Я сижу, сидит и он: сцена до безумия напоминает мне нашу первую встречу, когда мы сидели в этом доме, в этой же гостиной. Тогда нас прервал Лайелл, сегодня не прервёт никто. Некому. — Теперь я твой опекун, — продолжает он ненавязчиво. Дамблдор меня не раздражает: голос его тих и мягок, отчего легко проносится мимо ушей и не задевает сердце. Я даже улыбаюсь — рассеянно и непонятно: — Да. — Как твой опекун, я буду приходить раз в месяц вне школьных занятий и справляться о твоём здоровье. Поскольку ты уже взрослый для самостоятельной жизни, тебе будет выделяться определённая сумма из банка твоего отца. В день семнадцатилетия тебе откроются все счета. Я кивал, аки болванчик — пусто и часто. Дамблдор не задержался надолго; по сути, ему и нечего было мне сказать, кроме напутствий и соболезнований. Я вновь остался один. В день суда, сделав усилие над собой, принял долгий душ и даже съел яблоко. Сладость разливалась по языку, но ощущалась совсем не так, как раньше. Я стоял под водой, чувствуя, как горячие капли омывают меня; затем, застыв у входной двери, взглянул в настенное зеркало. По сути, я никак не изменился. Всё те же короткие волосы, светлые глаза, бледные губы... Разве что тени под глазами стали глубже — почему? Я много спал. Сон был беспокойным, это правда, но он был. Я хорошо чувствовал себя с Царицей. Её теплое тельце, пахнущее собачьим шампунем и издающее сонные звуки, дарило мне чувство безопасности. Со мной осталась хотя бы частичка Аманды. — Веди себя хорошо, — шепчу без улыбки, но тепло, почёсывая собаку за ушком. — Я вернусь через пару часов. Она тявкает на прощание. Министерство выглядит всё так же. Заполненное людьми, суетливое и занятое — я чувствую себя чужим в потоке работяг. — Личность? — Ремус Люпин. — Цель прибытия? — Суд. Зал номер десять, в котором проводятся серьёзные заседания, заполнен. Трэверс — часть двадцати восьми: у него связи и родственники, пришедшие понаблюдать за падением одного из своих. Меня провожают взглядами: знают, кто я такой, и испытывают разные эмоции. Жалость, насмешка, равнодушие. Я ощущаю лишь меланхолию. Полный состав Визенгамота насчитывает около пятидесяти членов. Я мажу взглядом по тройке судей: не удивляюсь, застав Дамблдора, но личность двух других — пожилой женщины и средних лет мужчины — остаётся для меня загадкой. Плевать. Плевать. Плевать. Мой мозг фокусируется исключительно на Элвине Трэверсе. Он сидит прямо, непоколебимо, с непонятным выражением лица. Сухой, морщинистый — наверное, в молодости он был статен, но время забрало своё. Я смотрю на него достаточно долго, чтобы, в конце концов, наши взгляды встретились. Не моргаю, не двигаюсь, не дышу — смотрю. Взгляни на меня. Узнаёшь во мне черты того, кого убил? Узнаёшь? Трэверс отводит глаза, разом потеряв все эмоции. Узнал. — Судебное заседание объявляется открытым! — голос Дамблдора, громкий даже без заклинания, покрывает зал. Внимание, сосредоточенное на мне, ненадолго рассеивается. Наступает гробовая тишина. Для начала говорят свидетели. Спасибо Трэверсу, что решил учинить преступление в грёбаном Министерстве: несмотря на то, что многие пришли на крики лишь под конец, сам факт убийства был неоспорим. Я слушал показания безэмоционально: всё то, что они говорили, мне было давно известно. Суд был ожесточённым. Адвокаты Трэверса боролись за каждый пункт: убийство было непреднамеренным, произошедшее не так однозначно, присутствуют смягчающие обстоятельства... Правда, их старания беспощадно отвергались судом, вернее, Дамблдором. Тогда я и поблагодарил богов, всех, кого знал, что именно директор занимал столь высокий пост. Кто знает, как бы повернулась ситуация, окажись у руля ситуации родственник Трэверса или тот, кого он мог бы подкупить? Наверное, вышел из зала я бы с гримасой ненависти и разгоревшимся пожаром мести. Но вместо этого, стоило прозвучать заветной фразе о тюремном сроке, я устало моргнул и разом опустошился. Будь эта история ещё более трагичной, убийца бы избежал наказания и я, вышедший на тропу войны, посвятил бы жизнь отмщению за отца. К счастью или сожалению, это была реальность, в которой Трэверса приговорили к двадцати пяти годам заключения с правом на ходатайство. Последний пункт, озвученный вслух, мурашками пробежал по затылку. В любом случае, всё закончилось. Закончилось, даже не успев начаться. Жертвы погребены, убийца в тюрьме, дело забыто... Но что делать мне? Что делать мне, потерявшему буквально всех, кого считал семьёй? Двое человек, не шутка ли? Я был настолько одинок, что один инцидент оставил меня брошенным на обочине дороги: со знакомым незнакомцем в статусе опекуна, пустым холодным домом и дырой вместо сердца. Смешно. Жалко. Катастрофично. Я долго сидел на месте, стоило всему закончиться. Свидетели расходились, некоторые хлопали по плечу и желали удачи, другие шептались о Трэверсе... Я погрузился в вакуум, в котором не было звуков и чувств. Трэверса давно увели, а в моей голове звучало его последнее «нет» в ответ на вопрос, хочет ли он чего-то добавить. Он так ни разу на меня и не посмотрел, когда его уводили. Глаза не припекало — я не хотел плакать. На меня вновь накатила ужасающая опустошённость, что была со мной все эти дни: время потеряло свой счёт, физические потребности перестали ощущаться, а эмоции — существовать, как явление. Краем уха я слышал, как кто-то присел рядом со мной. — Мои соболезнования, Люпин, — донёсся голос. Молодой. Сожаления в нём не было ни на йоту — скорее, сдержанное ожидание моей реакции. Сначала я увидел длинные ноги, затем — знакомую отделку одежд. Понадобилось усилие, чтобы поднять голову, но на смену позы интереса не хватило: я так и сидел, сгорбившись и опирая локти о колени, но взгляд был направлен уже в сторону незванного собеседника. — Ужасный инцидент, — продолжал голос с отчётливым лицемерием, очевидным настолько, что выглядело издевательством. — Мы все были шокированы, когда... — Что ты несёшь? — спросил мёртвым тоном. Люциус замолчал. Пусть на губах его явственно выделялась ухмылка, глаза были холодны и полны неэмпатичного анализа. Он выглядел, как с иголочки: аккуратные уложенные волосы, вычурный костюм с накинутой сверху укороченной мантией, здоровое лицо... Мы были противоположностями. — Высказываю свои соболезнования, — ответил он непринуждённо, подняв светлые брови. — Нельзя? Равнодушно отвожу взгляд. Мне не хотелось отвечать. Возможно, ещё неделю назад я бы ужасно разозлился, возможно, его слова бы задели меня. Но сейчас, немигающе уставившись в пол, я мечтал лишь медленно раствориться в небытие. — Ты очень груб, Люпин, — выдыхает он с улыбкой в голосе. — В Хогвартсе ты был милее. В Хогвартсе мой отец не умирал. — Уйди, Люциус, — сказал очень тихо. Некоторое время он сохранял благостную тишину. Сквозь щели меж пальцев я видел носки его туфель, на которые и уставился без единой мысли. Кто-то разговаривал, перешептывался, входил и выходил из зала... А я сидел, сидел и никак не мог найти сил встать и уйти из этого проклятого места. — Забавно, — неожиданно хмыкнул Люциус. — Подними глаза, Ремус. Неохотно я сделал, как он сказал, и столкнулся с чужими глазами. Мальчик сидел неподвижно, так же, как и я, и в открытую пялился. Знакомое лицо полнилось напряжением, горечью и ноткой отчаяния — коктейль, что грозил уничтожить его изнутри. Кулаки его, я заметил даже издалека, были стиснуты на бёдрах. Мальчик, с которым я учился четыре года. Мальчик, который на нашем общем первом турнире выбил собственного напарника и подарил гриффиндорцам победу. Мальчик, вызывающий своей смешной нелепостью улыбку. Мальчик, который сегодня, как и я, потерял отца. Уильям Трэверс сидел на той стороне зала и не сводил с меня чёртового взгляда. — Что ты чувствуешь, глядя на него? — продолжал Люциус. Голос, который обычно было приятно слушать, иглами впивался мне в мозг. — Ты, сын убитого, и он, сын убийцы. В этом есть злая ирония, думаю, вам бы стоило подружиться на почве общего... — Люциус, — оборвал его я. — Заткни свой рот. С трудом оторвав взгляд от Уильяма, я наконец-то поднялся на ноги и, не оглядываясь, направился к выходу. Наверное, мне стоило поблагодарить Малфоя — его слова вызывали во мне отдалённое неприятие. Оно всё ещё было погребено под толщей мутной воды, но факт эмоций был потрясающ: у Люциуса Малфоя определённо был талант выводить из себя людей. Я хотел домой. Я хотел вернуться домой и лежать в постели, пока не умру. — Простите, — высокий темноволосый мужчина, с которым я столкнулся у самого выхода, проводил меня изучающим взглядом. В другой день я бы обратил на него внимание.