In the clouds

Кипит. Союз стискивает зубы, смотрит на Штаты, парирующего в своём стиле на очередную тему, которая судя по так хреново натянутой улыбке его даже не волнует. Но говорит он так, словно всё ровным счётом наоборот. Манера речи, постановка слов в предложении, выбор обращения к слушателю, тон. Он будто красиво препарировал свою голову, в которой не было абсолютно ничего, и запихнул туда по кусочкам новое сознание. Только мышцы местами подводили его уверенный образ. А иногда и глаза, если их видно было. Кипит-кипит. – Не пялься. Это неприлично. – США ловит Союза в коридоре. Возникает как дымка от огня, вызывая желание поморщиться. – Не преследуй меня. Это неприлично. — СССР отвечает тем же, прибавляет шаг, останавливается у широких окон и, открыв одно, поджигает сигарету. Ему тошно. Американец словно чувствует это и облокачивается о подоконник спиной, изгибая голову в сторону, на вид за окошком. Он начал эту игру - цеплял фактами, кусал словами, царапал взглядом. СССР его мотивации не понимал, да и не хотел в целом понимать. Штаты почти играюче катал его мнение клубком ниток по полу. Он то выходил в свет, тянул руки, вежливо улыбался и тепло болтал на отвлеченные темы, то толкал на край, водил за нос, сменяя всю вежливость ухмылкой, словно его эго давно заслонило горизонт сознания, не давая увидеть ничего, кроме собственных амбиций. Ими он и жил. Он напоминал некую машину, что работала сама по себе. Механизм, которому не страшны поломки, он будет работать даже если убрать какие-то детали. Он сам заменит их новыми, хуже или лучше, и продолжит давить тяжёлым весом металла на других. Он всегда был таким, насколько его помнил СССР. Неживым. Но интересным. Его хотелось распотрошить на детали, заглянуть поглубже, сломать пару механизмов и посмотреть, что будет. И Союз не считал себя садистом. Ему интересны причины, следствия, схемы, планы. Штатам интересен исход. – А ты боишься, что я увижу что-то, что не должен? Кипит-кипит-кипит. Союз строил. Выводил что-то тщательно на бумажках, оттачивал диалоги, сводил недопонимания в иное русло, воплощал новые идеи в реальность. Штаты рушил, красиво собирая осколки на свое усмотрение, каверкая зеркальную поверхность так, что отражался в ней разве что сам с разных ракурсов. Он не стеснялся пройти по головам, задрав свою собственную, не смотря вниз. Риски - это то, что поддерживает в нем огонь. Вся его система основана на рисках. Скачки в экономике, внутреполитические конфликты, яркие высказывания. Он раскладывал эти вопросы как столовые приборы на салфетке из шёлка. Он не учился на ошибках, а красиво ставил роспись на "благих намерениях" и не признавал слово неудача. Он смотрел на то, как что-то горит и гаснет окончательно, со скучающим взглядом проворачивая в руках тлеющие угольки. СССР смотрел на остатки справедливости, сжимая кулаки. Свобода в руках США - оружие вседозволенных масштабов. Свобода в руках Союза по мнению Америки - понятие шаткое. И он намекает на это отнюдь не мягко. Кипит-кипит-кипит-кипит. – Я твои игры больше терпеть не намерен. – Союз стоит напротив американца. Коммунист выглядит пугающе большим, когда упирается ладонями в стол, за которым разместился Штаты. Он занимает слишком много пространства басистым голосом, широкими плечами, непоколебимой волей. Пахнет он как пыльные книги, на страницах которых подтертым шрифтом было выбито всё его существо. Американец приподнимает бровь, игнорируя тревожные звоночки. – А я тебя вроде и не заставлял что-либо терпеть. – США лишь щёлкает ручкой пару раз. – Чего ты пытаешься добиться? – Союз спрашивает наконец прямо. Хотя пара целей вроде как очевидны. Штаты хочет власти. Подмять под себя мировую экономику, заткнуть рты тем, кто вякает что-то против, феерично выпнуть его с политической арены. Только он не понимал, с чего прицепились к нему так изначально. Он прекрасно знал, что власть уйдёт Союзу. Как-то даже ворковал что-то о светлом будущем на их коротких встречах. И хотелось ему верить. Только вся его красивая речь пропала как только СССР во власть вступил. – Ох-о! Тебе интересны мои планы? – Америка корчит удивление, граничащее с насмешкой. – Я хочу разобраться. – Союз чувствует раздражение. Постепенно его интерес перетек именно в это. И оно наросло до того, что он научился отличать Штаты по запаху, шагам, отдельным звукам. – Ты вроде и без меня знаешь ответ. – Может быть. Но с чего я заслужил особое внимание? С самого начала. — СССР щурится, может, он немного неправильно задал вопрос до этого. Но раз начал, лучше спросить в лоб. Штаты на секунду замолкает, перестав раздражающе щёлкать ручкой. – А ты этого и не добивался? Особого внимания. – США лишь улыбается в ответ, получая полное непонимание со стороны. Американец опережает вопрос. – Не ты ли изначально пытался пропихнуться в мой круг общения? Я всего лишь поддержал инициативу по итогу. – О чем ты вообще? – Союз лишь больше хмурится. – Oh, social circle, círculo de comunicación, cercle d'amis. If you have forgotten your own language, which one do you prefer? – капиталист перетекает по разным языкам, словно это облегчает ситуацию. – Я знаю, что это значит. Я не понимаю, как я связан с твоим кругом общения. – чужое самодовольство начинает лишь больше давить на нервы. Он пытается уйти от вопроса или приписать себе вновь что-то из своей больной головы? Американец встаёт, рассуждая и немного жестикулируя ладонью куда-то в сторону, делая пару шагов вокруг стола. – А разве не ты так отчаянно старался получить внимание? Теперь всё внимание на тебе. Не только моё. – он слишком фамильярно поправляет ворот чужого пиджака, от чего СССР невольно дёргается, ловя взглядом шире расползающуюся ухмылку. – Ты красиво отводишь внимание от меня. Ты удобный. Тебя больше боятся, чем уважают. Мне даже сильно стараться не надо, ты сам себе палки в колеса поставишь... в свое время. А пока можешь продолжать делать грозный вид. Это забавно. Надоело. СССР хватает Штаты за ворот грубо, резко и совсем не думая. Он впечатывает его спиной в стол и на пол падает старая настольная лампа, громко звеня осколками. Он видит, как на секунду чужие глаза щурятся, и слышит тихое шипение, врядли это приятно. – Хватит бред нести. У тебя больные забавы. Закуси свой язык, пока тебе его не укоротили. – он держит США крепко, смысла делать вид мол это мелкая оплошность нет. Он уже пересёк черту, когда можно было отделаться парой грубых фраз. – Убери свою руку, пока можешь. – США не выглядит злым или даже раздраженным, но крепко сжимает рукой запястье Союза видимо для вида. Он словно ожидал такого исхода, что бесит ещё больше. Неужели каждый раз он просто попадает в ловушку чужих ожиданий? – Заткнись. – СССР не ослабляет хватку и почти душит американца, стискивая пальцами ткань рубашки всё сильнее. Ощущается большее сопротивление, но удар ноги сбоку кажется очевидным, Союз дёргает его за правое бедро, оказавшись наверное в самом вульгарном положении тут, если смотреть со стороны. Между чужих ног. Нервозность кажется поднимается наконец и у Америки, когда он теряет возможность легко врезать прямым ударом коленом куда-нибудь под ребра. Он фыркает, но продолжает играть в свою игру. – Как грубо. Ты сам спросил меня, я ответил. Чего теперь строишь из себя недовольного? Не тот ответ, который ты ожидал? — США задумывается секундно, прекращая активное сопротивление, наоборот плотно стискивая чужое тело между бёдер, словно собираясь сдавить чужие внутренние органы. Союз спешит и это предотвратить, болезненно сжимая ногу ещё сильнее. Американец вновь негромко шипит. – Ладно. Хочешь другой? – Штаты дёргается выше, скользит языком по чужим губам, подцепляя нижнюю собственными. Больше похоже на мазок краски, чем на поцелуй, но этого достаточно, чтобы застать русского врасплох. И прежде, чем тот очухается, Америка бьёт его свободной ногой по спине так, что это отзывается немым криком. Тупая боль где-то чуть выше копчика заставляет СССР резко упереться животом в стол. И США старается подтянуть ту же ногу к себе, чтобы извернуться в сторону с помощью опоры. Но его останавливает ответный удар. Увесистый кулак бьёт по щеке, и перед глазами невольно мелькают звёздочки. Больно. – Какого черта ты творишь? – головой в полуобороте он смотрит, как Союз судорожно вытирает губы, морщится, хмурится. Все его лицо выражает отвращение, кроме неожиданно более яркого цвета щёк. США негромко смеётся. – Чего нахрен смешного? Мудак. – Союз тянет его резко обратно на себя, чтобы взглянуть прямо в глаза. Ткань поддается, но Штаты не планирует выходить отсюда в рваной одежде и помогает себе сохранить равновесие вцепившись в чужие плечи пальцами. – Твое лицо. – американец смотрит в чужие глаза без тона стеснения или уколов совести. – Ты безнадежен. Мечешься от одного к другому. Ты эмоциональнее женщины в родовом отделении, но ничерта не смыслишь в этих эмоциях. Своих или чужих. Тебе надо все разжевывать. А я вот не слишком терпелив в обучении. Скука смертная. — Ты пустой как коробка из-под молока к концу недели. – СССР хочется врезать ему ещё раз. – Поэтому мне нужны такие как ты. – Америка касается пальцем чужой шеи, куда мягче чем прежде держал его. И чувствует как кровь пульсирует под пальцем. – Ты хочешь понимать других и сопереживать, но не умеешь. Я не хочу, но умею. Иронично выходит, правда? Союз немного морщится, убирая чужую руку. Хоть он совсем не понимает, к чему ведёт США, но в чем-то он прав. СССР не сухарь, он просто слишком плохо отделяет чёрное и белое, он порой как дитя верит в лучшее, стремится к этому, но не всегда использует нужные методы и понимает, как они аукнутся. Капиталист понимает слишком хорошо, но не пытается делить. Он весь такой белый и пушистый, волнистые волосы смешно растрепались по столу, а кожа цвета снега была уж чересчур мягкой. Словно в тонких пальцах он не держал ничего тяжелее ручки, которой недавно орудовал. Только бил он больно, сжимал до синяков и не стеснялся вгрызаться словами в глотку. Он прекрасно осведомлён о том, что не святой. Да и, Союз не сомневался, многие вокруг тоже. Даже в своей странной семейке он тот самый гадкий утёнок, который лебедем обернулся, только обиды как-то не забыл, а приумножил на весь мир. — Ты слишком громко думаешь. Пусти уже. — Америка не брыкается, чувствуя что коммунист увлёкся чем-то в собственной голове. А значит есть шанс того, что он просто отступит. Он слегка приподнимается, чтобы вновь оказаться в том же положении. Жёсткая поверхность стола начинает надоедать. – Пущу, только если ты наконец перестанешь мне докучать. Хотя бы бессмысленными диалогами. Я пришёл с конкретной целью, а не играть с тобой в угадайку. – Союз и сам щурится, предполагая отказ. "Размечтался!", "Клянусь на могиле матери", "Шантаж?" - приблизительно это он представлял ответом. Всё сведется к тому, что он снова уйдёт ни с чем. Помусолит эту тему и оставит Штаты в четырёх стенах с помятым лицом, а себя с чувством незавершенности. Как всегда... Это. – Хорошо. Перестану. Пусти. Зайдёт кто и что подумает? – Америка говорит это слишком спокойно. Без тона насмешки, лишь с коротким подколом. Всяко же водит его за нос опять. Однозначно. – Ну? Союз отступает, делает несколько шагов назад, пока Штаты сползает туфлями на пол. — Надеюсь на то, что тебя хватит больше, чем на пять минут. — СССР поправляет одежду, хмурится и шагает уже прочь, повернувшись спиной к США. – Надеюсь, тебя тоже. Не то. Союз чувствует изменения слишком резко. США не то, что не говорит ему ничего, но и буквально игнорирует. Единственное время, когда он обращается к нему, так это на общих встречах касаемых политики. И сперва это радует, хоть и немало удивляет. Американец кажется таким же, просто... совершенно не воспринимает его более за человека. Лишь фигурку на столе мира среди прочих. СССР сталкивается с ним в коридоре где-то чуть меньше месяца после их разговора. Штаты о чем-то болтает со своим северным братом, шутит, смеётся, похлопав Канаду по плечу. Союз вежливо кивает парочке, канадец кивает в ответ, американец лишь коротко смотрит в глаза русского, затем настойчиво переключаясь на новую тему. Куда больше он похож на человека рядом с Канадой, думает Союз, решив, что все это и к лучшему. Пусть ведёт себя так, чем каждый день в душу глядит. Совсем не то. Это начинает переходить границы, когда на месяц наверное второй США перестаёт вести с ним многие личные дела. Он узнает от РСФСР, мол тот предложил ему встречу, раз тот тоже на территориях СССР, то его политику понимать должен. Опыта наберётся. Молодой парень вроде был даже и согласен, если бы не чёткое "нет" от Союза. Он сам отправляет ему весточку, указав в письме дату своего приезда в Вашингтон. Проще выдать себя за сына было в этом случае, а отказать ему на месте уже не выйдет. Чтобы никто не начал копать эту тему, выбирает ближайшие дни. Благо, разрешение на въезд полагалось с ходу. И он приезжает, его встречает не сам Америка, его подопечные, сумбурно пытающиеся придумать какую басню Крылова на ходу. Его все же не ожидали. Видимо, были увлечены чем-то важнее, значит, переговоры с РСФСР были не смертельно важными. Оно и к лучшему. – Это очень важный диалог. Я не собираюсь откладывать дела из-за его настроения. – СССР старается не звучать как угроза, но судя по лицу мужчины напротив звучит как раз-таки наоборот. – Он сейчас... не рабочее время. – мужчина несуразно бормочет что-то на русском. – Сейчас три часа дня. – Союз проверяет часы, верно, прибыл он сюда как раз минут 20 назад. Чтоб вдруг США решил отлынивать в середине недели? Даже для него это слишком. – Завтра? – его пытаются уболтать и потянуть время. Только вот к чему это? – Завтра я хочу первым делом отправиться обратно. Я прислал уведомление о своём визите, и мне дали разрешение на въезд. Так в чем проблема? – русский хмурит брови, а ему в ответ вздыхают. – Хорошо. Но вам надо... ждать в машине, когда мы подъедем. – Союз плюёт на недолгое ожидание. Если он уже окажется там в ближайшее время, какая разница. Ехать приходится далеко. Пейзаж за окном сменяется на далёкий от городского. Куда он вообще черт возьми едет? – Где мы? – закономерно интересуется СССР. – США сейчас дома. Не в городе. Мы едем туда. — поясняет тот же человек. Так он не шутил насчёт внерабочего времени. Дом выглядит неплохо, местами он прикрыт зеленью, а на веранде мягкие кресла. — Подождите пожалуйста. – мужчина покидает машину вместе со своим видимо приятелем, исчезая за домом. Союз как и обещал ждёт. На минуте 20 кажется, что это предел. Они что, решили всю хату перебрать там? Когда проходит полчаса, СССР открывает дверь машины и шагает вперёд. Главный вход отчего-то закрыт. Но он как-то не хочет ломиться в чужой дом, оттого стучит несколько раз, слыша шаги в ответ. – Хватит в прятки играть, это несерьёзно. – тишина неприятно давит на виски. — Чтоб тебя... – он ворчит и думает об обходном пути, но где-то по ту сторону слышится все же шорох. – Я знаю, что ты там. Союз после ещё одной паузы вновь стучит, более настойчиво. Это уже начинает выглядеть глупо. – Открой или я сам зайду сзади. – он слышит ещё несколько шагов по ту сторону, но действия как-то не особо. СССР мнется, цокает языком, пытаясь выбрать что-то более убедительное. Зайти то он зайдёт, но слышать ту же тишину в ответ не то, чтобы хочется. – Нам надо поговорить. – он пытается звучать как-то твёрже, словно собирается отчитать ребёнка. Но звучит как-то с опаской и неуверенностью. – Я болею. – голос сипловато отвечает. – Это так срочно? Твой сын обещал приехать под конец недели. Но видимо в строках не было и доли правды. СССР секундно стоит в ступоре. И в голове мелькает мысль, вдруг он зря так обругивал Америку всеми плохими словами. Но как-то уезжать теперь будет глупо. – Эм... да, это срочно. И очевидно, я не позволил бы ему ехать сюда в одиночку. – Союз слышит, как поворачивается дверной замок. США смотрит на него слегка усталым взглядом, он одет в тёплый халат и держит в руках кружку с чем-то, пахнущим крайне сомнительно. Он отступает назад, пропуская СССР в дом. – А где твои ребята? – Союз прикрывает дверь за собой. – Наверху. Сказал им подождать немного, прежде чем я себя в порядок приведу. Я проспал. – Америка жмет плечами, делает глоток варева из кружки и медленно шагает на кухню. – Ты? Проспал? – Союз смотрит на него так, словно он в смертных грехах признается. Американец занимает место за столом, жует печенье и оценивает взглядом собеседника, видимо следуя фразе "молчание - знак согласия". СССР не нарушает тишину несколько долгих минут. Он садится напротив, сложив руки в замок на столе. – Ты тут только чтобы это спросить? – Штаты сдаётся первым. Он ненавидел тишину в личных диалогах. — Нет. Я здесь, потому что ты ведёшь себя... странно. – русский бы назвал это даже более громким словом. – И? Тебе это мешает? – Америка потягивает напиток, смотря на Союза из-под полуопущенных ресниц. Будто осуждающе. – Разве не ты попросил меня тебя не трогать? СССР правда просил. Таков был уговор, впринципе. Но кто же знал, что США доведёт это до крайности. Он лишь хотел, чтобы тот перестал херней страдать. – Я не имел ввиду отрезать всю связь. И не надо решать дела через других. – Союз хмурится. Почему с ним всегда так сложно? – А что, ты соскучился? – Америка ухмыляется, поставив кружку на стол, на который тут же облокотился рукой. – Я серьёзно. Прекрати этот цирк. – Союз фыркает, не реагируя на новые провокации. – Не хочу. Меня все устраивает. – США ведёт плечом в безразличном жесте. СССР хочется ему врезать не впервые. Как только в одном человеке сочетается холодная рассчетливость и ребяческие замашки. – Ну и чего ты хочешь в этот раз? Ты явно понимал, что мой сын не приедет. Может, просто не ожидал именно сегодня. – ходить вокруг да около он не думал. Судя по всему, американец правда не собирается ничего менять просто так. Штаты не спорит. – Хотелки по всему списку или конкретно от тебя? – Штаты не смотря на слегка вялый вид умудряется так же язвить, но чувствует, что ещё чуть-чуть и это предложение тоже отвалится. Не стоит упускать возможность. — Ладно, ладно. Я хочу... чтобы ты остался тут на пару дней. Союз непонимающе клонит голову в бок. Он тут остался? — Зачем? – русский не планировал тут быть долго. Однако, не зря немного подвинул планы видимо. – Ты умеешь готовить? Моя домработница заболела. А ты приехал невовремя, это не моя вина. – США говорит это так, словно просит подать салфетку в кафе. Союз смотрит так, словно его попросили кого-то прирезать. Он тяжело вздыхает, трёт переносицу, высказывая мысли слишком уж прямо. – У тебя какое-то дарование к идиотским задумкам? Может мне ещё полы помыть тут? – СССР кажется, что это самое тупое предложение, которое он слышал от Штатов. Или по крайней мере топ 5. – Если хочешь. – США кажется был серьёзен. И это самое страшное. – Боже... – русский складывает руки на своих ногах. – Два дня. Не больше. И после ты прекратишь эти свои выкрутасы. Американец не скрывает удовольствия, кусает печенье, стряхивая крошки куда-то на салфетку. – Два дня. – подтверждает он как приговор.